Туда, где ближе к небу

…Он вел через город слепую девушку; на запястье его был черной лентой повязан бубенец, тонко звеневший при каждом шаге. И, слыша этот звон, она была спокойна, что он рядом, даже не видя спутника своего…


Люди уходили в горы. Бросали все как есть и уходили. Деревня пустела на глазах – за последние полгода не прошло и недели, что бы кто-нибудь не ушел. Когда я приехал сюда, такие случаи были единичными, но по мере того, как лето близилось к исходу, они все учащались… Жители были напуганы, жители были потеряны, боясь утратить близких, они пытались сплотиться, что в итоге вызывало лишь большую боль расставания. Нет, это-то и было страшно – расставания не было, не было прощаний, напутствий, - люди просто уходили. Когда я впервые наблюдал это, мне было страшно, так страшно, как едва ли можно описать словами, ибо окружающие меня события походили больше на какую-то странную, непонятную болезнь… Собственно, и прислали в деревню меня как сельского врача, однако по прошествии лишь нескольких дней мне стало ясно, что медицина здесь бессильна, и что происходит с этими людьми – я не знаю…
Я остановился в доме мельника - крупного, здорового мужчины с громким, раскатистым смехом и его жены – такой же улыбчивой и приветливой женщины, как и сам мельник, а так же и троих их детей: старшей дочери и двух мальчиков-сыновей. Этой семьи трагедия еще не успела коснуться, однако обеспокоены они были не менее остальных. Теплота, с которой в деревне приняли меня, не могла не тронуть, и мне было больно и даже, пожалуй, немного страшно осознать, что я бессилен и не могу помочь этим людям…

Люди уходили в горы, туда, где ближе к небу, туда, откуда видно море и где слышны крики чаек. Просто бросали в определенный момент все свои дела и начинали собирать вещи. Это могло занимать несколько часов или день, два, порой и три; не отзываясь на свои имена, не видя и не слыша ничего, происходящего вокруг них, они бродили по дому, и глаза их были будто подернуты дымкой. А потом они уходили. Бесшумно, беззвучно, все уходили в одном направлении, так и не взяв собранных вещей… Зачем? Почему? Не знал никто, ибо ни один из ушедших еще не вернулся… Говорят, кто-то отправлялся искать их, но все они приходили назад печальные, с пустыми руками, либо не приходили и вовсе… Невозможно было предугадать, кто и когда уйдет следующий, все происходило стихийно, непонятно и оттого лишь более пугающе.

Когда я впервые увидел Лею, дочь мельника, со слезами в глазах, я понял все без каких бы то ни было слов – мать ушла. Жена мельника, та самая пышная, вечно улыбающаяся, добрая женщина ушла предыдущей ночью. Я работал весь вечер, не спускаясь на первый этаж в комнаты хозяев, а они, по-видимому, и сами не успели увидеть ее перед уходом… Весь этот день Лея проплакала в своей комнате – я не видел и не слышал ее, однако это было ясно и без того. Кажется, дороже матери девочке был лишь Кай – старший из братьев. Весь дом был словно накрыт пеленой горечи и скорби как по усопшему, хотя… велика ли была разница между этими прощаниями? Прощаниями навсегда, неожиданно, когда ты не можешь удержать самого близкого человека…
…
«Когда я уйду, ты пойдешь за мной?» - шептала она ночами, прижавшись ко мне так, словно желая никогда не отпускать.
«Нет, не отпущу! Не дам ей уйти, ни за что не дам, – стучала кровь в моих висках, - мы сбежим отсюда прежде, чем это случится!»

Эдмон, младший брат Леи, ушел спустя полтора месяца после исчезновения матери – шел четвертый месяц моего пребывания в деревне. Два дня он маялся, не находя себе места, два дня виделся в глазах Леи безотчетный ужас, два дня она не приходила ко мне, не говорила ни слова… Вся деревня смотрела на нас с отчаянием и состраданьем, ибо впервые видели мы ребенка с пустыми глазами, покидавшего свой дом, и было это по-настоящему страшно… Эдмону было 12 лет.
Опасениям мельника, что он не успеет справится с работой, в которой ему обычно помогала вся семья, так и не дано было оправдаться – деревня пустела. Дома стояли брошенные, словно мертвые, и все обходили их стороной, будто они были заражены какой-то неизлечимой болезнью. За время моего пребывания здесь население сократилось вдвое.

…К тому дню, когда пришли они, нас осталось лишь трое: я, Лея и Кай – отец покинул дом на рассвете и безмолвно ушел по дороге, по которой уходили все. Эти стены давно уже не слышали его раскатистого смеха и громкого голоса – услышат ли когда-нибудь еще? Видеть детей, привыкших к скорби и боли – страшное чувство. Пятнадцатилетний Кай и шестнадцатилетняя Лея держались как взрослые люди, но в глубине души казались мне едва ли не стариками… Они давно уже перестали плакать и спрашивать беспомощное «почему?», они просто тихо вели хозяйство и ждали своей очереди. Да, это-то и было самым страшным – дети не боялись и не сопротивлялись, они просто ждали…

«Когда я уйду, ты пойдешь за мной?» - шептала она по ночам…
…
Эти двое, что пришли в нашу деревню, выглядели странно и отчего-то даже немного страшно – многие, завидев их, закрывали окна, расступались на их пути, а то и вовсе запирали за собой двери в дом… Он вел через город слепую девушку; на запястье его был черной лентой повязан бубенец, тонко звеневший при каждом шаге. И, слыша этот звон, она была спокойна, что он рядом, даже не видя спутника своего. Близнецы, как две капли воды похожие друг на друга, высокие, тонкие, с идеально прямыми черными волосами по плечам, в похожих одеждах, с единственным лишь различием: его глаза были ясного изумрудного цвета, ее же – мутные, подернутые молочной пеленой - глаза, навсегда лишенные зрения… Что-то страшное было в их образе, что-то нечеловеческое, а вместе с тем заставляющее сердце разрываться от боли…
Они появились в деревне вечером, почти ночью, и никто из оставшихся здесь жителей не осмелился пустить их на ночь в свой дом. Сперва Кай был напуган и тоже не хотел оставлять их у нас, однако Лея настояла и едва не заплакала, уговаривая мальчика, и он не мог не поддаться ей.
- Спасибо вам, - прошептал черноволосый юноша, - вы так добры… Мы покинули дом четыре дня назад, сестра моя слепа, как вы видите, и я не мог отпустить ее одну… Я обещал отвести ее в горы. Больше недели она словно в бреду, не находит себе места, и я не знаю, что же делать… - голос его звучал тихо, едва не переходя на шепот, было в нем что-то отчаянное, но вместе с тем и завораживающее. С рассветом близнецы ушли, стих нежный звон бубенца на его запястье… Что будет делать он там, один среди живых мертвецов? Найдет ли дорогу, отпустит ли незрячую сестру? Как много вопросов роилось в моей голове, когда мы прощались на пороге, как много вопросов, ответ на которые мне узнать не дано…
Когда над деревней сгустились сумерки, им вслед ушел и Кай. Лея не плакала больше – она лишь взглянула в мои глаза и прошептала: «Значит, последняя? Любимый, я буду следующей…»

Нет, не дам ей уйти! Ни за что не отпущу! Осталось лишь закончить работу и через несколько дней забрать ее с собой в город! Не оставлю, не оставлю… Не оставлю? Но разве мне нужно брать что-то с собой, если я ухожу?..
Если я ухожу в горы - туда, где ближе к небу, туда, откуда видно море и где слышны крики чаек...