Заговор

1
Странный сон привиделся Станиславу Петровичу Тихомирову жаркой июльской ночью 198… года. Будто бы идёт он по извилистой лесной тропке в превосходном настроении. И полумрак заполняет всё вокруг. И совсем не понятно — деревья ли заслонили полуденное солнце, поздний вечер ли подкрался к земле. Но ещё не понятнее было появление незнакомого мужчины. Будто бы вывалился он откуда-то сверху или с боку. А, быть может, и вовсе стоял он тут всегда, не видимый до поры, словно бы поджидая зачем-то Станислава Петровича. Скошенный подбородок, нос картошечкой, пиджачок вельветовый мешковато сидит, как с чужого плеча, и главное череп у незнакомца88 абсолютно лысый — как бильярдный шар. Тянет руки вперед, обнять хочет. И улыбается как родному. А глаза такие быстрые, лукавые, масленые даже…
Проснулся Станислав Петрович в смутной тревоге. Полежал немного, прислушиваясь к себе. Но сердце билось ровно, мысли текли ясно. Солнечный лучик на оконное стекло лег доверчиво. И забылся быстро незнакомец из сна, словно бы провалился в реку забвения...
Свой холостяцкий завтрак он приготовил на скорую руку - яичница с жареным луком и колбасой. Кофе. По радио передавали в записи речь Президента. Перестройка, ускорение, новое мышление... «Ничего нового», - подумалось Тихомирову в тот самый момент, когда неловким движением руки он смахнул со стола чашечку с кофе. Черная лужа на полу растеклась ухмыляющейся рожицей...
На лестничной площадке ему встретилась Вероника Степановна, соседка из квартиры напротив.
- Что это ваши гости, Станислав Петрович, так громко смеются и топают по ночам? - говоря так, женщина глядела куда-то в сторону. Обычно она откровенно сверлила человека своими маленькими, цепкими глазками.
- Какие гости? - опешил Тихомиров, неприятно поражённый.
- А вы неужто сами не знаете?
Станислав Петрович внимательно посмотрел на соседку, и почему-то сразу поверил ей. Хотя гостей то никаких в минувшие сутки у него не было. И вдруг стремительная тень привиделась ему; мелькнув через все лицо Вероники Степановны, она тут же пропала.
«Чертовщина, какая-то», - в слух ли он это произнёс или про себя, понять Тихомиров не успел. Но ему вновь стало тревожно, как если бы минувший сон заколебался, завибрировал в мозгу.
В себя он пришёл уже в автобусе по пути на работу. А работал он, надо отметить, в уважаемом журнале «Вопросы культуры и искусства», где вот уже несколько лет заведовал отделом критики.
- Мужчина, ваш билет, пожалуйста, сколько раз можно повторять!
Голос принадлежал девушке-кондуктору с забавной русой челкой поверх темных глаз-миндалин, и был явно обращен к нему.
- Извините, пожалуйста, задумался, - Станислав Петрович виновато улыбнулся ей, - у меня проездной. Вот, пожалуйста.
И продолжая все так же улыбаться, он протянул кондуктору свой проездной билет.
- Ой, а он у вас не тот, - удивлённо протянула девушка.
Тихомиров стал разглядывать возвращенный ему билет, и обнаружил, что тот датирован маем прошлого года. Несказанно пораженный таким открытием, он испытал неприятное чувство, можно даже сказать, страх.
- Да вы не переживайте так, не оштрафую, со всяким может случиться, - женский голос шёл как бы из далека, теряясь в необозримом пространстве.
Станислав Петрович вдруг как-то весь обмяк, непроницаемый туман покрыл всё вокруг...

2

Непроницаемый туман, покрывавший всё вокруг, рассеялся и Станислав Петрович сквозь приоткрытые веки различил людей в белых халатах и отдельные слова их разговора порхали словно бабочки - «припадок… и так не хватает мест…давление…наблюдать…сомнительно».
Но вот голоса смолкли, белые халаты исчезли. Зато возникли глаза - почти выпуклые и цвета водянисто-голубоватого. Их обладатель, мужчина лет сорока...или, быть может, пятидесяти, расположился на койке напротив Станислава Петровича. Вглядевшись в него, Станислав Петрович внутренне ахнул: «Так это же тот, из сна». Вот скошенный подбородок, нос картошкой да и череп абсолютно лысый на прежнем месте. При этом мужчина едва заметно раскачивался вперед и назад, должно быть подражая китайскому болванчику.
- Вы кто? - только и смог сипло вымолвить Тихомиров.
- Моя фамилия Кругликов, я тут лечусь, - прозвучало в ответ. И этот голос, такой густой, бархатный, даже немного салонный как-то сразу понравился Станиславу Петровичу. Он огляделся по сторонам и понял, что находится в больничной палате, да к тому же ещё и одет в светлую полосатую пижаму. Между тем человек, назвавшийся Кругликовым, продолжал обращаться к Станиславу Петровичу так как никого иного в палате не было:
- Потеряли сознание в автобусе, и вот Вы здесь.
«И вот я здесь...» - каким-то перевёрнутым эхом пронеслось в тихомировской голове.
- Мы с вами уже встречались, - выдавил он неожиданно для себя то ли вопрос, то ли утверждение.
- Конечно встречались, Станислав Петрович, - говоря так, Кругликов доверительно сложил руки на руки, - не далее, как вчера вечером заходил я к вам в гости, вот и Вероника Степановна обратила внимание на мой визит.
- Не помню, - почти прошептал Тихомиров,
- Не помните! - Лицо Кругликова вдруг стало приобретать всевозможнейшие чувственные оттенки. Вначале там появилось искреннее удивление, затем неподражаемая растерянность, и, наконец, колоритная физиономия оделась в глубочайшее недоумение.
Глядя на все эти метаморфозы Станислав Петрович неожиданно устыдился: «Действительно, как это я позабыл, неудобно даже как-то».
- Ну, не помните и ладно, - махнул рукой Кругликов.




И не успел Станислав Петрович даже и глазом моргнуть, как Кругликов оказался рядом с ним на одной койке. «По воздуху он, что ли, летает» - размышлял Тихомиров уже без тени удивления. Ему безотчётно захотелось прикоснуться к Кругликову. И он уже было протянул руку, но та вдруг сделалась тяжёлой и неподъёмной.
- Я приходил к вам, Станислав Петрович, по весьма важному делу. Заметьте, когда я говорю, что дело важное, то так оно и есть. Меня интересует Ваше будущее.
- Мое будущее? - переспросил Тихомиров, разглядывая руку.
- Вот именно, - заулыбался Круликов, - и оно некоторым образом связано с вашим романом.
- Но я не пишу романов.
- Знаю, знаю, что не пишите! Но ведь хочется. Признайтесь.
И действительно Тихомирову вдруг захотелось признаться, что он уже давно мечтает написать стоящую вещь, что критические статьи уже не греют душу, что ему уже за сорок, а смысл жизнь всё ускользает. Да и много чего захотелось сказать этому странному субъекту, так вольготно расположившегося рядом. «Но кто он такой?» - Внезапным холодом обдало Станислава Петровича.
- Кто я такой? - Кругликов театрально взмахнул руками, - а не всё ли равно. Ваш случайный знакомый, добрый приятель, сослуживец. Придумайте что-нибудь.
«Он читает мысли, - пронеслось в голове у Станислава Петровича.
- Читаю, читаю, я много что читаю, - тут Кругликов бесцеремонно похлопал по плечу Тихомирова, - а вот Вы, милейший, скоро начнете писать роман. О, это будет очень занимательный роман, уж вы мне поверьте.
- Но позвольте…! – Станислав Петрович так и не сумел закончить фразы. Перед глазами у него потемнело и, перестав себя ощущать, он стал куда-то проваливаться…
Когда же он очнулся, то не обнаружил в палате Кругликова. Койка напротив пустовала, одеяло на ней было аккуратно застелено. Две другие койки оказались занятыми пожилым мужчиной с продолговатым сморщенным лицом и хмурым молодым парнем.
- А что, сосед мой куда-то ушел? - спросил Тихомиров, указывая на то место, где еще недавно прибывал Кругликов.
Откровенное удивление нарисовалось на лицах обоих граждан.
- Да, собственно говоря, никого кроме вас мы тут с Николаем не видели, - пожилой мужчина в недоумении развел руками, указывая на парня. При этих словах парень утвердительно кивнул.
«С ума я, что ли, схожу?» - как-то отрешённо подумал Станислав Петрович.
Выйдя в коридор, он увидел там миловидную женщину средних лет, должно быть, дежурного администратора. Тихомиров вежливо поинтересовался у нее о своем состоянии. Женщина не менее вежливо поведала Станиславу Петровичу, что на улице с ним случился сильный обморок, повлекший за собой потерю сознания, и три часа тому назад машина скорой помощи привезла его сюда. Хорошо, что при нем оказался паспорт. Но сейчас, слава Богу, все позади, и, наверное, завтра, если не случиться рецидива, его благополучно выпишут.



- Скажите, - Станислав Петрович постарался придать своему голосу как можно больше равнодушия, - проходил ли лечение в моей палате гражданин по фамилии Кругликов, знаете ли, он мой приятель.
- Подождите минуточку, - администратор неспешно раскрыла большую толстую тетрадь в красном переплете, - как Вы говорите фамилия вашего приятеля?
- Кругликов его фамилия, - словно уже предчувствуя ответ равнодушно произнёс Тихомиров.
- Нет, пациент с такой фамилией у нас в последнее время не проходил лечение, - ответила женщина...


