Доля казачья 10. В плену страны восходящего солнца

Доля казачья 10. В плену страны восходящего солнца

- Я уже рассказывал, о нашем поражении в Русско-Японской войне, всей нашей армии, и о своём плене. И вот снова возвращаюсь, к той незабываемой теме, продолжает дедушка Григорий Лукич.
- Возили нас с Шохиревым, из города в город по госпиталям, пока не вылечили. Вот тогда и нам жить захотелось, красота ведь кругом неописуемая! Но однажды в палату, приходит делегация из Красного Креста. И меня спрашивают: - Ты Бодров Григорий? Мы тебя давно ищем.
- Тебя большие люди хотят видеть. – Оцень хоросё, что ты жив!
Переодели меня во всё чистое, и в новый костюм обрядили. Но прежде на совесть побрили, и подстригли волосы, подрезали ногти.
Так и крутятся, возле меня чужие служанки. Без всякого стеснения со мной, что с игрушкой обходятся. То нарядят меня, то опять, что-то новое придумают, и тут же по-другому делают. И весело им самим, необычайно. А сами они, что вишенки сочные. Хорошеют ещё больше, румянцем от жару внутреннего, наливаются. И здесь, природа берёт потихоньку своё, война войной, а красота всегда мудрее нас. Она настоящей любви требует.
- Оцень красивый русский касак. Девушку тебе надо, выбирай смелее! – веселятся японские хохотушки, но нашим матрёшкам они не чета.
- Кто из нас самая красивая? – спрашивают они меня. - Погляди харасё. - А они действительно, одна лучше другой. Но душе не прикажешь, ей своего счастья хочется, то, что ей и предназначено. Это - судьбой называется.
- Оцень, сердитый казак: губки свои надул. И показывает эта японская куколка, как надулся Бодров, и как не красивый стал. Совсем, как хомяк.
Тут и Шохирев начал смеяться, – выбирай Григорий. Они сами, с тебя глаз не сводят. Ты смотри там Гриша, в городе - оглядывайся. Может, что дельное уразумеешь. Гляди больше, и запоминай – всё пригодится. Чай не во дворец едешь. Может, из плена рванём и мы на свободу.
И литое тело казака содрогнулось, как от боли: Жить без войны: ой, как захотелось, Григорий, если бы ты, только знал.
Как всем нормальным людям жить: жить, любить и детей растить.
А меня действительно привезли во дворец. Мог ли я подумать, что такое увижу, да ещё наяву. Тут тебе, и фонтаны с рыбками, и сады с разной дивной растительностью. И птицы райские гуляют, как у себя дома.
- И никак, я не докумекаю, своей буйной головой, зачем меня во дворец привезли. Ведь, не на казнь же, и не на житьё определять. – Зачем?
И тут я увидел в беседке знакомое лицо. Но вспомнить его, сразу не смог.
Седой и пожилой человек, но, похоже, что ещё очень сильный, смотрел на меня в упор. Странный и непонятный человек, но полный внутренней энергии и обаяния. И глаза его были добры ко мне, а губы чуть улыбались. Но и тут, чувствовалась его внутренняя сила духа. – Не могу вспомнить, где его видел.
- Руби Бодров, уходить пора! – чисто по-русски высказался незнакомец.
Я невольно опустился в кресло возле столика. Неужели полковник, из штаба?
Точно, это был он! Только без сабли сейчас, и не так бледно, было его лицо, как тогда, в штабе.
Слуга тут же, подал мне, отделанный золотом бокал с искристым янтарным вином.
- Пей Бодров! Ты хороший казак, и две высшие награды имеешь. Но ты тем и хорош, что не успел огрубеть душой, на этой войне.
- У тебя вся жизнь впереди, и тебе жить надо! Ты молод ещё.
Тут слуга приносит дедовскую саблю. – Узнаёшь!
У меня слёзы навернулись на глазах – она! Предание нашей доблести, и казачьей славы Бодровых.
- Мне рассказывал мой дед, как он подарил её: наверно вашему отцу?
Полковник слегка кивнул своей гордой головой, и, как отчеканил - да!
- Ваш дед очень благородно поступил, как истинный самурай. Ему не нужна была смерть моего отца. Он ничем не унизил его, хотя и победил в честном бою.
Мой отец, не зря называл его своим старшим братом. Значит, у него, были на то веские основания.
Только честь и доблесть твоего деда послужили поводом для этого. И я должен, всю свою жизнь придерживаться жизненной линии своего отца, иначе плохим, я буду сыном. А это позор для самурая, и хуже всякого наказания, и даже, самой смерти. И ты тоже, мог убить меня в последнем бою, хотя и не победил. Но сама судьба так распорядилась, что бы моя жизнь полностью зависела от тебя. И она отдала тебе ту победу, а мне подарила жизнь. Значит, так велено было, свыше. И я не могу спорить, с этим прекрасным решением. Судьба всегда была права!
Пригубил полковник своё вино, и на стол поставил. Ему надо было высказаться, и избавиться от груза дум, тяготивших его: он мечтал об этой встрече.
Мой отец, двоюродный брат Микадо, и он не мог быть императором. Так как отец присягал ему, честно служить на благо Японии, и не претендовать на трон. Этого от него требовала вся элита Японии, чтобы избежать кровопролития, и вражды, внутри страны. И тем самым не разрушить устои Империи.
- Отец стал военным, и никогда не кичился своим родством с императором. Наоборот, он всецело отдался служению Японии. А чтобы быть ещё ближе к народу, и понять его. Стал кадровым разведчиком, и много жил среди простых людей, учился у них обычной жизни. Ведь вся мудрость жизни в её простоте, поэтому мы и красоту видим, и ценим её.
Он был очень умён, и очень честен, и никогда бы не нарушил данного им слова. Когда он встретился с русскими, и понял их, он уже не хотел воевать с ними. Но данное слово честно служить императору, сдерживало его от этого прямого высказывания. Когда император неожиданно умер, и его место занял второй брат. То что бы, не присягать, также унизительно, служить и ему. И избежать его глупых ошибок, в отношении с Россией, он и сделал себе харакири.
Тогда у него уже был выбор, он освободился от данной присяги умершему императору. И его гордость не позволяла повторить, всю процедуру унижения и повиновения своей личности, ради чуждого трона.
А тут, интересы России, и Японии окончательно разошлись. А американцы, англичане и французы усилили влияние на Японию. Опять удар, для чести опального полковника!
Волею всей судьбы, мой отец, тогда оказался не у дел. И даже больше: в немилости у императора, и его военного окружения. Так как он, всегда делал ставку на мощь России, и сближение наших имперских интересов. Круг замкнулся. - Без меча твой враг, тебе уже друг! Не убивай его! – Это мудрое изречение моего отца. И тогда, ты богатым будешь, и долго жить будешь! И счастливым будешь! – Так завещал мой отец.
Лицо японца было, поистине счастливым, и одухотворённым. Совсем, как у святого, после всех перенесённых им душевных трудностей и борьбы с самим собой.
Сейчас, он свят в своих делах и помыслах. Ведь он выполняет волю своего отца.
А я продолжал осмысливать происходящее. Похоже, что он всю свою жизнь идет дорогой своего отца и учителя, – и тут, не ошибся я. Идёт указанной ему, правильной дорогой отца! И его внутренняя борьба сейчас окончательно закончилась. И тому есть подтверждение: и наверно триумф: это я, на пороге его дома. И японец подтвердил мои мысли.
- Я сегодня счастлив, по воле своего отца и его мудрости. Он помог мне найти себя, и не допустил новых, досадных ошибок в моей жизни.
И, уважаемый господин Тарада, с почтением склонил передо мной, свою седую красивую голову: – Спасибо, Григорий. Спасибо вам, за тот подвиг, что вы совершили тогда, иначе не было бы этой нашей встречи!
- Насколько тонкая натура у этого человека? – изумился я! И как, велик он, в своей святости? - Честь отца, и всей семьи, ему дороже своей жизни. Вот это порядок.
- Ведь он рубился на саблях геройски. И если бы, не его ранение тогда, то неизвестно, как бы закончился наш поединок.
- И я сердечно обнял его и не дал упасть ему на колени. Глаза мои увлажнились, и я не скрывал этого. – Я был счастлив, и за себя и за своего деда. Только тогда, во всей мере, и осознал я, насколько мудр был мой дед Василий Иванович. И как многогранна наша грешная жизнь. Но меня, удивляло другое обстоятельство.
- Настолько всё предвидеть, - это невероятно? Или всё это породило – добро?
Скорее всего, второе. Выходит, что на нём и держится мир. Только на нём!
И снова мы сидим за столиком, и пьём дорогое вино. Нам никто не мешает. Лишь слуга скользит полуденной тенью, на фоне всей красоты. И он едва тут заметен.
Доброе вино будоражило мою душу. Но я не мог забыть о Василии Шохиреве, как он там? Пока я тут жирую, его в любые пять минут могут увезти в любую сторону. Ведь мы, так и остались военнопленными, да ещё в чужой стране. Как ему помочь?
- Господин Тарада, я нуждаюсь в вашей помощи. Мне не хотелось Вас просить об этом, но другого выхода нет. Только вы сможете помочь моему другу Василию Шохиреву. У него в России осталась большая семья. Он очень хороший человек! Мой друг.
Мне трудно это говорить, своему благодетелю, иначе его не назовёшь. Но я хочу быть честным, как и он, потому что я знаю, что он хорошо помнит Шохирева.
Просто не мог не помнить его слова: - Руби его, Бодров, уходить надо!
И сейчас, самому Василию, нужна немедленная помощь. Странно всё в нашем мире, но его не переделаешь! Всё возвращается бумерангом, и бьёт того, кто нанёс первым удар. И вот уже Василий под этим разящим ударом.
Лицо дворянина сначала налилось бледностью, затем реакция пошла в обратную сторону, и оно приняло багровый оттенок. Очень трудно было ему, переварить всё, что от него требовали. Это надо было превзойти себя самого, а затем переступить через свои амбиции. И он наконец-то господин Тарада заговорил:
- Я его хорошо помню, он настоящий боец, и поступил, так как и надо было поступить в бою. И если бы он убил меня, то это было бы правильно. Ну, а если взять другую сторону, то для меня он злейший враг. Змей, который уже выпустил своё смертельное жало. И его надо немедленно уничтожить, потому что он обязательно укусит. Это черта его характера, и линия поведения в жизни.
Но я чту своего отца, И помню его слова, что враг без меча, уже тебе не враг, а друг, - не убивай его!
- Ты, господин Бодров, послал мне новое испытание, хотя я думал, что они уже закончились для меня. По всем причинам я не могу тебе отказать в этой просьбе, но признаюсь, что мне трудно это делать. Я ещё не достаточно силён духовно для этого, но у меня есть путеводная звезда в моей жизни: это мой отец! Завтра утром твой друг, будет здесь, я тебе это обещаю.
А сейчас я очень устал и мне надо отдохнуть. Тебя я оставляю на волю моих слуг, твоё слово для них закон. Если захочешь отдохнуть, то они проводят тебя в твою спальню. Кушай, что твоей душе угодно, и дальше действуй по своему усмотрению.
Господин Ичиро Тарада откланялся, и тяжелой походкой пошёл по аллее сада. Видно, что судьба приготовила ему новое испытание, и он покорно ждёт его.
Наелся я до отвала, потому что таких блюд, никогда и в глаза не видывал, а не то, что пробовал. И в сон меня повлекло, как в бездну. Заметил это слуга, и проводил меня в спальню. Я не мог поверить, что это спальня, это было произведение искусств, где прикоснуться к чему-либо - грех немалый. Но сон сильнее всего на свете, он добрый хозяин нашей жизни. И он незамедлительно, проводил меня в своё царство блаженства.
А утром меня ждала тёплая ванна, которую я по старой привычке завершил холодной водой. Я не мог поступить иначе, даже здесь в Японии: сила привычки, сильнее нас. Но мы очень капризные дети природы, и она нас как мать, всё равно учит, уму-разуму. Учитесь жить правильно! И долго будете жить, и в счастье. Ну, а мы всё идём наперекор породившей нас Матери-природы.
- В беседке, нас было трое. Но между нами возникла невидимая стена, и разговор как-то не клеился.
- Я не знаю, как к вам обращаться, - тихо промолвил Шохирев. Он был бледен, но не терял самообладания. Конечно, это для него было большое испытание, особенно для его гордости. Ведь и он настоящий боец: знатный рубака.
- Для вас я останусь: господин генерал, потому что мы с вами люди военные, и я не хочу переходить этот рубеж. Этого вполне достаточно, чтобы уважать друг друга.
Мы с Василием, были очень удивлены, новому званию господина Тарада. И тут же поспешили поздравить его: он этого высокого звания, несомненно, заслужил. За что мы и выпили доброго вина.
Вино быстро разогрело Васину душу, и он решил высказаться. Ему надо было снять груз, со своей грешной души. Не мог он знать, что жизнь так нелепо проучит его, как ребенка.
- Господин генерал, мне стыдно за свои слова сказанные тогда в бою. Но там мы были враги, и всё было правильно, я ни о чём не жалею. Вы поступили благородно, и сегодня преподнесли мне хороший незабываемый урок. Совесть моя глубоко задета, и это самое тяжкое наказание для меня.
Я могу только обещать вам, что если останусь живым в этой войне. То своим детям я расскажу всё, как есть. Пусть они помнят, что в жизни есть роковой миг, который и губит, и спасает нас. Пусть у них будет больше благородства к побеждённому врагу, как у вас, - господин генерал!
Только милосердие, даст нам полную свободу в этой жизни, избавит нас от не придуманных пут коварства и зла, опутавших всё человечество. Конечно, и война сильна коварством, и порождает его в огромных масштабах. Трудно там оставаться чистым, но очень хотелось бы этого! Свои ошибки, как грязь не смываются, они до самой смерти, с тобой остаются.
Умолк Василий. Ему действительно было трудно высказаться. Высокий лоб его взмок от пота, а карие шальные глаза его, ещё светились дерзким огнём. Угасал там огонь потихоньку: сам по себе. И тихо стало в беседке. И складывалось такое мнение, что и птицы, и всё остальное живое – тоже призадумались, вместе с нами.
- Хорошо говоришь ты казак, и здесь ты мастер непревзойдённый. Нанести удар по штабу, не всякий бы решился. А ты дерзок, и я уважаю тебя за это. Но как у русских говориться: - На языке мёд, а под языком лёд! И так ведь бывает? – Мы с Василием были шокированы, таким оборотом дела.
- Я чистую правду сказал, - настоял Шохирев на своём высказывании. - Всё, что на душе было.
Не стал господин Тарада, больше ничего говорить, на эту тему. А сразу же, и очень резко, генерал перешёл на другую тему. Чем опять же, и очень ловко, выбил нас с седла. Его тактика штабиста, себя оправдывала полностью.
- Вы всё ещё военнопленные, и пока что, этот статус никто не отменял. Поэтому я советую вам находиться под моей защитой, и жить пока здесь. С комендатурой я уже договорился, и поручился за вас перед комендантом письменно. Так что всё на вашей совести – казаки. А так, вы и меня подведёте, как у вас говорят под монастырь, и себя погубите.
- Вот это чешет по-русски, - изумились мы. – Очень ловко!
- Я нашёл Бодрова через Красный крест. И про Шохирева навёл справки. Так что я с самого начала, всё знал: кто есть кто. Но хотел посмотреть, как повернёт всё Григорий. Я доволен им.
И вами господин Шохирев, я тоже доволен: есть у вас совесть! И чувство, как у вас говорится - локтя, тоже есть. Это похвально!
Значит и я, на верном пути. А это самое главное, для меня: не ошибиться в людях.
Я написал письмо-прошение самому императору, о том, чтобы он помиловал вас. И освободил поскорее от плена. Это только в его высочайшей власти.
И про Шохирева тоже написал, но ничего не говорил Григорию. Теперь всё само стало на свои места. Вы сами позаботились об этом, своей правдой и честью – молодцы.
