Штыки тогда ещё не сверкали

В одной из газет за 2001-й год, в очерке "Абхазия готова защищаться", прочитал следующее: «… Ещё неделю назад большой отряд (речь идёт о 400-500 штыках), вышедший из Панкисского ущелья, находился в окрестностях села Муджава Цаленджихского района Грузии. Закупались лошади и провиант, а сейчас всё это переправляется в район перевала Бечо в Сванетии. Отсюда рукой подать как до Кабардино-Балкарии, так и до Карачаево-Черкесии, которая рассматривается как основная цель боевиков…».

Тут я вспомнил, что в моём фиолетовом полевом дневнике, на обложке которого золотыми буквами выдавлено: "Геологический факультет МГУ", подробно описан наш со Славой поход через этот перевал, состоявшийся ровно за триста шестьдесят один месяц до публикации очерка, и подумал: а не написать ли мне на основе дневника рассказ, назвав его, например, так: "Кавказ без кавказских пленников", или “Штыки тогда ещё не сверкали”? Задумано – сделано. Очень скоро рассказ был написан, благо, что напрягать память особо не пришлось.

День первый. 11 августа 1971 г. На окраине кабардино-балкарского городка Тырныауз, с ближней к Эльбрусу стороны, как раз напротив отгороженной деревянным забором территории геологической партии, прямо у дороги лежал большой железобетонный блок. Мы водрузили на него свои рюкзаки и стали ждать попутного транспорта.

Когда человека, если он, конечно, не Метревели, называешь просто Славой, иногда требуются пояснения, - когда нужно уточнить его полное имя, ведь так зовут многих, - всех, у кого оно заканчивается на «слав» (или «слава», если этот человек – женщина) с довесками впереди, всего которых я насчитал полтора десятка: "Боле", "Бори", "Брони", "Влади", "Вяче", очень редкая "Зено", а также "Изя", "Миро", "Мсти", "Ради", "Рости", "Свято", "Стани" (этих, правда, чаще Стасами кличут) и, наконец, "Яро".

Дотошный читатель уже, наверное, подсчитал приставки и поймал меня на неточности. Всё правильно: одно имя, - только оно одно изо всех многочисленных "Слав" и будет фигурировать в рассказе, - я приберёг "на десерт".

Недостающим было полное имя моего сокурсника, одногрупника, а в данный момент попутчика в путешествии через Главный Кавказский хребет Здислава Витольдовича Специуса. В вышеприведённом списке оно стояло бы на шестом месте.

В качестве старосты нашей учебной группы "Первая геохимия" впервые он появился на занятия на первом курсе с опозданием из-за незначительного правонарушения и задержания его на сколько-то суток органами правопорядка. Отметая всякие подозрения, сообщу, что количество суток было гораздо меньше пятнадцати. Тем не менее, был он постриженным по нынешней моде – наголо, и оказался не высоким прибалтом, как предвкушали наши девушки, а приехавшим из братской Белоруссии коренастым «качком» вполне славянской наружности.

Слава был старше на семь лет, и в отличие от хилого меня, на его руках и ногах бугрились мускулы, хотя, по моим наблюдениям, он никогда не носил ничего весомее своего коричневого портфеля из крокодиловой кожи, тяжёлого, впрочем, набитого всевозможными конспектами и учебниками. Отправляясь с ним в поход через горы, я был спокоен, – в случае встречи с кавказским снежным человеком - «каптаром», тому не поздоровилось бы, ведь Слава занимался боксом, - за несколько ударов по волосатому корпусу доселе неуловимого существа, он смог бы уложить его на камни, лёд или снег (высоко в горах всего этого навалом), добыв таким образом бесценный образец для антропологической науки. Тем временем, совсем как неиграющий тренер, отбежав на безопасное расстояние, всей душой и возгласами болея за Славу (мне уже приходилось это делать на боксёрских соревнованиях с его участием), тот поединок я мог бы во всех деталях задокументировать своим фотоаппаратом с показавшимся иностранным при его покупке названием "CHAIKA". Пришедшего в себя каптара, мечтал я дальше, мы будем использовать в качестве шерпа.

Заканчивая тему о необыкновенной Славиной силе, опишу такой любопытный эпизод. Однажды, перед отъездом на очередную зимнюю практику шутки ради мы положили в его рюкзак восьмикилограммовую гантелю. Ничтоже сумняшеся, он подхватил его, словно пёрышко, и потащил на своих могучих плечах к выходу. Только у дверей общежития, дабы вернуть железо в свою комнату, нам пришлось признаться в содеянном, ведь Слава смог бы обнаружить гирю при распаковке рюкзака лишь в поезде, и это было бы очень смешно, но потом-то ведь пришлось бы носить её нам самим.

Уже по доброй воле, в наш с ним переход через Главный Кавказский хребет, он тоже взял нечто тяжелое, которое, наверное, в истории пеших походов по Кавказу переносилось впервые – радиоприемник «VEF-112», своими острыми углами выпирающий из его рюкзака. Дело в том, что Слава был большим меломаном, он дня не мог прожить без того, чтобы прослушать отрывок из какой-либо симфонии (лучше, конечно – целиком) или, на худой конец, фуги или оратории.

