Убийство страха.

Убийство страха.


«У Б И Й С Т В О С Т Р А Х А»



Эпиграф: «Охота – символ стремления к
Цели, так как единственная альтернатива жизни – это неподвижность».
Уильям Фолкнер.


…В большом городе, постоянно присутствует какой-нибудь шум, а точнее гамма шумов, которые наслаиваясь один на другой, создают шумовой фон.
Шум немного стихает к полуночи, а в четыре часа утра почти совсем тихо и тогда, особенно резко и нервно звучат работающие двигатели автомобилей, скрип тормозов, откуда – то вдруг доносятся непонятные щелчки, хлопки похожие на выстрелы…
В начале шестого, скрипя снегом на морозе, изредка пробегают первые проснувшиеся и спешащие куда – то горожане…
В девять часов утра беспрерывно, не умолкая воздух гудит от звуков: где – то работает трактор, воют моторы автомобилей, лают собаки, слышны обрывки человеческой речи. И особенно усиливается этот гул в тёплую и сырую погоду – кажется, что звуки стиснутые со всех сторон серым, близким горизонтом сгущаются подобно густотёртым краскам, забиваются во все щели и щёлочки и давят неотступно – на стух, на мозги, на нервы…
Человек открыл глаза…
Белизна хилых сумерек наполняла комнату. Не поднимая головы, он скосил глаза направо и увидел голую, белёную стену в серых пятнах. Взгляд скользнув по стене, задержался на трещине, пересекавшей потолок, и продолжая движение глаз, спустился на уровень стола, на углу которого стояли часы – будильник. Было семь часов. За окном, под чьими - то ногами скрипел снег; издали раздалось приближающееся хрюканье и шаги пронесли мимо окна, трескучий захлёбывающийся кашель похмельного пропойцы…

Начинался очередной городской день.
Быстро откинув одеяло, этот человек спустил ноги на пол, не глядя пошарил ими по полу и найдя шлёпанцы, не одеваясь, прошмыгнул в туалет, где зашуршал бумагой; потом зашумела спущенная вода в унитазе, вновь раздались шаркающие шаги – теперь на кухню…
Включив свет, глядя на газовую печку подумал, что надо бы вызвать мастера и устранить утечку – с утра здесь было тяжело дышать от просочившегося сквозь неплотные сочленения труб, газа.
Налив воды наполовину в эмалированный, покрытый копотью чайник, чиркнул спичкой, зажёг синевато – фиолетовый венчик пламени, поставил чайник и вновь чиркнув спичкой прикурил сигарету и выпустив дым, сел у стола положив худые, волосатые ноги одна на другую.
После первых затяжек голова сслегка закружилась и появилось чувство лёгкой тошноты…
Перебарывая себя, докурил сигарету до конца, с ожесточением затушил, смял окурок в самодельной пепельнице.
Чайник забулькал и зашипел закипая…
Выпив горячего чаю, он направился в спальню и сняв брюки, а потом рубашку и свитер с дверцы книжного шкафа, не спеша оделся. Сон окончательно прошёл…
Разглядывая в зеркало опухшее после сна лицо, недовольно морща лоб человек долго брился старой электробритвой, щупая левой рукой оставшуюся под подбородком, в морщинках на шее, упрямую, жёсткую щетину.
По десять раз водя бритвой по одному и тому же месту, разглядывая своё страдальческое лицо он подумал, что пора идти в лес и отдохнуть там от этой длящейся муки никчемности – вчера, жена в очередной раз забрала детей и ушла к подруге, обвинив его во всём неустройстве и абсурдности их бытия…

… Солнечный свет проникал в зимовье через окно в южной стене, освещая нары протянувшиеся во всю ширину помещения, с кучей какого – то пыльного тряпья в левом углу; стол, покрытый невесть как оказавшимся здесь красным пластиком; металлическую печь на высоких ножках; фанерные полочки над столом…
Едко пахло резанным луком и этот запах говорил о том, что совсем недавно в зимовье кто – то был.
Выходя на улицу через дощатые сени, он краем глаза заметил на верстаке слева, пакеты из - под соли, полиэтиленовый порванный мешок с остатками ломаной в крупу вермишели и мышиные катышки...
