найденная дочь

НАЙДЕННАЯ ДОЧЬ
Мы с ней были знакомы давно и казались не только деловыми партнёрами, но кем-то вроде дальней родни. Она, Анна Звигурс и я, Денис Поляков. Ещё во времена Союза у нас сложились деловые связи и они не прерывались и во времена всеобщих свобод и суверенитетов. В очень тяжкую пору размежевания на дружественные и враждебные страны она освоила программирование и мы немножко подпитывали друг друга, продавая свои мозговые продукты в наших враждующих странах. Она была несказанной умницей и очаровательной женщиной с сильным характером. Замуж она вышла ещё на третьем курсе Рижского радиовуза за одного из однокурсников, что знал её по деревенской школе. А я познакомился с ней на всесоюзном семинаре по передовым технологиям в электронике. Она сразу же обратила на себя внимание самодостаточностью и женским шармом. Среди женщин-докладчиков она стояла особняком и своей позицией в оценке приоритетов научно-технического прогресса и здравым пессимизмом относительно путей преодоления нашего отставания. С одной стороны она вызвала очевидный интерес нестандартным мышлением и неженским видением наших проблем, с другой же, холодный скепсис многие списали на проявление зачатков национальной ограниченности, свойственной малым странам и народам. Однако и то и другое в её исполнении выглядело очень привлекательно и возле неё тут же оказались толпы ценителей и единомышленников. Но никого из выразивших восторг возле себя не удержала, вежливо улыбаясь и деликатно извиняясь за слабый русский. Хотя её доклад выглядел очень даже интернациональным, а некоторое прибалтийское смягчение согласных и особый акцент не мешали восприятию интересных мыслей.
Она не выглядела фотомоделью и вообще черты этой латышки были скорее традиционными с некоторой солидностью и плавностью черт и линий фигуры. Ну и она не была рослой баскетболисткой, а напоминала гармонично сложенную многоборку из лёгкой атлетики, умеющую всё. И движения у неё были очень уверенными и чёткими с завершённым рисунком грации и совершенства. Грудь этой женщины была открытой и украшала её небольшая цепочка из витого золота с традиционным медальончиком в виде стилизованных голубков по мотивам рисунка Пикассо. Волосы натуральной блондинки были убраны в строгую и в то же время оригинальную причёску, на ушах ничего не висело и от того они выглядели до безумия сексуальными, многим так и хотелось прикоснуться к ней, чтобы приобщиться хотя бы слегка к её необыкновенному электричеству. Ну и всё венчала её улыбка: слегка извинительная и по-матерински добрая.
В ряду многочисленной когорты женщин-электронщиц она выглядела уверенной и соперниц и по традиционной женской охоте за успехом никого из знакомых женских типов личности не напоминала. В женском социуме она была приветлива и отзывчива, в известной мере щедра на совет для молодой женщины с комплексами и безразлична к ревнивицам, собирающим урожай с чужих угодий. Ей чуждо прибирать мужчин к рукам на всякий случай и про запас. Попавшие в круг внимания тут же тут же ощущали простое общение и никто не мог пожаловаться не прохладу. Но далее вежливого интереса и деликатности никто не продвинулся и её акции взлетели до невиданной высоты. К чему она не прилагала никаких усилий – всё выходило само собой. Да и вообще, когорта почитателей женщины была отдельно от неё самой. Она их не выделяла и вообще видела наравне с остальными, в том числе и совсем не видящих в ней чего-то по-женски совершенного. Именно это привлекло моё внимание к ней. Она была штучкой в эксклюзивном наполнении. Возможно, поэтому к ней можно подойти запросто. Вся зона вблизи этой женщины просматривалась и простреливалась насквозь. Как я понял позже, это было элементарным соображением безопасности.
Я в те времена особой избирательностью в знакомствах не страдал и поискать общества этой умницы не отказался. На каком-то вечере мы оказались рядом и заговорили. Оказалось, она в совершенстве говорит по-русски и её акцент почти незаметен. Танцевала она без особых причуд, но была очень пластична и податлива. Для меня её простые манеры показались очень привлекательными и я предложил сбежать. Она лишь взглянула на меня испытующе и кивнула. Молча и без единого жеста, лишь чуть прикрыв глаза.
