рассказ "Отрывки из обрывков..."

Память странная штука. Детские воспоминания, почему-то, воспринимаются не как единое целое, а как отдельные фрагменты, эскизы главных моментов жизни. От этого они не становятся менее чёткими, наоборот, всё видится в ярких красках, объёмно и очень живо. Все воспоминания идут как некая череда несвязанных между собой событий, как вспышки-озарения волшебного фонаря. Порой они забываются, чтобы внезапно всплыть перед глазами. Забываются имена, фамилии, даты, они как бы стираются из памяти. Отлично держатся в памяти только значимые эпизоды жизни, при этом их важность совсем не зависит от их содержания, она определяется их уникальностью. Возможно, это особенности моего восприятия. Не знаю.

Отчий дом. В данном случае это выражение надо понимать буквально. Мой отец, водитель 1-го класса, шофёр-боец городской пожарной команды, а так же плотник и столяр с образованием 6 классов, построил его своими руками вскоре после рождения моего старшего брата Александра. Бревенчатый пятистенок, под железной кровлей, был крепкий и основательный, как всё, что делал мой папа. Наш дом располагался в Заречном районе, так его неофициально именовали жители, застроенном похожими частными домами. Улицы тянулись с запада на восток, параллельно течению реки. С севера к нашему району примыкал район под названием "Пьяный посёлок", так его называли из-за хаотичной застройки домами.

У нас в доме не было ковров и ковровых дорожек на полу, их заменяли старинные неширокие половики. Над одной кроватью на стене висел старенький ковер со сложным геометрическим рисунком, а над другой кроватью – ковёр-покрывало с оленями на водопое, нарисованными шершавой на ощупь краской, с золотисто-жёлтой бахромой по краям. Лежа на кровати, я мог часами путешествовать глазами, а иногда и пальчиками по линиям рисунков ковров, мечтая о чём-то своём, сокровенном. Скромная, большей частью старая, мебель, огромный, деревянный, окованный железом, бабушкин сундук, высокая со стеклянными дверцами, горка с посудой, выставляемые на лето зимние рамы окон, туалет на улице, забор из жердей и многое другое, всё было как в обычном деревенском доме. Русская печь с лежанкой располагалась посередине дома, топка и заслонка пода печи были на кухне, а боковые стенки печи находились в двух комнатах и обогревали их в холодное время года. Мне очень нравилось лежать и сидеть на верху печи, на лежанке, покрытой старыми пальто и валявшимися поношенными валенками, для защиты от тепла, исходившего от прогретых кирпичей. Я располагался подальше от края, но мне было страшно забираться туда самому и спускаться вниз, поэтому отец подсаживал меня наверх крепкими и сильными руками, вниз спускался я тоже с его помощью.

На стене передней висели две картины и старинное зеркало в простом деревянном окладе. На одной картине, выполненной в тёмных тонах, был изображён лик Христа в терновом венке, с капельками крови на лбу и висках. Волосы Спасителя растрёпаны, взгляд напряженный, направлен на тебя, завораживает. На второй картине изображены дети, бегущие от грозы по мостику через реку. Чувствуется сильный встречный ветер, пригибающий вершины и ветки отдельных деревьев и кустов. Прекрасно изображено небо: тяжёлое, предгрозовое, с темными тучами и облаками. Чувствуется страх детей и их желание быстрее укрыться от грозы.

Обе картины были давно написаны дядей Лёней масляными красками на холсте. Родившись и живя в деревне, дядя с юных лет увлекался живописью. Материал для холстов он выпрашивал у своей мамы Александры Алексеевны - моей бабушки. Бабка Саша, как она сама себя называла, также обращались к ней все родственники, включая внуков. Когда такое обращение к бабушке слышали посторонние люди, они обычно удивлялись, с осуждением качая головами. А для нас это было так же естественно, как восход солнца на востоке, просто так было принято, и это не обсуждалось, на наше отношение к бабушке это обращение никак не влияло, наше уважение к ней и любовь меньше не становились. Бабушка Саша, понимая страсть сына, давала ему, то старую рогожку, то кусок старой простыни. Подрамники и рамы для картин дядя изготовлял самостоятельно из досок или реек, сам натягивал на подрамник холст. Дядя редко писал свои картины с натуры, зато часто копировал известные сюжеты. Образцами ему обычно служили журнальные иллюстрации картин известных художников. Прорисовка мелких деталей была очень тщательная, теперь-то я понимаю, что для этого требуются качественные кисти, где он их брал – не знаю. Дяде отлично удалось передать эмоциональность и чувственность картин.