Откланялся господин Тарада, и снова нас оставил на попечение слуг. Но не скоро мы пришли в себя. – Очень хитёр и тактичен господин генерал. Ему любой разведчик позавидует, но это его право. Он здесь, в далёкой Японии, единственный хозяин наших жизней. Защитник наш: в этой, нам не ведомой стране. И теперь, у него все карты в руках.
Мы отдыхали все эти дни. И даже удили диковинную рыбу, из пруда. Вот тут-то, мы опять были удивлены, как дети: такое диво, и во сне не увидишь.
Подошёл слуга к пруду, к самому его урезу. И протяжно зовёт кого-то, вроде, как мычит. Странно всё это, но мы с Василием молчим: ждём, что дальше будет.
- Зарябила гладь пруда, и на его поверхности: вдруг, чудо появилось. Карп огромный, что поросёнок, глядит своими томными, и умнейшими глазами на нас: таких удивительных людей. Рот его раскрылся, и казалось что весело, и беззвучно шлёпал толстыми губами. Этот великан, восхищённо, как ребёнок, тараторил, что-то своё слуге, и они прекрасно понимали друг друга. И радости обоих, не было предела.
Потом карп с наших рук, ел кукурузную кашу и вдруг, совсем как малыш, закапризничал. Играется исполин: пузыри пускает. А слуга ловко утирает ему толстые щёки, и также ловко отправляет кашу, обратно в рот монстра.
Весело даже птицам. И те, тут же, норовят выхватить кусочек послаще, у этого капризного раззявы. Но тот только с виду простачёк. Так ловко саданул карп, по воде своим хвостом-веером, что умникам враз не до веселья стало- спасаться надо!.
И нам тоже достался, весёлый каскад радужных брызг, который обрушился с высоты на наши разгорячённые головы. Только слуга, всё так же млел от удовольствия. Ничего не омрачило его лица, даже вода. Любил он своего карпа больше своей жизни. И брызги воды не разочаровали его, а ещё больше обрадовали. И он так же шутливо плеснул водой в лицо любимца. – Играются большие дети.
- Ему сто лет, – улыбается японец, - пра-пра-пра дедушка наш.
- Ого! – изумились мы с Шохиревым. – Нам столько не прожить!
И однажды, возле пруда, мы встретились с красивой барышней. Она была просто изумительна своей восточной и яркой красотой. И настолько нежна она, что её можно было бы сравнить только с небесными лепестками розы. Мы застыли от неожиданности. Но девушка сама подошла к нам.
- Идиллия, представилась она. И протянула нам свою удивительно крепкую ручку. Василий что-то буркнул ей в ответ: совсем, как кот.
Но что? Даже я, не в состоянии был понять его речь.
А я взял, эту красивую ручку, в свои грубые, и такие беспомощные сейчас солдатские руки. Но так и не нашёлся, что ей сказать.
- Я всё продолжал молчать. И казалось мне в то мгновенье. Что вся её душа покоилась в этих, моих жёстких ладонях солдата.
Но тут же, я ужаснулся, что она уйдёт от нас: исчезнет, как сон, как видение. И, я неожиданно для себя прижал её ручку, к своей воспылавшей любовью груди.
Я не знаю, как всё это получилось: похвастаться своим опытом общения с девушками я не мог. Но и робким никогда себя не считал: тут было, что-то другое.
Идиллия не противилась этому, а удивлённо смотрела в моё восхищённое лицо. Наверно и она, успела подумать, что сейчас встретились две наши родственные души, но в это невозможно было поверить. Ведь совсем недавно вокруг была война, и мы не знали друг друга.
И тут же, она испугалась, что мы растеряемся, в этом огромном, и непонятном нам мире. И со страхом прильнула ко мне, своей точёной фигуркой.
Всего лишь на миг, который стоил всей моей жизни.
И так невольно раскрылась её чистейшая душа, и я понимал это.
Неожиданно для себя, мы разговорились. Мы ещё плохо понимали друг друга, так как японский язык мне давался с трудом. Но это ещё больше, доставляло нам веселья. И весёлый смех девушки колокольцами разливался по аллеям сада. Но и это не был финал всего нашего веселья.
Идиллия заговорила, на чистейшем русском языке. Моя челюсть отвисла, и все мои слова удивления, так и остались невысказанными. Сейчас я очень походил на старого карпа, который невольно подслушивал нас и шевелил своими толстыми губами. У того по-прежнему, как и раньше, слов человеческих не находилось. Но и он, несомненно, искренне смеялся надо мной, совсем как старый человечий дедушка. Я был в этом уверен: я всё это видел, чувствовал всё это каждой своей клеточкой.
И тут был явный, их сговор с Идиллией – шутники. Вот тебе и рыба?
А Василий, подошёл к карпу, и ему исповедовал свою душу. Для него, легче было довериться любому зверю, чем человеку. Тот безмолвен и понятлив, а человек в таких ситуациях хуже зверя бывает: глубоко ранит, или же мерзко плюёт в открытую душу.
Так и проводили мы следующие дни. Василий с мудрым карпом, а я уже со своей прекрасной Идиллией. Я всегда с замиранием сердца ждал той счастливой минутки, когда она появится среди благоухающих цветов. Но цветов, равных ей, по красоте, и там не было. И наверно, во всём мире трудно было сыскать таковых. Любые цветы меркли перед красотой моей Идиллии, и сами клонились к ней. Она и для них являлась божеством. А для меня, так венцом божьего творенья.
- Ты просто влюбился! – говорил мне Василий с улыбкой. - И как всякий влюблённый ты несёшь чепуху. Вздохнул и добавил:
- Годы берут своё: ты молод, и ты счастлив. А мне домой хочется, к жене и к детям. И на сенокос хочется, чтобы задохнуться запахом душистого сена. Прижаться к ниве грудью, до стона, до хруста в костях. А там и умереть можно, от блаженства. – Земля родная! Мне не надо чужой красоты. И слезинка блеснула в карих глазах Шохирева.
- Ты красиво говоришь взводный, не ожидал я от тебя стихов, ведь ты казак и рубака. А красиво сказал: несомненно, что талант гибнет.
- Ничего не ответил Василий. Заскучал он по дому, уже не на шутку. Только карп, поможет Шохиреву развеяться,: мудрец, целый век прожил. И хочется Василию его бока почесать, и погладить его лобастую голову. Любит он это: и ему, как человеку, тяжело жить без внимания! А тут ещё и постоянное ощущение плена.
Моя Идиллия не сдержалась, и со всего разбега прилетела в мои объятья. Совсем не по-царски. Я не понял, как наши губы встретились, но я навсегда запомнил тот счастливый миг. Они, как ни странно пахли подснежниками, и весной – моего далёкого дома.
- Отец чем-то недоволен, и он сам скажет вам об этом. Что-то у него, там не ладится, с вашим прошением. Император, хоть и двоюродный брат отцу, а мне дядя. Но он хитёр, и непредсказуем. Нет у нас той близости, что должна быть, как, и положено у родных. Между нами всегда была стена. И поэтому от него, можно всего ожидать, даже самого плохого.
Через неделю, во дворце будет большой праздник, посвящённый победе над Россией. Отцу и другим героям войны, будут вручать заслуженные награды. Праздник очень большой, вся страна будет гулять и веселиться. И вы с Василием будите там….
- Вон отец идёт!- воскликнула Идиллия, - До свидания мой милый! – Молниеносно поцеловала она меня в губы, и упорхнула, в ближайшую аллею.
Господин Тарада, был сильно озабочен своими думами, и, похоже, что очень расстроен. Не было в его шагах кошачьей лёгкости. И скоро всё прояснилось.
- Плохое, дело замышляет мой двоюродный брат император. Не хочет он, подписывать вам освобождение из плена. Вы так и остаётесь пока военнопленными. Император, так мне и сказал, что это заслужить надо.
И ещё он сказал, что бы на празднике, вы с Шохиревым тоже были, оба в казацких одеждах и при своих наградах. И при оружии, как и подобает казакам.
- Я опасаюсь, что с его стороны, возможно коварство. Брату не нравится моё покровительство вам, и он способен на всё. Он помнит, что его отец, обязан моему отцу за трон. И это гложет его самолюбие: не получилось у него чистого царствования. А власть, и честь: понятия разные, и часто чего-то одного, не хватает. Но он император, и я не смею его ослушаться.
- И ещё я решил, что нам надо готовиться к худшему, а лучшее само придёт, - так кажется, у вас, у русских говорят. И генерал натянуто улыбнулся. А истина всегда, там, где народ. Поэтому будем заниматься с вами по полной программе, чтобы не раскаиваться потом, в своём бездействии. И как говориться: не смешить людей. Своё упорство, мы противопоставим их коварству.
- Неделя срока, у нас есть на всю эту подготовку. И это очень хорошо, но несомненно, что времени критически мало.
- Надо по возможности восполнить этот кризис времени. Начинать надо сегодня, и немедленно готовиться к грядущим испытаниям.
- И мы с Василием послушно удалились за господином Тарада. Он искренне желает нам добра, и грешно ослушаться его.
Слуги привели хороших лошадей, и принесли разное оружие. Надо было начинать подготовку.
Легко взлетел в седло Шохирев. Застоялся он без ратного дела. Но скоро дело пошло хуже и хуже, сказывалось его ранение в ногу.
У меня тоже не всё шло гладко, поотвыкли мы от боевых будней. Но сейчас мы снова почувствовали себя казаками. А солёный пот, что заливал нам глаза, был нам в радость.
- Я не буду вас учить вашей джигитовке. Тут и Шохирев, сам справится, как никак он командир. А вот искусству боя на мечах, я могу вас поучить немного, и дать свой урок. Но и здесь главное тренировка.
На празднике, если и будет соперник, то он боец не хуже меня. А вам надо привыкнуть смотреть врагу в лицо, это для бойца много значит. Вот и тренируйтесь со мной, вам надо хорошо выглядеть на празднике, и как у нас говорится: не потерять своё лицо.
И снова я встретился с господином Тарада в сабельном бою. Здесь он был действительно мастер. Моя рука скоро устала отбивать очень точные и тяжёлые удары самурая. Сабля вылетела из моих рук и, описав полукруг, воткнулась в землю.
- Очень плохо! – проронил невесело генерал. – Совсем ты мёртвый.
Я и сам чувствовал, что никуда не годен, даже дрова колоть.
- Давай Шохирев руби меня! – ведь ты этого хотел. Настала и твоя очередь. – У тебя есть такая возможность.
Взводный тяжело насел на самурая. Его разящая сабля могла достать кого угодно, но не Ичиро Тарада. Тот молниеносно наносил ответный удар. И ускользал от Василия, как демон. Его ловкости можно было позавидовать. Но и Шохирев выдохся. Рука его уже не имела прежней силы, удар стал тягучий и мягкий. Скоро и его сабля описала полукруг и воткнулась в землю, как и моя.
Опустил свою саблю японский генерал. И утёр пот со лба: - Плохо казаки! Ты тоже мёртвый!
Отдыхали мы не долго, хозяин торопил нас. – Мало времени, надо работать!
- Оба пошли в атаку, лодыри!
Тут наше самолюбие закипело, и мы, не сговариваясь, насели на самурая. Он блистал в своём великолепии. И скоро я получил сильнейший удар в челюсть, жестким кулаком. Искры веером рассыпались по горизонту, и мрак поглотил меня. Василий получил удар ногой в грудь, и осел на землю недалеко от меня.
- Наработались, хлопцы! – опять удивил нас хозяин знанием русского языка, - Как снопы лежите. - Отдыхайте!
Рады бы мы, что-то возразить ему, но не могли.
- И тут случилось невероятнее. Моя любимая Идиллия. И откуда она только взялась. Подобрала мою саблю, и стала на мою защиту. Прикрыв меня от следующего удара отца в мой незащищённый корпус.
Высоко взметнулась бровь на жестком лице генерала Тарада, и короткий рык раздался из его груди. – О-о-о!
Это был настоящий зверь, сейчас он не пощадил бы и свою дочь.
Идиллия мастерски владела оружием, чувствовалась выучка отца. Но сейчас у неё никого кроме меня не было, даже отца. И, наверное, отец прекрасно понял это. Обида на время затмила его разум, и сейчас он представлял серьёзную опасность для своей дочери.
Я понял, что оба они не в себе. И не нашёл ничего лучшего, как взять саблю у слуги, и стать на сторону Идиллии. И господин Тарада не удивился этому. Он стал ещё яростнее наносить нам обоим свои страшные удары. Сейчас он напоминал смертельно раненого зверя загнанного в угол. Похоже было, что всеми нами сейчас властвовал рок, иначе всё происходящее трудно объяснить. Раздавался сабельный звон, и стон ярости из нутра бойцов. Но и тут чудеса не кончились. Шохирев неожиданно для всех нас стал на защиту генерала. Василий обрушил всю мощь своего клинка на меня и дал возможность самураю передохнуть. Хозяин очень удивился этому странному поступку Василия. И, возможно, это вернуло ему рассудок.
- Прекратить бой – резко, что выстрел, прозвучала его команда. И он отбросил свой ставший вдруг ненавистным меч. И отупевшим взором посмотрел на свои руки, боясь увидеть там кровь: крови на них не было.
Идиллия бросилась мне на грудь и не скрывала своих горьких слёз. Плечики её тряслись от страха, а из бездны чёрных глаз, уже воссияло счастье: - Ты жив, любимый! Это радость, для меня.
Только тогда я понял, всю глубину её любви. Она и умерла бы с моим именем на устах, я в этом уже ни капельки не сомневался. И даже отец это прекрасно понял и испугался в тот миг.
Шохирев остался на стороне хозяина, и вертел уже ненужную саблю в своих сильных руках. Теперь он, по воле того же рока, оказался, как ворона на заборе, для всех лишний. Василий, воткнул свою саблю в землю и ушёл в глубину сада:
- Разбирайтесь господа. Если вы сами не разберётесь, то я вам не помощник.
- Я тоже, к сожалению лишний! – вздохнул отец Идиллии. - Идиллия выбери время, нам надо с тобой серьёзно поговорить. – И ушёл он понуро, с тяжёлой ношей на душе, в окружении своих слуг.
Все разбрелись по своим углам, только мы с Идиллией не торопились.
Всё теперь стало на свои места, и скрывать нашу любовь было бы глупо. Так и сидели мы до самого вечера в своей любимой беседке. Нам хорошо было без всяких слов. И мы, как ангелы, сейчас были выше земного бремени.
- Василий встретил меня настороженно. Ему было стыдно за свой поступок в поединке, и он прятал свои глаза. Объясниться со мной ему было очень трудно. Вряд ли он ожидал, что поступит именно так. А говорить мне про рок, было бы тоже глупо. И он решил молчать: может быть, всё само собой уладится, без нашего личного вмешательства.
- Ты поступил благородно Василий. Такой коварный случай, кому угодно заморочит голову, не только тебе. Но тобой руководила, твоя благородная душа. Это она подтолкнула тебя в тот миг стать на сторону господина Тарада.И Идиллией тоже, руководила душа. И отец был прав, только по-своему. Наверно и я был прав. Вот задача – все правы. А дров чуть не наломали: целый воз, и ещё больше. Хоть до убийства не дошло, и то ладно.
- Тебя хозяин ждёт. Иди к нему в кабинет, слуга проводит тебя, - нашёлся Василий. – Ты должен успокоить его. – Эх, молодёжь, нет у вас проблем! Одним мгновением живёте, как бабочки: солнце, тепло и прохлада воды. И больше ничего не надо для счастья. Но я не осуждаю вас, может вы и правы: ведь, войны кругом, а людям жить хочется. Только птица свободна в своём выборе, взяла и улетела, где ей жить лучше, и где войны нет. А человек, всю жизнь воюет, а потом, слёзы льет. А там уже и в могилу пора, не до любви ему. Поэтому и цепляется он, за каждый миг любви, как в бездну головой летит. Иди, Григорий! Муторно мне. И душа не на месте, рыдать ей хочется
Господин Тарада выглядел старее, чем обычно. Рубашка его больше обычного расстёгнута. Ему было душно – хотелось высказаться.
