Лесть

Эх… Кому не знакома лесть – кормилица? Ну, разве что диким несознательным организмам, что влачат своё существование за рамками одомашнивания…
Все же сознательные давным-давно научились шаркать ножкой, вилять хвостом и музыкально грассировать «мур-мур-мур».

Волшебные свойства этого «мур-мур-мур» так велики, что после него обычно и происходит заранее запланированное чудо. Тут тебе и леденцы с мармеладками, и благосклонное «тю-тю-тю», а то и милостивое допущение к сахарному телу. (При избытке в теле сахаров – не менее милостивое допущение к туловищу).

С точки зрения видовых характеристик все одомашненные организмы делятся на два типа: на собственно льстецов, считающих себя патологическими босяками, и на скупцов, что так или иначе смогли уплотнить вокруг себя пространство извержениями прогресса.

Высшим же проявлением льстивых взаимоотношений, как это ни странно, выступает любовь бескорыстная, чихающая на всяко разные выгоды. Но и она не в силах изменить сложившийся порядок, так как период полураспада у неё невелик, а усилия по побуждению её к цепной реакции тщетны.

***

Пётр Степанович Деловой – авторитетный экспериментатор в области тонких энергий сидел за столом в своей лаборатории и смотрел на стену, увешанную картонными благодарностями человечества. Все благодарности покоились под прямоугольниками стёкол, слепили богатым тиснением, а при лёгкой глазной расфокусировке создавали видимость иконостаса. Были тут и авторские свидетельства со скромными золотыми буквами, и впечатляющие дипломы, сияющие избытком печатного злата.

Смотреть на всю эту красотищу Пётр Степанович любил. Она радовала его сердце, умиротворяла и берегла от возможной язвы… Она ему льстила. Само по себе это было уже немаловажно, однако, имея ум настырного рационализатора, Деловой взял да и обременился думой о практическом применении легковесных лестных корпускул, желая посмотреть, что может произойти при их высокой концентрации, сжижении, а то и при перегонке через змеевик.

Продумав ход своего эксперимента, Пётр Степанович привлёк к нему подневольных студентов, без дела блуждающих по институту. С той целью, чтобы каждый из них выдохнул что-нибудь льстиво-лестное в герметичную квасную бочку, оснащённую обратным клапаном. Как только количество собранного материала оказалось достаточным, Деловой распустил неиспользованных бездельников и принялся за работу.

Первым делом он очистил льстивые частицы от примесей – от выдыхаемой углекислоты, пивного перегара, запаха столовских сосисок и табачного дыма. Вынул из центрифуги полученный объём и поместил его в криокамеру. А поморозив образец до космического инея, удалил из него кипятком бурые пятна. В завершении опыта, Пётр Степанович поместил остаточную субстанцию в перегонный куб. Когда температура и давление в кубе достигли должного уровня, на выходной трубке змеевика показалась микроскопическая серебристая капля.

Пётр Степанович вскочил со стула и подставил под неё чистую колбу. Как только капля, отяжелев, сорвалась со змеевика, она плюхнулась в сосуд и, попрыгав по стеклянному дну, замерла живым сверкающим шариком, наполняя лабораторию благоухающим ароматом. От вида и запаха выходного продукта Пётр Степанович крякнул, довольно потёр ладони и даже позволил себе многообещающее: «Ну и ну…». Тем временем с каплей стали происходить нехорошие изменения. Она начала быстро тускнеть, морщиться и даже покрываться какой-то коростой похожей на окалину. А через минуту и вовсе рассыпалась в мелкий серый порошок.

Сочтя такое превращение окислением на воздухе, Деловой поддал жару под кубом и поймал вторую каплю уже в стакан с водой. Капля упала в воду, опустилась на дно и, сверкнув металлическим блеском, растворилась.

