Поездка на Байкал. рассказ журналиста.

Берег бурых медведей

Я решил съездить в Байкало-Ленский заповедник, сокращенно БЛЗ, но известно, что в России без бумажки ты никто. Отправился в правление БЛЗ в Иркутске…
Встретил меня, среднего роста человек чиновной наружности и я без лишних слов показал ему свое удостоверение сотрудника иркутского телевидения. Затем рассказал, что давно мечтаю побывать на севере Байкала, осмотреть места, поговорить с людьми, а потом сделать киноочерк или даже документальный фильм.
Директор, несмотря на свою внешность, оказался милейшим человеком: тотчас написал мне рекомендательное письмо, отпечатал его, вручил и пожелал легкого пути, но предупредил, что места глухие, медведи, дорог нет.
Я успокоил его и сказал, что я в тайге человек не новый и потому буду осторожен, ибо осторожность – доблесть храбреца. Директор этот афоризм записал, пожал мне руку, и повторил дружелюбно улыбаясь: «Хорошо сказано!»
В тот же день, я заехал в аэропорт, купил на завтра билет до Онгурен и приехав на дачу, стал собираться. В общем, у меня обычно все готово: рюкзак, лесная одежда, резиновые сапоги, котелки, кружки, ложки, брезент, топор маленький и легкий. По дороге, уже сойдя с автобуса, зашел в магазин и купил продуктов: рыбных консервов, крупы, сахару, чаю, хлеба, сухарей. В те времена в магазинах ничего больше и не было. Тушенка, мясо, масло только по карточкам или по блату – жизнь была нпростой…
Придя на дачу, на электроплитке вскипятил чаю, а потом долго сидел и сосредоточенно глядел в окна с южной стороны: на дачные домики, на речной залив, обрамленный зеленым, сосново-березовым лесом, на темно – синее небо…
Незаметно спустились сумерки и из зарослей на берегу залива, раздалось птичье пение. Похоже, было, что соловей налаживает трели, но я знал, что здесь соловьёв нет – климат не тот...
Когда надвинулась ночь и гулким эхом разнелись негромкие разговоры из соседних домиков, я собрал рюкзак, проверил и вновь упаковал фальшфейер,- большую спичку сантиметров тридцать длиной и диаметром три сантиметра.
На конце этой спички был запал, который надо было чиркнуть о спичечной коробок. Тогда появляется яркое белое пламя как от фейрверка, только больше и ярче. Этим приспособлением я собирался отпугивать медведя, если он набросится на меня.
Беда была в том, что я ни разу не зажигал эту спичку и знал о ее работе только по описаниям. Конечно, тут больше был момент психологический, но для человека бывалого и этого достаточно В крайнем случае, при мне были топор и нож..
Лег спать рано, долго ворочался и не мог заснуть - хотя все последние годы я ходил по тайге один и казалось, что ко всему привык. И всё – таки, так далеко я ещё не забирался и тем более в одиночку.
Байкало – Амурская магистраль, или в просторечии – БАМ, на которой я проработал почти полтора года – не в счёт - там всё-таки был дом, собаки и люди в посёлке, в десятке километров от сейсмостанции…
По карте я видел, что от посёлка Онгурены до мыса Покойники, не такое уж большое расстояние. Но это ведь тайга и неизвестно есть ли там хотя бы тропы…?
Уже задрёмывая, я подумал, почему мыс назвали – Покойники? Может быть потому, что когда – то там было большое кладбище и первопроходцы увидели скелеты умерших людей во множестве? А может быть оттого, что Байкал в заливе за мысом, намного спокойнее чем в открытом море? Размышляя так, я незаметно и крепко уснул…
Утром, нагруженный тяжёлым рюкзаком сел на первый автобус у ворот дачного поселка, и поехал в аэропорт.
Приехал за час до вылета, зарегистрировал билет, прошел досмотр и маленькая стюардесса в темно-синем форменном пальто, в шапочке с кокардой, провела нас почти через все взлетное поле, к двукрылому Ан-2, стоящему рядом с вертолетами.
Еще раз проверив билеты она пожелала доброго пути двум летчикам в крошечной кабине и ушла…
Моторы взревели, летчик за штурвалом вырулил на взлетную полосу, получил разрешение на взлет и дал газу. Самолетик, трясясь на стыках бетонки пробежал сотню метров, незаметно оторвался от земли, поднялся повыше и, сделав разворот, повернул в сторону Байкала. В окно была видна накренившаяся далеко внизу земля, портовские строения, большие серебристые самолеты около здания аэропорта.
Потом внизу замелькали поля и зазеленевшие уже листвой перелески. Где-то справа был виден морщинистый водоем – дул боковой ветер. Пассажиров было немного и все сидели по отдельности и молчали, да и гул мотора перекрывал все звуки.
Ещё в аэропорту я узнал, что предстоит посадка на острове Ольхон. Это почти ровно посередине Байкала.
Иногда самолет потряхивало порывами ветра и несколько раз мы попадали в воздушную яму и тогда, сердце казалось подпрыгивало к горлу, в противоположном падению направлению, а руки судорожно вцеплялись в поручни тесных сидений. Я бодрился, иронично объясняя этот инстинктивный страх повторял про себя: «Инстинкт».
Вспомнил, что когда-то, такие падения доставляли радость приключения – но те времени прошли…
Ближе к Байкалу щетинящиеся деревьями холмы стали выше и круче и где-то внизу, иногда, змейкой взблескивала речная вода бегущая в сторону озера. Наш биплан, летел над тайгой вдоль Ангары и вдруг, в какой – то момент я увидел в иллюминаторы просторы темно – синего громадного озера – это был великий, чистый и холодный Байкал…
Мотор мерно гудел и казалось, что как елочная игрушка на невидимой нитке, наш Ан-2 висит в воздухе над безбрежными просторами земли, - с одной стороны синело озеро, а с другой поднимались таёжные хребты, уходящие за горизонт…
Незаметно, серо-белыми отвесами обрывистых берегов, приблизился безлесый, каменистый остров.
Перед посадкой под спаренными крыльями мелькнула гряда холмов с невысокими гранитными скалками на их спинах. Потом самолетик снизился, стукнул колесами о землю, пробежал по полю, развернулся и моторы смолкли.
Штурман – он же стюарт, открыл тонкие игрушечные дверцы «салона» и мы, по очереди спрыгнули на землю.
Было холодно, ветрено и неуютно. «Полетим через пятнадцать минут» – сообщил штурман и летчики ушли в аэропортовский барак, греться.
Я сел на рюкзак неподалеку от самолета и огляделся.
Почти все пассажиры – буряты летели до Ольхона. Нас осталось всего двое. Молодой бурят в полупальто, которое раньше почему-то называлось «москвичка», показал мне на крутые склоны ближнего к острову берега и коротко произнёс: «Онгурены там». Я всматривался угадывая, пока он не добавил: «Отсюда не видно»…
Сам Ольхон напоминал гористые степи Монголии и глядя на таинственно-древний пейзаж, я поверил в легенду, что Чингисхан родился здесь и был ханом окрестных мест, перед тем как был избран на курултае, где-то далеко отсюда на реке Ононе, ханом всех монголов.
Ольхон - место ветреное, безлесое с широкой степью на скалистых холмах.
Я невольно вспомнил Крым, где тоже испытал ощущение древности, присущее ранее очень обжитым и населенным местам…
Вскоре пришли летчики, мы вновь влезли в Ан-2 и полетели…
Через полчаса приземлились в Онгуренах…
Когда я вышел из самолета, меня поразило тепло, солнце яркое и тишина. «Умели же раньше выбирать места для деревень» – вдруг подумал я невпопад.
В углу лётного поля паслись коровы, а в другом углу стоял домик, который и был зданием аэропорта. Узнав, когда через неделю самолетик улетает в Иркутск, я попробовал взять билет заранее, но бурятка-кассир наотрез отказалась это сделать и предложила прийти за билетом в день вылета…
У неё же, я попытался узнать, как мне идти до заповедника, но она ничего не могла сказать о дороге на мыс Покойники, только всплеснула руками и ответила загадочно: -Ой! Это очень далеко, туда можно только на моторной лодке попасть. Потом посоветовала зайти в лесхоз…
Я насторожился. Придя в контору лесхоза, я застал там молодого бурята Витю, который коротко рассказал, о том что до Покойников идти дня четыре, но сегодня, примерно через час он на мотоцикле поедет на хутор, в двадцати километрах от села и подбросит меня, а дальше уже придется идти пешком.
Я был готов к этому…
Потом, я спросил про местных медведей и Витя, весело рассказал и показал шрамы на животе – последствия нападения медведя.
Дело было так – начал он блестя раскосыми глазами. - Мы с моим племянником Лёней, пошли за ягодой в ближнюю тайгу. Шли и весело разговаривали, как вдруг, увидели на дороге медведицу с медвежатами. Заметив нас, медведица встала на дыбы и начала принюхиваться, а медвежата быстро влезли на ближнюю лиственницу.
После этого, медведица опустилась на четыре лапы и бросилась на махах в нашу сторону. Я и Леня кинулись убегать, зная, что такая встреча ничего хорошего для нас не сулит!
Лёня был чуть впереди, а я приотстал, потому что со мной была мелкокалиберная винтовка, которая болталась за спиной на бегу.
Медведица быстро меня настигла и когда я повернулся к ней, она как боксёр нанесла удар правой лапой, винтовка отлетела в сторону, а я повалился и потерял сознание то ли от удара, то ли от страха!
Когда очнулся, то лежал на спине, а страшная морда зверя нависла надо мной с открытой пастью, в которой торчали длинные желтые клыки. Медведица хотела вырвать мне живот, но я инстинктивно выпучил его, а когда пасть сомкнулась, то наоборот втянул. Зверь только чуть порвал кожу и вновь собрался меня куснуть. Когда она снова открыла пасть и снова сомкнула его, я уже сознательно, вначале выпучил живот, а потом его втянул. У медведицы снова не получилось вырвать из меня кусок.
В это время, я услышал, как от испуга за меня закричал Леня и медведица бросив меня, кинулась на него. Она настигла племянника в несколько прыжков и куснула его за ногу, а он чтобы не потерять равновесие, вцепился ей в мохнатые уши. Потом, уже встав, чувствуя как по животу течет кровь, я увидел, что Леня висит на медведице, а она мотает головой пытаясь его сбросить. И казалось, что он катается на медвежьей голове, как на качелях!
Я шатаясь огляделся и увидел на обочине мелкашку, которая была уже заряжена. А подняв голову увидел, что медведица наконец сбросила с себя Леню и кинулась на меня.