- Я не знал, что так всё получится. Но ты защитил мою дочь, моё сокровище, не убоялся моего гнева. Я уважаю таких людей, как ты. И раз она полюбила тебя, то наверно это и есть её судьба. Нельзя стоять на её дороге: дорого это стоит, а жизнь одна. И тихо продолжил, свою волнующую речь. Её маму Настей звали. Не смог я поступить, в своё время также как ты, и защитить её. Я не пошёл против всего рода, уж больно он велик и могуч, и авторитетен. А сейчас плачу, нет её, моей любимой. И ничего уже не поправишь.
Видишь, как всё повернулось. Все повторяется в жизни, только в другом исполнении: Идиллия и ты.
Ты любишь её? Хотя и так всё ясно! Но ты военнопленный, не забывай этого. И жизнь, очень коварна: и у меня много врагов.
Как пружина сжался великий самурай, готовый распрямиться, в разящую струну.
- Мне жалко вас, а праздник только страшит меня. Что там придумают мои враги, каких нам каверзней наворочают. Двор всегда был силён интригами: им зрелищ хочется и крови. А мне честь дороже и справедливость! А теперь, доченька, Идиллия моя, нуждается в защите, не только вы. Тут много чего на кон поставлено, не одна твоя жизнь.
- Завтра с утра, все занятия повторим. Иначе позор: он словно печь жаром, уже нам в лицо дышит. И до самого нутра достанет. И никуда ты от него не денешься – сила такая!
Теперь, я меньше удивился его познаниям в русском языке. Но всё равно полёт его мысли был грандиозен. Насколько велик этот человек: и отца своего вознёс до небес. И сам полёта невообразимого!
Утро дало мне необходимую свежесть мысли. А солнышко хороший заряд доброй энергии. Пока слуги возились с лошадьми, я любовался своей красавицей Идиллией.
Теперь многое мне прояснилось в её облике: и более светлый цвет её лица, и разрез глаз. И всё её тело, где сочеталась, вся земная и не земная прелесть линий. Несомненно, что славянская кровь придала ей ещё больше грации и благородства. Только природа могла так гармонично распорядиться всеми своими богатствами: любуйтесь люди.
Мы рубились и конными, и пешими. Сегодня, всё у нас ладилось, и было нам под силу. После вчерашней бури мир стал добрее и чище. И мы сами стали другими, более открытыми. Всё у нас делалось с улыбкой и четко, без ошибок. Как в письме: где точка, а где и запятая, и никак иначе.
Мы упражнялись с Василием в джигитовке, и тут когда-то мне не было равных соперников во всём полку. Не один приз я завоевал на различных строевых смотрах. И даже, чуть ли не из царских рук. Но всё это в России, и до войны было.
Тяжело, но прежняя лёгкость движений возвращалась ко мне. А тем более, самому хотелось добиться большего результата.
- Моя любимая Идилия, если бы ты только знала, что для тебя я так стараюсь! И здесь на чужбине, ты для меня - моя яркая, путеводная звезда. И ничего так не радует, и не волнует меня, в этой чужой стране, как ты.
И она любила меня. И ей хотелось видеть меня таким, какой я есть, и даже лучше. И мне очень хотелось этого.
За одну её милую улыбку я готов был отдать свою жизнь – не это ли счастье, так любить. И ёщё больше счастье, если это взаимное чувство.
И, наверно поэтому, всё задуманное нами постепенно удавалось: и в рубке и в джигитовке – возвращалась моя молодецкая сила. А Идиллия, ещё больше боготворила меня.
Наверно и правда, что любовь бывает слепа. И я не достоин её любви. Я не мог поверить своему счастью.
А вечером Идиллия сама пришла ко мне и увела к себе в спальню. Василий только хмыкнул: - Н-да-а! Кому чёрт. Кому дорожка! А кому, всё кочерёжка! Хоть в печь: суй его. Ему всё нипочём. Молодец!
- Отец верит тебе Григорий, а я, и подавно. Глупо будет, если с нами что-то плохое случится, - ласково говорит мне Идиллия. - Я боюсь потерять тебя.
- У меня, очень нехорошее предчувствие, и через два дня праздник. А дальше, в сознании бездна. Сможем ли мы её с тобой одолеть?
- Без тебя мне и жизни не будет. Поэтому, я и тороплюсь жить, и любить. Хорошо, что отец с нами. Это счастье для всех нас. Он очень добрый, и мудрый – он обязательно поможет нам. Я очень надеюсь на него.
Сомкнулись наши губы в страстном поцелуе. И померкло наше сознание, словно растворилось в чарах волшебной восточной и сказочной ночи.
А за день до праздника пришла бумага от императора, где повелевалось пленным казакам Бодрову Григорию, и Шохиреву Василию быть на празднике Победы над Россией. Во всей своей амуниции: конными, при оружии, и всех своих наградах.
Господин Тарада обязан обеспечить военнопленных всем необходимым. Непредвиденные расходы возместит государственная казна. Явка обязательна, ослушание будет строго наказано.
Не дочитал грамоту господин Тарада, и зашвырнул её далеко в сторону. – Плохо играешь, мой любезный братишка, все твои карты краплёные. Так только мошенники поступают. Вроде и предупредил ты всех. Вроде и благородно поступаешь, только всем нам плохо будет.
Вот тебе и помилование по-царски. Крови хочется ему, и меня лишний раз унизить. И ещё зрелища позорного жаждешь. Но ничего, всё будет, по-твоему! Как ты того хочешь. Ослушаться мы не посмеем, мы люди военные. Только и мы, не лаптем щи хлебаем. Так у русских говориться: в истину мудрый народ! И тебе надо быть ближе к простому народу, ваше величество. А вы очень далеки от него – бездна между вами. Всё интриги плетёте! Именно здесь, среди простых людей, всегда истина рождается. И умирает, тоже там, у неё нет другой судьбы. А может жить: и вечно жить!
Вызов принят!
Никто не посмел ничего возразить, или добавить к сказанному. Здесь уже шла ставка на жизнь, и другого выхода не было. Если умрут казаки, то так им и суждено бедолагам, на роду так написано. Другой вариант императором и не рассматривался. А, опозорятся они со своими покровителями. Ещё чуть-чуть, хлебнут грязи, так на то он и праздник, чтобы людей веселить. Вот и вся царская задумка: и не хитра и не умна, а многим в радость будет.
Утро праздничного дня началось с грандиозного пушечного салюта. Столица уже давно не спала, и ждала своего народного триумфа - победы. На Востоке большой грех много спать, и складывалось такое впечатление, что люди вообще не спали.
- По - народному поверию, хорошим людям надо солнце в поле встречать, тогда и день будет счастливый. И толпа людей уже ждала рождение нового дня и начала великого праздника, ещё до восхода животворящего солнца.
После залпа орудий, вся мрачная нечисть ночи была окончательно разогнана. А светлый день: Его Величайшее Сиятельство Солнышко во всей своей прелести вступало в свои права. Оно само, как хозяин, желало распорядиться праздником, уже со всей своей райской щедростью. Где будет все вволю - всему живому: тепла и света, и весёлых красок. А людям, будет в избытке добра, очарования, и любви - каждой душе, в полном достатке. А чтобы было ещё веселее, то маэстро Маскарад, с радостью придёт стеснительным людям на помощь. – Веселись народ! На то она и маска чтобы скрыть ваши недостатки, и чувствам своим, волю дать. Сегодня не должно быть невозможного – нет предела мечтаниям. Сегодня всё доступно!
Так и день начался. Совсем необычно и весело. Но что он готовит пленникам, никто того не знает, кроме как сам Господь Бог, Отец наш, он всё знает.
Господин Тарада со своей свитой, и казаками, двинулись к дворцу Императора. Там уже с самого раннего утра шло веселье.
И, наконец, сам Император, в сопровождении своей свиты, вышел к своему народу. И волна народного ликования, достигла небывалой мощи, и свободно заглушила звуки оркестра. Восторгаясь собой, и разрастаясь: вся эта стихия гудела, и возносилась к небесам. Изливая и там, свои чувства, и славу - своей великой Японии. Император поздравил свой народ с Великой победой, чем вызвал ещё большую бурю восторга. Затем поклонился ему на все четыре стороны, и объявил:
- Я тоже подумал о своём народе, и не стал сам решать участь пленных казаков. А решил предоставить это самому народу. Ибо нет его мудрей во всём белом свете.
И столько на его лице было радости, и гордости за свой народ, что дальнейшие его слова потонули в буре оваций. Но скоро они стихли, и император продолжил свою мысль.
- Пусть покажут они своё умение воевать: всю свою выучку. Для этого у них есть и лошади, и их воинское оружие. На фронте, про геройство казаков ходили легенды. И я оставил им их награды за храбрость – они их честно заслужили. И чтобы вы все видели, что герои перед вами.
Я никак, не унизил их воинский дух, а как можно выше поднял его. Что бы вы сами решили участь своих бывших врагов. Но сейчас они, нам не враги, и для них война закончилась. И надо справедливо решить их судьбу!
Возможно, что они достойны, и свободы. Вам это решать, мой славный народ!
И сам император удивился своей речи: грандиозной, льстивой и коварной, в очень искусном сплетении – народ ликовал.
А итогом всего веселья, будет их поединок: казаков с нашими добровольцами, с именитыми воинами. Пусть и наши герои готовят себя к поединку. Народ достойно оценит, действия каждого бойца, и укрепит этим, свой победный дух. Это лучше всякого вина молодит кровь и разум каждого японца. Я верю в мудрость своего народа, и даю ему наивысшее право - быть судьёй. Всё в ваших руках: даже их жизнь, и спасение их.
Устал император от своей речи, и присел на шелковые подушки отдохнуть. Не молод он уже: и в отдыхе нуждается. Но ещё больше подрывает здоровье его страсть содеянного коварства, так его из нутри и съедает.
Вытер, мохнатой папахой своё лицо Василий Шохирев, жарко ему стало.
- Умереть сразу, во сто раз легче бы было. Чем весь, этот позорный маскарад терпеть.
Жалко господина Тарада, да ещё милую Идиллию. Сколько они натерпелись беды с нами, один Господь Бог знает. Но, и их хочет унизить император. Ведь у них свои, давние счёты ведутся.
- И грех нам с тобой Григорий своих благодетелей в обиду давать.
- Большой грех! И тяжкий он. Только бы на нас не лёг он своим позором.
- Не посрамим мы звания русского казака, Гришка. Святой Георгий Победоносец всегда с нами. И целует Василий свой крест, и лоб свой осеняет крестным знаменем.
И я осеняю себя крестным знаменем, и целую два своих Георгиевских креста на груди. Но глаза мои и мысли с моей любимой Идиллией.
- Как ей тяжело сейчас, бедненькой? Как цветочек она хрупка, и нежна перед коварством тирана, и даже нелепого случая. Что уже с ножом рядом с нею стоит.
Она одна из всей массы счастливых людей такая опухшая от слёз. Но и она, виду не подаёт, не хочет меня расстраивать. Знает она, что сейчас мне во сто крат хуже: я со своей смертью играюсь. И сквозь слёзы Идиллия робко улыбается мне: я с тобой милый навсегда! Слёзы текут по её лицу, уже без удержки.



Всё готово к представлению, и мы с Василием должны показать всё, что мы умеем: свою доблесть и нашу казачью выучку.
Хороших белых лошадей нам дал господин генерал. И что главное - выученных коней, иначе было бы всем весёлое представление. Опозорились бы мы с Василием: ещё сразу в самом начале праздника. На чём и строился весь расчёт императора, и его мудрых советников. – Тут всё в счет бралось!
А мой Вихрь ко мне своими тёплыми губами тянется, сахару просит. Я его так сам назвал, в честь моего любимого коня, что не раз спасал меня в бою от верной смерти.
- Ну что же милый, не подведи меня. Кушай на здоровье, моё угощенье. Сегодня, нам с тобой потяжелее, чем в бою будет. – Вон сколько народу на нас смотрит!
- И конь меня отлично понимает, его уму позавидуешь. Совсем, как человек он, только сказать всё, словами не может. И душа у него, похоже, что русская, иначе все его действия, и не объяснишь. – Конь, а такой понятливый! И тут же мимолётом меня осеняет вообще дерзкая мысль: может она, эта душа и вовсе не имеет никаких национальностей, всё до ужаса просто.
С гиком и свистом пронеслись мы с Василием по кругу на своих добрых лошадях, мимо восторженных зрителей. Как когда-то, лавой надвигались мы на врага. Но нет наших добрых друзей рядом, навечно они остались: там, в далёкой Манчжурии.
Ликуют японцы, очень любят они такие зрелища. И понимают они всю тонкость военного искусства, смакуют каждый его удачный фрагмент.
Теперь мы рубим саблями чучела солдат, что поставлены по обе стороны беговой дорожки. Мы с Василием движемся навстречу друг другу. По сценарию мы враги, и должны встретиться в конном поединке. И мы рубим, своими острыми саблями, налево и направо чучела. Ни одного пропущенного чучела не должно быть. А их тут понатыкали самураи на совесть. И приходится нам с Васькой волчком вертеться, чтобы не оплошать перед зрителями. И они ликуют от каждого нашего ловкого и разящего удара клинком.
И вот, мы встретились с Василием. Сверкают наши сабли от мощных ударов. Здесь всё без подвоха, как в настоящем бою. И храпят страшно, наши лошади, лиловят свои бешеные глаза. И им жарко, и жутко, в этой сече. Да и наши с Васькой лица, не хуже звериных морд стали. Похоже, что у нас с Шохиревым за всю эту войну мало что, осталось человечьего. Зверь, в нашей душе побеждает.
А тут ещё, мой добрый Вихрь, захотел мне помочь. И так цапнул зубами Васькиного жеребца, что бедный конь, обезумев от боли, резко вскинулся на дыбы и чуть не завалился на спину. И только чудом Василий не слетел с коня и не угодил, под его острые копыта.
Японцы были в восторге. Они дышали пылом происходящего боя, и задыхались, от эмоций. Тут никто не мог оставаться равнодушным. Но триумфом номера стала наша ловкость. Мы с Василием, рубились на саблях, уже стоя на своих сёдлах. И в какой-то миг мы с Шохиревым, ловко поменялись лошадьми, перепрыгнув на круп соседней лошади. Вот тут и нужен тонкий миг, упустил его, и лошадь раздавит тебя. Ну и, конечно храбрость.
- Оп! – кричит Василий, - и мы уже поменялись конями. И тут же повторили этот номер. – Оп!
Полнейший обвал оваций – шквал страстей: цунами! И мы с Василием едем на своё место, кланяясь зрителям. Русская душа она отходчива, и всегда чувствует добро. И мы уже напрочь, забыли о дыхании смерти: что в лицо, упорно глядит нам. Главное для нас сейчас, что люди нас прекрасно понимают, и восторгаются русскими казаками. Нашей любимой Россией! И на душе легче стало. Матушка ты наша!
- Ка-са-ки! Ка-са-ки! Ка-са-ки. – Скандируют японцы, и далее – Хо-ро-сё. Хо-ро-сё!
- Теперь следующий наш номер. На дорожку кладут небольшое куриное яйцо. И я на всем скаку заваливаюсь на стременах до самой земли пальцами руки подхватываю яйцо с земли. Опасный номер! Не всякий артист способен на такое. Здесь везде риск и расчёт и главное, не разбить яйцо, все похоже на авантюру. Но я стою уже в седле и показываю японцам это яйцо. Оно целое, и сверкает своей белизной.
Не знают они, что я мог с земли и саблю подхватить зубами. Но это и среди казаков мало кто сможет сделать, только избранные. Это древнее искусство, им в совершенстве владели наши казаки разведчики – пластуны. Тут и магия движений и колдовство и полёт мысли. Чем и славили они русское казачество.
На глазах у зрителей, я кладу куриное яйцо в ладонь другой руки. И начинаю выделывать различные трюки, мчась на лошади. Мой Вихрь меня прекрасно понимает и всячески подыгрывает мне.