Его собака лежала неподалеку от зимовья, поодаль от кострища, греясь под лучами полуденного, осеннего солнца. Чёрная шерсть на Жучке отливала коричневым блеском, а карие глаза, как два рубина светились на умной морде. День был замечательно солнечный, яркий и тёплый, но в воздухе, в атмосфере, было разлито ожидание грядущих перемен…
Надрав бересты и запалив костёр, охотник придвинул полуобгоревшие брёвна поближе к огню, сходил за водой на подтаявшее болото, повесил котелок над высоким пламенем костра, сложив ноги по-татарски сел, подстелив под себя полиэтилен и сверху меховую душегрейку …
Долго сидел сосредоточенно рассматривая противоположную сторону широкого болота. Там, сквозь белизну стройных берёзовых стволов, высоко над молодыми осинами, выше зелёных хвойных шапок сосновых деревьев, взметнулись вверх сильные, причудливо искривлённые временем и ветром вершины мощных, старых лиственниц…
Прозрачное, оранжевое пламя лизало края закопчённого до черноты солдатского котелка. Вода нагрелась, кипела, касаясь раскаленных стенок котелка. Пузырьки воздуха вначале несмело, потом всё чаще и быстрее поднимались со дна и наконец переходя в лавину, ключом взрывали водную поверхность изнутри.
Глядя на лес, на костёр, на заходящее солнце, человек на время забыл зачем, почему он здесь и погружаясь в собственную память, видел другие картины, другой лес, другое солнце – солнце его свободной и беззаботной молодости…
Человек сидел так неподвижно и сосредоточенной очень долго…
Костёр прогорел, угольки покрылись пеплом и едкий дым забивал дыхание… Слёзы текли из глаз и было непонятно – то ли дым был причиной, то ли нахлынувшие горькие воспоминания…
Не замечая, он начал разговаривать сам с собой, длинно вздыхая и многозначительно повторяя, односложно растягивая: - Д - а – а – а. А потом, как бы подводя черту, произносил: - Вот так!..
Собака, привычная к таким разговорам хозяина с самим собой, лежала растянувшись на боку, изредка приподнимая голову и навострив уши смотрела в сторону другого берега болота…
Видимо не считая достойными внимания шумы доносившиеся оттуда, она снова опускала голову на хвойную подстилку и засыпая видела сны, утробно взлаивала и силилась во сне то ли кого-то догнать, нервно подёргивая лапами, то ли убежать от чего-то страшного…
Солнце опускалось всё ниже – вначале тень накрыла спину хозяина, потом передвинулась к собаке и всё быстрее стала укрывать замёрзшее болото…
Стало прохладно и человек у костра, словно избавляясь от тяжелого, тревожного сна встрепенулся, зябко повёл плечами и с удивлением увидел потухающий костёр, остывший чай в котелке, потемневший лес вокруг…
Собрав продукты человек вошёл в зимовье, затопил печь, прибрал на столе и навёл порядок на нарах…
Потом, когда в зимовье нагрелось, он вышел на улицу…
Жучка около избушки не было. «Пошёл размяться куда-нибудь по соседству» - подумал хозяин и войдя в зимовье прикрыл скрипнувшие двери, лёг на нары и забылся тяжёлым сном…
Проснулся от того, что стало вдруг трудно дышать. Перевернувшись на спину, сквозь дрёму, всплывая на поверхность тревожного сна, вдруг услышал очень издалека яростный лай Жучка. Охотник знал, что надо окончательно проснуться, выйти на улицу и послушать, что происходит, но сил не было и он вновь погрузился в тягучее забытье…
Иногда, открыв глаза, он вглядывался в тёмный прямоугольник окна и снова слышал лай – собака лаяла то часто и зло, то с перемолчками, но с одного места и не так далеко от зимовья…
Жучок пришёл под утро и тихо поскребся в двери. Хозяин впустил его в зимовье. Собака сильно хромала, а на правом боку, была длинная рваная рана. Шерсть, залитая кровью, смёрзлась в осклизлый колтун…
Встревоженный охотник засуетился, долго промывал рану смачивая её влажным тампоном, сделанным из старого нечистого полотенца, гадая, кто мог напасть и поранить его собаку...
Жучок позволил себя перевязать, но вскоре сбил повязку и стал зализывать рану…

…Хозяин, уставший и возбуждённый, долго не мог заснуть и всё неотвязно решал, что же ему делать, как ответить на очередной удар агрессивной жизни…
Мир, казалось восстал против него. Ни в городе, ни в тайге он уже не мог почувствовать себя спокойным. Всюду незаслуженные обвинения или нелепые обиды находили его…
Часам к семи, когда на улице мороз достиг апогея, человек, закутавшись в тряпьё, скорчившись, сжавшись в комочек, согрелся и наконец заснул. Пришёл странный, тревожный сон похожий на явь.