Я тоже инстинктивно вскинул винтовку и выстрелил с расстояния пяти метров, прямо ей в голову. Медведица резко затормозила, но не упала и долго стояла, словно не веря в произошедшее!
Потом она медленно развернулась и так же медленно побрела в лес. Медвежата быстро спустились с дерева и побежали за ней…
Все это случилось так быстро, что я не успел испугаться, но Леня от страха и боли просто рыдал и что-то бессвязно бормотал размазывая кровь и слезы по лицу. Позже выяснилось, что медведица укусила его за бедро и потому, он повис у неё на шее.
Племянник сильно испугался и плакал от пережитого страха и боли. Кровь текла из пораненного бедра и уже намочила штаны.
Я сам, окрововленный, обнял его и повел назад, в сторону деревни…
..В течении рассказа Витя напоил меня чаем и ещё раз показал шрамы от клыков медведицы на животе.
Я качал головой, удивлялся, хотя знал, что в тайге бывают самые невероятные и драматичные происшествия!
…В конце разговора, Витя предложил мне ночевать в лесхозе на обратном пути и показал, где висит спрятанный ключ от входных дверей. Он был дружелюбен по характеру, а когда я показал удостоверение с иркутского ТВ, он уверился, что все делает правильно.
Я прошел главной пустынной улицей вдоль деревянных домов, вышел за околицу с другой стороны, не встретив на своем пути ни души.
«Да! – думал я. Это тебе не город, и даже не райцентр».
Остановившись сбросил рюкзак на траву, прилег на обочине дороги и стал ждать…
Было немного грустно и непривычно – я здесь один во всем мире, а те, кто скрывались в домах или работали где-то на колхозных фермах, не знали меня и не хотели знать…
Чуть погодя в тишине тихого солнечного дня, где-то далеко в деревне застрекотал мотоцикл и вскоре, я увидел Витю на «Восходе», мелькающего среди кустарников, растущих вдоль дороги.
Затормозив около меня, он сдерживал мотоцикл как норовистого коня, пока я садился на заднее сиденье. Тронулись и я понял, что мотоцикл этот приспособлен для одного человека, а двое, да еще с увесистым рюкзаком, - уже исключение. Я пытался балансировать, помогая Вите удерживать равновесие, и все равно мотоцикл «рыскал» от одного края дороги до другого.
Но я всегда считал, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Да и Витя, в конце концов, приспособился, и мы сообща удерживали «Восход» в колее. Однако мне это стоило определенных усилий, и потому, я ничего не замечал вдоль дороги и ничего не запомнил.
Через полчаса мы въехали в небольшое поселение, которое казалось заброшенным хутором. Здесь тоже дул ветер, как на Ольхоне, и тоже было безлюдно…
Остановились...
Витя, вместе со мной вошел в избу и что-то сказал женщине-бурятке на бурятском языке. Я уловил только слово корреспондент и понял, что он представил меня. Потом Витя заторопился и сказал, что увидев здесь «фермеров» уедет.
Потом, этот добродушный и общительный человек попрощался со мной и ушел по направлению к другому дому.
… Женщина долго смотрела на меня молча, и я тоже молчал. Потом, она перешла на русский и предложила чаю. Когда я согласился и подсел к столу накрытому изрезанной клеенкой, из комнаты осторожно вышли маленькие дети - буряты и блестя черными глазенками, не мигая и не отрывая взгляд, смотрели на меня как на чудо.
Женщина налила мне чаю из чайника, долила молока, отрезала пару ломтей от самоиспеченного круглого хлеба, и из шкафа достала чуть подсушенную соленую рыбину.
Это был омуль и я с аппетитом все съел, расспрашивая женщину о здешней жизни. Она рассказала, что муж пастух, пасет здесь телят - в Онгуренах большая, животноводческая ферма…
Вдруг, в дом вошел русский мужик: рыжий, высокий, и нескладный, в грязной куртке из болоньи. Это доказывало, что в лучшие годы он жил в городе – сельские люди всюду здесь ходят в фуфайках, иначе в ватниках. Мужик поздоровался, назвал себя Сергеем, и спросил: куда я хочу идти. Я сказал, что мне надо добраться до Покойников. Сергей почесал голову и предложил подвезти меня к чабанам, на пастбище.
- Там ты заночуешь, а утром пойдешь дальше. Но я смогу поехать туда только вечером – добавил он. Я согласился.
- Зайди ко мне часов в шесть вечера, и мы поедем - завершил разговор Сергей и не прощаясь вышел…
Было три часа дня. Я поблагодарил его и сказал, что ровно в шесть зайду…
Чуть погодя, поблагодарив молчаливую хозяйку, и выйдя на улицу подумал, что на Байкале вот уже несколько часов, а Байкала еще близко не видел. У меня было три часа времени, и я спросив хозяйку, как пройти к Байкалу, отправился по дороге навстречу ветру, дующему мне в лицо.
Здесь, как и везде вокруг была каменистая степь, с серыми камнями кое-где торчащими из земли и зелено-серой травкой, чуть пробивающейся из этой скудной земли.
Слой гумуса здесь был очень тонок еще и потому, что траву за лето и осень начисто съедали овцы, коровы и лошади.
Только в речных долинах спускающихся с горных перевалов, торчащих серыми громадами на горизонте, этот культурный слой достигал высоты одного метра. Даже на крутых склонах гумус был толще и потому, там росли деревья, а не только трава. Здесь же, кое-где торчал дрожащий, чахлый кустарник, ежившийся под порывами холодного ветра с Байкала…
Выйдя на берег, я увидел дугообразную линию прибоя, услышал мерный шум зеленоватых волн с пенно-белыми гребешками. В маленьком затоне, спрятавшись от ветра, стояла моторная лодка, которую затащили сюда через широкую галечную косу.
Передо мной расстилался величественный и по-весеннему открытый всем ветрам Байкал – легендарное озеро-море, самый глубокий внутренний водоем в мире. Его глубина больше полутора километров и в пучине вод, где-то ближе к середине, под водой прячутся отвесные обрывы, покрытые слоем многолетнего ила.

Знакомого гидрогеолог рассказывал, что несколько лет назад во время подземного землетрясения, миллионы тонн ила обрушились с крутых склонов на дно и вот уже несколько лет, там в глубине, стоит не осевшая муть. Я поежился, представляя этот глубинный мрак, поплотнее закутался в одежды, и лег на прохладную гальку, промытую и обработанную за тысячу лет байкальских бурь и штормов. Светлое небо из бездонной своей глубины, задумчиво и равнодушно смотрело на меня, затерянного в просторах тайги, степей и воды…
«Как человек одинок! – подумал я. - Но в обычное время он этого не замечает, жмется поближе к сородичам, сбивается в стаи и живет бок о бок с другими в деревнях, в поселках, городах и городах. А вокруг природа – дикая или полудикая, которой дела нет до человека! Не было человека, появился человек, исчезнет человек! Какое ей, вечной, дело до таких мелочей!?
…Кажется, я задремал, потому что когда в очередной раз открыл глаза, то увидел, что солнце опустилось из зенита ближе к горизонту и почувствовал усилившуюся похолоду.
«Надо возвращаться» – подумал я, и быстро зашагал назад к домам…
…Сергей и его жена Настя, приехали сюда с полгода назад, из Качуга, районного центра, стоящего на Лене, довольно далеко от Байкала. В доме их почти не было вещей; на кухне стоял стол и обшарпанный шкаф, а во второй половине кровать, покрытая ватными одеялами, без покрывал. Я присел на шатающийся стул и Настя с любопытством рассматривала меня чуть раскосыми глазами.
Это отличительная особенность местных жителей – чуть бурятский разрез глаз, выдающиеся скулы, и желтоватый цвет кожи. Раньше в России говорили: «Поскреби русского и увидишь татарина». Здесь же можно сказать: «Поскреби местного жителя и увидишь бурята». Со временем выработался особый генотип, который и стал называться – сибиряками. Я и сам был таким, чего скрывать…
Сергей, пока заливал бензин в бак, пока выводил мотоцикл на дорогу рассказал, что они здесь недавно, что «убежали» из Качуга спасаясь от пьянства, что здесь собираются разводить телят и вырастив, сдавать их государству и на этом зарабатывать.
Наконец мотор завелся, и мы поехали. Дорога была плохая, а кое-где ее совсем не было, и мне приходилось идти пешком, пока Сергей один, преодолевал такой участок…
Наконец выехали на край большой долины – раскинувшейся на несколько километров от предгорий Приморского хребта до Байкала. На зелёной ровной луговине, кое-где блестели большие лужи прозрачной воды.
Сергей показал мне длинные деревянные корыта, сделанные из половинок стволов, расколотых повдоль и положенные одно в стык к другому. Это подобие водовода, уходило к подошвам гор, на вершинах которых еще лежал снег.
- Снег тает – объяснил Сергей – вода по этим деревянным корытам бежит вниз на луга и стоит здесь до лета. Поэтому, от влаги вырастает высокая сочная трава, на которой пасётся скот. Корыта делают, срубая большие гнилые внутри деревья. Таких там много – он махнул рукой в сторону лесных склонов. Водоводов тут несколько и они тянутся на километры, иногда почти до перевала…
Тут мы увидели впереди избу, изгородь и несколько лошадей, привязанных к ней. - Пастухи уже в доме – проговорил Сергей неуверенным голосом и остановил мотоцикл метрах в пятидесяти. - Чтобы лошадей не беспокоить - добавил он. И мы пошли в избу.
Войдя, мы поздоровались и на нас изо всех углов серьезно смотрели пастухи-буряты. Видно было, что они Сергея не очень уважали, а меня видели впервые и насторожились. Обращаясь к широколицему, приземистому буряту, Сергей словно оправдываясь сказал: - Вот корреспондент телевидения, добирается до БЛЗ, подбросил его тем более, что у меня дела… Бурят спокойно и молча выслушал его, шагнул мне навстречу и протянул руку: - Алексей!
Я тоже представился и разряжая обстановку спросил: - Могу я у вас переночевать?
Алексей не торопясь ответил: - Конечно! Проходи, снимай рюкзак. Спать будешь здесь - он показал рукой на пустые нары у стены.
Пока я устраивался, снимал куртку, доставая спальник, Алексей и Сергей вышли, о чем-то переговорили, и Сергей не попрощавшись со мной, уехал – было слышно, как затарахтел его мотоцикл. Алексей вернулся и предложил мне: - Садись за стол. Мы будем ужинать.
Я стал доставать продукты, но он махнул рукой: - Это спрячь.
Пастухи за это время завели генератор стоящий где-то во дворе и мигнув пару раз, над столом зажглась яркая лампа.
