Бетания

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


I
Профессор Гарик Чаплинский был сейчас именно тем единственным человеком, который стоял на этой земле. Конечно здесь уже были люди, сюда переселился их целый миллиард с перенаселенной Земли. Но в эту минуту на самой почве стоял лишь он один.


Профессор почему-то специально не пошел в сторону железной дороги. Почему? – Он, вероятно, и сам не мог дать ответ на этот вопрос. Прошло уже почти два часа после того, как разбился его летоход, а до Александрии оставалось еще где-то километров сто пятьдесят. Конечно, наивно было думать о том, чтоб подхватить какой-то транспорт: здесь другого просто не было – только железная дорога, от которой он уже слишком уклонился, и летоходы, или собственные, или наемные, которые можно было нанять только в городе, ближайшим из которых и была Олександрия, столица колонии.

Но он не думал об этом, он смотрел на всё, что его окружало, что пробуждало в нем давно забытые мысли. Ведь только здесь он мог спокойно подумать, ничто не могло его отвлечь. День должен окончиться где-то через три средних месяца. Звезду не было видно сквозь толстый слой заатмосферной влаги, но ее свет, достигая планеты, прогревало ее аж на четыре градуса Цельсия… старого доброго Цельсия – кто же когда-то мог подумать, что ту шкалу Фаренгейта отбросят как неперспективную. Когда-то на земле эта температура считалась прохладной: Гарик почему-то вспомнил, как когда-то, еще ребенком слышал по телевидению, что в Индии от такого “холода” люди замерзали на смерть…

Он почти не помнил своего детства на Земле, только какие-то невыразительные отрывки. В тоже время, этой планете, которая не была ему родной, от посвятил ровно половину своей жизни – двадцать средних лет. Он знал эти места лучше чем кто-либо – он исследовал планету с того самого момента, как ее открыли.

Он хорошо помнил те тонны несправедливости и лжи, которые выливали на него недальновидные научные работники, когда он был вынужден обоснованно заявить, что на этой планете невозможно сооружать маглев из-за избыточной концентрации железа и других металлов в почве и под самой поверхностью, и что единственным стационарным средством передвижения по этой планете может быть только железная дорога. Та самая железная дорога, демонтаж которой начался на Земле, еще когда он там жил, о которой тогда модно было говорить, что она уже отжила свой век.

Как всегда бывает, его репутация была сначала запятнана, а затем признана его правота. Вечным упоминанием о том была растительность этих мест, корневая система которой могла достигать только двух метров, так как глубже находилась почти сплошная металлическая прослойка. По большей части растительность была травянистой, несколько видов кустарников и единственный вид деревьев, покровицы, который нашёл способ симбиотического сосуществования с муравьями: они наносили четырехметровый слой гумуса, где размещалась корневая система и их ходы, а крона укрывала муравейник от дождя и ветра. Интересно, Гарик бывал в различных местах на разных планетах, но везде убеждался в том, что Господь предусматривает все.

Сейчас был первый сезон, который отвечал земным весне и лету. В легком ветре качались на тоненьких высоких стеблях огромные табачного цвета сермании, а под ногами, сквозь принесенную с Земли траву, пробивались маленькие, но жесткие на ощупь, желтые цветы Золотницкого. Где-то за три километра от Гарика в сторону Софии, росла та самая покровица. Ничто не заслоняло ее: вся Бетания была сплошной равниной, если не учитывать редких муравейников и океана, который представлял собой красную лужу двухметровой глубины, где на металлических пластах вместо гумуса была железистая жидкость.

Под ногами время от времени проносились плоскохвости, млекопитающие, похожие на земных мышей, но с широким телом и широкими плоскими хвостами. “О, Боже, почему они не смогли эволюционировать, развиться хотя бы до человеческого уровня?” – спрашивал себя все время Гарик. Ведь из земных воспоминаний одним из самых ярких было воспоминание об инопланетном буме, который бурлил на Земле уже тогда около ста лет: все ожидали розовых человечков с большими головами, закодированные послания сквозь время, великих войн с пришельцами, но… Это была уже четырехсотая планета, пргодная к жизни, но sapiens и на ней не был найден: люди уже даже потеряли надежду найти какой-то вид, подобный себе. Людей было многовато, но все-таки они были одиноки во Вселенной.

Когда-то, когда он еще лишь начинал свою исследовательскую деятельность, он разъезжал по разным планетам, видел различные формы жизни. Его часто поражало то, что некоторые из этих форм были безгранично приближены к разумным, но все же не были таковыми. Тогда еще в его где-то в глубинах его подсознания пряталась надежда, что именно ему надлежит сделать наиболее огромное открытие в истории человечества. Эта надежда оставила его, когда от побывал на последней из четырехсот открытых пригодных планет. Находясь в отчаянии, он засел за стационарные исследования именно этой планеты. И, действительно, именно профессор Чаплинский приспособил ее к человеческим потребностям.

