БЕЛЫЙ АЛЬБОМ (МИСТИКО_ФИЛОСОФСКИЙ РАССКАЗ)

Послание

Я просыпаюсь от шума ветра за приоткрытым окном. Возле моей кровати стоит брат. Над головой – сумрачный нимб. В руках – Белый альбом.
- Саша... - говорю я, и все мои слова застревают в горле.
Молчит, улыбается. В глазах – бесконечная доброта и сочувствие.
Собрав всю волю, спрашиваю:
- Как ты т а м, Саша?
Вместо ответа брат протягивает мне Белый альбом. Я хочу взять его, но вдруг на его белой обложке вспыхивают, пламенеют слова, выложенные огненными гиацинтами:

BE AT LESO


Исчезновение

С этого все и началось. Послание брата «Прибудь на Лезо» посетившего меня из иного мира, жгло мой мозг неразрешимой загадкой. Но напрасно искал я это место на небесных и географических картах. Ни звезды, ни земли под названием Leso я так и не нашел.
И тогда я придумал остров.
Осенило меня ночью. Я соскочил с кровати. И на обложке книги «Герой нашего времени», которую читал перед сном, быстро начертил карандашом карту острова. Изгибы его берега моментально увлекли мое воображение, перенесли его на клочок земли, затерянный в океане. Я нанес на карту названия: бухта Надежды, Перевал Тишины, Священная Скала... Светало, когда в правом нижнем углу карты, я написал ,,Остров Leso”, рухнул в постель и тотчас заснул.
С тех пор я стал жить в мире, не имеющим ничего общего с так называемой действительностью. В школе, где царила палочная дисциплина, дела мои шли неважно. Я запустил учебу. Стал груб, раздражителен. Моими друзьями становились ребята далеко не примерного поведения. Начались проработки на педагогических советах. Я вел себя вызывающе. Но моя ухмылка скорее походила на оскал загнанного под красные флажки волчонка. Вдобавок я попал в поле зрения ордена Щита и Меча, чертоги которого возвышались серой громадой на городской площади. Меченосцам не нравилось мое увлечение роком, не нравились книги, которые я читал. Несколько раз меня допрашивали. Не желали мне верить, старались меня ошарашить, обращались со мной, как с преступником. Так появилось на свет Чудовище, обитавшее в океане, которое прилагало все усилия, чтобы глумиться над моей мечтой и разрушать ее снова и снова.
Но как-то раз в бухте Надежда бросила якорь каравелла Христофора Колумба Santa Maria, сумевшая обойти рифы и рогатки Чудовища, и доставить на остров первых поселян. И как только там появились люди – случилось чудо: остров сам по себе, вопреки чудовищам, приобрел отдельное самостоятельное существование! Так что к тому времени, когда я решил написать его красками на холсте, я уже верил в него как в реальный образ, запечатленный в точке вселенной навсегда.
Оставалось перенести его на небеса. Вот когда мне пригодились уроки живописи, полученные в художественной школе, которую я посещал в детстве!
Я загрунтовал холст, совсем небольшой. На удивление белый грунт лег хорошо, нигде не повело, не потрескалось. С биением сердца я взял угольную палочку и, кроша уголь, четкими точными линиями нарисовал контуры острова... Потом я смешивал краски и окунал кисти и никогда еще так пронзительно не чувствовал себя магом, когда из-под моей тонкой кисти возникал какой-нибудь кораблик, или дельфин, выпрыгнувший из синей воды залива. Короче, не бог весть, какая получалась работка, но эта картинка содержала почти все, что нравилось мне в жизни: море, облака, залив и лодки островитян, занимающихся рыбной ловлей, и еще множество чудесных вещей, которыми я наслаждался, творя новый мир. Но в самой середине картины плыл к острову катер. И мне оставалось нанести несколько последних мазков, когда вдруг в глубокое пение синей краски вторгся голос незваной гостьи:
-...Как? Вы ничего не знаете? Заперся в радиоузле. Врубил рок. И стал призывать... Да, да, вот именно... К самому настоящему бунту...
Пауза. Шелест бумаг.
- Вот, что он говорил... Не знаю как вы, ребята, а я лично сегодня собираюсь веселиться, пока этот вонючий сарай не рассыплется в труху. Вы понимаете, чем это пахнет? А когда выбили дверь радиоузла, чтобы прекратить это безобразие, ваш сын исчез. Да, да, да. Самым невероятным образом. Теперь этим инцидентом заинтересовались ну, сами понимаете, кто, а вы до сих пор не знаете. Немудрено. Он и дома-то, наверное, не бывает. Где он пропадает? Вот где он сейчас?
- В своей комнате, - услышал я (голос мамы). – Иван, к тебе пришли. Пожалуйста, выйди...
- Сейчас,– говорю я, радуясь, что дверь заперта, и я успел завершить картину.
И вот уже в дверь стучит отчим – слабо, но кулаком.
- Иван! В чем дело? Открой. Пришла инспектор...
Я поворачиваю ключ в двери, но вдруг ощущаю усталость и нечто вроде омерзения от всей этой маяты. Самое время положить моим мукам конец! И я возвращаюсь к картине.
Этот китайский рецепт я вычитал в древней книге ,,И цзин”, которую нашел в библиотеке, где работает моя мама. Правда, мне пришлось долго и усердно тренироваться, пока я не научился становиться невидимым.
Вспомнив рецепт китайских мудрецов, я отрешаюсь от действительности. Потом произношу молитву, задерживаю дыхание и... вхожу внутрь моей картины прямо на палубу катера, летящего к острову. Некоторое время еще можно видеть, как мой корабль несется по волнам в чистом тумане острова Leso, затем туман улетучиваться, а вместе с ним – вся картина, а вместе с ней и – я...
Чудовище замирает в крайнем замешательстве.