Лежа в кровати, я частенько подолгу внимательно рассматривал эти картины и сопереживал их героям. Мысли мои уносились вдаль, мечтать и фантазировать я любил и умел, а воображение развивало сюжеты полотен и прокручивало события многократно. Начальным моментом было само изображение, а продолжение получалось разным. Всегда оставалась неопределённость финала, никогда нельзя было наверняка сказать, успели ли дети укрыться от непогоды, где они спрятались от дождя и ветра: под деревом или под навесом? Иногда я задумывался о том, как же дети оказались в столь трудной ситуации, размышлял, почему они заранее не укрылись от непогоды в безопасном месте? Это было очень интересное, даже захватывающее занятие.

А теперь, прошу Вас заглянуть в мой вернисаж детских воспоминаний:

Картинка первая. Поездка в детский сад.

Мама собирает меня в детский сад. Зима, мороз, за окнами темень, я уже полностью одет. В шубке, крепко перетянутой на поясе ремнём, в валенках с галошами, в варежках на резинке, в черной меховой шапке, шарфе, завязанном сзади поднятого воротника, обязательном платке под шапкой (чтобы ушки не надуло), я неповоротлив и не способен самостоятельно перешагнуть порог и спуститься по лестнице. Мама выносит меня из дома и ставит на утоптанный снег дорожки у крыльца, я ещё до конца не проснулся, поэтому с усилием "таращу" свои глаза. Там уже стоят плетёные из лозы санки. Мама расстилает в них маленькое детское байковое одеяльце, сажает на одеяло меня и подкладывает под спину подушку, чтобы я в пути не заваливался и мог смотреть на то, что творится вокруг. Потом, она концами одеяла прикрывает мне ноги, для тепла, так как на улице морозно. Держаться за бортики санок мне неудобно, мешает одежда, поэтому я складываю руки перед собой и жду отъезда. В полосе света от лампы из приоткрытой двери я вижу редкие, крупные снежинки, которые плавно опускаются вниз. Наконец мама берётся за верёвку от санок, и мы трогаемся в путь. Шагает мама быстро по тропинке вдоль палисадников домов. Тропинка ограждена с боков снежными валами. Моя шапка приглушает хруст снега под мамиными ногами. Её фигура в тёмной одежде на тёмном фоне почти неразличима, окна проплывающих мимо частных домов черны, их жители ещё спят. Лишь кое-где мелькает огонёк фонаря у дома или абажура на кухне. Когда тропинка сужается, маме приходится вывозить санки на дорогу, объезжая нечищеный участок тропинки. Машин на дороге нет, но везти санки там неудобно из-за попадающихся больших комков снега, оставшихся от чистки дороги бульдозером, поэтому мама возвращается снова на тропинку. Фонари по пути очень редки, свет от них потихоньку наплывает на санки, а потом, вдруг, резко исчезает, когда санки минуют освещённый участок. Вот, наконец-то, мы и добрались до детского сада. Санки поставлены "на попа" в вестибюле, мама раздевает меня возле шкафчиков. В помещении тепло и вкусно пахнет манной кашей. Редкие детишки, пришедшие до меня, не шумят, они ещё тоже не совсем пробудились. Мама целует меня в щёку и убегает на работу, а мы с другими детьми в игровой комнате ждём, когда нас позовут на завтрак.

Картинка вторая. Молитва.