Исследования этой планеты были почти завершены, да и люди жили здесь уже около двух средних лет. Гарику теперь надлежало ехать в командировку на какую-нибудь новую планету, и опять все начинать сначала. Но недавно ему вдруг очень захотелось перед тем как-то достать разрешение на поездку на Землю. Он понял это совсем недавно, почти только что: ему очень хотелось попасть на свою родину, хотя бы на мгновение остаться на том месте, где когда-то был его дом. Конечно этого маленького трехсот этажного дома уже не существовало давно: как ему в свое время рассказывали его приятели, которые имели право на безвизовый въезд на Землю, надземная часть дома была снесена, а на ее месте был заложен новый ботанический сад; подземную же часть частично закрыли, что касалось и его родного минус сто первого этажа, а частично перестроили в межгалактический музей природы с самым большим во вселенной цветочным и зоологическим магазином.

Но он просто хотел постоять на том месте. Конечно, он даже и не смог бы найти там ничего похожего на свой дом, но, все же он понял, что для него это важно.


II
Его летоход разбился. По-видимому сломался распределитель воздушных потоков, или может повредился мотор, или еще что-либо. Он не знал причины, и не хотел знать. Он устал от всего этого. Он устал от постоянного поиска причин и исследования последствий. Он устал от постоянных перелетов, поездок, экспедиций. Он уже не хотел никаких наград, знаков отличия, премий – они не приносили ему ни счастья, ни даже удовлетворения.


Идя по этой пустынной, хотя и заселенной земле, один среди сотен километров вокруг, один сред уже почти полутора миллиардов людей, которые населяли эту планету, один среди всей вселенной, он начал все это понимать. Теперь, после всего того, что он сделал для человечества за свою жизнь, он уже не хотел ничего ни взамен, ни просто так. Может... и даже вернее всего, этого было из-за того, что все это он пережил почти один. Ему завидовали все, перед ним склонялись многие, но ему было даже ни с кем это разделить. На своем веку он заработал почти все, что можно было заработать, но не имел ни жены, ни настоящего верного друга.

Он к всегда чему-то стремился для всех, для человечества, но так до сих пор и не смог получить чего-то в действительности важного для себя.

Он только шел и думал об этом. Когда-то, когда он еще учился в Академии, на каком-то из неважных, как он тогда считал, предметов рассказывали, что депрессия возникает при нехватке света. На этой планете света действительно не доставало – его закрывал толстый слой влаги, корорый, с другой стороны, и создавал атмосферу. В городах, он вспоминал, были везде установлены светильники, были крытые, освещаемые белым светом улицы... И Гарик понимал, что это не депрессия, это – правда.

Он продолжал идти, но уже не оглядываясь вокруг. Его глаза видели только его воспоминания. Он даже заметил, что часто вспоминает детство: “Как перед концом жизни!” – подумал он. И действительно, не было уверенности, удастся ли ему дойти до Александрии целым, здесь это могло показаться невероятным даже для человека с его опытом.

Его мысли не только застилали ему глаза, но и притупляли слух. Здесь действительно было нечего слышать, но за этим он совсем и не заметил звук летохода, который приближался к нему. Потом что-то подсказало таки Гарику о присутствии человека вблизи. Он повернул голову на звук и – увидел летоход. Он понял, что тот сбросил скорость только сейчас, когда водитель вдруг увидел одинокого человека на земле. Гарик остановился, но не совершал больше никаких действий чтобы его заметили. Он стоял и смотрел, как садится летохід с одним человеком на борту...

Это был мужчина, приблизительно его возраста, он мигом выпрыгнул из транспорта и начал было бежать, но потом остановился. По-видимому, увидев огорченное лицо профессора Чаплинского. Они медленно подошли друг к другу.

– Дружище!? – вымолвил мужчина, вышедший из летохода – Не виделись-то сколько!..

Гарик чуть было не упал от внезапных эмоций, от мгновенных воспоминаний, от чувств.

– Артёмка!.. Как же ты?.. Как же я тебя так забыл!.. – говорил почти со слезами на глазах Гарик.

– Ничего. Главное, что Бог нас опять свел... – говорил его старый знакомый, профессор одной из земных обсерваторий, Артем Стрижавин. После паузы он продолжил – Я писал тебе, но ты знаешь, какая в нас межпланетная почта...

– Лина рассказывала мне, что в тебя – дети, апартаменты на Земле...

– Это, наверное, было давно – я уже три года не был на Земле, не видел своих детей, жену. Все в командировках. Теперь вот – сюда.

– Я представляю, как ты соскучился за ними, за нашей планетой.

– Не известно, кто еще из нас больше соскучится: ты же когда-то был таким патриотом Земли... – от несколько секунд помолчал – Время охлаждает сердце... Ну так пойдем садиться, у тебя уже наверное садится аккумулятор? Я направляюсь в Александрийской агломерации – и тебя туда подброшу.