Остров Leso

И пока оно не могло меня снова заметить, я даю своему телу исчезнуть в каюте катера и продолжаю странствие внутри корабля.
У моего катера изящный корпус, который приводится в движение двумя моторами в 15 и 75 лошадиных сил, так что даже в шторм он может без труда развивать 15 -16 узлов в час. На его корме золотыми буквами написано «Елена» - в честь девушки, которую я люблю. И он так красив, что среди лодок островитян кажется каким-то высшим существом. В открытый иллюминатор льется свежее утреннее дыхание океана. На полке – книги. Их немного, но все они настоящие, как помощь друга в трудную минуту.
- Вот я и дома, - говорю я.
И радость, тихая, вкрадчивая, захлестывающая исподволь, как морской прилив, заполняет мое сердце.
Но я не праздный путешественник! Затерянный в океане, напрочь оторванный от Земли, остров нуждается в живительной связи извне, без которой он перестал бы развиваться и неизбежно погиб. Эту связь острова с Землей и осуществляет экипаж моего катера: Лена, моя подруга и помощница, и Соленый Пес, мой верный волк. На остров мы доставляем почту с Земли, а на Землю – Великие творения Духа, создаваемые островитянами, которых я называю «яркими созданиями», позаимствовав этот термин у Эдгара По.
Выполнить эту работу мне помогает сегодня Соленый Пес.
Я бросаю якорь и спускаю на воду лодку. Соленый Пес приносит мне брезентовый мешок, набитый письмами, и мы садимся в лодку. Я поднимаю парус. Попутный ветер быстро пригоняет нас в опоясанную скалами бухту к северу от маяка.
На берегу нас встречают жители острова Leso. Среди них, Михаил Лермонтов. Загорелый, коротко остриженный, в белой простреленной рубашке, отстиранной в море, он крепко жмет мою руку и вручает мне рукопись своего нового романа «Пришелец». Тут и Всеволод Гаршин. С венцом на голове, похожий лицом на пророка, апостола, мученика. Как всегда, он крепко прижимает к груди Красный Цветок, который не отпускает ни днем, ни ночью. И будьте спокойны, зло, которое, источает этот Цветок, никогда не просочится в мир. Мне хочется сказать Лермонтову и Гаршину много теплых слов, но вдруг среди нас появляется Христофор Колумб. В его руках прекрасная модель парусного судна.
- Вот, смастерил на досуге, - смущаясь, говорит он и поясняет, что это Santa Maria, точная копия его флагманского корабля, неизвестная миру, которую он хотел бы подарить всем детям мира.
И я принимаю каравеллу.
- Отдать швартов! – улыбается Гаршин, в его прекрасных печальных глазах мелькает надежда.
И тотчас белокрылый корабль оживает в моих руках, его паруса наполняет ветер, и, ожив, он рвется в небо, как если бы вихрь, внезапный шквал подхватил его, понес, бросил в гору, с горы, в пучину... И ничего не остается, как рубить канаты собственной души, чтобы шагнуть в неизвестность...
Я плыл сквозь шторм, мечтой томимый:
Наяды взор, античный лик,
Влекомый им неодолимо,
Я славу Греции постиг
И грозное величье Рима, -
звучит глуховатый голос. Оборачиваюсь: Эдгар По! На его бледном лице следы побоев, так и незалеченных временем. Поклонившись, он отдает мне свою поэму “Третье небо”. Она о том, что он видел и чувствовал, посетив сферу Высшего и Абсолютного Знания, где, по его словам, он избавился от многих противоречий, которые его так терзали, заставляли мучиться на земле. И я тепло благодарю этого тонкого гения, умеющего разговаривать со звездами.
Подходят два монаха. Кланяются. Светлые русские лица, обрамленные бородками клинышком. В чистых, по-детски наивных глазах лучики, как у святых. Радостно сообщают, что принесли икону «Троица», написанную преподобным Андреем Рублевым...
Я немного растерян. Прикоснуться к «Троице», словно сотканной из солнечных лучей, у меня не хватает духа...
- Ubi caritas et amor, Deus ibi est! Там, где есть любовь, там есть Бог, - доносится до меня приветливый голос отца Павла Флоренского, философа и мученика. - Смело несите «Троицу» на катер. Мир, как никогда, нуждается в такой святыне...