Мне около 4-х лет. Лето. На улице жарко, а в доме стоит приятная прохлада. Я забегаю с улицы в трусах и легкой рубашоночке, прямиком в переднюю комнату. Едва не поскользнувшись на половике, останавливаюсь, замираю с широко открытыми глазами и вижу, что посередине комнаты стоит на коленях бабка Саша и молится, устремив свой взор на простенок между окошками. Я стою и смотрю, не решаясь заговорить. Слушаю её негромкую молитву, не вникая в смысл слов. В тишине комнаты её чистый и спокойный голос раздаётся громко. Она несколько раз перекрестилась, каждый раз, заканчивая крестное знамение, она произносила "Аминь", задерживая правую руку слева у груди и наклоняясь вперёд, при этом едва не касалась лбом пола. Закончив молиться, бабушка поднялась, опираясь рукой на стоявший рядом венский стул, оправила платье и ласково посмотрела на меня. Я задал вопрос, который так и "просился" с моих губ с того момента, когда забежал в комнату:
- Бабка, а почему ты молилась не на икону, а на стенку? - она поняла, что иконой я назвал картину, висевшую в передней на стене, и ответила:
- Сынок (почему-то она редко называла меня внуком, чаще обращалась именно так),
- Бог не на картине. Бог в сердце человека, - и приложила правую руку к груди, к тому месту, где находится сердце. Я задумался, не поняв сразу сокровенного смысла, но запомнил эту фразу.

Картинка третья. Сон.

Зима. Я сильно простужен. У меня высокая температура, губы пересохли, и я постоянно пытаюсь их облизать. Мама даёт мне пить жиденький, безвкусный, чуть тёплый чай, но жажда не проходит. Болит не только горло и голова, сухой кашель отдаётся болью во всём теле. Мама почти не отходит от меня, меняет на моём лбу влажную тряпочку из марли, мочит и отжимает её в стоящем рядом с кроватью тазу. Я испытываю огромное облегчение, когда прохладная повязка ложится на мой лоб, но жар моего тела быстро её высушивает, после чего процедура повторяется. Я не стону, не плачу, лишь иногда зову маму, когда она рядом мне становится легче и спокойнее. Взгляд на свет причиняет сильную боль, я стараюсь прикрыть глаза, но тогда к горлу подступает тошнота. Внезапно я "проваливаюсь" в сон и вижу перед собой серое бескрайнее полотно, в его середине различимы переплетения нитей, по краям всё не в фокусе, расплывается. Немного ниже середины и левее небольшое пятно красного цвета, оно ярко выделяется на общем фоне. Вдруг меня всего охватывает необъяснимый животный страх, хочу закричать и… просыпаюсь. Сразу не понимаю, где я и что со мной, чувствую на своей руке руку мамы и постепенно успокаиваюсь. Проходит какое-то время, жар и боль снова охватывают меня, и всё повторяется вновь, и сон и страшное пробуждение. Этот сон приходит ко мне всегда, как только я засыпаю. Всё это становится монотонным и однообразным, ощущение времени теряется. Сколько времени я пробыл в таком состоянии не знаю. Наконец наступило утро выздоровления, при этом я ощущаю во всём теле необыкновенную лёгкость и слабость одновременно, зато могу смотреть широко открытыми глазами. Оглядываюсь с интересом вокруг и улыбаюсь.

Картинка четвёртая. Кусок мыла.

Водопровода у нас не было, воду приходилось носить с колодца вёдрами. Когда я был совсем маленьким и ещё не ходил в школу, отец смастерил мне два маленьких ведра из пустых металлических трёхлитровых консервных банок из-под сгущённого молока. Я брал свои вёдра и, вместе со взрослыми, ходил на колодец за водой, Расстояние до колодца не превышало полутора сотен метров, но определённые трудности при обеспечении домашнего хозяйства водой возникали, особенно в жаркую сухую погоду летом, когда уличный комитет, сокращённо – уличком, (такой орган самоуправления ближайших к колодцу домохозяйств) закрывал на замок рычаг колодца и отпускал воду по часам и в ограниченном количестве. Для полива огорода и сада дождевая вода собиралась в различные старые ёмкости: бочки, вёдра, тазы, кастрюли и чугунки. Колодезной воды для этих целей не хватало.

