Бэкхем

Бэкхем


Он сидел спиной к ним. К тем двоим, что, сами того не зная, заговорили о нем. Мужчина и женщина. Наверное, они знакомы давно, или кавалер кадрит по обкатанной схеме, используя прием «свои люди». Ход, которым грешат прямые эфиры: ведущий хлопает важных персон по плечу и ведет себя так, будто со школы вместе с ними семечки лузгал. Намекает, что «звезда с звездою говорит», а не моська со слоном братается.
Самсонов не любил панибратства. С тех, как он перешел в категорию пьющих, он стал смотреть телевизор. Презренный ящик помогает с похмелья. А если состояние рабочее – то радио. Так Самсонов брезгливо сдружился с массовой информацией. Примерно так же, как и с дворовыми алкашами-доминошниками, – неглубоко, но цепко.
Однако, как кстати, что никто из падшей свиты за Самсоновым нынче не увязался. Он хотел посидеть один, без приятелей-бичей. В этом старом кафе, с которым столько связано… В последние деньки уличного сезона. Скоро пластмассовые столы с зонтиками соберут, а внутри совсем не то. Горланит музыка, и ни за что не услышишь, что говорят твои соседи. Если бы не лето на излете, Самсонов никогда не услышал бы этого разговора.
Кажется, женщина, моложе своего спутника. Или так хочется думать – ведь голос обманчив, к возрасту тела он часто не имеет никакого отношения. Ее приятель, – Мартин-исповедник, как окрестил незнакомца Самсонов, – все донимает спутницу словесной пылью. Женщины нередко снисходительны к болтунам:
– … ставить во главу угла собственное счастье – весьма шаткая платформа! Более того, многим из нас до самого конца неясно, что это за зверь. По молодости мы еще не знаем, что делает нас счастливыми, а в старости – уже не помним, зачем пришли – за солью или за спичками… – умник был явно доволен своим афоризмом.
– Я думаю, ты-то всегда помнишь, зачем пришел, – отозвался насмешливый женский голос.
– Допустим. А ты? Ты можешь привести хотя бы один аргумент в пользу этого мира, лучшего из миров? Тепло ли тебе в нем, душенька?
– Тепло. Временами…
– Э нет, никаких времен! – запротестовал мужской голос. – Не верю я в эти неопределенные отрезки! Я думаю, что состояние… называй его, как хочешь: блаженство, гармония, катарсис, нирвана, – дискретно. Это только момент, вспышка, свет которой долго-долго… – здесь я должен разлиться поэтическими метафорами, но не буду. Вот ты, милая, сможешь рассказать мне о такой секунде? Абсолютно счастливой секунде в твоей жизни – будто ангел подержал тебя за сердце. Если не можешь – грош цена твоим рациональным полутонам.
Тебе-то, старый павлин, только и судить, чему грош цена, а чему алтын! – с неприязнью подумал Самсонов. Натура, обласканная пивной влагой, осмелела. Заиграл давно не тренированный рыцарский мускул, захотелось развернуться, вступиться за даму, слово за слово – подраться с мужиком-занудой, потом, конечно, на мировую… и так далее, по нарастающему сценарию. Хотя, по чести говоря, неудавшийся борец за справедливость не слишком следил за предметом разговора.
– Представь себе, я помню такую секунду – в голосе женщине звучала обида, и Самсонов весь обратился в слух, удивляясь приступу своего любопытства.
«Исповедник» пожаловался на кислое вино и крякнул ободряющее «Ну!»
– Это было лет сто назад. А точнее семнадцать. Я училась на первом курсе университета…
– Про любовь что ли? – разочарованно перебил баритон, уже изрядно раздражавший Самсонова. Он чуть было не развернулся, чтобы потребовать тишины в зале. Но вовремя одумался.
– Будешь перебивать – вообще замолчу! – предупредила дама.
