Побег

Головастики были, как на подбор – жирненькие, резвые и вечно голодные. Когда Кирюха – лаборант-оболтус пропускал время их кормёжки, они устраивали такой гвалт, что вода в аквариуме пузырилась и с каждым лопнувшим пузырём в воздухе гремело негодование, а то и какое непечатное слово. Тогда с ними надо было держать ухо востро, потому как зубы у них, хоть и были молочные, но вполне могли оттяпать кормящие их пальцы. Сам Иннокентий Павлович, он же профессор Жилкин, кормлением питомцев занимался редко, но часто наблюдал, как это делает Кирилл, и всякий раз удивлялся их зверской прожорливости. Со временем эти троглодиты лишались хвостов, набирали вес и, в конце концов, из них вырастали… головы. Да и что ещё может вырасти из головастика? Ну не нога же, в самом деле,

В меру созревшие головы, Кирилл вылавливал сачком и пересаживал в другой аквариум, наполненный живительным раствором, которым они и дышали, и питались.(Если, конечно, так можно сказать про отдельно взятую голову, у которой нет никакого обслуживающего её туловища). А после того, как у спелых голов появлялись первые морщины задумчивости, Иннокентий Павлович с ассистентами высаживали их в грунт, удобряли и три раза в день поливали специальной жижей, что способствовала лучше усваивать потоки первичной информации – все эти синусы, биномы и философские дилеммы: «Быть или не быть», «Ныть или не ныть», «Рыть или…» или послать всё к чёртовой бабушке и заделаться астрономом.

Как только образовательный курс завершался, профессор Жилкин отбирал самые светлые головы, пересаживал их в отдельную оранжерею и приступал к осуществлению главной цели всего предприятия – выращиванию свежих мыслей. Свежие мысли росли хоть и медленно, но постоянно, а после полного своего оформления озвучивались одним из сидящих в грядке умников. Так что оставалось лишь их записать и отправить тому или иному заказчику. И при этом никакой возни со всеми этими железяками – планшетами-ноутбуками, что, как известно, подвержены заражению замысловатыми компьютерными вирусами, от которых их глючит, корчит, а временами и кидает в программную кому. И тогда – только держись! Егози и приплясывай вокруг тыкающего в кнопки Хакера Айболитовича, да молись, чтобы в починяемой им железяке осталась хоть капля совести, и она сохранила выстраданные тобой байты.

А здесь? Ну, расчихалась какая голова на сквознячке по недосмотру… Ну, ты ей сопли вытер, в ухо ватку ткнул, да и похлопал по темечку. Мол, ничего-ничего, мил-дружок! Мол, с гуся вода – с тыковки худоба! И глядишь, через денёк-другой всё и образуется. Само собой, по закону – «Нас клюют, а мы крепчаем!»

А в итоге – минимум затрат и максимум эффективности. Так сказать, природный соображающий аппарат, усиленный своим же многократным количеством. И что уж совсем немаловажно – нисколько не отвлекающийся на нервное половое влечение, за отсутствием наличия этих самых влекущих конструкций, абсолютно инертный к магнетизму аурума и искренне непонимающий вопрос, - А ты меня уважаешь? С юридической точки зрения у Иннокентия Павловича тоже всё было в полном порядке. Во всех документах оранжерейные головы значились, как «Биовычислитель на быстрых нейронах». Так что инновационный бизнес профессора Жилкина процветал, и он подумывал о расширении предприятия посредством организации второй оранжереи, оснащённой автоматическим поливом и сбором плодов. А когда Иннокентий Павлович вознамерился привести свой план в действие, тут оно и грянуло!