Умнейший жеребец! Артист, каких мало на свете. И вот, я уже на луке седла кручу вертушку. Овации не смолкают ни на секунду. Тут я настоящий герой, люблю это занятие. Даже среди бывалых казаков шло восхищение моим искусством джигитовки. Но это всё было до войны. Боже, как давно это было – целая вечность, прошла.
И вдруг – Идиллия! Её чистая любовь, ко мне!
Значит, всё это было! И всё было со мной, и есть наяву! – Не верится самому.
И вот, я снова стою в седле, и показываю зрителям, целое куриное яйцо.
Такого быть не может: оно должно быть истёрто в муку. И уже зрители разделились на тех, кто уверен, что в номере есть подвох. И на других, кто уверен, что здесь всё чисто, без всякого обмана.
Через секунду я повисаю на стременах и также ловко, на всём скаку кладу яйцо на место, откуда и взял его. Теперь очередь Василия, веселить народ.
Хоть и японцы они, но тоже народ. Наверно он везде одинаков, во всём мире: и весёлый, и горластый, бесшабашный и до дерзости жестокий. Но пока, он добрый.
- Казак берёт в руки плеть, и яйцо задвигалось по траве, как живое зашевелилось. А то вдруг, стало, как мячик скакать через плеть. Щелчок - прыжок! Щелчок-прыжок! И нет ему устали, оно как живое движется вместе с плетью.
- И яйцо цело: и плеть спокойно гуляет под ним, извиваясь в невообразимом змеином такте. И в тоже время тут каждый элемент, сам по себе,- веретено. А вместе – цирковое искусство! И плеть как играет: любо дорого посмотреть.
С шипеньем и посвистом вся комбинация движется и не рушится. И, похоже, что по-своему радуется жизни. Колдовство, чудеса, да и только!
Гудит толпа наблюдателей и сам император диву даётся. Что вытворяют казаки, как веселят народ! Поистине молодцы!
Но и у него закралось в душу сомнение. А не деревянное ли яйцо? И такое ведь может быть. Тогда дурачат их всех казаки? А это к его сану непозволительно – дерзость! Но пока император всё обдумывает и прикидывает, как лучше уличить казаков в обмане.
Устал Василий от массы продуманных и точных движений. Иначе номер и не получится. Только кажущая лёгкость всех движений, их артистичность, завораживает зрителя. А на деле никто толком не знает, чего это стоит казаку.
Я подхватываю с земли куриное яйцо на клинок. И оно начинает плавно катиться по широкой поверхности оружия к моей руке. Затем плавно переходит на тыльную сторону клинка и движется в обратном направлении, к его острию. Задержалось там всего на один миг и далее покатилось к моей руке по другой широкой плоскости клинка.
Я мог бы, прокатить яйцо и по лезвию сабли и не развалить его на две части. Это высшее мастерство! Но пока я этого не делаю, надо заворожить публику. Пусть и она, как император уверуют, что нам с Василием есть что скрывать. Что и у нас есть слабые стороны. А яйцо гуляет себе и на другую мою руку, через грудь переходит и на клинок возвращается. Также и через плечи гуляет и по спине катается – чудеса творит.
Любили мы пацанами так в детстве играться. Поэтому я был виртуоз в этом деле. И шкода я был тоже, хоть куда. Какому-нибудь новичку-разине, яйцо болтун, то есть тухлое яйцо, под шапку спрячем. А потом ищем его у своих же товарищей: стучим руками по одежде, карманы выворачиваем – нет яйца? Конечно все тут в сговоре: это игра, все, кроме новичка в ней участвуют. Тот ничего не подозревает и с улыбкой смотрит, как мой друг с серьёзным лицом ищет пропажу. И другие ребята, кто весь этот номер знает, тоже молчат и по-всякому подыгрывают нам.
И вот, когда новичок теряет всякую бдительность и улыбается во весь свой щербатый рот, очень уж ответственное дело хранить ценную пропажу и ощущать, что вот она туточки, под шапкой надёжно прячется. И весь дружный коллектив за тебя переживает и подмигивает тебе и всячески, жестами поддерживает. – Храни, мол, тайну, крепче храни.
И вот тут мой дружок Гришка Ногаев неожиданно хлопает рукой разиню по шапке. Это кульминационный момент во всём розыгрыше. Яйцо со смачным хрустом лопается там и зловонная отвратительная масса растекается по лицу новичка. Ошмётки яйца висят и на глазах и на ушах, и норовят расползтись далее по лицу. Парнишка непроизвольно вытирается шапкой, и размазывает всю эту яичную массу уже основательно, так что и конопушек на лице не видать. Некоторые товарищи от смеха и по траве катаются, очень им, уж весело, на всё происходящее глядеть. А Гришка Ногаев подальше прячется в толпе ребят, так на всякий случай. Знает он, что за это можно и по шее получить. А кому хочется одному ответ держать: за всех, ведь не он один зачинщик. Но детство есть детство и скоро все обиды забываются. Новичок принят в дружную ватагу казачат. И уже все вместе герои придумывают всяческую возможную шалость. Иначе, скучно жить подросткам, а энергии у них через край – ей выход нужен. И волей-неволей, ищут новую жертву, для шуток, и находят её.
В окружении императора стоят и наши продажные высшие офицеры. Они тоже при полном параде, при всех орденах и регалиях. Они здесь представляют Россию: весь позор её поражения в этой никому не нужной войне. Но и они улыбаются, и не замечают насмешек в их адрес. Они уже давно всё продали, и совесть, и Родину, и флаг. Им без разницы какому хозяину служить, что японцам, что маньчжурам. И наверно не один наш солдат погиб по их вине, а сотни и может даже тысячи.
Но сегодня и у предателей праздник, они хоть сейчас готовы прислуживать японцам, эти холуи. Вон как извивается, в угоднической позе генерал Тряпицин. Он молод для генерала, но сумел получить это высокое звание, практически не выходя из штаба. Участвовал только в беспроигрышных военных акциях, на что имел лисье чутьё. А в итоге войны, сам же и сдался японцам, со всем своим окружением. Кто куда делся потом - неизвестно, а генерал здесь, в окружении императора. И ещё награждён он японской медалькой, зато из рук самого императора.
Когда мне вручали второго Георгия, то только он один, генерал Тряпицин был против этого награждения. – Молод этот казак, два Георгия носить, их заслужить надо. Порой и одного за всю войну не заслужишь, а тут сразу два. – Вот завистливая душа!
Усмехнулся тогда, командующий армией, и иронически заметил: - Ты наверно, Ваше благородие, с поля боя не отлучался, что вся грудь в орденах.
Того аж передёрнуло всего, что током прошило. Понял генерал, что это в его огород камешек. Но смолчал Тряпицин тогда, понимал, что не время ему распри чинить: его карта бита козырем. Затаил он зло на меня тогда, хотя в чём я был виноват? Да ни в чём! И он ждал своего часа отмщения за свою попранную гордость.
- Пусть носит герой свою награду – говорит командующий армией. – Сейчас сама война, всякому решению голова, а не чьё-то попечительство.
Но своя, целая голова дороже всякой награды, - помните это дети мои!
И ещё помните, что при лихой голове заслуженная награда во сто раз краше – носи герой! И по отечески поцеловал меня командующий: - Спасибо сынок!
- Конечно, и я навечно запомнил этот случай. И вот, мы снова свиделись с Тряпициным, при столь незавидных обстоятельствах судьбы.
Подзывает Император к себе, нашего генерала Тряпицина. И говорит ему по-русски: - Проверь это яйцо, оно наверно из дерева сделано. А если обман найдёшь, то непременно награду получишь. Так и обманщиков проучим, и твоё усердие отметим.
С неимоверной лёгкостью подбегает ко мне генерал, совсем этак, не по-генеральски, а скорее всего, как лакей. И чуть не приказывает мне: - А ну-ка, подай сюда яйцо, Георгиевский кавалер, хватит победителей шельмовать. Сам Властитель Небесный хочет убедиться, что ты не обманщик. – Живо!
И глаза его пучеглазые по-жабьи уставились на меня, своими замороженными зрачками, где и совести отродясь не водилось.
Закипело всё во мне от негодования и такого обращения. – Холуй иноземный!
И в тот же миг я отчётливо вспомнил, те наши детские шутки с тухлым яйцом, что мы не раз проделывали.
- А чтобы наверняка всё получилось, то куриное яйцо я прокатил по лезвию сабли. Но так аккуратно это сделал, что не повредил его известковой оболочки, а только чуть-чуть подрезал её. И затем, задержал яйцо, как жонглёр уже на острие сабли, но опять же, не повредил его.
Так и подал я Тряпицину яйцо, что бы тот его с острия снял, как с шикарного подноса.
С собачьей преданностью генерал принялся разглядывать продукт, чтобы уличить меня в обмане. Но ничего не находил подозрительного: яйцо, как яйцо, на дерево не похоже. Но я решил подзадорить его, и пошутил: - На свет посмотрите, ваше высочество. Оно от солнца светится – живое оно, того и гляди, птенец вылетит. И улетит ещё ненароком!
Генерал закрутил яйцо над головой, затем для лучшего обзора зажал его в ладонях, как в окулярах.
- Дави! Ревёт толпа на разных языках и наречиях: - деревянное оно! – Дави!
Легко хрустнуло яйцо, и вся его живительная масса тут же выплеснулась на незадачливого генерала Тряпицина. Прямо в его холёное лицо, обрамленное завитками волос, и расплылась там. Но долго не задержалась, на этой жирной сковороде, его калёной роже, и неотвратимо низвергалась далее, на мундир и грудь генерала.
Тихонько пискнул в толпе чей-то придушенный смешок и затих в пространстве. Зато император, уже завалился на спину от весёлого смеха, на свои шелковые подушки. Совсем, как наши пацаны, в своём счастливом детстве в России, и засучил ногами в воздухе.
И это был кульминационный момент всего накала страстей.
Всё утонуло в неудержимом хохоте, постепенно переходящем в рёв толпы, плач, и стон. В гипнотическом, и неудержимом подражании друг другу тут все были равны сейчас: и император, и простые смертные.
Только генерал Тряпицин был бледен, как-никогда ранее. И сейчас ему была очень отвратительна холуйская участь предателя.
Наконец-то он осознал своё полнейшее ничтожество и участь изгоя. И ещё его очень бесило то, что все японцы, его так воспринимают, и только так, а не иначе. Причём делается это с великим удовольствием на лице: как посмешище воспринимают его, а не боевого, заслуженного генерала.
В его жабьих глазах, на мгновение растаял вечный лёд, и навернулась живая человечья слеза. Но мстительное чувство тут же затмило разум, и он бросил мне в лицо: - Быдло! Попомнишь ты меня ещё! На всю жизнь запомнишь.
Насмеялись все вволю: и император, и японцы, и мы с Василием. Только моя любимая Идиллия не смеялась. Каким-то внутренним своим женским чутьём она уже почувствовала беду. Но осознать весь её размах, всю катастрофу и она не смогла. И то, что именно этот генерал и есть ее причина.
А весёлые японцы, не сговариваясь, опять весело скандировали: Касаки! Касаки! Касаки!
Но тут император поднял свою руку вверх, требуя внимания. Другой рукой он ещё вытирал слезинки со своих глаз, совсем, как обычный человек. Бывают слабости и у великих людей. Но всему своё время!
Не сговариваясь, прокатилась гулкая и затухающая волна, разнообразных звуков, окончательно подавивших общее веселье. Японцы замерли в ожидании мудрых слов правителя.
- Я не ожидал, что казаки смогут покорить сердца наших людей. Но такое случилось, и я сам уже отношусь к ним не как к пленникам, а как обычным людям. Хотя совсем недавно они были враги для меня, и не только для меня, но и для каждого японца! Здесь император в упор посмотрел на господина Тарада, но тот с достоинством истинного самурая выдержал этот взгляд. Зато его дочь дерзко вскинула свою прекрасную головку. Всполох её глаз не остался не замеченным. И умудрённый жизнью император понял, что достиг своей цели, и уязвил своих родственников, в самую глубину их души.
- И всё же, я не отменяю своего решения. Я хочу увидеть наших героев, которые могли бы показать своё искусство в честном поединке с казаками. И тем самым укрепить самурайский дух в наших сердцах, всей великой нации. Сегодня наш праздник!
Буря оваций всё усиливалась, воодушевляя японский народ на подвиг. И вперёд уже выдвинулись многие отважные бойцы, годовые сразиться с русскими. Всё, как и было заявлено ранее.
А среди самих бойцов, невольно произошёл естественный отбор. Все они прекрасно знали друг друга. И вот теперь эти звёзды, если так можно выразиться, постепенно угасали перед могучей яркостью личностей: господина Коно и господина Такахаси. Они просто меркли в их великолепном сиянии - ореоле их славы, и невольно отступали и терялись в толпе.
И вот, господин Коно и господин Такахаси предстали перед лицом императора и поклонились ему. Тот улыбнулся героям, поддерживая их кандидатуры. Правитель знал их давно и ценил, и не раз сам лично их награждал, за их триумфальные победы в поединках.
Они ещё молоды, эти герои, им не больше тридцати пяти лет, но они патриоты своей Родины и бойцы, что надо. Лучше чем они никто не выполнит желание императора: погубить русских. Иначе и праздник ему - не праздник, и генерал Тарада не будет окончательно унижен и раздавлен.
Как будете биться: до смерти, или до победы? Ликует народ: - До смерти! До смерти сражаться!
Крови ему хочется, таков уж он и есть простой народ – он везде одинаков! Вмиг всё хорошее забыто, теперь это одна высокоорганизованная волчья стая. Завыла, и застонала она, уже не человечьими голосами. И бойцы подтвердили своё намерение биться насмерть.
Мы с Василием не желали никому смерти, но ничего не нашли более мудрого, чем поклониться императору, а затем японскому народу, в знак своего согласия. И врага надо уважать, даже в его алчности. Я ловил взгляд своей любимой: и она неплохо сейчас держалась, моя милая Идиллия! Хотя лицо её побледнело ещё больше. Но к своему удивлению я неожиданно заметил в этом, хоть и ангельском облике, жесткие самурайские черты ее отца.
И вдруг: я сразу, и отчётливо осознал, случись, что-то со мной, она будет биться за меня одна, насмерть, против всего своего народа, как сражалась против о отца.
Она и сейчас готова была идти на смерть вместо меня, если бы это было возможно. И это факт воистину неоспоримый.
Удивляло меня её величайшее самопожертвование во имя нашей любви. И сегодня я был самым счастливым человеком, осознавая, что я – самый счастливый на всей нашей грешной Земле. Но особо радоваться было нечему, по сути дела нас с Василием обрекали на верную гибель.
Душа Идиллии плакала, и стонала, и никакая маска на лице не могла это скрыть. Я не сомневался в этом. Идиллия не могла идти против назначения природы, её создавшей. Она женщина! И вечно останется такой! Великая женщина – богиня! И умереть за меня могла не задумываясь.
Я должен был победить в этом бою и спасти свою Идиллию. Она не свернёт со своего избранного пути, потому что терять ей будет уже нечего.
Император очень доволен, он даже помолодел весь. И в нём проснулся ярый пыл бойца. Но что бы выглядеть ещё более эффектно в глазах своего народа, он объявил:
- Если победят казаки, я дарю им свободу, и сделал ударение – если победят!
И улыбнулся, потому что был уверен, что это невозможно – они обречены!
- Но его народ возликовал: Это великая честь, обрести свободу – радуйтесь русские, и сражайтесь ещё злее. Вам есть за что биться, и побеждать, и умирать не так тоскливо будет. И опять буря оваций, великодушному императору. Но никто и не знал тогда, что им уже был подписан мирный договор с Россией и далее, об обмене военнопленными.
Господин Тарада был очень спокоен и только прижал свою правую руку к своему сердцу.
- Не волнуйтесь! – поняли его казаки.
Бойцы обнажились по пояс, рисуясь рельефной мускулатурой тела. Русские выглядели бледно на их фоне: война и госпиталь, обелили их тела. Но всё же природа не обидела казаков: узкие талии, широкие плечи, мощные руки и шеи. И главное, что бросалось в глаза, пластичность и быстрота движений.