3

В редакции еженедельника «Вопросы культуры и искусства» Станислава Петровича ценили чрезвычайно. Главный редактор Игорь Илларионович Покровцев при каждом удобном случае замечал коллегам и просто хорошим знакомым: «Тихомиров - это голова, в остроте взгляда ему не откажешь. Молодец, молодец, ничего не скажешь».
Возвращение Станислава Петровича к редакционной работе в коллективе отметили торжественным чаепитием. Главный редактор дружески похлопал его по плечу: «Вот как надо работать, коллеги, до нервного истощения. Но творческого человека ничем не сломить».
Привычная деятельность вновь овладела им. Опять замелькали вечера авторской песни, поэтические чтения и встречи прозаиков. Новые знакомства давали богатую пищу для серьезных публикаций. Все бы хорошо.
Вот только Кругликов стал постоянно мерещиться Тихомирову. То он будто бы видел его в букинистическом магазине, то, выйдя из арт кафе, чуть ли не нос к носу едва не столкнулся с ним, но через секунду понял, что это совершенно другой мужчина. А однажды ему даже показалось, что Кругликов вошел вместе с другими членами редакции в кабинет главного редактора на очередную планерку.
Станислав Петрович всегда скептически относился к мистике, при случае всякий раз повторяя: «Я как Фома Неверующий, пока не увижу воочию, не поверю». И вот теперь явление в высшей степени непонятное стало овладевать им. С этим следовало как-то сосуществовать. Поэтому он постарался укрепиться в мысли, что все произошедшее с ним относиться к некой параллельной и незнакомой ему области явлений. Но эта область будет оставаться незнакомой лишь до того времени, пока он вдумчиво и тщательно не исследует ее. «Раз это было дано мне в ощущениях, и в такой своеобразной форме, то, значит, для этого наступило соответствующее время» - именно такой спасительный вывод он и положил в основание своих рассуждений...
Но Станислав Петрович не ограничился умственными рассуждениями. Как-то само собой получилось, что он начал претворять их в записи. И неожиданно желание писательства в нем пробудилось вновь. Кругликов исчез из его ощущений совершенно. Тихомиров начал писать. Пока только для себя. Вначале это были небольшие зарисовки, удачно рожденные из наблюдений за обыденностью жизни. Чутким ухом и внимательным взглядом улавливал он нечто ценное в каждой встрече и каждом событии. Иногда даже в мимолетном смехе и случайном взгляде находил он нечто ценное. Потом пришли стройные сюжеты, из которых стали возникать законченные и цельные рассказы. Станиславу Петровичу писалось легко, более того, он испытывал истинное наслаждение от своего занятия. «Боже, как прекрасно, неужели я мог жить без этого столько лет» - не раз мысленно восклицал он, перечитывая свое очередное произведение. Он втягивал в орбиту своего творчества все более обширный мир вымышленных и реальных ситуаций.
Через год Станислав Петрович решил опубликовать свое творчество. Он отобрал три наиболее удачных рассказа и отнес их в издательство «Сфера», где главным редактором трудился его давний приятель Николай Ильич Добродеев.
Добродееву рассказы понравились: «Да ты у нас, оказывается, писатель. Неплохо, даже очень неплохо». И пообещал критику непременно позаботиться о его литературном дебюте.
Слово свое Николай Ильич сдержал. Прошло несколько месяцев после этого разговора, и рассказы Тихомирова были напечатаны отдельной книжкой в твердой обложке. Финансовую поддержку неожиданно оказал один очень влиятельный общественный фонд, что несказанно удивило Станислава Петровича.
То, что книжка сразу была замечена в литературных кругах города, отчасти было вызвано неожиданным перевоплощением критика в писателя. Такое случается нечасто, и на творческих вечерах Станислав Петрович стал объектом интереса любопытствующей публики. Однажды одна светская львица, женщина во всех отношениях видная, взяв его под руку, вкрадчиво произнесла: «Как это у Вас, мой милый, проникновенно получилось описание той девушки из рассказа «Тень». Мне даже показалось, что я узнала в ней саму себя в ранней юности».
Однако вместе с творческими удачами пришло странное томление, особенно по ночам. Словно кто-то посторонний стремился проникнуть к нему в душу. Отчетливое сравнение с тем утром, накануне больницы, пришло невольно. «Пустое, опять заработался» - решил он. Но ожидание чего-то неясного стало часто одолевать. Ожидание сделалось навязчивым….
В очередной раз скошенный подбородок и лысый череп мелькнули в ресторане «Млечный путь» на юбилейном банкете одного уважаемого литератора.
И сразу же вслед за этим метрдотель ресторана объявил, что «торжество будет закрыто ровно в полночь». Однако Станислав Петрович с удивлением услышал, что «заговор был раскрыт ровно в полдень». Он деликатно переспросил у ресторатора, причем сделал это несколько раз, к немалому удивлению последнего, и, наконец, поняв, в чем дело, извинился и замер в тревожной задумчивости.
Придя же домой, Тихомиров задумался еще больше. Казалось, что выпитый алкоголь совсем не подействовал на него. Голова была ясна, и мысли четко нанизывались одна на другую. Пришло явственное чувство, что ожидание завершилось. Он взял чистый лист бумаги и начал писать, уже зная, что рождается роман: « … Предатель сделал свое дело, и заговор был раскрыт. Это случилось ровно в полдень. Власти действовали быстро и решительно. И вскоре солдаты из личной гвардии князя уже свозили тела убитых заговорщиков на площадь перед дворцом…


4

«… Предатель сделал свое дело, и заговор был раскрыт. Это случилось ровно в полдень. Власти действовали быстро и решительно. И вскоре солдаты из личной гвардии князя уже свозили тела убитых заговорщиков на площадь перед дворцом. Их равнодушно сваливали с телег, и воздух трепетал от дурманящего, сладковатого запаха крови. Ленивое полуденное солнце отрешенно висело над притихшим городом, а слухи, такие крылатые и своенравные, летели по узким улочкам и ныряли подо все подворотни. И многие жители затаились в своих домах, придавленные страхом.
Уцелевшие заговорщики покинули город. И Философу тоже надо было следовать их примеру, но он всё ещё медлил. Хотя Дианы в городе уже не было, она исчезла внезапно, еще до начала волнений, и никто толком не мог сказать, где она сейчас. Ходили даже смутные слухи, что она сейчас в соседней стране.
Случайность заключалась не в том, что заговор был раскрыт. Как раз в этом деле Философ усматривал некую трагическую закономерность. Случайной была его встреча с Дианой, и та огромная любовь, которая вспыхнула в его сердце к этой странной и лукавой женщине…
Шум во дворе отвлек его от мучительных раздумий. Вскоре он услышал торопливые шаги, и через мгновение дверь распахнулась. Слуга был бледен и сильно встревожен.
- Что, Мартин, уже пора? – Он спросил это с горькой усмешкой.
- Да, господин, - слуга нервно теребил оборки своего поношенного камзола, - скоро весь квартал будет оцеплен, и тогда вряд ли удастся ускользнуть из города незамеченными.
- Да, да, конечно, надо спешить, - Философ медленно провел ладонью по глазам, словно отгоняя не прошенного призрака, - ты прав, Мартин.
…Они беспрепятственно покинули город через западные ворота. Философ это нашел странным: «Разве князь еще не распорядился перекрыть все выходы из города?». Однако еще большая странность явилась спутникам через некоторое время. Миновав загородные фруктовые сады и многочисленные торговые постройки, они подъехали к реке. Мост, охраняемый во всякое время специальным конным отрядом, теперь был совершенно свободным.
- Надо же, господин, нам сегодня несказанно везет! - воскликнул Мартин.
- Видимо мятеж отвлек все правительственные силы, - обронил Философ
Вскоре беглецы уже были на противоположном берегу реки.
Прямо перед ними лежала широкая дорога, уходящая далеко вперед. Правее, метрах в трехстах от нее начинался огромный лесной массив. Редколесье с проплешинами полян и островками кустарников, постепенно переходило в густые и мрачные чащобы. Слева же от дороги ничего не было, кроме небольшого оврага да нескольких старых ветряных мельниц. Череда селений начиналась в полутора верстах отсюда.
Философ и его верный слуга выехали на дорогу и, не сговариваясь, одновременно оглянулись на городские стены.
- Что, Мартин, не жалеешь, что последовал за мной? - первым нарушил молчание Философ
- О чем же мне жалеть, господин! - простодушно улыбнулся Мартин , - я видел от Вас только добро, да и пропадете Вы без меня.
В это самое время посреди дороги возникла фигура человека сером плаще, капюшон такого же цвета закрывал голову незнакомца.
На мгновение Философу показалось, что это призрак, родившийся из сгустившегося воздуха. Однако ветер, прилетевший со стороны леса, явно шевелил складки его длинного плаща. И это, несомненно, указывало на материальную природу. Только вот понять, откуда он явился, было совершенно невозможно. Может быть, он прятался в густом кустарнике и выскочил на дорогу с быстротой бывалого разбойника.
- Ох, не нравится мне все это, - прошептал Мартин, - мороз по коже так и дерет. Лучше бы объехать его стороной.
- Что ты, Мартин, так испугался? - Философ с явным любопытством рассматривал странную фигуру. Ведь этот господин не вооружен и по первому впечатлению не выглядит угрожающе.
Говоря так, он тронул коня и медленным шагом приблизился к незнакомцу. И когда тот снял капюшон, Философ вздрогнул: «Ростовщик Себастьян…. ну да, конечно, всё тот же лысый череп, тонкие породистые губы, хищные широкие скулы и главное - глаза, такие холодные и бесстрастные».
Знакомство их было кратким. Лишь однажды на аудиенции у князя их свел приятель Философа. И уже тогда его поразили глаза ростовщика и голос, мягкий, обволакивающий.
Уже потом он узнал, что появился этот человек в городе недавно, и быстро стал полезен многим людям, часто ссужал деньгами, и даже приближенные князя не раз обращались к нему. И ещё ходили слухи, что Себастьян оказывает услуги иного рода. Однажды от несчастной любви помутилась разумом дочь бургомистра, все считали, что ей уже никогда не выбраться из тьмы. Ростовщик посетил три раза посетил дом бургомистра, и спустя месяц девушка стала вновь веселой и общительной.
Все это Философ вспомнил теперь, прежде чем голос Себастьяна:
- Любовь Дианы к тебе по прежнему сильна. Только обстоятельства разлучили вас на время.
От услышанного Философ растерялся. Повисло томительное молчание, которое внезапно нарушил Мартин: «Господин, смотрите, гвардейцы». Оглянувшись, Философ увидел как из городских ворот выехали всадники.
- Пора, - прошептал он и вновь повернулся к Себастьяну, то тот просто исчез, словно провалился сквозь землю. Беглецы пришпорили коней и, сразу же, перейдя на галоп, стали удаляться прочь от города, ставшего для них таким враждебным и чужим…».