Его кто – то долго и страшно резал ножом… Он как мог отбивался…
Одного из преследователей убил, метнув нож. Лезвие вонзилось в грудь противника и как в масло, очень глубоко вошло в живую плоть.
С ужасом осознавая безысходности - он убил человека, пошёл сдаваться в милицию… Сам был тоже ранен, но неглубоко – была дырка в груди и рана задела лёгкое – поэтому трудно дышать…

…Охотник открыл глаза, перевернулся на спину - оказывается спал вниз лицом и поэтому было тяжело дышать. Оглядевшись и приходя в себя от увиденного кошмара, почувствовал холод. Соскочив с нар, увидел Жучка лежавшего в углу, вспомнил все, что произошло ночью, а так же увиденное во сне и содрогнулся от накатившего чувства тоски и безысходности.
Жучок, заметив что хозяин проснулся, тихо заскулил и попытался подняться, но видимо ему было очень больно и плохо и потому, собака осталась лежать, сверкая в полутьме зеленоватым, фосфорическим светом глаз…
Рассвет едва проникал внутрь избушки – полумрак, холод, чувство боли пропитавшие это пространство, нагоняли на человека неизбывную тоску…
Но надо было жить и двигаться…
Он нехотя, дрожа всем телом, оделся, обул холодные башмаки, размахивая руками, согреваясь, несколько раз присел, схватил топор стоявший около печки и вышел на воздух.
На улице, дул резкий, холодный ветер и с невидимого, забитого тучами неба изредка сыпала жёсткая, колючая снежная крупа…
Наколов и наносив дров внутрь, растопил печь, поставил варить кашу и стал готовиться: проверил и протёр стволы своей двустволки промасленной тряпочкой намотав её на прутик – шомпол.
Достал из рюкзака патроны в картонной пачке и осматривая ,пересчитал их - всего было четыре пули круглых и два патрона заряженных крупной картечью.
Перебирая, ощупывая пальцами заряды, всё тщательно осматривая, он думал, что ему наверняка придётся сегодня пойти по следу Жучка в «пяту» и разобраться в происшедшем. Он почему – то вполне был уверен, что собаку помял медведь!
Несмотря на страх сосущий под ложечкой неприятным беспокойством, на тоску и неуверенность преследующие его всё последнее время, он-таки решил постоять за себя и была не была, - рискнуть убить этого настырного зверя, как казалось посланного ему судьбой в наказание за жизненные ошибки…
А вся его жизнь в последнее время ему опостылела: и эти домашние дрязги, и это длящееся годами унижение и неопределённость, а тут вдруг, единственный друг и утешение – Жучок, тоже в опасности…
И со всем этим надо было как – то покончить, отмстить и доказать обидчикам, что он тоже чего-то стоит!
Зимовье нагрелось, Жучок, успокоившись закрыл глаза, задремал, и его передние лапы, во сне, конвульсивно подёргивались - во сне, он за кем-то продолжил гнаться…
Охотник тяжело вздохнул, убрал с печи, остывать, под нары, сварившуюся кашу, поставил чайник на плиту, брякнув полуобгоревшей деревянной ручкой и пролитые капли воды, на раскалённой поверхности зашипели и мгновенно испарились. Сменив стоптанные тапки – башмаки, на сапоги, прокашлявшись вышел из зимовья на мороз.
Жучок открыл глаза и внимательно посмотрел вслед хозяину…
Солнце, на минуту пробившись наконец сквозь тяжёлые облака, осветило коричнево – чёрную, срубленную из круглых брёвен избушку, поставленную на взгорке; зелёную чащу молодого ельника в распадке рядом; склон, заросший сосняком вперемежку с берёзой и осиной, снизу у земли, переплетённых зарослями ольхового кустарника; болото, покрытое снегом, с торчащими верхушками густой, щетинистой осоки.
Он постоял осматривая всё это, послушал одну, а потом другую стороны болота, прикинул, сколько времени ещё осталось до вечера…
Прошёл за избушку, похрустывая подмёрзшим снегом…
Новых следов не было, но под изогнутой берёзиной, видны были алые точечки – следы крови, оставленной здесь ночью, при возвращении Жучка в зимовье. Осмотрев место, он нашёл следы собаки пришедшей справа, со стороны начала большой пади, где сквозь графику голых ольховых веток, в проёме долины виднелся щетинящийся тёмным, почти чёрным сосняком, водораздельный хребет.
