КЛЯТВА ГИПОТАМА

КЛЯТВА ГИПОТАМА


Обсуждали терапевта Никишину. Умер пациент Сидоров. Она выписывала ему одно, а он умер от другого, что обнаружилось при вскрытии, и теперь родственники грозились всеми санкциями, включая суд, как будто бы это могло что-нибудь изменить в его судьбе. Требовали две тысячи долларов - с ума можно сойти, перемножая их на сегодняшний рублевый курс.
Шепотный прилив докатывался до стола президиума, разбивался о строгие, роговые очки заведующего поликлиникой и мелко рябился в первых подобострастных рядах до нового эмоционального подкрепления. Как ни крути Сидоров все равно бы умер, а настоящий диагноз вогнал бы так называемых родственников в такую копеечку... - так что (все-го лишь!) небрежность опытной Никишиной скорее носила гуманный ха-рактер, чем иной, - и пусть уж лучше "за бесплатно" поблагодарят. Подобные безответственные волны возмущения зарождались у задней стенки "красного уголка" - когда-то, - завтра же в него пробьют независимую дверь с улицы, удалят стулья, расставят полки и назовут аптечным коммерческим киоском, что непременно должно сказаться на зарплате регистраторш на задних скамейках (говорят - договор аренды уже подписан). Вот они и старались, и перестарались, - через головы в них была запущена из президиума увесистая "клятва Гиппократа", и они притихли, и сразу же стал слышен еще более неуместный смех рыжей участковой медсестры Аллы, сидящей в отдельном ряду у самого окна, и глазеющей в окуляр, процарапанный скрепкой на забеленном стекле. После каждого собрания окуляр становился все больше и больше, - она присутствовала не здесь, а где-то там.
Ну ей-то можно - ей все можно...
Да тут она, тут!.. И смеялась она совсем не над чужим горем, а над своим Женечкой.
Вчера, перед сном, когда они возвращались с прогулки по лесу, дорогу переходила группа милиционеров: молоденьких, худеньких, в бо-тинках чугунных, гулких, - комок подкатил к ее горлу, очень уж они напомнили ей родного брата, ушедшего в такой форме три года назад в ночь, в Чечню, чтобы там пропасть без вести. "Мама, - спросил Женечка, - а почему все солдаты в одинаковой форме?" Знала, что за дет-ской наивностью прячется въедливое коварство, готовое терзать ее до самого утра, - ей надо быть очень осмотрительной. "Потому что... - все-таки она нашлась быстро, - потому, что они дали одну клятву, - и, конечно же, слыша про какую, опережала, - когда ты был у меня в поликлинике, то видел, что все врачи ходят в одинаковых белых халатах потому, что они дали клятву Гиппократа, что они будут лечить всех людей без исключения, будут делать их здоровыми и сильными..." Странно, но Женечка нашел тему вполне исчерпанной, и только закрывая глазки коснулся ее последней фразой: "Вырасту большой и тоже надену клятву Гипотама..." И ничего странного не было в том, что сейчас, на собрании, в русле данной темы, Алла расслышала ее как следует, - по-этому, так некстати, и рассмеялась.
Рабочий день уже полчаса как закончился, но еще продолжался свободным своей светлой частью, обворовываемой служебным рвением (до капелек пота из-под белого пирожка) заведующего поликлиникой; на передних рядах же сидели расслабленные, скрестив руки на коленях, при всех застегнутых пуговицах, но уже без шапочек; на последних - снеж-ный цвет кулями выпал на свободные сидения, там вдобавок еще и при-чесывались; посередине - в сидячих конвульсиях освобождались от бе-лой кожи, и тем удачнее, чем ближе к подозрительному, все подмечающему, Ленину на задней стене.
Ее Женечка... Тоненький: ручки, ножки, пахнущие соломинками ко-ричневыми от солнца, в чем только душа держится? наверное в темных, спелыми сливами, глазах, постоянно и восторженно впитывающих в себя окружающий мир, - как губка. Женечка растет, много ест - и деда это раздражает, поэтому в семье у них скандал не менее трех раз в день, - она приспосабливается и подкармливает сына во время прогулок, - дед подсматривает из кустов, - скандалы учащаются, а она, ду-рочка! мечтает еще и о пианино...