– Нет-нет, милая, прости, это у меня желчь гуляет. У мужчин с больной печенкой скверный характер – разве ты не знаешь?! Продолжай же – первый курс…
– Я училась в здешнем университете, в том самом, что здесь недалеко, на проспекте. Ты говоришь, что часто бывал здесь в командировках? Значит, должен был приметить его главное здание. Серое, тяжелое, с одышкой. Сталинский суицидальный ампир. Бесконечные лестницы, высоченные потолки, скрипучие коридоры… Наш факультет был на последнем четвертом этаже. И вот как-то поздней весной мы с моей подружкой Родионовой сидели на подоконнике в пустой аудитории. Окно распахнуто – мы даже ноги свесили, благо никто нас из преподов не видел, только одногруппники потом подтянулись и кости замдеканше перемывали… И вот мы с Родионовой сидим и балдеем. На птичьих правах и обязанностях, можно сказать. Ласточек рукой ловить пытаемся. Тут важно передать ощущение: четвертый этаж – казалось бы, невелика высота. И тем не менее – пролеты ого-го, и здание все-таки высокое! Получается, что весь проспект на ладони. И одновременно нестрашно. А я ведь высоту не люблю…
– Неужели кто-то из вас низвергнулся вниз и выжил? – заинтересовался «печеночник».
– Тогда это была бы история не про счастье, а про экзистенцию. Ты путаешь жанры.
Самсонов отнесся к хитрому слову, как к неизбежной, разжигающей интерес помехе на пути к кульминации. С досады он сделал жадный глоток и пропустил комментарий «баритона». Хотя это было опасно: чуть только ослабишь фокус внимания, потом его уже не нащупаешь. Станет неохота. А так – пусть ничтожное, но развлеченье для чуткого уха.
Женщина меж тем продолжала – про то, как внизу, по проспекту шли ребята. Они с подругой в окне, а пацаны проходят мимо. Архетипичная картина. Самсонов представил ее отчего-то в черно-белой гамме. Как кадр из итальянского неореализма. Этот город действительно напоминал окраины Рима 50-х годов. Почему? Необъяснимая игра ассоциаций. Грязь, крики, мотороллеры – только без сталинского ампира. Впрочем, архитектурных излишеств в Риме хватает. А здесь… времена сменились, однако. Но есть нечто неизменное, как лицо кассирши в центральном гастрономе. Гастроном давно перестал быть гастрономом, его сменила череда магазинов, но за одной из их касс всегда сидела одна и та же одутловатая, похожая на смачных феллиньевских проституток женщина с печальной улыбкой. Ее Самсонов помнил с детства.
– … вот они идут, орут, хохочут, едят мороженое. В вафельных стаканчиках. По 15 копеек – помнишь такое?
– Цену ты в трубу, что ли, подзорную разглядела?
– Нет же, слушай дальше! У них у каждого по две порции. Одну едят, а другая в руке. Помнишь, мороженого тогда, как и всего, народу не хватало. У нас в ларьке начнут продавать – и очередь выстраивалась. Вот все и покупали про запас…
– Да как не помнить…
– И вот мы с Родионовой как заорем: «А мы тоже хотим, мы тоже…!!!» Парни головы вверх подняли… и один из них, недолго думая, ка-а-к метнет нам один стакашек. И прямо мне в руки! Можешь себе представить… Это надо очень сильную и очень меткую руку иметь, понимаешь?! Про высоту я тебе уже объясняла… А хочешь – сейчас пойдем туда и посмотрим, и ты своими глазами увидишь?! Поймешь, что нехилый был пас!