Мы даже не вспомнили о наших семьях, настолько обнаруженное друг в друге оказалось сильным и знаковым. Остальное время семинара пролетело, как один миг и вот мы на Рижском вокзале. Из Риги она была одна, время отъезда никому не сообщала и над нами ничто не довлело. Я провожал самого близкого и понимающего человека. Всё это было написано на моём лице и проводницы оставили нас в покое, до самого отправления так и не подпустив в купе никого. Для тридцатилетних мы выглядели слишком зрело и солидно, но в наших глазах угнездилось ненасытное желание. И ему было плевать на всё и на всех. Последние сутки мы не разлучались и на минуту. И вот это всё заканчивалось. Ещё чуточка и она исчезнет из моей жизни. А что-то во мне померкнет. Я понимал, что и ей тяжко, но это было где-то вторым планом, главное же – мы разлучаемся и завтра я буду только вспоминать эту женщину.
У меня уже двое детей, да и она имела столько же. Я не желал ей проблем и берёг её все наши сокровенные минуты единения и близости. Она же ни о чём не задумывалась и купалась в странном союзе.
Мы оставили всё, как есть и решили держаться друг друга, насколько хватит сил. И долгое время это нас не очень напрягало. Моя жена знала о ней, но не ревновала почему-то, считая, что для неё Анна совсем не опасна. Обо мне Анна никому особо не говорила и я был неким московским партнёром, которому она что-то отдавала для реализации и в качестве бартера брала мою продукцию для реализации у себя. Я был настолько безликим, что она обходилась названием моей фирмы «Одеон». – У неё в конторе говорили: «Пришли счета от «Одеона», есть банковская проводка оттуда, пришёл факс с перечнем программ для реализации» и прочее. И я никогда не бывал в её доме, обходя его стороной, а места наших встреч в Риге всегда были далеки от центра. Чаще это бывали старые базы отдыха или пансионаты, которые содержали новые владельцы, стараясь вытравить память былых номенклатурных апартаментов.
И вот однажды Анна пришла на встречу в строгом платье и без праздничного настроения. Что-то торжественное просматривалось, но былого размаха и роскошества даже не угадывалось.
- Я уезжаю в Лондон, - сказала Анна. Я опешил. Нет, я просто похолодел – ни слова, ни намёка и вдруг такое!
- Почему? – промямлил я, так и не сообразив, что же случилось, раз она так резко.
- Инга догадалась, что ты её отец, - пояснила Анна и я совсем умер. Такого она не говорила никогда и даже намёком не выдала последствия нашей связи.
- С Эриком я уже развелась, документы на выезд готовы, там у меня будет достойная работа. А тебе спасибо за всё! – она держалась, но я видел, что из последних сил. Инга родилась через год после нашего знакомства и я считал её плодом нового сближения Анны с мужем. Графики функции их «близости-равнодушия» имели особую частоту и амплитуду и Анна о ней говорила шутя, с чуть насмешливой иронией. Все её дети по времени зачатия приходились на периоды взаимной близости. Я как-то на всё это смотрел сквозь пальцы и совершенно не воспринимал ни её мужа, ни громадную разветвлённую семью. Всё это было на другой планете и к нам с нею никакого отношения не имело.
Как теперь выявилось, я глубоко ошибался.
- Я и вправду рада твоему участию во мне, – добавила Анна, - я бы сама так ни на что и не решилась.
- Но Инга – раз она наша дочь, она своим появлением должна как-то тебя озадачить и заставить хотя бы намекнуть, но ты ни словом, ни намёком! – уже с нервом в голосе заявил я.
- Мог бы и сам догадаться, - отрезала она и была права, фотографий её младшенькой за эти годы я насмотрелся вдоволь, но …
- И давно она заподозрила? – спросил я, понимая всю глупость положения. Всё это случилось давно, хоть мне она об этом не говорила, но муж-то должен был что-то подозревать. Он-то и мог надоумить дочь. И эта её решимость именно оттуда.
