Приклеенная иллюзия

Увидев криво торчащий указатель с надписью «Свалка. 500 м», мы свернули с шоссе и вскоре оказались на месте. Указатель не врал. Это можно было понять по запаху – вонь стояла неимоверная. Впрочем, мы скоро к ней привыкли. Вглубь свалки вела дорога с колдобинами, в начале которой стоял вагончик для сторожа и хилый шлагбаум, вырубленный в ближайшем леске и вращающийся на огромном гвозде. Возле вагончика мужичонка в меховой кепке справлял малую нужду, характерно покачиваясь. Видимо еще толком не проснулся или не протрезвел.
- Доцент на месте? – спросил его мой проводник, бывший бомж, а ныне преуспевающий бизнесмен.
Тот закончил начатое, неторопливо застегнул брюки и только после этого ответил то ли пропитым, то ли хриплым после сна голосом.
- Сегодня он не выходил с территории. Наверное, у себя.
Мы свернули с асфальтовой площадки и пошли по едва заметной тропинке, вьющейся между горами разномастного мусора. Она привела к некоему всхолмлению с заглубленной дверью. К двери вело несколько ступенек вниз.
- А он действительно бывший доцент, - пояснил наш проводник. – Раньше преподавал философию в педагогическом университете. Странный он только, не от мира сего. Сейчас здесь верховодит, что-то вроде «пахана». Бутылку приготовь – иначе не примет.
Мы постучали. Дверь открыл седой высокий старик со скуластым, обветренным лицом и разлохмаченными бровями. Он недоверчиво посмотрел на нас, агрессивно выставив вперед стреловидную бородку, но, узнав моего проводника, улыбнулся.
- Какими судьбами! Бутылку принесли? Значит, гостями будете.
Мы вошли и очутились в нормальной жилой комнате, что было весьма неожиданным. Комната была обшита вагонкой, обставлена слегка обшарпанной мягкой мебелью. Имелись даже телевизор и холодильник. Пол был застлан ковром. По периметру стояли масляные обогреватели.
- Не удивляйтесь, - пояснил старик. – Все, что вы здесь видите – взято со свалки. Чего у нас только не выбрасывают! Давайте бутылку-то, а закуску мы сейчас изобразим. - Он полез в холодильник. – Продукты тоже со свалки, кстати. Да вы не бойтесь – все проверено. Может быть они немного просрочены, но качественные. А бывают и не просроченные. Как они сюда попадают – один Бог знает.
Рассуждая о том, о сем, дед достал палку копченой колбасы, банку черной икры, сгущенное молоко и консервы.
- А где Вы электричество берете? – спросил я, глядя на лампочку, горящую под ленточным абажуром.
- Как где!? – Старик пожал плечами. - С линии электропередачи естественно. Подключились и все. Кто тут чего проверять будет. Не платим конечно за энергию… Ну, я думаю государство от этого не сильно обеднеет. Да вы раздевайтесь, здесь тепло. – Он посмотрел на термометр, висящий на стене. – Во! Двадцать один градус.
Когда выпили по первой рюмке, старик спросил моего проводника.
- И кого ты сегодня ко мне привел?
- Это корреспондент из газеты, - пояснил тот.
- Не люблю прессу – гоняются за жареными фактами и вдобавок к нашей свалочной вони своей газетной подпускают, когда описывают. Только ради тебя приму. Мне лишняя популярность не нужна. Я живу в суверенном государстве под названием «Свалка» и не желаю принимать иностранных делегаций стран, где нарушаются права человека. Сначала сюда заявятся представители средств массовой информации, за ними потянутся правозащитники со скудной гуманитарной помощью, а там и до милиции недалеко… А на хрена нам, полноправным жителям свалки это нужно!? – Дед затряс бородой как козлик рогатый из известного детского стишка.
Внезапно за дверью требовательно залаяла собака.
