Двое на одной собаке

Юрий СуеЦыд Козлов
Евгений Баженов-Колесников

ДВОЕ НА ОДНОЙ СОБАКЕ
(Радиопьеса. Интернет-редакция)




ВНИМАНИЕ!
Данное произведение содержит нецензурную лексику, сцены насилия, жестокого обращения с животными, а так же откровенные сексуальные сцены (в том числе зоофилического и гомосексуального характера).
В связи с этим воспрещается читать данное произведение детям до 16 лет, беременным женщинам, а так же лицам с неустойчивой психикой.

Во избежание получения психотравмы не рекомендуется к прочтению впечатлительным натурам, а так же людям, верящим в идеалы прогресса и торжество справедливости.

Если вы нашли в этом тексте слова, фразы или идеи оскорбительные для Христианства, Дзен-Буддизма, Кришнаизма (Вайшнавизма), Иудаизма, Синтоизма, Язычества, Сатанизма и т.д. значит, вы нас не правильно поняли. Авторы не ставили своей целью оскорблять чьи-либо религиозные чувства.
Так же мы не ставили целью оскорблять представителей какой-либо расы или нации (Евреев, Бедуинов, Японцев, Французов, Негров, Русских и т.д.).

В то же время мы не смогли (а может и не захотели) быть абсолютно политкорректными, ибо в противном случае получилось бы не литература а Конституция СССР.

Если все (или часть) вышесказанного претит вашим этическим и морально-нравственным нормам, мы рекомендуем Вам отказаться от прочтения данного текста.

С уважением АВТОРЫ.

ЗЫ: Приятного чтения!



Весь мир театр, а мы в нем лишь актеры
(Вольный перевод классика)


Мене, мене, текел, упарсин
(Книга Пророка Даниила)

Двое на одной собаке
СПИСОК ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ.
АВТОР -Молодой человек с задатками гения и повадками алкоголика
АКТЕР, ИГРАЮЩИЙ АВТОРА - Бездарный актер с задатками алкоголика и повадками гения.
БИЛЕТЕР - Человек средних лет, непризнанный гениальный писатель.
ВИКТОР ЖУК - Бородатый субъект в кожаном фартуке, комиссар повстанцев, черный маг, член тайного ордена Малой Пентаграммы.
ГАНКА - Молодая женщина, склонная к авантюрам и крупному промышленному шпионажу, по слухам - жена Генерала Хламма.
ГЕНЕРАЛ ХЛАММ - Надзиратель зоны Ж, колдун и по слухам - гомосексуалист.
ГИТЛЕР, ЛЕНИН, НАПОЛЕОН - Исторические личности, являющиеся остальным действующим лицам в их бреду.
ГОЛОС - Паранормальное явление.
ДЕД ШТОПОР - Старичок с белой бородкой и ехидным выражением лица, старожил места действия.
ЕЛДОЗ - Молодой негр – разведчик, переодетый бедуином.
КАПРАЛ В ФОРМЕ МЕНТА И МЕНТ В ФОРМЕ КАПРАЛА - Отрицательные персонажи в униформе.
САНИТАР ГЕННАДИЙ - Обычный алкоголик. Санитар центра психического здоровья имени Г.К.Жукова.
КОНФЕРАНСЬЕ - Необычный алкоголик
МАШИНИСТ ФЕДОР ПЕРВЫЙ И МАШИНИСТ ФЕДОР ВТОРОЙ - Вечные студенты, зарабатывающие на жизнь вождением железнодорожного транспорта.
МЭР - Труп гомосексуалиста
ПОГИБШИЙ КОСМОНАВТ - Дух полулегендарного покорителя космоса
РАДИОПРИЕМНИК - Deus ex machina.
ФУЙ – ФУЙ - Странствующий пророк
ЧЕХОВ А. П., ФРЕЙД З. Ницше Ф. - Портреты.

А также:
Вахтеры, гардеробщики, монтировщики, работники железной дороги, повстанцы, бедуины, усталые женщины, народный хор, черные доги, черные жабы и т.д.

В эпизодах:
Железнодорожные столбы, пути, отдаленные паровозные гудки, вспышки света, загадочные звуки, сигналы точного времени, зрители.


Увертюра

Зона Ж. Код желтый.
Стерты все границы
Сон во сне увиден
Этот сон нам снится.
Где-то мчится поезд
Чей прожектор светел
Мы увидим двери
Без замков и петель.
Сквозь окошко в башне
Светит синий месяц
Там гуляют духи
По пролетам лестниц
Жгут чужие свечи
Льют чужую воду
И с гудящим эхом
Рвутся на свободу.
Те, кто верил в сказку
Многое прощали
И латали ночью занавес плащами,
Думали, что рядом,
Только не уловишь.
Им святые мощи обещали помощь.
Зона Ж. Код желтый.
Не приходит помощь
И часы за лесом бьют чужую полночь.
И под шорох перьев падают страницы.
Голоса вещают
Были-небылицы.
















Акт I
Действие I Явление I
Пригороды. Ночь.
(монолог Автора)

В небольшом провинциальном городе в театре драмы имени А. П. Чехова появляется подающий надежды сценарист. Вскоре его пьесы становятся основой репертуара.
Этот молодой человек безответно влюбляется в актрису Галину, немолодую, но, тем не менее, хорошо сохранившуюся, женщину. Она отвечает на ухаживания автора холодно, одновременно флиртуя со всем составом театра. Тогда автор решается на отчаянный шаг – написать современную интерпретацию чеховской пьесы «Дама с собачкой», надеясь во время репетиций, сблизиться с актрисой и поведать ей глубину своих чувств. Но вдохновение покидает его и он не может создать ни строчки, впадает в тоску и запивает. Его постоянный собутыльник, конферансье театра, сообщает ему о том, что в общежитии театральных работников недавно умер гениальный, но непризнанный писатель, служивший некогда в их театре билетером. Они идут в пустующую комнату, где прежде жил билетер и находят в ящике стола рукопись незаконченного романа. Автор решает выдать это произведение за свое. В театре начинаются репетиции еще незаконченной пьесы. Никто не знает даже ее названия.
У автора творческий кризис. Он впадает в запой и на репетиции не является. Друзья запирают его в комнате, чтобы удержать его от пьянства.

Опять нет денег, и намокли папиросы. На шатком столе (бывший канцелярский), покрытом изрезанной, с окончательно стершимся рисунком клеенкой, - полупустая бутылка портвейна, корки хлеба, пачка серой, исписанной неразборчивым почерком бумаги. За столом сидит Автор.
Я наблюдаю за ним как бы со стороны, хотя, в общем-то, он – это я. Он пытается писать, мучительно вытягивая фразу из головы, иногда встает, нервно проходится туда-сюда по комнате (в это время фраза, похожая на огромную лохматую сороконожку, спрыгивает со стола и убегает в темный угол комнаты. Из темноты раздаются шорохи, шаги и стоны). Автор возвращается к столу и наливает стакан портвейна. Он говорит, что хочет написать роман. Врет.
По серой, забрызганной красным и бурым портвейном скатерти ползет таракан. Напоминающие разрушенные железобетонные конструкции корки черного хлеба, радиоактивный пепел вчерашних папирос – миниатюрная панорама Третьей мировой войны. И вдруг черная громада навалилась сверху, выдавила изнутри желто-зеленую жижу.
«Кранты», - задумчиво сказал Автор, вытирая кулак о недописанную страницу. Потом поднялся, запер дверь на железнодорожные замки, вышел на улицу – в осень.

Акт I
Действие I Явление II
Начало спектакля
(монолог Актера, играющего Автора)
Радиошорох. Сигналы точного времени. Зрительный зал провинциального театра. Собираются зрители. В оркестровой яме – оркестр. Оттуда доносятся хлюпанье и звон посуды. Гаснет свет. Гул мотора. Занавес вздрагивает и начинает медленно подниматься. Шорох складок, как шелест убегающей сороконожки.
Сцена. На сцене - грубо крашеный ярко-желтой краской древний табурет. На нем – старинный (примерно 60-х годов) ламповый радиоприемник. Загорается тусклый свет. Выходит Конферансье.
Конферансье (потирая потные руки): Ну что, начнем, пожалуй.
(Подходит к табурету, включает радиоприемник. В динамиках – шорох, потом – далекий, низкий голос.)
Голос: Передаем сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует 15.00 местного времени.
(Сигналы I, II, III, IV, V. Вместо VI сигнала – тот же голос.)
Голос: Двое на одной собаке. Радиоспектакль для конферансье с оркестром. Исполняет автор.

Монолог театрального билетера
(Протоинтермедия)
В начале осени где-то в небе переворачивается огромное ведро, из которого сыплются листья. Они долетают до верхушек деревьев уже в середине осени и задевают зеленые ветки. И с веток слетают листья. И в то мгновение, когда они отрываются от веток, и небесные, и древесные листья желтеют и мчатся к земле. Они засыпают траву, черную почву и алую глину, и все желтеет, и земля становится желтой в какое-то утро. Очень быстро все превращается в яйцо с желтком земли, укутанным белком облачного как никогда неба и крепнущей и твердеющей звездной скорлупой. О нее будут биться острыми головами взлетающие любопытные художники, декораторы, костюмеры, актеры, музыканты, гримеры, вахтеры, гардеробщики, зрители и все, все, все, кто скачет вокруг этой сцены этого театра.
А мне смотреть из этой билетной будки на всех этих беглецов. Я и сам бы убежал. Но кто же куда убежит осенью? Все беглецы просто отскакивают от упругой скорлупы и летят внутрь. Там разбиваются о желток и застывают на нем желтыми упругими пятнами. Еще позже желтизна разъедает, словно кислота, время. Все, кому оно причиняло страдания, перестают страдать, потому-что теряют все.

Действие последнее, попавшее в начало по недосмотру корректора
(монолог Голоса)
Вокзал города Ж. странное место. Точка отсчета для бесконечной череды столбов, идущих параллельно ветке. Привокзальные шлюхи, богомольные старушки, просящие подать, когда-то бывшие привокзальными шлюхами, но в связи с возрастом потерявшие профпригодность. Гулкие гудки и перестук тендеров. Два раза в день с вокзала уходит «Собака» – электричка, едущая на торфяном газогенераторе (контактная сеть давно уничтожена повстанцами).
Электричка возвращается через 17 часов, усталая, пропыленная, пролезшая через степи, где живут племена кочевников, чиркнув по краю Брукского леса, среди мрачных болот которого располагается ставка повстанцев, замкнув свой путь в замысловатую петлю возле Стелы Погибшего Космонавта, она въезжает в город через западные врата и исчезает в тоннеле, чтобы через семь часов снова отправиться в путь.
Сегодня в пустом вагоне ехали трое: беглый дзен-буддистский монах-расстрига Фуи-Фуй, кочующий негр Елдоз и бывшая жена надзирателя Зоны Ж Ганка. Елдоз и Ганка занимались любовью.
Монах же забаррикадировался за желтой дверью своего купе и то ли медитировал, то ли практиковал что-то еще под звуки их голосов. Из его купе доносились гортанное пение, перезвякивание колокольчиков и запах кришнаитского дыма.
Вагон электрички почти уже подъехал к границе зоны, когда откуда-то издалека раздался новый протяжный звук, застыл на самой высокой ноте, потом оборвался. Вспыхнул газовый факел. Из вокзального рупора прозвучал шестой сигнал. Желтый радиоприемник на сцене театра всхлипнул и объявил: «В Петропавловске-Камчатском полночь. Электричка отправляется».

Акт I Действие I Явление III
Монолог Машиниста Федора
Машинист Федор не любил поезда. Более того, он их ненавидел. Бесполезные и оттого еще более страшные и странные перемещения тупых железных масс по замкнутому кругу. Надписи выцветшей краской: «Негабаритное место», «Берегись контактного провода!» и т.д.
Привокзальные постройки уже миновали, и сейчас за окном тянулись вспотевшие от дождя пригороды. Череда кривобоких частных домишек с чахлыми палисадниками и развороченными огородами. Мрачные тени людей в засаленных ватниках ходят вдоль путей. К самым путям люди льют помои. Порою прямо на шпалы. Запах горящей резины. В одном из этих домов между грудами исписанной бумаги, полуживыми изглоданными неизвестными насекомыми кактусами, между диваном с прогнившими пружинами и столом с изрезанной скатертью проходила жизнь автора.
Сейчас же автор подходил к четырехэтажному зданию, выстроенному из крупных серых железобетонных панелей, над ярко освещенным крыльцом, которого нависла подсвеченная кислотно-желтым неоном покосившаяся надпись: «Слава Труду!». Машинист Федор взялся за ручку рубильника и потянул ее вниз. В то же мгновение галогеновый глаз прожектора ослеп, и Федору стали видны чадящие вдалеке факелы нефтезавода. Еще дальше можно было разглядеть сквозь серый туман тусклую вывеску над панельной постройкой. На ее крыльце стоял автор. Он взялся за холодную металлическую дверную ручку и потянул ее вниз и вошел. В то же мгновение на сцене погас свет.
Акт I Действие I
Явление IV
Сон в осеннюю ночь
(монолог Автора)
Темнота. В темноте – люди. Люди спокойно сидят или возбужденно ходят по коридору и курят. Красные светлячки папирос танцуют. Люди носят в темноте предметы, натыкаются на острые углы, истошно матерятся. В глубине темноты страстно стонет женщина.
Я автор. Ощупью вхожу в коридор (склизкая, хрупкая, крошащаяся под пальцами штукатурка), берусь за ручку рубильника и перещелкиваю ее вверх. Загорается мутный желтый свет. Я иду по коридору обратно. Теперь я могу хорошо его рассмотреть. Облезшие, в белых разводах стены, выкрашенные ядовито-зеленой масляной краской. Потертый линолеумный настил под ногами. Пронумерованные двери с обеих сторон. Я подхожу к двери №415 и толкаю ее.
Комната. Голая лампочка под потолком. Панцирно-сетчатая кровать, накрытая облезшим потертым покрывалом. Стол, заваленный корками черного хлеба и шкурками колбасы, застелен серо-желтой клеенкой. Кособокий полированный шкаф оклеен порнографическими плакатами. Возле стола – стул с холодными металлическими ножками. На нем сидит Конферансье. В его руке – стакан, наполненный мутной жидкостью. Между ног он сжимает початую бутылку с блеклой этикеткой. Он мой друг. Медленно, с видимым усилием он поворачивает голову и, окинув меня бессмысленным взглядом, кивает на стул.
Я сажусь. Он молча берет со стола заляпанную чашку, наливает и протягивает мне. Я выпиваю залпом.
- Посмотри, что у меня есть, - говорит он и кивает под стол.
Под столом стоит новенький никелированный миниатюрный криостат с автономным питанием. На его передней панели ярко светится зеленая лампа.
- Это мне продал наш билетер. Почти задаром и к тому же в долг, до аванса, - гордо говорит конферансье.
- Зачем это тебе?
- Тс-с-с!!! Я храню в нем свою сперму.
- Зачем?
- Понимаешь, я умру, а она будет жить и, может быть… Ну, ты меня понимаешь… К тому же, я слышал голос. Он мне сказал…
- Понятно, все, кто общается с билетерами, рано или поздно слышат голоса. А ты - дурак, - сказал я ему, разливая из бутылки в стакан и кружку. – Лучше иди к соседям. Там, похоже, пьянка. Сними шлюху.
- Не хочу. Все они суки.
Он подскакивает ко мне, хватает меня за отворот рубашки, начинает трясти.
- Сделай что-нибудь. Ты же можешь все изменить. Это же твоя повесть.
- Не могу. Это все уже давно написано. Это давным-давно написал какой-нибудь Пелевин.
- Врешь, врешь, сука – кричит он. Я Пелевина наизусть знаю.
Я поднимаюсь, опрокидывая стакан. Конферансье падает вслед за ним. Он ползет за мной, цепляясь за мои брюки.
- Все равно… Этого уже не изменить. Это можно только более или менее хорошо сыграть, - я пинаю его в лицо.
Его тошнит. На полу - Конферансье, опрокинутый стул, лужа блевотины, в нее капает кровь.
- Завтра спектакль. Хватит жрать. Приводи себя в порядок.
Выхожу. Коридор. Подоконник. Приоткрытая створка окна. Я закуриваю, подношу часы к глазам. В Петропавловске-Камчатском полночь. Подсвечивая циферблат красным угольком сигареты, перевожу стрелки на 15 минут назад. Говорю себе под нос: «Голос, голос, билетер… Темнота». Темнота. В темноте люди. Люди спокойно сидели или возбужденно ходили. Люди носили в темноте предметы, натыкались на острые углы, истошно матерились.
Как вереница грохочущих огней, как огненный змей, разрезая темноту лучом прожектора, мчалась по пригородам электричка.

Циркуляр б/н (номер засекречен)
Центр клонирования разумной плесени (далее-ЦКРП)
Всем работникам центра
(для внутреннего пользования)
В целях обозначения статуса и направлений действия Центра в зоне Ж на момент полуночи Петропавловска-Камчатского был поставлен эксперимент по актуализации дельта-изменений Поля Разумной Плесени. В результате эксперимента были выявлены два сенситива. Также было выявлено, что основные векторы сознания сенситивов направлены в некоррелирующие стороны.
Сенситив 1-й (Билетер)
Рост - 180 см.
Вес - 67 кг.
Пол – неярко выраженный мужской.
Возраст – полных лет 40.
Социальная принадлежность – творческий работник.
Род занятий – билетер зонального драматического театра регионального значения.
Место проживания – общежитие театральных работников, комната №418.
Перспективы использования – не лимитированы с I по III действие, в дальнейшем – по директиве Центра (перспективные сроки использования с 00.00 по 00.00 Петропавловска-Камчатского).
Дополнительные сведения – контактабелен, способен воздействовать на мнения и действия всего персонала театра. Склонен к бытовому пьянству и вербальному творчеству.
Сенситив 2-й (Виктор Жук).
Рост – 192 см.
Вес – 124 кг.
Пол – ярко выраженный мужской.
Возраст –полных лет 54.
Социальная принадлежность – асоциален.
Род занятий – партизан.
Место проживания – Брукский Лес, Черная Башня.
Перспективы использования – не определены.

