Чтобы жить

Чтобы жить (или ИМР.Клиника)

- Ну что, братцы, в шахматишки, домино или в картишки перебросимся? - В очередной раз предложил "неугомонный". - Скучно же валяться целыми днями, давайте хоть в "тыщу" сыграем!
- А может, пивка накатим? Поднимем, так сказать, гемоглобинчик и лейкоцитики в крови, а то завтра на лучевой опять сожгут все запасы. Или по коньячку с кофеем! - Встрепенулся Коля-дальнобойщик из Курска.
- Тебе бы всё пивка да коньячка, - укорил его "профессор" - немолодой и малоразговорчивый врач-хирург со Ставрополья, совсем недавно перешедший в общении с соседями по палате на "ты", а то всё "вы, да вы", - кефир пей, да орехи грецкие ешь, вот и подымешь свои лейкоциты и гемоглобин. А шахматы, они мышление развивают, не дают мозгу застояться.
- А вы, мужики, чаёк заваривайте и пейте, как я вот. И жажду утоляет и от другого чего помогает. - Вошел в разговор, поглаживая мощной ладонью по фарфоровому заварному чайнику, гаишник из Воронежа, неделю назад поступивший в клинику, представившись всем тогда сразу, что он лейтенантом ГАИ. Все долгожители палаты тогда насторожились даже, как же, представитель закона в соседях будет, особенно напрягся молчаливый "горец", небольшого роста и весь растатуированный как картинная галерея, пальцем ткнуть некуда. Николай тогда даже реплику бросил:
- Ну, повезло! В одной палате с инспектором, думал, хоть здесь от гаишников отдохну, ан нет, жизнь опять по-своему повернула.
Но потом всё улеглось - "лейтенант" оказался нормальным малым.
- Эх, "профессор", кефир-то он только кишку расслабляет. А чаёк - чифирок, и вправду, можно заварить. Ты как, "горец", не против? Или, все-таки, по пивку? - Не унимался Коля. - А ты вот когда хирургом был, поди, не пивко, а спирт накатывал, перед тем как резать начинал. А, "профессор"?
- Другого разговора у него и нет. - Проворчал "профессор" и, встав с кровати, вышел из палаты.
- Мужики, что вы его все подтруниваете: "профессор- профессор", может ему это не нравится, он же нам в деды годится. Переживает он, что сюда попал. - Высказался молодой парень из Норильска.
- Нет, он, значит, переживает, а мы тут лежим себе и радуемся! Ну, ты Володька, сказал. Тебе он может и в деды годится, а нам - в отцы. Он, может быть, и хороший мужик, хотя сомнения есть маленькие на счет этого, может и хирург нормальный, но сильно переживательный какой-то! А как он уколов боится, видели, аж весь напрягается, ещё чуть и под потолок подпрыгнет, или в обморок упадёт. Надо же так, хирургом работает, скольких распластал, а уколов боится! Странно как-то! - Сказал Коля, в наступившей тишине. - А вообще-то все мы здесь одинаковые, все с одним и тем же лежим. Он-то хоть пожил, а у нас вот эта тема, под бо-о-ольшим вопросом! Сколько ещё выделено кому, неизвестно! Лежим тут уже по месяцу, а кто и больше, как кролики подопытные, обрыдло всё: и шахматы, и карты.
Клиника была институтом медицинской радиологии и находилась в городе Обнинске, имела несколько лечебных отделений, специализировавшихся на лечении разного вида онкологических заболеваний. Больные, разных национальностей и вероисповеданий, поступали сюда со всех краев и республик страны, обследовались и лечились по два - три месяца, потом разъезжались по домам. Затем, кто через полгода, а кто через год, опять приезжали для проверки на две-три недели или для продолжения лечения на два-три месяца. Разные люди, разные характеры, разные судьбы.

Месяцем раньше.