Свой приемник на время похода Слава объявил нашей коллективной собственностью, поэтому при распределении общего груза пришлось учитывать его вес. В результате мне досталось нести оранжевую польскую палатку с дюралевым каркасом, а Славе – несравнимо более лёгкий двухместный синтепоновый спальник, нашу общую «колыбель», тогда как продукты мы поделили примерно поровну. Среди них была и конская тушёнка, долженствующая придать нам лошадиные способности в переноске тяжестей, - так подшучивали над нами во время сборов провожающие, - наши одногрупники Андрей Антонов, Джон Булгаков и Лёха Кудрин.

Упаковка рюкзаков происходила в маленькой гостиничке вышеупомянутой геологической партии, несколько дней бывшей нашим пристанищем. Наши друзья оставались в Тырныаузе, чтобы вместе с ещё одним эмгеушником, аспирантом кафедры минералогии Игорем Нестеровым, хлебнуть шахтёрского лиха, попутно раздобыв красивые образцы для своих коллекций. В моём-то рюкзаке уже лежал пробный мешочек кроваво-красных андрадитов из тырныаузских скарнов.

Справедливости ради, следует сказать, что Слава нёс ещё и свою, изготовленную на заказ каким-то подмосковным "гварнери", концертную гитару, - он осваивал игру на ней, и, чтобы не растерять приобретённых навыков, не захотел расставаться с ней на всё лето, ежедневно предоставляя нам возможность наслаждаться его игрой. В его репертуар входили исключительно классические произведения композиторов, пишущих музыку для этого красивого и довольно лёгкого в аспекте его переноски инструмента. Не думаю, что Слава потащил бы с собой в горы контрабас или барабан, будь он специалистом в игре на них, хотя, кто его знает, он был весьма увлечённым человеком. Спешу успокоить читателей, превратно понявшим значение слова «был», - таковым он остался по сей день

На втором курсе, за компанию со Специусом, я тоже начал было ходить на гитарные курсы в каком-то глухом клубе за Белорусским вокзалом. Успев разучить парочку этюдов то ли Каркасси, то ли Карулли, а может даже и самого Сора, но не обладая Славиным упорством, я бросил эти занятия, - уж слишком утомительной и длинной показалась мне дорога к гитарному искусству.

Снаряжение, не самое удачное для похода через перевал, мы взяли под расписку у организаторов нашей практики, которая проходила в живописном месте вблизи высокогорного поселка Архыз в Карачаево-Черкесии с выездами в другие районы Северного Кавказа. После неё у нас была ещё одна - «факультативная» практика, - желающие переехали в Тырныауз для посещения шахт, вгрызающихся в вольфрамовое месторождение на крутых горных склонах, попутно был сделан маршрут на базальты Эльбруса.

Среди этих «желающих», разумеется, были и мы со Славой. Более того, как самые ненасытные до всякого рода путешествий и приключений, уже после всех практик, мы захотели, покорив какой-нибудь перевал, попасть в Сванетию, а оттуда добираться до моря, чтобы беззаботно понежиться на пляже и только потом разъезжаться по домам, – Слава в свою Белоруссию, а я в Татарию, которой тогда ещё никто не предлагал хоть сколько-нибудь суверенитета.

До кавказской практики у нас была еще крымская, где мы успели побывать в разных экзотических частях тогда еще не заграничного полуострова (теперь-то он снова вернулся в "родную обитель", примечание 2014-го года) и получить массу ярких впечатлений, но нам всё было мало и, волею судеб оказавшись на Северном Кавказе, захотели посетить ещё и солнечную Грузию.

Маршрут - через перевал Бечо - нам порекомендовал тырныаузский геолог, горнолыжник и альпинист, товарищ нашего руководителя - профессора Леонида Львовича Перчука, терпеливо посвящающего нас на высокогорном пленэре в тонкости петрологических процессов.

Для преодоления этого довольно лёгкого перевала в выбранном нами маршруте не требовалось специального альпинистского снаряжения, достаточно было туристических ботинок и бродяжнических навыков. То и другое, как и желание посмотреть на мир с высоты ещё раз, - до этого в Архызе мы ведь тоже не сидели внизу, - сдобренное изрядной долей авантюризма, у нас со Славой были в избытке, поэтому мы и оказались на окраине Тырныауза с упакованными рюкзаками.

Ждать попутной машины долго не пришлось, и вскоре мы забрались в кузов остановившегося грузовика и помчались вверх по Баксанскому ущелью, оставив позади строящуюся штольню с «метройной» буквой «М» на портале, в которой советские физики намеревались отловить нейтрино, и горное село, разрезанное пополам разрушительным селем. Почти через тридцать лет такая же горькая участь постигнет и Тырныауз.

До поворота на перевал немного не доехали, - машина сворачивала в небольшой поселок, одноимённый с высочайшей вершиной Европы. В качестве разминки километра полтора пришлось пройти по асфальту, пока мы не оказались в начале широкой натоптанной тропы, - как будто стадо слонов по ней прогнали. Немного в стороне, на зеленой лужайке у бурного ручья, мы увидели расположившуюся на привал группу туристов.

Дабы уточнить, действительно ли это искомая нами тропа, мы подошли к ним и скоро уже сидели у костра, потому, что руководитель туристов, очень пожилой, как мне тогда показалось в свои девятнадцать лет, и совершенно седой мужчина с необыкновенно синими глазами, сначала предложил нам выпить с ними чаю, а потом, с удивлением узнав, что мы собрались идти на перевал одни, посоветовал присоединиться к их группе, с чем мы, никогда не чуравшиеся общества, незамедлительно согласились. Более того, наше отношение к хорошей компании можно было выразить словами "Голоса" из леонидофилатовской сказки «Про Федота Стрельца, молодого удальца": "Мы готовы к пчёлам в улей, лишь бы только в коллектив!".