- В прошлом году, - после паузы и перемены позы на более удобную и свободную от моих рук ответила Анна, - Инга увидела твою фотографию со мной, а тут и Эрик с очередными подозрениями, вот она всё и сложила!
Только теперь я сообразил, что Анна сама его спровоцировала, как бы нечаянно подставив для подозрений настоящее основание. В том, что их брак себя изжил, я давно не сомневался, да и Анна в последние годы стала уж очень независимой. Я понимал, что должен как-то ответить, но так и не смог. А вот она сумела. И ещё одна деталь их семейного раздора: Эрик вдруг стал записным «патриотом» и деловую связь жены с «московитом» видел под особым углом. Думаю, именно поэтому Анна ничего мне не говорила, хотя мы стали видеться гораздо чаще и она бывала в Москве раз в квартал с очередными новостями собственного производства, примерно с такой же частотой и я заполнял промежутки нашего общения. Для нас двоих наступила эра удивительной гармонии и благоденствия, мы виделись так часто и настолько проникались взаимным присутствием, что следующая встреча наступала легко и без досады о недолгой разлуке.
За все годы нашей связи мы научились и с удовольствием придерживались особого стиля общения и вкладывали в него всю неудовлетворённость остальной нашей жизнью. Ни мои жена и взрослые дети, ни её большое семейство не могли даже в малой степени удовлетворить наши изменившиеся запросы и потребности души и сердца. Вся наша жизнь без этой связи была простой и неодухотворённой. Чтобы не дразнить власти и законы по обе стороны границ, мы придумали защитную схему и строго придерживались её. Мы, якобы кредитовали друг друга и на том наше сотрудничество ограничивалось. Что было не очень далеко от истины.
И вот после такой взаимной идиллии я узнаю, что Анна утаила всё. Не выдав себя и не подставив меня. О том, что творилось в её доме, я не знал совершенно, да и по условиям нашей игры это было запрещённой темой. Вот так-то! Я и сам в своё время настоял на том, чтобы наша виртуальная семейная жизнь, то есть – она и я, никак не обсуждалась. Мы ею жили и не меняли совершенно: она была выездной женой, а я таким же мужем. И нас это устраивало. Не скажу, чтобы меня тяготило семейное состояние, нет, моя жена была здравомыслящей и цивилизованной женщиной, и попусту не терзала. Чувство обладания таким сокровищем лишь изредка вскипало и хотело исключительных прав на женщину, но я себя вовремя останавливал. Ревновать же Анну я не имел права, просто потому, что она была слишком необычной, чтобы к ней применять какие-то правила. Того же, что нас объединяло, было достаточно. Я знал, что нельзя иметь всё. Получить Анну в собственность навсегда и исключительно себе я не помышлял – это было бы претензиями на всё. Её семья была самостоятельной ценностью и единицей, мне неподвластной. Она настояла и я согласился. И вот оказывается, что всё не так просто и Анна решилась на самостоятельный шаг. Тонкий и дальновидный. Так мыслить могут только женщины.
- А что остальные дети? – спросил я, поняв, что играю вторым.
- Они имеют собственные семьи и наши с Ингой проблемы их не касаются.
- То есть, это уже обговорено? - Или ещё что-то можно поправить?
- Что это ты собрался поправлять? – изумилась прекрасная в гневе Анна. И я тоже рассердился. Сразу и окончательно. Мы никогда не ссорились и в повышенных тонах друг друга не видели. Гневная Анна очень хороша – это настоящее женское величие.
- Я хочу видеть свою дочь и объясниться с ней. Если она моя дочь, то я имею на то право, согласись? – чуть мягче, чем Анна возразил я. И сделал движение к ней. Она покачала головой и выставила руки навстречу. – Нет-нет! Ни в коем случае! – она не хотела выходить из возбуждённого состояния и я понял, что её нужно успокоить, воительницу не одолеть ни за что.