Его дважды готовили к операции: первый раз подготовка закончилась на выпитой мензурке с касторкой, потом что-то изменилось и операцию перенесли на другой день. Во второй раз молодая медсестра мило улыбалась и подбадривала его, нежно уговаривая его принять касторочку, мол, не бойся, всё будет хорошо, а потом с 'любовью в глазах' поставила укол, похожий на укус комара, обнадёжив его при этом, что и операция тоже будет не сложной - уснёшь-проснёшься, и всё будет опять нормально. И он ей дважды поверил, да и как было не поверить такой сероглазой милашке; и дважды возвращаясь в палату, он ложился на уже надоевшую кровать и продолжал чтение очень интересной книги "Щит и Меч". Первый раз она была прочитана им ещё до того как сняли фильм, а сейчас читалась с ещё большим интересом и герои книги представали перед глазами как в фильме - полной картинкой. Читалась книга легко, а слова в строчках стояли стройно как солдаты. Но через какое-то время буквы в тексте стали совершать медленные колебания, наклоняясь то вправо, то влево и раздваиваясь при этом, а затем и вовсе начали приплясывать и превращаться в беспорядочные кривые и полуокружности, после чего они дружно устроили хаотичное движение по страницам книги: глаза следили за бегающими буквами, а мозг не успевал составить из них слова, становилось весело и, вроде даже как в порядке вещей появилась какая-то лёгкость, глаза сами закрывались от тяжести век, хотелось спать. В чуть смазанной картинке он ещё увидел, как в палату вплыли две красивые улыбающиеся медсестры, похожие на ангелов, а между ними покачивалась белая каталка.
Его штормило от введённого препарата, мысли тормозились и, казалось, что он чувствует их тяжесть, а тело отказывалось слушаться. В последнем усилии и желании не показать слабость перед этими двумя чудными созданиями он постарался спокойно раздеться и, что-то говоря им, водрузил своё становящееся непослушным тело на каталку. Ощущение невесомости разлилось по всем частичкам тела, мыслей не стало - наступило простое и приятное наслаждение свободой и лёгкостью. Последнее, что зафиксировал его мозг - были люди в серых халатах и масках, большой круглый светильник, с яркими лампами. Лампы начали медленно вращаться, быстро ускоряя вращения, слились в одно яркое пятно, а дальше была темнота, провал.
Выход из ниоткуда был сложным, сознание медленно просыпалось: тяжелые веки, чуть приоткрывшись, закрывались вновь - он опять впадал в сон. Сколько времени это продолжалось неизвестно, но мозг постепенно начал фиксировать эти кратковременные пробуждения. Очнувшись в очередной раз, он уже дольше не впадал в сонное состояние и мог немного осмотреться. Одиночная палата, слегка освещаемая настенным плафоном дежурного света, сзади - зашторенное окно с ночью, две двери впереди - одна для выхода из палаты, вторая возможно в туалетную комнату, две кнопки на стене слева, красная и зелёная, небольшой столик справа, над ним две трубки, видимо для подачи кислорода? Ощущения времени не было, была сухость во рту, тяжесть в голове и чувство подавленности, да неприятное жжение в области живота. Откинув простынь и приподняв в несколько слоёв сложенную белую марлю с красными пятнами, он увидел длинный, уходящий от груди вниз операционный шов смазанный йодом, с запёкшимися каплями крови, ершом торчащими нитками и как-то просто, без испуга, с грустью подумал: 'Всё. Значит, селезёнку вырезали. Процесс пошёл. И что же теперь дальше?' В голове что-то щёлкнуло, и он стал слышать происходящее вокруг. За окном посвистывала метель, шелестя и постукивая снежинками по стеклу, за стенкой слышались негромкие стоны, в углу гудела вентиляционная решётка. Он вдруг ощутил себя потерянным и одиноким в этом мире, в этом незнакомом городе, в тысячах километрах от дома. Гнетущее чувство заполнило его внутреннее пространство и ему стало жаль себя, свои семнадцать лет жизни, которые как-то сразу пронеслись в один миг перед глазами и стали какими-то далёкими - далёкими. И всё, что было там, за чертой вчерашнего дня, стало далёким и ушло в прошлое, а впереди - неизвестность, как вот этот полуосвещённый серый потолок. От этих мыслей ему показалось, что в палате стало прохладней, а может это зимняя ночь за зашторенным окном воем вьюги навевала тоску. Ночь длинна, а мысли ещё длиннее. И ему, молодому ещё парню вчера, сегодня жизнь показалась такой короткой и одинокой, мысли цеплялись одна за другую, и каждая ставила свои вопросы, на которые у него не было ответов.
Из медперсонала к нему никто не приходил, лежать на спине надоело, и он решил встать. Это стоило больших усилий и вскоре ноги ощутили холодный пол, держась за стенку и придерживая одной рукой марлю, прикрывающую шов, он медленно добрёл до двери и выглянул в полуосвещённый коридор - пусто; вторая дверь, как и думал, оказалась в туалетную комнату.