Дополнение к циркуляру
(мнение эксперта Центра клонирования разумное плесени).
В результате сбоя времени протяженностью 15 минут (предположительно вызванного действиями объекта «Автор») произошла деактуализация: ошибочно актуализирован стихийный дух 02 (менты). Совет координаторов Центра предупреждает: однозначность дальнейшего течения времени Петропавловска-Камчатского превращается в квазистационарную неопределенность.

Акт I Действие I
Явление ментов
Где-то в городе. Стандартная машина службы наведения правопорядка Зоны Ж. за никому неизвестным номером (номер засекречен), фыркая плохо отрегулированным мотором, собирается свернуть с патрулируемого проспекта на серую малоприметную улицу к зданию центрального Управления, чтобы запереться в гараже до завтрашнего утра. Смена прошла без происшествий. В машине двое – Мент в Форме Капрала и Капрал в Форме Мента. Они вяло обмениваются впечатлениями прошедших суток. Вдруг в машине оживает радио.
Капрал в Форме Мента: А что ты думаешь, эти дежурства? У меня тоже жена и дети. Им тоже всего хочется. Жене ласки, а детям – игрушек.
Мент в Форме Капрала: Да твоим детям уже какие игрушки! Им уже самим жен заводить пора.
Капрал в Форме Мента: Тебе легко говорить. У самого ни жены, ни детей.
Мент в Форме Капрала: На хрена жена! Все проститутки в городе наши. Мы же у них крыша!
Голос: Всем патрульным машинам! Срочно выехать в район железнодорожного переезда для задержания подозреваемого. Сообщаю приметы. Рост средний. Телосложение среднее. Одет: черная шапка, черное пальто. Особые приметы: на правом плече татуировка на иностранном языке.
Капрал в форме мента: Твою мать! То жмурики в канализации, то подозреваемые! Тоже мне «всем машинам»! Как бутто не знают, что наша машина одна на весь город. А у меня жена уже, наверно, картошки нажарила. Стынет картошка-то.
Мент в Форме Капрала: Не простынет. Поворачиваем. Быстро повяжем. Небось, не опасный
Замолкшая рация снова включается.
Голос (ставший моложе и задорнее): Точно, не опасный. Вы его бейте сразу по яйцам. А там и домой.
Рация выключается.

В это время Автор двигался неверной походкой по темной улице по направлению от общежития к железнодорожному переезду.
Автор был в душе немного романтиком. Он любил мотаться по ночным улицам и смотреть в звездное небо. Сегодня небо было на редкость звездато… звездисто… звездно. Очень много звезд. В таких случаях он обычно сочинял стихи. Или напевал какую-нибудь мелодию. Джаз. Но нередко получалось как сейчас…
К автору, ждавшему у закрытого железнодорожного переезда, подъехал «бобик». Менты. Из «бобика» выскочили двое, и высокое небо, только что бывшее таким звездатым, вспыхнуло яркими полосами и стало заваливаться куда-то вбок, уступая место слежавшемуся ноздреватому снегу с несколькими попавшими в поле зрения плевками и одиноким цилиндриком недокуренной кем-то сигареты.
«Да что ж они по яйцам-то!» – подумал Автор и отрубился.

Акт I Действие I Явление V
Сон в летнюю ночь
(монолог Автора)
Странные мысли приходят в голову человеку в зарешеченном кузове ментовского грузовика, в котором волею судеб оказался Автор. Некий сон приснился ему, укачиваемому ровным, гулким движением. Лишь изредка движение это прерывалось на несколько секунд, и в кузов загружали очередного клиента. Иногда монотонный голос рации да сонное ржание ментов словно бы выталкивали автора сквозь тонкую пленку сна, врываясь и смешиваясь с ним в некое театральное действо. И виделась Автору некая пустынь, в которой он был то ли кочевником, то ли секретным наблюдателем, в племя кочевников кем-то посланный. Племя кочевало на границе зоны Ж, центром которой являлся город.
И снилось Автору: перелетные птицы улетали на юг, улетали, сбившись в косяки и поодиночке. Елдоз нервничал. «Если птицы улетают, время и нам кочевать отседова. Под снегом степь злая. Среди кочевников наблюдалось волнение. Люди бегали от шатра к шатру, таскали тюки и переметные сумы, женщины в стороне варили верблюжье мясо в огромных чанах. Сегодня будет праздник круглой осенней луны. Елдоз встал с циновки и пошел к Пророку. Пророк слушал радиоприемник. Старенький ламповый агрегат был единственным в племени, и Пророк им очень гордился. Когда-то он отдал за него своего лучшего верблюда. Передавали джаз. Сквозь скрипы и шорохи радио-эфира можно было различить бумканье контрабаса и завывание саксофона. Елдоз на мгновение закрыл глаза, и ему представилось, как толстые губастые негры, взяв в рот мундштуки своих блестящих инструментов, выдували из них серебряно-тягучий звук. Голые негритянские женщины под голым негритянским солнцем танцевали неприличные негритянские танцы. Коричневые сосцы их голых грудей колыхались в такт синкопированному свингу медных хитро изогнутых, похотливо-пронырливых саксов. «О, где ты, родина моя!» пронеслось в голове Елдоза.
На сцену вышел потный Конферансье:
- Следующим номером нашей программы – соло на саксофоне.
В Петропавловске-Камчатском по-прежнему наступала полночь.

Интермедия
без конферансье в сопровождении одинокого гудка электрички
Много, много странных дел свершилось в эту уходящую ночь. Об этих делах не ведал не только автор, но даже видавший виды машинист Федор. Он убавил радио, настырно бубнившее что-то о зоне, бедуинах, вооруженных повстанцах. Голос, ткавший подобие занавеса реальности, ветхого, залатанного, стих, и Федору привиделся давно забытый лес. Лес его детства. В этом лесу не было ни муравьев, ни птиц, ни зверей, ни травы, ни кустов, ни тополиного пуха, ни самих тополей, а были только их тени. И сам машинист Федор был не машинистом, а внуком лодочника, возившего тени проходивших по лесу людей на прогулки по лесным рекам, которых, как рассказывал дед внуку, было три: Магра, Скрбыль и Поток Любви. Эти прогулки уводили глубоко в слои, нити, ниши, прямые, путанницу, подлинное и правдивое сплетение путей и корней, в пещеру, где свернут в кольца змей, из чьей пасти вытекает Поток Любви. Змей пожирает черепах, которые плывут к нему по внутренним, глубинным течениям Магры, Скарбыля и Потока Любви, невидимые никем, для того чтобы накормить змея.
Они вплывают ему между челюстей, и он ломает зубами их панцири, рассекает мясо, перемалывает кости и хрящи. Кровь черепах, выливаясь из его пасти, становится Потоком Любви, и по нему плывут новые и новые черепахи и хрустят на змеиных зубах, и Поток Любви течет.
После таких прогулок, говорил дед, человек может вернуться в свой город и встретиться с глазу на глаз с изгнавшим его Пророком. Должно быть, поэтому Федор и стал машинистом. Стальная лента реки и стальные рельсы – это один и тот же путь, замкнутый, за что и ненавидимый Федором.
Впервые за долгий путь Федор потянул за тросик гудка. Звук получился длинным и тоскливым, как у выдуваемой неумелым стеклодувом лампочки. Вновь забубнил голос. Хилые домишки пригородов сменились чахлой пропыленной лесопосадкой, уныло тянувшейся вдоль ветки. Затем пошла степь. Где-то в степи горел костер.
«Эти чертовы бедуины и, правда, там кочуют. Что-то они там замышляют», подумалось Федору. На небо, откуда ни возьмись, выползла огромная лунища.
И вдруг степь неожиданно, как будто кто-то сдвинул театральную декорацию, закончилась, и по обеим сторонам насыпи, за полосой отчуждения, замелькали высокие деревья, уходившие голубовато светящимися кронами в напитанное лунным электричеством небо.

Акт I Действие I
Явление VI
Брукский лес
(монолог Автора)
Автор дочитывает роман билетера. Его действие разворачивается в зоне межнационального конфликта. Зоной управляет генерал Хлам. В центре города – дзен буддистский храм. Половые акты в монастыре. Монахи проповедуют половую магию. Монахи надеются на нефть. Магия не помогает. Конфликт обостряется. В Брукский лес стекаются повстанцы. Повстанческий центр. Садомазохизм и высокие идеи. Повстанцы замышляют возмездие. Автор пытается соединить этот сюжет и «Даму с собачкой». Ему начинают слышаться голоса, и видится умерший создатель романа.

Брукский Лес. О вещах, творившихся в нем, не ведал не только видавший виды машинист Федор, но даже и Автор. К тому же, сейчас Автор спал в одном из серых зданий далекого города. И если бы Автор не спал и был менее похмелен, а окна здания не были бы забраны крупной решеткой, он взлетел бы (авторам иногда такое разрешается), он взлетел бы над этим далеким городом и поднимался бы до тех пор, пока город не превратится в некое подобие разлапистого иероглифа на сером пергаменте степи. Ему бы стала видна, словно прорисованная тонкой кистью, железнодорожная ветка, упирающаяся в очерченную жирным зеленым фломастером границу Брукского Леса. Стал бы виден ему и весь Брукский Лес – место издавна пользовавшееся у окрестных жителей дурной славой. В лесу этом постоянно пропадали люди: лесники, лесорубы, лесопильщики, лесосплавщики и даже лодочники. Ходили слухи о каких-то гадких тварях, живущих у Черного Болота. Но пуще всего перепугался народ после рассказа местного дурака деда Штопора о том, как встретил он у края Черного Болота говорящую жабу, которая целый час рассказывала ему гадкие байки, потом плюнула ему на плешь и упрыгала в трясину. А когда стали обходить стороной Брукский Лес, в нем расположилась главная база повстанцев.
Еще говорили, что раньше на этом месте были владения какого-то императора. Утверждали также, что император знался с чертями, за что и был посажен в железную, утыканную гвоздями клетку и опущен на дно озера, находившегося за замком.
Через несколько лет точно по границе императорских владений вырос Брукский Лес, озеро заболотилось, а замок исчез. Осталась лишь угловая башня, хорошо видная Машинисту Федору, всякий раз проезжавшему мимо Брукского Леса с опаской.
Раньше в этой башне помещалась пыточная комната, теперь же она была резиденцией главы повстанцев, комиссара Виктора Жука.
Дед Штопор говорил, что этот Жук – не кто иной, как праправнук императора и тоже знается с нечистой силой.
И если бы автор, взлетевший слишком высоко, спустился чуть ниже и смог бы заглянуть в окно башни, он увидел бы древний алхимический горн, различного вида колбы и бутыли, перегонный куб и самого Виктора в нелепом черном сюртуке. Жук стоял возле обитого оцинкованной жестью стола, на которой была расстелена подробная карта зоны Ж. В руках у Жука был острозазубренный странной формы нож, которым он вспарывал брюхо огромной желто-зеленой болотной жабе. Жаба вяло трепыхалась. Жук вывалил внутренности на карту и стал внимательно их рассматривать. Кровянистый узор жабьих кишок не предвещал ничего хорошего, а нечеткие биения сердца таили угрозу. Жук резко повернулся к темному окну: ему показалось, что за ним кто-то подсматривает. Смутные мысли о каком-то молодом человеке, зарешеченном в темной комнате, пронеслись у него в голове.
За окном сквозь рябь начинающегося дождя пробивался перестук далекого поезда, и вставало зарево бессонного нефтезавода. Жук погасил черные свечи и собирался уже уходить, как вдруг его внимание привлекли шорох и свет, исходившие из стоявшего на столе хрустального шара.
Он услышал бормотание многих голосов, и в глубине шара стало набирать четкость дрожащее изображение.


Акт I Действие I
Явление VII
(смерть актера. Монолог Виктора Жука)
Утро. Причем раннее, росное. Но вот на небе гаснет последняя из семи звезд, и лама, пошатываясь, выходит на середину площадки. Лама богобоязнен. Сегодня что-то не так: был страшный сон. Лама достает из складок своей одежды острый нож и садится на корточки. Лезвие зеркально бликует. Блик. Лама чертит на земле круг. Блик. Круг замыкается. Полутемный пустой зал. Включено только дежурное освещение. На сцене пыльные остатки декораций и скомканные афиши. Лежащий на боку табурет без одной ножки, старинный ламповый приемник 60-х годов. Треск. Бормотание голосов. Блик. Монах движением ножа превращает круг в пентаграмму. Гаснет свет. Темнота. Треск кинопроектора. На экране пошло черно-белое кино, неразборчивые точки, царапины, шорох, размытые тени. Из-за кулис со сцены спускается Актер, Играющий Автора. Пошатывается. Садится в первом ряду. Он изрядно пьян. Из складок одежды он достает помятый лист бумаги.
Подслеповато щурясь, по слогам читает текст:
Железные дороги
Железные решетки
Железные клетки
Железная река.
Чем кончится пьеса
Узнаете, детки
К финалу узнаете наверняка.
Актер: Что за чушь?
Голос: Это тебе предупреждение было. Уволят тебя скоро.
Актер: Какое предупреждение?
Оборачивается. Позади него, во втором ряду, сидит Билетер, сжимая между ног початую бутылку с мутной жидкостью.
Билетер: (протягивая ему бутылку) Подержи. Пойду, кинопроектор перезаряжу.
Блик. Актер отхлебывает из горлышка, скручивает бумажку в пробку, затыкает бутылку. Стекло бутылки блестит в свете кинопроектора. Актер пытается встать. Его тошнит. Щелчок. Блик. Изображение становится четким.
Актер, нелепо размахивая руками, барахтается в луже собственной блевотины, хрипит, выдувая носом белые пузыри. Асфиксия. Агония. Судороги. Смерть.
Блик. На экране молельная площадка. На ее середину выходит монах. Что-то чертит на земле.
Голос за кадром: Монастырь, этот, был основан кочевыми цыганами, которые по какой-то причине вдруг перестали кочевать. Домов они строить не умели, поэтому просто сняли колеса со своих кибиток, в которых так и продолжали жить. Колеса же сложили к огромному каменному истукану, стоящему возле нефтяного колодца. Истукан был поставлен в незапамятные времена кочевниками и являлся для них местом паломничества и истового поклонения. Кочевники, придя в очередной раз к истукану, увидели колеса, и сочли это знамением. Тогда-то в их племени и появился Пророк. Пророк был неместным, и звали его Фуи-Фуй. И был он, мало того, то ли китайцем, то ли японцем. День его появления стал называться Днем Двенадцати Колес или Праздником Круглой Осенней Луны. Кроме того, как и положено истинным пророкам живого бога на земле, Фуи-Фуй был бессмертен.
Изображение на экране меняется. Появляется памятник, напоминающий падающую с неба в бескрайние степи звезду.
Голос за кадром: У народов, населявших здешнюю степь, были приметы, связанные с появлением пророков. Когда рождается пророк, с неба летит пыль, и с каждого дерева падают дохлые птички, лошади на несколько дней прекращают есть, а дети на несколько ночей прекращают спать. Волки в степи плачут, а сурки не выходят на поверхность земли. Когда пророк умирает, все дети смеются, с неба падают мелкие камушки, а птицы летают кругами и падают на землю, только если в них попадет камушек, упавший из-за облаков. Если простой человек вдруг станет пророком, то земля в его селении почернеет, скот будет дрожать, словно в лихорадке, а облака станут кровоточить. Если же пророк вдруг перестанет быть пророком и станет простым человеком, все камни треснут пополам, воды побелеют, а дети будут плакать много дней и ночей и никто не сможет их унять, пока сами не перестанут.
Неразборчивые кадры, слова и титры: «Киевнаучфильм», неизвестные имена. Пленка обрывается, слышен звук перезаряжаемого кинопроектора. Журнал окончен. Начинается фильм.
Титры. Баба с серпом и мужик с молотом медленно поворачиваются в перекрещивающихся лучах. Снизу появляется надпись «Мосфильм». На пленке – царапины, в динамиках – шорох, напоминающий разряды в неисправной газосветной трубке. Потом, крупными желтыми буквами - надпись во весь экран: «Двое на одной собаке. Действие второе. Утро».

Акт I Действие II.
Явление I
Утро (монолог Автора)

Автор бежит из-под домашнего ареста и приходит на репетицию. Придя в театр, он обнаруживает, что его возлюбленная отдается бездарному актеру, который заменяет автора в его же собственной пьесе во время его запоя. У автора начинаются абстинентные галлюцинации, в которых он представляет себя разведчиком с секретной миссией. Ему кажется, что все втянуты в одну шпионскую игру. Им овладевает мания преследования. Он садится в первую попавшуюся электричку и уезжает из города. Белая болонка чеховской дамы превращается в огромного черного дога.