5

Роман овладел Станиславом Петровичем совершенно. Писалось легко. Словно охотник он спешил за ускользающими мыслями. Вопросы вставали за вопросами, и смысл обнажался всё явственней. Жизнь Философа разворачиваться оттуда-то с середины, уже после неудавшегося заговора. Прошлое же окутывала непроницаемая тьма. Если бы Тихомирова спросили, о чем роман, то он ответил бы, что о любви. И вот однажды ночью в полнолуние он увидел её начало во сне. И пробудившись записал:

«… В тот день Философ возвращался из соседнего города, где пробыл три дня по служебным делам. Множество затянувшихся судебных тяжб из-за нерадивости, а иногда и злого умысла местных судей, требовало серьезного государственного разбирательства. Он провел тщательное расследование, и теперь спешил изложить все свои соображения в княжеской канцелярии. Погода стояла чудная, летняя, радостная. Ленивая июньская истома была разлита во всем мире, коляска мягко катилась по ровной дороге, и Философ пребывал в безмятежной полудреме, полузакрыв глаза, дабы солнечные блики не слишком донимали его. Перед самым мостом кучер слегка придержал лошадей, и спустя мгновение они шагом въехали на бревенчатый настил. И в это самое время со стороны города на мост съехала другая коляска. Сквозь сонное оцепенение Философу показалось, что в ней находится супруга бургомистра. Однако когда коляски поравнялись, он увидел незнакомую женщину. Ему хватило мимолётного взгляда, чтобы понять, как мила, красива и чувственна эта женщина. И еще он уловил великолепный аромат её кожи, в абсолютном безветрии он словно бы волшебный эфир наполнил всё вокруг. Философ мог бы поклясться, что женщина кивнула ему как знакомому. Но вот коляски разъехались окончательно. Философ не стал оглядываться назад, чтобы проводить взглядом удаляющийся экипаж. Хотя острое любопытство манило его к тому. В город он въехал с сердцем, уже поражённым любовью...
Тихомиров поставил точку. За окном рождался новый день. Утро манило .бодрящей прохладой. Станислав Петрович вышел во двор и двинулся вперёд, повинуясь внезапно пробудившемуся зову. Он шёл мимо подъездов и домов, мимо клумб и бродячих собак, мимо асфальтовых трещин и солнечных зайчиков всё дальше и дальше - навстречу неведомому. Так он оказался в городском парке. Парк был пуст, и только в самой его глубине Станислав Петрович увидел на скамейке одинокую женскую фигуру. Он подошел поближе; женщина была молода, хороша собой и мила. Но за внешним совершенством стояло нечто большее. Погруженная в собственные мысли, она витала где-то далеко.
- Вы прекрасны как это утро! - У Тихомирова это вырвалось как-то само собой….безотчётно. И сердце вдруг затрепетало не обыкновенно.
Ответом ему был долгий пронзительный взгляд глубоких серых глаз... и потом невозмутимо и просто:
- А знаете, вот этих слов мне так не хватало.
Что было дальше? Дальше было знакомство, странное в своей естественности и естественное как сущность бытия. Словно бы встреча этих людей была предопределена однажды и незыблемо.
Все утро они гуляли по городу, проходили одну улицу и сворачивали на другую, шли мимо слепых витрин, и смотрели в свежее безоблачное небо. Их беседа складывалась сама собой, она порхала коротенькими фразами и легкими ответами, и в словах совсем не ощущалось груза суеты и настороженности.
Её звали Люба, Любовь Николаевна, она преподавала в музыкальной школе по классу фортепиано…
Они стали встречаться. Вначале изредка, словно присматриваясь друг к другу. Потом встречи стали частыми, исполненные чувственности и понимания. Близость пришла естественно. Станислав Петрович хорошо запомнил тот день, когда в его груди нежданно разлилось неведомое тепло. Пульсируя, оно поднялось вверх к горлу и на миг у него перехватило дыхание. Закружилась голова, и волнующая дрожь маленькими вибрирующими волнами прокатилась через все тело.
В первое время он боялся спугнуть это свое новое ощущение, всячески лелеял его, пытался удержать в сознании его отголоски, но потом понял, что все это ни к чему. Потому, что ощущение стало чувством, и жило в его душе самостоятельно, безо всякого на то соизволения со стороны воли и желания. Станислав Петрович стал делиться с Любой своим открытием осторожно, исподволь, пытаясь выведать у нее подобные откровения. Но она, видимо, поняв его намерения, всякий раз лишь мягко, чуть игриво улыбалась, слегка прикрыв глаза, и ее рука нежно скользила по его волосам.
Однажды он обмолвился, что пишет большое произведение., роман.
- О чем же твой роман? – В Её взгляде читалось искреннее любопытство.
- Об одном человеке, о Философе, - Станислав Петрович постарался не выказать накатившееся волнение. – Он был хорошим человеком, много трудился для родного города, слыл мудрецом, и имел преданных учеников, а потом встретил женщину, и его жизнь сложилась по-иному.
- Он был несчастлив? – тихо спросила Люба.
- Этого я еще не понял, - пробормотал Тихомиров, - пока всё как-то зыбко.
- А та женщина, кто она? – уже неподдельный интерес услышал он в голосе подруги.
- Кто она, - он растерянно переспросил, словно удивляясь такому странному вопросу. – Видишь ли, этого я не могу сейчас сказать вполне определенно. Женщину звали Диана, и Философ однажды случайно увидел ее в коляске на мосту перед городскими воротами. Потом прошло два месяца…
Станислав Петрович успел заметить, как при этих его последних словах смертельная бледность покрыла лицо женщины. Но лишь на краткий миг…


6


Среди учеников Философа самым лучшим был Антоний, сын известного в городе мецената. Будучи сведущим во многих науках и в том числе в ораторском искусстве Антоний мог стать видным дипломат или же чиновником высокого ранга.
Но всё сложилось иначе. Антоний погиб на дуэли с братом своей бывшей невесты. И ведь всего лишь месяц назад ничего не предвещало трагедии. Молодой человек готовился идти под венец с Сильвией, своей возлюбленной, они были дружны с детства. Приближался день свадьбы. Но за два дня до торжества Антоний объявил, что отказывается от Сильвии и, значит, ни какой свадьбы не будет. Более того, во всеуслышание он объявил, что любит другую женщину и собирается на ней женится. Кто эта таинственная женщина никто толком не знал, а Антоний хранил её имя в тайне словно священный талисман. «Я обрёл истинную любовь и никому нет дела до моего счастья» - обмолвился он как-то среди приятелей за бокалом вина.
Пятно позора легло на Сильвию и на её семью, людей весьма уважаемых в городе. Брат девушки вызвал на дуэль обидчика и смертельно ранил его. Философа потрясла смерть Антония. Но ещё больше его потрясла вся эта история с внезапно вспыхнувшей любовью — ведь его ученик был настоящим стоиком. Хоть так и не успел достичь зрелости мудреца, но своими эмоциями владел рассудительно. «Видимо, действительно, он стал жертвой какой-то необузданной страсти...или любви», - терялся в догадках Философ, сидя в своём излюбленном кресле среди многочисленных фолиантов древних авторов.
Задумавшись, он не услышал как вошёл Мартин.
- Господин, только что доставили послание от госпожи Феодоры.
От конверта исходил дурманящий аромат тончайших духов. Распечатав конверт Философ прочёл следующее


«Уважаемый Философ! Я сегодня хотела бы видеть Вас у себя в гостях. Здесь Вы найдете самое изысканное общество, многих его представителей Вы, несомненно, знаете лично. Я полагаю, что мы, представители просвещенной элиты, должны чаще встречаться друг с другом. Я думаю, что нам всегда найдется, что обсудить относительно жизни города и страны. Итак, я жду Вас, мой друг, сегодня в шесть часов вечера. Музыка и танцы скрасят Ваше учёное уединение».
Последний раз Философ посещал этот дом лет десять назад, когда умер супруг Феодоры, капитан гвардии. Тогда на прощальную церемонию съехалась чуть ли не половина города, даже князь изволил пожаловать с кратким визитом. Ведь Феодора принадлежала к старинному аристократическому роду.
Отпустив посыльного, он несколько раз перечитал послание, все более и более дивясь ему. «Какой, однако, слог у госпожи Феодоры. Ведь ей вообще никогда не была свойственна словесная витиеватость. Да и к просвещённой элите она никогда себя не относила. А тут собирается обсуждать интересы государства….»
Любопытство овладело им. Решил пойти.
Когда Философ пришел, вечер уже был в самом разгаре. Слуга провел его в обширную залу, посреди которой стоял длинный стол, уставленный всевозможными закусками и изысканными винами. Гости сидели за столом. Некоторых Философ хорошо знал лично, с остальными сводил мимолётные знакомства. Были меценаты, военные, коммерсанты, пришли даже два поэта и один писатель. Многие были со своими жёнами. Благодушие и непринужденность уже царили среди гостей. В смех и шутки вплетались негромкие мелодии скрипок, виолончелей и флейт - в правом углу залы расположились музыканты.
Госпожа Феодора сидела во главе стола, одетая в пышное темно-вишневое платье. Несмотря на возраст и полноту форм, она все еще была красива. Заметив Философа, она пожурила его:
- Опаздывайте, мой милый, я уже было подумала, что Вы позабыли о моем приглашении. Ну что же, садитесь за стол. Ваше место еще не занято. Вон оно, рядом с Дианой, моя дальней родственницей из провинции.
Это была та самая женщина, те же глаза цвета бирюзы, та же утончённость облика и волнистые кудри всё так же волнующе ниспадали на её прекрасные плечи. Прошло два месяца с момента той случайной встречи на мосту и вот волей случая они опять столкнулись. Волны слепой радости окатили Философа
«Бог мой, да вспомнит ли она меня», - подумалось ему мимолётно.
- А я помню Вас, - произнесла Диана, словно бы невзначай заглянув в его мысли, - признаться не ожидала вновь повстречать Вас.
- И я не ожидал, - трепетно вырвалось у Философа, - хотя… - тут он запнулся, потупив взгляд.
- Хотя желали этой встречи, - улыбнулась женщина. - Кажется именно это хотели Вы сказать?
Её голос манил к откровенности.
- Вы проницательны… и прекрасны.
- Спасибо! А что до проницательности, так это всего лишь дыхание жизни. Помните, как это у мудреца сказано: «Знай – только эта жизнь имеет цену».
- О, Вам знакома мудрость древних, - Философ не мог скрыть своего восторга.
- Знакома, и не только мудрость, - Диана коснулась своей ладонью его руки, - нам будет о чём поговорить.