- Это Гегель, - усмехнулся старик. – Кормиться пришел. – Он набросал объедки в алюминиевую миску и вышел на улицу. Лай немедленно прекратился. – Каждое утро приходит, - пояснил старик, прикрыв дверь. - Ночью где-то блудит, а утром сразу сюда. Породистая собака, не знаю, правда, какой породы. – Он не торопясь выпил очередную рюмку и продолжил. – Человек ведь существо тщеславное, всегда приписывает себе больше, чем заслужил. Может он кого и приручил, овцу там или гуся, но только не собаку. Она дружит с гомо сапиенс добровольно – эдакий симбиоз.
- А Вы действительно раньше преподавали философию? – спросил я и почувствовал, что этот вопрос старику неприятен, судя по быстрому, цепляющему взгляду.
- Что было, то было – не стоит вспоминать, - сказал он. – А теперь я на этой свалке что-то вроде президента или вождя – как хочешь называй. Вершу суд скорый и правый, улаживаю внешние и внутренние конфликты, пишу умные бумаги в различные инстанции и нахожусь на иждивении нашего сообщества. Сам сейчас увидишь. Скоро начнется прием посетителей.
- И давно вы здесь обитаете? – спросил я.
- Третий год уже пошел, - задумчиво произнес старик. – Я здесь не только жил, а один раз даже умирал. Да, да! Пять минут находился в состоянии клинической смерти. Но как видишь… - Он хлопнул руками по коленкам. – Выжил. А получилось так… Проснулся я как-то утром и понял, что если сердцу толчка не дам, то помру. Откуда взялась такая мысль, не знаю, но нутром почувствовал дыхание смерти. С трудом добрался до холодильника, а там пусто – не оставил на утро. Вот тут у меня сердце и остановилось. Хорошо, что как раз зашел один из наших. Он быстро сообразил, в чем дело, и позвал доктора, тоже здесь живет. Мне сделали массаж, и сердце вновь заработало. Ты когда-нибудь умирал? То-то же…
И не было никаких светящихся тоннелей, уходящих в небытие. Сначала пошел какой-то стробоскоп – чередование тьмы и света, а потом я увидел происходящее в комнате откуда-то сверху. Я, или душа – не знаю, парил в воздухе, и казалось, что это было всегда, при этом испытывая абсолютную безразличность к земной жизни. Хотелось улететь из комнаты, чтобы парить среди звезд. Я видел отчетливо каждый предмет, каждую пылинку и соринку, увидел себя со стороны и суетившихся вокруг меня людей. Ну, об этом феномене много порассказано. Интереснее, что произошло дальше.
Мне внезапно захотелось поговорить с Беркли и Юмом, знаете, философы были такие, субъективные идеалисты. Захотелось и все. Так, накоротке перекинуться парой философских парадоксов. И я точно знал, что могу это сделать прямо сейчас. Вот тут-то я и увидел в стене маленькую светящуюся дырочку и понял, что в нее нужно просочиться, что я немедленно и сделал. Попал я в огромный зал с колоннами и витражами. Там бродило множество народа, иногда попадались знакомые лица: ну, например, я увидел дядю Петю – алкоголика, умершего двадцать лет назад в Торжке от передозировки зелья, - он мне игриво подмигнул; потом мимо меня продефилировал академик Капица, знакомый по фотографиям… Но я искал Беркли, чувствовал, что он где-то здесь, и не ошибся: прямо на меня, держа друг друга под руку, надвигались двое благообразных мужчин. Я аж подпрыгнул от радости. Это был именно он да еще с Юмом – прямо как по заказу. Я остановил их жестом.
- Это Фомич, - пояснил Беркли, обращаясь к своему спутнику по-русски. – Никчемный человечишка, напичканный сомнительными философскими сентенциями и не постигший даже начал истины. Сейчас косит под Диогена, правда "бочка" у него комфортабельная…
- Скажите, маэстро - перебил я его. – На самом деле мир – это комплекс ощущений индивида?
- А хрен его знает, - немного подумав, произнес великий философ. – Здесь все по-другому… А, что тебе объяснять! – Он безнадежно махнул рукой. – Ты еще не перешел грань. – И потеряв ко мне всяческий интерес, двинулся по своим делам.