В доме запахло яичницей – и действительно, скоро на столе стояла большая сковорода с жареной рыбой и разбитыми сверху яйцами. Я вспомнил, что ел такое блюдо на Ангаре, когда в детстве гостил у бабушки в деревне.
Алексей, который судя по всему был здесь старшим, нарезал ломтями большую круглую булку ржаного хлеба и поставил на середину большую алюминиевую тарелку, с чем-то сероватым и жирным.
- Это жир нерпы – пояснил он – вареный.
Я попробовал - жир припахивал рыбой, был солоноват, но вкусен, и конечно питателен. Все молча стали есть, а я еще и говорил. Рассказывал, что давно хотел здесь побывать, что был на севере Байкала, на БАМе, что хочу сделать фильм об этих местах, но не знаю удастся ли…
Все слушали и молчали. Только Алексей поддерживал беседу.
- Места тут хорошие – начал он.
Кто-то убрал пустую сковороду, хлеб, жир. И разлил по кружкам чай.
- И мы всегда жили здесь хорошо и вольно. Климат тут хороший.
Наш скот пасется на лугах почти до Нового года. Тайга тут хорошая. Есть зверь, есть орехи, есть ягоды. В Байкале много рыбы и нерпы. Мы всегда ели много жира рыбы, мяса и потому были здоровы и сильны. Но последнее время, нам стали все запрещать. Охотиться нельзя, рыбачить нельзя, нерпу стрелять нельзя. А что же можно? – Алексей сделал паузу.
Все пастухи-буряты, внимательно слушали, но их скулистые, с раскосыми глазами лица, ничего не выражали – азиатская невозмутимость.
- И выясняется – продолжил Алексей – нам можно только работать скотниками и возиться в навозе, выращивая скот для государства, за гроши… Он посмотрел на лица вокруг, и закончил: Это нехорошо… Это не по-человечески…
Я внимательно слушал и понимал, что он во многом прав, что к свободным людям так нельзя относиться…
- А теперь устроили еще заповедник,- продолжал Алексей - закрыли, заняли наши самые лучшие пастбища, перегородили тайгу. Это заповедник, а это ваши угодья, и снова получилось так, что все лучшее отошло государству, а все худшее оставили нам. Мы писали письма, жалобы, но нам никто толком ничего не объясняет, а говорят - это приказ сверху. Но тот кто на верху, тот не знает наших нужд, наших забот. Почему он нас не выслушает!?
Алексей закончил и посмотрел на меня. Другие тоже повернулись ко мне. Надо было отвечать…
- Я во многом с вами согласен - всупил я. - Политика чиновников тут неумная, а может и хуже. Но ведь такое сейчас во многих местах происходит. Я сам охотник и вижу, как у охотников отнимают все права, а остаются одни обязанности. Взносы надо платить, в охотхозяйства надо отрабатывать определенные дни, путевки – если они есть надо покупать, но придет время охоты, иногда ни разу за осень в лес не выедешь. То - то не так, то это. А ведь кругом много инспекторов и охотоведов. Они тоже есть хотят и им тоже надо деньги платить. И они за тобой охотятся, как за зверем и рады, если поймали…
Поэтому и браконьеров много - кому захочется через эти чиновничьи рогатки пройти. Зверя много, а охотиться нельзя. Вот и гибнет зверь от эпизоотий, потому что его расплодилось так, что уже и кормиться всем трудно. Два года назад кабаны вдруг все заболели, и вымерли - туши валялись по тайге почти в каждом распадке. А ведь могли разрешить стрелять во время охоты. Ведь это не так просто к зверю подкрасться и убить. Это ведь не корова, в огороде привязанная...
Слушатели покивали мне, но иногда я ловил себя на мысли, что они не понимают о чем я говорю, частью из-за плохого знания русского, частью потому что были далеки от моей ситуации. Просто у них были другие проблемы. Только Алексей был внимателен и вникал в сказанное…
Разговор сам собою закончился, и чабаны стали играть в карты, переговариваясь по-бурятски. Я устал, начал зевать и Алексей, на правах хозяина, предложил мне ложиться спать, что я и сделал не откладывая…
… Как только кто-то из пастухов утром зашевелился, а было около шести часов, я тоже проснулся, оделся, сходил на улицу, собрал рюкзак… Алексей на мои вопросы, как мне сейчас идти к мысу Покойники, ответил, что довезет меня на мотоцикле до берега, а там тропа.
Я поклонившись сказал всем спасибо, и мы вышли.
Над вершинами байкальского хребта плыли стада туманно-серых туч. Ветер подгонял их с востока на запад и я стал опасаться ненастья или дождя, но Алексей подбодрил меня.
- В это время года дожди здесь очень редки. С утра может быть иногда и сырой туман, потом все расходится и к вечеру солнце. А вообще тут много солнца и весной особенно. В учебниках пишут, что как в Ницце и засмеялся…
- В Ницце не был?- шутливо спросил и не ожидая ответа, закончил: - Но погода здесь солнечная – это точно...
Я с рюкзаком за спиной влез на заднее сиденье, и мы поехали прямо по луговине, без дороги, объезжая водяные лужи…
Через несколько минут подъехали к берегу. Алексей достал из кармана куртки мятую тетрадку в клетку и стал рисовать схему моего пути к Покойникам. Попутно он комментировал нарисованное. Про первую речную долину он сказал, что это была хорошая площадка для выпаса телят и овец, но сейчас туда нельзя, там заповедник. Потом он нарисовал слева от берега озера круг и перечеркнул его поперек.
- Это – сказал он – древняя каменная стена или изгородь, давно
разрушенная, но хорошо видимая с воды. Может быть это межевая изгородь, а может быть часть древнего загона для скота.
Он глянул на меня. - Ведь здесь когда-то жили многолюдные племена.
На мой вопрос откуда он все это знает, он ответил, что окончил исторический факультет в Улан-Удэ в пединституте, и какое-то время преподавал историю в школе, а сейчас решил вернуться к пастушеству и стал колхозным бригадиром.
- Вы русские должны знать, что сделали для нас бурят много плохого, хотя я как историк понимаю, что не все русские виноваты, а только глупые чиновники в государственной власти... Я кивнул соглашаясь - это так…
Алексей продолжал чертить схему:
- Следующая речка очень дикая. Там ущелье и придется часть пути идти берегом, прыгая с камня на камень. Ночевать будете – он почему-то перешел на вы – в зимовье. Оно тут. Ходу туда около восьми часов… Назавтра пойдете дальше, но там местами тропа пропадает, и надо обходить скалы и склон по берегу. Дальше начнется лес, который подходит прямо к берегу и там уже тропа.- Он посмотрел вдаль, вдохнул и закончил.- Ну, вот и все. Счастливого пути. Если пойдете обратно пешком, заходите…
Мы пожали друг другу руки и я тронулся в путь, а он сел на мотоцикл и быстро уехал. «Хороший человек Алексей» – подумал я и стал вглядываться вперед, представляя, что меня ждет там, за ближним горизонтом.
… А «там» меня ожидало уже буквальное одиночество. На фоне громадного водного пространства и объема, мощных, то заросших лесом, то засыпанных камнем горных склонов, я почувствовал себя букашкой, муравьем, ползущим по безлюдной земле.
Мне вспомнился рассказ моего соседа по самолету, который летел с Севера. Он рассказывал, что испытал психологический шок, когда впервые увидел северное сияние. Он говорил, что почувствовал себя одинокой мышью на гигантских пространствах тундры, не в силах объяснить, кто и как делает это чудо природы.
Здесь, я тоже был одинок, но это не было шоком, а просто констатацией факта. И я не испугался, а скорее обрадовался. Предыдущие годы, пришлось много времени проводить в лесах, и потому знакомо было чувство ответственности, но и чувство облегчения, которое испытываешь, оставаясь наедине с природой: равнодушной, настороженной или угрожающей, в зависимости от нашего внутреннего состояния.
И я привык подчиняться природным ритмам, погоде, условиям жизни. И живя так, часто начинаешь испытывать чувство восторга и преклонения перед величием и соразмерностью природы!
Здесь и сейчас, тоже все зависело от меня и потому, я стал внимательнее, осторожнее, приготовился к испытаниям. Мой опыт лесного жителя подсказывал, что здесь - где сухо, солнечно и есть вода чтобы пить, есть лес чтобы сделать костер когда станет холодно, есть продукты чтобы есть, - нет причин для паники и беспокойства. И вдруг, я вновь почувствовал внутри себя покой и радость, связанные всегда с ощущением свободы, которую испытываешь в такие моменты единения с природой.
Когда ты рядом с людьми или среди людей, ты знаешь, что они «другие», а ты отдельно. А здесь, я был частью всеобщего, объединился со всем сущим и это было хорошо.
Еще одна картинка вдруг всплыла в памяти: фотоплакат, на котором индеец стоит с копьем в руке, полуголый, настороженный, но какие же спокойные и уверенные у него глаза, как сосредоточенно и внимательно он смотрит на мир?!
Я пытаюсь описать мои чувства, а мое тело в этот момент двигалось, глаза всматривались в детали ландшафта, сердце работало ровно и сильно...
Узкая тропка вилась по склону неподалеку от берега. Часа через полтора тропа свернула налево, чуть в гору и я понял, что здесь берег стал крутым и обрывистым и потому, тропка выбрала более легкий путь.
Чуть погодя, я попал на широкий горный луг и пройдя еще немного, перелез, перебрался через каменную стену – вал. Со временем, стена из валунов рассыпалась от высокой середины к краям, но гранитные валуны и булыжники сохранили форму и стена действительно была хорошо заметна издали.
Направление этой разрушившейся стены шло вдоль луговины и она, исчезая впереди и позади меня, удалялась в обе стороны к краям большой поляны. Я стал гадать, что это быть когда-то.
«Может быть граница между владениями разных хозяев или даже разных племен. А может быть, это была часть древнего загона, в котором древние люди держали прирученных лошадей, коров и овец. Может быть – страшно вообразить – здесь пралюди построили поселок, а эти камни служили стеной, защищающей их поселение…»
…Тропа спустилась вниз и вышла на прибрежные луга, с кое-где торчащими из земли серыми валунами. Над лугом возвышались, заросшие кустарником и одинокими соснами, склоны прибрежного хребта, а справа расстилалась водная темно-синяя равнина Байкала, морщащаяся небольшими волнами. Противоположного берега из-за тумана не было видно.
На траве, щеткой торчащей из земли, кое-где видны были тропинки пробитые за многие годы пасущимся скотом, а чуть подальше, виднелись две овчарни – деревянные строения в форме восьмиугольников с низкой дощатой крышей, спускающейся от центра к краям.
