Полёт

Странное дело – все обеспокоены своими взлётами и падениями. Складывается такое впечатление, что маленькая планетка – третья от звезды Солнце населена исключительно рассеянными рукокрылыми, то судорожно гребущими крылами эфир, то вдруг падающими, забыв о том, что могут в нём и планировать.

При такой паталогической забывчивости, падение выглядит, так же ужасно, как и нелепо. Так как у незадачливого летуна обычно не происходит никаких существенных поломок и сам опорно-машущий аппарат работает вполне исправно.

Ещё одна странность такого эфироплавания заключается в том, что каждый стартующий в дали эфирные отрывает свои ступни с весёлой травы-муравы, в которой и васильки и лютики-цветочки, или же с иных живописных ландшафтов, а приземляется исключительно в навозную кучу. Всё это наводит на мысль о том, что траектория полёта определена кем-то заранее. Причём участи принавозиться не избегают даже и ярчайшие умы сообщества рукокрылых.

Предварительно же отыскать и исследовать неизбежное место посадки, определить его размеры и физические характеристики, (что было бы крайне разумно) не желает ни один представитель племени Икаров. И даже те из них, что берут в полёт страховочную соломку, не идут в своей практичности настолько далеко, чтобы запастись резиновыми сапогами и одеколоном, полностью полагаясь на веру в свою исключительность.

***

У Ивана Кузьмича было своё отношение к вниманию окружающих. В обычные будничные дни внимание это было хоть и многоголосым, но не шумным, звучащим с разных сторон приветствиями и вопросами о житейской чепухе. Раскидав вопрошающим ответы и, отвесив положенные поклоны, Кузьмич ставил в голове галочку напротив пункта «соседская вежливость» и вполне довольный флегматичностью мироздания принимался за свои дела-делишки.

Бывали деньки, когда дела-делишки начинали капризничать и валиться из рук, пытаясь присолить и без того кислое настроение. К таким своим душевным состояниям Иван Кузьмич относился с достойной терпимостью: волос из бороды не рвал, психических терапевтов не беспокоил, а брал с полки книжицу и, слюнявя палец, перелистывал странички давно знакомого сюжета. Сюжет, в свою очередь, довольный своей востребованностью поблёскивал доселе скрытыми гранями и, в конце концов, приводил к умиротворению.

Но случались, хоть и крайне редко, события, которых Кузьмич и опасался и в тайне желал. События эти, по неизвестным причинам, норовили происходить одновременно, притягиваясь с разных сторон, и концентрировались в достаточно малом временном промежутке, захлёстывая Кузьмича брызгами всеобщей любви и почитания. Механизм этот мог запуститься от какой-то пустяковины, которой сам краткосрочный кумир, порою и не замечал.

Вспоминая последний случай любвеобильной активности социума, Иван Кузьмич непонимающе разводил руками, вжимая голову в плечи, и, пугающе строил глазки.
А случилось так, что его соседка по садовому участку – лучезарная Рим-ма Георгиевна, попросила его, Ивана Кузьмича, осмотреть в её доме, одряхлевшую крепежом, розетку, что уже болталась на проводе, распространяла в комнате страх и толкала хозяйку к навязчивому бубнению огнеопасной поэмы «Кошкин дом».
Кузьмич отказать даме не мог, а как только совладал с винтами и напряжением, тут оно и понеслось…

То ли умения Ивана Кузьмича, то ли его вкрадчивая манера вести ни к чему не обязывающие беседы, взяли, да и подвигли ясноокую Рим-му Георгиевну к рекламированию достоинств ремонтника на променаде, что она совершала ежевечерне в компании дачных кумушек. Кумушки достоинства электрика одобрили и принялись соревноваться уже в иных похвалах, И что он не рвань-пьянь-дрянь, и что руки у него не в спущенных рукавах болтаются, и что он вообще большой умница, а может и какой засекреченный гений.

Когда восхваления перешли в плоскость лёгкой мистики, гуляющее собрание решило оказывать приятному во всех отношениях мужчине больше внимания и не жалеть на это своих добросердечных флюидов. Флюиды эти Иван Кузьмич и ощутил на себе уже следующим утром. Женская половина ближайшей дачной общины махала ему из-за заборов платочками, а мужики выходили из калиток, вытирали ладони о майки-рубахи и уважительно ручкались.

А вскоре, всего через пару лестных дней Кузьмич вовсю выслушивал дружеские советы и рекомендации, - что, мол, надо ему, уважаемому Ивану Кузьмичу непременно стать председателем всего садового товарищества. И даже не председателем, ну его к чёрту этого председателя, а думным депутатом. А может быть, с его-то умищем, и в президенты Всея Руси стратегию настроить. От таких речей Иван Кузьмич краснел щекой, смущался и уже стал задаваться коварным вопросом: «А почему собстно и нет?!» А как только воодушевление общественности достигло своего максимума, Кузьмич вдруг ойкнул и почувствовал себя невесомым и беспомощным, что тот здоровенный дядька из ВДВ в игривых атмосферных струях.
Житейская опытность тряхнула его за шиворот и указала перстом вниз на плохо пахнущую кучу, что лихо перемещалась из стороны в сторону, пытаясь рассчитать его, Кузьмича, траекторию полёта.

Когда же внезапно нахлынувшее наваждение отпустило, Иван Кузьмич посокрушался над своей недальновидностью, с укоризной посмотрел в сторону забора глазастой Рим-мы Георгиевны и пошёл в дом, заварить себе кружечку чайку.

А минут через десять Кузьмич уже сидел в открытой беседке и прихлёбывал пахучий бергамотовый. При этом он густо пах одеколоном и притоптывал под столом внушительным резиновым сапогом…