Сука любовь

Глава II.
И только боль, печаль и муки:
От преждевременной разлуки,
Придут, разгонят счастья звуки,
И принесут: страданья – муки…

“В начале не хотелось верить, что всё это произошло именно со мной…
Временами мне казалось, что вот-вот я проснусь и как беззащитный ребенок, вслепую нашарив кончиками едва дрожащих пальцев копну золотистых волос, – Её волос – пойму всю абсурдность происходящего, и мы вместе посмеемся над мои странным сном. Но этот ужасный сон не кончался, он, к моему неописуемому ужасу, принимал конкретные физические характеристики: всё больше и больше растягивался во времени и пространстве, захватывая в свои коварные сети уже бесчисленное количество хорошо знакомых мне персонажей. Этот кошмар, что долгое время сидел внутри меня, загнанный в самый дальний угол моего подсознания, под давлением независящих от меня обстоятельств начал выходить наружу, постепенно приобретая материальные очертания.
Всё во что я раньше верил, всё к чему так искренне и с вожделенной надеждой стремился, рушилось у меня на глазах: и это был не замысловатый сюжет мексикано-бразильской мыльной оперы – это была р е а л ь н а я жизнь, реального человека. Это была моя жизнь!
Очень часто я стал просыпался среди ночи в жарком поту: она приходила ко мне, - во сне, хотя я не мог с полной на то уверенностью утверждать, что это действительно был сон. Она упрекала меня за то, что я предал нашу любовь. Именно я, а не она, бессердечно разорвал наши близкие отношения, а затем надменно растоптал наши нежные чувства. И после таких визитов мне становилось не по себе, от меня надолго уходила, казалось бы, такая простая человеческая способность, как сон… а с ней и способность к адекватной мыслительной деятельности.
Но не в силах долго обходиться без сна, и при этом, боясь засыпать дома в одиночестве, я стал ненадолго обрубаться в автобусе, в институте на парах, в общем, везде, где были хоть какие-то люди, и была соответствующая возможность. Однако изредка выпадающие минутки относительно спокойного сна всё же не могли полностью удовлетворить физиологические потребности моего слабеющего организма в отдыхе. Это привело к тому, что в моём итак не в полнее трезвом сознании всё прочно переплелось, окончательно запуталось. И как итог: некий синтез сна и яви стал основной частью моей новой жизни. В таком состоянии уже не возможно было однозначно определить, что есть мои бредни, рождённые в воспаленном душевными страданиями мозгу, а что есть суровая реальность.
Мои друзья, которые раньше так любили говорить, сидя за заполненным всякими вкусностями столом, с наполненными горячительными напитками бокалами, о нашей дружбе до гробовой доски, о взаимопомощи, куда-то исчезли… А именно в тот момент я в них нуждался. Нуждался больше, чем когда бы то не было. Как мне было обидно, обидно и больно… Больно…
Боль не физическая, а душевная раздирала меня на части, не давала мне ни минуты покоя, не отходила от меня даже ночью. Именно она - Боль - вместо меня отражалась в зеркале, приобретала вполне различимые сероватые контуры на моих фотографиях, активно колонизировала мой полуреальный мирок. Вот тогда-то я и увидел её настоящее лицо, обезображенное неизменным звериным оскалом, лишённое малейших признаков посюсторонней жизни. Поверьте - это была мрачная картина…
Бывали моменты когда казалось, что нужно послать всё к черту: и гордость и самоуважение и… бежать… бежать к ней! И самозабвенно бросившись к её ногам просить прощения!
Прощения!? Но за что?!
Полная внутренняя опустошённость дополняла мрачную картину моей тогдашней экзистенции. В прошлой, счастливой жизни Аня была, как не громко это звучит, моим единственным смыслом жизни, поэтому вполне естественно, что, постоянно находясь рядом с ней, я не задумывался о мрачных перспективах будущего, которое по известным причинам мыслилось мне только в радужных тонах. Причем дальнейшее благоустройство моего светлого будущего виделось именно в совместном с Аней существовании в этом мире, но, разорвав с ней все отношения, я лишил себя всех планов и надежд на будущее. “Как мне дальше жить без Неё?! Что мне делать без Неё” – бесконечно задавая себе эти животрепещущие и мучительные в своей неумолимой однозначности вопросы и не находя на них искомого и вразумительного ответа, плача и проклиная всех и вся, я брал с кухонного стола столовый нож... Обезумевшими от горя глазами я смотрел, как завораживающе на свету блестит его хорошо заточенное жесткое стальное лезвие. В такие мгновения ко мне не надолго возвращался уже давно утраченный покой. Казалось одно ловкое резкое движение: и всё!.. Конец страданиям! Конец всему. Но, нет! А как же мои родные, близкие? Они же будут из-за меня страдать, причём беспричинно?!