Юм на некоторое время задержался.
- Живи играючи, - сказал он мне, подмигнув. – Все потуги бессмысленны. – Потом догнал Беркли, и они удалились с важным видом.
Мне стало обидно за себя, и я просочился обратно в свою комнату. А потом яркая вспышка, темнота, и я очнулся. Но не в этом суть. Мне стало многое понятным за время пребывания здесь, на этой свалке: деньги, слава, карьера – все это химера, возвышающий обман. Мы находимся в состоянии постоянной борьбы ни за что и никто, по крайней мере, мне такой неизвестен, не может толком сказать, зачем человек приходит в этот мир. Скорее всего, смысл имеет существование человеческой цивилизации в целом, но не индивида, который является лишь мимолетным мазком художника-творца, мелкой пешкой в глобальной игре. Ладно, заболтался я. Сейчас посетители косяком пойдут...
Его монолог прервал стук в дверь.
- Входите! – гаркнул старик.
В комнату ввалился детина в ободранном милицейском тулупе и валенках с галошами. Он, выпучив глаза, встал возле двери, задвигал губами, но так и не смог ничего выговорить.
- Успокойся и давай рассказывай, - предложил старик и добавил, обращаясь к нам. – Он заика. Когда спокоен, то нормально говорит, а как разволнуется – начинает клинить.
- Я, кажись, нашел что-то ценное. – Наконец выдавил из себя мужик, полез за пазуху и вынул оттуда небольшую металлическую чашу. – Вот. – Он протянул находку старику. Тот внимательно осмотрел вещь, поводил пальцем по замысловатой резьбе, забитой грязью, подбросил ее на ладони, как бы определяя на вес, и задумчиво сказал.
- Бронза. Восемнадцатый век. Это хороших денег стоит. – Старик поднял взгляд на посетителя. – Пришли сюда Фазана. Тебе, как положено, тридцать процентов.
Мужик согласно кивнул и ретировался.
- Здесь установлен особый уклад жизни и своя система распределения материальных благ, - пояснил старик.
- Кто ж его установил? – поинтересовался мой проводник.
- Я, - гордо заявил дед. – У нас порядка и справедливости больше, чем в любом цивилизованном государстве, не говоря уж о России. За каждым жителем свалки закреплен свой участок. Нарушение границ карается штрафом или изгнанием. Кроме того, наличествуют общие территории – это обычно места, где вываливают продукты питания. Если попадается какая-нибудь ценная находка, то она продается, а барыш поступает в общую кассу за вычетом комиссионных. Оттуда помогают слабым. В этом есть своя целесообразность – мужик, что только что заходил, в жизни не сможет продать что-либо подобное. Но есть специалист, который это сделает с максимальной выгодой. А вот и он.
В дверь заглянул угреватый парень в кожаной кепчонке, никак не гармонирующей с холодной погодой.
- Заходи, Фазан. – Старик наклонил голову и сделал приглашающий жест. – Дело есть. – Он передал чашу подошедшему парню. Тот пощелкал по ней ногтем и стал рассматривать, при этом причмокивая губами и свистя зубом.
- Годится, - наконец проговорил он. – В течение недели продам. Мне можно ее взять? – и, получив утвердительный кивок, сунул чашу в карман и быстро вышел.