Она подтягивает полиэтиленовый пакет к ноге, выше - на колени, на подоконник, - тот оглушительно шуршит, - ря`довые головки "в ин-тересе" разворачивают носы, - "ну ей-то можно - ей все можно..." - она запускает руку в "желудок" сумки - там под кофтой, рядом с кошельком, четыре хрустящих пятисотрублевых бумажки, - она с опозданием вздрагивает, как от той грустной, хотя и после смешного случая, мысли. Кого-то хоронили и, конечно же, сын, не оставаясь к процессии безучастным, пристал к ней с уточняющим вопросом. "Какого-то дедуш-ку", - ответила она, и он на некоторое время исчез, а когда вынырнул из-за спины, то как-то так, сакраментально, сообщил: "Не наш, дедуш-ка!" А она неожиданно, и так кощунственно! подумала, что жаль... и всю ночь проплакала.
Рябина за окном снова ударила по носу оранжевой гроздью, - значит на носу осень, Женечке в школу. "Красною кистью рябина за-жглась..." - в десятый раз нашептала она строчку любимой поэтессы, но двинуться дальше не могла, - заклинило память на ее трагической судьбе, чем-то схожей?.. не дай Бог!..
Задвигали стульями, зашаркали, закашляли - собрание закончилось.
- А вы, Алла! - заведующий поверх голов обратился к ней в две-рях, - зайдите ко мне на минуточку, в кабинет!
Все красноречиво расступились, - "ну ей-то можно - ей все можно..."
Ключ в замке двери повернулся, пирожок повис на крючке, тяжелые руки прилизали волосы с запасом: от переносицы ниже затылка на свои плечи, - затем на чужие.
- Я так по тебе соскучился, думал: скорее бы все закончить.
Она отстранилась на шаг назад.
- Мне нельзя! - ладошкой прикрыла место, которое его интересовало более всего, - у меня там сегодня микробы!
Неприятные, какие-то рыбьи, глаза еще больше остеклянились.
- Не понимаю...
- Сынок старухи, у нее абсцесс от уколов тупой иголкой, меня изнасиловал. Сбегал за водкой, спирта от вас не дождешься, я поста-вила компресс, остальное допил и повалил меня на диван в соседней комнате, - конечно же, все было не так: была борьба, шок, и только потом безразличие, похожее на то, с которым она сейчас рассказывала, и слез тоже не было, - а он дебил, наркоман, ширяется, так что смот-ри...
Сделав по кабинету бессознательный круг, он подошел к раковине, открыл кран, подставив под струю ладони, замер. Она усмехнулась.
- Не то моешь, и рано!
- Надо было вызвать милицию, - сказал он.
- А сейчас кого вызвать?
- Ну зачем ты так? - заискивающим тоном продолжил он, - сравниваешь, у меня чувства, настоящие, дочь закончит школу, год остался, чтобы не травмировать психику, развод и я свободен как птица, ты же знаешь.
- Ну ладно, я пошла! - она ухватилась за сумку.
- Нет-нет! - он скоро перегородил ей дорогу, - я так не смогу расстаться. Я не могу без тебя, будь, что будет...
- Как знаешь, - она привычно, с готовностью, согнулась над столом, положила голову на ладони, - я предупредила.
Он хрипел и пританцовывал, - то хватался за край стола, то больно упирался в поясницу, - а когда она попросила его, в который раз, поторопиться, захлебнулся от плаксивой обиды.
- Почему ты куда-то спешишь?
- Опаздываю в школьно-письменные принадлежности, - совсем будничным голосом ответила она.
- Я люблю тебя, - переувлажненный, он тяжело рассупонился на стуле для просушки, - хочешь поклянусь?