В черной рясе, с длинными, расчесанными на прямой ряд, волосами, ликом похожий на Христа, он стоит рядом с Платоном и улыбается мне своей доброй улыбкой.
И с благословления отца Павла я принимаю икону, льющую в мир свое тишайшее излучение. А потом еще ряд творений, которые принесли на берег поэты, живописцы и музыканты, живущие на острове: «Триумф красных бабочек» Питера Брейгеля, концерт №1 ля минор Баха, новый роман Федора Достоевского “Паук”, альбом Джона Леннона “Ирреволюция”, записанный при участии Бетховена, и другие дары ярких созданий в Золотой Фонд Человечества. Благодарю творцов и, поклонившись, прошу у них прощения за свою дерзость. За то, что нарушил их покой. Они обещают молиться за меня.
Далее мой путь лежит к храму, где меня ждет его настоятель, отец Лука, врач и художник. Он мой духовный наставник. И мои беседы с ним стали традицией, когда я посещаю остров. Соленый Пес остается на берегу охранять бесценные творения, а я продолжаю странствие по острову.
Путь к храму тернист и не близок. Нужно вздыматься от подошвы Священной Скалы к ее плоской вершине, раскрытой точно ладонь. Именно на ней вознеслась воплощенная в камне молитва Богу. Каменистая тропа убегает вверх, петляя среди скал и кустарников. Ремни тяжелого мешка с письмами режут мне плечи. Пот льет с меня градом. И сердце бьет о грудную клетку так тяжело, часто, что вот-вот лопнет от перенапряжения. Вдруг – как будто в благодарность за труд восхождения - скальная чаша, полная родниковой, словно крещенской воды!
Пересохшими губами я припадаю к чаше, и сразу, будто давно ждала этого случая, открывается красота острова, который предстает передо мной во всем своем великолепии, такой веселый, такой волшебно-светящийся при солнечном дне, что я только вздыхаю...
Все здесь дышит тайной!
И своды скал,
моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, облака...
И все вне разумения. Как Дао, или как царствие небесное. Но это ни то, и не другое. Остров - это скорее предчувствие. Предчувствие целостности мира. А это невозможно передать словами или к чему-то приговорить. И я просто всматриваюсь, вслушиваюсь. Потому что суть острова трепещет и светится в каждом жестком листке незнакомых мне деревьев с темно-зелеными плодами, в каждом сантиметре старой, каменной стены храма, перед которой можно стоять часами, открывая в ее трещинах и выбоинах целые миры. Остров сам как невидимый храм, а вовсе не иной мир, с которым здесь, на земле, нет никакой связи.
Но не каждый способен проникнуть на остров. И то сказать! Сколько людей, думающих о душе, отрывалось от земли, чтобы сорваться вниз, в пропасть, откуда выбивались языки пламени и Чудовище, радуясь и скаля клыки, пожирало их. Одни захлебнулись от тоски в домах мещан, других убила нищета, уделом третьих стала чужбина, где они скорехонько умерли от ностальгии по какой-то далекой родине. И их имена давным-давно стерлись на дешевых деревянных крестах.
Но те из них, кто, обливаясь слезами, на ощупь, достигли острова, обрели, наконец, покой и волю. Здесь, в таинственных темных долинах на берегах студеных ручьев, каждый из них жил в соответствии со своей сущностью. С чистой, как у ребенка, душой. В то время как на Земле миллиарды людей, подчиненные власти Чудовища, делали все, чтобы себя расколоть, уничтожить и превратить в живых мертвецов, не помнящих себя.
Жители острова верили, что Чудовище можно победить.
-Только людям нужно изменить свою душу, - говорит отец Лука, отложив письма с земли. – Как изменилась вода в вино в Кане Галилейской. Это доказал Иисус Христос. Но вместо Хлеба Жизни люди выбрали хлеб земной. С тех пор власть Чудовища над людьми стала безграничной...
Отец Лука вздыхает. И я вижу по выражению его лица, как расстроили его картины катастрофы человеческой души.
