«Агент» КГБ

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Посвящается firstlady!
_________________________

Трупный запах въелся в куртку, брюки, в волосы, в кожу... Сладковато-приторный, он уже не мешал работе... И все же, когда из-под развалин вытаскивали очередное, скользкое от разложения, тело, Гев, чтобы не запачкать одежду, тащил его, вытянув руки до предела.

***
В Спитак - эпицентр землетрясения - однокашники по ростовской партшколе добирались долгих три дня.

Долететь смогли только до Тбилиси. Дальше ехали на забитом под завязку ЛАЗе. Раза два водитель, не знакомый с дорогой, чудом выкручивал баранку в сантиметре от пропасти, на дне которой колесами вверх виднелось несколько новых тяжелых КАМАЗов.

*
Шагать по городу, с обрушенными зданиями, с провалами витрин, грудами строительного мусора и битого стекла... по улицам, где еще пару месяцев назад шумели веселые свадьбы, было странно и жутко.

В магазинах, с опрокинутыми полками и столами, разбросанным по полу товаром, не было сторожей. Через рухнувшую стену дома, заметив их, с мешком за плечом торопливо перелезал мародёр...

*
Не спрашивая, кто на развалинах фабрики главный, подобрали кирку, лопату, лом, стали разбивать взгроможденные друг на друга бетонные плиты.

Душила мысль, что есть, должны быть живые в утробе этой адской горы...

*
Передышку сделали, когда орудия труда стали совсем уж неподъемными...

Ледяной, пронизывающий ветер шакалом терзал мертвый город.

Неподалеку отдыхали уставшие, и, казалось, ко всему безразличные люди. Выделялись молодые, крепкие парни в посеревшей от пыли сине-желтой форме. Говорили по-французски. Сил удивляться не было: столько иностранцев бок о бок, наравне со всеми, да еще в закрытом для них СССР...

Когда-то Гев изучал язык Бальзака и Шарля Азнавура, немного понимал. На госэкзамене даже получил четверку за «парижское» произношение, хотя не смог бы отличить лионский прононс от бретонского. Просто выучил наизусть несколько любимых стихотворений Поля Верлена, парочку текстов и «заговорил» экзаменационную комиссию.

*
Острый выступ полуобвалившейся стены упирался в спину, но боли он не чувствовал...

Душа застыла, окаменела. Бетонный ком в горле мешал глотать слюну.

Людей хоронили четвертый день, но конца и края, уложенным вдоль шоссе телам, выкопанным из-под развалин, видно не было. Над городом, ставшим в одночасье огромным кладбищем, маревом висел трупный запах...

По дороге понуро брели люди, пытаясь найти в кровавом месиве родственников или знакомых. Гробы, обитые черным, красным,.. белым, гробы из необструганных досок, гробы разных форм и размеров выгружали тут же и складывали штабелями.

Резко встав, с остервенением и, невесть откуда взявшимися силами, он снова стал долбить. Сидящие смотрели удивленно - и десяти минут не отдохнув, молодой мужчина, видимо родственник кого-то из погребенных под развалинами, продолжил свой тяжкий труд.

«Потерпи немного, я спасу тебя, спасу!!!» - бормотал Гев, поняв, из обрывочных слов французов, что специальная аппаратура уловила снизу постукивание и женский голос... Усилия были тщетными, бетон не поддавался. Повернулся к белым от пыли - или ужаса происходящего... - приятелям: «Чего сидеть?! Давайте подгоним кран, снимем верхние плиты»...

Наблюдавший за ними смуглый, похожий на араба француз подошел, протянул руку, на плохом армянском представился: «Я – Ваган. В Марселе меня зовут Андрэ, но я армянин и мое имя Ваган. Я командир отряда спасателей из Франции... Тяжелую технику сюда нельзя, под завалами, в оставшихся полостях могут быть живые... Если панель сорвется, от удара вся неустойчивая конструкция обрушится... Сожалею, но нарушать правила спасательской работы нельзя...»