По субботам, мы с папой ходили мыться в городскую баню. А мама, занимаясь стиркой, полоскала бельё в реке, расстояние до которой от дома было около километра. Она обычно закрепляла верёвкой две большие бельевые корзины с постиранным бельём на велосипеде и везла эту тяжёлую ношу до реки. Я, как мог, старался маме в этом помогать, толкал велосипед при движении в гору и тормозил за багажник при движении с горки. Силёнок самому вести велосипед мне не хватало, зато я мог удерживать его вертикально при погрузке и разгрузке корзин с бельём. Мама полоскала бельё с деревянных мостков, находящихся на деревянных сваях у берега реки, стоя на коленях, в любую погоду и зимой и летом. Мне нравилось наблюдать, как мама брала рукой простыню или пододеяльник и начинала полоскать сильными поступательными движениями вперёд-назад. Когда надо было перехватить вещь за другое место, она пускала её плыть по течению свободно, вещи держались в эти мгновенья на поверхности воды за счёт образовавшихся воздушных пузырей и плотности воды. Потом, перехватывала той же рукой и продолжала полоскание. Иногда мама просила помочь ей отжимать большие вещи. При этом я держал край белья с одной стороны двумя руками, расставив для устойчивости ноги, а она скручивала бельё, перехватывая по мере отжима, и вода струями текла вниз, в конце отжима мы тянули каждый в свою сторону. Затем отжатое бельё снова помещалось в корзину, которая при этом обычно стояла на мостках для того, чтобы грязь не попала внутрь корзины и не запачкала бельё. После заполнения корзины, мама прикрывала бельё сверху куском клеёнки или полиэтиленовой плёнки, чтобы бельё не запылилось по дороге домой.

Однажды, поздней осенью, мы с мамой снова оказались на тех же мостках. Была пасмурная погода, холодный пронизывающий ветер дул вдоль реки, вызывая в теле дрожь, и образовывал на поверхности воды сильную рябь. Мама полоскала бельё, надев резиновые медицинские перчатки. Какого-то особого тепла они не давали, но предохраняли кожу рук от обветривания. Чтобы не замёрзнуть, я ходил по берегу, запахиваясь плотнее в куртку и надвинув вязаную шапочку почти на самые глаза. Иногда по трапу я заходил на мостки, потом снова уходил на берег, который частично был защищён от ветра дорожной насыпью и мостом через реку. К мосткам подошли женщина с мальчиком, ведя в руках велосипед с мешками, перекинутыми через раму велосипеда. Они перенесли вдвоём на мостки привезённые мешки, в которых оказались половики для стирки. Женщина принялась стирать половики, действуя куском хозяйственного мыла и щёткой, а мальчик, который с виду был на год или два старше меня, стал, как и я, молча прогуливаться по берегу. Женщина расположилась на мостках ниже по течению реки от моей мамы, чтобы не мешать полоскать бельё. Вдруг женщина громко крикнула:
-Гришка! – потом ещё раз повторила:
- Гришка! Я мыло упустила в воду. Давай доставай!

Мальчик на берегу стал снимать одежду и складывать стопочкой. Оставшись в одних трусах, он поёжился, затем спустился на мостки и замер в нерешительности, поглядывая на воду. Потом, видимо решившись, он шагнул в воду и скрылся под водой с головой, вода в реке была довольно мутная, и дно реки из-за этого не просматривалось. Вынырнув, он ухватился рукой за край мостков, повертел головой, раздумывая над своими дальнейшими действиями, и вновь нырнул под воду по течению реки. Глубина реки в том месте была примерно с его рост. Все замерли и наблюдали, молча за действиями мальчика. Раз на третий или четвёртый он вынырнул, улыбаясь и держа в правой руке кусок мыла, который он положил на доски мостков, и выбрался сам, подтянувшись на руках. Губы у него были синюшные, кожа покрылась мурашками. Двумя руками сверху вниз он смахнул воду с головы и пошёл на берег одеваться. Не выжимая трусы и, не вытирая тело, мальчик натянул штаны, майку и свитер, потом надел куртку и шапку. Было видно, как сильно он замёрз и, пытаясь согреться, стал размахивать руками и пробежался по берегу.

По дороге домой, мама осуждающе высказалась о женщине и пожалела мальчика, а я всё представлял, как же холодно ему было залезать в такой холод в воду.

Картинка пятая. Инвалид.