- Однако настало время выбирать что-либо одно, - продолжает он, помолчав. - Или рабство духа и смерть, или – Дух. И это единственный путь к спасению. Ты спрашиваешь, трудна ли такая перемена? – читает он мои невеселые мысли. - Очень трудна... Но не печалься, - и в грустном голосе отца Луки звучат веселые нотки. - Люди всегда умели делать это. Славные великаны святости и духа: праотцы, пророки, апостолы, тысячи простых людей, мучеников и мучениц за Христа, величайших подвижников иноков, сонмы неизвестных святых в миру жили по законам своей божественной сущности, раз и навсегда исключив саму возможность попадать под власть Чудовища. Только нужно набраться храбрости и уметь сказать: “Руки прочь от меня! ” Не делать зла. И не грешить...
Но если быть честным до конца, то не ради острова я посещаю Leso. А ради самого себя. И тем больше нужда в острове, чем чаще я нахожу там спасение от Чудовища. Это вроде кун-фу, защитные (а нередко и наступательные) приемы, с помощью которых я обороняюсь от монстра, который постоянно мне угрожает. А как еще-то защищаться?
День и ночь корабли слуг Чудовища охотятся за моим катером, бороздя океан по разным направлениям. Они, точно бесы, искушают, провоцируют, стремясь потопить тебя в бездне безответных вопросов. Но каждый раз мы уходим от погони. Риск пьянит нас, как шквалистый ветер, а работа, которую мы выполняем, дает нам такое напряженное ощущение жизни, которого мы не испытывали никогда ни до того, ни после.
Но счастье не бывает долгим. Однажды Чудовище, ненавидящее остров, повелело своим головорезам покончить с «этой горсткой сумасшедших, которые бьют по основам основ нашего существования», как писали журналисты, - и завладеть Белым альбомом, несущим Срочное Послание Человечеству.
Островитяне, слабые как растения, дрались не на жизнь, а на смерть. Но силы были далеко неравные. И остров был захвачен черной пехотой Чудовища. Это случилось в тот день, когда меня в очередной раз препроводили в мрачные чертоги ордена Меча и Щита.
Следователь, до изнурения вежливый, прилизанный тип, вдруг сбросил маску сочувствующего дяди, и я полетел со стула, получив прямой. Когда я поднялся, то было ощущение, что я что-то потерял. Без чего уже невозможно, казалось, существовать. Следователь понял, что стучать я не стану, и меня отпустили. Но ощущение какой-то потери не прошло. Будто что-то невозвратно разошлось, раскололось в душе. Я чувствовал себя расстроенной гитарой с безнадежно треснувшей декой. И эта трещина разрасталась и вширь, и вглубь, образуя пропасть. По одну ее сторону чернел затянутый в кожу демон-рокер и язвительно скалился над миром, точно так же, как над хаосом вообще всего мироздания и над самим собой; а по другую белел другой ангел - русский юноша.
Ангелы без конца пререкались, спорили, поносили друг друга. Иноземец кривлялся, настаивал послать все к чертям собачьим, купить мотоцикл и жить, чтобы ездить, а ездить, чтобы жить, а другой ангел сидел в траве под монастырской стеной и, склонив голову, бесконечно страдал от невозможности изменить мир и себя.
Я слушал спорящие голоса двух боровшихся демонов. И мне казалось, что я схожу с ума от противоречий. Чудовище праздновало победу. Подкормившись болью и страданием, оно набрало гигантскую силу и уже могло заставить плясать под свою дудку кого угодно. Вооруженное системами коммуникаций, радио и телевидением, оно в один миг - одновременно – превратило человечество в толпу. И людей-зомби на Земле стало еще больше.
Лишенные собственного сознания, тысячи людей вылились на площади городов. В центре толпы, изредка появлялось Чудовище, излучающее холод и ужас. Но люди не замечали его. Потому что оно было частью их существа. Оно было - внутри каждого из них, в теле, сознании, оно ими управляло, приветствуя все то, что творилось внизу, у его ног.
- Власть переходит в руки карнавального народа! – вопили с подачи Чудовища шоумены и под одобрительный рев многотысячной толпы призывали уничтожить Белый альбом перед включенными кинокамерами.
Но всемирной телевизионной трансляции второй голгофы не состоится!