Гев промолчал, взял лом и стал долбить бетон, уже прислушиваясь, не обваливаются ли под ним плиты.

*
Стемнело быстро. На смену короткому зимнему дню шла стылая, бесконечная ночь - союзница стихии, заживо похоронившей стольких, ни в чем неповинных людей...

Кто-то из французов разложил у вагончиков костер, стал греть консервы... но с развалин не уходил никто.

Словно подчиняясь напору и упрямству приятелей, без устали долбящих плиты и помогающих вытаскивать погибших, люди работали - копали, расширяли и углубляли лаз. Несколько раз и Гев надевал наушники, прислушивался к звукам в глубинах хаоса... И продолжал выгребать бетонный мусор, уже не сомневаясь, что они обязательно кого-нибудь спасут...

*
Язык с французами нашли быстро, тяжелая работа сдружила мужчин. Но было не до разговоров. Мысль о живых, зажатых в смертельных тисках, подгоняла друзей, не позволяла лишний раз перекурить. А вместе с ними и остальных...

*
Останки фабрики осветили небольшие, мощные прожектора на аккумуляторах, привезенные иностранцами. В выкопанном лазе-колодце, сменяя друг друга, работали французы и спасатели с угольных шахт страны.
Гева с приятелями, не имевшим специальной подготовки, лезть в колодец запретили.

*
На дне узкой, в три человеческих роста, ямы Мишель через короткие паузы долбил плиту, заслоняющую проход в помещение, откуда аппаратура «слышала» звуки. Видимо ему удалось вывернуть кусок бетона... Как оказалось - опору верхних плит... Развалины пришли в движение... С мерзким хрустом, подняв тучу пыли, заклубившуюся в лучах прожектора, свалилась стена, разбить и убрать которую никак не удавалось. Дернулась и резко осела гора из панелей, блоков, колон, арматуры и выкорчеванных деревянных рам...
Гев пытался удержать равновесие, не соображая, что происходит, а Ваган уже выкрикивал четкие, резкие команды.

Всех согнали вниз. На развалинах осталось только трое французов – Ваган-Андрэ, африканец - черный, как смоль - Шарль и рыжий Ги.

Спокойные, слаженные, быстрые действия троицы заворожили, подчинили всех новому, напряженно-осторожному ритму. Главной задачей стало - вытащить и спасти Мишеля.

Что француз жив, хоть и плотно завален, по рации выяснили мгновенно. Проверили страховочную веревку. Она была цела. Но прежде, чем тащить спасателя вверх, нужно было еще убрать из колодца камни и песок...

Соотечественники Мишеля вычищали лаз так, словно выгребали бриллианты – бережно, без лишних и резких движений...

*
...Часа через два ночь, притихшую у развалин фабрики, сотрясли радостные крики и громкие ура... Спасателя вытащили живым и невредимым. В слепящем луче прожекторов он улыбался – сквозь толстый слой пыли голубыми бусинками смеялись глаза. Помощи врача не понадобилась. Француз послушно дал себя прощупать и довольный, что легко отделался, стал спускаться вниз. Прозвучала команда прекратить работу...

Все побрели к стоянкам. Ваган, зная, что у Гева с приятелями своего пристанища нет, пригласил их в вагончик отряда.

*
Консервы, разогретые по третьему кругу, оказались необычайно вкусными, как и десерт – сладкое печенье с начинкой...

Утолив голод, Гев снова ощутил трупный запах. В носу, гортани, легких сквозил смердящий воздух... даже пахучий французский гель, не вытравил его... Чтобы отвлечься, включился в беседу.

Перебивая друг друга, однокашники сыпали вопросами: долго ли французы добивались такой слаженности, организованности, есть ли у них специальные школы спасателей? Удивлялись дотошной предусмотрительности марсельцев; что французы и их земляки - не французы, так сплочены, ответственны... «Взаимовыручки и дисциплины поболее, чем у нас...», - буркнул Гев своим.

