Давайте просто посидим в тишине

Странная недвижимость. Расшатанные оконные ставни, ветхие обои, запылившийся человек в углу, которого давно не вытряхивали. От продолжительной неподвижности на изнанке его черепа начинают накапливаться странные паразиты. Некоторые особенно тяжелые особи спадают от собственной тяжести на поверхность мозга и проникают в самую сердцевину. Время множит их бесчисленно, отчего эти мелкие твари начинают проникать в глазное яблоко. Сначала одно, затем другое. Глаза, наполняясь паразитами, как корыта, приобретают сероватый оттенок грусти. Грусть кишит в глазах. Вот что он приобрел. Ужасная опухоль начинает обрастать, как мох, на каждом движении тела. Человек сам становится опухолью – он настолько срастается со стенами своего дома, что никакая сила не в состоянии его удалить. А затем он начинает пускать метастазы в членов своей семьи. И их придавливает, придавливает его тяжесть, пока они не выталкиваются прочь. Теперь он – полновластный хозяин своей утробы – пылящейся, грязной, неухоженной, но слишком уютной. И это опасно. Опасно, когда грязь и боль становятся уютными. Еще один шаг, и ты найдешь уютной смерть.
Потолки его комнат медленно покачивают хвостатыми петлями. Казалось, как будто вчера он купил упаковку мыла, и он совсем не собирался натирать им руки. Окна его жилища задернуты черными занавесками, жирные ткани их свисают вниз, как мертвая кожа. В углу напротив осыпается елка, сгорбленная и ненужная, наполовину лысая. Старуха, некогда юной пышногрудой девицей она дарила радость, но все округлости ее раздарены, все волосы измяты, все ее лучшее раздарено или выброшено. И теперь она и этот мерзкий человек остались вдвоем. С той новогодней ночи, когда ушла жена, прошло слишком много ночей. Ничто не изменилось. Даже нож никто не вынул из гниющей плоти. Дверь заперта изнутри плотно и надежно. Никто не пришел. Целый этаж принадлежит им –мужу и жене – этим трупам. Никто не слышал их скандалов, никто не подозревал, как они будут смердеть, когда губы затихнут, глаза погаснут, а некогда ласкавшие ладони безвольно обвиснут, словно в запоздалом примирении.
Дочь лежала чуть далее, у компьютерного столика, на котором стояла тарелочка, на котором еще лежал огрызок яблока. Кусок покрывшегося плесенью торта застрял у нее во рту. Тот самый кусок, который человек отрезал тем самым ножом. Дочь тогда беззаботно проскакала танцующей походкой, едва прикрыв за собой дверь. Второй раз за ней будет тянуться струйка крови. И она будет ползти. «Жуй! Жуй! Дожевала??» Крики оглушали эту ночь. Где-то за окном прогремел салют. Салют заглушал эти крики.
«Давайте просто посидим в тишине» - сказал он, сжав нож в дрожащей руке. «А ты заткнись, сука, первой! Я еще не все кончил…» - проорал он ей в ухо. «Думаешь, я прощу?? Мне тоже было с тобой херово, но я не изменял тебе!!!» - приводил он аргументы. «А ты знала и молчала, мелкая??» Что застило глаза? Он рванул вперед рукой, но нож был перехвачен и обращен против него.
Сейчас, когда я стою здесь, заткнув нос пальцами, и смотрю вокруг, мне кажется, что они и вправду любили друг друга. Протянув руку в резиновой перчатке ей между ребер (так интимно), я достаю изнутри миниатюрный кулончик в виде сердца. Раскрыв его, словно книгу, я вижу внутри его фотографию. А он там – в углу - неподвижен и грустен. На стене висит его фото с потемневшим отпечатком ее губ. «Заносите мешки» - сказал я. «Куда их?» - спросил напарник. «В мусорный бак.» - ответил я и добавил – «Жаль их. Зря он дернулся на меня тогда. Она и не говорила, что замужем, не нужно было приходить» «Ты ее хоть любил?» - спросил подельник. «Любил» - ответил я. И мы ушли. Заметав следы.