Тюремная камера. Луч солнца пробивается сквозь зарешеченное окно и чертит на полу хитрый узор. Грубо крашеные желтой краской стены. У стены – деревянный топчан. На нем лежит скомканная бело-полосатая роба. У стены стоит Автор, голый до пояса, и что-то делает рукой в своих полосатых брюках.
Автор: Мелкое хулиганство? подумаешь, мелкое хулиганство. Вот сейчас я, например, тоже занимаюсь мелким хулиганством. Так почему они не вбегут сюда и не засадят меня еще в какую-нибудь тюрьму?
Открывается дверь. Входит Мент в Форме Капрала.
Мент в Форме Капрала: Заключенный, вы опять за свое!
Автор боязливо вынимает руку из штанов.
Мент в Форме Капрала важный как индюк, набычившись, ленивой походкой подходит к Автору и несильно, но достаточно больно бьет под ребра. Автор падает, но боковым зрением видит хитро ухмыляющуюся и как бы виноватую рожу Мента.
Мент в Форме Капрала: (протягивая руку): Да ты не бойся, бродяга.
Автор с недоверием пытается опереться на руку. Мент рывком отбрасывает его прямо к стене. Слышен грохот закрывающейся железной двери.
Тут Автор обнаруживает нечто странное, а именно – туго свернутый в трубочку клочок бумаги. Кривые, уже начинающие расплываться от пота буквы. Читает записку: «Товарищ, мы внимательно следим за тобой и твоим талантом. Узнав о твоем заточении, мы впали в глубокую скорбь. Нам очень близки твои идеи. Мы организовали побег, охрана спит. В чае – сонный порошок. Комиссар повстанческого центра В. Жук».
Автор: Вот ведь… Следят! Следили тут одни… Ты, говорят, насилие, секс пропагандируешь. А где тут насилие? Ну, убил я одного актеришку. Ну и что? Да и то убил не я, сам он… Или Билетер.
Не жалейте вы актера этого. Сволочь он был и пьяница. Да и актер дерьмовый. Играть не умел. Вечно с похмелья. Слова забывал. Руки у него дрожали. Да еще и буянил. Осветителя недавно побил. У меня постоянно деньги стрелял. и ведь, что интересно, никогда не отдавал.
Автор пинает дверь камеры. Она оказывается незапертой.
Автор: Вот ведь, блядство!
Тюремный коридор пуст. Одинокие тусклые лампочки-самоубийцы болтаются на своих туго натянутых шнурах. Большинство из них уже мертвы, некоторые слабо светят изнутри желтушным светом. Автор выходит за поворот коридора. За непробиваемым стеклом спит, развалившись за столом, боров-охранник. автор заходит к нему в каморку, берет ключи и выходит. Потом, немного подумав, возвращается, спускает штаны и дрочит охраннику на лысину. Кончив, автор выходит из тюрьмы и удаляется в неизвестном направлении. Улицы города на редкость безлюдны. В городе утро, тишина и листопад.

Акт I Действие II.
Явление II
(монолог Автора)
Гомосексуалист и педераст Генерал Хламм шел в Публичный Дом. Заведение это, расположенное, кстати, за городским театром, было знаменито тем, что, кроме проституток, в нем обосновались веселые мальчики, которые за определенную плату… ну, сами понимаете что. И это «что» генерала вполне устраивало. Более того, именно он, Хламм, приложил все усилия, чтобы обычный среднереспектабельный бардак превратился в культовое заведение. И с тех пор в нем стали появляться люди вполне респектабельные. Так, например, глава местной жандармерии Хулееф, директор театра Поль Израилевич Шмитенберг и многие из актеров стали постоянными клиентами. А однажды автор видел собственными глазами, как ранним утром к черному ходу подкатил «Мэрсиздез» Мэра. Двое здоровенных волосатых мужиков погрузили безжизненное, жирное и дряблое, тело, мера в машину и уехали. Причем, в процессе погрузки его стошнило. Сизое пятно блевотины выделялось на тротуаре несколько дней.
Пройдя сотню-другую метров, Хламм поравнялся с пивным киоском, у которого стоял Автор. Автор стоял там неспроста, он стоял, ожидая. Ибо даже самому эксцентричному (а в эксцентричности Автору не откажешь) человеку не придет в голову мерзнуть неизвестно зачем у обшарпанной стены киоска и пялиться на идиотские объявления типа: «Куплю душу. Цена договорная. Тел. 666-666. Обращаться в полнолуние каждого месяца с полуночи до шести утра», усердно зарисовывать букву «д» в объявлении: «Хотите похудеть? Обращайтесь к нам», да мысленно названивать по телефонам «Досуг для состоятельных». Автор ожидал Генерала Хламма, вернее его ежеутреннего прохода мимо киоска в направлении уже упомянутого Публичного Дома.
Дело в том, что Автор предавался невинным шалостям с женой генерала и даже, пожалуй, был в нее влюблен.
Под невинными шалостями Автор подразумевал следующее. Он залезал на чердак дома, откуда был хорошо виден весь Хламмов особняк, доставал из специального чехольчика подзорную трубу и, наведя её на окна Ганки шарил рукой в штанах, размышляя о вечном. Жена Хламма была женщина странная и эксцентричная. На одной стене у нее висел портрет Антона Павловича Чехова, а на другой портрет Зигмунда Фрейда, укоризненно на Антона Павловича смотревшего.
После ухода генерала Ганка имела обыкновение бродить по дому, раздевшись догола, кушать бананы и совокупляться с огромным черным догом. Автору доставляло удовольствие наблюдать, как здоровенная псина пристраивается сзади к вставшей на колени голой женщине и, опираясь лапами ей на спину, начинает дрыгаться и тихо повизгивать. В голове Автора в такие моменты рождались различные прозаические и стихотворные строчки, которые он записывал на больших серых бумажных листах. Большинство листов он рвал и сжигал тут же в специально приспособленном для этого эмалированном тазу. Некоторые же относил домой и складывал в папку с надписью: «Нетленное».
Но сегодня, едва устроившись на своем чердаке и настроив трубу, автор увидел, что к дому генерала приближается наряженный бедуином молодой человек, которого Автор почему-то окрестил Елдозом. В голове Автора закопошились опасения, оказавшиеся далеко не напрасными, ибо, едва войдя в подъезд отдельного особняка, в котором проживал Хламм, Елдоз принялся умасливать непреступного, казалось бы, привратника. И ведь умаслил-таки. «Профессионал», - подумал автор с удивлением. Ах, если б знал Автор, как близко к правде он был.
Елдоз же, оставив почти бездыханного привратника запертым в отключенном лифте и прихватив для верности его штаны, быстро вбежал по лестнице на второй этаж в спальню Ганки. Выгнав пинками черного дога и крепко заперев дверь, он сделал Ганке какой-то странный знак, а затем повалил ее на кровать. «Поплывем по реке, поплывем по реке», - мечтательно стонала Ганка. «Еще не время», - отвечал он ей. И тут им всем привиделась подсвеченная красноватым северным сиянием, утыканная нефтяными вышками тундра с несущимися в никуда безумными оленями. И забурлила бездонная женская душа, и капрал замер за дверью, напряженно прислушиваясь.
«Всхлюп-всхлюп», - шевелил он губами в такт. «Хлям-хлям», - отвечали ему из спальни. Раздался хлопок. «Неужели нефть?» – подумал Елдоз. У него начиналась речная болезнь. Его укачивало.
«Слава Богу, что капрал не знает азбуки Морзе, а то пришлось бы его убить», - подумал Автор. И всем им, ехидно подмигивая с портрета в тяжелой золоченой раме, ухмылялся Зигмунд Фрейд.
«Вот ведь черт!» – подумал Автор, вытирая правую руку о штанину и пряча карандаш в специальный футляр (с некоторых пор Автор завел привычку писать левой).
- Теперь я, кажется, знаю, кто он, - сказал Автор приглушенным шепотом. -И даже, кажется, знаю, чем все это закончится.
Он медленно встал, упаковал трубу и стал жечь бумагу. По его хитрой роже было видно, что он знает тайну.

----------------------------------------------------------------------------------------------------
«Что же это за недомолвки?» – скажет мне читатель. – «Вроде бы мы с Автором давно свои люди, а он все играет в какие-то тайны, во весь рот хитро улыбаясь! Чем же это его так приятно удивил, пусть и несколько пролонгированный, но все же ничем не примечательный, половой акт, типа «двое в шлюпке, не считая собаки»?»
Дело в том, что когда Автор скрывался от воинской обязанности в сумасшедшем доме, на казенном языке именуемом «военный госпиталь №4», на соседней койке отбывал свое контуженный вражеской миной капрал от контрразведки, который как-то раз, употребив целую пачку прописанных Автору, но припрятанных им корректирующих средств, поведал о недавно разработанном ЦКРП способе передачи особо секретной информации. И усмехался Автор потому, что сейчас наблюдал этот способ в действии.

Акт I Действие II,
явление III
(монолог Голоса)
Директива ЦКРП
(только для внутреннего пользования членам
ЦКРП, имеющим доступ в зону Ж)
1) В связи с необходимостью соблюдения режима строгой секретности в зоне Ж и на прилегающих к ней территориях, следует прекратить передачу информации посредством сигнальных флажков, радиоволн, телеграфа, телефона, паровозных гудков, устной речи, мимики и жестов, письма, сигналов точного времени, голоса. В экстренных случаях прибегать к методу парапроктологической ротации.
2) Для обеспечения связи между агентами ЦКРП и передачи дальнейших директив Центра пользоваться методом двойного коитуального шифра.


Краткая инструкция по применению метода коитуального шифра:
а) информация кодируется по системе Морзе и передается путем сокращения мышц влагалища связистки, прошедшей спецподготовку;
б) принимающая сторона (связной) осуществляет прием и обратную связь серией возвратно-поступательных движений;
в) частота и амплитуда сокращений и возвратно-поступательных движений соответствуют шифру, установленному Центром (см. прилагающиеся таблицы);
г) запрещается менять частоту и амплитуду сокращений и возвратно-поступательных движений, а также режим осуществления сеансов связи без особого согласования с подотделом связи ЦКРП;
д) при длительном перерыве между сеансами связи в целях поддержания работоспособности связистки ей предписывается проводить регулярные тренировочные сеансы с собакой породы немецкий дог, прошедшей специальный курс дрессировки. Связисту в аналогичных случаях предписывается прибегать к подручным средствам;
е) запрещается использовать метод коитуального шифра в бытовых целях;
ж) не рекомендуется использовать данный метод в случае однополости передающей и принимающей сторон. В таком случае предпочтительнее использование метода парапрактологической ротации.
Особое примечание (обязательно к исполнению): по окончании сеанса связи передающая и принимающая стороны отдают друг другу честь и завершают связь словами: «Конец связи».
Подотдел связи информационного отдела ЦКРП.
(время и дата засекречены)

Эпилог монолога Автора
Вот об этом-то откровении контуженного капрала-связиста и вспомнил сейчас Автор, глядя в догорающие бумаги.
Все ясно: Ганка и Елдоз – секретные агенты, выполняющие даже им не понятные спецзадания.
«Теперь я знаю, чем это закончится», - подумал Аавтор, спустившись с чердака, закрывая дверь. Осторожно, с мучительно медлительным скрипом двери закрываются. Следующая станция – Стела Погибшего Космонавта.

Акт I Действие II,
явление промежуточное
Станция Погибшего Космонавта
(Монолог Машиниста Федора)
В поезде автор знакомится со стариком – бродягой. Вместе они начинают пить портвейн, и попутчик рассказывает автору местные легенды и похабные анекдоты о публичных домах. Поезд доходит до конечной станции и уезжает. Станция – маленькая будочка в голой степи, рядом с ней – огромный памятник первооткрывателю и вывеска: « Дальше поезда не идут».
Автор пытается вернуться в город пешком.

Пение синего электричества в высоковольтных проводах. Сноп электрического света, разрезающего утренний туман. Сигареты из отсыревшей пачки. Где-то на востоке – красные блики сквозь туман, осенний восход, подсвеченный заревом бессонного нефтезавода.
В Петропавловске-Камчатском – полдень. Машинист Федор переключил рубильник. Яркий галогеновый глаз, освещающий узкое пространство вдоль железнодорожной колеи, погас, остались только две фары ближнего света.
Федор закурил. Сегодня он провел в тесной кабинке уже шесть часов. Скоро пора будить сменщика, тоже, по странному стечению обстоятельств, Федора.
Федор задумчиво почесал рукой в своей замасленной шевелюре, потом той же рукой проделал ленивые чесательные движения в районе промежности и, сладко зевнув, нажал на одну из многочисленных кнопок отражающей неоновый блики стекла панели.
Сейчас же раздалось несвежее поскрипывание несмазанных шестеренок, напоминавшее Федору что-то давно забытое, детское. Кукольный театр с вращающейся кулисой и такой же мучительно медлительный скрип, сопровождаемый завыванием мотора.
И вот кулиса поехала куда-то вбок, и Федор, да и все-все пассажиры электрички, услышали механический шепот пленки: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Стела Погибшего Космонавта».
Федор разбудил Федора и отправился спать.

Акт I Действие II
явление промежуточное-bis
Станция Погибшего Космонавта
(Монолог Автора)
Если кто-то видел Станцию Погибшего Космонавта, вряд ли стоит рассказывать ему, что это такое, а те, кто не видел (к ним у автора почему-то особое отношение), ничего не потеряли, это автор может заявить с полной уверенностью как знаток родного края.
Представьте себе холм, ничем внешне не выделявшийся среди других холмов бугристой местности, но, тем не менее, казавшийся выше. Некогда геологи-спелеологи, обследуя сей загадочно-необъятный край, воздвигли на вершине этой горы репер – треугольную, наскоро из железных полос сваренную пирамидку, с красной краской на боку и намалеванной надписью «Высота Ж. Репер охраняется государством!».
Раньше же место это называлось «Холм, где Колюню медведь заломал». Еще Дед Штопор говорил, что до смерти Колюни именовалось оно «Колесная Пустынь». Как рассказывал Деду его дед, а деду Деда – прадед, когда-то там стоял каменный истукан. Во времена смуты истукан раскололи на камни, а из камней сложили часовенку, которая сгорела вместе с попом в первую же ночь после освящения. Если над холмом по осени пролетали на юг перелетные птицы, то они разворачивались обратно, в осень. Вокруг холма было вечное утро, а на холме – вечный полдень. Часы в этом месте останавливались или уходили на четверть часа назад. Люди, поевшие собранных в ближайшем леске грибов или ягод, умирали сонной смертью или забывали обо всем и превращались в пророков.
И, как говорила жаба, некогда встреченная Дедом Штопором у Черного Болота, железная монета, подброшенная в полнолуние на холме, превращалась в золотую, а золотая прилипала к луне и оставалась там навсегда.
Ключи, побывавшие на холме, нередко переставали подходить к своим замкам, зато отмыкали все остальные. А человек, уснувший на холме, мог превратиться в филина, волка или обрести бессмертие. Вот почему Федору совсем не было удивительно, что когда железнодорожное сообщение дошло до наших диких краев, железнодорожная ветка прошла через высоту Ж.
Более того, именно там расположился паровозоремонтный завод, где паровозам меняли износившиеся колеса.
Но, несмотря ни на что, холм так бы и остался безымянной высотой, если бы не Погибший Космонавт. Ведь именно сюда из пучин космоса, из загадочных и неизмеримых тысяч километров над уровнем так называемого моря (хотя какое тут море, степь да степь кругом) обрушилась спасательная капсула, несшая в своем чреве современного покорителя космоса, летчика-героя, космонавта Ж. Подобно тунгусскому метеориту, она своим падением разнесла вдребезги пристанционный павильон, покорежила репер, почти насмерть контузив мужиков, распивавших у пивного ларька разбавленное, похожее на зеленоватую мочу какого-то доисторического животного пиво и скатилась в уже забытый было всеми нефтяной колодец. После этого холм стал местом паломничества многочисленных, выковыривающих из земли останки спасательной капсулы комиссий да двух измочаленных жизнью женщин, приносивших периодически к реперу бумажные, крашеные дешевой анилиновой краской цветы.
Но время шло, и через некоторое время на месте бывшего репера воздвигли серую железобетонную, напоминающую изогнутый хвост кометы стелу, увенчанную жестяной, поблескивающей на солнце звездочкой – ракетой. Честно говоря, Автору эта стела даже нравилась. Все лучше грубо сваренной пирамидки. Хотя, по его мнению, ее, из соображений соответствия действительности, следовало бы перевернуть ракетой вниз.
Отстроили и стеклянную будочку вокзала. Пивной ларек же не пострадал, и пиво там, видимо, в связи с нашествием комиссий и правительственных чинов стало намного лучше. Хотя, возможно, Автору так только показалось: всякий раз, а это достаточно часто, когда он проезжал мимо Стела Погибшего Космонавта, ему мерещились невероятные вещи.
Вот и теперь, электричка, делавшая в этом месте крутой подъем – переворот на горку, остановилась и застыла. Как будто, что-то щелкнуло, и мерно шуршащая в натертых до блеска стеклянно-медно-оловянных клепсидрах вода не заструилась в обратном направлении, а просто застыла, словно замороженная.
Застыли в нелепых позах пассажиры и актеры, зрители и посторонние. Кто-то, запершись в туалете, на один бесконечно долгий миг остекленевшим взглядом взирал на застывшую в своем параболическом, мерцающем полете струю мочи. Застыло всё.
Кто-то, еще недавно пыхтевший рядом с упершейся ладонями в столешницу проводницей, с изумлением наблюдал, как в этом остановившемся мгновении к поезду, как ни в чем не бывало, прошествовал старичок лесного вида, с двумя здоровенными канистрами, на которых черной анилиновой краской были выведены трафаретный череп с перекрещенными костями и загадочная надпись «МЕТИЛ–ЯД!». Старичок вошел в последний вагон, уселся около окна, лукаво усмехнулся и достал из кармана початую бутылку портвейна. Когда он потянул из нее скрученную пробкой бумажку, прозвучал негромкий щелчок, как будто где-то включили радиоприемник.

Акт I Действие II
Явление IV
(Голоса, послышавшиеся Д. Штопору в вагонном радио)
О ты, один из сидящих в башне Храма Двенадцати Колес. Дай мне ответ на вопрос, который я не задал.
Дам, слушай. Давным-давно, когда на земле почти не было людей, великий и бесстрашный воин Пу ушел в некую отдаленную африканскую пустынь.
Долго шел он. Уже издох его верный верблюд, и горячий ветер сделал кожу лица подобной пергаменту Великой Книги. А Пу все шел и шел. Но вот, когда силы великого воина были уже на исходе, а в походном бурдюке не осталось ни капли, Пу увидел перед собой Озеро Зеркальной Воды.
Пу подошел к Озеру и заглянул в свое лицо. С тех пор имя его стало Фуй-Фуй, а на земле появились зеркала.

