"Грибною тропой" продолжение повести

Роман Деркаченко
"Грибною тропой" ...из старинного медицинского трактата. Ответственность вставшего первым прямо пропорциональна длительности сна остальных. В Тэле просыпаются , прислушиваясь прежде всего к физиологическим потребностям , затем к устоявшимся традициям и уж после к прочим желаниям и ощущениям. Профессор с пробуждением явно мешкал. Какая-то невыразимая тревога удерживала его от привычного режима. Что-то беспокоило , навязчиво маяча в сознании неясными ассоциациями. То самое пресловутое французское "Уже было" неотступно преследовало Гигоиша , не давая даже спокойно выбежать в туалет. Комната заметно остыла за ночь , и профессор , неуютно сутулясь и корчась , принялся одеваться. В сознании возник наглухо заваленный снегом дом , ослепляющее солнце , неестественная голубизна морозного неба. Профессор облачился в холодное тряпьё и вдел узловатые стопы в кривые ботинки-костомцы. Робенько прокравшись к двери , Гигоиш откинул доисторический крюк и оказался в леднике веранды , где громоздился привычный сугроб , насыпавшийся из пролома в потолке. Ёжась и кривясь со сна , в неудобных остывших хламидах , профессор вывалился на террасу , где утро уже осветило привычный разор и хаос. Сквозь наледь на стёклах ничего не было видно ,и лишь отворив со скрипом дверь-пропеллёрку , профессор едва не задохнулся нахлынувшим свежим воздухом. День приветствовал старика бодро и живо. Гигоиш , проваливаясь в свежие сугробы и заваливаясь в мягкий белый пух , ковылял к малому зданьицу , где надеялся получить то незамысловатое отдохновение и жалкие милостыни благодати , что сулит всем пожилым людям отслужившая парасимпатика. Холод стискивал непослушные пальцы Гигоиша , не давая полностью распростаться пред сортирной апертурой. Где-то снаружи забарабанил по звонкому стволу дятелок. Эхо разнесло дробь в морозном воздухе и профессор вдруг эффективно расслабился , с глубоким вздохом отдав дань природе. Зоишна во сне неистово всхрапнула и испугавшись собственного рыка , резко открыла глаза. Под кучей Гигоиша никого не было. Селицкая приподнялась на массивных локтевых суставах и осмотрела кучи Дрэмпа и Павликова. Оба посапывали и лишь Михалыч посвистывал , посипывал и подкряхтывал , напоминая мультипликационного мишку в берлоге , каким неизменно предстаёт в кинематографе этот самый коварнейший и подлый хищник. Зоишна при вылезании из своей постели принимала не менее семнадцати-двадцати различных выражений лица. Мимика разнилась и в зависимости от групп задействованных мышц и от интенсивности их сокращений. Физиономия выражала и лик помора , тягающего полную рыбой сеть , и совершающего акт полового насилия пожилого епископа , старающегося при этом придушить сопротивляющуюся жертву. В подобной физиономистической гамме Зоишна спустила ноги с кровати. Стылый пол немедленно принял артритные подии в свои ледянящие лапы , и Зоишна принялась судорожно искать смятые тапотки-самодавки. Лицо при этом было сравнимо с выражением неосторожного литейщика , спьяну ткнувшегося рукой в пылающий тигелец. Напялив на прелое тело стылую лохматину одежды , Зоишна враскачку с большой амплитудой пошла к двери. Не знающие Селицкую могли бы подумать , что пол под ней ходит ходуном как палуба военного катера. На лице при этом играло то выражение увлеченного виртуальным танковым боем мальчишки , то обозревающего горящий город варвара. Неловко вывалившись на холод веранды , Зоишна смутно представила Михалыча в обнаженном виде. Странно.. Ведь за все двадцать лет жизни с ним под одной крышей она никогда не видела его наготы. Вдвойне странно , что существование его наготы , как таковой , всегда отрицалось её сознанием априори. И уж втройне странно , что утреннее ощущение