Охотник подумал: «Это наверное где – то там произошло, в той стороне, и туда мне придётся сегодня идти… Уже не отвертеться!».
Перед тем как сесть есть, он вынес наружу приготовленный рюкзак, в котором был топор, длинная верёвка, маленький восьмисотграммовый котелок для чая, кусок хлеба, луковица, полпачки сахара – рафинада, чайная заварка завёрнутая в газетный листок…
Рядом поставил ружьё, почищенное и матово поблескивающее лаком светло – коричневого приклада. Всё это делалось для того, чтобы запутать и не беспокоить собаку, которая всё время порывалась пойти за хозяином.
Перед завтраком, охотник зажёг огарок свечи, и внутри стало заметно светлее, и Жучок был этим удивлён – обычно хозяин экономил свечку для экстренных случаев и зажигал их на короткое время, только в темноте – вечером или утром.
Жучок тоже получил свою долю пшённой каши, но есть отказался, равнодушно отвернув морду из - под руки хозяина, и от случайного прикосновения, тот почувствовал, как шершав и горяч нос собаки.
-Н-да – произнёс человек – видно тяжело тебе сейчас приходится… Ну потерпи старик, немножко. Это у тебя болевой кризис начался. Потерпи малыш, всё будет в порядке…
Ему самому было нехорошо, есть расхотелось и буквально через силу, он тщательно пережёвывая проглотил несколько ложек каши, запивая вдогонку, крепким, сладким чаем…
Прошло ещё полчаса...
Закончив есть, охотник убрал котелок с кашей на подоконник, подальше от мышей, накрыл его прокопчённой алюминиевой тарелкой, ещё похлебал чаю и сьел пару сухарей. Потянулся с хрустом в позвоночнике, взбодрившись после крепкого чая, захватил телогрейку и не одеваясь вышел и прежде чем затворить дверь, несколько мгновений смотрел на Жучка. Тот лежал и в очередной раз пытался зализывать воспалившуюся рану на боку…
Человек шёл по следу Жучка уже второй час, пересёк три поперечных распадка и начал подниматься на водораздел.
Болото, постепенно суживаясь, закончилось и вместо него в березняке начался овраг на дне которого скопился сдутый с боков снег.
Метров через триста, овраг стал «мелеть», превращаясь в широкую впадину, в которой то тут, то там стояли толстые высокие лиственницы. Цепочка собачьих следов, раздвоилась, растроилась, разбежалась во все стороны, видимо собака металась, увёртывалась и лаяла, лаяла…
Чуть дальше следопыт увидел круг, метров десять в диаметре, с вытоптанным до земли снегом. Было понятно, что звери – медведь и собака кружились здесь, угрожая и нанося друг другу броски – выпады, удары - укусы. То тут, то там видны были клочки тёмно – коричневой, длинной шерсти и затоптанные капельки крови…
Долго и тщательно охотник осматривал это место, нервно озираясь по сторонам, замирая внезапно, слушал, поводя головой направо и налево…
Солнце спустилось к горизонту и в воздухе потемнело.
– Да, надо спешить - проворчал охотник и заторопился вперёд и вверх к недалёкому уже лесному гребню.
Следы собаки пропали и на белом снегу отпечатались крупные медвежьи, широкой тропой уходящие вверх по ложбинке. На ходу зверь буровил наметённые сугробы, загребая лапы чуть с боков и внутрь, вперёд.
Иногда ритм шагов нарушался – медведь останавливался, озирался и слушал, а затем продолжал движение…
Охотник шёл медленно, останавливался и всматривался до рези в глазах, вперёд, в подозрительно чернеющие крупные пеньки и в серые колдобины – промоины.
В какой-то момент, он задержался на месте, подбросил щепотку сухой травы вверх, определяя направление ветра. Потом развернулся под прямым углом и направился влево от следов, так же тщательно осматривая деревья и пни впереди. Он решил сделать проверочный круг и определить – далеко ли зверь ушёл и не залёг ли где в засаду…
Фигура охотника напряглась, лицо, глаза сосредоточенно смотрели из под бровей, шаги сделались мягкими и почти неслышными.
Вдруг над головой, возникая откуда – то, из – за горы, загудели моторы тяжелого самолёта и среди облаков мелькнул серебристый силуэт пассажирского лайнера. Человек остановился, глядя вверх и подумал, что в самолёте сейчас, наверное, многие пассажиры дремлют, утомлённые долгим перелётом. По салону ходят стройные стюардессы в красивой синей униформе и разносят в маленьких, пластмассовых аэрофлотовских чашечках минеральную и фруктовую воду…
- Н - да – протянул он вновь в полголоса…
Звук затих в дальнем углу неба – самолёт и его беспечные пассажиры продолжили свой путь.