Стоп, снято! Тоннель памяти внезапно просветлел, и тут же неверный огонек начал гаснуть. Но Самсонов успел-таки извлечь из него тот эпизод. 17 лет назад, девочка правильно помнит! Самсонов вернулся из армии. Все друзья где-то учились, армейские рассказы не то, чтобы их не впечатляли… – просто не по Сенькам фуражка. Самсонов, недоумевая, занервничал, почувствовал, что надо быстро реагировать на смену событий. В тот день они действительно накупили мороженого. Себе, кому-то еще – не вспомнить уже детали. Шли и сумбурно рождали замыслы. Кажется, именно тогда решили сколотить свою рок-группу. Это было принято тогда. Самсонов вроде как не у дел, но он играл немного на гитаре, но ничего выдающегося. В качестве утешительного приза ему доверили вокал. Вот нелепость! Фронтмэн выискался… Это, конечно, была шутка. И он должен был показать, чего стоит. Чтоб не смели к нему со снисхождением. Что он больше их всех, вместе взятых, в жизни повидать успел. Пока они тут, на гражданке… Впрочем, природное добродушие и дух долгожданной свободы не давали развиться соревновательной истерии. Но в тот момент, когда Серега-барабанщик собрался швырнуть девицам сладенькое, Самсонова замкнуло. Мол, что ты, барабанщик хренов, против меня можешь… Сильные руки? Да у меня руки сейчас такие, как у тебя ноги! Это было моментальное помутнение рассудка. Как название альбома Пинк Флойд. Самсонову растолковывали волосатые знатоки, а он впитывал и снова чувствовал себя новобранцем. Только в совсем другой касте. Хотя все они, кажется, по одним законам, только прикрываются разными одеждами.
– И что же, это для тебя это самый счастливый момент? Как мало нам надо в юности… – вредный голос заставил Самсонова вернуться в реальность.
– Представь себе. Не единственный, но самый яркий… это был такой маленький привет от Бога. Просто чудо вне плана. И потом, когда на меня накатывал мрак от того, что все не складывается, что столько сил уходит – и все впустую, а кому-то все дается легко, – я вспоминала про мороженое. И тогда думала: и меня ведь жизнь побаловала, и пусть кому-то тоже нежданно выгорит, и пусть я не буду жадничать… и поделюсь хотя бы тем, что мне ничего не стоит. Хотя… звучит все это нескладно, и чувствую, как ты сейчас надо мной поглумишься!
– Ну, уж как есть, дорогая. Такая вот у тебя экзистенция, овеянная свежестью детского восприятия, - не преминул поглумиться старый павлин, – Но об истине мы всегда говорим сбивчиво. И она проходит незамеченной, как плохо одетая женщина… А что же было дальше? Вы познакомились с добрыми волшебниками-метателями?
– Зачем?! Это было бы сюжетным излишеством. К чему портить красоту мгновения.
– Это уж точно!
– …но я потом много раз жалела, что не могу сказать спасибо человеку, который…
– … был умелым орудием в руках божьих, – закончил мерзкий баритон.
А Самсонов еле сдерживался, чтобы не повернуться и не сказать: вот он я, девочка с 4-го этажа! Умелое орудие. Скажи мне спасибо – тебе представился случай! Мне, спившемуся бездарю, который так никогда и не осуществил ни одно из своих намерений! Так ничего не довел до результата. Сгинул, захирел, спекся…
Самсонов с испариной ужаса представил, что было бы, если он на самом деле сейчас излил бы на парочку свое откровение. Как над ним, похмельным небритым хануриком в несвежей футболке с надписью Bekham на спине – с ошибкой! – посмеялись бы как над самозванцем. Или испугались бы. Или прогнали бы, справедливо не пожелав портить красоту мгновения. Или… пригласили бы выпить, не принимая всерьез. Или… поверили бы?! Какая, в сущности, разница. Он узнал, что есть человек на этой Земле, который вспомнит его не жалостливым, не брезгливым, не гневным, а добрым словом. Конечно, Самсонов сейчас встанет и найдет способ украдкой посмотреть на ту барышню, изрядно повзрослевшую за 17 лет… И даже на ее Мартина-исповедника: «врага» надо, наконец, узнать в лицо… А что он будет делать потом? Может, пойдет домой, примет ванну, вспомнит уравнение Бернулли, найдет гантели, ляжет спать, выбросит телевизор, вернется к тому, что он забросил лет семнадцать, пятнадцать, десять назад… Самсонов пока не знал. Ему было так странно стать счастливым. Пусть даже дискретно.


Москва, 2007