Вернувшись к кровати, он пожалел о том, что так опрометчиво слез с неё, она была высокая и вернуться на неё, в лежачее положение, было гораздо сложнее, чем её покинуть. После нескольких попыток, опасаясь за швы, ему всё-таки это удалось, уставший и в холодном поту он лежал потом некоторое время, учащённо дыша и слыша в тишине ночи быстрое туканье своего сердца. После нескольких дыхательных упражнений сердцебиение успокоилось, минутные страхи и волнения прошли, пришло понимание реальности: "Операция позади, значит, всё будет нормально, дня через два выпишут в отделение. Интересно, как там меня встретят "друзья - славяне".
В памяти начали всплывать обрывки событий, происходивших перед операцией: люди в халатах, быстро вращающиеся яркие лампы светильника вверху, превратившиеся в одно яркое круглое пятно, потом темнота... И, что-то ещё он видел потом, вот только что видел? Не помнил. Какое-то воспоминание крутилось в голове, но не зацеплялось. Он ещё долго лежал и смотрел в потолок, думал уже и о прошлом, а больше о своем неизвестном будущем и, как-то, незаметно, само собой подкралась дремота, глаза сами закрылись и он уснул.
Рано утром его разбудила врач, делавшая операцию и, узнав о его самовольном вставании и хождении в туалет долго ругалась и обещала поставить укол снотворного, что бы "такие шустрые" спали неделю и не самовольничали. Но, что для него значили эти "угрозы", просмотревшему за эту ночь всю свою прошлую жизнь и вновь обретшему новую, которую ему предстоит ещё строить. Где-то он читал, что иногда с человеком происходит такое событие, которое в раз переворачивает его представление о жизни, вносит коррективы в его мировоззрение и понимание смысла, хода и ритма жизни. И это происходит, возможно, у каждого.
Потом были капельницы - сон - бодрствование, опять капельницы и сон. В очередной раз выйдя из забытья, он вернулся в то воспоминание или видение, которое было спрятано где-то глубоко в его подсознании - это было какое-то движение в зыбком тумане, белый потолок и белые стены коридора, потом длинная галерея со стеклянными витражами вместо стен, каталка с человеком, укрытым по подбородок белой простынёй с красным пятнышком посредине, и в этом бледном человеке с длинными, влажными волосами, он видел себя. Да - себя, а рядом с каталкой шли трое, похожие на соседа по палате и двух девушек из отделения. Это видение было мимолётным, быстро промелькнуло, почти мгновенно, но мозг сохранил его. Точно, это был он. Но как он мог видеть себя со стороны, как? Или, может быть, это была его душа и она сопровождала и наблюдала за своим телом и раздумывала или ждала указания свыше уйти или войти назад и продолжить жизнь. А может, это был просто сон. Потом были капельницы - сон - бодрствование, опять капельницы и сон.
На четвёртый день его перевели в 'своё' отделение, где встретили как родного человека: так бывает, когда люди лежат в больнице по несколько месяцев, то начинают понимать друг друга с полувзгляда, с полуслова и тогда больничная палата становится их 'вторым домом'.
По выходным к некоторым приезжали родственники с передачами, вот и сосед по палате, тридцатипятилетний Николай, после свидания с тётей, принёс две большие коробки с продуктами, освободил их от содержимого и выставил, с радостной улыбкой, на тумбочку бутылку армянского коньяка, конфеты, апельсины и пару колясок колбасы:
- Живём, Володька, праздник сегодня - День Конституции, вот моя тётка привезла тут кое-чего, сейчас отпразднуем, а на ужин не пойдем. Смотри, тут кроме колбасы ещё и курица имеется, и огурчики солёные. Живём, браток! Давай вначале по пятьдесят для поднятия тонуса! А соседям оставим, потом примут, хотя я думаю "профессор" в трансе, а потому пить не будет, а остальные, шут их знает. Давай, будь здрав, малый! За операцию и швы не боись, на фронте наши отцы спиртом залечивали раны, знаешь какие? У-у-у! И у тебя быстрее заживет, как на кошке, от коньячку, глядишь, прямо завтра швы и снимут.
Коньяк был крепок, но приятен на вкус и первая стопка немного взволновала мозг, вторая прошлась горячим огнём по телу и поставила всё на свои места.
После операции прошло всего семь дней, но он почему-то сразу почувствовал, что коньяк не должен ему навредить. Потом им стало веселей и, они долго ходили по отделению: играли в карты и шахматы с другими больными, рассказывали анекдоты. Праздник Дня Конституции удался!
Утром он решил начать новую жизнь. Чтобы жить!
1974г.