Когда охотник замкнул километровое кольцо, солнце уже коснулось горизонта и вот – вот должно было сойти с небосвода…
Медвежьих следов, кроме входных, охотник больше не пересёк. Зверь остался в круге.
Человек, осознав это, заторопился вниз, к зимовью, стараясь успеть туда ещё засветло и пока шёл, повторял про себя: «Ну, зверюга! Я знаю, знаю, где ты сейчас. У тебя, скорее всего здесь берлога выкопана. А Жучок помешал тебе залечь дремать в нору…»
До зимовья добрался уже в глубоких сумерках. Пока шёл, разогрелся, повеселел, и быстро растопив печь, поставил подогревать кашу, а сам, зажёг свечку и подошёл к Жучку, неподвижно лежавшему на своей подстилке. Дыхание собаки сделалось тяжёлым и хриплым, бока часто – часто вздымались и опадали. Нос был шершавый как тёрка и горячий по – прежнему. Рану на боку пёс непрестанно зализывал и сбил белую повязку.
Хозяин осторожно развязал и снял её, накинув на дрожащую в ознобе собаку, старую телогрейку.
-Ну, согревайся, выздоравливай, - ворчливым, хриплым голосом говорил он, подвигая поближе к голове чашку с нетронутой вчерашней кашей…
Жучок, вновь отказался есть и хозяин, с кряхтением распрямившись, прошёл к столу, сел и начал есть сам, памятуя, что завтра надо быть сильным и уверенным в себе… Перед едой, словно чего – то, опасаясь, он, закрыл двери на металлический крючок…
Несмотря на трудный день, он ел без аппетита и вспоминая сегодняшний поход, повторял: «Да… Медведь где – то там, в вершине пади, и наверняка у него там берлога. Не будет же он ложиться на зиму, на снег… И поэтому, завтра с утра, я пойду туда, к берлоге, и постараюсь его добыть. (Он даже в мыслях старался избегать слова – убить). Сегодня, я уже был рядом с ним и может быть, он даже учуял меня, а если не напал, то значит тоже боится и это уже уравнивает шансы».
Доев кашу, он ещё долго отдувался, вытирая пот, пил чай в жарко натопленном зимовье. Свеча, оплывая, потрескивала, дрова в накаленной печке гудели, как в паровозной топке, за окном тускло белел снег, вобравший в себя крохи звёздного и лунного света. Серпик нарождающегося месяца появился в углу оконного прямоугольника и пустился в еженощный поход по тёмному небу….
Надо было ложиться спать…
Охотник расстелил старое ватное одеяло. Подложил под голову, свёрнутую куртку, покряхтывая влез на нары, лёг на спину, вытянулся так, что в спине хрустнули расправляясь позвонки, потом вспомнив сел, наклонившись вперёд, издали, задул свечу, глянул в наступившей темноте на печку, увидел сквозь отверстия в дверке, алые отблески затухающих углей, придвинул поближе к правой руке, лежавшее на нарах ружьё, выдохнул и лёг на лежанку, заложив за голову согнутые в локтях руки…
Он долго не мог заснуть, ворочаясь вспоминал предыдущие встречи с медведями и чем больше думал об этом, тем ярче, в его душе разгорался страх. Скрипнула половица, пробежала по подоконнику мышь, и он вздрагивал, и сердце начинало часто – часто колотится в груди.
«Неужели, я так его боюсь – в который уже раз спрашивал он себя. Или у меня от усталости и жизненных неудач истерика началась? Ведь я раньше в лесу ничего не боялся и один ходил в тайгу, не имея оружия и даже охотничьего ножа. Почему это, сегодня со мной происходит?..
Он перевернулся с боку на бок, поудобнее устроился на жёстких нарах и продолжил свои размышления…
- Воистину познание умножает скорбь, а значит и страх последствий поступков. Страх возник только после того, как я узнал множество историй, когда медведь нападал и убивал человека. И особенно запомнился рассказ о том, как медведь растерзал трёх охотников, ночующих под навесом у костра… А главное в то время, рядом с ними были собаки, которые ничего не почуяли до самого последнего момента, так осторожно подкрался сумасшедший зверь… Возможно это охотничьи легенды. Но теперь, когда ты это знаешь, - это уже не имеет значения. Важно, что тобой владеет страх, который ты должен преодолеть или убить – всё равно…».