Я заглянул в одну из них и увидел, что овчарни на полметра заполнены навозом, засохшим и покрывающим всю поверхность помещений. «Наверное буряты пасли здесь еще год-два назад много скота, а сейчас здесь заповедник» – понял я.
За большим лугом теряясь в песчано-галечных отмелях, шумела чистая холодная речка. На берегу, под ветками сохнущего кустарника я развел костерок, вскипятил чай, пообедал и немножко поспал, завернувшись в спальник – было прохладно.
Дальше тропа пошла почти рядом с береговым обрывом, и часа через два вышел на луг, а за ним снова была река. Речная долина уходила вверх и там, превратившись в узкое ущелье прорытое водой в скалах, скрывалась среди скальных утесов. Место было таинственное, мрачное, неприветливое. Тропа вдруг пришла на край обрыва и внизу, я увидел скачущую по камням воду. «Ого-го! – Наверное, я шел по звериной тропе, которая и привела к обрыву. Но как звери могли преодолеть этот обрыв? Странно и немного страшно». В поисках тропы, пришлось какое-то время идти вниз по течению шумной речки и когда обрыв сошел на нет, по большим береговым валунам, осторожно перешел речку, шумно текущую где-то внизу под камнями.
Погода переменилась. В проёмы белых облаков, появилось темно-синее небо, заблестело солнышко, заиграл отраженным блеском повеселивший Байкал. Прибрежный хребет придвинулся к озеру, и казался мне гигантской театральной кулисой. Почти ровные, наклонные луговины у воды, кое-где на склонах гигантская кулиса гор, синеющие на гребнях и в затененных долинах леса, - все это напоминало мне фотографии Тибета. «Очень похоже на тибетские святые места и здесь на Байкале, словно ожила малая копия Тибета…»
Зимовье открылось мне неожиданно. Устало шагая по озерному пляжу, покрытому плоским, круглым, почти черным галечником, поднял голову и увидел в глубине бухточки, аккуратный домик, чуть приподнятый на сваях над землей.
Я почти побежал к зимовью и с облегчением сбросив потяжелевший к вечеру рюкзак, вошел внутрь. Это был уютный, чистый сухой дом, с хорошей печкой и нарами, пристроенными к боку печки. В стеклянное окошко, с видом на береговую линию, светило заходящее солнце и почти сразу за домиком, крутой, береговой склон уходил вверх. А на берегу, у воды в низине, росла зелёная трава.
Было тихо - ветер остался где-то за поворотом берега. Я прогулялся по травке, чувствуя летящую легкость в плечах после рюкзака, и увидел выкопанные кем-то ямки в земле. Присмотревшись, заметил следы оленей-изюбрей, которые тут, на виду у зимовья, устроили солонец. «Дикие места – улыбаясь, радовался я. – Олени может быть и сегодня придут» - и сев на землю стал осматривать склоны…
Постепенно наступили сумерки. Я «внедрился» в избушку, набрав на пляже, замечательно красивом, ровном и черном как городская мостовая, веток и веточек выброшенных штормами на берег, развел огонь в зимовье, вскипятил чай, разложился на нарах и слушая потрескивание угольков в гаснущей печке, заснул крепко и надолго…
Проснулся на рассвете. С воды, шумевшей волнами за стенками дома, на берег наплывал серый туман. Я вылез из спальника, сходил на улицу, вернулся и растопил печку – в домике было прохладно. После, поставив варить кашу, подрагивая всем телом прошел к воде, умылся чистой холодной водой и назад уже вернулся бодрой рысью – сон помог восстановить силы, а ледяная вода пробудила тело.
Скоро каша была готова. Я поел, вскипятил чай, попил горячего и прилег на нары. И так мне стало тепло, свободно и уютно, что задремал и проспал около часа. Когда открыл глаза, то увидел в окошко яркий солнечный свет, услышал шум волн, почувствовал приятный запах сухого, теплого дерева в зимовье. «Да тут жить хорошо – подтвердил сам себе, - но надо идти. Сегодня может быть, я дойду до Покойников».
Идти было легко и приятно. Я любовался озером, солнечной дорожкой на волнующейся маслянистой блестящей поверхности, вглядывался в линию горизонта впереди, задрав голову осматривая скалистые вершины на гребне склонов. Идти было легче, тропа стала шире, протоптанной, но я понимал, что здесь, по этой тропе ходят только дикие звери.
Вглядевшись, различил следы медвежьих лап и чуть погодя, увидев медвежий помет прямо на тропе понял, что здесь ходит медведица с двумя медвежатами. Место было такое пустынное, дикое, что вдруг подумалось: может быть медведица с малышами идет где-то впереди меня, и я могу на нее выйти неожиданно.
Остановившись, достал из бокового кармана рюкзака фальшфейер и пошел, держа его в руке. Тропа, то поднималась, то опускалась вниз, и каждый раз, я ожидал, что с очередного гребня на тропе, увижу перед собой зверей.
Но все обошлось. Тропа, вскоре разделилась надвое, потом еще и еще, и потерялась. Склон придвинулся к воде и становился все круче. В поисках исчезнувшей тропы я вдруг оказался очень высоко, почти над спускающимся вниз, обрывом. Пришлось по крутяку, осторожно сойти к воде и по большим валунам, вдоль реки долго обходить громадные скалы, уходящие вверх, в синее небо. Валуны были в человеческий рост, идти по ним было тяжело. Приходилось прыгать, балансировать, хвататься руками за каменные выступы.
Пройдя так несколько километров, я наконец вышел на тропу, которая шла по краю леса, подступающего здесь почти к самой воде. К тому времени солнце поднялось и растопило туман. Сверху повеяло теплом от нагретых серых скал, торчащих из склона, то тут, то там. А ниже сосновый, чистый лес, с моховой подстилкой поверх корней, запахом хвои и кустами багульника, с проклюнувшимися уже бутончиками розово-фиолетовых цветочков.
- А что там за горными вершинами – спрашивал я сам себя. – Надо
будет обязательно туда сходить, ведь где-то там, за хребтом, берет начало одна из самых крупных рек России – Лена. Странно, но ее исток образован природой совсем рядом с громадным природным водохранилищем чистой пресной воды..
Я шел и так рассуждал про себя, когда вдруг, с озера раздался звук лодочного мотора, а вскоре появилась и сама лодка с людьми. Она плыла вдоль берега и люди вскоре заметили меня. Мотор сбавил обороты, и лодка повернула к берегу. Я помахал рукой. Моторка подошла к берегу метров на тридцать, но было мелко и один из мужиков, в длинных резиновых сапогах, спрыгнул в воду и побрел ко мне.
Я ждал. Достал рекомендательное письмо и свое ТВ-удостоверение. Мужик, выйдя из воды, взобрался на метровый береговой обрывчик и подошел ко мне. Представился: - Егерь заповедника Василий… (фамилию я сразу забыл). Я показал документы, объяснил, что иду в заповедник, и имею рекомендательное письмо директора заповедника. Строгий тон Василия сменился на нормальный человеческий: - Вам тут немного осталось до базы, километров семь-восемь. Мы перегружены, поэтому взять вас не можем, но на обратном пути прихватим! – проговорил он, переминаясь с ноги на ногу. Я сказал, что пойду пешком. Василий, неловко повернулся и прыгнув вниз, зашел в воду и подходя к лодке, начал что-то громко и неразборчиво объяснять сидящим в ней. Я не дослушал и зашагал по тропинке…
Действительно, через час, пройдя через чистый сосновый лес, вышел на галечный берег, поворачивающий далеко влево, и там в глубине бухты увидел серые, дощатые крыши нескольких домов.
«Пришел! – с облегчением констатировал я, и присел отдохнуть. - Надобно дождаться егерей» - подумал я, достал из рюкзака спальник и лег, завернувшись в него. Солнце светило сквозь чистейший, прозрачный воздух и Байкал лежал у моих ног огромной глыбой холодного хрусталя, неподвижный, но живой, чуть дышащий глубинной прохладой…
Я заснул… Проснувшись через час, полежал слушая необычную, почти вечную тишину, рассматривая противоположный берег Байкала, закрытого высокой синей тенью от заходящего солнца. Потом поднялся и пошел в сторону метеостанции, которая наверное приютила и егерей. Кстати, судя по всему, место где я дремал и было мысом Покойники…
Метеостанция – несколько домов в глубине большого залива, стоит здесь уже давно. Это поселение, после Онгурен было крайней точкой проникновения человека на север байкальского побережья. С другой стороны озера находился Нижнеангарск, а во времена БАМа появился Северо-Байкальск, город железнодорожников. В десятках километров от Северо-Байкальска, в нашу сторону, находится полузаброшенное село Байкальское, а промежуток, между этим полузаброшенным поселением и метеостанцией составляющий около двухсот километров, никем не заселен. Тут, на мой взгляд, и располагается страна чудес, в которой все возможно: от мест появления инопланетян до следов стоянок древнего человека и остатков городищ скифов, или предшествующих им племен.
И эта «страна» дикой природы со временем расширяется.
В этом заключен парадокс (географический и исторический). В конце двадцатого века людей, живущих далеко от городов и поселков, становится все меньше. Еще раньше, путешествуя по таежным дебрям, я часто находил места покинутых людьми поселений, а то и стены полуразрушенных домов, или отдельных изб. Куда, почему ушли люди из тайги? Эта тема отдельного рассказа.
Однако и по сейчас, сохранилась память о некогда существовавшей тесной связи жителей двух берегов Озера. Тогда роднились, брали невест с берега на берег, были знакомы лично почти все жители противолежащих деревень и поселков – зимой переезжая Байкал на лошадях, а летом гребями или под парусом.
Тема эта чрезвычайно интересная для социологов и этнологов. Она кроме всего прочего показывает понижение уровня социализации, несмотря на возрастание технических возможностей…
Но я отвлекся…
Встретил меня метеоролог Гордеев, - здоровенный молодой мужик, увидевший меня в окно своего дома и вышедший на крыльцо. Он поздоровался, я представился. Мы немного поговорили о моем путешествии сюда. Потом Гордеев предложил мне располагаться по-хозяйски в маленькой избушке, стоящей поодаль от домов метеостанции и базы заповедника, показал мне, где дрова, где топор-колун, сказал, что с вечера надо печь протопить, а то ночами бывает холодно. Я вселился в темноватую избушку, и вновь почувствовал себя одиноким.
Когда я рубил дрова, ко мне подошел новый человек. Это был начальник егерей Матюхин, среднего роста мужик с рыжей бородой и насмешливыми глазами на круглом русском лице. Я рассказал, как я добирался до метеостанции, сказал о фальшфейере, о медвежьих следах. Он качал головой, улыбался, и когда я заговорил о следах, добавил: - Да, этого добра здесь хватает. Там – он показал рукой на безлесые поляны на склонах, темнеющего за предгорьями хребта, - иногда одновременно можно видеть по пять-шесть пасущихся медведей.
