Остановка

На шестичасовой автобус Иннокентий опоздал.

Спешил, как мог, собирая вещи, запихивая в сумку. Они не слушались хозяйской руки, комкались, вываливались наружу, словно издеваясь над ним. Несколько раз усталость и раздражение выталкивали его из номера на балкон, в глубокое кресло, которое успело стать любимым. Сидел, смотрел на покойное синее небо в пухе облаков, текучую воду узкой реки, слушал птичью трескотню, успокаивался…

Наконец, ему удалось освободиться от цепкого захвата тишины. Оборвал цепи, приковавшие к этому месту краткого отдыха. И выскочил из корпуса. Бросил прощальный взор на колонны, башенки и стеклянные стены зимнего сада. Проходя березовую аллею, последний раз вдохнул душистые пары, висящие влажными клубами.

Помахал рукой сонным охранникам на проходной. Осталось преодолеть пригорок с редким сосняком и полоску клеверного поля. Взобравшись на вершину холма, он увидел то, от чего сердце сжалось и заныло: желтый угловатый автобус отъехал от остановки и сворачивал на шоссе. Опоздал.

Ну, что ж, торопиться теперь не стоит. Он перевел дух и по узенькой тропинке, по мягкому клеверному ковру добрел до остановки. Оказывается, не он один опоздал. Здесь под бетонным козырьком на скамейке сидел коренастый мужчина с сумками. На его вспотевшем загорелом лице таяла досада.

- Когда следующий? - спросил Иннокентий.
- Теперь через час, - со вздохом ответил тот.

Вернуться в дом отдыха нельзя. Горничная, принявшая номер, сразу приступила к уборке. Придется ждать здесь. Иннокентий снял очки и тщательно протер платком.

С холма шариком скатилась полная женщина и тоже присоединилась к опоздавшим. Затем трусцой прибежали мама с девушкой. Энергично подошел веселый мужчина в мятом летнем костюме, лихо размахивая хрустящим полупустым пакетом.

Они смотрели на часы, вздыхали, ерзали на жестких брусъях скамейки, ворчали и скребли затылки. Наконец, веселый подытожил:

- Итак, братья славяне, имеем вынужденный простой. Тогда, может, скинемся? Я сбегаю. Здесь рядом.
- Кто про что, а вшивый про баню, - отозвалась женщина-шарик.

- Время отдыха нужно проводить с максимальной пользой, - поднял палец веселый. Потом повернулся к Иннокентию и выпалил: - Мужчина, на троих будешь?
- О чем вы, собственно?
- По стаканчику винца, чтоб напряжение снять. По-вашему, релаксация.

- В принципе, я не против, если кто третьим, конечно, согласится.
- Я по воскресеньям не пью, - отозвался загорелый, — завтра на работу.- Всем на работу. Как сказано, не думай о завтрашнем дне, он сам себя кормит. Сегодня нужно жить полной грудью.

- И это, по-вашему, называется жить? -встрепенулся загорелый. - Вы такой житухой всю Россию пропили. А что не пропили, то продали.

- Не надо нам инкриминировать инсинуации, мужчина! - неожиданно мягко ответил веселый философ. - Вас послушать, так только трезвенники и работают. А у нас, может, душа тонкая - она, может, родимая, от скорби горит и жидкого хочет. - Он оглядел коллектив опоздавших. - Вот, скажем, вы, мама девушки, и вы, дочка мамина, скажите своему народу, что еще делать, если глаз видит царящее в мире зло, а душа от этого страждет?- Ну, не напиваться же в конце-концов, - мягко ответила мать. - Есть же какие-то другие достойные вещи!

- А, может, лучше мир цветами украсить? - робко подала голос девушка, зарывшись лицом в букет пионов. - Я читала, что красота спасет мир.

- Ах, милые наши девчушки, - всплеснул руками веселый. - Все вы изволите в миражах витать, да мерцать. Покойника тоже цветами украшают, только он живым не становится. Где смысл?

- Мы без вашего смысла жизнь прожили, и ничего, - крутанула облупленным носом круглая женщина.
- Так только глупые дуры могут говорить, - возмутился загорелый. - Для нас смысл в работе! Мы строили великое будущее!..
- …А настроили бараки да казармы, - завершил фразу Иннокентий.
- Да если бы нам зарплату не задерживали по полгода, мы бы столько еще сделали!