- Ладно, - смягчился я и предложил расслабиться. Мы так и не прикоснулись к тому, что было на столе. Она всегда приносила цветы из собственного сада и что-нибудь с грядок вокруг дома. Остальное я придумывал сам. Она и раньше домашними искусствами не блистала. Но с уважением относилась к моим фантазиям. И слегка завидовала в этом моей жене. Моя жена не была соперницей для неё и потому никогда её имя не звучало в контексте обид и претензий. Я в свою очередь никогда не обсуждал и не осуждал её мужа, даже в пору взлёта активности его воображаемого «патриотизма».
Анна взяла бокал и подняла над глазами, я увидел её боль, которая за много лет так и не достучалась до моего сознания. Вернее, я так и не смог увидеть в ней ту самую независимую леди Анну, что могла пойти против всей вселенной ради собственных убеждений. Она была милой и податливой любовницей, без проблем устраивающей наш с ней быт, отвечала на высшие устремления и с удовольствием разделяла мои прихоти, которые ей казались собственными. Такая Анна не могла пойти на столь радикальный шаг без веских оснований.
- Мы же не просто мужчина и женщина с улицы, такие, как мы, в стандартные выборки политиков и статистиков никогда не попадают, и тебя и меня «патриоты» в наших странах заклевали бы насмерть, - примирительно сказал я и увидел в её глазах некое смущения. Выглядеть хуже себя настоящей она не хотела. И я добавил: - Мы друзья и коллеги, у нас много хорошего, не стоит о нём забывать. Давай за наши открытия: и лично-интимные и научно-производственные, они нас закалили и позволили выжить, не нарушая внутренних убеждений. – Анна согласно кивнула и сделала глоток. Небольшой и осторожный, она как бы пробовала воду на ощупь, прежде чем окунуться. Я же проглотил спиртное, не заметив его крепости. Кроме водки мы с ней ничего не употребляли. Глядя на меня, она сделала ещё шаг. И я взял её руку.
После этого ей уже не устоять, я это знал и она тоже. Значит, она ждала этого шага и моего признания во всём. Она облегчённо и в то же время очень тяжело вздохнула.
- Я так тебя любила тогда, что не оставить памяти в себе просто не могла. Я тебя обманула и ты зачал нашу дочь.
Остальное я сообразил мгновенно:
- Я помню тот визит в Москву. Ты захотела на Селигер и там-то мы всё и проделали. Мне бы призадуматься, что так выворачивало тебя из собственной сути, когда ты переставала существовать, превратившись в моё продолжение и оболочку.
- Но ты тогда был, как бог и ничего не заметил, - укоризненно отметила она и моё положение опять стало критическим. Ни слов, ни аргументов в моё оправдание не могло и быть. Но молчать ещё хуже.
- Я был напрочь отравлен ядом женской любви, а что взять с такого мужика? – механически возразил я, она не ответила, кивнув, и стала ждать моей реакции. Я уже был на подступах к натуре Анны. Ещё не касаясь, но уже где-то рядом с вожделенной женщиной. И её удивительной душой. Там всегда было темно и загадочно. Сейчас же царил кромешный мрак и густой запах чего-то незнакомого.
- Бедняжка! – деланно умилилась она, не сделав и шага навстречу. И я остановился, соображая, чем сломить её сопротивление и всё наше вернуть назад. Это должно быть нечто, вроде принадлежности к исключительному роду. Что? - Ну, что же? - Неужели такой вещи нет?
И вот ответ забрезжил. Если не эта вещь, то меня уже ничто не спасёт – слишком грешен и эгоистичен! А ещё этот этюд нужно сыграть. Иначе не получится тотемного знака. И я собрал всю решимость и актёрство в кулак.
- У меня осталась о той встрече одна памятная вещица, не хочешь взглянуть? – сказал я тем тоном, что Анне не был знаком. С ней я таким не бывал никогда. И она удивилась:
- Уж не из моего ли белья? В тот раз я ничего уцелевшего так и не нашла. Ты, несчастный фетишист, всё изорвал и порезал на кусочки. Я развёл руками в знак её правоты и достал из портмоне целлофановый пакетик. Она потянулась за ним и изгиб её тела пробудил привычное чувство обладания самым совершенным созданием. Я еле сдержался, чтобы не наброситься на неё. И она, удерживая меня от глупостей, строго взглянула. А потом распаковала вещицу. Это был осколок фужера, из которого мы пили шампанское. Она его разбила о дверной косяк, для памяти и на счастье. Что меня подтолкнуло оставить тот осколок, я не знаю, почему хранил, тоже не припомню. Но никогда даже мысли не возникло расстаться с ним. Она разглядывала его и я видел, что моя Анна постепенно добреет и возвращается ко мне уже иной, не воительницей с ледяным взором, а домашней женщиной, склонной к возне с безделушками.