Уставшие парни неторопливо обсуждали события, подшучивали над Мишелем и его чудесном вызволении, хвалили работу ростовских приятелей...

Подбирая армянские слова, Ваган рассказывал историю своей семьи: из какой провинции Западной Армении предки, что пришлось пережить им, спасаясь от турецкой резни, как они оказались и прижились во Франции, в Марселе.

*
Куда-то в ночь ушла трагедия... Французы вспоминали занятные истории...

Рассказали анекдоты и однокашники, разъяснив Вагану специфику советского юмора. Тот поспешил объяснить их приятелям. Те загоготали. Коротким “Merde!” Ваган притушил веселье...

Смех в городе-морге был неуместным и странным... и неестественно-естественным.

*
Тягостное, щемящее душу ожидание рассвета угнетало... Каждую минуту в завалах задыхались, умирали несчастные. Но сделать что-либо в кромешной тьме было невозможно. Людоедка-ночь осталась наедине с мерцающими точечками костров и редкими лучами прожекторов.

*
Вконец разбитый, Гев никак не мог отключиться. Закрывал глаза, и возникали картины апокалипсиса: пытающиеся выбраться из завалов люди с кровоточащими, размозженными головами, оторванными руками, ногами – дети, женщины, мужчины, старики... Чтобы как-то убить время, спросил у Вагана: не будут они против, если он почитает Верлена на французском? Укладывающиеся было на отдых спасатели удивленно повернулись к нему...

Гев помедлил, вспоминая слова любимого стиха, настраиваясь на верленовкую ноту... …

…Il pleure dans mon cur
Comme il pleut sur la ville;
Quelle est cette langueur
Qui pntre mon cur?

O bruit doux de la pluie
Par terre et sur les toits!
Pour un cur qui s'ennuie
O le chant de la pluie!

Il pleure sans raison
Dans ce cur qui s'cure.
Quoi! nulle trahison?..
Ce deuil est sans raison.

C'est bien la pire peine
De ne savoir pourquoi
Sans amour et sans haine
Mon cur a tant de peine!*

Так он не читал ни разу, даже на госэкзамене. На короткое время сам, до мозга костей стал французом, Верленом – певцом тончайших переживаний, тоски, ностальгии, дождя...

...Лишь резкие порывы ветра, стучащего в обшивку вагончика, пытались оживить мертвую тишину, сковавшую марсельцев и ошарашенных однокашников.

Затянувшуюся паузу так никто и не прервал...

Потушили свет. Французы забрались в спальники, приятели улеглись на надувные матрацы. Нужно было отдохнуть. Утром ждал всё тот же тяжкий, горький труд...

*
...Очнулся Гев от доносившегося с улицы шума. Не понимая, заснул, или так и провел ночь в полузабытьи, огляделся. В вагончике, кроме троих однокашников, посапывающих рядком, не было никого. Спальники аккуратно уложены, в шкафчиках – сменная спецодежда... Пустые ячейки для инструментов. Показательная чистота и порядок. «Когда только успели? Обложались мы!» - с досадой подумал Гев, расталкивая приятелей.

На складном столике в пластмассовых стаканчиках вкусно парилось горячее кофе, лежали четыре порции сухого пайка.

Гев выглянул из вагончика. Французы, разбившись на пары, работали на развалинах. Четверо, обвязав канатом, стаскивали с горки панель с торчащей в разные стороны арматурой. Мишель сидел над аппаратурой – прослушивал нутро хаоса... Каждый занимался своим делом.

Без лишних слов, проглотив завтрак, ребята прикрыли дверь и присоединились к марсельцам.

*
- Comment sa va? – помахал рукой Гев, стараясь перекричать визжащую по арматуре «болгарку». Стандартного ответа: «Merci, est bon.» не прозвучало... «Ни свет, ни заря пашут как негры, руки бы им целовать за такую работу... Не до приветствий...», - сделал Гев заключение и принялся заправским каторжником долбить ломом бетон...

