Бабушкино веретено

Черно - оранжевая бабочка, сомлев, распласталась на белоснежном кроссовке.
Нина Григорьевна строго посматривала на нее поверх книги и продолжала монотонно, в такт качающемуся гамаку бубнить:
«Прощай, лазурь Преображанская
И золото второго Спаса,
Смягчи последней лаской…»
-«Преображенская», Нина, «Преображенская»…- поправил ее стоящий у мангала муж, Клементий Петрович. Провернул шампуры: снизу подгорало.
-«Преображенская»,- повторила за ним Нина. Осторожно выгнулась спиной, потянулась. - Клемент, ну, где же Малиновские? Это, в конце концов, неприлично: опаздывать на два часа.
Муж не ответил. Он решился опробовать крайний, с аппетитной корочкой шашлык. Но мясо не жевалось, было сырым.
-Клемент, почему ты молчишь?- не оборачиваясь, спросила Нина Григорьевна. – Где Малиновские?
-Не знаю.
Клемент оглянулся на лежащую в гамаке жену, выплюнул кусок в ладонь и забросил в кусты за забором. Отломил веточку с куста сирени, брезгливо обтер ее носовым платком и принялся украдкой вычищать застрявшие меж зубов остатки мяса.
-У них телефон не отвечает,- проговорил он невнятно. – Ну, чего ты расстраиваешься? Поспи пока… Принести плед?
-Не надо. И так душно. Просто… вечно с этими, Малиновскими… Ведь договаривались: к двенадцати…
Она заложила книгу увядшей ромашкой, расстегнула пуговицу на блузке и помахала над лицом панамой.
-И есть хочется. В животе урчит,- добавила, еле сдерживая судорожную зевоту.
-Нина, подождать надо, не готово пока еще…- Клемент Петрович закончил, наконец, с зубами. – Давай-ка с тобой винца холодного выпьем?..
-Винца, винца… - пробормотала она. – В деревню я хочу.- Вздохнула. – И чтобы никаких Малиновских!.. Спать… Молоко пить из кружки… Как в детстве…
-Здесь-то тебе чем не деревня? Чистый воздух, спокойствие…- Он сбрызнул шашлыки маринадом. Закурил. – Ну, так что, винца?..
-Да, пожалуй…
Она сделала глоток, облизала языком винный след от бокала на верхней губе.
-У меня был такой лоскутный тюфяк, сеном набитый… Будто в стог проваливаешься! А запах, Клемент!.. Ты этого понять не сможешь… Это надо в детстве испытать. А на улице - пыль по щиколотку… Черная… Теплая-теплая! И запах - только-только стадо прогнали… Нет, это только в детстве…
-Мы тоже домик снимали до войны в деревне. Я помню деревню…
-Клемент, это не то! Как же ты не поймешь?! Домик твой… И, наверное, няня?.. И за папой каждое утро машина из Москвы?..
-Ну…- смутился тот. – И что же? Все - равно: деревня…
Она закрыла глаза, не ответила.
Надрывались цикады в сомлевшей от солнца траве. Далеко-далеко, на том краю света, прогудел самолет. И там же, за горизонтом, глухо куковала кукушка. Жара и нега. Не хотелось даже пересчитывать оставшиеся годы за кукушкой.
-А вечерами мы бабулю слушали. Лежали с сестренкой на тюфяке, а она истории разные рассказывала. Сочиняла, наверное… Не помню ничего. Веретено только… Тук-тук-тук, тук-тук-тук… Прядет и нам рассказывает… И лампа керосиновая горит…- Ей даже говорить было лень. Она как-то через силу тянула из себя слова. Фыркнула: - А ты: «домик, домик…»
-О, Малиновские, кажется!..- Клемент Петрович прищурился против солнца, прикрыл глаза ладонью. – Точно! Их «вольво»! Нин! Малиновские! – Он поспешил к калитке.
Нина машинально поправила золотой, с громадным изумрудом кулон на груди, застегнула пуговицу на блузке и поднялась. Опять потянулась, уже всем телом. Красивая стройная женщина в белоснежном костюме. Натянула на лицо веселое изумление и обернулась к гостям.
-Сонечка!.. Ниночка!.. Паша!..
Ахи, охи, поцелуи, щебет.
-Клим, что там с шашлыками? Мы кое-как от дождя смотались!- Малиновский уже первым семенил к мангалу, к столику, к мясу, к бутылочкам… - Ох, и туча прет! И сюда катит, точно тебе говорю! Здесь- то пока не видно, за лесом… Но точно сюда!.. Успеем?
-Да успеем, успеем…- Клемент был недоволен: и опоздали, и еще торопят…- Не успеем - так на веранде сядем… Готовы шашлыки…
-О, это здорово! И банька будет?..
Расположились, подняли бокалы.