Бой

Мы подошли к острову на восходе солнца. За длинной песчаной береговой полосой росли королевские пальмы. А дальше, будто чудесный цветок тропических скал, блистал куполами храм, где островитяне возносили безмолвные моления небесам. Бухту перегораживал риф, и сильный ветер разбивал об него волны, то и дело, открывая проход туда. На берегу не было ни души. Только Дот, огневая точка врага, похожий на акулу, хищно смотрел на бухту узкой амбразурой. Но и он молчал. Видимо охранники, упившись, крепко спали, уверенные в том, что после разгрома, который они здесь учинили, уже никто не осмелится войти в эти воды.
Но недаром на ободе моего штурвала выгравировано:

“Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться”.

Я развернул пушки и открыл огонь по доту. И вышиб зубы этой акуле, будто вылепленной из серого песка. А потом перенес огонь вглубь острова, к подошве скалы, где был пост, наспех построенный завоевателями из бамбука.
Стволы обеих пятидесятимиллиметровых пушек раскалились, а я все стрелял, стрелял, ощущая босыми ногами, как при каждом выстреле из орудий содрогается весь корпус катера. Шуму мы наделали много. Вся палуба была засыпана гильзами. И мы нагнали страху на эту сволочь, прежде чем я и Соленый Пес высадились на берег.
С моря нас прикрывала Елена.
Когда, достигнув суши, я невольно оглянулся на катер, он поблескивал на солнце, рассеивая туман. Лена стояла у пушек, ее светлые волосы и сильное тело будто излучала свой собственный золотистый свет. И я понял, что не умру. И точно сказочный герой, сжимая в руке двуручный меч, взлетел в небо...
Началась резня. На войне нельзя быть святым. Зло надо казнить – это необходимо. Я рубил черную пехоту Чудовища налево и направо, словно меч стал моей сущностью, продолжением моих рук. Мою спину надежно защищал Соленый Пес. Он вгрызался в глотки врагов диким зверем и обращал их в бегство. Мы дрались не только за Белый альбом, великое духовное творение человечества. Мы сводили счеты за всех невинно убитых, погубленных жестокими войнами, вызванными голодом и идеями, за всех людей, которые не превратили свое сердце в отстойник для дерьма, но предпочли предательству смерть. Пробиваясь к храму, мы теснили врагов к подножию скалы, а там они попадали под огонь пушек, из которых непрерывно била с катера Елена. Пост горел. Оказывается, боец человечества может сделать многое, если его сердце снедает единственное желание - разом уничтожить все и всякое зло, которое когда-либо и где-либо омрачало жизнь людям...
- Наверх! – приказал я себе.
Склон скалы глухо зарос проволокой кустарников, сквозь которые проступали деревца с ало-кровавыми ветвями, похожими на раскинутые руки. Казалось, что это распятия, обагренные кровью. Я хватался за кровавые плети рук, которые протягивали мне деревья, и карабкался вверх, обдирая колени о камни на осыпях, шуршащих сползающей с камнями глиной. Лакированные листья деревьев несметным воинством зеленых зеркал отражали стрелы солнечных лучей. Свистели, били в склон пули, выбивая каменную пыль. Плотный огонь сбивал золотистые нимбы пилигримов - цветов, восходящих по скале наверх, словно указывающих путь. Мои чувства были в таком водовороте, что я не удивился, когда вдруг увидел храм. Вооруженные автоматами, рослые морские пехотинцы Чудовища, открыли по нам огонь. Но и оскверненный храм остался воином стана Христова. Его намоленное пространство стало нашей надежной защитой. И бой с церберами был недолгим. Ничто не могло сравниться с полнотой того мгновения, когда я, теряя сознание от ран крепко прижал к своей окровавленной груди Белый альбом.
Вот он стоит в моей каюте, наполняя ее белым сиянием! И скоро, совсем скоро его Глубинные Мелодии Духа насытят воздух, сбросят вековое шаблонное мышление, дойдут до тех, кто воюет, и заставят их сложить оружие. И на Земле появится новая раса свободных, смеющихся людей.
- Эй, слышите, воздух уже колышется в сочном густом звуке Великого Ансамбля небесного воинства!..
- Выбивай дверь!
И физрук, выполняя приказ директора школы, бьет в дверь радиоузла своим кряжистым телом, точно осадным бревном.
- ЕЩЕ ОДИН КИРПИЧ В СТЕНЕ. Группа Пинк Флойд, - успеваю прокричать я в микрофон, прежде чем физрук, выбив дверь, обрушивается на жалкую школьную аппаратуру, и... просыпаюсь от собственного крика...
Все, что происходит дальше, мне кажется чудом. Я вижу, что я дома, а на моей верхней книжной полке стоит Белый альбом, его обложка сияет, отражая солнечный свет!
Некоторое время я лежу, не шевелясь, привыкая к моей комнате с морским пейзажем на стене, от которой отвык за лето. Как тихо! Только слышно, как за моим приоткрытым окном шелестит листва. Налетает порыв ветра, и деревья шумят, широко, печально, будто море. Я знаю – это брат приветствует меня с небес.