Мой старший брат Саша собрался идти в город (так мы называли центр города, где располагалось большинство магазинов и базар) и пригласил с собой меня. На радостях я быстро переоделся в приличную одежду, и мы отправились в путь. Разница в возрасте у нас около девяти лет, поэтому тогда брат считал себя уже взрослым, а меня "неразумным дошколёнком". Он редко снисходил до того, чтобы общаться со мной на равных, вот я и обрадовался, предвкушая интересную прогулку. По улицам идти было неинтересно, поэтому мы направились путём, проходящим вдоль реки. Я не помню, о чём мы разговаривали, но Саша вёл со мной беседу. Он рассказывал мне что-то и задавал вопросы, внимательно выслушивал то, что говорил я. Шаг у брата был широкий, поэтому временами мне приходилось его догонять, ускоряясь до бега трусцой. Приближаясь к реке, я услышал странный шум, а потом и увидел странное сооружение на реке в виде баржи с установленной над бортом под наклоном металлической трубой, из которой далеко на берег сильной струёй выливалась речная вода, смешанная с илом и песком. Выбрасываемая вода потом самотёком стекала с берега в речку. Брат объяснил, что это работает земснаряд, с помощью его углубляют и выравнивают русло реки. Звуки шли от механизмов баржи и выливаемой на берег воды. На барже я заметил одного рабочего.

Мы немного постояли, наблюдая работу земснаряда. Потом, мы продолжили свой путь в сторону Коровьего моста. После моста начинался довольно крутой подъём по булыжной мостовой. На этой горке я увидел инвалидную коляску, медленно поднимавшуюся в гору. Коляска была старой модели и представляла собой большое кресло с поручнями для локтей и двумя рычагами, поступательное движение которых вперёд-назад передавало движение на два задних велосипедных колеса. Два передних колеса, размером поменьше, закреплённые в велосипедных вилках, изменяли направление движения повозки путём поворота рукоятки, находящейся на одном рычаге. Управлял коляской пожилой мужчина без обеих ног, одетый в приличный пиджак, застёгнутый на все пуговицы, и в кепке на голове. Коляска двигалась на подъём очень медленно, было видно, что мужчине приходится прилагать большие усилия для приведения устройства в движение, так как на его лице выступил пот, несмотря на это мужчина улыбался. Коляска двигалась так медленно, что мы её очень быстро нагнали. Проходя мимо, я не мог оторвать взгляд от этого зрелища, и, невольно, сопровождал инвалида не только глазами, но и поворотом головы, даже приоткрыл рот от удивления. Вдруг я почувствовал резкий рывок за руку. Это таким образом брат остановил меня и объявил, что мы возвращаемся домой. Я не понимал ничего, но подчинился. Уже по дороге домой, Саша мне в резких выражениях объяснил, что я вёл себя при встрече с инвалидом очень плохо. Он рассказал мне, что людей пристально разглядывать крайне неприлично, что это выходит далеко за рамки принятых в обществе норм поведения, тем более, когда это касается людей с явными дефектами фигуры или лица. Наконец-то до меня дошло, какой низкий проступок я совершил, и мне стало стыдно до такой степени, что я покраснел. Брат был взбешён и шёл в сторону дома широкими и быстрыми шагами так быстро, что мне приходилось догонять его бегом. Объясниться в такой ситуации у меня не получилось, только удалось вставить банальное "извини". Придя домой, Саша сказал маме, что мы вернулись, так как он решил в город не ходить. О происшествии он никому не рассказывал, и вскоре ушёл гулять со своими ровесниками, я же долго переживал и никак не мог успокоиться.

Картинка шестая. Комик.

