Миниатюра 5.

Миниатюра 5.

В такой повисающей тишине как раз и приходят мысли писать — ты будто ждёшь этого ненастья, облачности, а лучше дождя. Чтоб ничего не отвлекало, не мешало, было относительно тихо, безмолвно, птицы не пели, лишних посторонних звуков не было — сидишь в тишине и пишешь, излагаешь свои мысли, воспоминания и соображения. Лёгкая, неминуемая сонливость в пасмурные дни лишь прибавляет глубины писательской рефлексии и меланхолии настроению. Припоминаешь, как жила-была, стараешься запечатлеть, отобразить наиболее запомнившиеся, значимые события своего сущего на бумаге.

Сейчас в природе и погоде ощущается сырость, как будто принимаешь утренний душ по пробуждению после зимы, один в один! Скоро уже опять всё высушит, выдует полотенцами мая и июня, а пока поливает, прохладно и свежо, воздух напитан влагой и свежестью, сыростью — такого, как в апреле уже не будет вплоть до осенних дождей. А там под вечерним душем перед зимним сном мы снова будем готовиться ко сну, уходить под снег, спать и отдыхать. Утро — это апрель, день - с мая по сентябрь, вечер - октябрь, а с ноября по март — ночь зимы, такие вот сутки всего года!

Если бы я могла, то была бы с Сашей, кажется, везде, повсюду, хоть где! Резвились бы детьми в зимнем Череповце, млели у рек и речушек города и пригорода летом, играли бы в индейцев в лесах и полях Череповецкого района, учились бы в школе, поехали бы вместе поступать в Ленинград, но провалившись на тамошнем журфаке, решили бы вернуться в Череповец устроиться работать художниками-оформителями на металлургический комбинат, и на следующий год попробовать уже другой вуз. Ходила бы на местные курсы школы юного журналиста, поступила бы следующим летом на журфак свердловского УРГУ. Весело и непринуждённо изучали бы там основы и начала журналистского дела и мастерства написания статей. Ездили бы студентами на картошку — творили бы там столько шуточных программ и выступлений, сколько могли, оформляли бы юмористическую стенгазету «Козье буго». Гомонились бы со студентами, с ребятами с других курсов и факультетов, жили бы в общежитии на Большакова, 79, а затем в заброшенном старом купеческом доме по Сакко-Ванцетти, 22. Много времени проводили бы в написании статей и свободном творчестве, ездили бы на журналистские практики в разные города регионов страны. Я бы любила, как и он, много и с упоением читать, и помимо профессиональной деятельности ещё сочинять стихи и песни, юморески и рассказы, переписываться со студентами факультета и своими друзьями письмами и посредством тайной переписки. Любила бы всем сердцем жизнь, родину, свою страну, а мозгами и умом видела бы всю правду, все отрицательные и негативные стороны жизни, как и он, всё равно изо всех сил всех и всё продолжая любить.

Закончив университет, вернулась бы с Сашей работать обратно в Череповец — в газету с поэтическим названием «Коммунист». А до того ещё защита диплома по иностранной прессе о рок-музыке на базе газете «Унзере цайт» и военные сборы после диплома, на которых пробыл всего двадцать дней. Писались песни для «Рок-сентября», так же, как и свои собственные, которых набралось уже приличное количество. И их можно стало показывать друзьям-знакомым, Артемию Троицкому, приехавшему по приглашению Леонида Парфёнова в Череповец, своим близким. Съездили бы с ним на открытие очередного сезона Ленинградского рок-клуба весной, купив недурственную двенадцати-струнную гитару, организовали бы с Леонидом Парфёновым летний фестиваль под Череповцом «Рок против войны». Потом, согласившись на предложение Артемия Троицкого, поехали бы сначала с концертами в Москву, а потом и в Ленинград, чтобы насовсем уже осесть там. В городе, в котором только и стоит жить, - в Москве можно жить, а в Ленинграде стоит жить!