совершенно отчетливо рисовало вполне различимые картинки.. Зоишна сосредоточилась на пути в летнюю уборную , силясь отогнать неуместное видение. Зимняя свежесть утра задорно шибанула дачницу в лицо , заставив судорожно хватать морозный воздух , спастически шамкая тусклым ртом и тараща блеклые прорези глаз. Так , вероятно , ведёт себя парашютист-салажонок во время первого прыжка или тонущий в канализации алкаш. Чистота снега располагала к позитиву , суля дачникам некий духовный клининг и непреходящее чувство дива. Из туалета выглянул восторженный Гигоиш и залихвацки приветствовал свояченицу театральным взмахом руки и сипловатым возгласом  : "- Здоровеньки булы , хуторское девичество!" Совсем , видать , спятил пархатый. - подумала Селицкая , изображая сдержанную улыбку уборщицы мужского нужника. Дождавшись , пока Гигоиш достаточно отдалится от туалета , Зоишна перекатываясь и пыхтя , устремилась к заветному домику. Снег нахально забирался ей во все возможные складки и прорехи. В сознании неотступно преследовал образ растелешенного грибника со всеми патологоанатомическими признаками нехорошего. Откуда эти неуместные видения? Зоишна усердно на четвереньках достигла порога уборной и , буквально , царапаясь о стены и дверь , пыталась подняться на ноги. А над хутором вставало маленькое , но такое желанное среди январского великолепия золотое , ослепительное солнце. Дрэмпу нестерпимо хотелось есть. Голодные спазмы настойчиво сжимали её желчное нутро , взалкавшее утренней пищи всеми своими просветами. Светлане хотелось чего-то изысканного. В полудрёме она представляла яства , никогда не входившие в её незатейливый рацион , блюда неведомые и фантастические. Нет , это не пресловутые деликатесы из унифицированных гипермаркетов , не привозные пакетно-вакуумные куски для урбанистической постсоветской толпы. Нет.. Ей хотелось "Чего-то". А это "Чего-то" можно было раздобыть лишь на заповедных просторах глубоко-личных фантазий , приходящих обычно в предутренних сновидениях. Вот и сегодня в сладкой полудрёме Дрэмп , практически , уже видела на грубом деревянном вертеле массивную , пузырящуюся кипящим жиром и тканевыми соками , тушу... Кругом запахи костров и рубленной древесины.. В воздухе царят непередаваемые копчено-жгучие ноты.. Жаркий.. обезумевший в дрожащем ожидании расторможенный донельзя рассудок... Тело послушно , как никогда... Барабаны неустанно молотят свой дикий , монотонный ритм.. Кисловато-приторный дым носится подобно рваным тряпицам... Много лежащих людей... Много огня , шума , дыма... Каждый мускул в теле с нетерпением и трепетом готов ко всему... Тело ликует , дрожит и повинуется... Ноздри жадно выхватывают из воздуха пьянящие ноты жареного , сладковатого мяса... Никогда прежде не приходилось так голодать... Никогда больше не будет такой сумасшедшей возможности... По частям... По кускам... Горячее... С огня... Зубами... Непередаваемо... Неправдоподобно... Можно... Можно... Можно... "- Можно?" - кто-то стучится с веранды и Дрэмп вздрагивает , понимая , что проснулась. В комнату входит профессор с идиотской улыбкой на небритом кривом лице. "- Что ты , как идиот , лыбишься?" - хмуро спросила Дрэмп , начисто теряя ускользающие впечатления сна. "- Эх , Швейта Ровоамовна , и банька у нас сегодня! Я уже затопил! А завтракать-то будем?" Дрэмп нехотя , путаясь в неудобных тряпках , поднялась с кровати. Замотав на голове неимоверный узлотюрб , она смерила незадачливого супруга презрительным взглядом и направилась к двери. Профессор последовал за женой , семеня и спотыкаясь в разных женских сапогах-хромаках со сломанными каблуками для удобства. В душной комнате остался лишь посапывающий ком набросанной одежды , под коим подразумевался Михалыч - последний сопец Тэля.