В тот раз гостей у нас собралось много. Поскольку жили мы в частном просторном доме, то обычно на все большие праздники родня собиралась у нас (у тёти Ани и дяди Миши было по две комнаты в трёхкомнатных коммунальных квартирах, в которых места всем присутствующим не хватило бы). Родители всегда встречали и привечали гостей доброжелательно, но иногда папа ворчал по поводу приёма гостей, высказывая свои претензии маме, но гостям никогда ничего не говорил по этому поводу. Это не было признаком скаредности. Даже, несмотря на то, что гости приносили с собой какие-то закуски и выпивку, основное бремя расходов и забот ложилось на плечи моих родителей, а жили мы не богато, хотя и не бедствовали. В передней составили столы, накрыли их скатертями, поставили все имеющиеся табуретки, стулья, лавки. Какой был праздник, я не помню, помню лишь, что на улице была прекрасная, безветренная, солнечная погода. Все весело общались друг с другом, даже спели парочку военных песен. Взрослые выпивали, закусывали и всё никак не могли наговориться. Несмотря на то, что зимние рамы в доме были выставлены и форточки открыты, атмосфера в помещении была душная. На меня мало обращали внимания, поэтому я заскучал, и попросился у мамы на улицу, на что она только сказала мне, чтобы я не ходил гулять за калитку. Ещё мама попросила меня отнести еду нашему дворовому псу – Комику. Такая кличка собаки была у нас традиционна. Родители и брат называли Комика "дурачком", потому, что кроме громкого злобного лая на посторонних, он ни чем не выделялся. Предыдущий Комик, в отличие от него, был, по воспоминаниям родных, очень умным и сообразительным, хотя и не породистым, псом, но погиб под колёсами грузовика, когда отец возвращался на велосипеде из леса, но это произошло ещё до моего рождения. К Комику я приближался с осторожностью, а он, увидев в моих руках знакомую ему миску, завилял хвостом и, от нетерпения, перебирая лапами, тянулся из всех сил ко мне. Наш пёс был крупный, рыжего окраса с тёмной спиной, вислоухий, с хвостом бубликом. Соблюдая безопасную дистанцию, я поставил перед собакой миску с собачьей едой, а сам отошёл подальше, предварительно убедившись в наличии в другой миске воды. В обычное время наша собака жила в конуре около летней кухни, напротив крыльца. Находясь постоянно на цепи, Комик не отличался дружелюбным нравом, громко лаял на всех, кто приближался к крыльцу, а так же лениво облаивал всех, проходивших за забором перед домом по улице. Поэтому, когда собирались гости, отец привязывал его на цепь позади двора на задворках. Это было необходимо для того, что бы громкий лай Комика не мешал застолью.

Годом ранее Комик меня укусил. Это произошло в тот момент, когда я пытался наладить с ним отношения. Брат, видя, что я пса боюсь, пояснил мне, что собаки чувствуют страх человека, поэтому начинают вести себя агрессивно. И тут же продемонстрировал свои слова на деле. Подошёл к Комику, погладил его по голове и потрепал за загривок. Пес слегка зарычал, но зубы не оскалил, и продолжал махать хвостом, а это признак его доброго отношения к человеку. Затем брат велел мне повторить то, что он только что мне продемонстрировал. В присутствии взрослых Комик злобу ко мне не проявлял. Собравшись с духом, я повторил действия брата. И, о чудо, у меня всё получилось. Когда брат ушёл, я снова приблизился к собаке, но тут я допустил ошибку. Вместо того, чтобы ограничиться поглаживанием головы и шеи Комика, я погладил по шерсти его спину. В тот момент, когда моя рука почти достигла хвоста, пёс резко повернулся и ухватил меня зубами за тыльную часть ладони. Это произошло так внезапно, что я не успел одёрнуть руку. Сразу же на месте укуса выступила кровь и начала капать на землю. Испугавшись, я отбежал за куст смородины и зажал рану левой рукой. Немного отдышавшись, я пошёл домой, обойдя конуру на расстоянии, не позволяющем псу дотянуться до меня. Дома мама немного пожурила меня за то, что я подошёл к псу на опасное расстояние и позволил ему укусить себя. Потом мама налила в тазик теплой воды и растворила там столовую ложку соды, пояснив, что раствор соды вытянет из раны грязь и все вредные вещества, которые могли туда попасть. Вслух она размышляла о том, стоит ли мне делать уколы от бешенства. Рассудив так, что пёс находится постоянно на цепи, контактов с другими животными не имеет, то и вероятность наличия у него бешенства ничтожна. Видя, как нервно я воспринимаю саму мысль уколов, она меня успокоила, сказав, что делать мне уколы от бешенства не будем. После содовой ванночки, мама, работавшая медсестрой в детской больнице, обработала рану йодом и сказала, что бинты накладывать не будет, так как на воздухе рана заживёт быстрее, а кровь уже остановилась. Конечно же, с перевязанной рукой я бы выглядел много солиднее, но пришлось смириться с тем, что буду ходить с рукой не забинтованной. Обрабатывая мою ладонь, мама рассказала мне подробно о бешенстве, которое раньше ещё называли "водобоязнью", о признаках и опасности этого заболевания. Я узнал, что, если возбудители бешенства, попадут в кровь человека со слюной и другими выделениями животного, то приведут неминуемо к заражению этой крайне опасной болезнью. И если в течении двух дней человеку не ввести сыворотку от бешенства, то эта болезнь приведёт к неминуемой смерти в жутких мучениях. Напуганный таким рассказом, я, молча, смотрел на то, как мне мама обрабатывает рану, даже выдержал без криков и слёз обработку раны йодом, хотя щипало очень сильно. Не помогало даже то, что мама, после нанесения йода на ранки, дула на место укуса. Я стойко и мужественно выдержал неприятную и болезненную процедуру. Отцу и брату о происшествии мы ничего не рассказали. Только я дней десять после этого внимательно наблюдал за своим самочувствием, выискивая признаки болезни, но всё закончилось благополучно.