Так он разговаривал сам с собой, анализируя ситуацию…
Ему вспомнился Бамовской приятель, который со слезами на глазах, говорил, что боится зимой медведей – шатунов и потому, не ходит в тайгу даже на белку. Слёзно уговаривая брать его с собой, приятель повторял: - Вдвоём нам ничего не страшно…
… Среди ночи охотник просыпался почти в ужасе - ему казалось, что кто – то ходит вокруг зимовья… Но это ветер скрипел, раскачивая деревья неподалёку, толкался порывами в дверь, скрёбся в окно и гудел в трубе…
Обессиленный, охотник засыпал ненадолго и вновь в страхе просыпался...
Проснувшись часов в семь утра окончательно, он уже не ложился больше. Ещё в темноте развёл огонь в печке, напился чаю, осмотрел Жучка. Тот наконец встал, пошатываясь поскуливая, попросился на улицу и через какое – то время возвратился, постанывая как человек, лёг на прежнее место.
– Ничего браток! – уговаривал собаку хозяин – потерпи и пойдёшь на поправку. Вот видишь – ты уже и пить начал.
Жучок, действительно, не отрываясь вылакал чашку воды и после этого облизнул морду…
Как только солнце показалось из – за горы, охотник вышел из зимовья и направился вверх по пади, навстречу ветру, дующему с северо-запада. «Мне это на руку – подумал он – не будут ни лишних запахов с моей стороны, ни звуков…»
Ветер гнал по небу зимние, низкие тучи, просыпая на землю мелкую снежную крупу, то поштучно, то горстями…
Охотник шёл к берлоге, и он уже точно знал, что медведь лежит там, в норе и ждёт его прихода.
Но человек, так утомлён был ночными кошмарами, так устал от раздумий о будущем, что с облегчением шёл туда, где может быть, его ждала внезапная смерть…
Подойдя к тому месту, откуда вчера он начал делать проверочный круг, охотник постоял, подумал, и не торопясь, пошёл напрямик, в сторону издалека видимой вершины огромной лиственницы, стараясь держаться северо-восточного склона. Пройдя метров двести, он вдруг заметил впереди себя, цепочку следов и понял, что это следы медведя. Ступая ещё осторожнее, он свернул чуть в сторону от медвежьей тропы, поднялся повыше по склону и держа в поле зрения следы, озирая окрестности, медленно пошёл вперёд…
В какой – то момент, он наконец увидел берлогу, сердце его стукнуло и бешено заколотилось, разгоняя кровь по телу. «Ага, вот она где! Надо же, совсем на виду - прокомментировал он для себя и быстро скинул рюкзак. Достав топор и держа ружьё наизготовку, он отступил за бугор прикрывающий вид на берлогу…
- Вот так! - разговаривал он сам с собой. - Теперь, как учил Александр Владимирович, надо срубить подходящую ёлку, обрубить ветки покороче, в форме ерша и приготовится к встрече – он шепотом проговаривал это, по привычке, вслух. Охотник почти бегом возвратился назад, в ложбинку, где раньше заметил островок молодых елей. Срубил одну, толщиной в руку, и высотой метра в три. Обрубив ветки сантиметров на тридцать от ствола, он закинул елочку на плечо и двинулся к берлоге. Шёл и сожалел, что рядом нет любимого и надёжного друга, Жучка и думал, что ему надо этого медведя добыть в одиночку, тем самым на все последующие времена победить в себе страх, перед единственной опасностью, которая отравляла его жизнь в тайге.
Он уже участвовал один раз в охоте на берлоге, но тогда рядом с ним были люди, был опытный медвежатник, у которого на счету было около двадцати добытых медведей.
Но сейчас, он боялся и волновался, и чем ближе подходил к берлоге, тем больше сомневался в своих силах. «А стоит ли рисковать? Ведь если, что случится, ему из этих мест попросту не выбраться. До города около пятидесяти километров, а это день пути в хорошем темпе»
Если честно, то он не верил в эту ёлку, что она сможет задержать разъяренного зверя, но так писали в книгах, так говорил опытный медвежатник.