И дальше был почти бессодержательный разговор, такой, какой всегда бывает, когда люди встречаются после долгой разлуки. Тысяча слов без связи между собой, но очень эмоциональных, объятия, воспоминания и сразу новые планы, потом снова воспоминания, потом снова объятия...


ІІІ
Дверцы летохода захлопнулись, и они оторвались от земли. Скоро под ними виднелась вся красная равнина и та самая далекая покровица, которая маячила Гарику, когда он еще был один. Все это завертелось тогда в круговерти воспоминаний, которые набросились на двух по существу одиноких людей. И затем, в этих воспоминаниях, они даже сами себе стали казаться уже не такими одинокими, какими их делала судьба междупланетных ученых, и какими их делали эти безлюдные места и это бессолнечное небо.


Воспоминания ширились, как и земля, которая отдалялась от них. И вот они дошли до того, с чего все начиналось, а именно – до Европы. Именно здесь они вместе начинали. Молодые исследователи, они прибыли сюда, еще когда им было по девятнадцать средних лет. Вся молодость их прошла здесь, в этом ледяном мире, но по-видимому именно их дружба сделала его уже не ледяным, а пригодным к жизни.

– Ты помнишь, как мы вдвоем прилаживали водо-кислородную установку к льдине, чтоб ее не отнесло потоком, а она же – растапливает лед! – смеялся Артем, вспоминая.

– А ты помнишь те неповторимые виды Юпитера с Европы? Те страшные и прекрасные бури на Юпитере, которые словно сдвигали с места всю громадную планету...

– ... Ты всегда такой: ты, делая что-то на одной планете, уже заглядываешься на другую – проговорил Артем, весело и задумчиво взглянув сначала на друга.

– О, Юпитер невозможно покорить – с грустной улыбкой ответил Гарик.

Потом они еще вспоминали, как со временем проливы между льдинами стали превращаться в улицы подводных городов, как Гарик захватился идеей создания там пешеходных дорожек, но долго не мог придумать, как их сконструировать так, чтобы их не изувечивали ледотрясения. Но потом на всех главных проливах появились независимые от льдин подвижные пешеходные аллеи, сквозь стекло которых можно было смотреть во все возможные стороны, и казалось, будто плывешь.

Так они разговаривали, пока на горизонте не замаячили очертания огромных куполов сначала Аденолаиды, а затем и Александрии.

– Кажется, скоро будем на месте, друг – несколько с грустью сказал Артем.

– Как же нам не потерять друг друга в этом огромном городе, среди пяти десятков миллионов людей? – задал почти риторический вопрос Гарик, смотря в сторону от города.


ІV
Они распрощались: заверения вскоре встретиться, обещания звонить – Гарик думал, что все это никогда не сбудется. Он думал, что город поглотит все это, как поглотила когда-то Вселенная. Он мысленно готовился к тому, что он опять пойдет в свое Учреждение, опять засядет за опыты, опять будет эта научная работа, на которой он истлеет и превратится в пепел. Он не столько думал о всем этом, сколько умышленно пугал себя этим.


Скоростной трамвай проносил его сквозь всю Александрию. Проезжая мимо Башни Прогресса, он вспоминал, как известный архитектор и его хороший знакомый Александр Бекетенко, едва лишь заложили первый “камень” столицы, Олександрии, прибежал к нему в штаб и показал проект: семь выгнутых колонн – семь наций-основателей колонии, опоясанных железным кольцом – одной железной планетой, и увенчанные пирамидой из сплошного золота – символом единства, могущества и стремления к большему. И эта, хотя и несколько варварская, но монументальная красота пленила тогда мысли и сердца всех основателей.

Гарик почему-то задумался о том, как если бы ему пришлось бы уехать отсюда. Может это было вызвано тем, что Артем собирался лететь на Землю через месяц... А может и нет...

Он вышел из Учреждения такой, будто его облили водой: командировка! И куда – именно к Земле! Он и не думал... Хотя в действительности – думал. Он не знал, хочет ли... Хотя, как же – конечно хочет. Он не ожидал такого поворота событий. Все вдруг смешалось теперь в его голове: и воспоминания о давних временах, и о вчерашней встрече, и планы на будущее.

Объявляется посадка на рейс Бетания – Земля, маршрутом следования Александрия – Киев. Ogłasza się wsiadanie na rejs Betania – Ziemia, marszrutem Aleksandryja – Kyjów. Оголошується посадка на рейс Бетанія – Земля, маршрутом прямування Олександрія – Київ.

“... И тихий Киев за окном...” – вспомнилась ему строка Пастернака...

Он был счастлив, что они тогда встретились. Только сейчас, когда он сидел рядом с другом и летел домой, он понял, что и там, в пустыне, и еще ранее, среди людей, он был одинаково одинок. Теперь – нет...