Покормив Комика и убедившись в наличии у него воды для питья, я стал прогуливаться неподалёку от него, зашёл ненадолго в огород. Солнце начало клониться к закату, и то место, где был привязан наш пёс, оказалось в тени. Затем, я увидел, что гости неспешно выходят из дома. Некоторые вышли размяться, подышать свежим воздухом, кто-то – покурить. У всех настроение было приподнятое и благодушное. Кто-то придумал интересный аттракцион – кормить Комика резаной морковкой с ладони. Пару морковок отец принёс с огорода, помыл в бочке и передал мужчинам, предупредив, что собака злая, может и укусить. Кто-то из них порезал морковь ножом, вынесенным из дома. Сначала попробовали бросать псу кусочки моркови, которые он на лету ловил, громко хлопая при этом пастью, и с аппетитом съедал. Потом дядя Лёня и дядя Гена поочерёдно присаживались перед Комиком на корточки, подставляли на открытой ладони кусочек моркови, а он совершенно спокойно брал кусочки моркови с их ладоней, остальные же окружили место кормления полукругом и наблюдали за происходящим. Громкие разговоры смокли. Подошла Лариса, дочь дяди Лёни, девушка, на десять лет старше меня, боевая и своенравная. Она пользовалась заслуженным авторитетом у родных за свой озорной и весёлый характер. К тому же она тогда была у нашей бабушки единственной внучкой и самой старшей из всех внуков. Лариса изъявила желание тоже покормить Комика морковкой с ладони. Попытки отговорить её от этого не привели ни к чему, в очередной раз Лариса упорством добилась своего. Все расступились и стали молча наблюдать за происходящим. Лариса подошла ближе, взяла у дяди Гены несколько кусочков моркови, присела на корточки и протянула собаке раскрытую ладонь с морковью. Комик стал осторожно брать кусочек с ладони и, вдруг внезапно, оскалил свои зубы и схватил Ларису за ребро ладони зубами. Лариса тот час же одёрнула руку и отскочила в сторону, но из прокушенной ладони показалась кровь. Рану Лариса сразу же зажала другой рукой, на её глазах блеснули слёзы. Было видно, что она испугалась, но от боли не закричала, сдержалась, только виновато улыбнулась. А мой отец сразу же собрался наказать Комика, который от страха поджал хвост, лег на бок, поджал лапы, и смотрел обречённо жалобными глазами по сторонам. Отец уже взялся рукой за цепь, которой тот был привязан, но сестра немедленно вступилась за пса, громко и просительно обратилась к моему папе:

- Дядечка Васечка, - (никто так не называл моего отца, но ему понравилось такое обращение и он улыбнулся),
- Дядечка Васечка, - повторила Лариса, и продолжала:
- Не наказывайте Комика. Я сама виновата в том, что дёрнула рукой. Он не виноват. Не наказывайте его, пожалуйста.

Папа отпустил цепь и шагнул в сторону, улыбаясь. Тут появилась моя мама (видимо кто-то позвал её из дома) с пузырьком йода, бинтом и ватой в руках. Она осмотрела раненую руку Ларисы, смазала раны йодом и наложила лёгкую повязку, предупредив, что повязку надо снять, как только кровь остановится. Лариса поблагодарила маму за помощь и встала, скрестив на груди руки. Все стали возвращаться в дом, а я подошёл к Ларисе, встал рядом и погладил её руку. Таким образом, я пытался успокоить её, проявить сочувствие. Лариса обняла меня за плечи, улыбнулась, и мы вслед за остальными пошли в дом.

Это лишь малая часть моих детских воспоминаний, но они мне очень дороги.