Он рассказал немного о себе, что живет здесь с семьей, женой и маленьким сыном, что окончил пушной техникум в Иркутске, проработал до этого охотоведом в Забайкалье, в Читинской области, что здесь около года. Я в свою очередь рассказал о себе, что я прилетел из Ленинграда, что уже лет пять работаю на иркутском ТВ внештатным автором, что по моему сценарию сняли фильм о глухарях, который очень часто показывали на всю страну…
- Заходите вечером – пригласил он. – Я вас познакомлю с ребятами - егерями, с женой и сынишкой. Завтра у него день рождения - четыре года и мы баню растопим, а потом пообедаем все вместе.
Я поблагодарил, сказал, что хочу в оставшееся время сходить в лес, осмотреться…
Разгрузив рюкзак, я оставил все в домике и пошел в сторону горушки, торчащей чуть впереди высокого хребта, в верхней трети которого еще лежали поля белого снега, а на гребне виднелись толстые снежные сугробы. Напомню, что когда я улетал из города, там распускали зеленые листочки молодые березняки, окружающие дачный поселок. Здесь же весна, казалось, только начиналась – деревья стояли голые, березово-осиновые рощи просматривались насквозь. В окрестностях метеостанции весь лес был давно вырублен, и заросли молоденьких лиственных насаждений чередовались с полянами.
Пройдя не торопясь через эти «рощицы», начал взбираться на холм. За полчаса, поднявшись довольно высоко, я остановился на небольшой, плоско вершинной скале и огляделся.
Зрелище было ошеломляющим! Воздух был прозрачен, и абсолютно чист и потому, видно было все вперед и по сторонам на многие десятки километров. Внизу, казалось совсем рядом, виднелись крыши метеостанции, дуга залива, а дальше, открывался огромный Байкал, раскинувшийся налево и направо на сотню километров. Где-то посредине озера из воды торчали спины Ушканьих островов, а дальше другой берег, водные долины и вершины которого укрыты глубокими снегами, до самой воды. Панорама величественная, почти космическая. Мой взгляд охватывал расстояния в сотню с лишним километров. Я вглядывался в бинокль в эти безбрежные пространства, пытаясь увидеть следы деятельности человека и не находил их. Видел только белые снега и темнеющую на громадных пространствах склонов безбрежную тайгу. Величие и масштабы увиденного подавляли меня. «Это ведь надо же, какая она огромная земля! Какой маленький человек, и его следы на этих просторах. Сколько зверей больших и маленьких, невидимо живут на этих склонах, в этих долинах, падях и распадках».
Байкал, полосой студеной, хрустально чистой воды разделял два берега, протянувшись на шестьсот с лишним километров с Севера на Юг. Ширина его здесь было километров сорок-пятьдесят, а глубина около полутора километров. «Если бы откачать всю воду, то на дне байкальской впадины я видел бы каждую морщинку, каждый камень».
Я потряс головой приходя в себя, отделываясь от своих фантазий…
Возвратившись на базу часов около восьми, пошел в гости в егерский дом. Меня встретила улыбающаяся, приветливая жена Матюхина. Она весело смеялась на мои слова о том, что я не ожидал встретить здесь женщин, а тем более детей.
- Ну что вы – говорила она. – Это ведь нормально. Это же не Северный полюс. Нас тут десять человек. Общество - и снова засмеялась. Она предложила мне чаю и я с удовольствием принял из ее рук кружку с горячим напитком. Егеря – а их было кроме Матюхина еще трое, сидели чинно, чувствовали себя немного неловко, но вскоре мы разговорились и неловкость исчезла. Василий рассказал, что он пошел сюда после армии, что всегда хотел поработать егерем. Второй егерь средних лет – Николай, сказал, что он сам из Косой Степи, совсем недалеко отсюда, что у него жена и двое детей и что раньше он работал лесником. Третий егерь отмалчивался, но я узнал, что он с побережья Байкала и что у него какие-то проблемы с молодой женой. Детей он не имел.
Матюхин рассказал мне вкратце о заповеднике, что их лесничество, которое называется «Берег Бурых Медведей» только часть большой охраняемой территории, что создание заповедника, это попытка сохранить байкальскую природу в первозданном виде, что у них идет спор с бурятскими властями и местными жителями по поводу мест выпаса скота, и разрешения охоты на озере и в окрестных горах. Они уже заставили переехать отсюда из заповедника, знаменитого на весь Байкал «Бурмистра» или Бурмистрова, легендарную личность. Я вспомнил, что мне о Бурмистрове восторженно рассказывал мой знакомый геолог, который бывал здесь и был с ним знаком.
Были проблемы и с туристами, которые прилетая в Онгурены приходили сюда вдоль побережья и через Солнце - падь уходили на Лену, а там спускались на плотах или на лодках до Качуга. «Сейчас мы им дорогу перекрыли, делаем сторожевой пост в долине – Матюхин назвал речку, через которую я переходил на пути сюда. - Сегодня мы нашего человека туда переправили. Пусть поживет там, пока в палатке, а потом, летом мы там кордон построим… Работы очень много…
А я вспомнил грустные глаза, бурята Алексея, пастухов, и подумал, что и у бурят проблем с заповедником тоже много.
Допив чай с вкусным голубичным вареньем, которое варила сама хозяйка из здешних ягод, поблагодарив всех за встречу, я пошел к себе в избушку, ночевать.
В домике было тепло и даже жарко, и я на минуту приоткрыл двери. Холодный воздух низом проник внутрь, а я зевая, расстелил на нарах спальник, приготовился, и перед тем как лечь вышел на улицу. Огни в домах уже погасли, и в темной тишине наступившей ночи, видны были серые силуэты человеческих построек.
Я загляделся на звездное небо, где посередине небосвода хорошо была видна широкая полоса звездных скоплений, протянувшаяся через небесный свод. Я знал, что это наша галактика «Млечный путь». Отыскав «звездный ковш» - созвездие Большой Медведицы, отсчитав семь расстояний от края ковша нашел Полярную звезду и убедился в очередной раз, что Север находится на севере от меня.
«Все нормально – думал я. - Жизнь продолжается. Люди живут везде. И здесь тоже. А проблемы и испорченные отношения между соседями, есть в любой точке мира. Где-то их больше, где-то меньше, но они есть. А у меня впереди ещё несколько интересных дней…»
Я вернулся в зимовье, закрыл двери, дунул и погасил огонь в лампе-коптилке, влез в спальник, поворочался устраиваясь поудобнее вспоминая длинный сегодняшний день, и незаметно уснул, крепко и глубоко…
… Проснулся от детских голосов, доносящихся с улицы. В зимовье было темно, но когда я открыл дверь, то солнечный свет хлынув снаружи, почти ослепив меня. Увидев меня, два, одного возраста мальчишки, остановились настороженно наблюдая за мной.
Я сказал: - Привет - но они смущённо промолчали, не готовые к таким неформальным отношениям с взрослым, бородатым дядькой. Я сходил на берег Байкала, увидел две лодки, стоящие далеко от воды, на деревянных полозьях, вошел в воду, помыл руки, лицо и шею, и вытираясь, вернулся в дом. Дети сопровождали меня любопытными взглядами, и один из них, осмелев, спросил: - А Вы дяденька здесь живете?» – и показал на избушку. - Да я здесь живу – в тон ему ответил. – И буду еще жить несколько дней. А тебя как зовут? – спросил я. И он ответил: - Женька, а его, его зовут Юрка...
- А меня зовут дядя Володя – представился я. Оба мальчика
нерешительно приблизились к домику.
- Заходите, заходите - пригласил я, но Женька отказался, опасливо глянув в сторону дома. Я не закрывая двери, стал собирать в рюкзак продукты и снаряжение для сегодняшнего похода и вскоре услышал крик жены Матюхина. - Женька домой! – Завтракать...
Оба мальчишки разошлись по домам, а я вспомнил годовалого Сашку, на дальней сейсмостанции, расположенной далеко от поселка Тоннельный, на БАМе. С ним, с Сашкой, я играл в доме, когда зимой приходил туда на охоту и жил у Сашкиных родителей – операторов сейсмологов. С той поры прошло несколько долгих лет…
Ну а здесь, на Байкале, я решил сходить в первый раз в окрестности метеостанции, познакомиться со здешней тайгой. Перед уходом зашел предупредить жену Матюхина, что я ушел. Самого Матюхина уже не было - он ушел к егерям, которые жили в зимовье, метрах в двухстах поодаль, за лиственничным леском. Вчера, проходя мимо, я заметил, что на веревке, около дома висели полуметровые, серые от соли и полувысохшие, распоротые повдоль рыбины. Несколько штук почему-то были наполовину оборваны, а то и вовсе осталась висеть одна голова. Жена Матюхина предложила мне такую же рыбину, я взял и поблагодарил…
С Байкала веяло прохладой, хотя солнце висело над озером и отражалось в темных его водах широкой дорожкой жидкого серебра. Светило было за спиной и я по привычке запомнил это, чтобы на обратном пути, в незнаком лесу знать приблизительно хотя бы в какой стороне света находится метеостанция, то есть «мой теперешний дом».
Идя немного в гору, преодолел предгорья, обогнул горушку на которую взбирался вчера вечером, и вышел к речке, торопливо скачущей по камням, то растекаясь широко по светло-серому галечнику, то собираясь в омуты, просвечиваемые до дня солнечными лучами. Смешанный лес, сменился кедрачом. Речная долина, поднималась зигзагами вверх, а на крутых склонах, то тут, то там сквозь пушистую, зеленую хвою кедров торчали серые скальные выступы. Высоко над головой, виднелись края обрывистых, крутых склонов, с снежной каймой на самом верху. Там еще лежал снег.
На поворотах, река размыла берега и образовала широкие, галечные отмели. Я пригляделся и заметил широкую тропу, промятую среди круглых камешков. Нетрудно догадаться, что это медвежья тропа, иногда переходящая по мелким местам с одного берега на другой.
«Ага! – насторожился я. - Вот тут и ходят бурые медведи на кормежку вниз по речке, а потом в места дневок, наверх. Или на-о-бо-рот» – проговорил я вслух и тихонько рассмеялся, внимательно вглядываясь в прибрежные заросли.
Тропа была торная, то есть часто хоженая и я решил повернуть назад. От греха. Место было глухое, чаща очень близко подходила к речному руслу… Мелкая галька на берегу, не сохраняла отпечатка следов и потому, было видно что проходили медведи, но какие они, не определить: крупные или поменьше, медведицы одиноко гуляющие по тайге, или это медведица с медвежатами. А она в это время попадает на встречного человека без предупреждения.