Стеклянная луковка

И Белый альбом раскрывает свои картонные крылья. Они слабые и маленькие по сравнению с черными крылами Чудовища. Но битва уже началась. И обратной дороги – вниз – нет.
Диск №1 с половинкой зеленого яблока на круглой этикетке ложится на вертушку. Адаптер плавно опускается на пластинку; вертясь под иглой, диск слегка поскрипывает, как парусник, выходящий из гавани погожим утром...

ДУХОМ ОКРЕПНЕМ В БОРЬБЕ -

где-то голосит репродуктор, но в следующее мгновение из глубоких глубин океана восстает и взмывает ввысь белокрылый корабль с наполненными ветром парусами, и там, пойманный в небесах, обрывая канаты, неудержимо несется вниз с нарастающим звуком пикирующего самолета прямо в наш двор, на клумбу - с выложенным из красных гиацинтов посланием:
BE AT LESO!

По трапу, сотканному из солнечных лучей, сбегают четверо парней, и воздух вздрагивает от густого всплеска электрогитар:

BACK IN THE U.S.S.R... -

поют гости с неба, и эхо, отраженное от стен пятиэтажек, опоясывающих двор, втрое-вчетверо усиливает победоносный клич их голосов. И дома-коробки оживают. Разбуженный муравейник приникает к окнам. В одном из окон я вижу седую старуху, как лик судьбы. И днем, и ночью она сидит у окна и выплаканными глазами смотрит на дорогу. Два года назад в горячей точке, был убит ее единственный сын. Но она до сих пор продолжает ждать его. Ох, как страшна одинокая старость!

BACK IN THE U.S.S.R... -

вращается диск, и в другом окне дома напротив я вижу белую маску другой беды – пацана лет десяти с лицом старичка. Широко раскрытыми глазами Великан (такое у него прозвище) изумленно смотрит в небо, откуда, как ему кажется, плывет музыка. Вот серебряной паутиной врывается в золотую ткань биг-бита соло-гитара, рокочут, то приближаясь, то удаляясь, как гром, барабаны... Но этому мальчишке же никогда не пробежаться босиком по теплой после летней грозы земле. Потому что у него нет ног. Таким он родился в нашем городе, отравленном выбросами “почтового” завода, производящего радиоактивное топливо.