- Я разбила этот бокал на счастье, - припомнила она и особый цвет его и затейливый переливчато-витой рисунок ножки, переходящий в контур самого сосуда. У неё была хорошая память и она тех деталей не забыла. Мне стало так легко, что глаза сами собой потеплели. И я впервые за время связи с ней расслабился настолько, что слеза сама собой стекла на щёку и остановилась в одиночестве, не зная, стыдиться ли, радоваться ли такому исходу.
- Анюта, давай пойдём к нашей дочери! Если она такова, как мы о ней думаем, то уже должна беспокоиться, ведь так? – и крепость пала. Анна ещё говорила резкости и сверкала глазами, но я видел, что самое страшное позади.
- Думаю, ты в неё тут же влюбишься! – пригвоздила меня мать моей дочери. Ревность её была неподдельной. Дочери нашей как раз девятнадцать. Её новых фотографий я не видел уже давно. Но и прежние говорили, что Инга обещает стать яркой женщиной. Значит у них это уже давно, решил я и стал собранным и решительным. Теперь ничто не могло остановить движения к дочери, про которую узнал только что. Я редко говорил Анне, что люблю её, да и она не очень раскрывалась с этой стороны. Но теперь понял, что нас связывало чувство, равное по силе и глубине всей нашей жизни. И я обрушил на неё всё, что осталось во мне, не жалея и не скупясь, понимая, что иного случая доказать состоятельность уже не будет. Она перестала сопротивляться не сразу, упорно держа остатки обороны, но вскоре стала той Анной, с которой мы близки и неразлучны. Много лет. Вот уже двадцать!
- Мы ей сделаем сюрприз! – сказал я и она подчинилась, как делала всегда при моей инициативе. Потом в мой план она вносила своё и мы были счастливы. Она это умела. Всё получилось и теперь. И мы стали собираться. Поскольку она и не раздевалась, всё вышло быстро и вскоре мы были у её дома.
Светилось два окна и я заметил, что Анна насторожилась. Немножко подумала и достала ключи. По поводу её нерешительности я стал натужно соображать, но из-за общего возбуждения ничего путного в голову не приходило. И молча шагнул вместе с ней в прихожую.
- Инга, ты где? - У нас гости! – громко заявила она и прошла в гостиную. Хотя я здесь ни разу не был, но по фотографиям знал всё. И старое кресло в углу, и новомодный диван с мягкими подушками перед телевизором, и светильники по углам комнаты и громадную клетку с попугаями напротив окна. Я принялся разглядывать всё уже знакомое вновь, совмещая прежние впечатления с новыми. И понял, что прежнее было легендой о недоступной тайне, а нынешнее раскрывало её почти полностью.
Между тем Анна забыла обо мне и стала прислушиваться к звукам дома. Дом был старым и начинён ими в изобилие. Раздавались неясные скрипы и шелест. Чудилось неясное дыхание, что-то шипело в трубе камина и вообще в смеси с беспокойством трёх крупных попугаев всё это создавало богатый и насыщенный разнообразными аллитерациями звуковой фон. Но что-то её выводило из себя и я поневоле проникся её беспокойством.
Инга появилась неожиданно и не одна.
- А вот и мой настоящий папочка! – сказала она и обратилась к полуодетому парню лет 25-28. Сама же дочка была только опоясана большим полотенцем. – Мамочка, это Андрис. Он меня уже давно охмурял, обещал всему-всему научить по-настоящему, но я не давалась. И вот сегодня это случилось, правда, Андрис? – тот кивнул и немного смутился. По тому, как он следил за речью подружки, было видно, что по-русски он говорит свободно. Анна не возмутилась и вообще будто ничего перед собой не видела. С ней был мужчина и теперь именно ему разбираться в воспитании любимого создания. Что же мне оставалось, как не пригласить мужчину собственной дочери для дальнейшего знакомства. И я это сделал.