Спасибо господину Тарада, он спас нас от неминучей смерти, вернул нам силу и ловкость. И самое главное – мы обрели уверенность в себе.


Коно выбрал меня, а Такахаси, решил проучить Василия Шохирева. Не знал он, что Василий командовал взводом разведчиков. А это своя школа боя – древнерусская. И нет ей равных в мире, среди других школ: по изяществу ведения боя, и полёту мысли. Именно мысли – она жива. Она может воплощаться, и даже если надо перевоплощаться. Разящий меч, на расстоянии – и всё по воле бойца.
Для этого нужны изнурительные тренировки с самого детства. Таким воинам было строжайше запрещено сражаться друг с другом, что бы никогда не перевелось среди казаков это древнее искусство. Но, чтобы достичь пика совершенства, едва хватает всей жизни казака.
Казак-пластун-разведчик - и знахарь, и боец, и ведун, и Богу угодный человек. Без крестного знамени казак ничего не делает – на всё у него воля Божья. Он вечный защитник России, дитя Господа Бога. Я сражался, дедовской казацкой шашкой. Как дорога она мне! Не ржавеет твоё оружие, всё в бою оно, мой дедушка. Не опозорю я род Бодровых, знатных и именитых казаков. Всю свою жизнь славивших своими делами русское казачество и Россию. Сошла улыбка с лица самурая, понял он, что дело тут жаркое будет. Его древнейшее искусство, наткнулось на что-то непонятное, и никак не вязалось с его тактикой ведения боя. Вроде и не нападает казак, но всегда, хоть на одно движение клинка, опережает противника. Удивляет быстрота его реакции, и тактическое мышление. Кто-то из толпы японцев, решил помочь своему собрату, и подкинул Коно кинжал. Теперь он ощетинился оружием и снова обрёл потерянную уверенность. Но я чувствовал себя необычайно легко. И чем сложнее поединок, тем больше мне доставляет он радости. Тем и славились русские пластуны, элита русского казачества, - мастерским ведением рукопашного боя. И я тоже, мог спокойно и без оружия сражаться с врагом и победить его. Ведь Россия всю свою бытность воевала с захватчиками. И веками копила свой боевой опыт. Вся её жизнь, и жизнь ее народа – это война.
Скоро я захватил руку с кинжалом, и она хрустнула в одно мгновение, как хворостина. Мощнейший удар в грудь рукояткой шашки опрокинул японца на землю. Самурайский меч выпал из рук Коно, и он заелозил по земле, пытаясь подняться. Но я не наносил ему смертельный удар. Потому, что я видел глаза самурая, он не был настроен на смерть.
В его глазах витала бездна страха, и вся его жизнь закрутилась перед глазами, на краю этой пропасти. Коно сразу вспомнил, что много раз был неправ, и много раз зря лишал жизни побеждённых бойцов. Но слава толкала его к своему венцу, и он достиг её Олимпа. Вот тут пришёл и его черёд прощаться с жизнью, а перед смертью все равны. Только страшно так резко и сразу: оказаться в таком безвыходном положении.
Поборол Коно себя и прикрыл свои бездны глаз чёрными ресницами, укутал свою душу. Теперь и он был готов к смерти. Но разящего удара не было. И он истошно закричал: Бей, касак, я бы тебя никогда не пожалел. Бей!
Я опустил свою шашку в ножны, и огляделся. Толпа японцев бесновалась: Бей, касак! Не лишай самурая радости умереть в бою, это счастье для него.
Я тихо ответил: - Сегодня праздник у вас. И у вас тоже, не принято в гостях обижать хозяев. И у Коно есть семья, и дети есть, великий Коно будет мне другом.
Гулкая тишина, охватившая всю площадь, заставила даже самых злобных японцев услышать стук собственного сердца. Оно не хотело чужой смерти - сердце стремилось вслед за временем, и диктовало всем своё слово: Жить! Жить! Жить!
И тут жена Коно, не выдержав накала людских страстей, подбежала к пытавшемуся подняться мужу, обняла, и прикрыла его своим телом. Её истошный крик так и не успел вырваться из груди, Коно задавил этот крик потной и грязной от крови рукой. А затем сам скорчился от боли, другая, сломанная рука, резко напомнила о себе, и он стал грузно оседать на землю. Но тут уже не выдержали его сыновья: мальчик десяти лет и другой, лет восьми. Стремглав бросились они к своему отцу и поддержали его, а затем помогли матери увести его домой. Им было очень страшно, на их детских лицах блуждал ужас, как у маленьких волчат, на глазах у которых, погибает мать и отец. Жутко им, хоть вой от страха, но любовь к родителям и тут сильнее разума.
Императора всего покоробило от произошедшей драмы, и он не нашёлся, что сказать людям. Коно был его любимец, и никогда не проигрывал в бою. А тут целый спектакль, да ещё с детьми, ох и морока приключилась. Выручил императора хитрый и многоопытный Такахаси. Чёрные глаза его лихорадочно вспыхнули, каким-то, неестественным, не людским огнём: было во взгляде что-то звериное. И рот оскалился, как у волка, при виде сытной добычи. Такой момент удачи нельзя было упускать: сам император, его оценит с лихвой. Вот где надо показать свою преданность, красиво уничтожить другого русского, раз первый остался жив.
Не ожидал Василий такой прыти от японца. Без всяких там церемоний и поклонов. Можно сказать, что вероломно, Такахаси обрушил всю свою мощь тренированного тела на казака. Оружие яростно заблистало в руках многоопытного бойца.
Тут дорога была ложка к обеду, и лицо императора просияло: молодец Такахаси, не дал растоптать гордость самурая. Зачем выносить сор из избы, потом сами всё выгребем, без всяких спектаклей разберёмся.
Господин Тарада был более спокоен за Василия, тот и годами постарше Григория, и опыта ведения войны у него побольше. Матерый казак, тонкий боец, лихой рубака, но и совести своей не растерял. И всё же не забывались давние слова Василия: - Руби его….
Обида глубоко прижилась в сердце японца. Хоть и не было в нём дворянской спеси, но такое и не дворянину, тяжело простить.
Идилия правильно поняла своего отца, и взяла его за руку. И глядя в глаза ему, тихо сказала: - Забудь о плохом, отец, он у нас в гостях. Он честный человек!
И Василию стыдно за тот свой поступок, ты ведь сам это знаешь, те слова были в бою сказаны. Григорий жив, и Василий должен победить, ведь они и нашу честь защищают. И твоя школа в их успехе есть – ведь правда это?
- Прости доченька, что-то нашло на меня, - стареть начал! Я бы и сам стал на его место в бою, и защитил бы его, ты ведь знаешь это. – Честный он человек, Шохирев!
Помолчал, и продолжил господин Тарада:
- Я сам его на ноги поднял, а мог и не делать этого – это Богу угодное дело. Его он и оберегает, лучше меня.
И с каждым ударом самурайского меча Такахаси, господин Тарада всё больше возвращается в своё далёкое, и незабываемое прошлое.
Русскую девочку Настю, он запомнил навечно, хотя сам он, тогда был на несколько лет старше её. Эта синеглазая куколка, с соломенными волосами, сразу запала в его душу, как только увидел её. Ей было очень тяжело тогда, этой русской девочке: ни языка она не знала, ни родителей. И привёз её в родительский дом старый слуга отца, Фумидзаки.
Сожгли село русских переселенцев хунхузы. Жителей безжалостно поубивали, а ее, маленькую они не смогли убить – рука не поднялась у разбойников. Потом хунхузы, решили продать её. Но что ещё хуже, могло быть тогда? Может только, сама смерть, которая возможно, была бы избавлением, в её положении. Так и осталась, сиротка жива.
Отец Сэцуо Тарада, тогда находился в длительном рейде со своим отрядом по тылам русских казаков. Он был кадровый разведчик, и работы у него всегда с избытком хватало.
Примчались японцы на пожарище, а там хунхузы добро убитых русских людей делят. И как былиночка, возле убитых родителей, девочка склонилась. Увидел её полковник Тарада, и что-то в его душе, в один миг, перевернулось. Никогда не трогали японцы, хунхузов: те им и ценные сведения доставляли, и часто проводниками у них были. А тут рука сама к сабле потянулась, и принялся он охаживать ею, за просто так бандитов. Постреляли японцы остальных беглецов-хунхузов, и всё, само собой, успокоилось. Их мёртвые тела, уже не вызывали у разведчиков агрессию. Всё, как у хищников, раз не двигаются объекты охоты, то и опасности они уже никакой не представляют.
Девочка-сирота сама тихонечко подошла к его отцу Сэцуо Тарада. О чем думала она тогда, уже никто и никогда не узнает. Наверно, злой рок её вёл, а может, и он хотел ей помочь. Но тогда это было её единственное спасенье.
Встретились их глаза: сострадание и жалость девочки, передались японскому полковнику. Ведь очень много несправедливости он сам вытерпел, с самого раннего своего детства. Хотя и рода он был настолько высокого, что, казалось бы, все эти страдания не для него. Но, как известно, чем выше ты сидишь или летаешь, то тем больнее падать оттуда.
Благородный человек, он всё это глубоко переживал в своей душе. Но дух воина, истинного самурая: в постоянных боях постепенно укреплял и его душу. И он стал беспощаден, прежде всего, к самому себе: терзал и губил свою жалость в пекле боя. А тут, вдруг ясно понял, что эта кроха увидела в нем своего защитника. Эдакий сказочный богатырь: и за отца с мамой отомстил, и за хороших людей заступился. И хоть на русских людей он совсем не похожий, но добрый он, да ещё на сказочном коне. Таких коней она никогда и во сне не видала. И уже на сильных руках этого богатыря, девочка расплакалась. Грязные и цепкие её ручонки намертво вцепились в его потную гимнастёрку. Так и уснула она на его руках, и не посмел богатырь потревожить её.
За то время, пока маленькая Настя, вволю выплакалась - полковник всю свою жизнь наизнанку вывернул. И сына своего вспомнил, и двоюродного брата Императора, с его подозрениями и тяжбами. Очень захотелось ему тогда домой вернуться вместе с этой русской девочкой, к своему сыну Ичиро. Ведь, ближе их у него никого не было во всём белом свете. И оба они: и Ичиро его, и Настя, без матерей остались – сироты они. И никто их теперь не защитит, кроме его одного, Сэцуо Тарада. Рано умерла, при родах его любимая жена Намико, но его сыну жизнь подарила. И только это достойно того, чтобы он её боготворил всю свою жизнь.
Хотя она могла остаться в живых: она или сын, - выбор был тогда. И она, ни минуты не задумывалась, потому что любила благородного, и единственного своего Суцуо Тарада. И всё уже было решено раньше. Намико сама так решила. Тогда полковник не мог и думать, что и там могла быть интрига, и чей-то злой умысел. Только потом, уже много позже, он смог предположить, что и здесь что-то было не так – могла бы жить его любимая жена. Но подтверждения своей версии он так и не нашёл, и врача уже не было в живых. Так все ниточки и оборвались, и предъявить кому-то претензии было бы просто глупо. Потому что на верху всей этой пирамиды был сам Император.
И сын Ичиро, как две капли воды похожий на Намико, где-то в далёкой Японии сейчас растёт без него. До жути обидная ирония его судьбы. И известно, что на войне, всё это ещё горше выглядит. Всё сплелось в этом мире в один живой узел. И теперь, по прошествии многих лет, уже генерал Ичиро Тарада, с глубокой тоской вспоминает умерших: отца своего, полковника Сэцуо Тарада, маму, красавицу Намико, и свою любимую жену Настю.
Так ведь сложилась вся их дальнейшая жизнь, что любовь соединила их пылкие и юные сердца, до самого последнего вздоха. Как он любил свою Настю он, Ичиро Тарада! Разве найдутся такие слова!
Но всё это позже было, а пока отец возил её с собой, из одного похода в другой. У него не было душевных сил расстаться с Настей: как бы оторвать её от своей изболевшей души. Пока полковник, всё же, окончательно не осознал, что только погубит ребёнка. И хотя она заменила ему всё, что он уже давно потерял: её надо было спасать, и немедленно!
В его отряде, все солдаты любили русскую девочку, искренней отцовской любовью. То ей ёжика принесут: толстого и недовольного, и от этого, смешно фыркающего. То маленького весёлого зайчонка, то самодельных кукол наделают. И у них душа не на месте была: тосковала о семье и о далёком доме.
Надо было как-то решать эту сложнейшую задачу. Ведь все они прекрасно понимали, что не место девочке на войне. И особенно в таком секретном отряде, где смерть кругом витает. Тут и мужикам не под силу бывает, стойко вынести все тяготы солдатской судьбы. Вызвал своего слугу полковник на откровенный разговор. И всё золото, и деньги, что у него были, высыпал перед своим слугой, вмиг, оторопевшим Фумидзаки. - Тот упал на колени, и не знал, что ответить хозяину. Понял он, что тот не в себе сейчас. Возьми сам, сколько тебе надо денег, потому что твой поступок по своему достоинству не будет иметь цены. Но Настю мою, сокровище - души моей, доставь поскорее домой, в Японию. Это моя единственная просьба к тебе.
Полковник был очень бледен, сказывалось его постоянное недосыпание, и всяческий дискомфорт – только бы, этой крохе-девочке было хорошо. Но война есть война, и всего здесь можно было ожидать: каждый миг, а ей - жить надо.
- Повезёшь ещё ценные сведения государственного значения, но за них я меньше переживаю, чем за ребёнка. – Помни это! Ты должен понять сейчас, что если ты, не сможешь выполнить это задание, то лучше сразу откажись, Фумидзаки. И я смогу простить тебя сейчас. В противном случае, прощения тебе не будет – только смерть. Как в карточной игре: свою и твою жизнь на кон ставлю. А Настя должна быть живой, иначе и быть не должно.
- Моя жизнь и так прошла, мимо меня. И если образно говорить: я у неё на обочине скорчился. Обидно, что я не погиб, и я ещё жив! Очень тяжело мне! Моя жизнь, и все наши жизни, ничего не стоит перед одной, ангельской душой Настеньки. Все необходимые документы, деньги, и вещи ей, я уже приготовил – дело за тобой.
Седой Фумидзаки расплакался. - Я честно служил вам, господин полковник, всю свою жизнь. И благородней вас, я не встречал человека на всём белом свете. Умру, но выполню вашу просьбу. И угрозы меня не страшат, мы и так каждый день ходим здесь, по самому острию смерти. А за совесть свою я скажу: всё сделаю как надо, иначе я не могу. За добро, платят добром!
Ранним утром от отряда отделились два всадника. У Фумидзаки на руках примостилась сонная маленькая Настя. Попусту не разговаривая и зря не будоража ещё спящую таёжную тишину, они бесшумно растворились в молочной пелене тумана.
Полковник Тарада, утирал нежданно хлынувшие слёзы. Подсознательно он уже чувствовал, что никогда не увидит, ни своего сына Ичиро, ни Настю. Себя он ни капельки не жалел. К обеду отряд догнал усталый всадник. Пыльный и потный, он едва не валился с седла: - Проводил их, всё нормально! Его конь хрипел, глаза его крупно слезились. Плачет боевой конь, и ему жалко ребёнка. Неужели и он так глубоко всё осмысливает происходящее – удивительно!
Медленно возвращается сознание генерала Ичиро Тарада, из далёкого прошлого, в реальный мир. Дочь его Идилия, судорожно вцепилась ему в руку. Лицо её напряжёно и направлено на арену боя. Но не сам бой видит отец, его сознание ещё не дошло до этого. А дорогие его сердцу черты своей любимой Насти, в облике их дочери.
Она очень красива, его Идилия, но главное её достоинство - чистота души, это всё мамино наследство. И открытость славянской души!
Такахаси точно демон черный, потный и озлобленный, кружил возле Василия Шохирева. Удары его меча были очень сильны, и видно было, что в таком темпе, долго продолжать бой он вряд ли сможет. Но Такахаси опытнейший боец, и он прекрасно знал, что всё решает один удар. И пытался сломить Василия. Тот и боец, по его понятиям не опытный, куда ему до самурая. И в госпитале он ещё совсем недавно лежал.