- Как же, дождешься от этих казнокрадов зарплаты! Они ее в своих банках крутят, кровососы.
- А жилье где, я вас спрашиваю? Я пятнадцать лет на квартиру стою, и мне ее как своих ушей не видать.
- А криминал! Не страна, а какая-то преступная группировка.

- Спокойно, господа славяне, так у нас дела не пойдут, - решительно поднял руку веселый. - Сейчас могут начаться нежелательные диспуты. Я же по врожденному миролюбию души убедительно попрошу раскошелиться на средства мирного решения вопросов. Ну, что с нами, совками, поделать, если мы только в состоянии расширения сосудов становимся добрыми и великодушными.

По рукам пошла хрустящая полиэтиленовая сума. Каждый что-нибудь, да бросил в ее распахнутое нутро. Веселый схватил ее и побежал в ближайший магазинчик под названием «Что душе угодно».

Вернулся он так быстро, что даже его поведение обсудить не успели. Только молча с мыслями собрались - а он тут как тут. Кроме туго набитого пакета в его руках появился ящик, который он приспособил под стол заседаний.

- Скажу по-простому, - поднял пластмассовый стаканчик тостующий. - давайте несколько выпьем - это так сближает!..

Когда выпили «по первенькой» и закусили, народ стал преображаться. Познакомились. «После второй» народ размяк и сделал первые шаги к сближению: раскрыл сумки и достал «домашнее». Так на столе появились сало, яички, зелень, огурцы с помидорами, и даже пирожки.

- Был я здесь в гостях у одного крутого мужика, - кивнул Родион в сторону поселка с трехэтажными дворцами за высоким забором. - Представьте, у него все есть. Ну, все! А ему скучно. Все страны объездил, вина какие ни есть продегустировал, блюда мировой кухни перепробовал, машин целый гараж перебил… Женщины с него только деньги тянут, а любви не дают по причине ее в них отсутствия. Друзья предали и продали. Живет один и скучает. Вот я к нему и приезжал по душам поговорить. Верите ли, удалось мне этого царевича-несмеяна развеселить. Да еще и жизнелюбием поделиться.

Так он провожал меня, как руку себе отпиливал - с великой неохотой. Приходи, говорит, живи тут, я тебе мильён отстегну, только будь моим придворным шутом. А я чего? Могу хоть шутом, хоть клоуном, только чтоб человеку хорошо стало.

- Эх, Родя, насмешил! Шутом! Эк закрутил! - хлопала по плечу веселого философа его соседка Надя-шарик, розовая и широкая жестами.

- А ты, Надюшенька, еще не знаешь, на что способна! - Родион убедительно погладил ее рыжую кудрявую голову. - Если тебя немного раскрыть, как личность, ты у нас зацветешь аки маков цвет и за истиной потянешься, как за солнышком. Или вот, к примеру, посмотрите на маму Веру и ее дочурку Танечку - это же не раскрывшиеся бутоны любви. Это бриллианты души и духа! Да я готов умереть тут за вас, чтобы только вам немного лучше стало!

- Ну, умирать тебе, Родя, торопиться не стоит, - весомо пробасил загорелый Василий. ? Мы еще с тобой поработать должны всласть.
- Так я уже и не против, Вась, если, конечно, со смыслом. И для ради моего народа. Который я, как известно, люблю.

- А как же прослойка народа, которую я имею честь представлять? - поинтересовался интеллигент Иннокентий, слегка захмелевший. - Я имею ввиду, собственно, нас, людей умственного труда.

- Кеша, скажу тебе, как лучшему другу и человеку с безусловно тонкой душевной организацией, - Родион обнял его через стол заседаний длинной рукой. - За тебя я тоже много чего отдать готов. - И окинул всех удивительно трезвым взором.

- Так что, думаю, мы еще скажем свое слово соборной душе этой планеты.

- Соборная душа? Это что такое? - спросила мама Вера, похрустывая нежинским пупырчатым огурцом.

- Это по-научному такая душевная оболочка Земли, в которой, как в едином организме, существует мировая душа вселенского человека — Адама.

- Откуда вы это знаете? ? спросила подросток Танечка, неотрывно глядевшая на Родиона из-за пеонов.

- Ах, милое дитя, у меня за плечами годы и годы исканий. Такое узнавал, бывало, что ночные небеса звездочками трепетали вместе со мной. А от многих знаний, как известно, многие печали. Песенку помните? «Горечь го-оречь, вечный при-ивкус на губах твоих, о, Русь!» Но верно и другое: не познавший горечи и сладость не оценит.