Кроме взрослых, в группе были два мальчишки лет двенадцати, - Володя, с такими же, как у его отца, синими глазами, и веснушчатый Серёжа. У него тоже здесь был отец, – мужчина лет сорока пяти, – его имя, как, впрочем, и седовласого руководителя – Семёныча, так и осталось неизвестным для нас, потому что он откликался на "Сергеича". На его лице всегда блуждала добрая улыбка, только изредка прячущаяся в уголки рта.

Кроме них был ещё Паша – высокий статный парень, не нам чета, оказавшийся всего лишь шестнадцатилетним школьником, а также бородатый черноволосый студент Дима, без устали напевающий: "…вся душа полна тобой, а ночь такая лунная!", - возможно, это Славина семиструнная гитара напомнила ему этот старинный романс. Присутствовала и единственная представительница прекрасного пола, - крупная рыжеволосая девушка Наташа, – наверное, именно ею была полна вся Димина душа, по крайней мере, потом на маршруте он держался подле неё.

У наших новых попутчиков это был уже второй перевал, - недавно они покорили Хотю-Тау, где Володя насобирал пустых гильз от немецких автоматных патронов, пролежавших там со времён, когда на Кавказе проходили бои между советскими солдатами и эсэсовцами из дивизии "Эдельвейс". Мальчишка вёл себя соответственно его возрасту, - набивал гильзы обломками расчёски и бросал их в костер, с восторгом встречая следующий за этим взрыв, поднимающий кучи невесомого пепла.

Вплоть до Местии, столице Сванетии, наши маршруты с туристами полностью совпадали. Потом они планировали на самолёте лететь до черноморского побережья, а мы туда же - на хорошо обкатанном ещё в Крыму транспорте – автостопом на попутных машинах. Денег у нас было в обрез, поэтому тратиться на дорогу мы не предполагали. В Крыму это удавалось без каких-либо проблем, но как-то оно будет на Кавказе?

Когда я высказал озабоченность по этому поводу, что вот де грузины не привыкли бесплатно возить туристов, каковыми, как это ни прискорбно было сознавать нам – будущим геологам, - стали мы на некоторое время, Слава легкомысленно отмахнулся: "Ничего, привыкнут".

Мой товарищ был гораздо опытнее меня, поэтому я ему поверил и выкинул из головы тревожные мысли о дорожных расходах. За первый переезд от Тырныауза, по крайней мере, мы успешно расплатились "большим спасибо", хотя на лице водителя было написано, что этого для него было слишком много, хватило бы и двух рублей. Специально для молодого читателя, если таковой, хотя бы ненадолго оторвавшийся от компьютерных игр, всё же найдется, сообщу, что в те годы килограмм докторской колбасы стоил два рубля двадцать копеек, а в московском метро ездили за пять, но не рублей, а копеек.

У туристов всё было расписано по часам. Наш выход, назначенный на четырнадцать ноль-ноль, тогда и состоялся, ни минутой позже. Сгибаясь под тяжестью рюкзаков, совершенно не приспособленных для дальних походов хотя бы из-за того, что их узкие лямки немилосердно давили на плечи, мы начали своё восхождение. Совсем другое дело у туристов - любо-дорого посмотреть - всё подогнано по росту и размеру, палатки-серебрянки легки, как пушинки, одеты–обуты по сезону. Со своей же громоздкой палаткой, приёмником и гитарой мы смотрелись, наверное, настоящими "чайниками". Надо сказать, что Слава совершенно этим не смущался, поэтому и я тоже решил ему уподобиться.

Предложенный туристами темп показался нам сначала слишком медленным, - мы, «горячие (бело)русские парни», рассчитывали идти гораздо быстрее, но потом оценили его рациональность, поскольку даже при таком ходе у меня стали побаливать плечи, на которые приходилась основная нагрузка. Через пятьдесят минут ходьбы делались десятиминутные привалы, что хорошо восстанавливало силы.

Наконец дошли до места большого привала, разложили костер, и скоро суп с кашей были готовы. Едва мы расправились с поздним обедом, как сначала слабо, а затем всё сильнее, полил холодный дождь. Небольшими группками мы сгрудились под полиэтиленовыми плёнками наших предусмотрительных попутчиков.

Так мы простояли минут пятнадцать, а заладивший дождь только усиливался. Видя тщетность наших ожиданий, и не желая заночевать под открытым небом, под аккомпанемент дождевых струй мы двинулись дальше. Нашей ближайшей целью было дойти до близкого уже северного приюта. Скоро все мы были мокрыми с головы до пят, - меня не спасла даже плотная штормовка.

Показался северный приют – большой кош, похожий на сарай. Ввалившись в него и сбросив у стенки прямо на пол свои рюкзаки и мокрые штормовки, мы, конечно, ожидали сочувствия обитателей жилища, и были неприятно поражены, когда грузин – проводник организованных туристов, презрительно называемых нашими попутчиками "матрасниками", - стал буквально выталкивать нас под непрекращающийся дождь, поскольку, видите ли, мы находились у них в столовой.