«Ну что же, посмотрим – думал охотник. Это всё равно лучше, чем шурудить внутри берлоги простой палкой…»
Последние пятьдесят шагов он шёл уже очень медленно. Слух был так напряжён, что на мгновение у него закладывало уши, и больно вибрировала перепонка…
Тогда он останавливался, переводил дух, до галлюцинаций вглядываясь в чело берлоги, находившееся от него под острым углом…
… До берлоги оставалось не более десяти шагов, когда оттуда с рёвом, взметнулась, громадная медвежья голова, с торчащими ушами, которые в обычное время, почти не видны…
От неожиданности охотник выпустил из рук еловый ствол себе под ноги, крутанул ружьё с плеча, и оно, как влитое застыло на уровне глаз.
Охотник и ружьё слились в одну линию, в одну пружину, способную ударить или уклониться – как потребует обстановка. В следующий момент, зверь выскочил из норы и развернувшись вправо, всплыл на задние лапы, вырастая многократно…
И увидел матёрый медведище, проживший на земле более десяти зим, в последний раз: необъятную тайгу, белую заснеженную землю, склон, уходящий и теряющийся в крупном сосняке, шумящую под ветром зелёно –серую чащу в вершине, чёрную фигуру стреляющего человека, сноп огня из левого ствола… И почувствовав громовой удар в голову, словно тяжёлое бревно упало, зверь не успел уже услышать гулкий, раскатившийся мелкими осколками эха по окрестностям, звук выстрела – всё уже кончилось на земле для него и в нём…
…Охотник увидел, как после выстрела, зверь дёрнулся, словно по чудесному заговору, проглотив отравленную пулю, сгорбился на миг, расслабленно заколыхался, опадая всем громадным, сильным телом, студенистой массой одетой в меховую, чёрную шубу, повалился на снег, затрясся мелкой дрожью, раскрылся медленно, подставляя незащищённый живот следующему выстрелу…
…Человек не поверил случившемуся, долго ещё стоял выцеливая правым стволом туловище зверя, расстелившегося перед ним, вмявшегося в снег, мгновенно уменьшившись в размерах.
Так, простоял он секунд десять, длившихся для него почти вечность, ожидая возможного нападения, привыкая к происходящему…
К уже произошедшему…
Затем, чуть опустив ружьё, всё ещё в полной готовности, сделал вначале пол шага, потом шаг, потом ещё и ещё, по дуге подходя к медведю ближе, ближе…
Наконец, человек понял, что медведь мёртв, но держа ружьё наизготовку, вытянул ногу в резиновом сапоге, ткнул носком округлый, мягкий, мохнатый бок и уже косной, мёртвой материей отозвалась неподвижная, черная на белом, туша…
Охотник увидел в короткой шерсти крутого лба, точно между глаз, темно – алый, заполненный блестяще жидким черно – красным крошевом, кружок пулевого отверстия, чёрные струйки крови, вытекающие из влажно – парных ноздрей, застывшие навсегда в неподвижности маленькие глазки с тёмными зрачками, невыразительно отражающие утраченный навсегда мир…
Охотник вдруг почувствовал слабость в ногах, волной, начавшейся в животе и скатившуюся вниз – пот выступил на его лице, судорога тошноты тряхнула грудь и горло, и он, отступив на два шага, отвернувшись, опершись на ружьё двумя руками, согнулся. Волна отвращения заставила его широко раскрыть рот и глаза – его вырвало и мгновенно ослабев, он вытирая слёзы, выступившие на глазах, повалился ничком на снег, уронив ружьё, обхватил голову руками повторял растягивая фразы… - Ну, вот и всё! С этим покончено… И слава Богу!..
… Минут через десять, он, успокоившись, вспомнил, что ему говорил Александр Владимирович: - В берлоге могут быть ещё медвежата, поэтому не спеши, обязательно проверь…
Он принёс брошенную ель, сунул её в чело метра на полтора вглубь, уперся в противоположную стенку, повращал внутри налево и направо и успокоенный вытащил – берлога была пуста…
Любопытство в нём разгорелось и тогда он, вынув из ножен, острый как бритва, длинный охотничий нож, держа его наизготовку сполз по песчаному грунту внутрь норы.
Убедившись, что там пусто, развернулся вверх головой, удивляясь размерам медвежьего жилища, с хриплым рёвом, как мог быстро высунул голову наружу и вновь спрятался.
– Да – разговаривая сам с собой, резюмировал он свои наблюдения – медведь меня увидел и понял, что я один и меня бояться нечего…
Потом поджав под себя ноги, полежал на животе, положив голову на руки, представляя, как это делал медведь ещё полчаса назад и вдыхая запах мёрзлой земли, добавил: - Это его и подвело!.. – потом заулыбался и подумал: «Однако! Как быстро ты стал таким смелым!»