Право же, хорошо им было!.. Тихий ароматный летний вечер окутывал землю. Слоистый туман парил над клеверным полем. Со стороны поселка доносились мирные звуки и аппетитные домашние запахи. Обычное бетонное сооружение из двух стен и крыши стало их домом. Уютным пристанищем.

Благодаря стараниям Родиона и его всеобъемлющей доброте они стали друзьями. Никто не вспомнил про автобус, который явно опаздывал. Им вдруг стало очень важно, что можно вот так сидеть с незнакомцами и чувствовать себя нужными, связанными узами дружбы, взаимной симпатии. Вино сделало свое дело, «развеселило сердца человеков» и отошло на второй план. Они говорили и не могли насытиться беседой, улыбались друг-другу, всем, всему…

Родион, как ни странно, стал абсолютно трезвым. Его веселое добродушие согревало всех и было абсолютно искренним. Он умел каждому сказать хорошее. Никто от него не услышал ни единого слова осуждения. Правда, иногда казалось, что он сдерживал себя: он знал гораздо больше, чем говорил. Да и глубина его души только слегка обозначилась под солнечными блестками, игравшими на поверхности, доступной для наблюдения окружающих.

- Дорогие мои, - сказал Родион, - если б вы посмотрели на себя моими глазами! Какие вы светлые и лучистые! До чего же я вас полюбил.

- Родя, родимый, - шмыгнул носом Кеша, - дай я тебя облобызаю. Классическим троекратным лобызанием…

- На себя посмотри, Иннокентий! Да ты же вылитый гений грандиозус. Вы все одни гении и все грандиозусы.

- Слушайте! А давайте, пойдем к нам на дачу, - предложила мама Вера под восторженные аплодисменты Танечки.

- Можно и ко мне, - солидно кивнул загорелый Василий. - У меня на фазенде, между прочим, отопление имеется. Так что не замерзнем.

- А у меня зато речка рядом с участком. Искупаться можно, - тряхнула рыжими кудряшками Надя-колобок.

- Я предлагаю вот что, - сказал Родион. - Мы будем ходить из дома в дом, пока не надоест. Чтобы никого не обидеть.

- А как же автобус? - пролепетал вдруг Иннокентий. - А как же работа…

На минуту наступила немая пауза. Все удивленно посмотрели на возмутителя покоя. Казалось, он сказал что-то страшное и неестественное.

О городской суете забыли начисто. Никому не хотелось возвращаться в шум, дым, нервотрепку. Люди глотнули из чистого источника любви. Людям это понравилось. На помощь другу пришел Родион:

- Автобус, Кеша, дело свое сделал. Своим опозданием он нас подружил. Когда его спишут, мы его тут на пьедестале поставим. В знак благодарности. А что касается работы, так при твоем-то могучем интеллекте ты будешь востребован всегда и везде. Впрочем, если хочешь, можешь уехать. Только имей ввиду: мы без тебя осиротеем…

- Дядя Кеша, оставайся, - тоненько пропела Таня.
- Мы тебя любим, - прошептала мама Вера, смутившись.

- Парень ты, Иннокентий, капитальный, - пробасил Василий. - Не бойся, я тебе, если хочешь, вот этими руками целый дом с мезонином поставлю. У меня тут друзья разные имеются. Мы тебя в главные инженеры определим. Ты у нас как сыр пошехонский в масле вологодском кататься будешь.

- Правда, Кешенька, как же мы без тебя? Ты нам как родной, - шмыгнула носом Надя, робко поглаживая Иннокентиево костлявое плечо.

- Все! Остаюсь! - грохнул Иннокентий в грудь кулачком и зацвел пунцовым маком.
- Ура! Ура-а-а! Ур-р-ра! - раздалось со всех сторон.

И они пошли в гости к Василию. В его теплый, солидный дом в соснах. Ужинали на веранде у мамы Веры и дочки Танечки. А купались в реке в гостях у Нади.
У костра, поздно ночью, заинтригованный Иннокентий решил попробовать разгадать тайну Родиона. И спросил его прямо, по-мужски:

- Родик, скажи, пожалуйста, дорогой, к чему ты пришел?
- Ко многому, Кеша. Что именно тебя волнует?
- Ты говорил, что искал истину. Ты ее нашел?
- В общих чертах...
- Так в чем смысл жизни?

- В стяжании Духа Святого. Всё.

Сказал он это негромко. Сказал он это просто. Сказал он это кратко. Но услышали все.

И не пришлось им спать в ту ночь. И от его слов, несущих свет, расступалась тьма ночи.

А люди… Они становились лучше.