1971 г. Ложь во спасение

1971 г. Ложь во Спасение
Многие родители, кто страшась ударить в грязь лицом перед своими детьми, другие, дабы побудить ребенка посоревноваться с родителями, а иные, просто для укрепления своего авторитета, приукрашивают, а точнее - перевирают, свои детские и юношеские достижения. В учебе, в спорте, да... - во всем. В их утлые головы заползла какая-то мерзопакостная мыслишка о «лжи во спасение», что, как я понимаю, связано с практикующим в этой стране христианством, где «Ложь о Спасении» поставлена во главу угла.

Но, к сожалению, а, быть может, все же, к счастью, Ложь, какая бы она не была, остается ложью, ничего путного никому не принося. Любой обман вскроется и, рано или поздно, родителю, если только он не умрет до этого, придется краснеть перед своим чадом, сбивчиво объясняя причину своей лжи. К тому же лгать сложно. Еще Марк Твен заметил: «Говорите всегда правду, тогда не придется ничего запоминать». Обманщикам надо брать пример с писателей, которые, по большому счету, являются самыми отъявленными лгунами на свете, ибо они не просто лгут, а выдают ложь за правду, описывая несуществующих людей, выдуманные ситуации, создавая целые ложные миры, и составлять планы своей лжи, записывая их на бумагу или заучивая наизусть. Дабы, не дай Бог, не прошибиться.

Моя мать, не исключение из общего правила и, так же, как многие, попала в ловушку собственного обмана, правда, узнав об этом только через много-много лет.

В пятом классе, как только я почувствовал, что пиписька требуется не только для того, чтобы писать, я начал учиться из рук вон плохо. К тому же, в так называемой «средней школе» преподавали абсолютно никчемные, с моей тогдашней точки зрения, предметы, совершенно бездарными преподавателями - с моей нынешней точки зрения. Ведь любую ерунду, даже Устав или Уголовный Кодекс, можно преподнести интересно и захватывающе, если, конечно, вложить в нее душу и приложить к ней руку. Но угрюмые тетеньки, работающие в советских школах на такой подвиг способны не были. Они занудно оттарабанивали текст из учебника, считая, на этом, процесс обучение законченным и свою миссию - выполненной.

И конечно, я гораздо реже смотрел на доску, чем на появившихся в классе второгодниц Лисицину и Максакову, груди которых, к тому времени, были полной чашей. Хотя, если быть честным, в сторону Максаковой я только косился, потому что у нее был парень из десятого класса, с которым они вместе, в обнимку, доходили от дома до угла забора детского сада, идя далее, порознь, как обыкновенные школьники. А вот Надя Лисицина, постоянного парня не имела. Кто-то говорил, что он в армии, кто-то, что - в тюрьме. И, как бы то ни было - проявлять свой интерес к ней было не опасно.

Ну и, неудивительно, что мои оценки замерли на цифре три, обещая в скором времени приблизиться к цифре два, что повергло мою мать в несказанный ужас. Привыкнув гордиться в начальной школе, тем, что я лучше всех читаю, она не могла пережить снижения моей успеваемости и перехода в категорию неуспевающих учеников. Хотя, если быть честным, то и в начальной школе особых поводов для гордости не было. Пусть я и бегло читал, но, при этом, имел отвратительный почерк (из-за чего в десятом классе, подражая главному герою повести «Метеор» Карела Чапека, я купил себе пишущую машинку), практически не занимался физкультурой (от которой, тщанием матери, дабы сыночек не перетрудился, постоянно был освобожден), имел тройку, переходящую в двойку по труду, к тому же, обладал довольно плохой, спутанной и сбивчивой, речью, сохранившейся у меня вплоть до первого курса института, когда Клара Ивановна Васюрина, настоятельно потребовала от меня читать стихи вслух, чтобы выправить дикцию. За это ей ОГРОМАДНЕЙШЕЕ спасибо! Но, все-таки, в начальной школе, с арифметикой, которую мать почему-то считала наиважнейшей из всех наук, я справлялся и имел, то четверку, то пятерку. А здесь - началось - математика с какими-то заумными логарифмами, степенями и заумной геометрией не лезла мне в голову. Меня больше привлекала геометрия женского тела. К тому же эта проклятая второгодница сидела со мной за одной партой и, вертясь от непосильного сидения на одном месте, иногда задевала меня своим упругим бедром. Какие тут, на фиг, логарифмы!