- Так на чем я закончил? – Фомич задумчиво почесал подбородок. – А-а-а… Про художника-творца. Так вот, эти философы всех времен и народов делились на всякие течения, выдумывали разные доктрины, втягивались в бесконечные дискуссии, даже, лежа на смертном одре, продолжали язвительную переписку, потом подключались ученые, пытаясь объяснить механизм рождения вселенной, причину возникновения жизни, что это, мол, произошло как-то само собой. Ну да, конечно… - В голосе старика зазвучала злая ирония. – Космические тела вращаются по правильным орбитам, планеты имеют форму шара, именно шара, а не блина, звезды рождаются и умирают, проходя вереницу осмысленных метаморфоз… И все само собой!? Вся логичность и целесообразность этого мира, живущего по определенным законам, была запрограммирована каким-то супервзрывом, происшедшим биллионы лет назад? И сколько ж биллионов? Кто это сумел подсчитать? Покажите мне этого математика! А потом… Кто ж все-таки взорвал-то? – Дед разошелся не на шутку, кричал и брызгал слюной. – Законы природы… Но ведь их кто-то издал? Или тоже взялись ниоткуда, просто так – раз и взялись? Все это напоминает мне психологию рыбы, живущей в аквариуме. Она тоже считает, что корм там берется ниоткуда. Только не надо мне рассказывать библейские сказки о сотворении мира, придуманные для охмурения и подчинения масс! А, да что тут говорить! Человек никогда не сможет в этом разобраться – это все равно, что попытаться заглянуть за горизонт, а потом…
Его рассуждения вновь прервались появлением очередных визитеров. В комнату вошли двое мужчин, по виду кавказцев. Их сопровождал мусорный мужичонка в лохматой грязной шапке, похожей на лисью, и военном бушлате ядовито-желтого цвета.
- Какие проблемы, Семен? – спросил Фомич, разглядывая вошедших. В его глазах зародился интерес – ситуация была явно нестандартная.
- Вот он расскажет. – Семен показал на полноватого мужчину с вислым носом, одетого в кожаный плащ с меховой подкладкой.
- Ты понимаешь… - начал тот с легким кавказским акцентом, - мы выбросили сюда кузов от разбитой машины, а там, за обшивкой двери, были запрятаны кое-какие документы. Сейчас смотрели – нет ничего. Ведь ты здесь за пахана? Слушай, отдай, ведь наверняка твои взяли. Я дам сто долларов.
- Пятьсот, - не моргнув глазом сказал старик.
Ему принесли эти бумаги два дня назад. Он сначала хотел их выкинуть, но потом на всякий случай оставил – мусор так глубоко запрятывать не будут.
- Ну, ты, дед, борзой! Ты не понял, кто к тебе пришел!? Я Резо Батумский. Отдай по хорошему.
- Да мне хоть Шота Руставели. – Голос у Фомича был твердым и размеренным. – Ты находишься на моей территории, кацо. У вас – закон гор, а у нас – закон свалки. – Старик незаметно подмигнул Семену. Тот стукнул пяткой в дверь, и в тот же момент в комнату ворвались двое верзил в заляпанных телогрейках и с обрезками арматуры в руках.
- Пятьсот, - безапелляционно повторил Фомич. – Иначе ничего не получишь. Ты что бедный что ли?
Уязвленный кавказец резко выдернул из кармана пачку стодолларовых купюр, отсчитал пять штук и бросил их на стол. Старик сгреб деньги и небрежно перебросил их на холодильник, как бы подчеркивая мелкость суммы. Потом вынул из настенного шкафчика пачку листов и передал их разгневанному кавказцу.
- Если еще будут какие проблемы – заходи. – В голосе Фомича тонкой струной зазвенела далекая насмешка.
Кавказец передернул плечами, сверкнул глазами, но ничего не сказал, а развернулся и вышел.
- Слушай, доцент, - не удержался я, когда посетители ушли. – Да у тебя денег куры не клюют. Почему ты на водку побираешься?
- Это деньги не мои, а сообщества, - пояснил старик. – А насчет водки… не люблю халявщиков. – Он перебрался на диван и прилег.
- И сколько будет продолжаться это паломничество?
- До двух часов дня, если не случится чего-то экстраординарного. Еще должны принести документы заверить. Нотариально! - Последнее слово старик произнес с ироническим апломбом, педалируя на звук "а". – Ведь я и нотариально могу заверить. Наши нашли как-то целый мешок с печатями и принесли мне. Чего там только нет: фирмы, банки, какие-то гуманитарные фонды… Есть и печать нотариуса, даже, по-моему, две… Вот! – победоносно изрек он, встал и вновь подошел к настенному шкафчику. Покопавшись там немного, он положил на стол две печати. - Обе нотариальные и подлинные. А подпись… Да кто будет сверять подпись! Пробовали – проходит.
