ДВЕ ПОЕЗДКИ ПО МАЛЕНЬКОЙ СТРАНЕ

Аркадий ЩЕРБА
ДВЕ ПОЕЗДКИ ПО МАЛЕНЬКОЙ СТРАНЕ

Я ЕДУ В ИЕРУСАЛИМ

Я еду в Иерусалим. К другу. Отмечать наступление следующего века. Еду в первый день нового столетия, в первые его часы. Друг сказал: «Приезжай». Я купил сегодняшним утром на ашкелонской станции билет в Иерусалим и поехал.
Я еду в Иерусалим, а в автобусное окно пасмурно глядит прошлый век. Будто новый еще не настал. Что, например, изменилось в том дождливом пейзаже, который я наблюдаю всегда, как еду зимой в Иерусалим? Те же серые от тумана поля и птицы. И шофер тот же - из того еще века. И разве поменяли хоть одну остановку на шоссе? Все те же мокрые бетонные остановки. Разве я стал моложе или лучше?.. Нет. Не изменилось ничего. Мне уже сорок, а в жизни сделано так мало! Двадцать первый век обманчив. И вообще, новое время только кажется новым. На самом деле оно древнее предыдущего. На самом деле к истории, как и к человеку, прибавляются года – и она стареет, вот и все. Сколько тебе уже лет, история, старая ты телега? Во-он уж сколько, ты смотри!..
Я еду в Иерусалим. Кажется, шофер ведет автобус легко, свободно, и автобус будто летит, стремясь быстрее добраться до гор, чтобы там начать свое автобусное восхождение к вышней столице. Я всегда волнуюсь, когда начинается этот подъем, когда равнина быстро сменяется предгорьями; уже тогда предвкушаю его, свой первый город, который через каких-нибудь полчаса откроется моему взору. Он-то как раз всегда новый и удивляющий, заставляющий на время забыть о проблемах. И в то же время Иерусалим древнее моих сорока. На много-много лет! Сознавая это, наполняешься счастьем. Мне всего сорок, и жизнь еще не закончилась! Мой город… Ты несколько лет назад принял меня – еще «неоперенного» эмигранта под свое крыло, очаровал своей вечно меняющейся красотой и дал другое понимание мира. Понимание его относительности, его еле уловимых взаимосвязей. Или это возрастное?.. А потом я переехал в Ашкелон и с тех пор иногда навещаю гостеприимного иерусалимского друга, чем-то так похожего на тебя!
Я еду в Иерусалим, и погода в горах проясняется. Оранжевое солнце, выскочив из низко нависших туч, радостно ослепляет, и я, зажмурившись, чувствую на щеках нежное яркое тепло. От солнца зажигается и приближающийся Иерусалим – его белокаменные дома, похожие на ульи, раскаляются до желтизны, иерусалимские окна посылают множество солнечных зайчиков, бодро мигающих: мол, не грусти, мой странник, я всегда буду с тобой, в каком бы конце Израиля ты ни жил! Благословляю твой приезд, благословляю всех, кто едет в новый век с миром, кто едет в Иерусалим.
2001

ЗВУКИ АВГУСТА

Пока Жорик болтает, ведя машину в Тель-Авив, моя старая видеокамера непрерывно жужжит. Я в полуха слушаю его жалобы на недосыпание из-за почти круглосуточных развозок, на которых работает Жорик, когда не играет на скрипке. Иногда сочувственно киваю, «вылавливая» в объектив удачные кадры. Что и говорить - Израиль красив.
Мы едем в северный город Цфат на фестиваль клейзмеров – еврейских музыкантов, играющих еврейскую музыку. Праздник длится неделю, начался три дня назад, но мы едем на два дня. Как случайные участники фестиваля. В качестве шабашников-халтурщиков, которым предложили вакантные места отсутствующих музыкантов. Но за хорошую плату. Нас не увидят на больших уличных сценах города. Будем играть, если повезёт, на ярмарочной площади, а не повезёт - возле закусочных или в подворотнях. Так обещает Жорик. Но нам большего не надо. Устроит и это. Нам главное: деньжат подзаработать да Цфат повидать – не был ни разу! Говорят, интересно там…
Недели две назад узнал у Жоры о фестивале. Вместе готовили клейзмерский материал. Почти каждый день. Выкраивая каждый час свободного времени. Можно сказать, заучили все назубок. И вот теперь добираемся до Тель-Авива в его машине. В Тель-Авиве недалеко от старой станции ждёт бесплатный автобус, который в эти дни будет возить музыкантов в Цфат и обратно. Таких, как я и Жорик «случайных» клейзмеров, набралось человек двадцать, и все оказались "русскими". Даже шофер автобуса.