Хотел я ему напомнить известное изречение про хорошего хозяина и собаку, но удержался. Оставив всё же свои рюкзаки в помещении, по настоятельному совету несколько смягчившегося проводника мы пошли не на дождь, а в кухню, отдельно от основного здания стоящую поодаль. В кухне было просторно и тепло от горящей плиты, но из-за плохой тяги в трубе вся она была наполнена едким дымом. Постепенно мы к нему привыкли, более или менее освоились и развесили сушиться свои тряпочки.

Кроме нас в кухне находились ещё два грузина в сванках - круглых войлочных шапочках с кисточками и один русский, тоже в сванке. Они были перегонщиками скота. Как и мы, они тоже попали под дождь и теперь сушили свою одежду и денежные купюры разного достоинства, разложенные прямо на плите.

Потом скотоводы достали несколько бутылок вина и с тостом "за всё хорошее!" стали пить одним стаканом. От грузин я ожидал услышать что-нибудь красивое про стремящуюся к солнцу птичку, упавшую на самое дно самого глубокого ущелья, и про нежелательность отрыва от дружного коллектива, но вино продолжало переливаться в их животы, а тост не менялся. Я был несколько разочарован этим обстоятельством, хотя этот самый тост, когда на ум ничего другого не приходит, сам теперь иногда произношу, а, чтобы оправдать его краткость и неоригинальность, ссылаюсь при этом на своих "учителей" – тех самых грузин с северного приюта перевала Бечо.

Пять лет спустя у меня было короткое знакомство с ещё одним таким же произносителем тостов – молдаванином Петром Бурля из Тирасполя, аспирантом географического факультета МГУ, который научил меня ещё более короткому, но не менее значительному тосту: "Норок!", что в переводе означает: "Будем здоровы!". Его я тоже вспоминаю иногда в нечастых теперь застольях.

…Наш руководитель Семёныч времени зря не терял. К всеобщему удовольствию он договорился о ночлеге на чердаке приюта. Платили по таксе – рубль за койку. О постановке своих палаток не могло быть и речи, дождь продолжал поливать, как из ведра.

Сварили на кухне кашу с нашей кониной, вскипятили чай и на заставленном кроватями чердаке вкусно поужинали.

На горы опустилась тёмная ночь. Заглох движок, погас свет, и все уснули крепким сном, ведь никому не пришлось в этот день легко. Среди ночи вдруг во всю силу захрапел один из грузин, - перегонщики быков тоже были тут. Несколько минут храп сотрясал крышу приюта, при этом тонко позванивала какая-то посуда. Затем раздался мягкий удар тела об пол, - похоже, храпуна просто-напросто столкнули с кровати, - и неразборчивые проклятья, посыпавшиеся вслед за этим. Отрадно, что храп после этого прекратился, и я вернулся к просмотру своих снов.

День второй. 12 августа. Как только на другое утро, - ясное и чистое, - я взвалил рюкзак на плечи, почувствовал, как жутко болят плечи. Идти, тем не менее, было нужно, а шерпа себе мы ведь так и не добыли.

Сначала перешли по бревну через бурный ручей, потом тропа пошла вверх. Она виляла по правой стороне долины, со всех сторон «обставленной» высокими вершинами. Дошли до ледника, тянувшегося до самого перевала. Между рассекающих его глубоких трещин долго брели по рыхлому, ослепительно белому спрессованному снегу - фирну.

Вот, наконец, и перевал. С облегчением сбросили рюкзаки и, любуясь открывающейся сверху красотой, прилегли на большой, нагретый солнцем большой камень. Вдали возвышался величественный двуглавый Эльбрус, одетый в снежные шапки, вокруг теснились чёрные зубчатые громады, добавляя особый колорит в картину этого, казалось бы, безжизненного безмолвия. Каким-то чудом до перевала долетел большой шмель, который тоже отдыхал на солнышке. Казалось, что мы одни во всех этих горах, - ни один звук, кроме лёгкого жужжания шмеля, не нарушал тишины. И никто из нас, конечно, тогда даже не вспомнил, что мы сидим на российско-грузинской государственной границе, которую когда-нибудь станут охранять пограничники.

Спускались сначала тоже по снежнику, но он быстро кончился, лишь попадались его островки. Вот Сергеич гулко протопал по такому островку, подточенному снизу говорливым ручейком, и сказал: "Прощайтесь, друзья, со снегом, - этим летом вы его больше не увидите". Будущее показало, что в этом вопросе он глубоко заблуждался, - «его бы устами, да мёд пить!»

Посреди ровной площадки на берегу мутной реки Долры показался кош, ещё больше, чем северный приют, похожий на сарай. По площадке бегали свиньи, похожие на диких кабанов, полосатые поросята.

Подошли к кошу поближе, скинули рюкзаки, за эти два дня успевшие насточертеть. Увидев нас, из дома вывалила толпа сванов разного возраста, от мала до велика. Купив у них холодного айрана, с наслаждением выпили этого вкусного напитка.

Немного отдохнув, пошли дальше. Появились островки хвойного леса, - идти стало заметно веселее. Стало вечереть, пора выбирать поляну для ночлега. По этой тропе туристы ходили часто, поэтому такое место на берегу Долры мы быстро нашли. Поставили палатки на полянке с кострищем посредине, разожгли костер и сварили ужин.