Философ вдруг испытал необычайное чувство. Будто бы все окружающее пространство, все эти давно знакомые лица, музыка, полумрак залы, и даже портреты предков Феодоры, развешанные вдоль стен, все это показалось ему исполнено какого-то таинственного, неизведанного смысла; и оттого в его чувствах вдруг странно переплелись тоска и радостное возбуждение. Нечто похожее он испытал только однажды, когда охваченный черной меланхолией, глядел в телескоп на звездное небо.
- Ну а пока, дорогой Философ, мы с вами расстаёмся, - прошептала Дина, почти коснувшись его уха своими губами и горячее её дыхание, смешавшись с дурманящим ароматом кожи низвергли Философа в омут Неизбежного. И он упустил то мгновение, когда место рядом с ним опустело. Женщина исчезла словно мираж, оставив после себя пелену сладостного чувства.
И вот сквозь эту пелену до Философа стали долетать отдельные слова, присутствующих здесь людей. И то, что он слышал, казалось ему невероятным и абсурдным. Неучтивые и даже враждебные высказывания в адрес князя, порицание нынешнего управления страной и даже призывы к мятежу лились из уст людей, известных своей осмотрительностью и дипломатичностью. Можно было подумать, что в зале собрались одни противники власти, жаждущие скорых перемен...


7

Когда в жизни Станислава Петровича появилась Люба, работа над романом пошла быстрее. Пришло вдохновение иного рода, когда чувства рождают слова.
- Ты моя муза, - не раз говорил Станислав Петрович Любе, - о чем еще может мечтать писатель!
Она же смущенно улыбалась, брала его руки в свои, и наставительно шутливо произносила:
- Ты преувеличиваешь, просто пришло твое время.
По вечерам, после работы он читал ей готовые отрывки. Забравшись с ногами в кресло, она внимательно слушала. Тихомиров ни разу не заметил на ее лице равнодушия.
Однажды она спросила:
- Ты любишь своих героев? – И посмотрела на него пытливо, остро.
Это было неожиданно. Станислав Петрович почему-то ожидал услышать нечто другое.
- Думаю, что люблю, - Тихомиров пожал плечами, - героев надо любить, иначе ничего путного не получиться. А почему ты спросила об этом?
- Наверное, потому, что именно такой ответ я хотела услышать, - Люба улыбнулась…
Наконец роман был почти написан. Оставалась сущая мелочь, чтобы все встало на свои места. И как это часто бывает, эти самые последние строки все не выписывались. В ожидании вдохновения Станислав Петрович ограничился пока многоточием.
- Ты написал хороший роман. - Люба отложила в сторону последний лист. Ее голос показался Тихомирову бесцветным и ровным.
- Тебе, правда, понравилось? – Он обнял женщину за плечи, привлек к себе, заглянул в глаза.
- Конечно, правда. Ты нашел верную интонацию и стиль. Ты молодец! - Она погладила его по волосам, но взгляд почему-то отвела в сторону. – Тебе всякий скажет то же самое; если, конечно, будет искренним.
Она порывисто встала, прошлась по комнате. Подошла к зеркалу, долго смотрела в его глубину, молчала.
- А ты искренна со мной? – Эта фраза вырвалась у Станислава Петровича непроизвольно, он даже сам вздрогнул, но вида не подал.
- Искренна ли я с тобой? – Люба переспросила, но без тени удивления. Какая-то странная задумчивость овладела ею. – К чему тебе это сейчас?
На том разговор о романе угас. И от того у Станислава Петровича остался какой-то нехороший осадок, словно сквозняк задул в душу. Неожиданно он вспомнил, как побледнела Люба, когда впервые услышала о Диане...
На другой день, придя на работу, он в коридоре редакции столкнулся с Игорем Илларионовичем Покровцевым.
- А вот и наш уважаемый писатель, - излучая благодушие, главный редактор с явным удовольствием жал руку Станислава Петровича. – Что-то не слышно больше о ваших литературных новинках. Как же так?
Великолепное настроение шефа передалось Тихомирову, и он тут же решил дать почитать ему роман.
Услышав о романе, Покровцев чрезвычайно обрадовался:
- Неси, конечно, неси. Непременно прочту.
Через неделю Игорем Илларионович пригласил его к себе в кабинет.
- Да ты растешь прямо на глазах! – Игорем Илларионовичем широко развел руки. – Не ожидал, честно скажу, не ожидал! Вот только не со всем я в твоем романе согласен.
Станислав Петрович насторожился:
- И что же, на ваш взгляд, там является сомнительным?
- А вот что, - Игорь Илларионович потер руки, созерцая лежащий перед ним на столе литературный труд, - видишь ли, не верю я, чтобы мужчина, тем более такой зрелый и мудрый, как твой Философ, мог вот так просто оказаться во власти такой немыслимой страсти. – Тут он хитро усмехнулся и заговорщически чески подмигнул Тихомирову . - Вот возьми хотя бы меня. Скольких женщин прошел, можно сказать, огонь и медные трубы, и всегда, когда внутри что-то екало, умел вовремя перебороть себя и уклониться от любовной напасти.
В это самое время Станислав Петрович увидел как над головой главного редактора мелькнула тень. «Господи, опять начинается» - пронеслось в голове Тихомирова. Возможно он даже стал бледен. Но Игорь Илларионович этого его смятения не заметил:
- Так что перемудрил ты. Подумай над этим на досуге.
Однако, пораженный видением тени и еще какой-то смутной тоской, Станислав Петрович этот совет этот как-то не воспринял...
С того разговора прошло две недели, и в редакции произошло событие ничем не примечательное, можно сказать, вовсе рядовое событие, которыми полон мир. На освободившуюся должность младшего корректора была принята Юлия Симонова, особа лет тридцати и на первый взгляд ничем не примечательная. Взяли ее, учитывая филологический факультет и некоторый опыт работы в школе. Маленькая, невзрачная и молчалива, она не произвела особого впечатления. Разве что внимания были достойны ее глаза, чувственные, слегка раскосые. В них светился ум, и что-то еще, едва уловимое. Но эта последняя особенность как-то долго ускользала от общего внимания.
Станислав Петрович, до краев полный своим чувством, появление нового сотрудника обнаружил одним из последних, когда в середине недели заглянул в корректорскую.
Вначале женская, а потом и мужская часть редакции Юлию Симонову окрестили «серой мышкой». Резюмировала же общее мнение Маргарита Степановна Беленькая, женщина яркая, обладающая округлыми формами и свободная от брачных уз. В журнале она курировала музыкальное направление, и, кроме того, была тайной любовницей Игоря Илларионовича Покровцева. Хотя эта тайна уже давно жила в добродушных полу улыбках всего коллектива редакции. Так вот, Маргарита Степановна во время послеобеденного чаепития в узком кругу родственных душ, поддев маленькой изящной ложечкой варенье, как бы между прочим обронила:
- Что ни говорите, а природа все-таки иногда жестоко обходит вниманием некоторых людей. Взять хотя бы нашу Юличку: и вежливая, и ответственная, и слова лишнего не скажет, а вот шарма никакого. Жаль мне ее.
Слова эти были встречены другими женщинами с должным пониманием и сочувствием. И все снова пошло своим чередом.
Однако спустя два месяца, и на другой день после того, как главный редактор отбыл в отпуск, на стенде «Информация» появился приказ за его подписью о назначении Юлии Симоновой руководителем корректорской группы. Первой этот приказ рано утром обнаружила Наталья Петровна Нечепуренко, десять лет проработавшая на этой самой должности. Некоторое время она пребывала в тяжком замешательстве, из которого ее вывел добродушный голос Петра Леонидовича Подберезовикова, поэта и внештатного корреспондента.
- Вот ведь дела, никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, - интонация обреченности никоим образом не давала усомниться в том, что он уже успел ознакомиться с приказом. – Да Вы так не переживайте, Наталья Петровна. Жизнь ведь на этом не кончается.
Но Наталья Петровна лишь с ненавистью посмотрела на Петра Леонидовича и ничего не ответила. Угрожающе сдвинув брови, она отошла прочь, вспомнив сейчас, как год назад этот самый Подберезовиков на юбилейном торжестве еженедельника зло подшутил над ней. «Сволочь такая, глумится еще. Наверное, этот приказ его очередная шутка» - решила женщина. И, горя от негодования, она направилась к Маргарите Степановне в ее маленький уютный кабинет, расположенный как раз рядом с приемной главного редактора. Женщины были дружны.
- Представляешь, эта дрянь Подберезовиков зашел слишком далеко, - голос Натальи Петровны надрывно дрожал. Начав излагать прямо с порога, она даже забыла сказать свое обычное «привет, милочка». Дальше она не могла говорить, и, сев на стул, тупо уставилась на подругу.
Маргарита Степановна в это время как раз заканчивала приводить в себя в порядок, оставалась сущая мелочь в районе глаз.
- Ну что ты так волнуешься, на тебе же лица просто нет, - Беленькая говорила спокойно, лениво, скосив один глаз на подругу, другим же внимательно обозревала в зеркале свое безукоризненное отражение, - и при чем тут Подберезовиков? Он же душка, такие забавные стихи.
Вместо ответа Нечепуренко положила перед Маргаритой Степановной злополучный приказ:
- Неужели ты думаешь, что Игорь Илларионович способен на такое коварство по отношению к ветеранам редакции?
Беленькая прочла, повертела в руках листок, даже зачем-то заглянула на обратную, абсолютно чистую его строну.
- Странно, и подпись вроде бы Игоря Илларионовича, - искреннее недоумение читалось на ее красивом лице, - мне бы он об этом непременно сказал.
- А ты позвони ему и узнай, правда это или нет, - Наталья Петровна с надеждой посмотрела на подругу.
- Думаешь, надо позвонить? - сомнение овладело проговорила Маргаритой Петровна. – А если Игорь Илларионович сочтет это за неудачный розыгрыш и еще обидится? Ты ведь знаешь, какой он щепетильный.
- Да знаю, знаю, но ведь нельзя же оставлять этот вопрос совсем открытым!
Казалось, что Беленькая готова удовлетворить просьбу. Но в это самое время раздался телефонный звонок. Она сняла трубку и услышала голос Игоря Илларионович :
- Здравствуй, милая, - его голос показался Маргарите Степановне до странности равнодушно-постным. – Знаешь, сегодня вечером не получится пойти в театр. У меня возникло крайне неотложное дело. Да, и еще. Я вчера забыл распорядиться по поводу назначения Юлии Викторовны Симоновой старшими корректором. Утром я отправил с курьером в редакцию соответствующий приказ. Ты проследи, пожалуйста, чтобы он был вывешен на стенде. И Никодима Ильича извести о том. Все, пока. Целую.
Маргарита Степановна со стремительно возрастающим недоумением смотрела на телефонную трубку, из которой шел длинный гудок.
- Ни-че-го не понимаю, - она растерянно повертела трубку в руке, прежде чем положить ее на прежнее место. – Кажется, приказ, действительно настоящий.
Однако ее сейчас вовсе не волновало состояние подруги, волна собственных острых переживаний нахлынула на нее и что-то нехорошее кольнуло в груди.
Приказ был возвращен на прежнее место, и о нем Маргарита Степановна известила заместителя главного редактора Стасова Никодима Ильича. Никодим Ильич был удивлен не менее остальных таким поворотом событий.
- Что-то непохоже на Игоря Илларионовича. Вчера, на планерке, перед уходом в отпуск, он ни о каких кадровых перемещениях не говорил. Так он еще что- нибудь выкинет эдакое. Маргарита Степановна, может быть, Вы проясните ситуацию как…- Он хотел сказать «как человек не посторонний ему», но, увидев ее бледное лицо, смутился и промолчал.
Затем он вызвал к себе Наталью Петровну. После непродолжительной беседы с той случилась истерика, по причине которой бывший старший корректор была отпущена домой. Потом в редакторский кабинет прошла Симонова. Все эти действия уже стали достоянием коллектива; кулуарно обсуждали истерику Нечепуренко, холодный отстраненный взгляд «серой мышки», и еще многое другое, не имеющее прямого отношения к произошедшему.
Вечером того же дня Петр Леонидович Подберезовиков стал свидетелем одной весьма пикантной сцены. Проходя мимо кинотеатра «Рассвет», он на другой стороне улицы заметил Игоря Илларионовича Покровцева, изысканно одетого и счастливо улыбающегося. Шеф был не один. Под руку его держала Юлия Викторовна Симонова. Они увлеченно беседовали и одаривали друг друга такими вдохновенными улыбками, что только слепому был бы не понятен характер их отношений. Петр Леонидович, дабы не оказаться замеченным, немного отодвинулся в тень раскидистого тополя и продолжил наблюдение. Будучи человеком творческим, а значит, наблюдательным, он не мог не заметить, как преобразилась «серая мышка». На поверхность проступило скрытое доселе очарование и тот самый шарм, об отсутствие которого еще так недавно «сокрушалась» Маргарита Степановна.
«Могу себе представить, как позеленеет от злости Беленькая, когда узнает об этом» - подумалось поэту. Но в душе он все же пожалел ее, так как не любил долго предаваться скверным мыслям...