Всё началось с того, что как-то утром в его кабинет забежал запыхавшийся Кирюха и, размахивая руками, стал сбивчиво говорить,
- Иннокентий Палыч! Там это… В оранжерее…
- Что в оранжереи? – поинтересовался Жилкин, ещё не подозревая об уровне катастрофы.
- Там это… Там головешки…то есть Биовычислитель… Он того…
- Что того?
- Он не вычисляет …и не думает. Сидят в грядках все эти… вычислитель… У всех глаза закрыты, а некоторые и похрапывают.
- Как так похрапывают, - переспросил, теряющий спокойствие, профессор.
- Как, как? Вот так – хрю, хрю…

Жилкин вскочил со стула и, отодвинув рукой оболтуса, поспешил в оранжерею. А открыв дверь парника, остановился на пороге и замер, наблюдая крайне тревожную картину. Головы и в самом деле были вялые и сонные. Некоторые из них клевали носом в политые грядки, другие наоборот откинулись назад и залихватски храпели. Решив проверить реакцию на звук, Жилкин громко хлопнул в ладоши. Откликнулся же на этот хлопок лишь один экземпляр со второй борозды. Он, было, встрепенулся, и даже попытался открыть глаза, но тут же сдался, сладко почмокал губами и, завалившись на левое ухо, тихонько замычал. Дело было и впрямь никудышным. Вот тогда по спине профессора и пробежали весёлые мурашки, и он, передёрнув плечами, выдохнул страшное слово, - Мор!

А проговорив вслух поставленный диагноз, Жилкин, вдруг как-то обмяк и стал медленно валиться на захворавший Вычислитель. И если бы не вовремя подхвативший его Кирилл, то он бы точно рухнул на посапывающие посадки. Когда шок от увиденного прошёл, Жилкин собрал свой научный персонал и довольно мрачно обрисовал сложившуюся ситуацию. Всем было понятно, что простым похлопыванием по темени, заговором и аспирином тут не обойтись. Здесь требовалось серьёзное исследование с массой всевозможных анализов. На первом же этапе решили обследовать гланды болезных, заглянуть в их ушные лабиринты и оценить возможное помутнение зрения, посредством оттягивания нижнего века и созерцания конъюнктивы.

Но, как и ожидалось, первичный осмотр не дал каких-либо обнадёживающих результатов. И тогда Кирилл проверивший большее количество пациентов, то ли от расстройства, а то ли от врождённой неаккуратности, взял да и хлопнул одного из захворавших по лысине. Лысина дрогнула и отозвалась глухим барабанным звуком. Находящегося поблизости профессора, звук этот удивил и насторожил одновременно. Он стал ходить между грядок и шлёпать ладошкой, ставшие неразумными, головы. Головы в ответ бунили и резонировали друг с другом. И уже до того, как низкочастотный гул затих, и в оранжереи наступила тишина, Жилкин стал догадываться о том, что случилось с его питомцами. А так как только совсем уж пустая голова способна порождать подобные акустические эффекты, то профессор и сделал единственно возможный вывод – произошла одномоментная массовая утечка мозгов. Мозги обмозговали своё положение и, возможно возжелав лучшей доли, дали дёру по своим корням и корневищам. Последующее же рентгеновское просвечивание полностью подтвердило профессорскую догадку – в сомлевших головах мозгов не было!

Первым желанием уязвлённого такой наглостью учёного было раздать персоналу лопаты и устроить раскоп в надежде перехватить беглые мозги и тем самым прекратить коварную утечку. Но поразмыслив о силе разумности своего Вычислителя, Жилкин был вынужден признать, что никакая лопата тут не поможет потому, как утечка уже наверняка протекла насквозь и, миновав земные тверди, пузырится где-нибудь на побережье Нового Света.
***
В то самое время, когда профессор Жилкин скорбел от утери взращенных им мозгов, в штате Калифорния, неподалёку от Силиконовой долины, в одном фермерском хозяйстве стали появляться странные растения, внешним видом похожие на экзотические грибы. Хозяин, будучи рачительным педантом, с пелёнок запрограммированным на достижение святой американской цели – «центик на центик – три центика», решил понаблюдать за эволюцией неизвестных грибов, чтобы со временем оценить их рыночную стоимость. Он накрыл плодовые тела вёдрами, дабы их не зажарило солнце или же не сожрала какая загулявшая скотина, и стал ожидать полного грибного вызревания. А по мере их роста и устраивать экскурсии для любопытствующих ротозеев. Вот на одной из таких экскурсий удивительную грибницу и увидел мистер Томпсон, как выяснилось позже, тоже профессор, специалист по уму-разуму, только американской закваски. С первого взгляда поняв, что томится на лужайке под пластмассовыми вёдрами, мистер Томпсон сторговался с фермером по усиленному тарифу – «три центика на три центика – десять центиков», и в тот же день вывез приобретение к себе в лабораторию, находящуюся на территории Силиконового поселения. Аккуратно пересадил утомлённые мозги в гидрогель и рьяно принялся за их изучение. Изучаемый материал был исключительно интересен и уже через неделю мистер профессор классифицировал его, как «мозговое вещество растительного происхождения». Назначил «веществу» усиленное питание с кока-колой и тёртыми хот-догами, опутал его проводами с присосками и стал раздражать американским электрическим током, побуждая извилины к активному мыслительному процессу. И процесс этот вполне явственно происходил, а судя по зашкаливающим амперметрам, даже бурлил и напрягал окружающее пространство. Однако требовал он весьма трудоёмкой расшифровки, а следовательно и немалых затрат на содержание штата всяческих программистов, лоббистов и аферистов, и соответственно серьёзной финансовой составляющей в размере «десять центиков на десять центиков – хрен знает сколько центиков» обозначаемой коротким и ёмким словом – грант.