- Прошу, милая дочурка, к столу! И вас, молодой человек, тоже. Только приоденьтесь по случаю. Она тут же повиновалась, ещё по первым звукам уловив в интонациях папочки что-то родное. И позволив ему их. Парень последовал за ней. Анна молча наблюдала за нами и, когда они вышли, сказала:
- Нам бы тоже следовало выглядеть, ты не находишь? – я вопросительно развёл руками: мы одеты и всё при нас. Что ещё? – Ну не в капусте же её нашли! – и я сообразил. Всё необходимое мы с Анной сделали в миг. Когда молодые люди появились и церемонно представились, то мы уже всё обустроили. И та штучка, что была свидетельницей зачатия нашей дочери, красовалась на видном месте.
Причёсанная лишь слегка и принаряженная самую малость, моя дочь была само совершенство. И она, маленькая ведьмочка, это знала! Она скомандовала, как нам сесть и Андрис ей подчинился с видимым удовольствием. Справа была мама, а напротив неё я. Муж матери, которого она называла папой восемнадцать лет, исчез из дому совсем недавно, но Инга вела себя так, будто знала обо мне с самого рождения. И я, порывшись в запасниках и кладовых своего сердца, припомнил, что Анна не мешала ей в создании образа единственной и неповторимой. Статус самой младшей вполне позволял такую иллюзию и без ущерба для амбиций остальных членов семьи. И мать сделала всё, чтобы дочь знала о собственной исключительности. Но не ущерб основным своим качествам – училась Инга отлично всегда и в ВУЗ поступила без особых хлопот и суеты, сдав все экзамены на отлично. Её потянуло на журналистику. И пока дочь ничего особого от матери не требовала.
Поскольку она была последним ребёнком, то её становление проходило у меня на глазах. Как я не разглядел во всём этом истины, не знаю. И вот моя дочь подала первую реплику и была очень удачливой – в точку по месту и времени и не ошиблась в тональности.
Анна так и не вышла из роли жены своего мужа, к которому она привыкла и привычка повиноваться перешла в характер. То есть, всё ложилось на мои плечи. И ни минуты для раздумий и раскачки.
- Вот мы и вместе. За наше знакомство и родство! – я смотрел на них и видел жену с любимой дочерью, которых так долго не замечал и отказывался признать очевидное. Выпили с удовольствием и я тут же продолжил:
- А теперь за виновницу торжества – мою любимую Аннушку! – вот тут-то гость и обнаружил интерес к матери своей девушки. Она зарделась от выпитого и подчёркнутого внимания. И я не удержался, хорошенечко приложился к ней и долго не выпускал из объятий. Она не противилась, а молодые люди заёрзали от неудобства. Они так не умели и весь наш двадцатилетний опыт вдруг предстал в своём величии и совершенстве. Никогда я не ощущал себя так уверенно, как в эту минуту с вновь обретённой дочерью. Глядя на неё, я обнаруживал всё больше и больше родственных черт и проклинал свою близорукость и легковерие объяснениям Анны. Где-то на втором часу застолья дочь спросила:
- А это что такое? – и указала на наш раритет. Мы с Анной переглянулись и она ответила:
- Это наши обручальные кольца! - И всё рассказала. Ну, разумеется, не в подробностях, но от главной истины не отклоняясь. Инга многозначительно посмотрела на своего Андриса и тот отметил её превосходство – его зачали в супружеской постели вторым через два года после сестры. И никакой романтики! А уж такого сувенира и подавно. Через пару часов я знал про него всё, но он так и не стал интересен. А ещё через полчаса Инга проводила гостя до крыльца. Прохладно и деловито.
- Ну и как тебе она? – спросила Анна, воспользовавшись минутой.
- И такое сокровище ты скрывала двадцать лет! – горечи я не таил, понимая, что всё это теперь мало чего стоит. Появилась Инга и уселась рядом. Это была молодая женщина, знающая свою силу и уверенно чувствующая себя рядом с мужчиной. В её-то девятнадцать!