На огонек к нам зашли две женщины-сванки. Мы их усадили к "столу", предложили чаю. Сначала они как будто были не против, но когда узнали, что воду мы взяли прямо из Долры, сразу засобирались, и, что-то пробормотав о невысоком качестве воды, о коровах и свиньях, тоже припадающих к этому источнику в верхнем его течении, ушли, так и не прикоснувшись к кружкам. Мы были менее брезгливы, и, напившись чаю, повели неторопливую беседу.

Природа вокруг была великолепна, - большие разлапистые ели и сосны оставили небольшой промежуток, через который виднелась крутая скала, протыкающая тёмные облака. Из звуков были только шум говорливой Долры и треск прогорающих веток. Насладившись этой красотой, мы со Славой забрались в свой просторный спальник и, расслабив уставшие за день мышцы, словно младенцы в одной люльке, уснули под шорох начавшегося дождя.

День третий. 13 августа. Настроение с утра было приподнятым, ведь идти, а, значит, и нести изрядно надоевший груз на своих плечах нами предполагалось недолго и всё время вниз. Но, как известно, «мы предполагаем, а Бог располагает», и делал он это совсем не в соответствии с нашими планами.

Собрали лагерь и двинулись дальше. По дороге попили нарзану возле небольшого сарайчика, в котором у местных жителей был оборудован импровизированный санаторий, - в наполненной минеральной водой большой бочке по самую шею сидела женщина, от чего-то, видимо, лечилась.

Наконец показалось первое сванское селение. Остановились в центре у полуразрушенной, - родовой, как пояснил Семёныч, башни, сложенной из потемневшего от времени известняка. Семья, или даже целый род в такой башне могли держать оборону от врагов, как внешних, так и внутренних, спасаясь от кровной мести.

На пустынной улице никого не было, но вот к нам подошёл старик-сван. Спросили у него, где можно сесть на машину, чтобы доехать до Местии. Оказалось, что идти до трассы осталось несколько километров, и ещё он добавил, что до их столицы очень быстро можно дойти напрямик через горы. Обрадовались этому известию, и, не купив даже хлеба, полезли вверх. Скоро прошли заброшенное селение, теснившееся на склоне, а дорога шла всё выше.

Мы уже изрядно проголодались, когда показался одинокий кош. Гонцом туда послали Диму. Скоро он вернулся с двумя лепёшками, куском сыра и известием, что до Местии идти еще часа четыре. Помянули деда недобрым словом. От навалившейся вдруг усталости идти становилось всё труднее. В другое время залюбовался бы высившейся слева громадой заснеженной Ушбы, но сейчас было не до красот и чудес.

Наконец, привал. У туристов продукты уже кончились. С большой удовольствием достал из своего рюкзака две банки колбасного фарша, - всё легче станет. Съев сектор лепешки, кусочек сыра и немного субпродукта, почувствовал себя гораздо бодрее.

Дошли до перевала, огляделись. Далеко внизу, километрах в двадцати виднелось какое-то селение. Неужели это Местия? От этой мысли стало не по себе. Стали спускаться. Пошли альпийские луга с пятнами снега. По снежному мосту перешли широкий ручей. Кто-то вспомнил вчерашнее пророчество Сергеича о последнем снеге.

Стало вечереть. Пошли вниз над невероятно грязным ручьем. По дороге встретили мальчишку-свана погоняющего четырёх быков. К нашему неописуемому удивлению, по острым камням он прыгал совершенно необутым. Расстояние до Местии мальчик оценил в два километра, которые растянулись до десяти, не меньше.

Пришли в село к одиннадцати часам. Я еле волок ноги, рюкзак, казалось, выворачивал плечи. В кромешной тьме вышли на центральную площадь, пересекли её и по высокому мосту через Ингури попали на турбазу. А там всё вдруг обернулось самым чудесным образом. Нам показали площадку, где можно поставить палатки, дали хлеба и почти полведра ещё горячей манной каши. Очень скоро, сытые и довольные, мы сидели у костра, смотрели в обступившую нас темноту и каждый, наверное, с содроганием думал о том, как бы нам было нехорошо, если бы мы всё ещё бродили по горам в такую темень. Только во втором часу разошлись по палаткам и погрузились в сон, какой бывает после трудного дня.

День четвертый. 14 августа. Проснулись в десятом часу с приятной мыслью, что сегодня уже не нужно взваливать на себя тяжёлые рюкзаки и, уподобившись мулам, с утра до вечера идти под ними, упёрши взгляд в тропу. Надели парадно-выходные костюмы, и пошли осматривать местные достопримечательности.

Чтобы продегустировать национальную сванскую кухню, для начала зашли в столовую, нашли её весьма неплохой. Затем осмотрели краеведческий музей, во дворе которого находится могила национального героя Сванетии, великого альпиниста, "снежного барса" Михаила Хергиани. После посещения музея поднялись в одну из родовых башен, которые, придавая Местии особый национальный колорит, возвышались над всеми другими строениями.

Завершая культурную программу, зашли с Сергеичем в какую-то харчевню, где по старому русскому обычаю, отметив наш удачный совместный поход, "за всё хорошее" распили «на троих» бутылку терпкого сухого вина "Саэро".

Нам со Славой осталось закупить только немного продуктов, туристы же намеревались назавтра лететь на "кукурузнике" до Сухуми.