По дороге Жорик успевает перезнакомиться с теми, кого ещё не знает. "Не могу долго сидеть, - жалуется, - Каждый день развозишь - зад немеет. В дороге всегда хочется встать с кресла и рулить стоя".
Компания весёлая, шумная. Совсем не так, когда едешь с экскурсией. По крайней мере, прибыв в Израиль, я уже ездил не раз с экскурсиями по стране, и мне не понравилось. Не страна – экскурсия. Там всю дорогу практически молчишь. С попутчиками не особо разговоришься. Молчишь даже тогда, когда надолго высадят где-нибудь в знойной степи, дышащей в лицо сухим пустынным ветром. Зато в городах останавливались почему-то ненадолго.
Экскурсовод, стараясь быть невозмутимым, деловито описывал прелести вида, кажущегося из-за жары невозможно скучным. И с чего он взял, что именно здесь следует выходить! Экскурсанты, как и воздух вокруг, напряжены, и быстро «раскаляясь», звереют. От всепроникающего зноя появляется чувство, будто глаза гида живут отдельно от его слов и бодрой ухмылки. Глаза его говорят:
- Теперь вы понимаете, что дело тут не в пейзажах с наших цветных рекламных открыток, на которые все вы так недавно втайне надеялись и уповали.
- А в чём, а в чём? - лениво и смутно колют бегающие глаза экскурсовода мысли экскурсантов.
- А в том, - продолжает внушать неслышно гид, - что этим можно наслаждаться только в автобусе, стоящем на спуске перед раскалёнными солончаками и хранящем в себе прохладу спасительного кондиционера. Будем ещё болтать или зайдём в автобус?
И мы согласно киваем, как бы внимая его объяснениям, его жестам, но вяло боремся с еле уловимой, но реальной правдой экскурсовода. А он, кажется - еще мгновение! - вдруг вытащит пастуший кнут из подтяжек, взмокших на спине, гикнет по-бедуински и звонко щёлкнет о ближайший раскалённый камень. И мы спешно побредём к этому застеклённому четырёхколёсному холодильнику - его рабы, отмахиваясь хвостами от палящей бледной пыли и покорно мыча: "За что, за что платили?"
Зато там, в чреве автобуса - затемнённые окна, там - вид со стороны "зрительного зала" - с кресел, под которыми спрятаны прохладительные напитки, ещё не успевшие нагреться. Все друг другом довольны и более оживлённо ковыряются в своих фото-, видео-, и других «оптико-обманных» приборах. И приподнятое настроение уже тебе внушает: а может, и нет вовсе гида? Сидит спереди какой-нибудь залётный бродяга, который морочит всем голову…
***
Шофёр показывает вверх: «Цфат». Я вновь включаю свою старушку-видеокамеру, которая совсем недавно старательно снимала Изреельскую долину. Город еле различим над нами, но автобус уверенно поднимается к нему, описывая в горах непонятные зигзаги. Далеко внизу синеет Кинерет – огромное озеро, кажущееся инопланетным. День заканчивается.
Я устраиваюсь с видеокамерой рядом с шофером, переговариваясь с ним о местной природе, а сам снимаю уже через лобовое стекло автобуса. Мне и в детстве нравилось место возле лобового стекла. Я упрямо не желал продвигаться внутрь российских жарких автобусов, завороженный мчавшейся на меня дорогой. Пассажиры толкают и ругаются, а я стою себе, вцепившись намертво в барьер, пока меня не обматерит шофер. А потом я вырос и переехал в страну, где в автобусах не толкаются, почти не стоят, и шоферы просты и спокойны, что библейские виды, проносящиеся мимо них.
Израиль маленький и в то же время всегда кажется чуть больше своих размеров. И не только по причине своей малой заселённости, а ещё, например, из-за этих дорожных зигзагов. Как будто специально «нашпиговали» страну объездными путями. Вот и сейчас – Цфат уже перед носом, а автобус все кружит и кружит. И так почти с каждым городом. Израильтянин, когда говорит о городах своей страны, пытается придать им побольше объема и значимости. Слушающим навязывается какое-то излишнее уважение, будто речь идет о больших европейских городах и европейских расстояниях между ними. Нас – «русских» репатриантов - это забавляет, а я лично даже поначалу удивлялся «сверхбыстрым» получасовым переездам из города в город. Да и кто из «наших» поначалу не удивлялся!..