И я эгоистически, без тени особого сомнения, прикрывал свой страх перед неизвестностью, перед смертью заботой о близких мне людях – это поистине был пик лицемерия! Но признаюсь, что боль от расставания с любимым человеком затмевала мой разум, и в такие моменты во мне просыпался особый, прагматический интерес к возможности скоропостижного ухода из жизни. Однако во время возвращавшееся чувство реальности с неизменно сопутствующей ему звериной трусостью притупляло это желание, принося, правда, полную опустошенность, философскую отрешенность от мирской жизни.
И я запил… У меня появилось много новых друзей и подруг, а с ними моя никчёмная жизнь превратилась в один большой и нескончаемый праздник.
В пьяном угаре, удовлетворяя свои естественные сексуальные потребности, я, вместе с тем, пытался найти ей замену. Сколько было новых девушек, я точно не помню. Наверное, много!? Об этом косвенно свидетельствовала до отказа заполненная телефонными номерами записная книга моего мобильного телефона. Да и мои отнюдь неплохие внешние данные вкупе с завораживающей общительностью не позволяют сильно усомниться в данном предположении.
Но с похмельным синдромом я понимал, что искать in vino veritas бессмысленно: её там нет. Как нет и Анюты и человека хоть чуточку похожего на неё…” – далее страницы дневника были сильно повреждены. Отложив в сторону только что прочитанную исповедь, Саша дрожащими руками вытер мокрое от слез лицо и, порывшись в куче порванных бумаг, в единстве некогда составлявших его многолетний дневник, нашёл цельный текст, исписанный его же неровным почерком. По удобней взяв этот лист он с неописуемой жадностью принялся дальше читать написанное там.
“Сто сорок шесть нескончаемых дней и столько же бесконечных суровых ночей я был лишён дара прикоснуться к твоим золотистым волосам, возможности ласкать твои нежные губы и созерцать твоё неописуемо прекрасное обнажённое тело…
Как много всего изменилось за этот, казалось бы, небольшой промежуток времени, как много чего я успел натворить: быть на грани сумасшествия, а затем неизвестно как оказаться в роли преуспевающего малолетнего алкоголика. Да, я уже далеко не тот доверчивый, непосредственный и нежный Санька которого ты любила когда-то раньше. Да и любила ли ты вообще?!
А ты, к сожалению, уже не тот наивный “ребёнок” которого я так безумно и страстно любил и люблю поныне. Ты уже взрослая “девочка, которая, пользуясь своей неземной красотой, резко смогла поправить своё финансовое и общественное положение” – не дочитав до конца последний целый лист своей исповеди, Саша бросил все бумаги в огонь.
Именно сегодня он решил, что так жить дальше нельзя, пора начинать что-то делать: надо прекратить пить и распускать по вечерам сопли при этом, держа, в дрожащих от жестокого бессилия руках, её фотографию, что подарила на третьем свидании. Такому нелёгкому, но правильному для Саши решению способствовали вполне приземлённые причины. Ёще в период своего продолжительного запоя, в перерыве между пьянками, Саня принял решение поехать с другом на работу в Чехию и даже получил рабочую визу для пребывания в этой стране с мая по ноябрь месяц. Но в университете отпустить на каникулы раньше положенного срока могли лишь после прохождения педагогической практики и при условии досрочной сдачи сессии, поэтому дабы успешно осуществить задуманное, нужно было целиком и полностью посвятить себя делам. При этом времени на личную жизнь, даже в теории, вообще не оставалось: чему Саша был несказанно рад…
Смотря на открытый огонь камина, в котором растворялись недавно пережитые им четырёхмесячные кошмары, материализованные на белоснежной бумаге, Саша подумал: “А может и боль когда-нибудь так же легко и непринуждённо покинет моё тело, мою душу, оставив только небольшую кучку чёрного воздушного пепла и несмываемого нагара от некогда бушующих страстей”. Эта мысль пронеслась в его мозгу с быстротой молнии, не покинув и следа, но Саня внезапно почувствовал умиротворяющее спокойствие, которое он уже давно не испытывал. И на мгновение в его сердце, невесть откуда, осторожно проникла титаническая уверенность, что все кошмары остались в отдалённом прошлом, а все мужские слёзы пролиты, и завтра, как только первые мартовские лучи солнца коснуться его подушки, начнётся новая жизнь. Жизнь без горестей и страданий!..

А на сердце остались следы:
несмываемые шрамы –
Это всё, что оставило слово любовь!