- И всего-то, - она торопливо приводила себя в порядок, - я по-няла кто ты. Ты обыкновенный бегемот! ты - гипотам! - ладошкой стряхнула с юбки последние пылинки. - Насильник и тот дал две тысячи, чтобы молчала, от тебя же одни обещания.
... Она сокращала путь через сквер, через лужи, - в одну вляпа-лась по щиколотку, - она вовсе так и не думала, как только что объ-яснилась, - "ну ничего, пусть подумает!" - ну и оправдываться не собиралась, ей бы только успеть до закрытия. Успела... Покачнулась от холодка, пронзившего сердце, - пробежала первую полку, вторую, третью, и то, что громоздилось под потолком, задержалась среди коробок в глубине служебного прохода, вернулась, беспомощно огляделась во-круг, - касса, пишущие машинки, телефоны, на стенах календари...
- Девочки! - обреченно вскрикнула она, - вы меня не помните? Я опоздала?
Слева, из тишины, выдвинулся голубенький, крупным белым горошком, халат с очень спокойным голосом:
- Да нет, помним, он вас ждет.
На полке, напротив, на уровне ее глаз... - нет-нет! - с полки напротив, - ах! да важно ли это, откуда и куда? - спланировал на стекло прилавка - ранец (и как она его только не заметила!), - пря-моугольный, желтый и зеленый, пахнущий свежими яблоками, в нем три отделения, одна, из двух половинок, пластмассовая ручка и две, изме-няющиеся по длине, лямки, чтобы по ширине плеч и на вырост, класса до третьего. Справа, молоденькая, подошла, и словно услышала ее мысли.
- Через год ничего не останется, как на огне сгорит, - она аккуратненько закрепляла семечки между зубов, щелкала, шелуху сплевы-вала в кулечек из газеты, - у меня тоже пойдет. Я ему что попроще, отечественное, при нашей-то зарплате.
Она явно завидовала, и Алла загордилась, чувствуя как краснеет; пожилая продавщица нажала на язычки замков, откинула верх, обнажая две и пропев одной молнией до конца и обратно. Прелесть! Отделения были заполнены доверху.
- Как в прошлый раз уложили, - продавщица развернула лежащий сверху листочек, - и товарный чек выписан. Здесь и тетради, и книги, и краски, - она протиснула ладонь вовнутрь, отчего ранцевый животик вздулся и болезненно наморщился.
- Ой! Не надо! - испуганно и радостно остановила ее Алла, - я все помню, лучше чего-нибудь еще добавить! - На дне ее пакета лежала сумма превышающая чек чуть ли не в три раза.
- Можно, - согласилась продавщица, - возьмите фломастеры, дети, они знаете любят мазюкать.
"Мазюкать" в устах пожилой женщины прямо-таки раззадорило Аллу, - Женечка действительно любил "мазюкать, - она перегибалась через прилавок, щурилась, указывая пальцем на желаемый предмет, и тот сра-зу же исчезал в новом пакете (ранец давно уж переполнился!), она как бы проделывала действия обратные продавщице: мысленно выуживала их на свет от настольной лампы, и как бы впервые видя их отраженными в карих Женечкиных зеркалах, - продавщица еще успевала жать на клавиши калькулятора, а молоденькая мешала так, мешала сяк, пока не ковырну-ла ноготком светоотражающую пластинку на бочке ранца.
- А это зачем?
- Ночью, когда улицу переходят, чтобы фары отсвечивали, для безопасности, - пояснила пожилая.
- Ну вот еще, - молодая нервно вильнула бедром, - что это за родители, у которых дети ночью по шоссе в таких портфелях шляются, - и положила сверху на пакет большой, черный... дырокол.
- Да вы что! - не выдержала кассирша в аквариуме выше поясницы, подтягивая фигурку и лицо к свободно прослушиваемому общему про-странству, - зачем дырокол-то? Он что у вас в министры идет что ли?
- Нет, - простодушно пояснила Алла кассирше, - но он уже умеет бегло читать и писать, - но той, что виляя бедрами направилась к заднему проходу выстелила "скатертью дорожку", - хотя и молчаливую, хотя и в спину, но о-очень выразительную, - но и тут же про нее за-была.