Вернулись на турбазу, стали укладываться. Когда были уже совсем готовы, подошли туристы из Ленинграда, предложили нам со Славой взять некоторые продукты, которые у них оказалось в избытке. Мы вошли в их положение, и, чтобы освободить от лишнего для них и совсем не лишнего для нас груза, взяли большую пачку сухого молока, пакетов десять супа и мешок сухарей. Тепло распрощались с вернувшимися из экскурсии по Местии туристами, и, договорившись встретиться с ними на пляже в Сухуми, тронулись в путь, – нас ждал второй, автомобильный этап нашего путешествия.

Едва мы вышли на центральную, мощеную камнем площадь Местии, издалека увидели загружающийся людьми грузовик с торчащими дугами для отсутствующего тента. Со всех ног устремились туда. Подбежав, осведомились - куда едем? Услышав, что машина до Зугдиди, возблагодарили судьбу и тоже забрались в уже заполненный кузов. Здесь были и старики, и женщины, и дети. Все они о чём-то возбуждённо говорили. У многих на груди были пришпилены фотокарточки одного и того же симпатичного парня. Мы предположили, что вся эта орда едет на свадьбу к этому своему родственнику и только потом узнали, что, наоборот, у сванов это, - форма выражения траура по умершему.

Наконец, грузовик тяжело тронулся. Проехав с полкилометра, он остановился, и в кузов втиснулось еще человек пять. Таких остановок было ещё, как минимум две, поэтому народу в кузове стало, как сельдей в бочке.

Наконец, мы выехали из Местии, и, подпрыгивая на ухабах, покатили по пыльной дороге. Скоро волосы у всех стали сереть и рубашка у меня из клетчатой превратилась от пыли в равномерно пепельную. Наша скорость при этом не превышала тридцати километров, и, если учесть, что до Зугдиди их было сто пятьдесят, мы приготовились к многочасовому аду.

Но вот постепенно наши попутчики стали высаживаться, и в кузове стало свободнее. Спрыгнув вниз, каждый подходил к водителю и протягивал ему бумажный рубль. Стали посещать неприятные мысли, что и нам не избежать этой процедуры в Зугдиди, а ведь там рублём уже не отделаешься!

Но пока что мы любовались открывающимися всё новыми видами. Дорога была прорублена в скалах по правому берегу Ингури, которая вилась далеко внизу. Справа поднималась отвесная скала, где-то высоко над нами переходящая в лес. Довольно часто вдоль дороги стояли на столбиках ящики наподобие американских почтовых, только без передней стенки. Они, как я уже знал, ставились в местах, где машины падали в пропасть и были предназначены для того, чтобы поставить в них стакан и бутылку с вином при поминании жертв аварий. От их количества становилось не по себе.

Только часа через четыре подъехали к Хаиши, стоявшем как раз посредине между Местией и Зугдиди. Здесь шофер устроил себе и оставшимся пассажирам перекур. Мы со Славой пошли в местную пивную пропустить по кружке пенного напитка. Стоящий за прилавком продавец - здоровенный грузин - взял две полулитровые банки, и, отставив их, чуть ли не на полметра, пускал из крана тугую струю. Когда пена достигала края, он небрежно откидывал банки нам, - красиво, в общем, работал.

Хотя таким образом тара наполнялась едва ли наполовину, требовать долива пива после отстоя пены мы благоразумно не стали, - вдруг продавец справедливо возмутится, достанет из-под прилавка саблю и изрубит нас "в капусту". Несколько наших новых попутчиков, забрав две трехлитровые банки, наполненные точно таким же способом, уединились за занавеской в отдельной комнатушке.

Допив своё не первой свежести пиво, вернулись к машине. Постепенно собрались все пассажиры нашего транспорта и тронулись, было, дальше. Подъехали к какому-то дому, в котором сразу захлопотали и стали выносить вещи на погрузку, - среди них были такие очень разные предметы, как телевизор и мешок с квохчущими курами. Вслед за вещами в кузов поднялся молодой парень лет двадцати пяти в белоснежной рубашке, как мне показалось, русский, а может и сван, - они, в отличие от грузин, более светлые, почти русые.

Снова поехали, но метров через сто опять остановка, - это шофёр стал возиться с задним колесом. Мы со Славой сидели на борту и взирали на горы, обступающие это тихое селение. Тут моё внимание привлек притормозивший неподалеку грузовой автомобиль с кузовом под брезентовым тентом. Его я заметил уже давно, ещё на дороге. Иногда он обгонял нас, а потом останавливался у скальных выемок, и из него вываливали люди с молотками на длинных ручках, такими же, что были и у нас. Ясное дело – братья геологи.

План созрел мгновенно... Зная пробивную способность Славика в организационных вопросах, в трех словах объяснил ему суть дела. Он сразу всё понял, тем более, что тоже взял геологов на заметку ещё раньше, спрыгнул вниз и уже через несколько секунд беседовал с людьми, сидевшими в рядок в кузове сразу за кабиной. Договорился он на удивление быстро. Прибежав назад, одним духом, по пунктам, доложил обстановку: а)дагестанские геологи из Махачкалы; б)едут с работой к Черному морю; в) через десять километров собираются остановиться на ночевку; г) нас взять согласны.

С этими словами он схватил свой рюкзак и кинулся с машины. Я подал ему свою ношу и тоже спрыгнул на землю. "Надо бы поблагодарить шофера", - сказал я, намекая, что по старшинству это должен сделать Слава. Он подошёл, помялся около занятого колесом водителя, но, так и не осмелившись его побеспокоить, вернулся назад.