…Туча накатила минут через десять. Да так неожиданно, что они еле-еле успели заскочить под крышу.
-Ох, хляби небесные!- ухахатывался Пашка Малиновский. – Позагорали, мать их!..- Руки с раскрытой бутылкой и бокалом размашисто жестикулировали.
-Прольешь сейчас… Поставь…- Клемент положил на стол прихваченные с мангала шашлыки. Встряхнул мокрой головой. – Сланцы оставил, блин! Нин, где у нас тапочки?
-Хрен с ними, с тапочками! Ты смотри, что делается!
А на улице стена дождя избивала землю. Особенно жутко было, когда налетали шквалы ветра. Казалось, не выдержат ни стены, ни стекла, ни крыша. И казалось, что слышен стон гнутых к земле деревьев. И мир раскраивался надвое гигантскими молниями.
-Вот это антураж!- восхищался Малиновский. – Тарковский - да и только! Ты смотри, смотри!- пихал он Клемента локтем. – Вот это да-а! Крынки с молоком не хватает!- кивал на летний столик с поваленной посудой, раскисшим хлебом, разметенной зеленью.
-Да вижу я, вижу!..- досадливо пробурчал Клемент Николаевич. – Нин, ну, где у нас тапки?
Женщины, как зачарованные, стояли, обнявшись, у порога и смотрели на стихию.
-Клим, поищи у камина…

И в это время на повороте, у края сада, блеснули автомобильные фары. И вслед за этим - визг тормозных колодок. Глухой звук удара о низкий кирпичный забор. И треск лопнувших, как винтовочные выстрелы, стекол.
Автомобиль плавно, будто в замедленном кино, перевалил через забор и рухнул боком на участок. Вспахал газон и перевернулся на крышу. А колоса бешено крутились, разбивая в пыль небесный поток.
И будто ступор охватил всех: обнявшие друг дружку женщины, мужчины с бокалами вина - все замерли! Словно досматривали на едином дыхании последние кадры фильма!
А потом Нина Григорьевна вскрикнула и бросилась к машине.
И враз все ожило. Загомонили, засуетились.
-Нинка! Нинка! Сейчас взорвется! Куда ты?!- высунувшись в дверной проем орал Пашка. – Дура! Взорвется!
Клим, оттолкнув того в сторону, бросился вслед за женой. Чуть не упал на мокрой плиточной тропинке, чертыхнулся и побежал назад: обуваться.
А Нина Григорьевна, подбежав, все дергала и дергала заклинившую водительскую дверь. Дверца вдруг подалась, распахнулась, и Нина рухнула на газон. Заплакала от боли и, почему-то на четвереньках, поползла к выпавшему наполовину из машины парню. Ухватила за брючный ремень и потянула наружу. Парень еле слышно застонал и с места не сдвигался.
-Ремни, мать их!..- сообразила Нина.
А с неба лило и сверкало. А от дома что-то громко и беспрестанно кричали.
-Ремни… Ножик бы… Ножик надо, разрезать…- растерянно подумала она, оглянулась беспомощно на кричавших. И никого не различила сквозь пелену дождя. Лишь неяркие цветные пятна.
-«Скорую» вызови!- крикнул, сбегая с крыльца, Клим Малиновской. – И пожарников тоже!..
Пашка, глядя на того, схватил первую попавшуюся у входа куртку и побежал следом.
-Ножик дайте! Ножик принесите!- плачущим голосом кричала им навстречу Нина Григорьевна.
Мужики подбежали, опасливо косясь на бензобак, оттолкнули Нину в сторону. Полезли в машину и долго-долго что-то там возились. Машина заглохла. А потом Клим ногами выбил пассажирскую дверь изнутри. Выбрался, аккуратно подхватил парня под мышки, потянул на себя. Пашка помогал ему из машины.
Так и понесли его в дом. Пашка шел сзади, держа того за ноги и удивлялся: Клим вышагивал в резиновых сапогах и плаще. Когда успел, собака? Вместе, кажется, бежали… Затем перевел взгляд на Нину. Та шла рядом с мужем и придерживала парнишке голову. Мокрые, зазеленившиеся от травы брюки плотно облепили ее ягодицы и казалось - одни лишь трусики на ней. Такие же белоснежные, с оборочной каймой.
От них и не отрывался до самого дома.
-Я вызвала!.. Все!.. Все едут!- испуганным голосом встретила их Малиновская.