*
Белесое солнце, подернутое морозной дымкой, было почти в зените, когда сели покурить.

На развалинах, во всем окружении, даже в тусклом зимнем свете что-то - незримо тонко, на микронном уровне, будто включили неоновую подсветку - изменилось... Все было не таким, как вчера... Почувствовал, ощутил это Гев как-то странно, затылочным нервом каким-то...

Как и вчера – французы, спасатели-шахтеры с Украины, из России, откуда-то еще - торопились, спешили разобрать завалы, спасти живых. Как и вчера подъезжали грузовики и увозили горы строительного мусора. Как и вчера то здесь, то там появлялись корреспонденты журналов, теле- и радиокомпаний...

Никто не шелохнулся, не встал в позу, когда на развалинах оказался Боровик* с оператором... «И нас впечатали в историю...», - только и мелькнула с краю Гевиного сознания тусклая, невеселая мысль...

...Как и вчера укладывали в гробы погибших – детей, женщин, мужчин, стариков – и увозили хоронить... Как вчера...

И все же, что-то было не так, как вчера...

*
Минут пять покурив, ребята принялись за работу.
- Что это с французами? Ночью были друзьями, а с утра не узнают? - как бы между прочим спросил Карен, с трудом разгибая спину.
- Да брось ты! – резче, чем хотел, отреагировал Гев. – Не видишь, как пашут? Не до нас им. С десяток таких отрядов и можно было бы вызволить всех живых... – сказал и умолк.

...И в самом деле, французы будто вовсе не были с ними знакомы. Работали сноровисто, быстро, постоянно держа друг друга в поле зрения... Но за полдня ни разу не обратились к ним - ни за советом, ни за помощью. Даже, если кто-то из однокашников находился рядом, звали на подмогу своего...

Раздолбав панель, Гев, ничего не говоря, стал спускаться вниз, к Вагану, обсуждавшему что-то с местным начальником.

- Можно на два слова? – обратился к французу. Тот извинился, попросил минутку. Договорившись о чем-то, подошел.
- Ваган, мы вчера что-то не так сделали? Может, обидели кого из ваших? Шарля, например... – без обиняков спросил Гев.
Ваган, не ожидавший вопроса, смешался. Сквозь неловкую паузу, часто извиняясь, ответил скороговоркой: «Извини, Гев, мой дорогой друг. Что ты, что ты? Как можно? Вчера все было прекрасно, благодаря вам мы немного отвлеклись, больше узнали об Армении, о Карабахе, о L`Union Sovitique, перестройке... Извини, много дел, очень много дел, извини...» И быстрым шагом, почти бегом направился на развалины, к своим...

*
Присоединился к друзьям и Гев. Работали молча. Никто не выронил ни слова, не спросил, о чем он говорил с Ваганом…

Спасатели засобирались на обед. Ребята не стали спускаться к вагончику французов, спросили у ростовских парней, где можно поесть? Те показали на полуразрушенную школу в отдалении: «Там Красный Крест кормит всех, кто не прикомандирован к какому-либо отряду…»

*
По шоссе с отрешенным видом, глядя в землю, будто боясь обо что-то споткнуться, заросший мужчина в грязном, пыльном пальто тащил уложенную на жестяной лист женщину в домашнем халате, обнимавшую левой рукой двухлетнего сынишку, правой вцепившуюся в шею мальчугана постарше. Мать и дети так и погибли – в обнимку.

Ребята прошли, не предложив помощи, понимая, что никто, ни одна живая душа уже не в силах помочь несчастному, оказавшемуся в собственном реальном аду…

*
- Неделю назад ни за что бы не поверил, что буду спокойно обедать в окружении трупов… - с каменным лицом проговорил Карен, тщательно моя руки в крошечном школьном умывальнике…
- Не ради еды мы тут. Живых спасаем… Без подзарядки долго не протянешь, - в общее оправдание буркнул Норик.