Всего полдня потребовалось, чтобы привезти музыкантов из одного конца страны в другой.
А потом я подумал, что может это даже и хорошо – вот так вот петлять среди Галилейских гор, чтобы успеть насладиться почти божественной природой этого места, успеть наснимать на свою «старушку» больше удачных кадров. Ведь мы въезжаем в Цфат уже под вечер, когда алое от августа солнце начинает прятаться за облака на серебристо-зелёном гористом горизонте, а напротив него вырисовывается огромная оранжевая луна, и я направляю камеру прямо туда, не боясь её «ослепить» здешними красотами. Она уже «привыкла» к причудам хозяина.
***
Цфат встречает нас редкой для израильского лета вечерней прохладой, пропахшей лесной хвоей – везде растут ливанские кедры и огромные кипарисы, которые будто упираются в почти осязаемое сумеречное небо. Под его янтарным светом город удивительно напоминает Иерусалим, только в миниатюре – те же белокаменные дома – но Цфат расположен лишь на одной горе, строения невысокие, улочки узкие, кое-где даже остались мощёные дорожки, транспорта мало и автобусный внутригородской маршрут, похоже, тоже один.
В то же время, Цфат более «свободен» в своей ухоженности, по фасадам домов можно догадаться о дворовом виде, везде чувствуется какая-то небрежность, что, однако, гармонирует с природой. И ещё – в улицах Цфата прослеживается какая-то прозрачность и невесомость. Особенно когда над городом появляются первые звёзды…
Музыкальный распорядитель Феликс приводит нас в какой-то старинный дворик, оказавшийся двориком древней синагоги. Весь музыкальный «кагал» помещают в женское отделение. Разворачиваются бутерброды, расчехляются инструменты. Остаётся совсем немного до начала фестивального вечера. Музыканты спешат разыграться. Я тоже достаю свой электроорганчик и «разогреваюсь» на гаммах. Внезапно в синагогу залетает Феликс с приземистым мужичком-израильтянином, и, крикнув: «внимание!», несколько раз совсем «по-консерваторски» громко хлопает в ладоши. Оказывается, зовут израильтянина странно женским именем Мирьям, он – служка синагоги и говорит, чтобы все выходили заниматься на улицу, потому, что сейчас сюда придут молиться женщины.
Во дворе «клавишникам» нет условий для игры, и я просто прохаживаюсь взад-вперед, спеша надышаться и насладиться чудесным вечером. Зато несколько скрипачей и гармонистов спокойно переносят вместе со стульями свои занятия на свежий воздух и продолжают «пиликать», заставляя недоуменно оборачиваться заходящих в синагогу «религиозных». Под кипарисом располагается дуэт аккордеонистов – молодые супруги из Питера. Они упоённо «обкатывают» протестантского Баха – совсем «свежие», несколько месяцев в стране. Полуорганные звуки бесцеремонно проникают в открытые двери синагоги, и молящиеся кланяются усердней. В женской части рассеянно переглядываются. Но такая музыка не может не нравиться – пусть даже те и виду не подают. Если не прислушиваться, то она - музыка - тоже независима, играет сама по себе. А захочешь вникнуть, она тут же овладевает твоей душой. Но неужели они будут играть Баха и на клейзмерском фестивале? И вообще, что из себя представляет этот праздник? Жориных объяснений для меня недостаточно. Он только досадливо отмахивается: «Ай, оставь! Пойдём играть – разберёмся».
С другой стороны, все мы – «русские». Чего ещё от нас ожидать?..
Тем временем Феликс бегает со списком – кто, где и с кем играет. Я попадаю в пару к кларнетисту из Ашдода. Меня и Жорика это расстраивает. «У нас подготовлена программа, - говорю, – полмесяца учили!»
- Какие программы? – брезгливо морщится Феликс, – Какие полмесяца?.. Приехал, отыграл, уехал! Здесь что тебе – концерт? Всё уже расставлено по спискам, по местам. Ты играешь с кларнетистом.
- Ладно, - машет мне рукой Жорик. – Пусть будет, как есть.