Прорасти эти весьма затратные грибочки, к примеру, где-нибудь в окрестностях Гаваны, и найди их какой-нибудь кандидат наук Эстебан Перес – любитель ромовых закатов и задушевного исполнения «Гуантанамера», то возможно он бы и плюнул на грозящие перспективы, сочтя количество предстоящей суеты губительным для тропического счастья. Но судьба распорядилась иначе, а потому мистер Томпсон засучил рукава, рассучил, приберегаемые на особый случай, связи и кинулся во все тяжкие. «Все тяжкие» оказались упрямыми и обладали весьма несговорчивой силой трения. Однако, как известно – вода камень точит, а за центик можно и удавиться, а потому мистер Томпсон настроил себя на долгий путь борьбы, познания, дознания, ну и признания. А настроив, начал строчить научные статьи в уважаемые журналы, согласно традиции столбить и огораживать попавшиеся на пути аномалии, переводя их в разряд ценностей и такой милой сердцу собственности.
***
Вот эти самые статьи и попались на глаза любознательному Иннокентию Павловичу. С первых же строчек он понял, кто и где сейчас обихаживает его сбежавший Вычислитель. А изучив весь опубликованный материал, в котором основным тезисом звучала мысль о том, что получить реальную пользу от «мозгового вещества» задача архитрудная, но и архиперспективная, потому как вещество это, скорее всего, инопланетное, и занесло его к нам из далёкой туманности «Угольный мешок», профессор Жилкин грустно вздохнул и подумал о том, что от всей этой чехарды больше всего, в конце концов, пострадают сами утекшие на сторону мозги. Потому как прискорбный удел мало-мальски шурупящих мозгов сидеть под оранжерейным колпаком. Или же перетекать на те или иные континенты в поисках давным-давно почившей Свободы, и уже там вновь сидеть под колпаком, но уже местной конструкции.

Попечалившись о недальновидности «мозгового вещества», Иннокентий Павлович ещё раз посмотрел на фотографию мистера Томпсона, что была помещена в начале каждой его публикации. Отметил про себя его зубастый оскал, который должен был означать улыбку успешного коммерсанта, и поймал себя на мысли, что этот тяжеловесный идеями и помыслами калифорнийский индюк обязательно заморит оголённые и крайне ранимые мозги своими чёртовыми проводами, импульсами и дешифраторами. Загубит за просто так, за здорово живёшь, за какой-нибудь дипломчик, за «центик на центик». Загубит, развернув бурную деятельность по вычленению, расчленению и прочим анализам.

После этого невесёлого понимания, Жилкин вновь шумно вздохнул и, приблизившись к портрету заокеанского коллеги, сказал уже вслух, глядя ему в глаза, - Нормальным и ещё не свихнувшимся мозгам за ненадобностью все эти твои причиндалы – томографы-осциллографы… Всё что им нужно – это старомодная, традиционно патриархальная башка! Только и всего…
Сказал, закрыл лежащий на столе журнальчик и вышел из кабинета. Затем он надел рабочий халат и отправился в лабораторию, посмотреть, как оболтус Кирюха кормит новую партию головастиков…