- Мам, оставь нас вдвоём, пожалуйста, оставь! Я хочу, наконец-то, побыть с ним наедине. Она так взглянула на мать, что та поднялась и вышла. Мне такая победа пришлась не по вкусу. И я вернул мою Анну, мать Инги.
- Понимаешь ли, дочка, приоритет во всём в наших отношениях теперь только в её пользу. В том, что ты получилась такой прелестной умницей, моей заслуги нет. Всё сделала она, твоя мать и моя самая близкая подруга. И эту ночь от сих минут и до утра я проведу с ней. Ты всё поняла, моя радость? – она послушно кивнула, удивив Анну, и я продолжил: - И впредь прошу с ней такой резкой не бывать. Я этого не потерплю.
- И что ты сделаешь? – улыбнулась юная чертовка, купаясь в новой любви и безнаказанности. Она от меня чего-то ждала и настойчиво куда-то подталкивала. И провокационно улыбалась.
- Я уеду в Москву, а она в Лондон. Без тебя. Я стану ездить к ней чаще - нам проще вспоминать твои былые художества, чем испытывать на себе настоящие, – глаза Инги потемнели и стали почти моими.
- И вам меня не жалко?
- Такую – нет! – она покачала головой и сказала:
- Но ведь я не могу измениться в один час, всё это было со мной всю жизнь и мама даже слова не сказала в укор.
- Раньше ты своим упрямством вызывала воспоминания о моём грехе с Дэником. Вот я его в тебе и подпитывала. А теперь…
- Мам, он с нами, мой настоящий отец, так ответь же при нём, почему ты с самого начала подсовывала образ простого и добродушного папочки, который всегда дома и на хозяйстве? Не в ратных сражениях, а у кухонной плиты и при доме?
- И давно тобой владеют такие мысли? – спросила мать.
- Давно, уже год.
- А что же было до твоего просветления? – Кошмарный сон или обычная жизнь примерной девочки?
- Ну, так, ничего особенного, почти как у всех, а что?
- То есть, твою буйную головку ничего особого не одолевало?
- Выходит, что так! – осторожно согласилась Инга.
- И всё в ней на месте, так что твои журналистские изыски легли на выровненную и взрыхлённую почву? И никаких комплексов по поводу происхождения и воспитания тоже? – дочь вынужденно кивнула, поскольку мама ничего не упустила и шансов прицепиться к ней не было. С мамой вообще спорить трудно, поскольку в логике она свою дочь превосходила на голову. А на эмоциях они не общались вообще. Вот она и училась у мамы логике. Сейчас был один из таких уроков. В присутствие отца. И очень хотелось сохранить лицо.
- Вот он, твой ответ - он лежит на поверхности, - резюмировала мама и дочь развела руками – ты права. Но она была настоящей моей дочерью и не сдалась. Я видел, что она собирается с мыслями для ответа. Я это хорошо чувствовал. И взглянул на Анну. Та добродушной иронии не скрывала и просто выжидала.
- Мама, а почему ты сегодня так легко со мной расправилась? Припомни, раньше мы подолгу спорили, прежде, чем ты побеждала, разве нет?
- И что? – спросила Анна, соображая, что задумала дочь. Уж очень легко согласилась с её правотой.
- Может, на тебя нашло вдохновение и особый настрой, ты не находишь?
- А если и так, что это меняет? – осторожно ответила Анна.
- В наших спорах тебе давно прискучило меня воспитывать, а вот сегодня ты была убедительна, неотразима и непобедима. Как никогда! В твоих построениях и аргументах я не нашла даже щелочки или зацепки для возражений.
- Наверное, тема сегодня оказалась выигрышной, - уже начала догадываться о дочерней ловушке мама.
- Вряд ли, я наши дебаты помню и они мало чем отличались даже по разным темам. Одни и те же взгляды и сходные линии сравнений, - дочь сделала паузу, как бы готовя акцент и, хитро улыбаясь, добавила, - и такая малость: сегодня ты почти не смотрела на меня! А уж указывать пальцем и поднимать глаза к небу ты вообще не пыталась, обошлось и без патетики и театра, - Анна уже уловила мысль дочери и мысленно поёжилась в ожидании последней фразы.