Вот тут-то и была его ошибка: недооценить противника, и возвысить свои собственные достоинства. А это для самурая самый настоящий грех. И что вероломно напал он на Шохирева тоже грех немалый. И всё это требовало расплаты, и этот миг кажется, наступил.
Ловким приёмом казак выбил меч у Такахаси и оттеснил его подальше от оружия. Теперь самурай был безоружен, и можно сказать обречён.
Заметались рысьи глазки Такахаси по сторонам, и самураю, ничего не оставалось, как идти вперёд, навстречу своей смерти. Он обречённо двинулся вперёд, чтобы умереть достойно, иного выхода не оставалось.
Молчат зрители, они не хотят смерти своего соотечественника. Кто думал, что день их победы в великой войне с Россией обернётся поражением двух их сильнейших бойцов. И, возможно, смертью последнего Такахаси.
Вот если бы, всё было наоборот, то тогда бы, всё было правильно – так и должно было быть! И если бы сейчас всё это свершилось, то это было бы, - маленькое продолжение войны: её триумф, для всех японцев. А пока Такахаси сам обречён умереть.
Словно поняв настроение толпы, Василий воткнул свою саблю в землю, и рукой вытер пот со лба. Совсем, как крестьянин, после хорошей работы.
- Что он? - сдаваться решил, - недоумевали зрители.
Ропот удивления, передавался, и разрастался, как стихия.
- И кому? Нашему великому бойцу, но уже, почти побеждённому Такахаси? – очень изумлялись японцы. Ведь самурай ещё не побеждён окончательно. И только смерть его остановит: и та вряд ли. Бой ещё не закончен, раз нет завершающего смертельного удара. – Не надо торопиться, и торопить смерть.
- Самурайский дух не победим! Только бой, Такахаси!
А когда до них дошло, что Шохирев, хочет померяться силой с Такахаси в рукопашном бою, то их изумлению не было предела.
Неужели он сам, сознательно даёт японцу шанс победить его в этом поединке? Но Такахаси его не пожалеет – это точно!
- Сам обрекает себя на смерть – безумец! – уже жалели русского казака простые японцы.
Ожил и Такахаси, в его рысьих глазках, снова затеплилась жизнь.
- О! Он не упустит, этот желанный миг, особенно, после того как был на волоске от смерти.
И посыпались сильнейшие удары, ногами и руками по этому гордому, но не разумному казаку.
Никогда не надо жалеть повержённого врага. Надо моментально добивать его, что бы и душу его, там же убить. Никакой пощады! И тело и душу убить одним ударом.
Но странное дело. Все удары Такахаси не достигали цели, и были жёстко блокированы казаком. Он опережал японца, в скорости и практически выходило, что не защищался казак, а сам нападал на противника. Странная тактика, хотя и внешне, казак работает спокойно, без всякой видимой агрессии.
Такахаси боролся с раннего детства. Можно сказать, что всю свою сознательную жизнь. Все приемы японской борьбы, ему были давно известны. Ещё были, и свои приёмы, которые передавались только по наследству, и только в своём роду. Все приёмы японца, не достигали цели. И только тогда Такахаси понял, что казак владеет другой борьбой – ему не известной. Целой системой, другой школой.
Мягко лёг на землю Такахаси, он так и не понял какой приём, применил Шохирев.
Вмиг загнул его Василий в салазки, и надавил на известные ему точки. И какой-то ми, держал казак противника в этом положении. Тело японца заметно деревенело и теперь он сам, без посторонней помощи, вряд ли бы разогнулся.
Изумлению императора не было предела: Вот это борьба! Телохранители из этих казаков, пожалуй, что, самыми сильнейшими будут. Во всём его государстве!
- Надо как-то, их к себе в охрану переманить. А то вся его нынешняя охрана только пьёт и жирует. Как коты лощёные, стражи бродят, но как говорится, мышей не ловят.
- Эти казаки понадёжней будут.
Никто из зрителей не просил добить Такахаси: тот только пришёл в себя, и его мышление немного прояснилось. Потому что добивать там было нечего, и некого. Его попытались разогнуть, но дикая боль мешала этой процедуре. И чтобы не порвать бойца, всякие действия были прекращены.
Василий подошёл, к Такахаси, положил ему свою руку на голову, заглянул в глаза. И четко сказал: Дыши! Такахаси стал разгибаться. Слуги помогли ему подняться и бережно увели в сторону.
Тут уже, японцы не выдержали, и опять грянули своё восклицание, разноголосое и дружное: - Касаки! Касаки! Касаки!
Долго продолжалась эта буря эмоций. Но вдруг, и она переросла в одно непонятное слово. Василий не понимал его, хотя смысл, дошёл и до него чуть позже. – Свободу! Свободу! Свободу! Свободу!
Император, явно не ожидал такого единения толпы. Слово народ, для этой вопящей оравы, никак не подходило. – Стадо! А тоже возомнили о себе, что они народ! - Народ! Народ!
Лично сам он был приверженец другой тактики, а именно: легендарного принца Сусано.
Тот сам мирился с более сильным врагом. Входил к нему в полнейшее доверие, и даже сам угощал его лучшим вином. Но потом, уже со спящим гостем жестоко расправлялся. С великим наслаждением, вонзал ему нож в спину. – Именно в спину, и не считал это трусостью, а особой тактикой боя.
Но потерять своё лицо, да ещё в такой значительный день Властитель, тоже не хотел.
Сейчас, решает все только маленький миг. Или ты на коне, который помчит тебя по вечной дороге славы. Или же ты позорно, и уже навсегда, будешь растоптан общественным мнением. А это похуже смерти будет.
И как ни тяжело, это было делать, - но надо было! И жест руки Великого императора вмиг обуздал - всё это стадо безумцев. Именно безумцев - в своей великой прихоти.
Иначе, как их назвать? Кто они?
Угасал, их разноголосый рёв, и скоро стал он, похожим на людской шум.
И чуткая тишина, зловеще разрасталась над толпой, своим незаполненным пространством, и готова была, опять стать: непредсказуемой, и не управляемой.
Но желанный миг полного эффекта от сделанного императором щедрого подарка народу и величия его слов не был утерян. Так как мудрый император был ещё и великим комбинатором слов и тончайшим политиком. Тут уже, равных ораторов, ему не было, во всей Японии.
- Казаки свободны!
Ликование японского народа было беспредельным. Ведь так оно и бывает: если полюбил он своих героев, то уже навечно. А казаки, покорили сердца добрых горожан, своей великой честью и благородством, настоящих воинов.
Господин Ичиро Тарада, также как и казаки был ошеломлён решением императора. Настолько всё достигнутое сейчас: казалось невозможным, что сам миг счастья, стал поистине ошеломляющим, даже для него самого. И сколько он вложил труда в достижение этой заветной цели, только Господь Бог знает. Генералу трудно было поверить, во всё произошедшее. Что он сам, от душевного волнения, громко перевёл участившееся дыхание.
Но всё желанное свершилось – правда, восторжествовала! – Свобода! Свобода! Свобода!
Фактически, весь гнев императора, ловко завуалированный, он принял на себя. Как говорится, только дураку не было понятно, чья это заслуга. И сейчас всё это, как никогда прояснилось.
Генерал, уловил брошенный императором укоризненный взор, прямо в его счастливые глаза. – Ничего хорошего это не предвещало. Их давняя неприязнь, друг к другу, только разрасталась. И, наконец-то, достигла апогеи.
- Три дня я даю казакам, на ознакомление с городом, и на сборы в дорогу. – Буря оваций, всё ещё, не дала императору закончить свою мысль.
На четвёртые сутки, американский пароход покидает гостеприимную Великую Японию. Он впервые, за всё время ведения боевых действий, возобновляет свой рейс во Владивосток. Это всё, говорит о нашем вечном стремлении жить в мире с нашими соседями: Россией и Америкой.
Здесь Император конечно лукавил. Но чувство своего величия, и величия своей страны, не позволяли ему сказать иначе.
- Так вот, с этим пароходом, эти герои должны покинуть нашу гостеприимную страну. Иначе они будут арестованы, и преданы военному суду, как беглые военнопленные. Потому что всё последнее время они не находились в отведённом для их содержания месте.
Хитрости императора не было границ. И он, предвидя недовольство простых людей, приготовил для всех их сладкую пилюлю. Хотя для русских казаков она была, не слаще яда. Но кто из японцев это знал: это надо было прочувствовать.
Был император знаком и с русской классикой, в этом ему не откажешь – силён он был в науке! И сейчас всё получалось так, что вел он казаков по жизни, уже другими наторенной дорожкой.
Всё получалось, как было сказано ранее в литературе, у великого русского классика Некрасова. Смысл слов, автором сказанных, яснее ясного гласил. Что русскому человеку на Руси, уготовлено три петли: одна шёлку черного, другая шёлку белого, а третья шёлку красного – любую выбирай, в любую полезай.
Именно этим смыслом слов и руководствовался Микадо. И подвёл он своих пленников под эту незримую черту выбора! – Любую петлю выбирай: зато очень демократично, и современно. Тут уже его никто не осудит, ни свои, ни чужие люди.
А император любил блеснуть своими обширными познаниями в области литературы. И старался, как-то воплотить их в свою жизнь. Для тех, кто это понимал и ценил его великие познания, это был его настоящий триумф. И тут всё отлично у него получалось.
Жаль, что сейчас, собралось не то общество, где можно было бы воссиять во всю свою силу гения. Но всё равно и под лестной подоплёкой, чётко прояснялась вся невидимая трагедия пленников: кто понимал это.
На данном этапе, и в Японии: дела пленных казаков, сейчас обстояли не лучше, чем в старой России простолюдину. А именно? Могут казаки, и остаться в Японии. И служить самому Великому Японскому императору, и стране Восходящего Солнца, в моей охране.
- А мы известим, русское правительство. И даже, родственников известим, о, их патриотическом поступке, во имя Великой Японии. И, как героям - им награды дадим. Конечно, не за военную доблесть и мужество, но всё же, не обидим их!
Всё, как истинным японцам положено. Что заслужили, своей доброй службой иноземцы – то получайте в награду! Вот так умышленно, загоняет император казаков в невидимую петлю.
Опять ликует японский народ такому мудрому решению императора. – Касаки! Касаки! Касаки! Касаки!
А нам с Василием стало жутко, от таких нежданных слов императора. Этого мудрого и Высочайшего Правителя: древнейшей страны Восходящего Солнца. Нас, чуть кондрашка не хватила.
Предателями мы никогда не были, а тут такая перспектива залезть в навоз, по самые уши. – Аж, жутко становятся, от такой перспективы.
Но моя любимая Идилия, с робкой надеждой смотрит на меня. Это её последняя надежда, не растеряться со мной, в этом штормующем море жизни. – Остаться здесь! И вот, она опустила свои чудные, угасающие глаза. Спрятала их от меня, чтобы не расстраивать. Любимая прекрасно поняла меня: и без всяких моих «трепетных» слов.
Нельзя требовать от человека невозможного. И что всякому разумному деянию есть предел. А толкать на предательство Родины, да ещё, своего любимого человека – тяжкий грех! - И она не сделала этого.
Моя Идиллия святой человек. И я счастлив, оттого, что она так понимает меня. – И нет на свете человека сейчас счастливей меня. Прожить бы нам, всю свою жизнь, вот так – в море счастья.
Но надо снова возвращаться, в адскую бытность этого не нами придуманного праздника, нашего поражения, но ещё не погибели, и приторной славы предательства..
Василий Шохирев, по казачьему обычаю, поклонился Великому императору, а затем на все четыре стороны японскому народу.
- Благодарю вас, ваше величество, за подаренную мне свободу. Но остаться в Японии, я не смогу, по нескольким причинам. Первая: потому что я, как честный казак. Присягал русскому царю: ему, верно, служить, и Отечеству. И я не могу изменить данной присяге.
Вторая причина: у меня в России есть семья, и растут дети. И я просто обязан быть с ними, исключение составляют война, или учебные сборы.
И третье: у нас в России: и так говорят, что незваный гость хуже татарина. Поэтому я не хочу вам создавать лишние проблемы, и пренебрегать вашим гостеприимством. - Дороже моей России, для меня, во всём мире страны не существует.
Охнула, заинтригованная масса людей на площади в своём великом восхищении и недоумении казаками.
- Мне каждый день, снится родительский дом: где я маленький и босоногий бегу по росистой траве. То я слушаю поющего жаворонка, из пронзительной синевы небес. Ведь я потомственный казак, и всё это моя Отчизна. – Это моя душа плачет! Зовёт меня! Я только, домой хочу, и у меня нет других желаний, ваше величество. А наград мне и своих достаточно. Не обессудьте, ваше величество, за всю мою высказанную дерзость. – Я русский человек, и моей душе здесь, как в темнице тяжело.
Поклонился Шохирев, японскому императору, и на все четыре стороны японскому народу. - Спасибо вам, добрые люди!
- Пусть будет по-твоему – высказался император. – Езжай домой казак, к своей семье. А награду всё же прими, и орден подаёт Шохиреву: За дружбу наших народов! Это юбилейная награда, для ваших пленённых офицеров изготовлена. Но на них столько крови: и своей и чужой, что не будет в этой награде искренности, и душевной чистоты, как у вас..
Хотя каждый из них, посчитает за честь их носить. А получить орден, лично из моих рук, ещё большая честь. – Так что, носи казак, ты с честью заслужил эту награду. Мой народ не против такого решения. И снова буря оваций, нахлынула на нас. – Касаки! Касаки! Касаки!
Я тоже предстал пред лицом японского Микадо. И всё повторилось: не захотел я оставаться на чужбине. - И нарушать данную русскому царю присягу, я тоже не стал.
Принял я орден из рук императора, уже спокойнее, чем Василий. Ведь я не против дружбы наших народов: я против всякой войны. Кто, как не мы с Василием, заслужили её. И перед лицом смерти не дрогнули, и с честью выдержали плен, и ещё разные испытания, уготовленные нам судьбой.
Но меня ждало уже другое: вольно или невольно, последовавшее испытание, и, наверное, самое тяжёлое и роковое.
- Почему моя племянница Идилия, неотступно следует за тобой казак? Иногда на ней просто лица нет. Ужас так и бродит по её лицу. Особенно это было заметно в твоём смертельном поединке с Коно.
Император, был стар и мудр. Он, что рысь, опытен и любого человека насквозь видит. Уж, ему ли не знать, состояние любящей души. Он и сам, всё видит прекрасно, но и здесь у него есть, своя линия поведения. Идилия, ему не чужая. И тут, его волнение закономерно. Скрывать мне нечего!
- Мы любим друг друга. И дороже Идиллии у меня никого нет, во всём белом свете.
Дрогнуло лицо великого императора от такой правды казака. Не принимала его душа такого ответа: не смогла принять. И тень недовольства заиграла на лице, свой завораживающий танец. Пока не легла на его лицо печать, никому не подвластного, принятого им, рокового решения. От которого ты и сам, хоть ты и император, уже никуда не денешься: потому что обречён это сделать, и огласить его.
И не людьми это было решено. Где-то, уже витало это решение. Но где? Наверно, в небесах! Или дебрях нашей неизведанной мысли. Связь, какая-то была. – Рок! Чужой разум!
И тень легла на чело императора, исполнителя этой злой роли. Какое-то мрачное озарение.
Ведь, казалось бы, всё было в воле императора: и казнить и миловать нас. И хотя бы, просто оставить нас в покое. Но оказывается, что по-настоящему, он только мог утвердить, ставшее уже своим, то роковое решение.
И скоро Идилия предстала перед разгневанным дядей:
- Моя милая племянница, правду ли говорит этот русский казак?
И не обидел ли он тебя, даже недостойным твоего высочайшего положения взглядом? А тем более, изливать здесь такие дерзкие речи, что очень смело с его стороны.
- В случае обмана, он понесёт заслуженное наказание – смерть!