. . .

-Взяли!
Врач с санитаром подхватили носилки, закатили в «скорую».
Машина стояла вплотную к крыльцу. На влажной траве отчетливо виднелась колея от ворот до крыльца.
Пожарники уже уехали. Тушить было нечего. «Гаишники» еще не приезжали. Ливень кончился, и опять ярко лупило солнце.
Все толпились у «скорой». И всем уже было невтерпеж, чтобы побыстрее кончился этот кошмар.
-Стойте, доктор!- Нина вдруг попридержала заднюю дверь. – Как хоть он?
Ее колотило крупной дрожью от пережитого, от мокрой одежды.
Доктор неопределенно пожал плечами.
-Кто его знает?.. Обследуем сейчас, просветим… Переломов, видимо, много. Странно, что еще в сознании… Не знаю…
-Это хорошо!- вдруг громко сказала она. – Будет хоть с кого за забор спросить! Да за газон!.. Век не расплатится!
Доктор недоуменно посмотрел на нее. А потом на лице появилась брезгливость. Ничего не ответил и захлопнул дверцу.
Машина уехала.
Нина Григорьевна обернулась. И встретилась с такими же недоуменными и брезгливыми лицами. Даже у мужа. А Сонька еще и улыбалась краешком губ.
Нина Григорьевна гордо подняла голову и шагнула на крыльцо. Мужики расступились.
Она подошла к столу, плеснула водки в бокал из-под вина и залпом выпила. Закрыла глаза, замерла. Затем резко выдохнула.
-Все! Я пошла в баню!
И опять все молча расступились.

Сбросила комком в предбаннике грязную потяжелевшую одежду. Включила горячую воду из водонагревателя и встала под душ.
-Козлы! Боже мой, какие козлы! И эта… курица бройлерная… Скривились, сучки… И мой туда же!.. Брезгуют они, прослойка хренова…
Стояла неподвижно, подставив лицо горячим струям. Озноб потихоньку проходил. И очень сильно заныли разбитые колени. Открыла глаза. Ногти обломаны. На всех пальцах. И цепочку потеряла…
-Козлы… Спасители долбанные… Рожи скривили!.. «Фи» свое выразили… Уроды! Да моя бабка всю войну под Ленинградом всем, всем! солдатикам нашим что-нибудь совала: то монетки, то гвоздики, то лоскутки!.. Чтоб выжили!.. Чтоб вернулись с того света!.. Чтоб долг отдали…
А эти… Скривились… Уроды… Стыдно им…

Колени нестерпимо болели.
И веретено бабулино в голове: тук-тук-тук, тук-тук-тук…