Интермедия II.
Генерал Хламм в Публичном Доме.
(Монолог Билетера).
Вы были когда-нибудь в публичном доме? Вот, Автор, например, никогда не был и посему представлял себе заведение это достаточно мрачным. Всплывали какие-то кадры из случайно виденных фильмов (снятых на киностудии «Киевнаучфильм»): состарившаяся мамаша-хозяйка, бывшая когда-то и сама проституткой, но с возрастом утратившая профпригодность, лестница, ведущая на второй этаж, где располагаются комнаты-клетушки, в которых из мебели – одна кровать, вульгарные девицы, поддельная водка и разбавленное пиво в баре, (все обычно, как декорации в провинциальных театрах – серые и убогие: не хватает средств да и особого желания).
Но, все, что может случится когда либо случается, а то, что случится не может, либо не случается никогда, либо превращается в недописанную пьесу.
В кармане Автора заработал радиотелефон, и шероховатый механический Голос стал диктовать ему ряд цифр, сложившихся в голове Автора в строго определенный адрес. Сначала он подумал, что это адрес театра и его срочно вызывают по какому-то пустяковому вопросу. Но, подойдя к театру, он обнаружил, что адрес принадлежит вовсе не театру, а соседнему зданию без вывески, но с зашторенными окнами, куда не так давно вошел Генерал Хламм.
Автор подошел к парадной двери и, не обратив внимания на изогнутую указательную стрелку с надписью «Вход со двора», потянул за холодную металлическую ручку. В то же мгновение раздался перезвон кришнаитских колокольчиков, поплыл душистый дым и в темном предбаннике загорелся красный фонарь.
Стены предбанника были скорее не стенами, а ширмами из тонкой рисовой бумаги, расписанными золотыми драконами в японском стиле. Одна из ширм отъехала вбок, с едва уловимым шуршанием, из-за нее вышли несколько женщин и мужчин в кимоно, расшитых вишневыми цветами, и, подобно актерам на театральной сцене, поклонились Автору.
«Вы наш 1001-й посетитель», сказали они. «Мы обслужим вас бесплатно».
И Автор, увлекаемый шорохом складок шелковистых кимоно, вошел в просторную залу, уставленную камнями и статуэтками, среди которых брызгали зеркальной водой в потолок фонтанчики. В центре залы красовался древний истукан, покрытый мелкими трещинками и следами, так и не стершейся, копоти.
«Это наша гордость», сказал в ухо Автору тонкий японский голос. «Это Каменный Фаллос с Холма Двенадцати Колес. Он был разбит на Двенадцать тысяч частей, прошел сквозь огонь и возродился. Так же возродишься и ты. Только сдай сначала в гардероб карандаш, у нас этого не любят». Автор сдал в гардероб свою потрепанную сумку и предался возрождению. И пока Автор слушал бой японских барабанов и вдыхал холодящий горло кришнаитский дым, Генерал Хламм совершал свой обычный полуденный обход. Он прошелся по всем трем этажам, тщательно проверил все противопожарные краны, заглянул в черную дыру пожарной лестницы, спустился в бомбоубежище, проинспектировал там запасы питьевой воды, зашел в примыкающий к убежищу винный погребок, после чего поднялся в свой кабинет, именовавшийся среди персонала публичного дома Голубой Комнатой.
Почему эту комнату называли голубой, непонятно: все стены в ней были зеркальными, а пол и потолок – обиты черным бархатом. На самой дальней стене висел портрет Фридриха Ницше, с укоризненной усмешкой смотревший на свое отражение в противоположной стене.
Еще в комнате находился массивный стол с никелированной крышкой, отражавшей подобно панели хитроумного прибора, желтоватые блики, висящих по углам комнаты светильников вместе с маленьким стулом без спинки, и почти прозрачным шкафчиком скрывавшем в себе многочисленные баночки с ароматическими куреньями и другие эзотерические принадлежности.
Генерал Хламм сел в углу комнаты, и закрыв глаза, некоторое время сидел там, в необычной позе, нелепо раскачивая головой. Длинные черные волосы его парика разметались по плечам и как будто жили собственной жизнью. Вдруг заученным движением руки Генерал Хламм прикоснулся к едва заметной выпуклости одного из зеркал. Тут же раздался щелчок и погас свет. Генерал Хламм со стоном поднялся и, натыкаясь на острые углы, побрел в центр комнаты. На зеркальной поверхности стола был начерчен круг, по углам которого стояли шесть свечей в миниатюрных, грубо выточенных из черного камня подсвечниках. Генерал Хламм выточил их сам, тайком отколов от Камня-Истукана порядочный кусок. Обычно Хламм зажигал свечи перед началом медитации, гасил по окончании и бережно складывал в специальный ящичек. Но вчера, второпях, он не только не сложил их в ящичек, но оставил на столе зажженными. Сейчас пять свечей продолжали тлеть слабыми синими огоньками, шестая же погасла, образовав кособокую пентаграмму.
Генерал Хлам достал из специального футлярчика китайскую зажигалку и хотел, было зажечь шестую свечу, как вдруг взгляд его привлек зеленоватый свет, исходивший из стоявшего в углу хрустального шара. Но Генерал Хламм махнул на него рукой и сказал: «Пустое!». Тут же по комнате пронесся холодный ветер, пахнувший на Генерала Хламма вчерашним дождем, и в центре пентаграммы возник Фуй–Фуй. Генералу Хламму показалось, что лицо его перекошено, а глаза слабо тлеют синими огоньками. Хламм в ужасе шарахнулся в угол и включил свет. Но Фуй-Фуй от этого не пропал. Наоборот, он спустился со стола и уселся на единственный в комнате табурет.
«Ну что, здравствуй, засранец!» - произнес он тонким японским голосом. И тут же Автору, все позабывшему в соседней комнате, привиделась пустыня с холодным ветром и бредущим по краю бархана человеком.
«Зачем ты снова здесь?» – спросил Фуй-Фуя Генерал Хламм.
«Что можно сказать о Начале и Происхождении, о Продолжении и Конце. Ничего нельзя сказать. Можно только шутить по этому поводу. Но разве шутки не слова?
Нет. Потому что слово – вообще не шутка. Оно даже не мысль и не вещь. Оно не бывает. Оно вместе есть и отсутствует во времени. Оно не начало и не конец. Оно – окно в Отсутствие. Шучу.»
«Здесь не место для шуток, здесь Публичный Дом», только и нашелся, что ответить Генерал Хламм.
Фуй – Фуй достал из складок своей одежды четки и начал их перебирать
«Это дом Скорби, Грусти, Тоски и Печали. Скорбь объемлет все.
Грусть – это следствие.
Чего?
Действия, не достигшего цели и все.
Тоска – это следствие.
Чего?
Достижения всех бывших целей, либо уничтожения их попытками достичь. И все.
А печаль - причина новых и дальнейших целей и действий. А причина, если живешь, должна быть.
Так что, печаль, как известно, светла. Жизнь без цели – это еще туда-сюда. А жизнь без причины – это хуйня».
«И что все это значит?»
«Это значит, что у тебя есть цель. И она в том, чтобы поскорее свалить из этого города», сказал Фуй-Фуй и исчез, прихватив с собой табурет.
Генерал Хламм погасил черные свечи, подошел к зеркальной панели с портретом и без усилия отодвинул ее в сторону. За ней скрывалась ниша, в которой Генерал Хламм хранил свою коллекцию париков. Он стал их перебирать. Это всегда его успокаивало.


Интермедия III
Монолог Машиниста Федора
Машинист Федор любил поезда. Да и как не любить? Почитай, двадцать лет на одном месте. Конечно, поезд - не машина, но и здесь есть свои прелести, по крайней мере, не туда не придешь. Да и менты на дорогах не достают. Федор привык к перестукам колес, к гулким гудкам и сине–белому свету, привык к ритму большой железнодорожной станции.
Вот он открывает особым ключом дверь и садится на свое место. Вот он включает ток и электричка отправляется. Надо признать, Федор, в отличие от его спящего тезки – однофамильца – коллеги - собрата, был человеком на редкость образованным и начитанным, да к тому же имевшим незаконченное высшее образование (одно другому не мешает). И что интересно, это высшее образование он получил во сне. Стоило ему лечь на подушку, как тут же ему начинало сниться, что он – студент некоего технического ВУЗа с электротехническим уклоном. Во сне он исправно посещал либо прогуливал лекции, трахал сокурсниц, сдавал зачеты, пил водку, играл в студенческом театре – в общем, человеком он был неординарным. Может быть, поэтому ему доставались роли Ленина, Наполеона, Аменхотепа III и других выдающихся исторических личностей.
Вот и сейчас, возложив все обязанности по управлению электричкой на автопилот, Федор достал из внутреннего кармана телогрейки потрепанный томик избранных произведений А. П. Чехова, украденный им из студенческой библиотеки родного ВУЗа. Обычно Федор читал запоем, причем, в последнее время – книги по оккультизму. Вот и сейчас Федор так увлекся чтением, что не заметил, как уснул.

Интермедия IV
Сон Машиниста Федора
(монолог внешнего наблюдателя)
Я сторож – смотритель радиорелейной станции. Огромное помещение заставлено блестящими шкафами. Там – ток. Ночью – свечение, утром – блики, днём – шторы. Я сплю. Ночью спать нельзя. Не то, чтобы преданность долгу, или предписанная циркулярами необходимость производить обход. Нет: ночью страшно спать. День – все люди живут обычной жизнью – запросов много. Блестящие ящики стрекочут, трещат и щёлкают, их равномерное жужжание напоминает пение кузнечиков и убаюкивает, как стук шпал. Ночью – тишина. Одинокие щелчки тактового генератора, и вдруг кто-то там набирает номер. Серия потрескивающих звоночков, запрос, режим поиска – короткий гудок там, на том конце провода – ты просыпаешься и уже не можешь уснуть. «Нет, ночью спать определённо невозможно» - подумал Фёдор, переключил блестящий тумблер на бликующей панели автопилота и вновь провалился в сон. Ночью я пишу. Я занят описанием мира. Иногда я описываю маленький – маленький мирок: кузнечик в спичечной коробке, стеклянный шар – бусинка, похожий на рыбий глаз, лежащий среди лоскутов вишнёвого шёлка. Иногда вдруг накатывает: огромное северное море, заполненное правильными кристаллическими глыбами айсбергов, подсвеченных далёким красноватым сиянием, словно пробивающимся через пелену дождя. Пение ветра над утыканной нефтяными вышками тундрой. Или две рубиново алые умирающие звезды, вращающиеся вокруг общего центра масс.
Я пишу на серо-жёлтых листах перфорированной бумаги. Ломкие, сложенные гармошкой, чем-то напоминающие древнеегипетские папирусы; их каждый месяц выдают мне на складе.
Кладовщица – грустная, усталая, потрёпанная жизнью женщина. Когда-то у нас чуть было, завязался роман. Не сложилось.
Я ухожу в свою каморку – пространство между низковольтным шинным распределителем и ядовито-зелёной стеной. Я здесь живу. Я сижу за столом и пытаюсь писать, мучительно вытягивая фразу из головы. Иногда встаю, нервно прохожусь по комнате, наливаю стакан портвейна. Я хочу написать роман. Чушь всё это! Всё равно эту книгу никто не прочитает. Я беру с полки так и не прочитанный томик с портретом Ф. Ницше на обложке, открываю, начинаю читать:
«Книги, которых никто не читал, возможно, просто ещё не были написаны. То, о чём в них сказано, может присниться после долгой бессонницы – между утром и полуднем, под дождём, среди росписей на облезлых стенах, между пахнущими осенью ветрами, летящими выше и ниже, в разное время сталкиваясь друг с другом, когда всюду растёт морозная трава, когда всё происшедшее и уже забытое живёт и присутствует прямо теперь, в настоящем, словно бы и не проходило.»
Я внезапно засыпаю, книга падает на пол с глухим стуком, который отдаётся звонками и звоночками во всех плоскостях, металлических шкафах, бликующих электрическим светом панелях и стёклах. Всё вздрагивает.
И поезд, вдруг перевалив через горку, начинает медленно удаляться вниз по склону от Стелы Погибшего Космонавта.

Действие III.
Явление I.
Монолог Билетёра.
Возвращаясь в город, автор заболевает воспалением легких. Ему прописывают инъекции пенициллина. Огромная склянка с пенициллином стоит у него на столе. В бреду, автор общается со склянкой. Автор дописывает еще несколько сцен: тема любви в шпионском романе; секретное психогенное оружие, подчинившее себе своих создателей и всю зону конфликта. На первый план выходит тема возмездия: Предводитель повстанцев составляет его подробный план.
В театре идут последние репетиции и подготовка декораций к премьере.

Дальше не идут поезда,
Дальше не идут поезда.
Напевал себе под нос – Билетёр районного театра с региональным значением.
Дальше не идут поезда,
Дальше не идут поезда – отбивал он пальцами по набитому билетами карману, подходя к сейфу билетной кассы, бликующему тусклым железом. В этом сейфе он хранил плавленые сырки и бутылку водки.
Дальше не идут, дальше не идут – напевал он, открывая блестящим жёлтым ключом хитро щёлкнувший немецкий замок.
Билетёр был в очень приподнятом настроении. И причиной этому были всего два слова, написанные на уголке скомканной купюры, которая была протянута ему в окошко билетной кассы детской рукой в качестве уплаты за билет.
«Керосин будет».
Дальше не идут
Дальше не…
Оборвав песню на полуслове, он с ужасом уставился в открытый им сейф.
Плавленые сырки растеклись по блестящему металлу, и на них проступили зеленоватые плесневелые кольца. В бутылке водки плавал и слабо светился в сумраке сейфа сгусток плесени, похожей на комок зеленоватых женских волос. «Ну что ты смотришь? Пей!», услышал он Голос. Повернувшись, Билетёр увидел стол, покрытый жизнерадостной узорчатой клеёнкой, кособокий, обклеенный порнографическими, оставшимися от заезжего варьете афишами полированный шкаф, продавленную панцирно-сетчатую кровать (Билетёр почти всегда ночевал в театре, в своей жёлтой будке), и стул с холодными металлическими ножками, на котором восседал совершенно не изменившийся со времени своего судьбоносного для Зоны Ж падения в нефтяной колодец Дух Погибшего Космонавта.
Он был изрядно нетрезв. Медленно, с видимым усилием Космонавт повернул голову, и, окинув Билетера полным космического безумия взглядом, протянул ему пустую чашку. «Пей», повторил он. Билетер трясущимися руками взял из рук Космонавта чашку, и вдруг, как будто, приняв какое-то очень важное для него решение, единым залпом вылил себе в рот содержимое водочной бутылки.
«Хорошо! Прямо как в школе учили», одобрительно кивнул Космонавт. И Билетеру тут же вспомнилось, как он когда-то учился в аэрокосмической школе, окончил ее, с синим дипломом, даже был зачислен в отряд космонавтов. Готовился к полету. Но так и не был до него допущен по причине хронического алкоголизма и многочисленных дисфункций половой сферы.
«Тебе зачем керосин нужен?», жадно жуя заплесневелый сырок, спросил Космонавт.
«Не твое дело… Ты бы лучше бы это… за нефтью следил».
«Ты, видимо, не понимаешь некоторых вещей, которые я понял очень давно», ответил Космонавт. «Во-первых, я тебя старше, а во- вторых я был в космосе, а ты нет. Конечно, если бы ты тогда спьяну не проспал запуск своей ракеты, то сейчас Погибшим Космонавтом, был бы ты.
И тогда ты бы являлся ко мне, а мне приходилось бы выслушивать весь твой бред. Но погибший Космонавт – я! Поэтому слушай!». И он продолжил назидательным голосом:
«Театр не всегда начинается с билетной кассы, и не всегда заканчивается вешалкой. Ты ищешь интригу там, где ее нет, или сам пытаешься ее создать. Вот, допустим, у одной женщины, был муж и любовник. Муж у нее был старый и богатый, а любовник молодой и бедный. И тогда жена взяла, и отравила мужа ацетоном, а сама, представила все так, как будто муж умер от паленой водки.
Кому нужна такая интрига?
А любовник узнал про это и подумал: - Если я стану ее мужем, то когда состарюсь, она тоже отравит меня ацетоном. И тогда он написал заявление в милицию, и жену посадили в тюрьму для лесбиянок. В тюрьме бывшая жена сошла с ума, и ее перевели в специальный сумасшедший дом, где все двери запирались на блестящие замки, и у каждой сидела специально обученная сторожевая собака.
Но это тоже еще не интрига. В сумасшедшем доме бывшей жене сделали какой-то не тот, укол, и она забыла обо всем. У нее не осталось ничего, кроме маленькой блестящей коробочки, закрепленной на правом запястье металлическим браслетом в которой она хранила чью-то, ставшую теперь чужой, фотографию.
Любовник же узнал про это и его замучила совесть, он выпрыгнул из окна своего дома и упал на асфальт, но не разбился, а только сильно ушиб голову и забыл все, что с ним происходило. Чтобы вылечить его от беспамятства, его положили в тот же сумасшедший дом, где лежала бывшая жена. Однажды на прогулке они встретились и влюбились друг в друга с первого взгляда. Их даже обвенчали в имевшейся при сумасшедшем доме часовенке.
Так бы они и жили долго и счастливо, если бы однажды в больницу не приехал знаменитый австрийский врач. Врач сделал им специальный укол, и они вспомнили все, и умерли в ту же ночь, не снеся груза воспоминаний. Вот это уже похоже на интригу.
Но при этом никто не вспомнил о судьбе Геннадия, санитара вышеозначенной психбольницы. Судьбе несравненно более интересной, чем вся эта высосанная из пальца история. Она, как и тысячи историй других людей маленьким цветным камушком ложится в огромную мозаику. И цветной узор этой бесконечной мозаики складывается в одно слово – «Пиздец»!