8

Маргарита Степановна Беленькая в короткий срок сделалась до крайности раздражительной. От её шарма и самоуверенности не осталось и следа. Причина лежала на поверхности. Игорь Илларионович обрел новое увлечение и прежнее чувство рассеялось словно дым. В коллективе возник нездоровый интерес; интрига обещала быть интересной, а Беленькой, после увольнения подруги, не с кем было поплакаться.
Зато Юлию Викторовну Симонову будто подменили, она стала разговорчивой, общительной, выражение лица, некогда холодно-отстраненное, теперь смягчилось, располагающе заиграла улыбка. И даже Никодим Ильич Стасов, мужчина местами сварливый и чересчур критичный, и то как-то обмолвился по поводу Юлии: «А она, оказывается премиленькая, кто бы мог подумать?».
Сам же Игорь Илларионович словно воспарил на крыльях, острил много и смачно. Строил планы по расширению издания, вещал о выходе на новые финансовые и творческие уровни. Ему верили, как привыкли верить за многие годы совместного сотрудничества.
Станиславу Петровичу о романе он более не упоминал, при встречах холодно здоровался и криво улыбался. Тихомиров отметил эту новую особенность шефа, и огорчился, не понимая причины такого странного поведения.
С романом происходило что-то не ладное. Но вот что именно, Станислав Петрович понять не мог. Он стал его раз за разом перечитывать, и каждое новое прочтение все сильнее разрушало первоначальное впечатление. Целые куски вываливались из, казалось бы, стройного текста как инородные тела. Философ ускользал со своими смутными переживаниями и больной душой. Диана куда-то манила и смеялась. Люба тоже ускользала от Тихомирова, их отношения изменились, поблекла восторженность. Ему хотелось откровенности, но подруга избегала ее. И чем настойчивее он расспрашивал ее, тем беспомощнее становились ее глаза. Однажды у нее вырвалось: «Потом, потом, я все расскажу потом. Ты только не оставляй меня». И она опять ушла в себя. Перевела разговор на обыденные мелочи. Станислав Петрович начал понимать, что у его подруги растревожена давняя душевная рана.
В тот же день Люба сказала, что опять вернется к себе домой. «На время, так надо» - добавила она.
Проводив ее, Тихомиров в скверном настроении шел по улице, накрапывал мелкий дождь, и небо угрюмо серело над головой. Внезапно на углу Дома Быта и гастронома его окликнул знакомый голос:
- Станислав Петрович, добрый вечер!
Он оглянулся. Маргарита Степановна Беленькая приветливо улыбалась ему, хотя выглядела она неважно - печать терзающей тоски лежала на её красивом лице. «Должно быть, я сам выгляжу не лучше» - подумал Тихомиров.
- Здравствуйте, здравствуйте, Маргарита Степановна. – Он шагнул на встречу. – Гуляете?
- Да, знаете, вот решила подышать свежим воздухом после работы. – Беленькая опять улыбнулась, и Тихомиров увидел, что от ее прежней, роскошный улыбки мало что осталось.
И тут женщина неожиданно предложила:
- А давайте посидим в кафе, поболтаем. – Это прозвучало до того естественно, что Станислав Петрович не нашел ничего другого как ответить:
- А почему бы и нет? Давайте посидим в кафе. – Про себя же он подумал: «Ну вот, до общения ли мне сейчас?».
Кафе находилось тут же рядом, в ста метрах; уютное, оно располагало к беседе и отдыху. Они сели за свободный столик, недалеко от входа. Заказали коктейль.
- Вы деликатный человек, я знаю, - Маргарита Степановна старалась говорить спокойно, но голос у нее предательски дрожал. – Мне кажется, вы могли бы понять меня.
Сейчас Станиславу Петровичу менее всего хотелось чужих откровений, но он действительно был деликатным человеком.
- Знаете, я сама не могу понять, почему мне захотелось сейчас именно вам излить душу. Это странно, правда? – И не ожидая ответа, она продолжила. – Я очень устала за последнее время. Все так запуталось, смешалось. - Она запнулась, словно собираясь с мыслями. – Мы хотели с Игорем пожениться. У него с женой давно уже не все в порядке. Дело идет к разводу. А у нас так все хорошо складывалось. Нельзя сказать, что особенная любовь, но он мне дорог. И тут эта женщина. Я говорю о Юлии Викторовне. Я до сих пор ничего понять не могу. «Серая мышка» и вдруг такая любовь. Игоря Илларионовича словно подменили. Да и Вы и сами знаете. Меня он совсем не замечает, будто и не было этого года. Так бросит на ходу: «Привет, как дела», и все. Как так может быть? – Она замолчала, отвернулась в сторону.
- Да, бывает, - неопределённо протянул Станислав Петрович. Хотел добавить, что мол всё ещё наладится, но фальшь предстоящей фразы резанула остро и он промолчал.
В это время принесли заказанный коктейль. Станислав Петрович осторожно пододвинул один бокал Маргарите Степановне, другой взял себе, и тут он заметил, как слева от головы Беленькой мелькнула тень. Он сморгнул, на мгновение зажмурился, отгоняя наваждение. И уже в следующую секунду увидел Кругликова, того самого. Он сидел за столиком в глубине зала, в руках держал книгу в узорчатом переплете. Казалось, он был погружён в чтение.
Маргарита Степановна говорила что-то ещё, но смысл её слов терялся в бездонной пустоте. Как заворожённый смотрел Тихомиров на Кругликова Между тем Беленькая говорила следующее:
- Мне страшно. Знаете, я человек не суеверный, но мне страшно. Происходит что-то непонятное. Словно пришло ненастье и никак не хочет оканчиваться. Это чрезвычайно трудно объяснить, но мне почему-то кажется, что вы поймете меня. Она умолкла, и тут же воскликнула: - Станислав Петрович, да вы меня совсем не слушаете! Куда вы смотрите?
Последнее восклицание женщины дошло до Тихомирова. Он вздрогнул, ошалело взглянул на Маргариту Степановну. Та слабо вскрикнула, отшатнулась, и с силой уперлась спиной в спинку кресла. Станислав Петрович вновь перевел взгляд туда, в глубину кафе, но столик был пуст.
- Маргарита Степановна, извините меня ради Бога, - он суетливо стал подниматься со своего места, не зная, куда ему деть свои руки, которые беспорядочно шарили по столу, - давайте мы с вами пообщаемся в другой раз. – Тихомиров, наконец, совладал с руками, поднялся с места. – До свиданья, и извините, ради Бога, - еще раз повторил он, покидая кафе.
Маргарита Степановна Беленькая, вся побледневшая, так и осталась сидеть одна за столиком.
Вернувшись домой, Станислав Петрович зачем-то кинулся к роману, и стал лихорадочно перебирать листы. «Не то, не то, все не то», - шептал он, перекладывая их с места на место и пробегая глазами строчки. Казалось, какая-то настойчивая мысль владела им. Наконец его взгляд остановился на словах: «…на другой день после приема они вновь встретились на рыночной площади...