Под конец обеда заговорил молчавший все время, как приехали, Гамлет, бывший парторг совхоза: «А в чем все-таки дело? Почему французы так круто переменились, будто не работали вместе и не делили с нами хлеб? Странные все же эти иностранцы… Не поймешь, что у них на уме, и искренне ли они нам помогают…»
- Да молчи ты! Доедай свой обед, - цыкнули на него друзья.
- Ребят! Ну их к лешему, пойдемте на другой объект, весь город в развалинах, дел хватит, - не унимался сельский партбосс.
- Все! Закругляйтесь, нам еще нужно вызволять женщину! – Гев встал и пошел к выходу…

*
За сутки развалины фабрики стали заметно меньше. Поредели и ряды спасателей. На другое место перебросили украинских ребят. Рядом с французами трудилось несколько ростовчан.

Однокашники привычно натянули французские рукавицы и принялись за работу. Гев подошел к Мишелю, попросил наушники, спросил: «Стучат?» Мишель виновато улыбнулся, ответил, что ночью еще был слышен слабый стук, но с утра нет ничего, кроме шуршания осыпающихся камней и песка…

Сердце ёкнуло. Гев устроился поудобнее, плотно прижал к голове наушники и стал слушать. …И разверзлась бездна, черная пропасть-душегубка.

Еще вчера, впервые надев этот хитроумный прибор, Гев понял, как видят слепые – ушами! Наверняка незрячие способны слышать даже движение руки и распознавать – для удара та поднята, или для пожатия; с ними хотят поздороваться или с рядом стоящим…

Гев прислушивался-приглядывался… Вот отвалился кусок асбеста и, рассыпаясь, прошуршал по стенке… Вот шлепнулась капелька воды из разорванного трубопровода… Глухо и протяжно застонала-заскрипела дверная рама под дрогнувшей массой бетонных плит… В чреве развалин переплетался миллион звуков… но постукивания не было. Сердце больно сжалось. Он перестал ощущать себя. Руки, тело… все поры превратились в слушающий аппарат.

Послышался стук… Раз, два… три… Перехватило дыхание. Гев напрягся, замер. И в самом деле, то был стук… но стук камешка, сорвавшегося и поскакавшего куда-то вниз, в пустоту. Отпрыгивая от стенок и издевательски постукивая, где-то внизу - у копыт самого дьявола - он замер. …Дьявол протянул когтистую лапу и сжал плечо Гева. От неожиданности тот вздрогнул и открыл глаза. Рядом стоял Мишель и все так же виновато улыбался: «Пардон, мой друг, я должен работать…».

Гев глянул на часы - больше часа просидел с наушниками, а показалось - минуты три, не больше…

Извинился, передал Мишелю аппаратуру и пошел к друзьям, долбящим плиты.
- Мы уж думали, ты решил возместить ночной сон, - саркастически усмехнулся Норик. Гев не ответил.
- Ну что, есть в этом аду кто живой, или зря стараемся? – пробурчал Гамлет.
- Наверняка есть. Стука не слышно, но живые есть, просто устали стучать, силы берегут, - не глядя на друзей, нарочито бодро отчитался Гев и с удвоенной энергией стал долбить плиту.

*
Как и вчера, некстати и быстро стало смеркаться.

С холма убрали столько строительного мусора, что лопатой можно было достать до дна вырытого колодца и у Гева росла надежда, что хоть одну живую душу они спасут.

За весь день выкопали 12 тел - мужчин и женщин. Большинство погибло в рухнувшей лестничной клетке. Кроме одного - мужчины средних лет с густой щетиной, - тела остальных разлагались… Глянув, командир французов произнес: «Не успели. Скончался часа три назад…».