Увидев на блюдечке четыре пятисотенные, кассирша (она была очень мила!) две вернула, деланно округлила глазки, затем мечтательно их прикрыла.
- Спонсор объявился, да?
- Подфартило, - грустно улыбнулась Алла, - если можно, разме-няйте мелкими.
- Понимаю, - одобрительно кивнула кассирша.
Потом зачастило однообразное "потом": потом она прошла в сосед-нюю продуктовую дверь, кроме традиционных покупок сделала несколько (по случаю, ввиде исключения) дорогих ветчино - колбасных и экзоти-ческих: нектарин, киви, - об ананасе Женечка давно канючил, - потом села в автобус, потом вышла из него, потом в лифт на десятый этаж, потом из него, потом усеянная потом, с ударением на первом слоге и увешанная сумками, ввалилась в квартиру, где не потом, а - сейчас - орал на полную громкость телевизор, - отец плохо слышал, - он стоял посередине комнаты, к ней спиной, высохшим деревом, пугалом в безветренную погоду. Снизу, из под короткой штанины, на тапок, на ковер, притемняя ворс, стекала жидкая струйка, и пахло, пахло... мышами. Она разжала пальцы, обошла его, выключила телевизор в тот мо-мент, когда у худенького солдатика свалился с плеч ящик, - наверное в нем были снаряды - они не разорвались, - в противном случае кто бы смог это повторить, - на Кавказе снова началась война.
- Папа! - она обреченно и шепотом опустилась на диван, - ты обещал не смотреть про войну, а сам смотришь!..
Он повернулся не логично: через дальнее плечо, - взглядом белым и безумным, и выше, и мимо нее, и сквозь стену - что не предвещало ничего хорошего.
- Ты во всем виновата, ты!
Он шипел беззубым ртом, и когда не произносил слов - тоже.
- Без тебя, его бы на фронт не взяли, дали бронь!
- Ты сам знаешь! Он ушел добровольцем! - ну зачем? зачем? зачем же? она втягивалась в эту бесконечную, выматывающую нервы, дискус-сию.
- Из-за тебя! - трясущийся, он собирал силы для самого оскорби-тельного, но плюнул ей в лицо неожиданно, потому что впервые. - Из-за байстрюка твоего!
И она не железная, и она не могла больше сдерживаться.
- Папа! - закричала она, вскакивая и путаясь в движениях с ди-вана. - Он не байстрюк! Он твой внук! Потому что я твоя дочь!
Его взгляд яростно заметался по комнате и... вдруг, замер на ранце, принимая осмысленное выражение и цепляясь, - а вцепившись, подтянулся - ближе, ближе, и чтобы не упасть мелко засеменил ногами, теряя тапок по пути, - пригнулся, пригляделся, и ударил его вначале босой ногой, затем в тапке, который тут же отлетел в сторону, и еще раз без него. Он шипел, брызгал слюной, ожесточенно бил...
Но она уже взяла себя в руки.
- Не волнуйся, он к твоей пенсии не имеет никакого отношения.
Быстрым, незаметным движением достала с верхней полки шкафа ключ, открыла свою с сыном комнату, ранец поставила на стол, - при открывающейся двери он светофором должен был броситься в глаза, - закрыла, проходя мимо отца, примирительно сказала.
- Мой руки, ужинать будем.
Распахнула окно на кухне, высунулась насколько было возможным, крикнула в сторону трансформаторной будки, - за ней мальчишки играли в футбол:
- Женечка! Женечка-а!..
Он услышал; он бежал к ней весело размахивая руками.
Но что это?.. Кто-то поднимал кверху ее ноги, она обернулась, и с ужасом натолкнулась на белый, безумный взгляд отца, и почувствова-ла, как от следующего толчка исчезло из ее пальцев ощущение опоры.
- Папа, ты что?.. - прошептала она, и через мгновение увидела себя летящей... по карему небосклону Женечкиных глаз.
Она хотела осторожно спланировать рядом, но не успела расправить крылья.