Директива (номер засекречен).
Центр Клонирования Разумной Плесени
Всем работникам центра для внутреннего пользования
В целях расширения действия Центра в зоне Ж на момент времени полудня Петропавловска-Камчатского был поставлен повторный эксперимент по актуализации дельта-изменений поля разумной плесени.
В результате эксперимента были выявлены два сенситива. Также было выявлено, что основные векторы сенситивов направлены в коррелирующие стороны.

Сенситив 3-й – Штопор.
Рост 155 сантиметров
Вес 55 килограммов
Пол – мужской
Возраст неопределим
Социальная принадлежность – БОРЗ (Без определенного рода занятий)
Род занятий – путешественник, сказочник, хранитель народной традиции.
Место проживания – аномальные зоны
Перспективы использования – использование данного сенситива в интересах Центра Клонирования не представляется возможным.
Дополнительные сведения – Уточняются.
Сенситив 4-й – Погибший Космонавт
Рост переменный
Вес – 0 килограммов, 0 граммов
Возраст 35 лет физического существования, 15 лет астрального существования, 15 лет существования в виде чистого духа.
Пол – Бывший мужской
Социальная принадлежность – «паранормальное явление» - (терминология уточняется).
Место проживания – Холм двенадцати Колес, нефтяной колодец.
Род занятий – блуждания и явления.
Перспективы использования лимитированы ресурсами нефтяного колодца.
Дополнительные сведения: откликается на позывные «Алеф».

Протокол контакта между сенситивами 2-м и 4-м
В течение локальной остановки времени, вызванной прохождением электрического поезда «Собака» через Холм Двенадцати Колес полем Разумной Плесени был инициирован контакт между сенситивами 2-м и 4-м. Также сенситив 2-й в ходе контакта получил телепатическую команду создать отчет о проделанной работе. Отчет прилагается.

Приложение №1
Дневник В. Жука.
5марта 05.00ч. Во время эксперимента с малой пентаграммой и блюдцем мною был вызван стихийный Дух, который назвался «Алеф». Дух сообщил мне, что он является посланцем космического разума.
20 апреля 09.00 Следуя совету Духа, я нашел герметично закрывающийся стеклянный сосуд объемом около 3,5 литров. Сосуд был установлен в сухом темном месте. Рядом я поставил плотно закупоренные сосуды с киноварью и серой.
22 апреля 11.00 Дух вновь вышел со мной на контакт во время утреннего чаепития. Началось все с резкого понижения температуры. Потом стол, за которым я сидел, поднялся в воздух и, сделав несколько оборотов вокруг своей оси, опустился в исходное положение. Вслед за этим раздалось пронзительное шипение, издаваемое внезапно заработавшим патефоном. Игла патефона, как будто ведомая чьей-то рукой, опустилась на диск. Заиграл известный джазовый мотивчик, но в несколько убыстренном темпе. Потом сквозь музыку послышались громовые раскаты, напоминающие скрежет железа о железо и мрачный нудный голос произнес: «Дрочи!». На этом сеанс был окончен. Общее время контакта 25 минут.
26 апреля 23.22. С момента последнего контакта я все время озабочен приказом Духа. Благодаря специально разработанной диете моя сексуальная мощь увеличилась на несколько порядков. Теперь я могу вырабатывать до стакана спермы в день. Бутыль полна меньше, чем на одну треть, но я думаю, что это только начало.
7 сентября 05.00. С момента первого контакта с Алефом прошло уже более трех месяцев. Бутыль почти полна. Алеф больше не появлялся, но каждую ночь я вижу один и тот же сон.
Сначала он был неясен, я думал, что это обычный кошмар, но теперь я понял, что это знак. Сон начинается в некоей пустынной местности: поросшая низким чахлым кустарником степь, переходящая в лесостепь. Я – сторож –смотритель циклопического сооружения, выстроенного в форме пирамиды. На верхней площадке – четверо. Я знаю их имена. Первого зовут Ленин, второго Гитлер, третьего Наполеон. Как зовут четвертого, я не знаю, так же, как не знаю, кто они такие. Они хором произносят молитву на непонятном языке. Последние слова молитвы «Он будет пятым» произносятся на языке древних евреев. После этого они чертят обратную пентаграмму острым концом ко мне. Потом тот, которого зовут Ленин, произносит магическое слово, нечто вроде «Пиздец». На этом сон обрывается.
25 октября 09.00 Сегодня я заметил на поверхности собранной мною спермы пленку, чем-то напоминающую плесень. Я попытался удалить ее, но неожиданно из-за бутылки с киноварью выскочила змейка с красным узором на спине, и чуть было не тяпнула меня за палец. Я понял, это знак. Всю ночь я провел в медитации, ища ответа. Скорее бы явился Алеф.
18 декабря 00.00 Ночью был контакт.
Алеф явился в виде семиголового козла с подсвечником в форме фаллоса в левом копыте. При свете пяти свечей, горевших в подсвечнике синим пламенем, он сообщил мне то, что я уже давно знал. Бутыль, в которую я собирал свою сперму, является прообразом алхимического яйца, в котором зарождается сверхразум, гомункул, вернее его квазимозг, состоящий из одушевленной разумной плесени. Плесень эта уже поглотила все содержимое бутыли, я уверен, что перевоплощение почти закончено.
20 января 06.50 Сегодня между мной и Разумной Плесенью был установлен телепатический контакт. Я получил приказ отыскать в городе женщину по имени Ганка и ввести ее в курс дела.
22 марта 23.45 Сегодня, около полуночи, я проснулся от звуков, исходивших из моей лаборатории. Звуки представляли собой монотонное бубнящее пение и бормотание голосов.
Когда я вошел в лабораторию, я увидел, что сосуд с киноварью треснул, а вокруг алхимического яйца летают десять-двенадцать светящихся сущностей, похожих на ангелов. Я впал в транс и услышал голос, приказывающий перевоплотиться. Подойдя к алхимическому яйцу, я полностью выпил его содержимое. Ich bin Ubermensch.




Антракт
(монолог Конферансье)
Как старый знаток театра, могу вас уверить, что самое главная часть театрального действа – это не суета актеров на сцене, обыденная, бездарная и нелепая, а потому обреченная повторяться вновь и вновь, но антракт. Что произойдет на сцене и чем кончится пьеса, заранее знают все. Что произойдет в антракте, не знает никто. Антракт, именно антракт – вот что делает пьесу именно пьесой, а не каким–нибудь там гавном.
Сегодня в театральном буфере было свежее пиво. Непривычно и неожиданно свежее. Музыканты, выбравшиеся из оркестровой ямы, шумно радовались вновь обретенной свободе и резвились как дети. Фаготист, наполнив свой инструмент пивом, спорил с контрабасистом. «Выпью залпом!» - утверждал фаготист. «А вот тебе!» - отвечал контрабасист, делая неприличные знаки руками. Фаготист обиженно брал в рот мундштук своего инструмента и пытался выпить. Пивная пена лезла у него из носа, странные хрипы вырывались из горла. Фаготист выпивал. Контрабасист, посрамленный, уходил к стойке, заказывал водки себе и фаготисту. Фаготист пил, контрабасист платил. Патефон, подаренный администратору буфета Билетером, а до того им же утащенный из реквизиторской, наигрывал в углу известную джазовую мелодию. Меж музыкантами ходили два пьяных вдрызг актера в костюмах оборотней. Но, увы, увы, они не знали, что им не суждено снова выйти на сцену, ни сегодня, ни когда бы то ни было, ибо в театральный буфет уже прокрался злоумышленник. Это был подозрительно похожий на Автора, невзрачный, нетрезвый, плохо выбритый молодой человек в черном пальто.
Молодой человек, нервно посвистывая, подошел к бармену и, приставив дуло к его виску, тоненьким голоском произнес: «Деньги, сука!». Бармен, с каменным лицом, принялся доставать мелочь из кассы и складывать ее на залитую пивом стойку. Налетчик, комкая купюры, рассовывал их свободной рукой по карманам. Закончив свое черное дело, он удалился, прихватив с собой в качестве заложников двух пьяных оборотней. Меж тем прозвенел третий звонок. Зрители стали собираться в зал. Приехал наряд конной полиции. Здание театра было оцеплено.

Начало II акта
(монолог зрителя)
Я сторож-смотритель железнодорожных путей, точнее сказать - единственной ветки нашей Желелезной Дороги. По-своему она уникальна. Во-первых, именно она, единственная из железнодорожных веток, проходит мимо Статуи Погибшего Космонавта. Именно по ней ходит «Собака», наш единственный фирменный поезд. Вообще, я не люблю поезда, а театр люблю еще меньше.
Но именно я перерезал красную ленточку на открытии нашей ветки ровно тридцать лет назад. Тогда-то наша «Собака» и была запущена и с тех пор она бессменно движется по замкнутому кольцу.
На церемонии открытия театра, состоявшейся на следующий день, ленточку перерезал тоже я, потому что, Мэр находился на расследовании обстоятельств падения Капсулы Погибшего Космонавта. По той же причине он пропустил и открытие Публичного Дома. Там ленточку пришлось перерезать тоже мне. Это стало у меня так хорошо получаться, что с тех пор перерезать все ленточки в городе было поручено мне. Хотя в городе больше ничего не открывали до вчерашнего дня.
Вчера я перерезал ленточку на открытии нового железнодорожного переезда. За это мне дали бесплатный билет на премьеру. Вообще-то, билетов на премьеру было не достать. А мне принес и вручил сам Билетер театра. Сказал, что я Почетный Гость. Поэтому я и пошел. Конечно, еще и потому, что это первая премьера за тридцать лет. До этого у нас ставили только «Вишневый сад». За это время в театре сложилась традиция вешать на сцене портрет А.П. Чехова.
Вот и сегодня на сцену вышел Конферансье. В руках у него было новенькое двуствольное ружье последнего образца. Вслед за ним вышли два его помощника. Первый, спотыкаясь и падая, тащил громоздкую лестницу – стремянку, а второй – огромный, в ползадника, портрет А.П. Чехова.
Помощники, ловко орудуя молотками, установили портрет на сцене и удалились. Конферансье подошел к портрету, самолично убедился, крепко ли он прибит, и повесил ружье на черный металлический крючок, вбитый в нижнюю шпалу рамы, после чего повернулся к зрителям и хитрым пропитым басом объявил: «Акт второй, день!».

АКТ II
Действие I
Явление I
Наблюдения из дупла
(монолог Елдоза в сопровождении народного хора)
Чтобы развеять тоску автора, его друзья из фольклорного ансамбля приглашают его на празднование юбилея их коллектива. Автор принимает приглашение. Празднование заканчивается в бане. Автора пытается соблазнить исполнительница народных песен. Это ей не удается: автор засыпает прямо в бане.

Широкая, хорошо наезженная дорога, ведущая в лесную чащу, была снабжена ограждением, состряпанным из ржавой колючей проволоки, а так же меловыми столбиками, отмеряющими ровные стометровые промежутки и аккуратными табличками с трафаретными, оскалившимися в жизнерадостной улыбке, человеческими черепами и тем не менее, несмотря на ее ухоженность, она навевала мрачные мысли. Впереди показалась развилка. Размяв в пальцах «Беломорину», Елдоз нервно прикурил и направился к указателю, воткнутому возле обочины.
Коли прямо пойдешь –
К черту на кол
Коль налево свернешь
Хуй твой плакал
Коли вправо –
К мятежным кадетам
А обратно пути тебе нету –
гласила надпись на аккуратно прибитом к шесту фанерном щите, украшенном криво прикрученным к указателю лошадиным черепом. Докурив, Елдоз бросил гильзу в череп. Попав черепу в глаз, он злорадно усмехнулся и, напевая веселую африканскую песню, удалился по правой ветке дороги.
«Ой, жара, жара, Ой, самум, самум», пел Елдоз. «Жарко мне совсем, мне и верблюду», подпевал народный хор. «Мне и верблюду острогорбому», пел Елдоз. «У меня жена- степь да степь кругом», аукал в чаще народный хор.
«Ишь ты, как распелся», думал Автор, наблюдая за шедшим по лесу Елдозом. «Жарко, видишь, ему. Жарко верблюду», злобно бубнил Автор, сдирая со своей головы узорчатый кокошник выданным ему билетером в реквизиторской народного хора. «Ужо устрою я вам жару», мрачно и нудно бубнил автор. Он достал из расписных шаровар радиотелефон и набрал никому неизвестный номер (номер засекречен). «Есть», ответил в трубке Голос. Раздался хруст, и из кустов вывалилась пара до зубов вооруженных повстанцев. «Пойдешь с нами, будешь делать, что, скажем», скомандовал Елдозу один из них. «Шаг вправо, шаг влево – сам знаешь что», мрачно добавил второй.
Взяв Елдоза под белые рученьки и распевая народные песни, они удалились. Автор слез с дерева и, распевая народные песни, двинулся в противоположную сторону.
Вслед за ним, крадучись, из лесу вышли члены народного хора.
Завечерело.
В небе загорелись тусклые звезды. Члены народного хора развели на краю вспаханного поля костер, расселись вокруг и стали печь картофель. Автор достал бутылочку водки, у кого-то нашлась соль и черный хлеб.
Пошел неторопливый разговор о жизни, о погоде, об искусстве, о чудесах, творящихся в Брукском Лесу. До утра не смолкали в лесу говор и народные песни. В Петропавловске –Камчатском наступил полдень.

АКТ II Действие I
Явление II
Баня
(монолог Мента в Форме Капрала)
Пар. Капель. Пар. Ковш. Елдоз лежит на мокрой лавке. Он гол. Его руки и ноги связаны бельевой веревкой. Рядом с лавкой стоят двое повстанцев. На каждом из них кожаная портупея на голове тело, с пристегнутой к ней кобурой. Они красны и злы. В их руках – березовые веники, которыми они нещадно хлещут Елдоза. «Парься, парься, сука, ночью к хозяину пойдешь», злобно цедит один. «Хозяин, он потных не любит», добавляет второй, сплевывая на каменку. Елдоз лежит на лавке и тихо поскуливает. Пар. Капель. Ковш. Пар.
Открывается дверь. Входит Капрал в Форме Мента. «Ну что, сударики, отпарили подлеца?», веселой скороговоркой спрашивает он.
«Парь, не парь, а все одно – говном он пахнет», хором отвечают банщики. «Кочевники, они и есть кочевники, всю жизнь в юртах своих, на верблюжьем навозе, спят», уточняет второй, сплевывая на каменку. «Вы все равно, быстрее давайте, а то хозяин уже третью жабу в расход пустил», переминаясь с ноги на ногу, бубнит Капрал. «А перебьет он их всех – опять я крайним окажусь. Опять придется на Черное Болото идти, новых ловить. А там, сами знаете, какие теперь дела творятся», бормочет он, растворяясь в молочной дымке. «Давай, и правда, закругляться. Хозяин задержек не любит», мрачно молвит плюющий на каменку. «И то верно», отвечает первый, выливая на Елдоза кадушку ледяной воды. «Его охранникам сдадим – и в деревню, к девкам», добавляет он и вопросительно улыбается.
Елдоз из парной был выдворен, а дверь в парную затворена. В предбанник вошла охрана. Елдоза повели в Черную Башню.

АКТ II
Действие I Явление III
Елдоз в Черной Башне.
(Монолог театрального критика,
пытавшегося редактировать исходную рукопись)
Черная Башня, единственное строение оставшееся от императорского замка, мрачно возвышалась среди вековых деревьев леса. Елдоз шел по еле заметной тропинке в сопровождении двух охранников. Свежело. По земле полз туман. Впереди показалась ржавая металлическая ограда. Загукал филин. Завыла собака. На башне пробило полночь.
Охранник достал желтый блестящий ключ, со щелчком повернул его в замке и со скрипом отворил ограду.
«Дальше мы не пойдем. Пойдешь один», сказал он.
«Пойдешь по тропинке в сторону Башни», сказал второй. «Ворота Башни открыты, там тебя ждут».
«Да смотри, с тропинки не сворачивай, по сторонам не зыркай, а то такое увидишь – сам рад не будешь», сказали они вместе и, с треском ломая кусты, бросились в направлении бани.
Перешагнув через металлический порог калитки, Елдоз оказался на прилегающей к Башне территории. Место, куда он попал, напоминало крайне запущенный парк. Заросли крапивы и бузины, чахлые, высаженные аллеями, деревца. Елдоз пошел по аллеям в направлении Черной Башни, подернутой тусклым синим свечением, и через сотню шагов вышел на открытое пространство. Зрелище, представшее его взору, на несколько секунд парализовало его. Ровные ряды каменных надгробий со стершимися надписями на древнем, всеми забытом языке, покосившиеся кресты, украшенные тощими мраморными распятиями и замшелые, увитые плющем, фамильные склепы, освещенные ущербной луной – все это свидетельствовало о том, что Елдоз находился на старинном императорском кладбище. Неверной походкой Елдоз подошел к ближайшему обелиску, напоминавшему истукана из древних бедуинских легенд и, холодея от ужаса, поднял глаза к его вершине, на которой, венчая все сооружение, восседала огромная черная жаба с жирным, желтым, в бурых подпалинах брюхом.
«Дороги замкнулись
решетки заржавлены,
клетки закрыты,
река – под землей
Сюжеты запутаны,
сказки забыты,
Колодцы отравлены черной слюной»,
произнесла она скрипучим голосом и плюнула на голову Елдоза комком вязкой слюны.
«Что все это значит?», прошептал Елдоз побелевшими губами. В глазах у него потемнело, и он упал на голубую от лунного света траву.
Пал занавес.
Наступила ночь.

Интермедия V
Ночь перед спектаклем
(Монолог Билетера)
Автор просыпается под утро в пустой холодной бане. Все двери заперты. Он обходит все помещения. Не найдя выхода, начинает рыться в шкафах. В одном из них ему попадается коллекция париков, в другом - книга биографий выдающихся людей. Он взламывает дверь в банный буфет, обнаруживает там кегу пива, выкатывает ее в предбанник, там пьет пиво и читает биографии космонавтов и знаменитых политиков. Автор решает насытить свое произведение исторической и космической тематикой. В театре проходит генеральная репетиция. Запертый в бане автор не может на нее попасть.

В ночь перед спектаклем Билетеру обычно не спалось. Впрочем, не спалось ему всегда, но перед каждой премьерой, сразу же после ухода актеров, костюмеров, музыкантов, уборщиц и (что самое главное) Автора, он отправлялся в бессонный и неустанный обход по зданию театра. Делал он это не столько в силу присущей творческим натурам бессонницы, сколько в соответствии со служебными предписаниями, ибо однажды он обнаружил, что его желтый блестящий ключ, которым он каждый вечер открывал облезлую дверь с номером 418, чтобы запереться за ней до утра, больше не подходит ни к его замку, ни к замкам других комнат в общежитии театральных работников. Но зато ключ стал отмыкать все замки и двери в театре, после чего Билетер немедленно замазал номер 418 желтой анилиновой краской и написал заявление на имя директора театра о приеме по совместительству на должность сторожа-смотрителя. В тот же день он был на нее утвержден и уже ночью совершил свой первый обход, навеки обосновавшись в желтой билетной будке. У него не осталось ничего, кроме воспоминаний, и неизвестно как доставшегося ему криостата с автономным питанием, который он сразу же продал Конферансье из 415-ой.
Криостат как-то необъяснимо воздействовал на электросеть и со зловредным постоянством выводил из строя распределительный щиток. С тех пор в коридорах общежития царила почти непрерывная темнота. Кроме того, за бывшей 418-ой дверью он оставил свою рукопись почти законченной радиопьесы, к которой не было придумано только названия и последней сцены. Он, тем не менее, помнил всю свою работу наизусть и лихорадочно пытался досочинить недостающие части. Этим он занимался еженощно во время обходов в течение целого года. Но однажды утром он увидел в графике репетиций новую пьесу. У нее не было названия, вместо него в расписании стояло: «Пьеса номер - (номер засекречен)». Кроме того, среди актеров ходили слухи, что даже сам Автор (кстати, тоже актер, причем неважный) не знает финала и надеется на всеобщую импровизацию. Тогда Билетер с неумолимой ясностью понял, что его пьеса похищена и не кем-нибудь, а бездарнейшим существом, которому из всех ролей давали только Фирса, да и то во втором составе. В этой же пьесе он хотел сыграть ни много, ни мало – Автора. После этого бессонница покинула Билетера, и ему снились вокзалы. От этих снов он всегда просыпался только под утро, а руки его дрожали. Но со временем бессонница вернулась, и он возобновил обходы. Теперь Билетер уверенным шагом двигался в полной темноте по театру, жившему своей собственной ночной жизнью: наверху хлопали двери, поскрипывали оконные рамы и шестерни сценических машин, из оркестровой ямы доносилось хлюпанье и невнятное бормотание.
В первую очередь Билетер обычно заглядывал в малый зал, переоборудованный для демонстрации кинофильмов и проведения каких-то подозрительных конференций, начавшихся почти одновременно с репетициями нового спектакля. Иногда Билетер включал кинопроектор и смотрел какую-нибудь ленту, иногда, просто проверял замки и уходил.
Нынешней же ночью, проходя мимо кинозала, он увидел под дверью тусклый свет, услышал бормотание голосов и стрекотание и невнятный шум. Билетер удивился и сказал: «Что за чушь?» и был прав: в пустом кинозале шел фильм. Сначала по экрану проскочили неразборчивые слова, имена совершенно незнакомых Билетеру актеров, сменившиеся вскоре надписью «Киевнаучфильм». Потом появилось неясное изображение какого-то дзен-буддистского монастыря, и нудный голос диктора стал читать:
«Ленин (псевдоним, настоящая фамилия Ульянов) Владимир Ильич, руководитель партии коммунистов, глава первого правительства СССР (1870-1924). В марте 1922г. у Ленина начались частые припадки, заключавшиеся в периодической потере сознания, сопровождавшейся онемением правой стороны тела. По решению консилиума врачей, ЦКРП рекомендовал Ленину оздоровительную поездку в село Шушенское».
На экране сменилось изображение: Утро. Причем раннее, росное. Ленин сидит у догорающего костра перед шалашом и печет в золе картофель. Сквозь туман доносится гудок приближающейся электрички. Ленин внимательно слушает его и достает из лукошка початую бутылку водки «Скоро, очень скоро, вот-вот», говорит он, наливая водки в две маленькие желтые керамические чашечки, стоящие на разлапистом пне, и начинает зорким прищуром всматриваться в белесые волокна плывущего над свежескошенным полем тумана. Так он сидит 10-15 минут, напряженно прислушиваясь. Над полосами тумана, над вершинами далеких гор скользит и бликует луч весеннего солнца.
Блик. Из-за тумана слышатся перезвон колокольчика и вкрадчивые приближающиеся шаги. На экране возникают титры: «22.03.1923 года». Вновь звучит голос диктора:
«Болезнь эта, судя по течению и данным объективного исследования, принадлежит к числу тех, при которых возможно почти полное восстановление здоровья».
Ленин достает из лукошка нож и чертит на земле круг. Из тумана появляется Лама. Молча, пошатываясь, он подходит к пню, берет желтую керамическую чашку и усаживается рядом с Лениным. Ленин произносит: «Вот-вот», они чокаются и залпом выпивают. Лама вытирает рот рукавом своего складчатого одеяния и, сложив пальцы махамудрой, начинает говорить:
«Весь мир подобен столу, а вся наша жизнь подобна театральному действу вокруг этого стола. Декоратор застелит стол облезлой клеенкой с окончательно стершимся узором и поставит на нее бутылку портвейна. И тогда ты будешь автором или, скорее всего, актером, играющим автора. Стол может быть застелен крахмальной скатертью, и на нем будут стоять бутылка шампанского и канделябр. Тогда ты будешь генералом, надзирателем закрытой зоны. Стол может быть оцинкован, на нем могут стоять черные свечи и лежать блестящие хирургические инструменты. В этом случае ты исполнишь роль революционера, руководителя повстанцев. Впрочем, ты ее уже исполняешь. Но в любом случае стол для тебя остается столом, и ни в какой реквизиторской тебе другого не выдадут. Во-первых, таков закон жанра, во-вторых - извечная беда мелких провинциальных театров, нехватка средств».
«Вот-вот», произносит Ленин, берет лукошко и садится в привязанную к прибрежной коряге лодку. Лама отвязывает лодку и вручает Ленину длинный шест. Ленин медленно, с видимым усилием, отталкивается от берега. Некоторое время его силуэт проступает сквозь редеющий туман, потом исчезает и слышится только отдаленный плеск весла. Затем и он затихает. Лама возвращается к костру, допивает оставшуюся в бутылке водку, подбирает оставленный Ильичем остро зазубренный нож, превращает круг в пентаграмму и смотрит в туман.
Вновь звучит чтение диктора:
«20 января 1924 года в шесть часов недомогание усилилось, утратилось сознание, правые конечности были напряжены до того, что нельзя было согнуть ногу в колене. Число дыханий поднялось до 36, а число сердечных сокращений достигло 120-130 в минуту.
Ровно в 6 часов 50 минут наступил резкий прилив крови к телу, лицо покраснело до багрового цвета, затем последовал глубокий вздох и моментальная смерть от паралича дыхания и сердца, центры которых находятся в продолговатом мозгу».
Билетер так увлекся просмотром, что после того, как монотонное бормотание диктора стихло, ему показалось, что сквозь стены театра, сквозь толщу сонного города и пелену только что начавшегося и медленно укрывающего город дождя он слышит далекий гудок приближающейся электрички. Он обернулся. В этот момент послышался треск перезаряженного кинопроектора, и в зале наступила темнота. Затем включилось дежурное освещение.
Билетер боковым зрением сумел рассмотреть полутемный пустой зал, пыльные остатки декораций, скомканные афиши, лежащий на боку табурет без одной ножки, старинный ламповый приемник.
Блик. Из-за кулис со сцены спустился Автор. Пошатываясь, он сел в первом ряду. Он был изрядно пьян. Из складок одежды он достал початую бутылку с мутной жидкостью, вынул из нее скрученную пробкой бумажку и начал читать, что-то бормоча себе под нос.
- Вот ведь, блядство! - сказал Билетер и вышел из зала. За его спиной заработал кинопроектор, и по экрану вновь заметались неясные тени. Билетер, злобно сплюнув, направился в буфет.
Заведующая буфетом, грустная, усталая, измученная жизнью, но все еще красивая женщина, чуть было не стала когда-то его любовницей. Не сложилось. Сегодня она принимала товар и, как всегда в таких случаях, осталась на ночь в театре, в своей каморке, располагавшейся между стеллажами с металлически блестящими пивными кегами и ядовито-зеленой стеной. Она сидела за столом и пыталась читать. Обычно она читала запоем, причем последнее время – книги по оккультизму и классику. Иногда она вставала, нервно проходилась по каморке, наливала стакан пива и выглядывала за дверь, не прибыл ли товар. Именно в такой момент и застал ее Билетер. Но сегодня она была не одна.
За столом, накрытом выцветшей клеенкой в цветочек, на двух здоровенный канистрах, украшенных трафаретными черепами, примостился старичок лесного вида. Это был легендарный Дед Штопор. В руке он держал кружку с пивом и ехидно улыбался в седую бороду. Заведующая буфетом смутилась и вышла. Старичок отпил из кружки и скрипучим баском произнес:
- Ну что, отдавай ключ, керосин я принес.
- Еще надо посмотреть, что у тебя за керосин, откуда, - угрюмо ответил Билетер.
- Откуда, откуда, с Черного Болота. Из него водицы – то зачерпнешь, дашь отстояться – вот тебе и будет: снизу нефть, а сверху керосин. Только на Черное Болото сам не суйся: жаба там есть одна зловредная. Я через нее последней мужской силы лишился, - и он наклонил к Билетеру свою блестящую лысину. – А ключ давай сюда.
- Да ключ – то я потерял, - ответил Билетер, изображая озабоченный поиск по всем карманам.
-Ну и пропади ты пропадом со своим ключом.
Тут Дед Штопор плюнул в полупустую пивную кегу и исчез.
- А керосин себе оставь. Не обратно же мне его на Черное Болото тащить, - проскрипела Штопоровым голосом кега. И все стаканы в буфете отозвались унылым протяженным звоном.
Билетер воровато огляделся, спрятал канистры с черепами за стеллаж и продолжил обход. На очереди были сцена и актерские.
Билетер прошел по ему одному известному проходу между высоковольтным шинным распределителем и стеллажами, уставленными противопожарной техникой, и вышел на главную сцену театра. Над сценой, потрескивая синим электричеством, светилась огромная галогеновая лампа, во время спектаклей изображавшая полною луну, а на сцене ровными рядами были расставлены пенопластовые муляжи распятий, надгробий и склепов, покрытые мрачными разводами анилиновой краски. На каждом из них была табличка «Осторожно! Окрашено!».
- Вот блядство! – с досадой сказал Билетер – опять не успели вовремя покрасить. На сцену сушиться выставили, весь зал теперь скипидаром провоняет!
Между двух надгробий, обняв бутафорское распятие, спал мертвым сном с ног до головы перепачканный краской Елдоз.
- Теперь его ни в какой бане не отмоешь, - прошипел Билетер и пошел через левую кулису к женской актерской. Из-за ее двери раздавались стоны и хлюпанье, а под дверью сидела огромная черная собака породы немецкий дог.
Билетер не стал к ней подходить, зная, что при первом же его шаге собака оскалит зубы и грозно зарычит.
- Ну тебя, - махнул рукой Билетер и направился в мужскую актерскую.
Там, как ни странно, не было никого. Зато на столе были выставлены пять оплавленных кособоких черных свечей, тлевших синими огоньками.
- Вот блядство! – чуть не вырвалось у Билетера. – Опять черной магией занимались!
Но еще больше он возмутился, заметив между свечами, на залитом кофейной гущей столе массивный шар, отлитый из черного хрусталя.
- Накликают, ох накликают они беды, - злорадно прошипел Билетер. Он потушил свечи и уже собирался уходить, когда его внимание привлекли шорох и свет, исходившие из хрустального шара. Он услышал бормотание многих голосов, и в глубине шара стало набирать четкость дрожащее изображение:
Блик и треск кинопроектора. На экране черно-белое кино, точки, царапины, размытые тени. Потом изображение становится четким и появляется надпись «Сон в весеннюю ночь». Раздается голос диктора: «Гитлер, Адольф (1889-1945), лидер Национал-Социалистической партии, глава Германского государства в 1933-1945 гг. Автор книги «Моя Борьба».
В апреле 1945 г. войска союзников заканчивали разгром Германии. Вот краткая хроника последних дней фюрера.
26 апреля 1945 года Сов. Войска заняли весь Берлин, но Гитлер еще на что-то надеялся. В те дни он являл собой страшное зрелище: передвигался с трудом и неуклюже, выбрасывая верхнюю часть туловища вперед, волоча ноги, с трудом сохраняя равновесие, левая рука ему не подчинялась, а правая постоянно дрожала.»
После короткой паузы тот же голос продолжает читать на фоне военных действий в городском пейзаже:
«В прохладную ночь поздней весны во дворе рейхсканцелярии пахло озоном и цветущей сиренью. В секретном бункере Гитлера пахло ароматическими курениями и прорванной канализацией. Гитлер сидел за столом в серой военной униформе, без каких либо знаков различия. Рядом со столом лежал труп его любимой собаки, черного немецкого дога. Чуть поодаль, неестественно раздвинув ноги, лежала Ева Браун. Она была еще жива. Она хрипела, из ее приоткрытого рта текло что-то ядовито-желтое. Рядом с ней стояла кофейная чашка. Гитлер встал со стула, подошел к Еве и наклонился. Она вяло трепыхнулась и затихла.
- Прости любимая, - прошептал Гитлер.
Потом поднял чашку и, слив жижу на карту Берлина, лежащую на столе, стал напряженно всматриваться в пахнущую горьким миндалем лужицу. Сначала ничего не было видно: размытые точки, пронизанные белесыми жилками пятна. Потом изображение стало объемным, и архитектор-неудачник увидел, как на площадь перед рейхстагом въехали пять груженых черным камнем грузовиков. Из машин выскочили люди и начали торопливо их разгружать. «Они будут строить репер», пронеслось в его воспаленном мозгу. Он поднес пистолет к виску и нажал на курок. Наступила оглушительная тишина, потом раздался негромкий хлопок, вспыхнуло неоновое табло, и четкий голос произнес: «In Berlin ist Mitnacht». Последним, что увидел Билетер, был стоящий в углу гитлеровского кабинета еврейский семисвечник. Две свечи в нем были погашены, остальные тускло дотлевали.
Билетер в ужасе отшатнулся и снова оглядел актерскую. На этот раз он обратил внимание на залежи бутылок по углам и кособокую пентаграмму, нарисованную на зеркале губной помадой. Это окончательно вывело его из себя.
- Вот ведь блядство! – изрек Билетер. С этими словами он выскочил из актерской и запер ее желтым ключом. Он понял, что ночь бесповоротно испорчена и решил пойти к Ганке, которая если и не поддержала бы его морально, все же, по крайней мере, сумела бы что-то объяснить о черной собаке.
Почти бегом продвигаясь к парадному входу, он выскочил на крыльцо. Моросил нудный дождик. Сквозь пелену дождя слышалось шипение рации и сонное ржание ментов. У самого театра стоял патрульный «бобик», внутри которого резались в очко Мент в Форме Капрала и Капрал в Форме Мента. Мент в Форме Капрала уже проиграл свою фуражку, табельный пистолет и отчаянно пытался отыграться, то и дело передергивая. Капрал в Форме Мента внимательно следил за ним.
Решив этим воспользоваться, Билетер стал бочком огибать серый фургончик. Вдруг сквозь зарешеченное окошко на задней дверце прямо в глаза Билетеру посмотрела перекошенная от досады рожа комиссара повстанческого отряда Виктора Жука.
- Выручай, товарищ! Наше дело в опасности! - хрипловатым баском прошипел Виктор Жук.
Билетер понял, что у него нет выбора. Он достал свой желтый ключ и вставил его в скважину зарешеченной двери. Внутри замка раздался щелчок и ключ сломался. В то же мгновение из ближайшего канализационного люка донесся ехидный смешок Деда Штопора.
- Вот, ведь блядство! – произнесли в один голос Билетер и Виктор Жук, когда дверь сама собой со скрипом отворилась. В голове билетера тут же возникла догадка, что эта дверь вообще никогда не была заперта. Одновременно с этой догадкой по бокам фургона выросли две зловещие синие тени.
- Рост средний, телосложение среднее, на правом плече татуировка на иностранном зыке, - пробормотал вблизи механический Голос.
- Вот он! – указывая на Билетера, закричал Мент в Форме Капрала.
- Вот он! – подтвердил Капрал Форме Мента, указывая на Жука.
- По яйцам его! – закричали они вместе.
- Бежим, товарищ! – сказал Виктор Жук.
- Куда? – в панике воскликнул билетер.
- В театр!
Они побежали в разные стороны. Капрал в Форме Мента и Мент в Форме Капрала остались под дождем.
-А вот вам, - сказал Билетер, запирая театральную дверь желтым металлическим ключом и делая неприличный жест. - Будь как дома, товарищ! Здесь мы в безопасности, – обратился он к Виктору Жуку. Но, оглянувшись, обнаружил, что стоит в фойе театра совсем один. Сначала он подумал, что Виктора снова забрали. Он выглянул сквозь пелену дождя за дверь и увидел, что Мент в Форме Капрала и Капрал в Форме Мента топчутся у самого крыльца и озабоченно говорят по рации. До него долетали обрывки их сумбурного рапорта: «……. по яйцам…. двое….. не успели…. ушли….гады!»
А в это время комиссар повстанческого отряда, Виктор Жук, в панике свернувший в другую сторону, стучался в обшитую мягким плюшем и освещенную красным фонарем дверь, являвшуюся черным ходом в Публичный Дом.
На двери была позолоченная табличка, а на табличке – номер телефона и три ряда ничего, по-видимому, не значащих иероглифов. Дверь с мелодичным звоном открылась, и Жук вошел в полутемный предбанник. Там пахло щами. Освещенный неоновым пламенем яркой электрической лучины, на маленькой лавке сидел бородатый мужик в одной рубашке, расшитой голубыми петухами и наигрывал на балалайке веселую народную песню.
За Жуком захлопнулась входная дверь, а изразцовые стены предбанника раздвинулись. Из-за них вышел народный хор в полном составе и в кокошниках.
- Вы наш 1001-й посетитель, мы обслужим Вас бесплатно - сообщили двое здоровенных мужиков в расписных шароварах и, подхватив Виктора Жука под белы рученьки, увлекли его в огромный, расписанный на старинный манер зал, некогда банкетный, теперь же переоборудованный для просмотра кинофильмов. В центре зала стоял потрескавшийся и опаленный временем истукан из черного камня.
- Это наша гордость. Символ народной мощи. Перунов камень, - сообщили Виктору Жуку.
Вокруг подножия камня журчали ручейки с зеркальной водой, и красные девицы водили хоровод, напевая: «Утушка ты моя, моя луговая».
- Сегодня у нас эксклюзивный показ раритетного эротического фильма, снятого по сюжетам отечественной истории, – выдохнул в ухо Жуку свежий чесночный бас.
В то же мгновение свет в зале начал меркнуть, и сверху раздалось жужжание кинопроектора.
На экране тут же появились расплывчатые кадры из кинофильма «Волга-Волга» задом наперед. Вскоре на них наложилось другое изображение, гораздо более четкое, как будто пущенное с другого кинопроектора:
Высокая кафедра, на которой стоял лысоватый человечек в круглых чеховских очках, подозрительно похожий на одного известного австрийского врача. С каждой стороны кафедры сидело по немецкому догу. Он достал из складок своей мантии пухлый томик, раскрыл его и, поправив на носу очки, стал читать:
«Наполеон I, Бонапарт, французский полководец и государственный деятель (1769-1821), император с 1804 года. В 1790-х одержал ряд побед в итальянской и египетской кампаниях. В 1812г. потерпел поражение в русской кампании. В 1815 году, после полного разгрома французской армии при Ватерлоо, отрекся от престола и был сослан на остров святой Елены под наблюдение австрийских врачей».
Произнесся это, старичок спустился с кафедры, взял догов за поводки и увел их за край экрана. Вместо него в кадре появилась панорама горящего города, обнесенного красной стеной с башенками. Под красной зубчатой стеной расположилось пирамидальное погребальное сооружение с крупной, светящейся синим неоном, надписью «ЛЕНИН».
На стену горящего города поднялся низенький человечек в треугольной шляпе, и голос занудного австрийского старичка, откашлявшись, продолжил читать:
Сон в зимнюю ночь.
В холодную ночь поздней осенью 1812 г. Наполеон взошел на крепостную стену Московского Кремля. Дул пробирающий до костей ветер. За спиной Бонапарта горела Москва. Над его головой, в прозрачно-высоком небе, пересыпанном ледяными кристаллами звезд, светилась полная луна. Наполеон достал из складок серого капральского мундира подзорную трубу, бережно протер стекло и стал напряженно всматриваться в ночную тьму. Сначала в окуляре мелькали крыши домов и купола, озаренные красными бликами укутывающего город пламени. Все хрустело, крошилось и рушилось. Продрогшие наполеоновские солдаты грелись у горящих домов. «Вот, пиздец!», сказал Наполеон, почему-то по-русски, и повернулся в другую сторону.
Перед ним промелькнули железнодорожный вокзал, заснеженные улицы пригородов, и вдруг в круглое поле окуляра попало серое и приземистое, но тем не менее, величественное здание с колоннами «Ладно, хоть театры не горят», произнес в голове Наполеона некий голос. «Как, впрочем, и публичные дома. Какая разница».
В единственном освещенном изнутри окне театра Бонапарт разглядел грустную усталую женщину с черной собакой. «Вот ведь черт! Это знак!», подумал он, разминая затекшую правую руку и пряча трубу в специальный футляр. Он выдвинул из ниши Кремлевской стены медный таз и начал жечь в нем бумаги. Последней в огонь упала карта, пожелтевшая от времени и света пожаров, изображавшая Москву.
«Поеду в театр», подумал Наполеон и вызвал карету. Она повезла его по недавно заснеженным, но от пожара оттаявшим и теперь запруженным хлюпающей грязью улицам. Они были переполнены: скрюченные зимние деревья, горящие дома, пьяные солдаты обеих армий, куриный пух и внутренности мертвых животных, постаревшие, но не утратившие сноровки шлюхи – подобно кинокадрам все это мелькало в окне наполеоновской кареты, сливаясь в некое подобие театрального действа, а скорее площадной мистерии, представляющей муки грешников в аду. Карета остановилась у парадного крыльца театра, и Наполеон, выйдя из нее, вновь посмотрел на одиноко светящееся окно. Женщина с собакой были по-прежнему там, похоже, они его ждали.
Наполеон поднялся по ступенькам и потянул холодную металлическую ручку. За дверью было декорированное красными зеркалами и освещенное воздушными фонариками фойе. Из него наверх вела винтовая лестница, возле которой стояла желтая билетная будка. В ней спал Билетер, утомленный ночным обходом. Он уснул впервые за многие сутки. Ему снилось, что в окошко билетной кассы кто-то стучит и хочет сдать купленный на ближайшее представление билет. От этого стука Билетер проснулся. За окошком билетной будки стоял Фуй-Фуй, переодетый Наполеоном.
«Пора перезарядить пленку», - сказал он. И Билетер, влекомый Фуй-Фуем, стал подниматься по винтовой лестнице, ведущей наверх, почти под самую крышу, в кинобудку. По пути Фуй-Фуй выказывал беспокойство, совал нос в каждую дверь, плевал в темные углы, бормотал то ли мантры, то ли проклятья на никому не известном языке, и даже зачем-то снял со стены и обнюхал пыльный красный огнетушитель. Билетер, давно знавший Фуй-Фуя, не сомневался, что сейчас его спутник разразится одним их своих многословных и бессмысленных пророчеств. Поэтому он решил оставить безумного пророка в одиночестве. Улучив момент, когда Фуй-Фуй начал, подобно собаке, восторженно урча, рыться в противопожарном ящике с песком, Билетер свернул в один из боковых коридорчиков, извилистых и темных. Там пахло пылью, канцелярским клеем, прокисшим гримом и слежавшимися прошлогодними афишами. По всем этим запахам Билетер безошибочно определил, что приближается к давно заброшенной костюмерной и уже, по сути дела, стоит у ее порога. Из-под двери полз тускловатый свет. Билетер достал свой желтый блестящий ключ, вставил его в замочную скважину и повернул. Раздался протяжный щелчок. Билетер вспомнил, что точно такой же, он слышал в замке своей комнаты № 418 в тот день, когда впервые не смог ее открыть. Он испугался и толкнул дверь, она оказалась незапертой. Билетер шагнул через металлический порог. В костюмерной с его последнего обхода ничего не изменилось, разве что возле ниши в стене стоял Генерал Хламм. В каждой руке он держал по парику, решая, который надеть. Внезапно Билетер понял, что Генерал Хламм от рождения лыс. На его гладкой, тускло поблескивающей голове он разглядел татуировку на иностранном зыке.
- Зачем ты здесь? – удивленно спросил Билетер.
- Я уезжаю, - ответил Генерал Хламм, примеряя ядовито-желтый парик. «Собака» отходили через 15 минут. Поедешь со мной? – он вопросительно посмотрел на Билетера. – Нас будет двое на одной «Собаке».
- «Двое на одной собаке»? Нет, я должен дописать пьесу.
- Мы допишем ее вместе, - сказал Генерал Хламм и подмигнул из-под густой челки, – у меня литерный билет на одно лицо.
- Кажется, теперь я знаю название этой проклятой пьесы, - не слушая Генерала Хламма, сказал Билетер и повернулся к двери. Выйдя, он бесшумно запер ее своим ключом. По его хитрой роже было видно, что он знает тайну.
В то же мгновение где-то вдалеке щелкнула оборвавшаяся пленка, и немедленно погас свет. Билетер понял, что мешкать больше нельзя – нужно срочно перезаряжать. Ощупью, натыкаясь на острые углы и истошно матерясь, он, стараясь не попасться на глаза Фуй-Фую, двинулся по коридору. Хрупкая, склизкая, крошащаяся под пальцами штукатурка, хруст под ногами, бликующие квадраты лунных окон на полу.
В темноте, в глубине темноты голоса людей, женский стон. Металлическая дверная ручка. Скрип железных петель – тускло освещенная желтым светом кинобудка. Билетер перевел дух и огляделся. На вращающейся бобине кинопроектора кусала свой собственный хвост разорванная змея кинопленки.
В углу на коленях стоял Конферансье и упоенно дрочил в криостат; на передней панели кторого ярко светилась зеленая лампа.
- Что ж ты, сука, делаешь! А кто пленку будет перезаряжать? – и Билетер пнул Конферансье в лицо. Того тут же стошнило. Кровь закапала в лужу блевотины. Билетер поднял опрокинутый стул.
- Завтра спектакль, приводи себя в порядок. Хватит жрать. Кстати, когда завтра выйдешь на сцену, не забудь объявить название пьесы. Дай, запишу.
Билетер достал из нагрудного кармана Конферансье губную помаду и записал размашистым почерком у него на манжете: «ДВОЕ НА ОДНОЙ СОБАКЕ». Конферансье поднялся и стал дрожащими руками перезаряжать пленку. Билетер выглянул в специальное окошко кинобудки, забранное жаропрочным слюдяным стеклышком: В неровном свете дежурных ламп - кинозал, скомканные афиши и пыльные остатки декораций. На полу, прямо перед экраном, свернувшись калачиком, спит Автор. Конферансье берется за ручку рубильника и передергивает ее вверх.
Треск кинопроектора. По экрану бегут привычно размытые тени и ничего не значащие японские иероглифы. Потом на экране появляется дзен-буддистский монастырь на фоне далеких дымчатых гор. Крупный план дает маленькую площадку. На ее середину, облаченный в складчатую одежду, пошатываясь, выходит Фуй-Фуй. Он присаживается на корточки, остро зазубренным ножом чертит на земле круг, и хитро подмигнув с экрана Билетеру, превращает круг в пентаграмму. Блик. На экране изображение: верблюды на фоне ступенчатых пирамид. По экрану пробежали невнятные царапины, а за ними вместо привычных титров появился Конферансье, сказавший просто, но отчетливо: «Двое на одной собаке».

Акт II
Действие IV,
Явление I.
Центр Клонирования Разумной Плесени
Директива № 1
Всем жителям зоны Ж и прилегающих территорий
(для общего пользования)
В связи с внезапной кончиной Мэра, а также отъездом надзирателя зоны Ж генерала Хламма Генеральный штаб ЦКРП доводит до сведения жителей зоны Ж следующее:
1. Вся полнота власти в зоне Ж и на прилегающих территориях переходит к Чрезвычайной комиссии Генерального штаба ЦКРП.
2. На территории зоны Ж вводится чрезвычайное положение, комендантский час, карантин и объявляется штормовое предупреждение, а также – траур в связи с кончиной Мэра. Сроки – по усмотрению ЧКГШ ЦКРП.
3. Кремация тела Мэра состоится в 19.00 по времени Петропавловска-Камчатского в здании городского театра.
4. Для проведения гражданской панихиды гроб с телом будет выставлен на сцене театра. Доступ к телу запрещен.

Директива № (засекречен)
Всем сотрудникам центра
(для внутреннего пользования)
В целях предотвращения деактуализации дельта-изменений поля разумной плесени был проведен внеплановый эксперимент, с привлечением ранее не задействованных 2-х сенситивов.
Сенситив 5-й - Автор
Рост - 180 см
Вес - 75 кг
Пол - мужской
Возраст - 25 лет
Род занятий - тунеядец
Социальная принадлежность - интеллигенция
Место проживания - Пригород, 201 разъезд, ул. Погибшего Космонавта, д. 19.
Перспективы использования – определяются особой директивой.

Сенситив 6-й - Генерал Хламм
Рост – 185 см
Вес – 103 кг
Пол – противоположный
Возраст- 50 лет
Род занятий – генерал
Социальная принадлежность – буржуазия
Место проживания – особняк
Перспективы использования – исчерпаны в связи с вмешательством независимых сил.
В ситуации неконтролируемого всплеска квазидеструктивной энергетической компоненты поля разумной плесени на сенситива Хламма было оказано трансцендентальное воздействие, имевшее необратимые результаты, как то: сенситив получил возможность перемещения своего астрального, духовного и материального тел за пределы области действия поля разумной плесени, а также за границы зоны Ж.
По предварительным подсчетам отбытие Генерала Хламма состоится на вечерней «Собаке» в 00.00 Петропавловска-Камчатского по местному времени. Из-за невозможности предотвратить или отсрочить отбытие, ЦКРП было принято решение подробно запротоколировать его процесс в целях недопущения дальнейших утечек, в связи с чем сенситиву «Автор» был отдан соответствующий телепатический приказ.

Акт II
Действие IV.
Явление Газового Ангела
(Монолог Автора)
Внезапно явившийся в баню работник газовой службы выпускает автора, и он идет домой. В голове у него окончательно складывается последняя глава романа. И тут он понимает, что дописывать ее бессмысленно, потому что писательская деятельность, театр, его роман и даже уже начавшаяся премьера его пьесы ему совершенно безразличны. Автор сжигает рукопись и навсегда излечивается от несчастной любви.

Автор уже не первый час стоял у привокзального пивного ларька и стоял он не просто так, а стоял, ожидая, ибо даже самому эксцентричному человеку не пришло бы в голову мерзнуть, неизвестно зачем, у облезлой, крашеной дешевой желтой краской, стены ларька и пялиться на идиотские объявления типа: «Команда пожарных срочно производит набор стажеров на конкурсной основе. Оплата ежемесячно. Пакет соц. гарантий». Или: «Продам криостат в рабочем состоянии, немного б/у. Без посредников. Обращаться: общежитие театральных работников, ком. № 415».
Автор ожидал Генерала Хламма. Прошедшей ночью ему снились поезда, и он откуда-то знал, что сегодня Генерал Хламм пойдет не в Публичный Дом, а на вокзал. В одной руке Автора была кружка пива, а в другой - блокнот и ручка.
О том, что их надо взять с собой, он тоже знал из своего сна, от которого остались кислый привкус во рту, назойливое слово «протокол» и мысль о покупке билетов на уже стоявший у перрона поезд дальнего следования. Автор стоял и слушал гулкие гудки поездов, отражался в тускло поблескивающих искривленных зеркальных поверхностях несущегося мимо поезда, бликовал пивной пеной в свете сварочной дуги и вспоминал о былых временах. Поверхность листа в потрепанной записной книжке ритмично заполнялась неразборчивыми каракулями:
«Вот привокзальный голубь косолапой походкой подбирается к играющей сизой нефтяной пленкой луже – озеру… Вот чудаковатый немолодой человек в изрядно потертом пальто, с кепкой для сбора подати. Прохожий бросает в нее тусклую монету. Копьеносный всадник с монеты несколько мгновений смотрит на него параболическим взглядом… Вот трое мужиков в сине-желтых робах сдирают со стены осевшей от времени седой пятиэтажки достаточно идиотскую надпись, рассказывающую об опасности пользования газовым оборудованием, чтобы заменить ее не менее идиотской рекламой обещающего всех накормить и обуть коммерческого банка… Вот мимо прошел, возникнув из привокзального тумана, Генерал Хламм в нелепом рыжем парике. Поравнявшись с Автором, он сказал какие-то сказочные слова нечто вроде: «Кыздып навахус». Сказал не кому-то конкретно, а вообще – этому городу, домам, покрытым радужной пленкой лужам, проводам, стайке каких-то мелких, резко вспорхнувших, вороватого вида птиц, а может быть, и просто себе. И как только с его губ слетели последние звуки, что-то произошло. Затрещав, зажглись украшавшие здание вокзала неоновые буквы, и Автор наконец-то смог прочитать название города, в котором он жил уже много лет. Привокзальные часы пробили сколько-то там минут привокзального времени, что-то хрипло закричал репродуктор. Один из мужиков, отдиравших от стены огромную, полыхающую синим пламенем газовую духовку, неожиданно сорвался со строительных лесов и, пролетев несколько этажей, повис на страховочном фале, а из подъезда дома с полусодранной надписью, вышел Ангел. Он был одет в ярко-желтую куртку-дутик, зелено-коричневые замшевые ботинки и оранжевую шапочку с помпоном, над которой, переливаясь и слегка потрескивая, горел бледно-голубой газовый нимб. Неспешно переступая через пересоленные лужи, он направился, было, к Автору, но потом резко развернулся, двумя шагами догнал Генерала Хламма и почти неуловимым движением засунул ему в карман несколько разноцветных бумажек. Виновато улыбнувшись, он неспешно повернулся на месте, причем каблуки ботинок мелодично скрипнули и даже, как будто, сыграли какую-то коротенькую механическую пьеску. Генерал Хламм, кажется, ничего не заметил. Тем временем, Ангел сделал несколько шагов, и смешался с толпой».
- Зона Ж, Вокзал Вечной Осени – Статуя Погибшего Космонавта, литерный билет на одно лицо, отправление – немедленно по получении, – сказал Автор и нервно глотнул пива. Тут же звякнули склянки и замолчавший, было, на время назойливый, металлический привокзальный Голос объявил: «Граждане пассажиры, до отправления экспресса осталось 30 секунд. Предлагаем Вам занять свои места!». Генерал Хламм обернулся, грустно посмотрел вокруг, махнул в пространство рукой и, отдав кондуктору билет, оставленный Ангелом в его кармане, зашел в вагон.
«Электричка отправляется», - записал Автор в своей книжке и, допив пиво, пошел прочь.

Акт II Действие III.
Премьера
Монолог театрального билитера
С самого утра, перед театром регионального значения выстроилась огромная толпа. Причиной тому была то ли усиленная и успешная реклама премьеры нового спектакля, события за последние десятилетия редкого, то ли пикантное обстоятельство: премьеру совместили с гражданской панихидой по безвременно усопшему Мэру – гроб с его телом был выставлен на сцене среди декораций, прямо под грозно и укоризненно глядящим в зал портретом Антона Павловича Чехова.
И виделось Антону Павловичу многое:
Зрительный зал провинциального театра. В зале собираются зрители, в оркестровой яме - музыканты. За кулисами - актеры. Женщина в костюме саламандры ведет по коридору двух черных немецких догов. Из оркестровой ямы доносится хлюпанье и звон посуды. Вдрызг пьяный фаготист пытается стереть с концертного костюма потеки пива и приставшую рыбью чешую.
Конферансье получает в реквизиторской желтый радиоприемник. Автор сидит в первом ряду, нервно комкая в ладонях программку. Глаза его поблескивают, руки дрожат. Гаснет свет. Гул мотора.
Занавес вздрагивает, и начинает медленно подниматься. На сцене, залитой тусклым синим светом, ряды бутафорских надгробий, грубо выкрашенных под камень.
На авансцене на двух желтых табуретках стоит гроб с телом Мэра. Из кулисы выходит Конферансье, ставит в изголовье гроба ламповый приемник старинного образца, включает его. В приемнике траурная музыка. В зале – шепоток и редкие аплодисменты. Конферансье выдерживает паузу и громко объявляет:
- Двое на одной собаке. Действие первое. Пригороды. Ночь.
В зале облегченно вздыхает Автор. Конферансье продолжает:
- Монолог театрального билетера.
Автор вздрагивает, и судорожно роется в пухлой папке, набитой ломкими, похожими на древние папирусы листами пожелтевшей бумаги, исписанной мелким, неразборчивым почерком.
На сцену выходит заспанный, небритый Билетер в неглаженом черном фраке и седом парике. Грим на его лице изображает следы безутешных рыданий. Он откашливается и хорошо поставленным заупокойным голосом начинает декламировать:
- В связи с безвременной кончиной всеми нами любимого Мэра мне поручено выступить с непредусмотренной сценарием речью.
При этих словах Автор белеет, а глаза его чернеют от ужаса.
Билетер продолжает:
- Все мы знаем, какой замечательный человек и семьянин был наш Мэр, как много он сделал для нашего города и его окрестностей, еще даже до переименования в зону особого значения Ж. Именно он способствовал созданию в нашем городе таких животноводческих объектов, как питомник черных догов и экспериментальный террариум по разведению редкого и вымирающего, занесенного в Красную книгу, вида болотных жаб. Именно он превратил Черное Болото в парк-заповедник национального значения, где еще обитают в естественной среде последние на планете экземпляры этого вида. Именно он не допустил захвата бедуинами наших природных богатств – степей и нефтяных колодцев, именно благодаря ему в нашей зоне проложена регулярно действующая железнодорожная ветка имени Безымянного Машиниста. Он всегда был другом искусств, науки и культуры. Благодаря его стараниям наш театр достиг небывалых высот мастерства и смог приобрести несколько уникальных криостатов с автономным питанием. Его усилиями в нашем городе был создан международный научно-исследовательский центр, занимающийся изучением такого загадочного явления, как клоны разумной плесени. При активной поддержке нашего дорогого усопшего Мэра центр нашего города стал поистине культурным: за зданием театра после капитальной реконструкции вырос молодежный развлекательный комплекс.
Билетер закашливается. На сцене тут же появляется один из ассистентов конферансье с граненым стаканом и графином, в котором плещется прозрачная, как слеза, жидкость. Он с подобострастием наполняет стакан и подает его Билетеру. Тот выпивает его одним глотком.
Кашель тут же пропадает.
С лица Билетера сходит скорбная маска, взгляд загорается, и он звонким, помолодевшим голосом продолжает надгробную речь:
-И что мы приобрели с этим, дорогие сограждане? Чем наполнилась жизнь нашего города с появлением этого поистине уникального заведения, привлекающего уже который год не только молодежь, но и людей старшего поколения? Она наполнилась и переполнилась и просто заросла, - он выдерживает настоящую театральную паузу. С появлением этого Публичного Дома наша жизнь заросла… блядством! – его голос вырастает и потрясает зал.
– Маленьким детям уже нужна смелость, взрослым она необходима, как воздух, и даже мертвым она может пригодиться, потому что этот мир страшен. И самое страшное в нем – блядство, уродующее его.
Куда ни посмотри – везде блядство – в жизни, смерти, в дружбе, в семье, в управлении государством и производством. Ведь так совершенно невозможно ни шагнуть, ни высморкаться: просыпаешься среди ночи – блядство, просыпаешься утром – блядство, ложишься спать – сплошное блядство, обедаешь или напиваешься до полного бесчувствия – вновь оно и оно и ничего кроме него.
В таком мире каждый напоминает птичку, влетевшую по ошибке в комнату, сразу же в ней стосковавшуюся и захотевшую обратно, не сумевшую найти выхода, охуевшую и обезумевшую от ужаса, и бьющуюся, и разбивающуюся обо всю эту, ни ей, ни кому бы то ни было, не нужную хуйню. И так до конца, до тех пор, пока не настанет ПИЗДЕЦ!
Зал от ужаса истерически вопит вместе с Билетером. Автора бьет лихорадка, Конферансье подает панические знаки кому-то в кулисе.
- И я не голословен! Пиздец подстерегает всех! Пиздец скосил Мэра – на выходе из Публичного Дома! Пиздец дышит вам всем в затылок. Это дыхание знакомо мне с рождения. Моей повивальной бабкой был Пиздец, и первое дыхание, которое я услышал – было дыхание Пиздеца. Вам всем Пиздец!
Оркестр начинает играть траурный марш в несколько убыстренном темпе, а голос из желтого приемника объявляет: «Пора заканчивать церемонию!», после чего Кремлевские куранты начинают отбивать полночь Петропавловска-Камчатского. В такт с их величественным боем, под траурные звуки оркестра, на сцену выплывают Мент в Форме Капрала и Капрал в Форме Мента в балетных пачках. В руках у них канистры с грубо намалеванными черепами. Не обращая внимания на Билетера, продолжающего вопить в зал что-то невнятное, они летящей походкой приближаются к гробу и под овацию зала начинают поливать его из канистр.
Барабанщик в оркестровой яме выдает длинную цирковую дробь. Зал стоя аплодирует. Барабанщик ударяет по тарелке, раздается негромкий хлопок. В то же мгновение глаза Антона Павловича Чехова сверкают нездешним огнем, искра которого, усиленная стеклом пенсне, живым синим лучом падает на оба запала двустволки. Оба ствола стреляют. Одна пуля проходит навылет сквозь Мента в Форме Капрала и Капрала в Форме Мента, которые падают мертвыми, и разбивает прожектор с синей галогеновой лампой, висящий над сценой и обычно изображающий луну. Осколки прожектора направо и налево разят монтировщиков, музыкантов, художников, декораторов, костюмеров, актеров, гримеров, гардеробщиков, зрителей и всех – всех, кто скакал вокруг этой нелепой сцены с этой нелепой пьесой этого нелепого автора.
Вторая же пуля, отрикошетив от рампы, попадает в гроб с телом Мэра. Из гроба вырывается истошный страдальческий вопль и вонючее керосиновое пламя. В задних рядах раздается крик: «Пожар!». Тут же взвывает пожарная сирена, и на сцену, в зрительские ряды, проходы и оркестровую яму сверху на нейлоновых тросах начинают падать пожарные. У них в руках кирки, багры, топорики, ведра с песком и пронырливые, похотливо извивающиеся, похожие на диковинных удавов брандспойты, изрыгающие белесую пенную жидкость. В зале начинается паника. Люди, уворачиваясь от падающих сверху пожарных, вопя, истошно матерясь, ломая ряды, скользя в пене и падая друг другу под ноги, напролом устремляются к тусклой неоновой надписи «Выход». Между ними снуют и деловито постреливают вооруженные короткоствольными автоматами повстанцы. На охваченной чадным пламенем сцене, некоторое время любуясь пожаром, стоял Билетер. Став за один миг пророком, он знал наверняка, что ни театр, ни Публичный Дом, ни даже Центр Клонирования Разумной Плесени не спасутся от пожара, потому что прямо под ним, под этой сценой находится давно всеми позабытый нефтяной колодец. Билетер понял, что сейчас наступит именно то, о чем он так вдохновенно говорил со сцены.
Он знал выход из театра, никому более не известный, который мог вывести его из этого гибнущего места.
Он двигался по задымленным коридорам, сквозь летящий в лицо черный пепел афиш, мимо воющих, скулящих, мечущихся, смердящих паленой шерстью черных догов, мимо укоризненно глядящего сквозь дым портрета знаменитого австрийского врача, мимо шипящих на плавящихся пластмассовых головах разноцветных париков, мимо колышимых горячим воздухом и, словно живущих собственной жизнью, костюмов и декораций. Он шёл в кинобудку. Именно оттуда, через потайной люк, ведущий в городскую канализацию, он и рассчитывал уйти.
В кинобудке было тихо и не так дымно, как везде.
У жаропрочного слюдяного окошка стоял Конферансье. Он завороженно глядел в горящий зал и упоённо дрочил в криостат. Билетёру мучительно захотелось врезать ему по морде, но, вспомнив, что теперь он пророк, он сдержал себя неимоверным внутренним усилием.
Билетёр отодвинул жужжащий вхолостую кинопроектор, под станиной которого находился люк, достал из складок одежды блестящий жёлтый ключ, вставил его в заросшую паутинной ржавчиной скважину и повернул. Раздался хруст и ключ рассыпался жёлтыми блёстками, так и не открыв замка.
-Как же быть? – простонал Билетер.
–Как в школе учили, - раздался голос из-за дымной пелены, и в будку вошёл Погибший Космонавт. - Пойдём, сейчас ты тоже станешь космонавтом. У меня на крыше ракета, - сказав это, он ушёл обратно в дым.
Билетёр некоторое время постоял на месте, раздумывая, потом плюнул в криостат, махнул рукой и поплёлся за космонавтом. Некоторое время до Конферансье долетали его удаляющиеся шаги и, как будто, плеск весла. Потом и они стихли. Конферансье кончил в криостат, аккуратно завернул крышку. На передней панели криостата загорелась зелёная лампа. Он поддел ногой крышку люка. Она оказалась незапертой. «Вот, вот» - сказал он, уложил криостат в клетчатую китайскую сумку и по винтовой лестнице стал спускаться вниз, в темноту. Как только люк за ним закрылся, слюдяные окна лопнули, и пламя ворвалось в кинобудку. Некоторое время сквозь гул пожара доносился Голос радиоприёмника, что-то вещавшего о Петропавловске-Камчатском.
Затем стих и он.
Театр рухнул.
Пал занавес.

Интермедия последняя
(Диалог машинистов)
Машинистам Фёдорам сделались безразличны поезда. Вообще – то, им сделалось безразлично всё на свете. И произошло это после того, как они посетили премьеру в театре, имевшем некогда зональное значение, а теперь всякое значение утратившем.
Из безразличия ни один из них не сел за штурвал. Они единодушно поручили всё автопилоту и теперь сидели, пили вскипячённый в железнодорожном титане чай и слушали радиоприёмник, сообщавший о ночном пожаре.
-Нашли чем удивить. А то мы сами не видели, - сказал один из Фёдоров.
И оба тут же вспомнили, о том, как вчера бежали из театра, боясь опоздать на собственную электричку. Они бежали под начавшимся сразу же после пожара дождём по бывшим улицам сгоревшего города.
После пожара от театра, Публичного Дома, простых домов, садов, огородов и даже от спрятанного под землёй секретного исследовательского центра остались только лестницы, обгоревшие, висящие в воздухе и скользкие. Падающий отвесно дождь сшибал с этих лестниц кошек и чудом уцелевших любопытных прохожих, но сами лестницы не страдали от дождя и даже не колыхались. Между ними звучали голоса в пустом городе, плоском, похожем на склад театральных декораций, полном висящих лестниц. Голоса утихали и начинались вновь, почти сейчас же, только в других местах. Между голосами, лестницами и струями дождя летали пепел и сизые клочья плесени.
Воспоминания Машинистов прервал удивлённый писк автопилота, всегда срабатывавшего при подходе электрички к Стеле Погибшего Космонавта.
Фёдоры отставили чашки с недопитым чаем, выбрались из машинного отделения в застеклённую кабинку и широко раскрытыми глазами уставились на то место, где привыкли всегда видеть статую Погибшего Космонавта. Теперь на месте статуи стоял сложенный из чёрного камня нефтяной колодец, из которого двое бедуинов блестящими на солнце железными вёдрами вычерпывали нефть. Поодаль в окружении нескольких повстанцев восседал на огромном белом верблюде комиссар Виктор Жук и отдавал какие-то приказания.
Автопилот отключился, на семафоре загорелся зелёный свет, электричка дала гудок и поехала, но к очередному удивлению обоих Фёдоров не по привычной дуге, а по прямой, куда-то вдаль, к подсвеченным восходящим солнцем горам. Каждому Фёдору хотелось сказать что-то удивлённое, но они не успели этого сделать: железная дверь кабины скрипнула и в неё вошёл Фуй-Фуй. Он сказал:
-Когда кончаются какие-то времена, обязательно где-нибудь остаются обломки того, что в этих временах присутствовало: трупы пророков и детей, смеявшихся над их гибелью, острые камни в человеческий рост. Они стоят повсюду, покачиваясь и похрустывая. Их тени блестят. С ними пересекаются тени летящих птиц. Они летят ровными и редкими рядами, на одной и той же высоте. Их перья поскрипывают и похрустывают, когти и клювы блестят. Они улетают вслед за временами. В почве степи остаются их перья и отпечатки их теней. Мы читаем в них сожаления. Но все сожаления - лишь кажущиеся. Память крепче жалости и внезапного холодного ливня. Хотя ливень приходит только сам, а в память можно нырнуть, поплавать в ней, ничего не поняв, вынырнуть обратно и прибавить к ней это ныряние и непонимание. Между тем пройдут ещё какие-то времена и над степью пролетят птицы. Их крылья прошелестят, напоминая звук уходящей вдаль электрички.


Эпилог
действие I, попавшее в конец по недосмотру корректора
Вокзал города Ж – странное место. Точка отсчета для бесконечной череды столбов, идущих параллельно ветке. Богомольные старухи, просящие подать и какие-то люди, тащащие огромные клеёнчатые китайские тюки – всё это было до боли известно Автору. Автор стоял у пивного ларька с кружкой пива и наблюдал за отходом электрички. Он был похмелен и небрит. Сегодня в пустом вагоне ехали трое: беглый Дзен-буддистский монах-расстрига Фуй-Фуй, кочующий негр Елдоз и бывшая жена надзирателя зоны Ж. Ганка. Первый был Автору безразличен, двое других напоминали ему Ромео и Джульету, сбежавших со сцены перед последним актом. «Наверно, в финале я их всё же убил бы», беззлобно думал Автор, допивая пиво. Он тоже хотел уехать из этого города, но ему всегда что-то мешало: то отсутствие билета, то уверенность, что все города и вокзалы одинаковы.
-Так оно и есть, - сказал кто-то рядом. Автор оглянулся и увидел Конферансье. В одной руке у него была кружка пива, в другой – клеёнчатая сумка.
-Что вчера было-то? Помнишь?
-Помню, но смутно, - ответил Конферансье. Говорят, ЦКРП сгорел.
-Значит, кранты Разумной Плесени?
-Да уж, как посмотреть, - хитро ухмыльнулся Конферансье и раскрыл свою клеёнчатую сумку. Из её тёмного нутра подмигивал зелёным глазом новенький никелированный криостат с автономным питанием. -А ещё я приёмник в театре стырил. Всё равно он там больше не нужен.
Они допили пиво и взяли ещё по кружке. Автор казал:
-Знаешь, я почти дописал свою новую пьесу. Только вот не знаю, как она заканчивается. Конферансье задумчиво почесал начинающую лысеть шевелюру и ответил:
- Вот так.
***
Так всё и происходит, так всё и заканчивается. Исчезает начало и его продолжение. И только окончание подтверждает, что было начало и что-то вслед за ним.
В вагонном рупоре раздался скрип, а за ним - шестой сигнал точного времени. Рупор произнёс: «В Петропавловске-Камчатском полночь. Электричка отправляется».