Виновато время.

… Это был Первомай 1941 года. Вся страна с утра выглядела нарядной, празднично-чистой: свежеокрашенные фасады домов центральных улиц, побеленные поребрики основных магистралей…, а главное – люди! Радостные лица людей, собирающихся возле своих предприятий, фабрик, заводов. Раздавались на руки праздничные транспаранты, флаги, бумажные цветы, портреты членов правительства…. Радостные люди пели праздничные песни под аккомпанемент аккордеонов, баянов, гитар. Из уличных репродукторов звучали патриотические песни о труде, Родине…
Я был одним из многих военспецов, которые нашей Родиной и партией были направлены на совместное взаимодействие с командованием немецкого Вермахта. Мы добросовестно исполняли все инструкции и предписания партии и возложенные на нас обязанности. Именно благодаря этому, у нашей команды сложились истинно дружеские, тёплые отношения с некоторыми генералами немецкой армии. Мы дружили семьями, приглашали их на наши праздники и сами ходили на их дни рождения. Клаус был генералом Вермахта, но я никогда не видел его в военной форме. Мы были друзьями. И это была настоящая мужская дружба. Наши погоны в наших отношениях вообще не играли никакой роли. Если уходить в пафос, то я мог бы назвать его своим братом. Но это «если бы».
Он пригласил меня лично на дружеское застолье в своё представительство по поводу нашего Первомая, причём, приглашая меня, он сделал многозначительное лицо, что говорило о каком-то сюрпризе. Купив в нашем спецмагазине пару бутылок хорошего Шустовского коньяка, я прибыл в назначенное мне время в их штаб-квартиру. Там только что закончилось служебное совещание. Клаус встретил меня дружескими объятиями, но я заметил на его лице тревожную мимику. Взгляд его постоянно уходил в сторону, и появилась пара новых складок над переносицей. Отведя меня в сторону, он прошептал:
- Плохие новости. Военное столкновение наших стран становится практически неизбежным. Сейчас на собрании выступал Риббентроп (он мой родственник, и находится в соседней комнате). Я хочу тебя представить ему, ты как?
Подумав несколько секунд, я кивнул утвердительно. Серьёзность положения передавалась и мне. Мы неспешно пошли внутрь представительства на импровизированную дружескую аудиенцию. Клаус подвёл меня к своему родственнику и представил нас друг-другу, не упоминая должностей и званий. Меня поразило лицо Риббентропа: внимательный, цепкий взгляд, выражение печали и сожаления, казалось, вот-вот сорвут с его уст очень важную фразу… Он тепло пожал мне руку и задержал её в своей ладони. Она была тёплой и мягкой. Он внимательно посмотрел мне в глаза, и я почувствовал его невысказанную боль и чувство неловкости. Он по-отечески посадил меня рядом с собой и поднял бокал вина с тостом: «за дружбу», но как-то угловато, неуверенно. Немного поговорив о праздничной, нарядной Москве, мы раскланялись. Я решил пойти к своему близкому товарищу (из МГБ), тоже генералу, тоже на праздничный сабантуй.
Моё появление в их кампании прошло незамеченным, ибо обилие пустых бутылок на приставном столике говорило о «веселии в апогее себя самого». Михаил, как и положено, щедро налил мне «штрафную» и сам «приштрафился» водочкой. После нескольких дежурных поздравлений я поведал ему о том, что рассказал мне Клаус. Из нашей дальнейшей беседы, я понял, что это для МГБ давно не новость и в стране проводятся соответствующие «мероприятия», только всё это не афишируется. Но… всем нам это доставит много неприятностей. Это был намёк.
На дачу к родителям я прибыл в расстроенных чувствах. И опасаться было чего... Ещё во время застолья у Михаила я поймал на себе несколько пьяных, но опасных, хищных взглядов некоторых его сослуживцев. Я понял: участь таких, как я, уже предрешена. Я тесно и добросовестно круглосуточно работал с потенциальным врагом. Более того, многим известны наши дружеские отношения с семьёй Клауса, что вызывало у некоторых явную неприязнь. Теперь во мне чётко проявились «три ярых советчика»: первый советовал спокойным тоном коммуниста - пойти и застрелиться самому. Второй - с той же коммунистической настойчивостью категорически советовал «не делать этого». И что партия меня «… сама направила на эту работу и требовала добросовестности в её исполнении!». «Третий» посоветовал: немедленно собрать минимум вещей и с мамой уехать тайно на просторы Родины (да хоть и в Сибирь). И, затерявшись, выждать время. «Первый», с ехидцей, подметил, что этим я только подтвержу свою вину. «Второй» яростно стучал кулаком по столу и кричал, что: «… партия разберётся, кто враг, а кто пособник…». Внимательно всех выслушав, я молча переоделся в пляжный комплект белья и, прихватив полотенце, отправился на озеро. Погода стояла солнечная, тёплая. На песочном пляжеке загорали с десяток дачных отдыхающих. Пели, выпивали, играли в волейбол. Среди желающих искупаться я был в единственном числе. Уверенно зайдя по грудь в воду, я замер… Из-под воды, на расстоянии полуметра от меня, не всплывая, появилась странная фигура. Странная тем, что это был разрисованный орнаментами человек, мужчина. Так изображали на картинках индейцев-инков. «ОН» смотрел на меня, и я, телепатически, слышал его голос: «… ты ни в чём не виноват. Ты честно выполнял свой служебный долг. Тебе надо уйти к нам и ждать. ВИНОВАТО ВРЕМЯ!»

****
…Я проснулся в состоянии ступора. Я уже понял, что это был всего лишь сон. Такие яркие, подробные сны часто заставляли меня пробуждаться в холодном поту. Именно это сон - в ночь с 07.08 на 08.08.2021г. - и стал основой этого рассказа.


Я научился видеть время. О нём я думал по ночам.
Сентиментальность к мелочам - второе сердце менестреля*.
Ведь целое, частями меря, гораздо легче осознать.
Причину, суть его познать - необходимо тоже время.
Вот время - вечности частица, оно статично во Вселенной?
Чёрной дырою поглотится? Иль быть константой неизменной?
Что жизнь - лишь временное бремя, давно понятно и ежу.
Я думал, что уходит время. ОНО СТОИТ! Я ... ухожу.

*Менестрель (англ. minstrel, фр. m;nestrier от лат. ministerialis — «слуга»)
общее название поэта-музыканта.


© Copyright: Геннадий Перминов 69, 2021
Свидетельство о публикации №221080800568