- Ты смотрела на него, не замечая меня! – пригвоздила она маму и победно взглянула на отца. Тот отметил её движение и мысленно согласился. Дочь отметила главное. Его дочь – умница и это радовало.
- Ну и что? – уже без напора сказала мама.
- А то, что ты меня ревнуешь к папе, вот что! – выпалила она на одном дыхании. И наступила тишина.
Фраза Анны о том, что я влюблюсь в Ингу, наполнилась содержанием. Очень ёмким и значимым. Моя дочь не просто вошла в мою жизнь, она её безжалостно меняла и наполняла собой. И её слова о маминой ревности не были простыми эмоциями.
Молчание всех троих было продолжительным и полным взаимного уважения. Мы понимали, что любое необдуманное слово может стать роковым. Да и жест тоже. И моя дочь это понимала. Чем меня по-особому воодушевила.
- Ну, с этим, положим, ей ничто не грозит уже давно: мы с твоей мамой близки двадцать лет и за это время кроме неё и жены у меня не было других женщин. И она это хорошо знает.
- И всё же с тех пор, как я вычислила тебя, она сильно переменилась. И о тебе говорить перестала совершенно. А если что-то спрошу, отмалчивается или уходит от ответа.
- Это всего лишь версия, твоя версия, - спокойно возразил я.
- К Эрику она меня не ревновала никогда и могла вести себя, как угодно, понимая, что я им не увлекусь.
- Как это – увлечься своим отцом? – улыбнулся я, понимая, что сие надо срочно пресечь.
- Игры у нас такие были, мы анализировали поступки близких и делали выводы об их состоятельности. Ну и могут ли в них влюбиться другие мужчины и женщины. Мы иногда говорили: «В такого мужчину я бы не влюбилась!» или наоборот. Так вот, когда мы что-то вот так обсуждали или разбирались с придуманными моделями ситуаций, то с Эриком она могла меня оставлять наедине, с некоторыми мужчинами тоже, но не с тобой! Ты был её неделимой собственностью, вот так, папочка! – она сделал паузу, переводя дух, и посмотрела на родителей.
- Договаривай, - велела Анна.
- Я хорошо всё обдумала и решила, что всё она делала правильно! – Ты ей очень тяжко достался, чтобы вот так запросто уступить кому-то. Даже мне. Я и сама это вижу теперь.
- Смотри, какая умница, - сказал я и взглянул на Анну, - тогда неясно, зачем тебе, такой продвинутой и накрученной, понадобился этот Андрис? Он же твой рейтинг опустил дальше некуда.
- Как говорят социологи, на графиках представительных для статистики опросов есть локальные минимумы и максимумы, на общую картину они почти не влияют. Андрис – это и есть локальный минимум. Надеюсь, вы его мне простите! Зато картина опросов выглядит правдоподобной.
- Правдоподобной или объективной? – уточнила Анна.
- А это - смотря что и кто заказывает! – лукаво улыбнулась наша дочь.
- Иди ко мне, поцелую, - не удержался я и взглянул на Анну, она уже не сердилась.
- Вы теперь будете вместе? – выполнив положенный ритуал и самодовольно покачавшись в наших объятиях, спросила Инга. Но детям врать нельзя даже из лучших соображений и мы не стали.
Она потускнела лишь на минуту, но вскоре вспыхнула и стала нас согревать, убеждая не расставаться с ней. А что мы могли?
Я так до сих пор и не знаю, что должен был сделать в ту минуту. Анна тоже прошла пик уверенности в себе и склонялась к тому, что лондонский вариант с Ингой в придачу был бы оптимальным.
В ту ночь мы с Анной не расставались ни на минуту и дочь стала достойным призом за всю нашу жизнь. Она уснула уже к утру и мы вспомнили прежнее, понимая и ценя себя нынешних. Мне иногда казалось, что Инга тайком подглядывает, но это не смущало – ведь она моя дочь и я был с её мамой, моей женой.