Махнув рукой на формальности с благодарностями, побежали к грузовику с дагестанскими номерами. А в ней оставшееся от экспедиционного имущества место к тому времени уже было забито весёлыми тётками и мужиками-грузинами. В эту компанию затесался и тот русский дядя в сванке, который пил "за все хорошее" на кухне северного приюта перевала Бечо. Посмотрев на эту толпу, я засомневался, что со своими рюкзаками тоже сможем там поместиться.

Мои опасения были напрасными. Некоторое время, правда, я ощущал значительные неудобства. Во-первых: приходилось стоять вопросительным знаком, во-вторых, когда машина подпрыгивала на выбоинах, недостатка в которых не было, мне приходилось стукаться о фанерный верх, а раза три и о поперечный брус, что было весьма болезненно. Вот поэтому я вполголоса ругал себя и Славика (его то за что?) за решение поменять транспорт.

Но всё это было потом, а сначала мы плавно тронулись с места. Вдруг раздался громкий гортанный крик. Наверное, поэтому наша машина остановилась. К её заднему борту подбежал водитель покинутого нами грузовика и стал что-то очень громко говорить. Что именно, из-за сильного его акцента понятно не было, но в том, что он требовал денег, я не сомневался, - только и слышалось: дэнга, дэнга, - поэтому сразу отвернулся, как бы не замечая его, - каждый ведь имеет право быть глухим, и это не вина, а беда его.

Покинутый или, скорее, оперируя понятием из лексикона последних лет, кинутый нами водитель, пошёл дальше, - не поднимаясь в кузов (впрочем, и некуда было), он стал настойчиво дергать меня за полу штормовки. Не почувствовать этого было невозможно, поэтому я с трепетом взглянул в разъярённое лицо шофёра, - его можно было понять, ведь прямо на глазах от него уезжали несколько его законных рублей.

"Дэнга давай!", - на вполне сносном русском пояснил водитель несколько повышенным тоном. Я уж готов был отдать ему сколько-нибудь денег из нашего "общака", но стоящий за моей спиной Слава, который во всей этой истории остался как бы в стороне, шепнул мне на ухо, что нужно заявить, что у нас нет денег, а на "нет", как известно, и суда тоже нет.

Ободренный поддержкой друга, я так и сделал, - сказал, что денег у нас нет, а для пущей убедительности добавил, что мы студенты, намекая на наши неограниченные льготы на проезд в транспорте, включая и попутные грузовики. Всё же, когда машина снова поехала, совершенно искренне я крикнул быстро удаляющемуся от нас обозленному шоферу всё то же "Большое спасибо!", но едва ли его удовлетворила такая плата. Местные жители, свидетели нашего разговора, одобрительно зашумели, им, видимо, понравилось, как легко и элегантно мы ушли от оплаты. На короткое время у меня поднялось настроение, а от чего оно потом упало, я уже рассказывал.

По своему исполнению, только что описанная сцена очень напоминала эпизод из фильма «Двенадцать стульев», когда в окружении таких же гор Остап Бендер бежал за весьма похожим грузовиком с абсолютно аналогичным требованием и почти с таким же результатом.

Справедливость всё же восторжествовала, потому что получилось так, что с водителем мы рассчитались, но не деньгами, а, так сказать, по бартеру. Дело в том, что в спешке, в кузове его машины я забыл свой геологический молоток на крепкой кизиловой ручке, а его рыночная стоимость была никак не меньше, чем три рубля, - тех, не нынешних. Совесть наша осталась чиста, ведь мы не нарушили завет: "Подай просящему", ведь молоток в хозяйстве, а шофёру в его трудной работе тем более, - всегда нужен.

…В тесноте и в моей обиде ехали минут двадцать. Но вот первая остановка и человек пять с хохотом вывалили наружу, - они, видимо, были навеселе, – и хором поблагодарили шофера. Жить стало лучше и гораздо веселее, а когда ещё через пару километров из чужих остался только всё тот же мужик в сванке, - мы то со Славой были уже вполне свои, - ко мне опять вернулось хорошее настроение, не покидавшее уже до конца путешествия.

Наконец, мы свернули с дороги под самый склон в густую траву и стали готовить ночлег. Скотовод в сванке тут же пересел в следующий за нами бортовой "газик", и больше на нашем пути не попадался, в противном случае мы подумали бы, что он нас преследует.

Быстро растянули большую палатку, расставили в ней раскладушки для геологов. Выяснилось, что хватит места и для нас, поэтому свою палатку мы расчехлять не стали. Приступили к приготовлению ужина. Оказалось, что у геологов не было хлеба, сахара и чая, и поскольку всё это было у нас, то, выложив на общий стол перечисленные продукты, мы с удовлетворением почувствовали свою полезность для общества.

Потом мы сели чистить картошку, а водитель по имени Бей-Булат вместе с начальником пошли за водой на чистый ручей, который метров за пятьдесят перед остановкой мы переехали на своей машине. Уже смеркалось. Вдруг вдали показались два огонька от автомобильных фар и стали приближаться, подпрыгивая на неровностях дороги. Возле ручья они остановились, постояли немного и двинулись дальше.