Что ж, и на том спасибо…
Вечерний воздух вновь сотрясают консерваторские хлопки Феликса. Пора на фестиваль. Спустя несколько минут наша орава, наигрывая «Хаву Нагилу», шагает по узким улочкам города вниз – к шумной большой ярмарке, где идёт основное гуляние. Прохожие, увидев нас, веселеют, приветливо машут, желая хорошо отыграть. Кто-то пляшет, провожая до самой ярмарки. Мы не возражаем: это даже в чём-то помогает, поддерживает, настраивает на предстоящую игру.
***
Ярмарка шумит ребячьей толкотней и звуковой мешаниной от играющих тут и там музыкантов, популярных восточных мелодий, доносящихся из многочисленных ларьков. Всё расцвечено гирляндами ламп. Вокруг вообще много электрического света, кажется, пронизанного этой праздничной весёлостью. Многие гуляют семьями, останавливаясь возле музыкантов, и просят сыграть на заказ. А музыканты играют чёрт те что. Всё, что угодно, только не клейзмерское. Может, это и хорошо, только зачем надо было его называть «клейзмерским», да ещё и фестивалем?
Кларнетиста и меня пристроили к небольшому ларьку, недалеко от главной площади. Из ларька протянули электрический шнур для моего органчика, и кларнетист спросил: «Что будем играть?» В двух словах я поведал о нашем с Жориком материале. Кларнетист кисло заулыбался: «Та надоело! Каждый год одно и то же. Это везде играют. Давай что-нибудь другое. Из советского репертуара. Или цыганское».
Вот и приехали. К фестивалю готовился, серьёзно готовился – заучивал всё еврейское, клейзмерское. Беспокоился относительно трудных кусков в паре пьес. А тут нате вам – то Баха вовсю «гоняют», то русские романсы, то советскую эстраду.
- Как хочешь, - отвечаю вяло. Захотелось напиться.
***
Первый вечер «нашего» фестиваля завершился. Музыканты разъехались по своим городам. Вернутся завтра, после обеда. Я же решаю остаться, переночевать в синагоге. Ко мне подходит Мирьям с большой связкой ключей: «Играешь? А сыграй «Хавву Нагилу!» Я нехотя подключаю орган. Мирьям, не дожидаясь, когда начну играть, хвастает, что к нему приходит румынская проститутка. Обещает привести ко мне, хоть и не прошу. Затем Мирьям предупреждает, чтобы я в четыре утра покинул женскую часть – сюда придут молиться, и уходит, звякая ключами. Наступает ночь.
В синагоге мяукает сидящая где-то взаперти кошка и весело звякает телефон. Засыпаю уже глубокой ночью и мне снится спасительное: кошка, вдруг престав мяукать, снимает трубку и отвечает на звонки. Просыпаюсь уже тогда, когда в мужской части молятся. Из женщин так никто в четыре часа и не пришел. Нет и сейчас - в шесть.
***
Следующий день во многом был похож на вчерашний. Утром служка Мирьям удивлённо спросил, кто я такой. Я напомнил. «А, да-да! – музыкант… Играешь? А сыграй «Хаву Нагилу!» Но ни слова о румынке.
После обеда приехали все музыканты, и стали опять «пиликать». Чувствуют себя более уверенно, привычно. Деловито расхаживают по двору, «травя» друг другу музыкальные анекдоты. А вечером игра - и домой…
***
Наш автобус возвращается в Тель-Авив. Не знаю, как все, но я оставляю Цфат в непонятном настроении – будто не долюбил девушку. Дело, конечно, не в той румынке. Просто… Жорик спит рядом в кресле, подложив свой футляр со скрипкой под голову. Ему все равно – не впервой так ездить, он уже привык. «Ай, ладно! – привычно махнул бы в ответ рукой, если бы не спал, – оставь, мол! Относись полегче к халтурам...» А у меня, наоборот, разыгрались чувства. В том числе – и неясная обида на что-то… «Да ладно! – махнул я тоже рукой своим думам, проехали, ничего не поделаешь. Да и с чего такого серьёзного портиться моему настроению? Ни с чего! Всё вокруг чудесно! Даже вон – над Цфатом, который мы только что покинули, дают фестивальный салют. И очень красивый. Разве не подарок судьбы?..»
"Это салют в честь того, что мы уезжаем!" - истерично хохотнул Феликс. Ему досталось самое трудное. Но я почему-то уверен, что устал больше, чем он. Да. Ехать в компании «русских» клейзмеров – это тебе не экскурсия. По крайней мере – нет искусственной бодрой ухмылки того «пустынного» гида.
2003