Мать решила любой ценой заставить меня учиться, как можно лучше и не нашла ничего более умного, чем вранье! Она стала заливать, как хорошо она училась, и в школе, и в техникуме. Как получала пятерки полной сумкой, как ее ставили в пример другим, отстающим, ученикам и прочую чушь, которую несут в таких случаях родители. Но они забывают, что, в отличие, от взрослых, у детей - непредвзятый взгляд и незамутненный разум. Меня сразу же насторожило в ее словах то, что она, такая успешная ученица, не рискнула поступить в институт и работала простым инженером, в то время как у Ильюшки отец, окончивший институт, и у Огана, отец, окончивший институт, работали начальниками и получали, в отличие от моей матери значительно больше денег и не нищенствовали, как мы. К тому же мать уверяла, что читала в юности много книг, но, читающей, я ее никогда не видел. Хотя, если быть справедливым, у нее было три любимые книги, которые она иногда, приходя с работы, открывала на невесть какой странице, смотрела туда минут десять, иногда даже переворачивала страницы и... закрывала. До следующего «припадка» чтивости.

Как большинство детей, я, почувствовав, в словах матери неправду, стал пропускать их мимо ушей, но в бутылку не лез. Не спорил, не допытывался, не пытался «расколоть» мать, чтобы выяснить правду, а просто слушал ее побасенки сквозь вату недоверия в своих ушах. Не знаю, может быть она бы все-таки утомила бы меня своими байками настолько, что я и высказал бы ей свое «фи», но моя мамка обладала интересной чертою характера, хотя, наверное, эта черта есть у каждой матери. Только у других хватает ума, порядочности или скромности не выказывать ее наружу. У мамки этого не было и она, считая меня за вундеркинда, решила - раз мне ставят плохие оценки - значит виноваты учителя. И затеяла длительную тяжбу со всеми ними подряд. Не знаю, как бы мне тяжко там было учиться, но, на мое счастье, со мною произошел несчастный случай, результатом которого явился крупный скандал и перевод меня в другую школу.

Но речь сейчас не о том.

В преддверии Нового Года я, зная, что мать заранее покупает мне подарки и прячет их где-нибудь среди постельного белья или своей одежды, начал глобальные поиски. Я уже писал о том, что найдя подарок, я его не открывал, а мучил себя до праздника сладкой истомою - а что же там - в коробочке, обернутой газеткой или тряпочкой. Мне просто хотелось узнать - куплен уже подарок или еще нет. Среди мамкиных платьев и комбинаций ничего не нашлось и я, приступив к изучению залежей наволочек и простынь, на одной из полок в самом дальнем углу обнаружил старую, потрепанную, сумку, полностью набитую какими-то бумагами и книжечками. Была в те, послевоенные годы, такая мода - использовать старые, изношенные, сумки для хранения всякой всячины, в том числе и документов. Практически в каждой семье моего поколения были подобные сумки. В них хранили нитки с иголками, письменные принадлежности и старые письма, особо любимые книги, вырезки из газет, журналов и листочки всесоюзного любимца - отрывного календаря.

Заинтересовавшись, я стал перебирать содержимое и, среди удостоверений покойных деда и бабки, нашел зачетную книжку моей матери! Боже мой! Она пестрела тройками, среди которых, к ее чести, на каждой странице красовалась четверка.

Документальное подтверждение своему недоверию я получил и, как говорится, сунул его в карман, рассказав об этом матери только в двадцатилетнем возрасте.

Моего детского рассудка хватило на отделение лжи от правды, но не хватило на осознание факта манипулирования мною с целью поставить мою жизнь на родительские рельсы, что, буквально, через четыре года приведет к ссоре и моему духовного отторжению от матери.