Пётр Степанович взял стакан и, внимательно изучив содержимое, осторожно его понюхал. Резкая бодрящая свежесть ударила в нос, взбудоражила мозги и уже мягкой тёплой волной прокатилась по сосудам и чакрам. Полностью заполнив естество экспериментатора, странная свежесть замерла и начала щекотаться в каждой его клеточке. При этом границы предметов тут же потеряли свою угловатую враждебность, воздух вдруг стал вкусным, а само пространство лучистым. В эритроцитах Пётра Степановича возбуждённо дрожали, излучая восторженные флюиды, самородные молекулы природной любви высшей очистки.

Когда Деловой осознал, что ему удалось из обеднённой лестной руды добыть крупицы до сих пор неуловимой любовной субстанции, он поначалу растерялся и даже утратил способность к рассуждению. Однако, находясь в состоянии любовного опьянения, потеря эта показалась ему несущественной настолько, что на неё не хотелось тратить драгоценное время. Ему сейчас требовалось только одно – как можно сильнее и объёмней любить окружающее, в независимости от того, чем оно себя проявляло – привычной ли атмосферой лаборатории или же звёздным перемигиванием далёких галактик. Охота любить была в нём первостепенной и всепоглощающей. Она толкала его к восторженному втягиванию воздуха носом, блаженному прикрыванию очей и к разведению рук в стороны, готовых к мгновенному объятию любого более или менее разумного существа.

Как только эйфория стала спадать, тем самым указывая на время полураспада восхитительной субстанции, Пётр Степанович посмурнел и тут же ощутил в себе пугающий холодок, - а не выковырял ли он из студенческих выдохов какой новый неизвестный наркотик? Но прислушавшись к себе, с облегчением отметил, что никаких похмельных последствий он не чувствует, так же как и не чувствует неудержимой запойной тяги к любовному раствору.

Несколько последующих дней экспериментатор Деловой проверял на себе свои выводы, а убедившись в их истинности, перелил остатки жидкости в колбу, закупорил резиновой пробкой и, написав на стекле «Раствор Любия», убрал её в сейф.

Следующие двое суток Пётр Степанович провёл в лаборатории почти безвылазно, пытаясь проанализировать итоги своего эксперимента. Сами итоги, в конце концов, сложились в логичную цепочку и бросались в глаза определённой странностью. Странность эта заключалась в том, что при желании ему, учёному Деловому, любовью можно было бы и обожраться. Обожраться по самое горло без каких-либо нехороших последствий и пребывать в стойком единении хоть с пульсарами-квазарами, хоть с любым мелким блошиным отродьем, испытывая при этом чувство сладостного счастья.

Но управлять этим счастьем было нельзя. Так же как и нельзя было сомневаться, размышлять или посылать какого проходимца к чёртовой матери. Употреблённый, открытый Деловым элемент Любий, захватывал его целиком, проглатывал и распоряжался своим открывателем бескомпромиссно, вплоть до своего полураспада.

А во вторую бессонную ночь Петру Степановичу и вовсе пришла в голову сумасшедшая мысль. Лёжа на диванчике и, вглядываясь в блик на боку квасной бочки, он подумал о том, что кто-то там, в небесных просторах всё ж таки дурит нашего брата. И не только дурит, но и вовсю пользует. А при условии, что этот кто-то умён и могущественен, то он запросто может добывать с нашей планетки её самый редкоземельный элемент, при помощи таких же ротозеев Петров Степановичей, что вольно-невольно накапливают его в себе за время своей жизни.
А тому – умному и могущественному остаётся лишь забрать собранный урожай, упакованный в души, выбрасывая на свалку одряхлевшие туловища.

Мысль эта оказалась настолько тревожной и даже гнетущей, что Пётр Степанович встал с диванчика, подошёл к сейфу, открыл и, задвинув в дальний угол колбу с Любием, достал из него початую бутылку коньяку. Затем он сел за стол, выпил пятьдесят успокоительных капель и стал смотреть на свой иконостас. Лестная благодарность человечества дозировала концентрацию счастья, оставляя место здравомыслию и возможности калорийного питания.

Улыбнувшись золотым вензелям и тиснениям, Пётр Степанович подмигнул самому весомому диплому и, философски хмыкнув, налил себе ещё пятьдесят оберегающих капель…