- Бледнеет Идилия. Когда же, закончатся для неё эти душевные муки. Это не праздник для неё, а настоящая пытка, где её душу, ежесекундно и нещадно третируют.
Но любовь, и сейчас оживила лицо девушки. Придав ей такую неземную, волнующую всех красоту, что перед признанием её никто не устоит. Настолько она чиста, глубока и понятна всем. И как из родника из души выливается нежность: пить и не напиться её.
- Я люблю Григория, и это выбор моей души. И никого мне другого не надо. – Это правда, дядя!
На всю жизнь, он мой единственный. Я за ним, как ниточка за иголочкой, на край света пойду. И нет такой силы, что смогла бы удержать меня вдали от него: наверное, только смерть.
- Вот эти отчаянные, и роковые слова Идиллии, и заставили встрепенуться императора. Похоже было, что тут их мысли сходились.
Он, как бы мигом окреп своей метущейся душой и уже ни в чём не сомневался. В эти роковые минуты всё было им решено, окончательно и бесповоротно. Есть в нашей жизни такие часы и минуты, которые лучше бы не знать – здесь всё ещё раз совпало. Рок.
- Замерло множество людей, в ожидании ответа императора. Они ждали чуда. Они верили в любовь, они сейчас жили, ожиданием этого чуда. И мудрый император, и на этот раз, сделал всё, как они хотели. Не может знать всё народ, это ему не дано!
- Ты свободна Идиллия в своём выборе. Ты вправе решать свою судьбу сама, и я не буду чинить тебе препятствий.
Ликованию народа не было предела. Не знали подданные ничего, про принца Сусано, и его неотвратимое коварство. Зачем им знать, всю эту грязь? Сейчас эти люди, как никогда были далеки от политики, и тем более дипломатии. И то, что император, уже не мог поступить иначе.
Его выбор был сделан ещё раньше: окончательно, и бесповоротно – они этого не знали.
И никогда они не узнают, его настоящего решения. Оно, конечно, не то, что он высказал сейчас вслух, этим ликующим людям. Генерал Ичиро Тарада, не посмел покинуть площадь, до окончания всей церемонии, награждения русских пленённых офицеров орденами.
Награждение проходило очень спокойно и можно сказать, что вяло. Предатели, хоть и сияли все золотом, но состояние их души, всегда было неизменным – низость!.
И японцы, прекрасно это понимали: таково, и было к ним отношение. Что заработали, то и получили: предатели во всём мире одинаковы.
Но и тут, не всё было гладко, как ни жаждал награды русский генерал, Тряпицин Лев Гордеевич, прямо из кожи лез, но так и не получил её.
Его, бедного, и в жар бросало, и потом он обливался, и, можно сказать, что весь он извёлся. А тут ему вместо награды и передали, как обухом топора по голове ударили, что его награждение задерживается до особого распоряжения Его Высочайшего Величества.
Удар по его самолюбию, был колоссальный. И Лев Гордеевич, еле удержался на ногах, чтобы не обронить своё тело. Это было очень заметно со стороны казакам.
Его лисья натура уловила во всём этом подвох, а может и того хуже – опалу! И он мучил себя душевными терзаниями, до самой личной встречи с императором, которая должна была произойти вечером. – Почему, не дали награды, что случилось?
Император был суров, как никогда, и можно сказать, что почти не замечал молодого русского генерала. Но это было не так – император настойчиво продолжал размышлять дальше. Хоть и молод он, но грязи и предательства на нём предостаточно. Что на собаке блох! Этот будет молчать вечно, не в его интересах, много болтать. И хорошо, что он русский, здесь не должно быть другого мнения: Мол, свои у них разборки, на почве гордости и произошло убийство.
Вместо приветствия, неожиданно резко, император обратился к Тряпицину:
- Господин генерал, настало ваше время послужить Великой Японии. Я вас сразу предупреждаю, что отказа не должно быть, в противном случае вы труп.
Лев Гордеевич еле держался на ногах – он уже обречён. Он чувствовал это всеми фибрами своей души. – Мама! Возопила его душа.
Я не один принимал такое решение, но задумка тут моя. – Здесь я высший судья, а над нами уже Бог - на небесах! Не должно произойти кровосмешения Императорской крови, и дикой казацкой. Мои предки, мне этого не простят, - ты понял генерал, о чём я забочусь. Я говорю об Идиллии, и Бодрове.
Достаточно того, что уже ранее, было у нас: Идиллия, повторяет дорогу своей мамы русской красавицы Анастасии. И в её смерти есть тоже загадка, но мало кто знает об этом. Там тоже было, не ординарное решение, и конечно большая интрига. Но всё знать, никому не дано, - не тот их уровень!
Ичиро Тарада, так и не узнал всей правды, - Анастасия могла жить. Но она мешала всем. Она была бельмом, на глазу у всей нашей императорской династии. Её уже нет! И очередь теперь за Идиллией. Её надо спасать, или …..
Я всё же я решил, что должен погибнуть казак, а Идиллия останется жить. Я отвоевал ей право на жизнь, она достойна этого. Она умница, каких свет еще не видел. Она божественна, и это наша кровь сказывается. Великой династии!
- При посадке на пароход, ты будешь стрелять в Бодрова.
Идиллия никуда, одна не поедет и останется здесь, в Японии. Твоя награда будет ждать тебя. И следующим пароходом ты с почётом отбудешь в Россию. Остальные офицеры, ещё потолкаются здесь. Для них плен ещё не закончен: души их у меня, вот здесь - в кулаке. А тебя отпускаю!
И с остервенением император растёр сжатые пальцы, а затем: их брезгливо, совсем, как породистый кот отряхнул в воздухе – избавился от грязи.
- Надеюсь, что стрелять ты не разучился, генерал Тряпицин? Или и там, ты очки всем втирал, - рассмеялся своей шутке император. Хотя и дослужился до генерала.
- Ваше величество, не извольте беспокоиться, стрелок я отличный. И в Бодрова я не промахнусь, это точно. Он и так мне очень противен: Быдло и есть быдло! А куда лезет, стервец?
Я не смею вас ослушаться, но здесь я не за награду работаю, а в радость себе он опозорил меня! И я просто обязан это сделать, ведь я потомственный дворянин. И свой позор, хоть сейчас, готов смыть его кровью.
Нос-румпель, потомственного дворянина, из синего цвета, превратился в яркий, свекольный. Видно было, что генерал, как говорится в народе, зашибает - неравнодушен к спиртному.
Глаза Льва Гордеевича, застыли на выкате, и от злости совсем обесцветились, как у тухлой рыбы. Но душа его требовала, по его мнению, законного мщения, и потому клокотала – местью жила!
- Вот он, долгожданный час мести наступил волею самого императора. Уж теперь-то, настанет моя очередь смеяться. – Казачье отрепье.
Хотя все и утомились, но все ждали возвращения господина Ичиро Тарада. Идиллия ни на шаг не отходила от меня. Она за весь сегодняшний день, впервые и по настоящему была счастлива. Теперь их уже никто, и никогда не разлучит, и скрывать ничего не надо. И в том, что она поедет со мной в Россию, - тоже никто не сомневался, даже отец.
Но генерал Тарада, не разделял нашей с Идиллией радости.
- Я не верю, что император, так просто отпустит свою племянницу, и мою дочь, в Россию. Тем более, с пленным русским казаком.
Лицо его за весь этот сумасшедший день, потускнело и осунулось. Генеральский мундир давил его, и он вынужден был снять его. Он плохо спал всю последнюю неделю и постоянно, как опытный штабист, чувствовал неотвратимую западню, которую ему готовят, свои же люди. Он и так, многое сумел изменить, в ходе событий и всё в лучшую для нас сторону. Но остановить весь мощный вал атаки на нас, и на свою собственную персону - он не мог. - И это было везде – по всему невидимому фронту.
И генерал, уже интуитивно чувствовал, что проигрывает этот неравный бой – везде складывалась безвыходная ситуация. Из глаз настоящего самурая, и, казалось бы, железного человека, хлынули слёзы.
- Доченька моя! Я всё потерял в этой жизни, когда умерла твоя мама. И ещё удар - геройски умер мой благородный отец. И поправился: - Мой отец умер, как истинный воин - самурай.
Вся моя жизнь была посвящена служению Великой Японии, и твоему воспитанию доченька.
- Если ты уедешь с Бодровым, то я не обижусь на тебя. Я столько натерпелся в этой жизни обид, что на твоей дороге стоять не буду. Это очень большой грех, и он непростительный мне. Так будьте же, счастливы с Григорием!
И как, бы, угадав наше желание пожалеть его и успокоить, сам ответил: - Уехать в Россию с вами, я не смогу – это исключено! А вы, готовьтесь в дорогу!
Не сговариваясь, мы с Идиллией упали пред ним на колени, и на наших глазах заблистали слёзы. Никаких слов благодарности не находилось.
Господин Тарада, поцеловал и благословил нас, совсем по-русски: В добрый час, мои дорогие детки! Живите в мире и согласии, всю свою жизнь. Всегда любите друг друга! И помните, мои милые, что птица с одним крылом не летает!
Он совсем постарел, и что бы далее, не выказывать нам, свою нечаянную душевную слабость, и не расплакаться. Ведь он всегда был настоящим самураем: удалился отдыхать в свои покои.
Отец унёс с собой груз неразрешимых проблем, и никому их не разрешить, кроме его – самого. И он это прекрасно понимал, и не хотел отягощать нас, этой непосильной тяжестью.
И все мы тоже, разбрелись по своим спальням, сил не оставалось: ни душевных, ни физических.
Глубокой ночью я проснулся, от мысли, что у меня забирают Идиллию, и меня охватил панический ужас. Я весь вскинулся, для смертельной схватки с врагом.
И тут при свете полной луны, я увидел свою любимую. Она охраняла мой крепкий сон, скорее похожий на забытьё. Но шаловливый шутник - сон, взял и сморил её на этом непривычном посту.
Идиллия разметалась, рядом со мной, словно лебёдушка, которая себя не жалеет жизни птенцов своих. Так меня она прикрывала от невидимого коршуна. Но теперь настала моя очередь беречь её робкий сон. – Спи моя любимая, набирайся сил! Сколько ты натерпелась за этот бесконечный день.
Но и тут, мне не было покоя. На тонкой грани сна и реальности я, вдруг, отчётливо вижу генерала Тряпицина, который мне ехидно улыбается. И настолько тонко это видение, что у меня возникает мысль, что оно сейчас сотрётся и совсем исчезнет. Но смутное видение обозначилось ещё сильнее, и я увидел, что Лев Гордеевич, целится в меня из пистолета. А я не могу уклониться от прямого выстрела мне в лицо .и уже ясно понимаю, что обречён и холодный пот застилает мне глаза. Но ещё больше страшно мне не за себя, а за мою Идиллию – где она? Неужели, я уснул на посту, и проспал её? Страшнее этого, для меня нет наказания. Это же преступление на войне, и мне положен за это расстрел. И сам Тряпицин Лев Гордеевич, приводит этот приговор в исполнение.
Но почему, какой-то предатель судит меня? И моя душа взбунтовалась: Где Идиллия? Где?
И тут светлая, как облачко тень откуда-то сверху опустилась между нами. И нежно окутала меня, мне казалось, крылами, надёжно прикрывая от выстрела.
И, как гром, звучит роковой выстрел Тряпицина. Идиллия, как раненая птица, трепещется на моих руках. Как страшный демон, хохочет генерал, весь содрогается от смеха. Затем, он уходит за линию видимости моих глаз. А там шум борьбы, и его дикий вопль, полёта в тартарары, где прекратился глухим ударом, разбитого тела.
Потом, я стою, с мёртвой Идиллией на руках, на маленьком островке, а вокруг море воды.
Это её жизнь и есть маленький островок – ваш Рай. И ты, у неё был в гостях! – слышится отчётливый небесный голос. А твоя жизнь вода, беда твоя жизнь! Большая вода! И беда большая!
Очнулся я в руках моей любимой Идиллии, и ничего не могу ей ответить.
Главное, что она жива. И я неистово, как никогда в жизни закрестился – меня одолел нешуточный страх и за неё и за себя. И в бою, так не бывает жутко. А тут, не побоюсь сказать, волосы на голове встали дыбом.
Трудно было возвращаться к жизни, после холодных объятий сна и всего увиденного, и прочувствованного каждой своей клеточкой. А утром, мы с Василием не знали чем заняться. Вещей у нас фактически никаких не было, оставалось заниматься только документами. Но и тут ничего не ладилось. Мудрый господин Ичиро Тарада, строго-настрого, запретил нам покидать пределы его дома. Он прекрасно понимал, чем это могло закончиться для нас. – Несчастный случай, и нет лихих казаков. И как всегда, ответчиков тоже не будет.
- Все бумажные дела, он взялся уладить сам. И тут, он опять удивил нас знанием русского языка. Это была ходячая кладезь, разговорного русского языка. И, похоже, было, что вся его душа, была положена на алтарь, этого дела.
Как это у вас в России говорят: Без бумажки, ты букашка, а с бумажкой – человек!
Несомненно, что он глубоко изучал русский язык, и, наверно не в одной академии.
Прав был отец Идиллии, нам не следовало никуда высовываться из предоставленного нам убежища. И мы, как паразиты, вынуждены были скрываться: от людей, или даже от шороха листвы. Везде могла ожидать нас опасность.
Сильно усталый, генерал появился только к ужину. Лицо его было непроницаемо, но нам он, как бы виновато улыбнулся. Ведь мы тоже извелись в этой длительной осаде, да ещё при не видимом противнике.
- Документы вам выдадут, только в день отплытия парохода. Казаки могут взять с собой только одежду, и еды на сутки. И естественно, свои справки об освобождении из плена.
- Идиллия, может тоже поехать в Россию, но только одна. К вам она не имеет никакого отношения. Соответственно и вещей, может взять столько, сколько ей надо одной.
Лицо Идиллии счастливо, и отец невольно думает: Чему радуешься доченька: везде коварство и обман. А ты так наивна: моё единственное дитя. Кто же тебя там защитит? Милая, ты моя!
Ему хочется плакать навзрыд, но слёз уже нет. И сердце отца, разрывается на части – болеть устало!
- Василий, тоже замкнулся, и старался уйти в сад к своему любимому старому карпу.
Тот узнавал казака и спешил к нему. Рот карпа, что-то тараторил, и глаза его оживлённо блестели. И блаженно закатывались, когда Василий почесывал ему крутые бока.
- Рыба, но насколько она умна – думает Василий. – А мы всё воюем, друг с другом, и подытожил - паразиты мы!
Всё уничтожаем: всё, что попадётся. И нам по сто лет не прожить, но это и к лучшему: всё меньше крови, на нас будет!
- Прощай мой друг, мой безответный дедушка. Ты моя единственная радость на всю вашу Японию. Только ты и смог понять мою суровую душу: добр я, как и ты, но кто об этом знает? И сидит горемыка возле пруда, и странное дело: у карпа из глаз капают, крупные жемчужные слезинки, на цветные камешки дна. И рот его скорбно, совсем по-старчески закрыт.
Он всё понимает? Возможно и не меньше нашего. А может, и глубже всё воспринимает – этот мудрец вселенной!
Пароход, уже вторые сутки стоял у пристани, и как всегда работа на корабле всем находилась. Сновали моряки по трапу, и не предвиделось окончания этой суматохе. Равнодушно взирали на них немногочисленные пассажиры. Их больше всего волновала экзотика этой мало понятной для европейца страны.
- Но завтра день отплытия Виктории до Владивостока, и все приготовления, волей не волей, завершались. Зевак это мало интересовало, и они толкались, как рыбы на нересте у причала. Были здесь и Коно с Такахаси: и у них были свои причины здесь присутствовать. И одна из них очень значимая, для их чести, и их родственников: - Всё же, хотелось им отблагодарить русских казаков, по-человечески – по совести. А как это сделать, они не знали.
Сначала, им гордость не позволяла, и мыслить об этом, но все их родственники настояли на своём решении. Их заинтриговало то, что казаки никого не побоялись, даже самого императора, и не пошли на заманчивое убийство. А ведь, сами японцы, как ни стыдно это признать, помышляли совсем другое. И готовы были, убить казаков не задумываясь - сейчас им стыдно за это.