*
Включать прожектора французы не стали. Ваган скомандовал собирать инструменты и делать перекличку…

Однокашники, опешив, уставились на Гева, как бы спрашивая: «А нам что делать? В наступающей темноте много не накопаешь…». Гев отложил лом, подошел к Вагану: «Уходите?! А как же спасение живых?!»
- Гев! В живых здесь уже никого не осталось. Все погибли. За весь день не было никаких признаков жизни… Даже голландцы с собаками ничего не обнаружили, ты же сам это видел. – Как бы нехотя произнес Ваган.
- А женщина?! Женщина! Вы же сами слышали вчера ее голос, как она стучит! – Старался сдержаться Гев.
- Мы не успели, Гев! Мы не смогли ее спасти. За сутки развалины два раза оседали, видимо завалили оставшиеся полости. Если кто и оставался в живых – погиб точно. Поверь моему опыту. Весь сегодняшний день мы работали с одной-единственной целью: удостовериться, что живых под завалами нет. Поверь мне, Гев… - Произнес Ваган уставшим, виноватым голосом.

…Черное небо рухнуло и поглотило мир и мертвый город... Жуткое, истеричное рыдание, готовое вот-вот прорваться наружу, вдруг свернулось и застыло в глубине души, оставив не выплеснутой страшную боль… Гев отвернулся, попытался выдавить из себя рыдание, освободиться, но не смог.

- Гев! – словно сквозь плотную стену донеслось до него. – Гев, я приглашаю вас к нам. Сегодня по традиции мы должны отметить новый день рождения Мишеля…
Гев ухмыльнулся и представил недоверчивую физиономию Гамлета: «Странные все же эти иностранцы…»

- Мне нужно поговорить с ребятами. – Голос разом охрип, сделался глухим….
Как бы желая завершить неоконченный дневной разговор и упреждая Гева, Ваган продолжил: «Извини, Гев. У ребят, в самом деле, изменилось к вам… к тебе отношение. Но не из-за того, что вы сделали что-то не так. Вы здорово работали… Просто вчера ночью ребята поняли, что ты агент ка-же-бе, приставленный следить за нами и им это очень не понравилось…»
- …Кагэбэ?!! – Гев поперхнулся словом.
- Да, у вас это звучит кагебэ, - искренне разъяснил Ваган.
- И как это вы определили, Ваган? – уже со злой иронией спросил Гев.
- Гев, мы во Франции хорошо информированы о ка-же-бе и знаем, что в ваших школах готовят очень хороших агентов, говорящих по-французски лучше самих французов, по-английски – лучше англичан… И отлично умеющих располагать к себе незнакомых людей… Но это не важно, Гев, ребята будут рады вам…

Что-то огромное и мощное – крепчайшая конструкция мужской солидарности, сердечности, искренности, дружбы, доброты и чего-то еще - такой же высочайшей пробы, вдруг… не рассыпалась даже - испарилась, будто и не было вовсе… И осталась пустота.

И в этой пустоте сгущающаяся ночь подло, по-воровски пыталась скрыть преступление безумной сестры-стихии – мертвый город посреди вселенной…
- Извини, Ваган, сегодня мы встретили знакомых ростовчан и пообещали провести вечер с ними, - солгал Гев. - Они будут ждать. Извини, мне очень неудобно, но мы не знали о вашей традиции. Поздравь Мишеля от нашего имени. – Сказал и шагнул в ночь… К своим…

*
*Слезы плача в моем сердце –
Что струйки дождя над городом...
Изнеможения холодом
Сжато стучащее тельце.

Дождя чарующий шум,
По крышам и паркам гуляющий...
Для сердца, одиноко скучающего, -
Песня прозрачных струн...

Плач без причины в сердце,
Отторгнутом и печальном.
Измены нет изначальной,
От грусти же некуда деться...

Горести нету хуже,
Не ведать, откуда тягость.
В сердце такая слякоть
Без ненависти и любви.

Перевод Тео Джера.