Фомич убрал печати, вернувшись к столу, влил в себя очередную порцию водки, застыл на несколько секунд, как бы контролируя прохождения алкоголя по организму, и вновь заговорил.
- А ведь я не всегда таким был. Раньше я преподавал классическую немецкую философию в университете. Знаешь ли, Гегель, Кант… Я на самом деле доцент.
- Как же ты с кафедры да сюда угодил? - не выдержал я.
- В этом тоже, можно сказать, есть доля справедливости: философ должен быть нищ и бездомен, чтобы ничто не застило ему глаза., препятствуя постижению истины, которая непостижима… И еще голоден, чтоб торжествующая плоть не мешала легкому и точному течению мысли. Я только сейчас начал понимать стоиков, а раньше все было формально… формальные знания без духовной наполненности. Теперь вот пишу философский трактат, может, издадут посмертно. А вообще моя жизненная тропа резко вильнула в последние годы, очень круто вильнула…
Раньше зарплата доцента обеспечивала достойное существование. А потом, так сказать на переломе общественно-экономических формаций, доходы резко упали, а привычки и потребности остались. Ну и пустился я во всякие тяжкие – занялся так называемым бизнесом. Тогда все этим пытались заниматься, хотелось легких денег, чтоб их делать из воздуха. У некоторых получалось и они резко всплывали наверх, потому что занялись именно своим делом в отличии от меня и мне подобных интеллектуалов. Сейчас кое-кто из этих нуворишей летают на личных самолетах. А я, забыв простую философскую истину, что "ничто не возникает из ничего, начал торговать книгами, немецкой водкой, ну и… еще Бог знает чем. Кончилось это занятие весьма печально: наехали, как сейчас говорят, крутые ребята, предъявили мне обоснованные претензии и отписали мою прекрасную квартиру в центре за долги. Впрочем, я не жалею. Только здесь, на свалке, я обрел истинную независимость и начал постигать философский смысл жизни. А жить в городе!? Нет, это уже не для меня, ведь город – эдакая большая, злая, наркотическая воронка, втягивающая в себя людей, и чем больше город, тем она подлее и коварнее. Вращаться в ней можно на разных уровнях: у кого сил побольше – крутятся на самом верху, если поменьше – в середине, а слабые уходят на дно. Большой город не для слабых, но они этого не понимают и лезут, и лезут в поисках призрачного счастья. Химера все это. Миф. А мне уже ничего не надо – как-нибудь здесь помру.
Старик изрядно опьянел, и его речь становилась все более невнятной и запутанной.
- Ты понимаешь, жизнь не бывает ни хорошей, ни плохой. Она есть непреложный факт, некий процесс, данный тебе с определенной целью, несмотря на всю кажущуюся бессмысленность, но ты можешь прожить и умереть, так и не определив эту цель. Да и не нужно пытаться это делать. Надо жить – и все, тем более что все эмоции, радость, горе, злоба определяются совокупностью молекул и химических реакций в твоем организме. А ты чего-то хочешь, куда-то стремишься – а тут молекулы. Наука, знания – все тщетно. Откуда ты знаешь, что звезды на небе – это какие-то другие миры? А может это какая-нибудь приклеенная иллюзия в двух парсеках от солнца… Кто проверял? А может быть все – иллюзия. Беркли говорил: "Мир – это комплекс моих ощущений", говорил…
Наш проводник подал знак, что пора уходить.
- Дед, как выпьет, всегда начинает философствовать, - пояснил он, когда мы вышли с территории свалки. – Он же философ.
А мне по дороге не давала покоя мысль: «А ведь на самом деле все определяется молекулами, и может быть наша жизнь есть ничто иное, как «приклеенная иллюзия? И кто-то создал этот мир, чтоб играть нами на досуге, в перерыве между более серьезными делами".