- Этим русским, не надо было легкой славы, они победили сразу всех японцев своей человечностью. А это, согласитесь: посильнее всякого оружия – душевно любить человека.
И за этот великий человеческий подвиг, их долго будут помнить честные люди Японии. Их дети, как ни странно уже играют в казаков. И почти совсем так же, как русские мальчишки, в своих, казаков-разбойников, у себя в далёкой России.
Сидя верхом на палочках: своих деревянных, воображаемых и резвых конях, скачут они по пристани. В руках у них деревянные казацкие шашки, А на голове, что-то похожее на страшные казацкие папахи. Но только от этого, игра ещё больше становилась интересней. И уже слышен перестук деревянного оружия, это встретились отважные конники. Но и тут: русское, зычное слово: Ура! Оказалось посильнее, напевного клича: Банзай!
И, как ни странно, японские казачата побеждают своего родного, и такого же сопливого противника, друга своего.- Сегодня это никого не удивляет: все равно, в итоге победила дружба. Но сколь долго это будет продолжаться, никто не знает. Вырастет другое поколение японцев. И возможно зазвенят сабли яростных бойцов, и прольётся всенародная кровь.
Болит сломанная рука у Коно, но он не уходит домой, всё надеется, на добрую встречу с казаками. И Такахаси, тоже весь извелся в ожидании, и он должен, как-то отблагодарить русских, а подарков им, припасено немало. Но казаков почему-то, среди этих любопытных людей, не было.
Нет их на пристани, и вообще нигде нет, даже дома. – Удивительно всё это.
- И только тут, до японских борцов доходит вся простая истина, что правы казаки. Найдётся своя сволочь, или наймит какой-либо, и в такой толпе, их проще простого убить. И страшно им от такой мысли становится. За что?
А тут, еще и русский генерал, ни с того ни с сего, на пристани трётся. И одет он очень уж, подозрительно, как хамелеон, на все случаи жизни. И, ещё очень похоже, что он при деле сейчас: как охотничий пёс в поиске рыскает. И глаза его так же, всё зыркают по сторонам: – нет ли где казаков! А кого он ещё мог, здесь высматривать? – Только их!
- Что-то здесь не ладное творится - сообразили японцы, - и возможна здесь крупная интрига, а может и того хуже! – Не дай Бог!
Помнили они, как раздавилось куриное яйцо в руках русского генерала. И как содержимое яйца размазалось на лице и одежде Тряпицина. – Вот смеху-то было! Повеселился тогда народ. – Так им и надо предателям, орденов захотели. Холуи вечные!
Может, что и другое задумал генерал в отместку казакам: не один он стратег такой. Наверно обидно им, что казаки здесь героями стали, и лицо своей Родины, в отличие от них сохранили. – Всякое, может быть, - терзаются японцы!
Но теперь расстановка сил в этой игре, иначе не назовёшь её, основательно изменилась. У казаков и защитники появились. И здесь их, на пристани: полным-полно. Не одни они.
Практичные, и мудрые японцы, решили сосредоточить своё внимание, на этом странном русском генерале. Уж он то, этот прощелыга, их обязательно наведёт на казаков: совсем не зря он, на пристани промышляет. Ох, не зря! А информация у него из первоисточников идёт – всё он знает!
И они практически не ошиблись, хотя о более заинтересованных лицах и они даже предполагать, никак не могли.
Утро следующего третьего дня, тоже ничего хорошего не принесло казакам. Зато документы об их освобождении из плена, были им вручены господином Тарада.
Этим самым, очень гордый и благородный отец, подписывал: сам себе, приговор, на пожизненное одиночество. Но поступить иначе он не мог, глядя на свою единственную дочь. Та была на седьмом небе от нахлынувшего на неё счастья. Не это ли, для него, любящего отца, наивысшая награда!
Счастье, оставаться со своим любимым человеком на всю долгую совместную жизнь - величайшее счастье. Он сам об этом мог только красиво мечтать.
Но его личная жизнь сложилась настолько трагично, что у Ичиро и мысли нет препятствовать счастью дочери. Пусть хоть она будет счастлива. А он сам, - как же сам? Душа его разрывается от боли. Но он нашел в себе силы не молчать, чтобы не расстраивать дочь.
- Проживу, как-нибудь! - кажется, так говорят, великие в своей необузданной простоте русские. Они не точны как японцы, но душевности у них побольше.
Сколько я не изучал их быт и нравы, всегда не переставал удивляться их героической стойкости и самопожертвованию, ради счастья других людей. Ведь я профессор в этом деле – это моё второе, кроме военного, образование. – Профессор! И ещё, вся моя жизнь, многое подсказала мне – учила меня. Почти что весело всё это сказано было, но сколько, неизмеримой горечи в его душе сейчас звучало. Иначе и быть не могло. Идиллия это чувствовала, но крепилась и не плакала.
Убийство казака, должно было произойти на корабле, при общей посадке пассажиров, но уже на чужой территории. Как известно в мировой практике, - это должно было произойти так, и не иначе. На корабле, на чужой территории.
И Тряпицин не мог поступить по-другому, здесь всё просчитали профессионалы. И что-то изменить было невозможно, разве, что потерять свою жизнь. Но она дороже стоит - тысячи чужих смертей. Она для него бесценна! И ещё очень хотелось ему уехать домой, да ещё с новым орденом на груди. Уж дома-то, он навсегда избавится, от этого кошмара, кровавого Востока. Следующий пароход будет его, а остальные офицеры, пусть ещё парятся в этом позорном плену. Он своего страха натерпелся вволю!
Конечно, и ему противна роль палача, да ещё при его генеральском звании. Но, в общем-то, игра стоит свеч, тем более что ведётся она на чужой территории. И всё будет: шито-крыто! А в России он будет герой, это точно! И ещё не одна награда дождётся его, от русского царя.
Как ни пытались, Коно с Такахаси вместе со своими родственниками пробиться к казакам, но это им никак не удавалось. Все их попытки были тщетны. А сказать им много чего хотелось. И ещё, от всего сердца, пожелать хорошим людям счастья. И хоть какого-то маленького гостинца передать.
Но свита господина Тарада из слуг и носильщиков, упорно не желала подпускать японцев к казакам. Это была хитро замаскированная охрана: надёжные и проверенные люди генерала. И в середине этой, казалось бы, нелепой свиты, прекрасная Идиллия, единственный цветок, её украшающий. Но и она невольно блекла от всей нервозности искусственно созданной обстановки. Это на корабле, а на берегу?
Много людей пришло проводить Идиллию в далёкую Россию. Любовь ведь, никак не скроешь, если даже и очень захочешь это сделать. И провожающие тоже все по-своему воспринимали и оценили происходящее. Иначе и быть не могло! Но сейчас любовь всех их объединяла, у этого белоснежного борта корабля. Всё у влюбленных было на виду: вся их прелесть и нежность, вся первозданность чувств, и главное – их чистота. И это подкупало людей, видно было, что им самим в этой суматошной жизни очень не хватало такой чистой и ясной любви. И сейчас, она заворожила их.
А природа заблагоухала, после ночного и лёгкого дождика. И его было достаточно, для сильнейшего по своему заряду толчка к жизни, красоте и конечно, невольно забытой доброте. И с людьми, живительная влага дождя сотворила своё вечное чудо. Радовались люди первозданной красоте природы. И в такой, всё благоухающей красоте смерть выглядит ещё ужасней.
Она черна, и ужасна, как ночь. И досадно, что от её тихой поступи, никак не избавишься. Так ночь побеждает день.
На палубу парохода посторонним людям, попасть было практически невозможно. И люди забрасывали палубу цветами: Тебе, Идиллия! Счастья желаем, и деток побольше! А дальше летели различные коробки с подарками. Моряки не успевали их поднимать, и укладывать возле Идиллии.
Капитан, очень воспитанный, и тактичный человек. Он просто сделал вид, что ничего не видит – всё происходит без его участия. Краснеет Идиллия, она совсем не приучена к такому всеобщему вниманию. Но и не ответить людям благодарностью она не может. И поклон за поклоном: она благодарит добрых людей. – Спасибо вам добрые люди!
Мы с Василием стояли немного в стороне от Идиллии, и нам тоже, белозубо улыбались, добрые японские люди. Вон как приветливо машут своими руками Коно и Такахаси. Похоже, что первый, совсем позабыл о своей сломанной руке. Что ни говори, а жизнь прекрасна, и они уже успели прочувствовать все её прелести. И нам с Василием, от этого вдвойне приятно. – А если бы их смерть? – Нет!
Что они кричат нам, мы почти не понимаем, но ясно, что они хотят нам добра и мира. Иначе бы они не стояли на пристани, это уже точно. Мы видели мельком, нашего генерала Тряпицина, но вид его был настолько блеклый на фоне всеобщей радости, что наши глаза, просто старались упустить его. – А вот, милой Идиллии он совсем не понравился. Какое-то внутреннее чутьё, может быть, ещё скрытый материнский инстинкт ей подсказывали, что это враг. И даже то, что на пристани не было полицейских, тоже невольно насторожило её. Почему он, так свободно гуляет, и именно сейчас, и именно здесь, на пристани?
От её радости на лице не осталось и следа. И она невольно начала двигаться ко мне, что бы как-то защитить меня. Хотя Тряпицин ещё не пытался стрелять, но сердце её, было невозможно обмануть. – Что-то будет сейчас! И она решила, обратить внимание своего отца на берегу на подозрительного русского генерала. И что-то кричала ему, но тот был в таком плачевном состоянии, что просто не мог понять её. И пока они так изъяснялись, русский генерал понял, что уходит его момент, когда всё можно было сделать без шума. Но и отказаться от своего замысла он не мог: всё же его жизнь стоила несравнимо дороже, чем все наши жизни вместе взятые. По крайней мере, он сам так считал.
Многие видели, как он достал пистолет, и какой-то миг целился в меня. Но все мы были настолько заинтригованы происходящим, что ничего не пытались сделать, и как-то помешать ему. А я сам, видел только взволнованную Идиллию, которая стремительно двигалась ко мне, и ещё ничего не мог понять. И, что самое странное, я мимолётно вспомнил свой страшный сон. Бывают такие минуты озарения, перед лицом неминучей смерти. Ужас, можно сказать, парализовал меня. И я уже предчувствовал, что всё будет именно так, как было во сне: Тряпицин целится в меня из пистолета, а на моей груди трепещущая Идиллия. Выстрел грянул так страшно, что мне казалось, расколол небеса. Но я видел только глаза своей любимой девушки у самого своего лица. Они постепенно менялись. Как день сходит на ночь, так и жизнь в них постепенно затухала. И где-то, на краю бездны, совсем оборвалась.
Тут и полицейские набежали, и складывалось такое мнение, что они как-то хотят прикрыть убийцу. И дальше происходило совсем непонятное дело. Такахаси, с криком: - Он украл мой кошелёк! Держи вора, как тигр ринулся к генералу.
Испуганные глаза Тряпицина заметались. И до него, как и до других людей, не доходило: Какой там ещё кошелёк? Если тут решаются судьбы людей, и его жизнь стоит на кону.
И ещё бередила мозг, глупейшая из глупейших - мысль: Неужели его приняли за вора? Русского генерала. Героя многих баталий? Неприятная мысль. И он невольно попятился к краю причала. А под его ногами действительно валялся кошелёк с деньгами Такахаси. Как тот сумел, так ловко подбросить свои деньги под ноги генералу, для всех так и осталось вечной загадкой.
Как снаряд, пущенный с катапульты, Такахаси врезался ногами в грудь убийцы. Ужасная сила удара выбросила преступника за ограждения причала. Головой тот ударился об сходни и мешком упал в воду. Тело Тряпицина никак не сопротивлялось падению в воду, и также свободно, камнем пошло ко дну. Никто не двинулся с места, чтобы попытаться спасти русского генерала. Наэлектризованное чувство явного и непонятного, и уже второго убийства, жутко владело людьми. И, можно сказать, на время парализовало их волю. И только один Коно понял, как надо разрядить эту угнетающую людей обстановку, без всякого вреда к своим ярким, и вроде бы причастным к убийству персонам.
- Так и надо вору! Молодец Такахаси! – Молодец! Молодец!
Он кричал это до тех пор, пока народ не прочувствовал, что это действительно так. Тогда и полицейские, невольно отхлынули от Такахаси: пусть он ещё и не герой, но уже и не убийца. Просто обычный и невольный, справедливый защитник правопорядка.
Судовой врач, осмотрел Идиллию и только горестно развёл руками: Она мертва! - Отец взял её на руки, и двинулся по трапу на берег. Он весь, словно окаменел: ни стона, ни малейшего звука, он так и не произнёс.
На берегу, её тело подхватили слуги. И только тогда генерал чётко произнёс:- И моя жизнь закончилась, я жил только ради тебя, моя девочка.
И продолжил: - Теперь я пойду твоим путём, мой дорогой отец, великий Сэцуо Тарада! Я честно, как и ты, выполнил свой военный, гражданский и отеческий долг - и жизнь, уже покинула меня, вместе с Идиллией. У меня осталось, только моё право: идти вслед за ней.
Теперь ему уже никто не посмел бы помешать. Это было, его законное право потомственного самурая – достойно, как он сам считает умереть, и предстать перед Богом. Что он и сделал уже дома - харакири, по всем своим самурайским законам.
Благородный человек был Ичиро Тарада, и смерть его, также была благородна. Но с его смертью оборвалась ещё одна ветвь Императорской династии. Но об этом, генерал и профессор Ичиро Тарада, меньше всего беспокоился.
Я обезумевший рвался на берег, но полицейские упорно не пускали меня.
- Господин Бодров, вы не гражданин Японии, и не имеете права находиться на её территории. Ваш плен уже закончился, и у вас есть документы, подтверждающие это. Вы можете следовать, согласно вашего купленного билета, во Владивосток. В противном случае, вы будете, арестованы, и уже никто и никогда вам не поможет. Я очень сочувствую вам, но я соблюдаю свои законы, и требую этого от вас. С корабля ни шагу! Прощайте!
Василий силой утащил меня в каюту, и также силой заставил меня выпить японской водки.
- Жив я остался, только благодаря Василию Шохиреву. Он, можно было сказать, что только не нянчился со мной. Я знаю, как он торопился домой к своей семье, но он не бросил меня, и я отдаю ему должное за этот душевный подвиг. По прибытии парохода во Владивосток нас с Василием сразу же арестовали жандармы.
Очень странно мы выглядели, в своих цивильных костюмчиках. С множеством подарков, размещённых, по различным коробкам, и другим тарам, которые заполонили при нашей высадке всю палубу парохода.
Два моих ордена Святого Георгия, орден Дружбы Народов, от самого японского Микадо и бумаги на него очень поразили наших контрразведчиков.
И у Василия наград было не меньше, хоть картинку с него рисуй. На наше счастье в городе по своим казацким делам прибывал атаман Иван Лютов. И контрразведчики, решив помочь нашему горю и прояснить ситуацию, организовали всю эту неожиданную для нас встречу.
Как увидел нас атаман, из японского плена освобождённых казаков, слёзы покатились по его щекам.
- Родненькие вы мои, ребятушки, живые! – плачет седой атаман. Сколько же вы натерпелись там горя, и кто его мерил, это горе? С атаманом мы добрались до Хабаровска. И здесь сердечно распрощались с ним. А дальше уже пароходом плыли мы по Амуру, до своих родных станиц: Михайло Семёновской. Затем на лошадях добирались до Бабстовской. Как и обещал Василий, так и упал на лугу на траву родную, обнял её, и слёзы закапали из его глаз.
Как я мечтал об этом времени в плену, в Японии. Я думал тогда, что уже никогда это не сбудется. И вот наступил мой долгожданный миг. Я не мог так на всё реагировать, как Василий, в наших душах все происходило по-разному. Пулей улетел бы я, в далёкую Японию. Если бы меня ждала там моя единственная Идиллия. А так весь смысл моей жизни потерялся.