Спустившись на километр - полтора, по речной пади, я решил пообедать.
Остановился на берегу, под крутым склоном, опускающимся с другой стороны речки. На нем, после таяния зимней наледи, осталась громадная глыба зеленовато-молочного льда, повисшего над рекой на стволе кедра, как на стержне. Эта глыба оттаяла со всех сторон и получилось своеобразное ледяное эскимо, высотой метров в пять и толщиной в три-четыре метра.
Любуясь на это чудо природы, развел костер, подвесил котелок с речной водой над огнём и увидев зеленую стрелку дикого чеснока, на русловом обрыве сорвал растение, потом нашел второе, третье и попробовав на вкус, почувствовал чесночный запах. Чай закипел, я заварил его ароматной цейлонской заваркой, снял с огня, и, устроившись тут же поудобнее принялся есть.
В лесу иногда бывают удивительные минуты покоя и самоудовлетворения, которые в таежных походах приходят как награды за тяжелый труд и испытания…
Светило яркое солнце. Чистый, пьянящий ароматами весенний воздух освежал легкие. Пахучий чай, зеленые стрелки дикого чеснока, солоноватый вкус нежного соленого хариуса возбуждали аппетит. И потом я был свободен, здоров и весел. Я достиг своей цели, добрался до легендарного места – мыса Покойники, и чувствовал себя здесь как дома!
Согласитесь, что это немало. Даже присутствие сильных и опасных хищников, в округе не пугало меня, а вбадривало…
После обеда, закинув рюкзак за плечи продолжил путь вниз по течению речки. Вскоре, речной поток вывел меня из границ пади и в просветы деревьев, я вновь увидел Байкал. Тут речка собралась в одну силу, набрала скорость и плотной тяжелой струей спрыгнула с гранитной, плоской глыбы и вспучиваясь пузырями образовала омут под водопадом.
«Заметное место» – подумал я и посидел несколько времени, на плоском гранитном валуне рядом, вслушиваясь в непрекращающийся шум падающей воды. Можно даже сказать, что я медитировал здесь, на время, отдалившись от сиюминутности и суеты происходящего. Я думал о вечности, о временах, когда вся эта красота только рождалась, устанавливалась… «Святое место – размышлял я. -Тут хорошо сидеть часами, размышляя о жизни и о судьбе». И как в воду глядел. Позже я узнал, что этот водопад и был «святым» местом для бурят, которые раньше, раз в год, приплывали сюда на лодках и устраивали здесь свой праздник - буряты на севере Байкала были шаманистами.
Позже, сориентировавшись по солнцу, учтя, что солнце прошло за это время определенный путь, я отправился в сторону озера и вскоре вышел на берег. Немного пройдя вдоль берега, увидел в начале небольшое болотце, образованное когда-то, поднявшееся и затопившее береговую впадину штормовой водой, а неподалеку на трех деревьях – засидку, скрадок для охотников. Я догадался, что это природный солонец, а в скрадке прячутся, или прятались – поправился я, охотники. Вспомнил рассказы байкальских охотников, которые говорили о десятках изюбрей собирающихся на морянах ранней весной. В это же время олени часто посещают солонцы, лижут соль и даже едят соленую землю.
С Байкала дул холодный ветер, солнце клонилось к закату, и я подумал, что мне пора на метеостанцию, там сегодня праздник…

На метеостанции было «многолюдно». Как только я вернулся, меня пригласили попариться в бане, стоящей во дворе матюхинского дома. Раздевшись в предбаннике, я открыл двери и нырнул в жаркую полутьму парилки. Василий, предложил мне березовый веник и плеснул в раскаленный зев печки ковшик горячей воды. Жар волной ударил в лицо, заставлял отвернуться и инстинктивно затаить дыхание. Потом я стал хлестать себя пахучим веником по спине, по плечам, по ногам.
Я люблю париться и могу терпеть сильный пар долгое время. Василий пытался со мной соревноваться, но не выдержал, выскочил в предбанник. Я еще несколько минут нещадно бил себя веником задыхаясь в этом аду, а потом, выпрыгнув наружу увидел, что Василий выскочил из бани голышом и приседая, погружается с головой в озерные волны. Я тоже, прикрывшись полотенцем побежал в воду, осторожно ступая по камням, вошел в Байкал по пояс, и нырнул под набегающую волну, ощущая всем телом холодное жжение ледяной воды…
Впечатления незабываемое!
Быстро помывшись после ледяных ванн, мы оделись и вернулись в матюхинский дом, где уже накрывали на стол и суетились две разрумянившиеся женщины, а мужчины сидели и спокойно разговаривали. Дети, радуясь празднику пытались помогать матерям, но только путались под ногами. Мужчины говорили о Бурмистрове, чей пустой, заброшенный дом стоял дальше к северу от метеостанции, километрах в двадцати.
Бурмистр – как его здесь называли, был личностью легендарной. Появился он на Байкале лет тридцать назад, откуда-то с Украины – большой, сильный, веселый и уверенный в себе. Поселился здесь, вдалеке от людей, охотился и рыбачил и делал это удачно.
Сколотив какой-то капитал, он привез жену с Украины, выхлопотал разрешение построить дом на берегу Байкала подальше от поселений и с помощью нанятых на лето помощников, срубил громадную избу, в которую и вселилась вся семья. Вскоре, его дом узнали все коренные байкальцы. Он радушно и хлебосольно принимал гостей, налаживая хорошие отношения и связи с нужными, известными людьми. Он выписал из Японии какие-то супер сильные моторы на лодку, имел какие-то очень дорогие ружья и лучших охотничьих собак на побережье. Он развел скот, поставлял мясо в районный центр, в ресторан и в столовые, выделывал шкуры овечьи и звериные по каким-то новейшим технологиям. Он стал настоящим предпринимателем.
Но времена переменились, открыли заповедник, заставили Бурмистра переехать в Онгурены, где его не очень любили буряты. Удачливым людям нередко завидуют. Так было и с Бурмистровым.
Слушая эти рассказы, я подумал, что на обратном пути обязательно зайду к Бурмистрову и поговорю с ним. «Такие люди – думал я – нынче очень редко встречаются».
Между тем, стол был накрыт и нас всех пригласили садиться. Была на столе и бутылка водки, но главное, были соленые и маринованные грибы, соленые огурцы, моченая брусника и пирог с черникой. Мы выпили по рюмке за здоровье Женьки и стали закусывать. Матюхин вспомнил, как на их свадьбе с Леной – так звали жену, в Забайкалье, в егерской избушке ели и пили из пластмассовой посуды, а гости сидели на самодельных лавках.
- Зато потом, Лена ходила со мной в тайгу и когда попадался браконьер, то видя молодую женщину рядом со мной, он стеснялся вести себя грубо – Матюхин засмеялся.
- Когда появился Женька, всё конечно изменилось. Надеюсь, что скоро, когда сынок подрастет, мы снова будем вместе ходить по тайге…
Все смеялись. Незаметно разговор перешел на отношения с бурятами. Матюхин разгорячился.
- Они хотят жить так, как они жили до заповедника. Они жалуются, что у них отняли лучшие места, но ведь и тогда они бывали здесь очень редко. По весне стреляли нерпу на ледяных полях, да на солонцах зверя добывали. А сейчас они обвиняют нас в том, что мы не даем им пасти скот в лучших местах, пишут письма во все инстанции. Сейчас, пользуясь тем что нас мало, они проникают на территорию БЛЗ, охотятся там, но я этому положу конец. Закон для всех закон!
Я был с ним не согласен, но промолчал. «Заповедник дело хорошее – но надо было с людьми посоветоваться, где-то уступить и жить мирно, как добрые соседи. Вражда будет мешать всем».
Мне хотелось посмотреть и услышать обе стороны.
Гордеев – метеоролог – рассказал, как он скучал здесь когда приехал сюда, еще без жены и сына.
- Мне кажется – говорил он задушевно, - что иметь семью – это счастье. Сейчас, когда мы вместе, метеостанция стала моим домом, а не только работой. У нас есть корова, есть молоко для детей, заведем овец, будем иметь мясо и шерсть. А много ли человеку надо. Погода здесь хорошая, исключая штормы, а уж такого воздуха чистого, я нигде не видел. Конечно, жить здесь всю жизнь трудно - он вздохнул.
- Через четыре года наши сыновья пойдут в школу, и надо будет решать…
Один из егерей, самый старший по возрасту, засмеялся.
- Дети должны привыкать к самостоятельности. Я слышал в Англии, аристократы отдают детей своих в интернаты, чтобы приучить к мужской самостоятельности.
- Но мы не аристократы – вмешалась жена Гордеева, и все снова засмеялись…
За разговорами время шло незаметно. Когда попили чай и съели горячий пирог, за окнами спустилась ночь. Егеря ушли к себе в зимовье. Гордеевы ушли еще раньше. Я поблагодарил хозяев и тоже пошел к себе.
Перед расставанием, я сказал Матюхину, что завтра собираюсь на перевал, взглянуть на Лену. Матюхин рассказал мне путь, сказал, что там, наверху, стоит автоматическая метеостанция, чтобы я не удивлялся.
Придя к себе, я растопил печку и долго лежал на нарах, вспоминая все услышанное. Мне показалось, что Матюхин немного «тянет одеяло на себя».
«Ведь буряты жили здесь давно, они охотились, рыбачили, но ведь главное их дело – скотоводство. И потом, я вспомнил, как Матюхин ругал туристов и подумал, что туристы в большинстве народу хороший и что они с маршрутом, проложенным через заповедник, никому не будут мешать. Они ведь не охотники. Они даже не любят охотиться. Следить за порядком в заповеднике это одно, а запрещать и стоять на страже запретов – это другое».
Незаметно я заснул и когда проснулся, то в домике было темно – дрова в печке прогорели. Я встал, сходил на улицу, полюбовался на звездное небо, вернулся поеживаясь от прохлады и залез в теплый спальник.
Засыпая, я вспомнил засидку и солонец. Может быть сейчас там олени. Им здесь хорошо. Их никто даже не пугает…
… Проснулся рано. Собрал рюкзак, оделся и вышел на улицу. Было тихо и солнечно. В соседних домах, наверное еще спали. Тут, я в первый раз увидел корову, которая паслась за домом Гордеева, в огороженном пространстве. Когда проходил мимо изгороди, она подняла голову и долго смотрела мне вслед. А я направился в сторону Солнце-пади, по которой шла тропа на перевал.
