Огиньский. Полонез

Михаил Клеофакс Огиньский. ПОЛОНЕЗ а-mol «ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ»


Та-а-та-та-та, та-та-та-а, та-та-та-а-а, та-та-та-а... Светлая, исполненная достоинства печаль, чарующая грусть льётся знакомыми с детских лет звуками.
Прощание с родиной. Непроходящая душевная боль...
Почему пядь земли, село, город или страна, порой со скудными пейзажами или невзрачными урбанистическими видами, с нелучшим государственным устройством, представляется нам самым ценным достоянием нашей жизни? Чем вызвано это необыкновенное устремление, приворожившее наши думы, наше сочувствие и сострадание именно к этому участку земли? Что влечёт нас туда, что заставляет вновь и вновь мысленно возвращаться к ней, неласковой, давно отринувшей и забывшей нас и всё же притягательной, памятной, порой скрываемо, но всегда безраздельно любимой?
Из тайников сознания, из давно ушедшего детства приходит мелодия Полонеза Огиньского, наполненная величавой грустью и пережитым страданием. Почему так цепко удерживается она в моей памяти? Далёкое послевоенное детство... Старое пианино „Шрёдер“ с мягким, глубоким и тёплым звучанием, сохранённое несмотря на кошмар войны и оккупационного времени, при многократных переездах из города в город в последующие годы. Где теперь то пианино, где оно, детство?..
Как-то сама собой возникает во мне знакомая мелодия. Откуда-то приходят слова: «... и я пою прощанье с родиной под трепетные звуки полоне-е-за...». Кто написал эти слова, верно и ёмко отобразившие заложенное в музыке гордое достоинство сдерживаемого страдания? Увы, не помню, и мысли как-то сами обращаются к автору музыки...
Казалось бы, что ему, ясновельможному графу, избалованному с младенчества постоянным обережением и всеобщим вниманием аристократической родни, привычно купающемуся в сытом благополучии и вычурной роскоши, что ему за дело до какой-то родины? Какое дело ему до Польши, обескровленной непрерывными войнами, раздираемой внутренними междоусобицами и хищными соседями? О какой родине речь, если его с распростёртыми объятиями принимали и при царском дворе в России, и в ещё не остывшей от республиканских потрясений Франции? Принимали, как своего, несмотря на активное участие в кровавом антирусском восстании Костюшко, несмотря на нескрываемые от новой французской власти роялистские убеждения и сочувствие идеям реставрации.
Что ему, полновластному владельцу крепостных душ, космополиту по воспитанию, аристократу по образу жизни, судьба Польши и её народа, родины, где он не пахал, не сеял, не строил, не растил детей? Что понуждало его безоглядно рисковать жизнью, не говоря о возможности увечья или унизительного плена, испытывать невзгоды и лишения походной жизни, участвуя в заведомо безнадёжном деле?
Как мог впитать дух Польши он, в детские годы не покидавший графского фольварка? Любил ли ширь польских лугов и полей, звонкую песню жаворонка над ними, шум дубрав, вольный бег полноводных рек, бездонную голубизну польского неба? Как воспринимал он, барин, наследник старинных шляхетских родов, горделивую повадку, свободолюбие и самобытную ментальность польского простонародья? Проникся ли очарованием польских народных напевов, музыки, танцев? Могли ли ужиться в одном человеке привитый с детских лет космополитизм и любовь к по сути малознакомой родине? Ан, нет! Всё это хранилось в его душе, в недрах его сознания, в его генетической памяти.
Неподлёглость... Сколько сочной двусмысленности, насмешки и презрения скрыто в этом слове. Не раз только одна мысль об угрозе независимости Польши поднимала польские легионы в яростные атаки на татарские тумены, на закованный в сталь клин тевтонских рыцарей, на, казалось, несокрушимые шведские полки и отборные дивизии русских, немецких и австро-венгерских войск.
И всё же отчаянная польская отвага, безмерная стойкость и высокое воинское достоинство в бою – всё это оказалось напрасным перед объединённой силой Австро-Венгрии, Пруссии и России. Шляхетская Польша – Речь Посполитая – потерпела поражение, утратила независимость и была расчленена. Уцелевшим её защитникам не оставалось ничего другого, как удалиться в изгнание.
Нет, они не сдались. „Эще Польска не сгинела!“. Многократно будут вспыхивать и терпеть поражение восстания, вопреки неудачам шаг за шагом приближавшие освобождение родины. Пройдёт сто, двести лет, и воспрянет Польша, свободная, гордая, независимая. Но это потом, через столетия. А пока только одно – горькое расставание, вынужденная эмиграция.
И рождаются полные глубокой, но по-мужски сдержанной печали, проникновенной грусти и истинного достоинства звуки: та-а-та-та-та, та-та-та-а, та-та-та-та-а-а, та-та-та-та-а-а, та-та-та-та-а... «...и я пою прощанье с родиной под пламенные звуки полоне-е-за...».