ЛЮДИ, РАСПАХНИТЕ ОКНА И ОМОЙТЕ ГЛАЗА СЛЕЗАМИ РЕБЕНКА! -

взлетев на вселенскую колокольню, бьют в набат юные боги, и мелодию их песни начинает вести громогласный хорал тысячного монастырского хора – оттуда, откуда звучат мертвые и, значит, бессмертные голоса. И раздавленные гигантски выросшими голосами певцов, затмевающими полнеба, рассыпаются на мелкие осколки режимы и государства, концлагеря и застенки диктаторов, мятежи и революции, боль и одиночество, омуты горечи и иллюзии, «почтовые» заводы и шлакоблочные добровольные тюрьмы, похожие на зубы дракона, вся бренность мира рассыпается, как горох. И только любовь остается жить. Навсегда, навеки-вечные, воцарившись на небосклоне калейдоскопически уходящих столетий...
- Благие мечты, – кривится внутренний демон. - Да кому, блин, нужно?
- Мне нужно! - кричит другой ангел - безумный юноша в поношенном хитоне.
Но вместо миллиона улыбок прозревших людей, вдруг видит неандертальские оскалы. Какие-то небритые, похмельные типы грозят мне из окон кулаками!
- Да пошли вы к... - посылаю я отпрысков, взращенных Чудовищем, куда подальше и прибавляю децибелов.
- Yes! – радостно скалится демон-панк. – Узнаю наших. Пыхнем?
- Нет, - качает головой другой ангел, с болью понимая все свое бессилие что-либо изменить в этих очерствевших душах. – Хочу праздника.
И в надежде смотрит на балкон своей небесной подруги.
- Прибавь еще децибелов, Ромео, - советует демон-панк.
Но звук и без того уже такой, что дребезжат стекла моих книжных полок, а балкон Лены по-прежнему пуст. И я перевожу взгляд на небо.
Там, в вышине, плывет сытое золотистое облако, похожее на цеппелин, и вдруг я вижу УЛЫБКУ. Это улыбается безногий Великан, видно, сообразив, откуда льется музыка. С изумлением я впервые вижу, как он улыбается, и сразу, становится все ясно, и словно тонны груза сваливаются с моей души.
- Ничего, парень, - бормочу я. – Все будет как надо. Все будет так, как мы захотим...
И показываю в окно Белый альбом, держа его, как птицу, раскинувшую крылья. И мальчишка, взглянув ввысь, радостно кивает мне головой и машет своими тонкими руками, будто хочет взлететь. И только тут до меня доходит: для кого, сам того не зная, я все это затеял! И не беда, если у Великана не окажется стереосистемы (живут-то они с матерью бедновато), - я подарю ему свой проигрыватель. Белый альбом нужно слушать на отличной аппаратуре.
Совершенно счастливый от принятого решения, я на радость изнывающему демону закуриваю болгарскую сигарету.
- Не косяк, конечно, но хоть что-то, а то уже уши в трубочку свернулись, - ворчит ангел-панк, усаживаясь на свой мотоцикл.
- Кто про что, а вшивый все про баню, - миролюбиво откликается другой ангел.
И мои демоны отлетают (надолго ли?).
А я стою в своей комнате у окна, выходящего на восток, и курю, подставляя лицо слепящему свету солнца.
Рок и никотин растворяются в крови. И мало-помалу душа моя освобождается. Меня не гложет Чудовище, не урезает Поэт, не изводит тоской по морю Капитан. Я никто. Кроме как юнец, неспособный дышать никаким счастьем и никаким страданьем, кроме счастья и страданья любви.
Звучит Glass Onion, стеклянная луковка. Джон Леннон поет:
I told you about Strawberry Fields.
You know the place where nothing is real.
Я рассказывал тебе о земляничных полянах,
Ты знаешь это место, где нет ничего настоящего...
Да, я знаю это место, Джон. Где, если смотреть через стеклянную луковку, то можно увидеть синюю бухту и стоящий на якоре белый катер, а дальше, в глубине острова, сияющие купола Храма Смысла и Гармонии среди живописных скал. А если вглядеться еще лучше, то можно увидеть горную тропу, а на тропе вторую мою половину, - смущенную, очарованную, чуточку хмельную,- которой дозволено бродить везде и всюду в поисках друзей и проводников на дороге ввысь.