9


На другой день после приема они вновь встретились на рыночной площади. Заезжие комедианты раскинули там свой шатёр и веселили горожан забавными миниатюрами из обыденной жизни. Диана смотрела представление не выходя из экипажа. Философ подошёл с южной стороны. Их взгляды встретились. И хотя встреча эта казалось игрой случая, Философ уже ощущал зов Неизбежного.
- О, это Вы, - глаза Дианы лучились мягким светом, как если бы пламя свечи затопило полумрак пространства...
Они катались всю ночь. Вначале по городским улицам, потом Диана велела кучеру ехать за город и там в объятиях друг друга они встретили рождение нового дня. На дугой день они стали любовниками в доме Феодоры, где Диана занимала большую светлую комнату. И та естественность, с которой это случилось, была приятна ему.
- Сама судьба свела нас с тобой, - обронил он среди ласк и поцелуев.
И женщина согласилась с ним. Она согласилась даже с его мыслью о том, что «женская природа темна, и тем еще более привлекательна для нас, мужчин». А как же иначе? Ведь они были любовниками и само время благоволило к ним.
- Ты моя самая лучшая находка, - как-то не то в шутку, не то всерьёз, смеясь, изрекла Диана.
- Ты хотела сказать, что я твой лучший подарок? - Философ вопросительно посмотрел на подругу.
- Ах. не все ли равно, - она откинулась на подушки, - это всего лишь слова, шелуха. Гораздо важнее мистерия наших чувств и мыслей. Этот тот самый скрытый иной мир, о котором с такой тоской грезят гении и пророки.
- Мистерия наших чувств и мыслей, - задумчиво повторил он, - это звучит как магическая формула.
- А пусть так! – Смеясь, воскликнула женщина. – Путь магия, если ты так желаешь. Диана на миг умолкла, словно обдумывая что-то и затем закончила:
- Хочешь посетить этот мир?
Это оказалось так неожиданно, что Философ подумал о шутке:
- Ты, видно, сегодня шалунья, шутишь забавно.
- Нет, я вовсе не шучу, - она улыбнулась доверчиво, как ребенок. – Впрочем, как знаешь.
На том этот их странный разговор иссяк. И прошла неделя, прежде чем случилось нечто непостижимое для Философа.
В их любовную ночь внезапно вторглись посторонние голоса, вернее сама комната наполнилась этими посторонними голосами...и еще звуками флейты, нежными, почти волшебными. Силясь постичь происходящее, Философ огляделся по сторонам, но иного присутствия в комнате не увидел, только мерно горевшие восковые свечи отбрасывали на стены свои дрожащие тени. Диана же, прикрыв глаза и закинув руки за голову, покойно лежала на спине; в ее лице, и во всей фигуре была разлита кроткая безмятежность.
- Странные галлюцинации донимают меня, - прошептал Философ, коснувшись волос женщины, как бы призывая ее в свидетели своего состояния.
- Ну что ты, милый, - она засмеялась вкрадчиво и ласково, - видно вино, которое мы выпили сегодня, оказалось довольно крепким. - И она, перевернувшись на живот, умолкла.
Но голоса не смолкали. Напротив, они приобрели отчетливость; теперь уже Философ угадывал незримое присутствие мужчин и женщин. Флейта же зазвучала громче, пронзительно и тоскливо. Преодолевая тревожное оцепенение, Философ встал и, накинув халат, прошел вглубь комнаты к маленькому изящному столику с вином, фруктами и нежнейшими напитками. Он уже протянул было руку к кувшину, как вдруг столик увеличился в размерах, стремительно удлинился, и новые яства в великом множестве стали покрывать его узорчатую поверхность. Это был настолько неожиданно и чудесно, что Философ, так и не коснувшись кувшина, замер с протянутой рукой. А вдоль огромного стола уже собиралось то самое общество, непостижимо скрытое до сего момента от его глаз. Мужчины и женщины будто выныривали из небытия, и принимали участие в этом пиршестве. Философу на миг показалось, что в глубине комнаты находятся потаенные двери, откуда и выходят все эти люди. Это напоминало театральное действие. Он оглянулся назад, туда, где на кровати лежала его Диана. Но кровати не было, и Дианы тоже. Только огромный полутемный зал, залитый лунным светом. Комната неуловимо изменилась; потолок стал выше, и стены отодвинулись, почти исчезли в неясном мерцании свечей.
Люди улыбались ему, некоторые откровенно и радушно, как старому знакомому. Одеяние на всех сильно разнилось. Были женщины обнаженные совершенно; разве что драгоценные браслеты на запястьях и сверкающие ожерелья на матовых шеях безмолвно указывали на их богатство и, возможно, знатность. Прелести многих женщин были лишь отчасти скрыты легкой, полупрозрачной тканью. Однако встречались и дамы, платье которых наглухо закрывали все тело, оставляя для обзора только кончики туфель и кисти рук. Точно так же разнились в одежде и мужчины; от строгой военной формы и чопорного гражданского платья чиновничьей касты и до обнаженных великолепных торсов. Философ чувствовал, что вся атмосфера пиршества, все эти разговоры и улыбки неуловимо напоминают ему нечто знакомое, уже не единожды виденное.
К нему подошла дама, одетая целомудренно, словно монахиня. Восторженно глядя на Философа, она воскликнула:
- Вы так много трудились в жизни, и многое постигли!
Философ растерялся. Он смотрел на даму, и волна раздражения и еще чего-то темного, клокочущего медленно накатывала на него. Стараясь избавиться от наваждения, он миролюбиво произнес:
- Но откуда Вы что-то знаете о моей жизни? Ведь мы совсем не знакомы, - ему уже начинало казаться естественным вот так запросто разговаривать с человеком, пришедшим откуда-то из мрака. Между тем дама продолжала вещать:
- Ну что Вы, Философ, разве для этого следует быть знакомыми? Ведь существуют Ваши труды. И, поверьте, Ваши потомки будут восхищаться и, возможно, даже цитировать Вашу книжную мудрость. Но Вам никогда не приходило в голову, что все ваши изыскания в области духа не более как интеллектуальная суета?
- Вот именно, суета, чистейшая суета, и ничего больше! - В разговор внезапно вмешался маленький вертлявый господин, своим пестрым и кричащим одеянием напоминающий попугая. – Ах, как это Вы верно подметили, милая.
Должно быть, этот господин сказал это слишком громко, потому что другие участники пиршества обернулись к ним, и ободряюще закивали головами.
Теперь уже к ним стали присоединяться решительно все; казалось, мужчины и женщины заговорили разом, и в уши к Философу полетели фразы, резкие, обидные: «Ваши истины мертвы», «Разве можно тратить драгоценные глотки жизни на словесные спекуляции», «Где же радость жизни?», «Где Ваш разум, Философ, Вы погрязли в никчемных делах, это ли не суета сует?». «Действия, действия, вот что требуется для счастья…».

Станислав Петрович прекратил писать и невольно прислушался. За окном, в темном провале ночи орали коты, чей-то хриплый голос прокричал грубое ругательство, потом взвился и тут же пропал дребезжащий женский смех. Потом пришла тишина. Тихомирову вдруг показалось, что его комнату наполняет странный рокот отдаленных звуков. Хотелось пить. Всплыло лицо Любы, встревоженное и такое родное. Она хотела что-то сказать, и все не решалась. Все не решалась…


10

Однажды в редакции появился незнакомец - мужчина с внешностью профессионального актёра и повадками дамского угодника. Великолепный коричневый костюм сидел на нём как литой, на галстуке цвета спелой вишни колыхались белые волнистые линии. Уверенной походкой он следовал по коридору, улыбка отрешённого превосходства лежала на бронзовом лице.
Рядом с незнакомцем шел Игорь Илларионович, и осторожно держа его под локоток, тихо говорил что-то явно любопытное.
Они прошли в кабинет шефа и долго там оставались. Коллектив редакции сгорал от нетерпения. Строились всевозможные догадки.
Через два часа гость ушел. На другой день Игорь Илларионович собрал сотрудников на расширенную планерку. Пришли почти все. Не было только Натальи Петровны Нечепуренко, уволившейся по собственному желанию, и Маргариты Степановны Беленькой, которая плохо себя чувствовала уже продолжительное время.
Главный редактор начал он торжественно, как если бы присутствовал при открытии памятника:
- Друзья, наш журнал и соответственно всех нас ожидают творческие и финансовые перспективы. – Тут он сделал многозначительную паузу, поправил галстук, и так безукоризненно повязанный, и обвел присутствующих интригующим взглядом. – На нас обратила внимание одна очень серьезная организация, связанная с международными грантами в области культуры и искусства. Как раз наша тематика. И у нас появилась возможность выйти на международный уровень. А это новые проекты, высокие оклады, наконец, международное признание.
Он еще долго говорил. Называл имена, фонды и страны. Сотрудники слушали шефа вначале очень внимательно, потом их внимание стало как-то рассеиваться. Станислав Петрович заметил на лицах многих своих коллег недоумение. И правда, зачем входить журналу в какой-то издательский холдинг, название которого звучит как какая-то неведомая аббревиатура? Ведь у журнала есть своя, сложившаяся не вчера, аудитория!
Когда планерка закончилась и все потянулись к выходу из редакторского кабинета. Поэт Подберезовиков, поравнявшись со Станиславом Петровичем, прочел ему свой экспромт: «Предвижу я большие помутненья и умных мыслей полное забвенье». Потом саркастически улыбнулся, и, насвистывая веселый мотивчик, удалился.
В коридоре рядом с Тихомировым возникла Юлия Викторовна Симонова
- Как поживаете, Станислав Петрович? – голос женщины звучал доброжелательно. Да и вся она, казалось, излучала доверительное расположение.
- Хорошо поживаю, Юлия Викторовна. – Тихомиров неожиданно почувствовал сильное обаяние этой женщины. – А вы похорошели, выглядите просто великолепно! - Добавил он волне искренне.
- Ну что, вы! - Она засмеялась, - лучше скажите, как идут дела с вашим романом? – И увидев озадаченный взгляд Станислава Петровича, она пояснила: - Игорь Илларионович поведал мне о вашем труде.
- И что же он вам рассказал?
- О, Игорь Илларионович был просто в восторге от романа. – И, немного подумав, она добавила: - Между прочим, он прочит вам большую литературную славу.
Тут нехорошее предчувствие посетило Тихомирова. Всплыли лица Любы, Маргариты Степановны, и еще чей-то неясный силуэт.
- Вам нездоровиться, Станислав Петрович? – Симонова цепко всматривалась в лицо собеседника, – побледнели Вы однако.
Силуэт явственно оформился в образ, и Тихомиров узнал свою соседку Веронику Степановну.
Между тем Юлия Викторовна уже восторженно вещала:
- Вы просто маг! Такое тонкое и проникновенное описание сути вещей! Какие сочные образы… – Она говорила что-то еще, превознося его талант, его манеру письма, но до Станислава Петровича долетали лишь обрывки фраз, и вязкая мысль вплеталась в сознание: «Да читала ли она роман, о чем она говорит, это же просто сумасшествие какое-то».
- А что вам особенно понравилось, Юлия Викторовна? – Он вдруг вскинулся весь, как если бы готовился принять Неизбежное.
- А вот это: «мистерия наших чувств и мыслей», - восторженно воскликнула женщина, - как это мне близко! – И тут же оборвав разговор, она устремилась прочь. Однако, едва не дойдя до корректорской, она обернулась:
- Займитесь Философом, Станислав Петрович! Он у вас совсем сник.
Тихомиров зажмурился, голос Юлии Викторовны продолжал звучать в ушах. Он боялся открыть глаза, полагая, что вот сейчас огромная тень мелькнет как прежде. Кто-то, проходя мимо, толкнул плечом:
- Что с тобой, старик, очнись и пой.
Но он не разобрал, кто это был; так велико было потрясение.
Оказавшись в своем кабинете, Станислав Петрович стал перекладывать бумаги на столе, что-то искать, но что именно – не знал, и оттого начинал нервничать. Ему хотелось действия, но тоска не отпускала. Сейчас ему особенно стало жаль Философа.