Наскитавшись по квартирам и разным домам, нашли бы пристанище у Жени Каменецкой, заключив с ней фиктивный брак, чтобы прописаться. Ездили бы, давали концерты по квартирам, учебным заведениям, реже домам и центрам культуры, библиотекам. Писали бы песни, прямо на лестничных клетках и пролётах, на окнах подъездов и парадных, порогах квартир, на ступенях лестниц, отдавали бы годное в распечатку Людмиле Воронцовой. Везде следуя безотвязно, любили бы и влюблялись, были великодушными и добросердечными — чувственными и чувствительными. Вместе переживали бы потерю первенца в свердловской детской больнице из-за неверно поставленного диагноза, а потом возили бы его мать, Светлану, по столицам развеяться. Сам Сашей тогда уже влюбился в другую, уже московскую Светлану Авакову, которой посвятил много песен, расставшись с ней, громко хлопнув дверью отечественного авто. Через считанные дни — встреча с ещё одной девушкой, Настей, оставшейся уже до конца. С ним как будто не живёшь, а горишь, летишь на крыльях его песен, поэзии и любви ко всем нам. Ночуя у знакомых и друзей, останавливаясь в качестве «мужа» в квартире Жени Каменецкой на Ветеранов, где прописан.

Оттуда Саша, из места своего более или менее постоянного земного пристанища и вылетел в окно, выпустив в небо свою бессмертную душу — я не успеваю схватиться, ухватиться, задержать его, кинуться наперерез, Насти рядом нет, как и меня. Его некому удержать, задержать, переубедить. Всё это время, всю свою жизнь Саша просто шёл, двигаясь вперёд, не особо осматриваясь по сторонам, оттого был не защищён в самых простейших бытовых вопросах, был одинок. Когда-то однажды его силы и прыть кончились и настало время подавленности и депрессии, - когда многого достигаешь, и больно падать, оттуда, свысока. Но Саша до конца пробивался, продирался, стремился и верил — во что, своё слово, магию своего языка, свои песни! Набивал шишек и ссадин, не останавливаясь на пути, а работая лишь усерднее. Ночуя на Камчатке, уставая и изнашиваясь от физического труда так, что на утро, свесив обессиленные руки, говорил, что он не кочегар, а просто сумасшедший поэт.

Он всё уже знал и предвидел, но оставался с нами до конца, а вот предотвратить свой уход оказался не в силах. Всего шестьдесят написанных песен, но зато каких! Каждое слово, часть слова, буква и звук до конца выверены, проверены и высчитаны, точно попадая прямо в цель, в наше сердце и душу, русскую психологию, менталитет, эсхатологию… Мне сейчас он помогает, поддерживает, вселяет силы и уверенность, надежду на то, что всё будет хорошо. Саша безусловно побуждает к действию, не сидеть и безмолвствовать, а производить, двигаться, значит, нужен таким же творцам, как он сам. Многое в мире сейчас смешано, намешано, перемешано, переставлено с места на место, с ног на голову, переделано, поменяно. Тот, кто не бросает и не предаёт больших, высоких идеалов, навсегда остаётся в памяти народа, со всеми нами! Чтобы чего-то добиться, надо упорно работать, трудиться, стремиться!

Как почувствовать себя хозяином своей родины, своей страны, когда столько безответственности и неорганизованности вокруг, когда каждый думает лишь о самом себе и о своём — пока отдельный, каждого взятого эгоизм и инфантилизм не будут побеждены.

Вспоминая свой первый визит в Ленинград, тогда уже Петербург, 1993-го, не может не прийти на ум близость цифр 88 и 93 — всего пять лет прошло, и за эти пять лет страна потеряла трёх своих выдающихся, основных, корневых ленинградско-питерских рокеров, Александра Башлачева, Виктора Цоя и Майка Науменко. Мы приехали в старый, тесноватый Московский или Ладожский, уж точно не помню, вокзал — пасмурное утро и такое же настроение северной столицы. Идём до метро, едем там, внизу, на глубине, под Невой, до станции Пионерская и потом ещё автобусом до тёти Люси. Множество ларьков и магазинчиков начала девяностых, круглое транспортное кольцо дорожной развязки. И вот я сейчас только понимаю, что тогда, ещё совсем недавно город, на воде, северная Пальмира, культурная столица и наша Венеция, лишился подряд нескольких своих больших и крупных, ярких и неординарных творцов и личностей, легенд, осиротев, став обездоленным. Именно их теперь и хочется слушать, понимать, воспринимать, постигать, узнавать, знать. Каждый творил и работал над собой и всеми нами, как мог — кто пять, кто десять лет, но столько сил, напряжения и нерва было вложено в их песни и стихи! Даже тётя Люся рассказывала об их квартирниках и концертах, гремевших на весь город, об их уходе и огромной потере как для Ленинграда и Петербурга, так и Москвы и всей остальной страны.