Когда машина поравнялись с нами, я узнал старую знакомую, и на всякий случай отвернулся. Потом подошли начальник и Бей-Булат, с молочной флягой, наполненной хрустальной водой и подтвердили, что это был «наш сванский друг». Он спрашивал о двух дерзких туристах, которые "кинули" его, но находчивый Бей-Булат, смекнув, чем дело пахнет, чтобы избежать нашего кровопролития, ответствовал, что мы уехали, пересев на следующую за ними машину.

Приготовили ужин, сытно поели, попили чаю с вареньем из грецких орехов, которое я пробовал в первый и, пожалуй, в последний раз. Под аккомпанемент Славиной гитары, на которой бренчал молодой геолог Саша, после ужина до полуночи пели песни и, наконец, под шум неспокойной Ингури заснули.

День пятый. 15 августа. Пробуждение на следующее утро было прекрасным, чудесным, замечательным, - нам ничего не надо было нести, нас кормили, обещали отвезти к синему тёплому морю, - в ближайшем будущем, в общем, нас ждали одни удовольствия безо всяких осложнений.

Для начала мы окунулись со Славой в холодные и мутные воды Ингури. Простудиться не боялись, - были закалены ежедневными купаниями, то в бурном Зеленчуке в Архызе, то в водопадах, вытекающих из-под ледников, то в высокогорных озерах под тающими снежниками.

Затем снова тряслись по неровной дороге, пару раз останавливаясь у обнажений, потом горы отодвинулись и ушли назад, - мы вырвались в широкую долину. Начался асфальт, потянулись селения с пышными садами – Грузия! В Зугдиди сделали пересадку на другую машину, из четырех геологов остался только их начальник.

Вот, наконец, море. Проехали Очамчиру, «без единого выстрела» по мосту через всё ту же Ингури пересекли грузино-абхазскую границу, обозначенную тогда только на карте, затем ещё несколько мелких поселков и въехали в Сухуми. Ещё раньше "дагестанцы" посоветовали нам остановиться не в столице Абхазии, по причине её перенаселенности в летнее время и малой возможности обосноваться где-нибудь на берегу "дикарями" (только так это и планировалось нами), а чуть подальше, - в Новом Афоне.

У новоафонского железнодорожного вокзала тепло попрощались с коллегами и побрели, куда глаза глядят, по инерции на север. Дошли до какого-то магазина, остановились в нерешительности, рассуждая вслух о своих проблемах, заключающихся в поисках места для постановки палатки, чтобы оно было уютно расположено и скрыто от посторонних глаз. Тут из магазина вышел солидный мужчина в очках. Проходя мимо, он услышал наш разговор, подошёл и сказал, что знает место, где можно останавливаться дикарями.

Мы повернули в противоположном, южном, направлении и послушно двинулись вслед за нашим добровольным проводником. Километра через полтора, когда Новый Афон кончился, повернули к морю. Вышли на пляж, на котором на надувных матрасах лежали четыре парня – они играли в карты. Здесь, в расположенном рядом лесочке мы и жили потом четыре дня, поставив свою палатку подле их такого же жилища.

Место для палатки определили нам старожилы и подсказали, где взять вина, чтобы выпить за знакомство, снабдив трёхлитровым полиэтиленовым бидончиком. Вино с ласковым названием "Изабелла" продавалось в первом же доме слева, если въезжать в Новый Афон со стороны Сухуми. В его подвалах вызревало красное ароматное вино по цене один рубль за литр.

Принесли бидончик в лагерь, поставили у деревца. Откуда ни возьмись, среди нас появился дядя с большим носом и курчавыми волосами, разговаривающий с сильным абхазским акцентом. Потёршись немного среди уже обжившихся парней, он подошёл к нам и дал почитать интересный документ, в котором говорилось о запрете постановок палаток возле моря в не отведенных для этого местах. После этого он потребовал с нас пять рублей, долженствующих отменить для нас действие запрещающего постановления. Мы, конечно, сказали, что являемся студентами дневного обучения и, стараясь казаться убедительными, с грустью в голосе добавили, что с деньгами у нас большие проблемы и очень давно. "Денег нет, а вино, как я вижу, покупаете", - резонно заметил дядя, увидев просвечивающую через полиэтилен бидона красную "Изабеллу". "На предпоследние, студенты ведь, родину не продадим - рубашку продадим, но вина по хорошему поводу обязательно выпьем, - незамедлительно ответили мы, - только немного на дорогу осталось".

Сошлись на двух рублях. Дядя проворчал, что их ему не хватит даже на бутылку чачи, но, по его лицу было видно, что он был доволен и этим. Потом все вместе выпили за знакомство невероятно вкусного вина, от которого слегка зашумело в голове, и стало хорошо и спокойно. На этом наши приключения закончились, осталось ничем не замечательное безделье.

На четвертый день, отлежав бока на пляже, накупавшись вдоволь и позагорав, вдоволь натанцевавшись на дискотеке при какой-то турбазе, мы сели в электричку и снова "зайцами" доехали до Сочи (так ведь и не затратили, негодники, на все дороги, включая крымские, ни единой студенческой копеечки), пересекли при этом ещё одну нынешнюю государственную границу – абхазско-российскую. В городе-курорте наши пути расходились, и на перроне сочинского вокзала мы распростились со Славой до близкого уже сентября, до занятий на третьем курсе, и не в прежнем качестве "первых" геохимиков, а петрографов безо всякого номера.