11


Считать, что Философ оказался в кругу заговорщиков из-за личных убеждений, было бы неверно. Он никогда не представлял себя в роли возмутителя спокойствия. Напротив, всегда отличался лояльностью к власти, и не раз побуждал своих учеников следовать этим путем.
Но из-за частых посещений дома госпожи Феодоры Философ оказался вовлеченным в антиправительственные разговоры с людьми, так же бывающими там.
Первое время, целиком поглощенный Дианой, он воспринимал эти разговоры как забавное театральное действие, призванное развлечь людей праздных и интеллектуально одаренных. Например, когда он слышал из уст господина Н., что «княжеская власть уже изжила себя, и только республиканская форма правления сможет положить конец всем злоупотреблениям своры княжеских чиновников», то невольно улыбался. Ходили весьма устойчивые слухи, что господин Н. раньше неплохо зарабатывал на государственных строительных подрядах, имея связи с нужными людьми в правительстве, пока не разгорелся коррупционный скандал. Когда же господин П., повышая голос почти до крика, страстно доказывал, что «вся внешняя и внутренняя политика страны проводится из рук вон плохо и некомпетентно», Философ иронически усмехался. Он-то хорошо знал, что всего несколько лет назад господин П. сам был уволен князем с крупного государственного поста как раз из-за вопиющей некомпетентности.
Но время шло, гостеприимство госпожи Феодоры все возрастало, всё сильнее ярче становилась его любовь к Диане. А в ту таинственную ночь, когда раздвинулись границы Обычного, его душа оказалась погруженной в хаос и сомнения.
Незаметно качнулась чаша весов, и Философ стал внимателен к разговорам, в которых слышался призыв к действию. Ему предложили роль идеолога всего движения. И он согласился. Чувство опасности притупилось. Им овладела вялость, случилось нечто непоправимое. Но благодаря его участию, круг заговорщиков значительно расширился. Присоединились люди из провинциальных городов.
Уже были готовы отряды вооруженных мятежников. Но, как в последствии оказалось, князь был прекрасно осведомлен о готовящемся мятеже. Нашёлся предатель. Власти ждали решающего момента, чтобы покончить с крамолой. О Философе князь был осведомлен тоже, но почему-то не тронул его, дав уйти из города.
Диана исчезла, и он долго искал ее. Мартин следовал за господином повсеместно. Они переезжали из города в город; останавливались на постоялых дворах или в дешевых гостиницах. Философ всматривался в лица женщин, иной раз мелькнувшая женская фигура казалась ему до боли знакомой. Диана мерещилась ему повсюду, но ее нигде не было. Он даже пробовал расспрашивать случайных людей, справедливо полагая, что такая яркая женщина должна обратить на себя внимание, но ничего этим не добился. Слова ростовщика Себастьяна, сказанные при таких странных обстоятельствах, о том, что Диана любит его, часто вспоминались Философу. И он почему-то верил этим словам, они служили ему путеводной нитью в мучительных поисках.
Деньги, взятые на дорогу, стали подходить к концу. И впереди замаячило время нужды и случайных заработков. Мартин настоятельно советовал хозяину где-нибудь осесть и попытаться устроиться материально. Тем более что князь, похоже, не преследовал Философа; ни разу жандармское дознание не коснулось их.
Наконец, когда наступили осенние холода, они осели в маленьком приграничном городишке; здешние провинциальные нравы были мягки. О Философе в городе слышали, нашелся человек, знавший одного из его учеников. Он предложил поселиться им в своем доме за весьма умеренную плату. А вскоре Философ смог получить место учителя в здешней школе. Прежний учитель сильно состарился, и муниципалитет уже некоторое время подыскивал ему достойную замену.


12

В редакции журнала «Вопросы культуры и искусства» продолжали происходить перемены, напрямую связанные с радужными обещаниями Игоря Илларионовича.
Как-то незаметно редакцию наполнили новые сотрудники. «Расширяемся – нужны свежие силы» - объяснил Покровцев. Потом произошла замена Никодима Ильича на посту заместителя главного редактора неким господином Ивлевым Иваном Ивановичам, личностью неизвестной и малопонятной. Эту перестановку Игорь Илларионович объяснять никак не стал, а Никодим Ильич вышел от шефа в растерянности.
- Ничего не понимаю, - бормотал он, вытирая платком со лба пот, - это я-то ничего не смыслю в современных тенденциях культуры и искусства. – И обращаясь к собравшимся вокруг него сотрудникам редакции, горестно воскликнул: - Я, который всю жизнь честно служил слову!
В это самое время мимо проходил новый заместитель. Худой как жердь, он в то же время производил впечатление человека, наделенного необычайным здоровьем; в глазах плавали голубые льдинки.
- Никодим Ильич, чрезвычайно рад с вами познакомиться! – Ивлев неожиданно завладел рукой совсем растерявшегося Стасова и стал ее энергично трясти. – Я, знаете ли, сам служу слову с не меньшим пристрастием. Я думаю, нет, я почти уверен, что мы сработаемся с вами, уважаемый Никодим Ильич. – И не теряя энергичной улыбки, он устремился дальше по коридору к выходу. Бывшие тут сотрудники редакции были потрясены не менее Никодима Ильича.
Следующие перемены коснулись самого содержания еженедельника, курировать которое от имени Игоря Илларионовича взялся все то же Ивлев.
Как-то он собрал сотрудников у себя в кабинете. Станислав Петрович тоже был. Иван Иванович начал вещать высокопарно:
- Что есть искусство? Искусство – это дар богов. В нем слышится голос запретного. Искус, искушение! Прислушайтесь к этому чудному созвучию. – Затем последовала пауза. Ивлев сияющим взором обводил сотрудников, словно маня их разделить собственное торжество. Стояла тишина, было необычно. Все ждали продолжения этой странной речи. – Итак, нам предстоит сделать наш журнал эталоном искуса. Мы будем писать о взаимоотношении полов, о тонких гранях подспудных ощущений, сегодня очень много литературы посвящено этому. И читатель будет нам благодарен. И придет миг, когда даже сам бог Эрос с удовлетворением сможет воскликнуть: «О, как это прекрасно!».
Многие переглянулись, а Никодим Ильич даже привстал со своего места.
- Это что же получается, - от волнения он стал даже слегка заикаться, - если я Вас правильно понял, из нашего серьезного и уважаемого издания предлагается сделать легкое чтиво гламурной и порнографической направленности?
- Ну, зачем же так грубо и резко. - Ивлев раскинул руки, как бы намереваясь обнять Стасова, голубоватые льдинки в глазах заиграли тусклым огнем. – Окружающий нас мир так тонок и многогранен, что делать однозначные выводы, по меньшей мере, - не дальновидно.
- Дальновидно или не дальновидно – это уже другой вопрос, - Никодим Ильич распалялся все больше, - а я привык относиться к литературе и искусству серьезно, как к воспитательному процессу, воспитательному, прежде всего, для души. И меня многие мои коллеги поймут и поддержат. – И он стал выразительно смотреть на коллег.
Первым на товарищеский зов откликнулся поэт Подберезовиков. Он сказал:
- Я целиком согласен с уважаемым Никодимом Ильичом, ваше предложение следует хорошенько обдумать.
- Но это не просто предложение, - Иван Иванович снисходительно улыбнулся и развел руками, - это уже установка руководства издательского холдинга, куда журнал входит наравне с другими подобными изданиями. – Сказал и умолк.
Послышались возгласы, недоумение охватило всех. Но Тихомирову в этот момент больше всего захотелось увидеть Любу…
Поздним вечером они гуляли по парку, где однажды познакомились. Ранний октябрь разметал остатки тепла. Полная луна равнодушно лила свой тусклый серебристый свет. Некоторое время они шли молча. Под ногами шуршала листва.
Люба подняла воротник пальто, зябко поёжилась:
- Поздно уже, пора домой.
Станислав Петрович взял её руки в свои:
- Что с тобой происходит в последнее время? Ты как будто не своя.
И Станислав Петрович.
И Люба заговорила отрывисто и обреченно:
- Я устала. У меня уже была любовь. Я не хочу, чтобы все повторилось вновь. Твой роман…, он такой живой, такой страшный, он всколыхнул прошлое. И эта женщина, Диана, она похожа на ту женщину, что разлучила нас. У них даже имена одинаковые. Мужчина любил меня, порой не проходило и часа, чтобы он не звонил мне на работу или домой. И я видела эту искренность. А потом появилась эта женщина, они когда-то жили вместе. И все пошло прахом. Она как ведьма везде преследовала его, клялась, что любит. И в нем что-то надломилось, ушло тепло и искренность. Он стал другим. Мы расстались...
- Ты всё ещё его любишь, - потрясённо спросил Станислав Петрович.
- Не знаю...может быть...воспоминания возвращаются, - подавленно произнесла женщина, - недавно я случайно встретила их двоих, таких счастливых…. И мне стало больно.
- Но всё пройдёт, - Тихомиров обнял подругу, - время лечит. - И, помолчав мгновение, добавил весомо: и я всегда рядом.
- Да, да, ты всегда рядом, - словно эхо прошептала Люба…
Прижавшись друг к другу, они шли по парковой аллее, и луна внимательно смотрела им вслед.


