Корректор

Да мало ли какие причуды таятся в головах граждан неохваченных вниманием психиатра. Он, психиатр при клинике, человек занятой, и ему некогда башкой вертеть да глаз щурить, выискивая в толпах трудящихся тех, кто доктору исподтишка рожи корчит. У него и без них своего веселья – животик надорвёшь. А уж диагностированных причуд, что потерянных денег – без счёту. В связи с чем, неохваченные граждане выздоравливают по старинке - ненаучно, на дому, чаще всего посредством матюков и чувствительного наложения лечащей длани. Да и сами причуды у них, как правило, пожиже, чем у больнично-организованных рамоликов, - без корсиканских замашек. Кому-то, к примеру, страсть как охота зебру в шашечку выкрасить для придания импозантности бытию, а кому-то и трещины на асфальте заделать, чтоб на них не ступала нога человека.

У Корнея Петровича, гражданина на пенсии, был свой пунктик. Любил он на досуге присесть за круглый обеденный стол, нацепить на нос очки и, взяв чёрный маркер, открыть томик того или иного философствующего прохиндея. Пошуршать для порядка страничками, а зафиксировав на лбу беспощадную вертикальную морщину, взяться за вольнодумца по-настоящему. Изучить, так сказать, его печатное слово, а с ним и беспокойный посыл малограмотному человечеству, не торопясь осмыслить и… категорически не согласиться, как с посылом, так и со словом. А в доказательство своей бескомпромиссной убеждённости, вымарать чёрным маркером пару заумных абзацев. При этом Корней Петрович, как правило, приговаривал, - Чушь, батенька! – деловито покрякивал и, елозя задом по табуретке, добавлял, - чушь собачья… ста-а-арьё! Последнее «ё» выходило у него хлёстким, как печать и низвергало «батеньку» с незаслуженного Олимпа. В списке поверженных Корнеем Петровичем «батенек-прохиндеев» значились, как бородатые греки, умудрившиеся наумничать аж до Рождества Христова, так и не столь отдалённые тугодумы – пасынки дарвиновской эволюции.

Спуску он не давал никому, будь то какой идальго зарубежных широт или же свой отечественный баловник, вскормленный репой и хлебушком со ставропольских полей. Однако при этом ни судьёй, ни цензором Корней Петрович себя не считал. Называл он себя корректором и наслаждался возможностью в меру образованного человека, хоть и таким образом, надавать по мордасам тому или иному выскочке, что возомнил о себе невесть что, и кинул это самое невесть что ему, Корнею Петровичу, в лицо – на, мол, читай, коли грамоте выучен, да на ус наматывай, потому как ты, бедолага, мозгами пользоваться не умеешь, потому-то у тебя в них ветер и свищет, а по утрам на коре и заморозки случаются.

Стерпеть такое издевательство может разве что, какой йог на выселках, да и то в минуты глубокого очумления, когда ему хоть муравьёв в подштанники загоняй… рыжих, а он сидит себе, как жених на сочетании и придурковато улыбается. А так как Корней Петрович асанами не владел, то и запалялось в нём ретивое, требуя уравнивания умственных способностей любым доступным способом. Потому как жизнь коротка, а кому не охота чтоб в продолжение строки «Под камнем сим…» стояло «почивает утомлённый умом человек! Равный среди равных!» - число, подпись, лютики-цветочки…

И возможно, что всё бы так и продолжалось в творчестве Корнея Петровича, если бы не прокатился по Руси-матушке вещий слух, говорящий о том, что хорош, мол, крепких стариков да бабок задарма ставропольскими булками кормить. Мол, пусть они – крепенькие старички да бабуськи ещё с пяток годков на барщине помыкаются. При том всем купцам и боярам строго настрого велелось горемычных к желаемому ими делу пристраивать. А кто из них, купцов-бояр, ослушается, тому анафема и… пригоршня муравьёв в подштанники… рыжих.

Вот тут-то жизнь Корнея Петровича и переменилась. Надел он свой выходной костюм, сбрызнул лысину одеколоном и пошёл в самую что ни на есть публичную библиотеку. Поспорил с её директором о методах передачи опытности молодому поколению, грохнул кулаком по столешнице и был тут же зачислен в штат.
Теперь Корней Петрович вновь приносит обществу посильную пользу. Трудится он в отделе философии среди стеллажей с умными книгами и, нет-нет, да и заглядывается на отдел психиатрии. У него даже есть свой рабочий стол, на котором в творческом беспорядке лежит десяток чёрных маркеров…