Войдя в устье пади, увидел и залюбовался скалистыми склонами, круто поднимающимися к синему небу. На скальных уступах тут и там росли пушистые кедры и сосны. Из-под снежника, языком спускающегося с кручи, вытекал пенистый поток талой воды, беззвучно падая с большой высоты и скрываясь среди стволов хвойных деревьев на склоне.
Воздух был так чист и прозрачен, что очень трудно было определить расстояния до скал или отдельно стоящих там, в далёкой вышине, заметных деревьев.
Чуть погодя, склон пади по которому шла тропа, стал круче подниматься вверх. Справа, в каменистом русле, загрохотал, ручей. По пути я насчитал несколько пяти - шестиметровых водопадов, с шумящей белопенной струей. Еще выше, начался крупно-ствольный кедровый лес с стволами в два обхвата. Под деревьями лежали глубокие сугробы тающего снега и на этом снегу, тут и там виднелись громадные, вытаявшие следы медведей. Они были больше чем, поставленные вместе два моих сапога.
Но так мирно светило солнце, так беззаботно посвистывали маленькие птички в кронах хвойных гигантов, что я почти не обратил внимание, на опасность встречи с весенним медведем.
Держась поближе к речному руслу, я прошел через лес и вновь вошел на голый склон. Ближе к вершине перевала, тропа пошла по обнаженным гранитным глыбам, с хрустящей под сапогами корочкой мхов. Стало заметно холоднее. Появился кедровый стланик, и карликовые березки, пробивающиеся сквозь каменные щели.
Я устал, захотел есть и решил пообедать. Подойдя к очередному водопаду набрал воды, развел костер из сухих веток стланика и поставил кипятить чай. Пламя, почти без дыма, оранжевой занавесью поднималось вверх, лизало закопченный чайник, но тепла давало очень мало. Съев рыбные консервы с маслом и сухарями, попил горячего чаю и согрелся. Потом посидел, полюбовался скачущими, пенистыми струйками ручейка, стекающего вниз по крутой каменистой горке и отправился дальше.
Немного не доходя до перевали, тропинка вышла на голое место обдуваемого прохладным ветерком. Здесь, кроме ползучих мхов ничего не росло, а рядом со склонов пади, сползали снежники.
Взойдя на перевал, долго стоял осматриваясь. Байкала не было видно. Кругом лежали заснеженные вершины. Спереди располагалось плоскогорье, поросшее чахлыми деревцами, лиственницами. Достаточно далеко впереди, я увидел большой речной поток, по цвету напоминающий холодный свинец.
«Это Лена – понял я. А она здесь уже широкая».
Над рекой, на дальнем берегу поднимался холм лишенный растительности, ещё укрытый метровым слоем белого снега.
Идя дальше, поднялся на километровую высоту над озером и здесь был уже типичный пейзаж приполярной тайги - мох, карликовые деревца, холодно…
Жить здесь было бы очень неудобно. Тут, на вершине хребта, еще только начало весны, а внизу на берегу, теплее градусов на десять и совсем другая растительность.
Пройдя по заснеженной тропе вперёд, я вдруг увидел столбы метеостанции, окруженной, металлической проволочной сеткой – оградой.
«Это от диких зверей – подумал я. А может от туристов». Тропа, обогнув метеопункт, терялась в зарослях стланника. Под ногами похрустывал мокрый, недавно выпавший снег, который укрыл все следы, покрыл мох снежной пудрой и присыпал тропу.
Я глянул на солнце и подумал, что могу заблудиться в незнакомом месте и тогда, придется ночевать здесь. Конечно, хотелось помыть лицо в вершинной Лене, в самом ее истоке, но я решил не рисковать и отложить дальнейшее знакомство с Леной до следующего раза.
«Ничего – подбадривал я сам себя. - Я ее видел и это главное. А знакомство с истоками – это дело не одного дня».
Мне вспомнился один из БАМовских походов, уже в ноябре.
Тогда, переночевав с моим напарником Артёмом, - молодым тунгусом в снегу, при пятнадцатиградусном морозе и ветре, мы решили перевалить через двухкилометровой высоты хребет и спуститься в долину Муякана. Однако погода окончательно испортилась, пошёл снег раздуваемый ветром, и к тому же, я повредил себе ногу, поскользнувшись на заснеженных глыбах курумника. Ноги в резиновых сапогах начали подмерзать, но я упорно поднимался по осыпи всё выше и выше. Вслед за мной брёл усталый Артём…
Было четыре часа дня, когда я решил возвращаться к нашей предыдущей ночёвке, не дойдя до перевала несколько километров…
…Я до сих пор благодарю бога, что в тот день, он помог мне осознать тщету бессмысленного упорства. Одним словом, вопреки обычному своему правилу, - достигать цели во что бы то ни стало, я прекратил подъём и вернулся к старому кострищу, уже в сумерках. Мы переночевали ещё одну ночь мучаясь от холода, особенно под утро и когда возвратились на следующий день на сейсмостанцию, то узнали, что на другой сейсмостанции до смерти замёрз другой наш сейсмолог.
Он, уже под вечер пошёл от сейсмостанции в сторону далёкого бамовского шоссе, в темноте несколько раз провалился в заледеневшую, заснеженную речку и пытаясь развести костёр, умер от переохлаждения, так и не сумев согреться…
Этот случай. Я тоже запомнил на всю жизнь…
Так и в этот раз, я уговорил себя не рисковать бессмыслено и повернул назад, осторожно спускаясь с перевала по своим следам. Вниз идти было легче и быстрее. Я пересек кедровый лес посредине подъема, потом миновал ворота Солнце - пади со скалистыми кряжами с двух сторон, и попал в предгорный лес, с старой дорогой, петляющей среди неровностей холма.
В один момент, слева в чаще, которую дорога огибала стороной, вдруг послышался медвежий рык - рявканье. Я стал идти осторожнее, тщательно вглядываясь в заросли, но медведя не увидел. Видимо зверь услышал или учуял меня и сердясь свернул в сторону…
Времени оставалось еще достаточно и я решил немного пройти по лесной дороге вглубь прибрежной тайги.
Заросший смешанным лесом холм, продольными «волнами» похожими на заросшие овраги с пологими склонами, плавно спускался к озеру. Спустившись на дно такой «волны» я видел только верх гребня и когда поднимался, то видел и дно долинки, и противоположный борт.
Вот так, поднимаясь из очередной низины вверх, я вдруг увидел движущиеся лошадиные головы с серыми длинными гривами и хвостами. Остановившись как вкопаный, я замер совершенно неподвижно и лошади, а среди них были и два жеребенка, величиной с крупную собаку, подошли по дороге очень близко.
Но стоило мне пошевелиться, как лошади резко развернувшись, с топотом, на галопе быстро ускакали в лес, почти мгновенно скрывшись из глаз, в чаще.
«Ого-го – думал я. - Ведь это мустанги – дикие лошади. Они когда-то и где-то отбились от людей и одичали, стали жить в тайге, как жили их далекие предки».
Нечто подобное я наблюдал в Крыму, путешествуя с приятелем по яйле. Там, я увидел настоящего красного мустанга с черной гривой и с черным же длинным хвостом до земли – это было похоже на сказку!
«А все-таки, это красиво – рассуждал я, повернувшись и шагая в сторону метеостанции. - Эти лошади живут табуном. Они уже боятся людей, как своих природных врагов, как наверное так же, как боятся и медведей. Но в отличии от человека, для них медведи в здешних местах - главная опасность. Если, конечно, здесь нет волков».
… Придя на метеостанцию засветло, еще сходил к егерям в избушку, увидел оцинкованную ванну полную только, что пойманной рыбы – крупных хариусов-черноспинников. Егеря пожаловались, что рыба – эта главная пища здесь. Кругом полно зверя, но стрелять не разрешают.
- Если бы не рыба, хоть с голоду подыхай – невесело вздохнул старший по возрасту егерь. «Ого! – подумал я - а Матюхин поддерживает здесь дисциплину!»
Эту ночь я спал, как убитый – сильно устал поднимаясь на перевал...
Назавтра утром, я поговорил с Матюхиным о том, как мне выбираться в Онгурены. Он сказал, что может быть завтра, а может быть, послезавтра они поплывут на лодке в Онгурены по делам и подбросят меня. Однако, меня тревожило то, что мне надо было вылетать в Ленинград через четыре дня. Если я не уйду завтра пешком, то мне надо будет ждать лодку. Если же Матюхин не поплывет в Онгурены, я опаздываю на самолет в Питер...
Матюхин и команда, на следующий день садили картошку на плохо вспаханном поле, за метеостанцией.
Когда я посомневавшись, все-таки решил остаться и ждать лодку, то ненадолго собрался в лес. А когда проходил мимо работающих егерей, Матюхин подозвал меня и показывая в сторону склонов сказал: - Там, на маряне медведи.
Я долго всматривался в коричневые, едва заметные точки на горном лугу и Матюхин подозвал сына Женьку и попросил его принести двадцатикратный бинокль.
Когда я навел окуляры бинокля на зелёный склон и подкрутил фокусировку, то хорошо увидел медведицу и годовалого медвежонка, копающего что-то в прошлогодней серой травяной ветоши. Вдруг медведица забеспокоилась, задвигалась и бросилась по направлению к кустам, окружающим поляну. Переведя взгляд, я заметил там, в кустах третьего медведя. Его напугал злой выпад медведицы, и он стал убегать под гору, а потом видя, что медведица остановилась, продолжил свой путь к следующей поляне.
- Мы их там, на марях, часто видим, сразу по несколько штук - подтвердил Матюхин. Он сам посмотрел в бинокль и добавил: - Да! Хорошо видать!
Работники устроили перекур, а Матюхин стал мне рассказывать:
- Чуть раньше, в начале мая, когда лед на Байкале разойдется, буряты начинают добывать на ледяных полях нерпу. Они подплывают, подкрадываются к льдинам на лодках и стреляют, часто только подранив нерпу. Она какое-то время плавает, а потом уже погибшую ее пригоняет ветром к берегу и волнами выбрасывает на берег.
Медведи в это время спускаются с гор, и ночами ходят вдоль берега, учуют мертвую нерпу и гужуются всю ночь. К утру только обрывки шкуры, да пятно жира на гальке остается... Матюхин помолчал, посмотрел в даль. Он в душе был охотником, но вместо того чтобы добывать зверя, садил картошку и охранял этого зверя от выстрелов.
Думаю, что это в конце концов становится трудным испытанием…
Размышляя над этим, я не торопясь пошел по торной тропе в северную сторону, туда, где раньше жил Бурмистров.