Ещё чуть посидел внутри, поглядывая на кусочек неба и голые вершины лиственных деревьев, видимых в отверстие берлоги.
Ещё через полчаса снег кончился, костёр весело трещал высоким пламенем, а охотник с ножом в руках свежевал тушу, сняв шкуру, срезал сало толстым в ладонь, слоем покрывающее бока и загривок зверя. Солнце то скрывалось за тучи, то вновь победоносно, длинными прямыми лучами упиралось в землю. Сосны шумели и поскрипывали под ветром, вспугнув кормившегося неподалёку глухаря. Пролетая над берлогой, он увидел маленькую, тёмную фигуру в шапке – ушанке, двигающую руками с окровавленным ножом, склонившуюся над большой, бело – красной тушей…
Охотник вернулся в зимовье в темноте. Тяжело дыша, сбросил полный рюкзак под навесом, постанывая, распрямил затекшую спину, отбил от снега сапоги, отрыл двери и в его грязную ладошку ткнулся нос Жучка – он давно уже ждал хозяина и слышал далёкий выстрел в середине дня.
Поджимая заднюю лапу, не ступая на неё, собака проковыляла к рюкзаку, обнюхала его, и шерсть на загривке поднялась дыбом.
Хозяин заметил это, погладил собаку и успокаивая, стал выговаривать: - Жучок! Жучок! Успокойся… Его уже нет! Его больше нет… Никогда не будет!..
Нарезав сало пластиками, охотник часть скормил оживающему Жучку, а часть, макая в соль, и заедая чёрствой, вкусной горбушкой, сьел сам. Потом привычно быстро и ловко растопил печь, поставил чайник со льдом на плиту, а сам прилёг на нары, потирая отяжелевшие веки и горячие, лоснящиеся жиром щетинистые щёки – съеденное лечебное сало напитывало организм теплом…
Проснулся он в первом часу ночи. Печь давно погасла, чайник выкипел почти до дна, в зимовье стало прохладно.
Широко зевая и прикрывая рот ладонью, охотник расправил рваное одеяло, укрылся второй половиной, накинув сверху ещё телогрейку. Засыпая, он сквозь приятную истому дремоты, вспомнил море, резиновый плотик, на котором так радостно качаться на тёплых волнах, подставляя солнцу лёгкое, загорелое тело, омытое солёной водой и солнечными лучами. Как приятно смотреть на высокое чистое небо, слышать гул прибоя и звонкие голоса, приносимые порывами ветра с песчаного пляжа…
… Охотник уходил из зимовья через неделю. Сало и мясо убитого медведя, он по частям перенёс от берлоги к зимовью и спрятал его в лёд, выдолбив в болоте, полуметровой глубины яму.
Жучок отъелся медвежьим салом, ожил, рана его затянулась розовой плёнкой новой кожи. Лапа по-прежнему болела, но он стал иногда, опускать её на снег и передвигался прихрамывая…
В ночь перед уходом, пошёл крупными хлопьями снег, и под утро навалило кругом, утопив все лесные звуки, в перинно – пуховом одеянии снегопада.
Идти было трудно, и пока охотник дошёл до гребневой дороги, то порядочно вспотел. Жучок вперёд не совался, но и не отставал, лишь изредка останавливаясь на время, слушал шуршание снежинок о стволы деревьев и ветки кустарников.
Выйдя на дорогу, охотник стряхнул с себя влажный снег, липнущий к одежде, и лишь только тронулся дальше, как за спиной, вывернув из – за поворота послышался низкий звук сильного мотора, а вскоре показался и грузовик. Чуть посторонившись, охотник уступил дорогу, но грузовик остановился и из кабины, молодой, широколицый шофёр, приоткрыв дверцу и став на подножку, крикнул: - Садись земляк, подвезу!.. – на что охотник заулыбался поклонился, приложив руки в рукавицах к груди, ответил, перекрывая гул мотора звучным голосом: - Спасибо друг! Я сам дойду. Тут недалеко – и ещё раз поклонился с благодарностью за предложение…
Шофер, увидев улыбку на его лице, что – то понял, улыбнулся в ответ и захлопнул дверцу. Двигатель взревел, преодолевая инерцию остановки и грузовик, чуть пробуксовывая, набрал скорость и вскоре скрылся за поворотом. И тотчас звук затих, укрытый снежной пеленой, повисшей в воздухе, ослаб, растворился в звуках метели и охотник с собакой пошли дальше…

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Е-майл: russianalbion@narod

1980- е годы. Ленинград.