13


Журнал, между тем, перерождался в нечто новое. Исчез анализ значительных литературных произведений, перестали печататься стихи поэта Подберезовикова, как впрочем и других, не менее талантливых поэтов. Теперь все больше на глянцевых страницах появлялись репортажи с модных презентаций, с откровенными фотографиями, отрывки новомодных эссе и рассказов. Чувственный эротизм, если не сказать больше, пронизывал каждую страницу журнала. Многие коллеги уволились. Отпадала потребность во многих направлениях, в том числе и в серьёзной критике.
Игоря Илларионовича Станислав Петрович почти не видел, зато Иван Иванович Ивлев встречался часто, фактически он стал полноправным распорядителем всех материалов. Как-то пригласил Тихомирова к себе в кабинет, где долгие годы проработал Никодим Ильич.
- Вот, что я вам хотел сказать, милейший, - Ивлев как старого друга обнял за плечи Станислава Петровича, - издание сейчас растет, развивается. Критика нам нужна, ой как нужна!
Но вместо критических материалов он предложил Станиславу Петровичу написать обстоятельную статью об эротических сайтах в Интернете.
- Позвольте, в каком контексте следует сделать материал? – удивлённо спросил Тихомиров.
– Разумеется в объективном контексте, - льдинки в глазах Ивана Ивановича задорно заплясали, - данное явление широко вошло в жизнь наших сограждан и нужно анализировать дальнейшую тенденцию развития индустрии эротического искусства.
- Вы хотите сказать, порнографического искусства?
- Ну, милейший, это все слова. - Ивлев сладко улыбнулся, и погладил свои холеные руки с безукоризненными ногтями. – Тут надо смотреть в корень. Понимаете, раз есть спрос, будет и предложение. Рано или поздно эта продукция займет свое общественно признанное место. Вы уж поверьте мне. Итак, я надеюсь на вас, на ваше бойкое перо...
Никакую статью он писать не стал, а Ивлев о ней и не напоминал, словно и разговора не было. Когда они встречались в коридоре, Иван Иванович все так же был радушен и весел. Только голубоватые льдинки в глазах теперь постоянно отливали тусклым огнем. А вскоре Станислава Петровича перевели в разряд внештатных сотрудников без сохранения оклада на одни гонорары.
Однажды, листая журнал, Тихомиров обратил внимание на фотографии одной светской вечеринки. Там, в числе прочих гостей, он увидел Игоря Илларионовича Покровцева и Юлию Викторовну Симонову. А вот рядом с ними находился человек, сильно похожий на Кругликова, снисходительная улыбка застыла на его лице.
- Ты случайно не знаешь, кто вот этот мужчина, рядом с шефом и его подругой? – спросил Тихомиров у фотографа Виталия Померанцева, сделавшего снимок.
- А Бог его знает, гостей было много, - ответил тот. - Хочешь, могу узнать.
- Узнай, если не трудно.
На другой день Виталий сообщил:
- Знаешь, непонятное дело получилось. Тот человек, которым ты интересовался, не знаком распорядителям мероприятия. Они сами были удивлены, когда стали разбираться, что к чему. Отбор гостей там строгий, и никто чужой там оказаться так просто не мог. - Тут Померанцев пытливо посмотрел на Станислава Петровича — А почему он тебе вообще понадобился?
- Да ничего серьёзного, - как можно равнодушнее произнёс Тихомиров, - показалось, что знакомый.
- Знаешь, тут какая-то чертовщина получилась, - задумчиво пробормотал Виталий, - некоторые гости утверждали, что раньше общались с ним, как с директором мебельной фабрики, другие как с известным журналистом, третьи были уверенны, что перед ними их давний партнер по бизнесу. Правда потом они все не могли понять, как это их сознание так причудливо сработало. Может быть, гипноз?
- Может быть, - задумчиво ответил Станислав Петрович. – А что, у Юлии Викторовны ты не справлялся на этот счет?
- Как же не справлялся! Конечно, справлялся. И знаешь, что она мне ответила? – Померанцев зло усмехнулся. – «Какой вы, право, любопытный, Виталий» - Вот что она мне ответила. Нет, это просто непостижимая женщина. Я ее даже иногда боюсь.
И сказав так, Виталий Померанцев распрощался со Станиславом Петровичем.


14


…В этом городишке Философ постепенно снискал всеобщее уважение, во многом благодаря обширным познаниям и обходительным манерам. Ученики были от него в восторге, и не проходило и дня, чтобы кто-нибудь из них не поверял наставнику своих честолюбивых устремлений и тайных мечтаний. Мартину казалось, что Философ стал забывать о Диане. Но это было не так.
И вот она появилась в городе, появилась внезапно, как снег на голову. Что привело ее в отдаленную провинцию, можно было только гадать. Коляска Дианы остановилась как раз напротив их дома, и Мартин увидел, каким восторженным огнем заискрились глаза его господина. Они обнялись и поцелуй их был долгим, как если бы любовная связь не прерывалась ни на миг. Но Мартину почудилось в этой внезапной встрече нечто трагическое.
Потом Философ побывал в муниципалитете и попросил дать ему небольшой отпуск от школьных занятий для решения неотложных дел. В тот же день они уехали куда-то с Дианой. Потянулись дни тревожного ожидания, Мартин уже предчувствовал неладное.
Философ вернулся через неделю, угрюмый и осунувшийся. Он ничего не говорил, не жаловался, только молчал, и ходил по комнате какой-то неуклюжей походкой. Потом он заболел, недуг точил его нутро как злобный гад. Местный лекарь не смог определить характер этого недуга, и Философ медленно угасал под присмотром верного слуги. Он сосредоточенно молчал, словно вознамерился отгородиться от всего мира этим несокрушимым молчанием. Философ умер во сне, тихо и спокойно. Молчание всех прошедших дней растворилось в безмолвии смерти.
Мартин так бы ничего и не узнал, не случись ему остановиться однажды в одном придорожном кабачке. Разговор двух слуг, случайно подслушанный им, приоткрыл завесу тайны над смертью хозяина…
…………..
- Давненько мы с тобой не виделись, Клаус. Много воды утекло, а еще больше замечательного пива. – Так говорил верзила в великолепной кожаной куртке, сшитой будто бы точно по его фигуре. Обращался же он к своему приятелю, маленькому щуплому человеку неопределенного возраста.
Да уж, давненько, - откликнулся Клаус, лениво потягивая пиво. – Ганс, а ты все так же служишь в доме господина Януса?
- Ну а где же мне быть, - ответил тот, тоже принимаясь за большую кружку золотистого хмеля, - мой хозяин так привык ко мне и ни за что не променяет меня на другого мажордома.
- Повезло тебе, - завистливо протянул Клаус. – Ну, а что интересного у вас произошло? Расскажи. Ты ведь большой мастак рассказывать.
- Много чего произошло. Так сразу и не расскажешь, - авторитетно произнес Ганс, и после некоторой паузы добавил. – Но вот одна история все же заслуживает внимания. Я расскажу ее кратко, как поучительный случай.
- Я весь во внимании, мой друг!
- Так вот, - начал Ганс, - однажды господин Янус свел знакомство с одной дамой. Это была красивая и, возможно, знатная женщина. После того, как она поселилась в нашем доме, я не раз любовался ею. Но вот имени ее я так никогда и не узнал. Хозяин никогда не называл ее по имени, а всегда обращался к ней «моя дорогая». Видимо женщина ему так нравилась, что он сам во всем прислуживал ей, освободив меня от этих обязанностей. Однажды женщина куда-то исчезла на несколько дней. А когда вернулась, то вместе с ней приехал мужчина, средних лет и ученой наружности. Она его представила господину Янусу как Философа, своего давнего приятеля. По просьбе дамы этому господину была отведена отдельная комната в левом крыле дома. Сама же женщина и хозяин жили в правом крыле.
С некоторых пор мне стало казаться, что между женщиной и Философом существуют какие-то странные отношения, совсем не дружеские. Я это понял, когда однажды увидел, какими дикими глазами смотрел Философ на женщину. А когда господин Янус усаживал женщину себе на колени, бедняга просто сходил с ума. Я думаю, что женщина и мой хозяин вели тонкую и жестокую игру, а их гость страдал от этого.
Так продолжалось с неделю, пока однажды этот несчастный, отшатнувшись от женщины, когда она в очередной раз приблизилась к нему, в отчаянии выкрикнул: «Будь ты проклята, ведьма!». После чего он покинул наш дом. Признаюсь, Клаус, мне от этого стало легче.
- Ну, что же твой хозяин и эта дама? - Спросил Клаус. Было заметно, что рассказ сильно заинтересовал его. – Они остались жить и дальше вместе?
- Да вместе они были еще с полмесяца, - немного задумчиво сказал Ганс. - Только дама стала скучна, все ее раздражало. Казалось, что у нее пропал интерес к жизни. Потом она исчезла, так же внезапно, как и появилась – закончил свой рассказ верзила Ганс.
- Да, от иной женщины иногда не знаешь, чего и ждать, - ответствовал Клаус…


Эпилог


Станислав Петрович уволился из журнала «Вопросы культуры и искусства». Устроился преподавателем истории в среднюю школу. Благо прежнее образование позволяло. Свой роман он так и не опубликовал. Вначале душа не лежала, а потом стало как-то не досуг.
С Любой они теперь живут вместе, стараются поддерживать друг друга во всех жизненных ситуациях….


Константин Мишенин