Часа через два, я вышел на широкую поляну, посреди которой стоял большой дом. Часть крыши уже прохудилась, и была видна большая дыра, Окна были выбиты, и осколки стекла захрустели под ногами, когда я обходил дом вокруг. За домом был большой огород, и небольшая полянка, покрытая травкой, где стоял длинный деревянный стол, за которым иногда обедала вся семья и может быть гости.
Мне стало грустно. Здесь жили люди: любили, работали, рожали и растили детей, принимали гостей. Темными вечерами, нарушая тишину пустынного берега, стучал мотор генератора и в окнах горел электрический свет… Сейчас все это в прошлом - берег вечерами пуст и молчалив. Печально…
К вечеру я вернулся на базу. Подул сильный ветер и на берег из озерных глубин, побежали крутогривые полутораметровые волны, с гулом обрушиваясь на галечный берег. Я пораньше протопил печь у себя в избушке, поужинал и лег спать. Настроение почему-то испортилось.
Утром я проснулся от солнечного света проникающего в маленькое окошко домика. Сходил к озеру помылся и когда проходил мимо матюхинского домика, он сам вышел на крыльцо, и сказал: - Через час двинем в Онгурены. Собирайтесь...
Я обрадовался. Я немного устал от одиночества здесь среди людей, которые были заняты своим делом, а у меня такого дела не было. Я, конечно, делал записи всего того, что видел и слышал, но был один и может быть мешал обыденной жизни этих людей.
Я был здесь посторонним. И потом, я был не новичок в тайге и меня трудно было чем-то удивить. Может быть поэтому, видя, что я человек самостоятельный, независимый, меня никто не опекал - тут были какие-то свои рутинные работы, заботы…
Я до последнего не верил, что мы поплывем, даже когда лодку по полозьям скатили на воду, даже когда я со своим рюкзаком сел в лодку, даже когда я услышал, что мотор завелся и лодка, сделав плавную дугу, стала удаляться от домов…
Все оставшиеся в маленьком поселении махали руками. Я тоже махал, хотя уже рвался всей силой желания назад, в Онгурены, на Ан-2 и обратно в город.
С воды открывалась великолепная панорама гор. Лодка, словно плоский камень, брошенный твердой рукой, скользила по тихой, холодной-прозрачной воде. Я не видел дна, но понимал, что глубина под нами сотни метров и что горы, которые поднимались перед нами круто вверх над водой, так же круто могут уходить вниз под воду.
Прошли устья горных речек, через которые я проходил по берегу. Проплыла мимо большая поляна, посреди которой, протянулась длинная, разрушенная временем стена или изгородь из валунов, издалека смотревшиеся как песчинки…
Лодка, стремительно неслась по зеркальной воде вперёд и вместе, казалось застыла на одном месте. Только глядя на проплывающий мимо гористый ландшафт, понятно было что мы движемся с большой скоростью…
Чуть погодя пристали к пологой береговой луговине и пошли к палатке, которую установили здесь в день моего прихода на мыс Покойники, Когда я здесь проходил, ее ещё не было. В ней жил егерь, с которым я тоже познакомился. Матюхин о чем-то поговорил с этим человеком и мы снова поплыли, теперь уже в Онгурены. Часа за три-четыре, на быстрой лодке, преодолели много километров и после полудня, пришвартовались на краю Онгурен, неподалёку от деревенских выпасов.
Я попрощался с егерями, пожал руку Матюхину и пошел в начале в правление колхоза, на встречу с председателем. Не доходя до правления, случайно встретил своего знакомого из лесхоза, Витю на мотоцикле. Он, не заглушая мотора, поприветствовал меня, подтвердил, что я могу ночевать в лесхозе, в конторе и сообщил что он спешит… В бригаде у Алексея, где-то на склоне холма, медведь, поймал и задрал колхозного телка и он, едет собирать охотников для подкарауливания медведя, которого надо убить!
Закончив рассказывать эту историю, он вскочил в седло мотоцикла, мотор взревел, и Витя быстро укатил.
В правлении я застал председателя, который молча повертел перед глазами мое удостоверение, вернул его мне и стал рассказывать, что дела в колхозе идут неважно, что пастбищ стало меньше и если раньше можно было до декабря кормить скот на вольных лугах в устьях рек, то теперь там заповедник, и приходится на зиму готовить вдвое больше сена.
- Люди уезжают в Бурятию - говорил он. - Здесь даже охоту запретили. Люди не хотят так жить. А природу мы и сами могли бы охранять. Если бы тайга и земля были наши, то кто бы тогда уничтожал зверей и лес. Мы сами себе не враги – закончил председатель.
Я записывал его монолог, но сам не говорил ничего… Ситуация была запутанной, хотя внутренне, я был на стороне здешних бурят. Уж очень часто государство в лице чиновников, старались сохранять животных и леса, совсем не задумываясь о сохранности живших на этих землях людей…
Напоследок я спросил адрес Бурмистрова и председатель объяснил мне где его дом.
- Но Бурмистрова сейчас нет – заметил он. - Бурмистр где-то язву желудка лечит. А дочка дома – зайдите – проговорил он на прощанье.
В доме Бурмистрова меня встретила его дочь. Когда я показал удостоверение, она усадила меня за стол, показала фотографии, и даже подарила несколько. На одной, вся семья сидела за столом в палисаднике; Бурмистров, дети, жена, какие-то гости, и рядом лежали крупные белые лайки, На другой, сама дочь с молодым человеком в штормовке с ружьем за плечами, на фоне горного кряжа…
После разговора с ней я пошел в лесхоз, в контору, нашел ключ висевший на гвоздике, под крышей. В конторе было тепло, и печь была ещё горячей. Я подбросил на уголья несколько поленьев, сварил картошки, которую взял из ящика под кухонным столом, как и объяснил мне Витя. Поужинал, немного почитал старый журнал, который нашел на маленькой книжной полке в углу. Потом, дождавшись когда прогорят дрова, закрыл печную трубу и лег спать. Кругом все так же было тихо, пусто и одиноко. Только из деревни изредка доносился лай собак.
Утром пораньше, я ушел на аэродром, закрыв контору, а ключ повесил на обычное место.
В домике аэропорта еще никого не было и сев на рюкзак около дверей, я стал ждать.
«А вдруг все билеты проданы, а мне надо улететь, потому что завтра мне улетать в Ленинград» – беспокоился я, но виду не подавал. Самолет в Иркутск, по расписанию улетал в двенадцать дня. Кассир пришла в десять часов. К тому времени у дверей скопилась очередь - небольшая, но все-таки - Ан-2 – самолет маленький.
Кассир недружелюбно глянула на меня, и сказала, что в начале она будет продавать билеты местным жителям. Я возмутился, стал показывать свое удостоверение, говорить, что пойду жаловаться председателю. Наконец, кассир сердито ворча выписала мне билет, и я с облегчением отошел от домика и прилег на травку под солнцем.
В половине двенадцатого, точно по расписанию, где-то далеко я услышал шум мотора, а потом разглядел и сам самолетик. Ан-2 сделал вираж, снизился, и коснувшись земли заскакал по полю, резко тормозя. Из самолета вышло несколько пассажиров и летчики. Они о чем-то поговорили с кассиром и пригласили всех на посадку. Когда пассажиры разместились на своих местах оказалось, что два сиденья были пусты. «Мне не надо было так нервничать» – подумал я о себе, вздохнул и приготовился к полету.
Самолет, загремел двигателями, ускоряя движение, тронулся, и наконец взлетев, сделал правый поворот над крышами Онгурен и выровнявшись, стал набирать высоту. Солнце светило жарко, небо было голубое, прогревшийся воздух поднимался от земли неравномерно. Мы несколько раз «падали» в воздушные ямы, некоторые женщины взяли бумажные пакеты: их начало тошнить. Я сидел, сцепив зубы, играя желваками и терпел, хотя в каждое такое падение, сознание было атаковано инстинктивным страхом, от потери силы притяжения. Организм бил тревогу, и страх непроизвольно заставлял сжиматься все мышцы тела.
Каждая такая воздушная «яма», следовала после того, как Ан-2, словно наткнувшись на мягкую, неподатливую стену воздуха, взбирался, чуть поднимался вверх, оставаясь параллельно земле, а потом вдруг встречный напор исчезал, и самолет некоторое время «падал», ни за что не держась.
… Ближе к городу самолет успокоился, и я стал рассматривать леса и болота внизу, кое-где прорезанные узкими, прямыми просеками, визирками. Наконец, под крыльями биплана замелькали домики поселков и деревень. Слева хорошо было видно водохранилище.
Наконец, мы благополучно приземлились, и я с облегчением вздохнул. Все удачно закончилось. Я не только слетал в Онгурены, но и добрался до мыса Покойники, жил там несколько дней, увидел чудесные горы и молчаливо громадный Байкал, познакомился со многими людьми, и самое главное, живой и невредимый вернулся назад.
Я ехал в автобусе и щупая загоревшее лицо гадал, почему люди смотрят на меня так внимательно. Сойдя с автобуса быстро дошел до дачи, скинул рюкзак и случайно глянул на себя в зеркало. Лицо было темным от загара, а кожа на носу и щеках начала шелушиться - байкальское солнце такое яркое, а воздух так чист, что я загорел как американский киногерой.
Пока приготовил чай, пока ел, солнце спустилось к горизонту, наступили сумерки и тишина опустились на залив и на дачный поселок.
Я сел на крыльцо и слушая звонкие птичьи трели в болотце, в конце залива, вспоминал свое одиночество в походе, настороженно сосредоточенный Байкал, дикие горы изрезанные ущельями и каменистыми долинами с пенными бегущими потоками речек и ручьев.
Мне казалось, что за эти дни я узнал о таежной жизни, что-то новое, интересное и грустное одновременно. Я представил себе пустынную бурятскую деревню Онгурены…
Витя, наверное, сел в засаду на медведя у полусъеденной телушки, а на мысе Покойники, матюхинская жена растопила печку и готовила ужин, изредка тревожно взглядывая в окно в ожидании мужа, который по неизвестным причинам задерживался.
Сумерки надвигались на метеостанцию со стороны гор, оставляя светлое небо, над темно-синей, почти черной водой. Наконец она услышала шум знакомого мотора, и с облегчением вздохнула…
Я тоже вздохнул, поднялся, вошел в дом и включив свет, который проявил темноту за порогом. Оглянувшись, ничего уже кроме ночи не увидел и осторожно прикрыв дверь, на всякий случай накинул крючок на скобу.
Чувство тревоги, срабатывающее на Байкале, прилетело вместе со мной в город и пройдет еще время, когда инстинктивная осторожность рассеется, исчезнет во мне.
Так всегда бывает после трудного похода…


Январь 2003 г. Лондон. Владимир Кабаков.



Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
или на страницах журнала “Что есть Истина?»: http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion