ИЗ ЖИЗНИ ПИСТОЛЕТА

Виталий ИСАЧЕНКО (Ильич)

ИЗ ЖИЗНИ ПИСТОЛЕТА

Помнится, приперли нас в задымленный пороховыми газами подвальный тир. Штук с не менее сотни новья вповалку в огромном деревянном ящике. Трое тащили. И все, как на подбор, офицеры. Ага. Если не ошибаюсь, старшим был капитан.
Отстреливал же нас подполковник. Этакий солиднейший пузом мордоворот.
Я лежал ближе ко дну. Так что очередь на мое пуляние предвещала быть длинной-предлинной...
Подполкан палил на полную обойму, после чего всякий раз пристально всматривался в мишень через бинокуляр и раздраженно скидывал очередной пистолет на бетонный пол, нещадно матеря нашего конструктора, его маму и каких-то безымянных оружейников в совокупности с их якобы некогда имевшими с ним – лихим воякой – фантастически изощренный секс тоже безымянными матерями, бабушками и прабабушками.
Надо отметить, мы – пистолеты Макарова – как никакие иные были систематически хулимы как конструктивно неудачные! Ага. На особку доставалось за якобы никудышную кучность боя!..
Уже ближе к вечеру отстрелявшись из меня, подполковник (вопреки худшим ожиданиям) не скинул мое разогретое пороховыми газами тело на бетон; а, задумчиво вынув опорожненную обойму, вполне даже корректно возложил на лакированный тирный барьер...
– Сухопузов, – долго помолчав, прогудел подполкан.
– Да, Ненил Ненилович! – с неким подобострастием отозвался комендант стрелкового тира.
– Отстреляй-ка, дружище, этого со своей свежей руки. Покажись-ка мне, что бой на диво отменный!..
– По-моему, Ненил Ненилович, классная машинка! – выпулив из меня пару обойм, восторженно объявил Сухопузов, – Шьет в яблочко!..
Из меня палили допоздна довольно-таки многочисленной офицерской компанией. И на трезвую голову, и под водку, и под пиво, и даже под кальяннно дурманящее разум сено... И все, за малым исключением, остались довольны!..
Так я прошел кастинг на роль штатного оружия генерал-майора погранвойск Барьера Кохановича Безграничного...

Чистил меня всегда пригенеральский офицер по особым поручениям старший лейтенант Шалашовкин. Часто и до тако-о-ой(!!!) степени скрупулезно!.. После всякой гигиенической процедуры я чувствовал себя до изнеможения отмывшимся в пятизвездочной бане чистоплотнейшим мачо!..
Генералу ж моя стерильность была, как говорится, до лампочки. Месяцами напролет из кобуры не вынимал. Кстати, кобура оказалась на диво уютной! Говаривали, что была пошита из кожи какого-то застреленного при переходе госграницы иль китайского, иль финского шпиона. Уже позже я дотумкал, что сие было брехней, сфабрикованной ради тривиальной хохмы...

Помнится, я, экстренно вынутый из кобуры, узрел троих сладко дрыхнущих в широченной кровати: по центру – полуобнаженную целлюлитно рельефную пузом пухляцких форм бабенцию, бок о бок ж с нею по обе стороны – атлетически сложенных чернявых молодцов.
Генерал, передернув мой затвор, дрожащей рукой первым делом нацелил ствол на женщину. Я ж, готовый без промедления навылет прошить греховодницу девятимиллиметровой пулей, напрягся!
«В-верка – с-с-сука-а! – нервозно массируя пальцем мой спусковой крючок, в сердцах прошипел Барьер Коханович, – И какого хрена я на тебе женился?!»...
В конце концов, так и не отважившись на тройное убийство, генерал Безграничный сдавленно захныкал, суетливо сунул меня в уютную кобуру и... на цыпочках удалился из спальни.
Я пришел к выводу, что мой хозяин типичный компромиссно ориентированный импотент...

Наступил период, когда на меня положил глаз генеральский внук-пятилеток Остап. При всяком удобном случае этот дурно воспитанный идиот норовил вынуть меня из кобуры и поиграться моим смертоносным телом.
Я опасался, что этакие забавы не к добру... Как словом, так и делом: несносный Остап однажды застрелил из меня соседскую кошку!..
Инцидент, дело ясное, замяли; но впоследствии Барьер Коханович в свой семейный круг меня не допускал, всякий вечер запирая в служебном сейфе, в коем я и нудно скучал ночами напролет...

Однажды посередь знойного лета прибывшему с инспекцией на южную госграницу генерал-майору Безграничному приспичило по-тяжелому. Надо отметить, не в штабе, а на околице погранзаставы. И Барьер Коханович (вопреки десятилетиями сложившемуся стереотипу) экстренно присел в многоочковом солдатском нужнике, и-и-и!.. И я, выскользнув из халатно незастегнутой кобуры, шлепнулся в фекальную массу!..
Маялся обмундированный в общевойсковые защитные комплекты цельный взвод... Дело было нудное и неимоверно отвратительнейшее!..
Выловил же меня ефрейтор Колыхайло, в качестве призовых заполучивший за этот подвиг, как и было обещано, внеочередное увольнение и где-то с десяток банок козлячьей аргентинской тушенки!..

Меня проливали из пожарного ствола в собранном и разобранном видах и пропаривали в скороварке. Меня драили всяко-разным тряпьем, не скудно сдобряемым парфюмерией и ароматизированными целебными маслами. В конце концов я был обильно покрыт элитной оружейной смазкой и окурен экзотическими восточными благовониями!
Ан... генерал-майор Безграничный, коему я был предъявлен на предмет возвращения в качестве табельного оружия, наотрез от меня открестился, категорично заявив, что говеннный пистолет ему и на дух не надобен!..

Наступили тягучие годы опалы, на протяжении коих я чах от невостребованности в арсенальном оружейном ящике бок о бок с сотоварищами...

Мой новый хозяин оперуполномоченный Красномординского городского отдела внутренних дел лейтенант Дериглоткин Валерий, отправляясь на антикриминальные мероприятия, всякий раз вынимал меня из кобуры и засовывал за пояс своих вечно не отутюженных брюк. Упираясь стволом в костлявый пах, я буквально угорал от вонизма долговременно немытого тела! Зачастую вплоть до потери сознания!
Кстати, этот неимоверно нечистоплотный полицмент наплевательски относился и к моей гигиене, ухаживая за мною редко и абы как!..
Однажды в ходе спецоперации по задержанию какого-то криминального авторитета я допустил первую и последнюю в своей жизни осечку; а не отличавшийся расторопностью лейтенант Дериглоткин, заполучив ручной мясорубкой по темечку, рухнул в беспамятстве в покрытые мраком придорожные лопухи!..
Опер выжил, но стал заговариваться, неся несусветную чушь... Больше он меня никогда в душегубные брюки не засовывал... Вскоре же мой нечистоплотный хозяин был признан негодным для полицейской службы по психиатрической линии...

Отвалявшись в горотделовской оружейке с пару месяцев, я был тщательно вычищен и отправлен в областной центр; где и меня, наспех отстреляв в подвальном тире, в числе иных моих бэушных собратьев по бросовой цене сбагрили через комиссионный отдел оружейного магазина в частную охранную организацию «Берегиня».
И пошел я по рукам! Лапал всякий кому не лень! Более того, мною открывали пивные бутылки, кололи орехи и даже однажды по ходу пикника на даче главбухши пришпандорили на пару довольно-таки внушительных гвоздей обратно к скамейке в пьяном угаре оторванную от нее сосновую доску!
Вот тогда и, отремонтировав скамью, охранники решили популять по накопившейся по ходу гулянки порожней алкогольной и продуктовой таре...
Я отстрелялся восхитительнейше(!!!), обретя тем самым пылкого поклонника в лице гендиректора ООО «Берегиня» Сергея Матвеевича Оттопыренного, кой уже через день задокументировал меня в качестве своего табельного оружия.
Вкоре я был доставлен к ведущему областному оружейному мастеру Иосифу Виссарионовичу Вассерману, досконально меня обследовавшему, в нескольких местах малость подреставрировавшему и капитально косметически подновившему!..

И вот.., с неких пор приглянулся я тестю своего нового хозяина – гендиректора «Берегини» Оттопыренного... Поднасев на зятька, некогда председатель пригородного плодоовощного колхоза «Красный помидор» орденоносный Никодим Кузьмич Неубейко все-таки уломал его на периодическое использование меня в качестве забойного огнестрела...
Чаще всего старый пень арендовал мою персону по установившимся осенним морозам, когда сельчане приступали к массовому умерщвлению домашней живности...
Порой за день мы с подслеповатым Кузьмичем отстреливали до десятка голов, главным образом специализируясь на поросятах и на молодняке крупнорогатого скота. Так как от фермеров и индивидуалов, желавших воспользоваться экзотической для села пистолетной услугой, отбою не было, чета Неубейко чуть ли не ежедневно была при свежем мясном и при выпивке. Последнее, правда, Марья Петровна категорически не употребляла, чем несказанно радовала дюже охочего до увеселительных напитков супруга:
– А ежели бы ты у меня была выпивохою.., – частенько говаривал до одури рачительный Кузьмич, – Тогда бы да-а-а! А так... Хватает мне и... еще остается!
– Ежель бы я была выпивохою.., – как правило, задумчиво молвила Марья Петровна, – Я б тебя еще по молодости за скверность характера до смерти сковородкой забила.
– Что да-а, то да-а-а... Нисколечки не сумлеваюсь.., – радушно улыбаясь, всякий раз соглашался Кузьмич. Соглашался и добавлял примерно следующее: – Ты ведь, помнится, во хмелю дюже хулиганистая! Потому и не употребляешь.
– Ву-умны-ый ж ты у меня как ву-утка-а! – как правило отпускала один из своих излюбленных шуточных комплиментов Марья Петровна, на что Кузьмич реагировал заливистым смехом...

Однажды пуржистым декабрьским вечером, под самогон налупендившись мясной жарехи, разомлевший от кухонного зноя Неубейко, распеленав меня из панбархатной кумачовой тряпицы, воодушевленно объявил:
– А почиш-щу-ка я скотобоя! Как ты на это смотришь(?!), Марья Петровна.
– Положительно смотрю, – одобрила драившая сковороду супруга.
– От и ладненько! – возликовал Кузьмич и принялся игриво целиться из меня в кухонную утварь...
– Не балуй! – попыталась осадить шалуна Марья Петровна, – Раз в году даже полено стреляет!
– Не боись, – успокоил Кузьмич и перенацелил мой ствол на супругу, – Я по пистолетам то-от еш-ще спец!
После сего заверения я ощутил нажим на свой спуск и оглушительно грохнул!..
Марья Петровна, как мне покажись, даже и не охнула! Иль охнула?!.. А вот Кузьмич, выдержав затяжную паузу, выронил меня на линолеум и завыл осатаневшей белугою!..

Прозябаю в качестве орудия преступления в прокурорском сейфе. Не кривя душой, препоганейшее существование! Скорей бы суд!..
И надо ж было старому склеротику по окончании скотобойства после вынимания обоймы не выщелкнуть патрон из патронника!.. Дошалил(!!!), однако. Наповал через мой ствол угробил Марью Петровну!.. Вот тебе и Неубейко... Эх, моя бы воля, непременно б тогда дал осечку!..
Как вспомню тот роковой вечер, так покрываюсь испариной; что для незащищенных смазкой трущихся поверхностей коррозийно чревато.
Честно говоря, на диво славной была Марья Петровна(!!!), земля ей пухом. Вторую этакую, пожалуй, и днём с огнём не сыскать! Не прощу себя до самой утилизации(!!!), хотя и по человечьим законам абсолютно неповинен...
И куда после суда над Никодимом Кузьмичем?.. Чую, придется коротать свой век в качестве вещдока в заточении! Засунут в обшарпанный, затхлый сейф-ветеран и... забудут. А вспомнят по истечении срока давности при подготовке очередной утилизационной партии на сталелитейный комбинат; на котором, думается, как по гимну юдээмовцев – юных друзей металлургов:
«Э-э-эх-х, переплавка, переплавка, перепла-а-авочка-а!
В печи марте-еновской даж гвозди жи-и-идкие-е!
Потек сопле-ею раскаленной холоди-ильник!
С ним в том бульо-оне куски «КамА–АЗа»!..»