Инструмент

Иван Кузьмич сидел и думал о таблице умножения. Если кто-то скажет, что думать о таблице умножения занятие никчёмное, и такое же пустое, как думать, к примеру, о букве «У» или же «Ы», то он будет не прав.
Потому как думание – оно ж как наждак у точильщика: крутится, вертится, искорками посверкивает, а в итоге вместо ржи и зазубрин жало острое, что и пальцем тронуть ни смей. Инструмент, одним словом.

В том, что табличка со столбцами циферок тот же инструмент, Иван Кузьмич нисколько не сомневался. Просто инструмент этот на первый взгляд казался пустячным, по причине своей древности, и скучным – ни тебе весёлых картинок, ни предостерегающих надписей – «В розетку не совать» или же «Не стой под стрелой». А может быть ещё и от того, что прилаживался он к памяти посредством зубрения и отцовского ремня в такие эпохальные годы, от которых не осталось ни дневников, ни табелей. Однако прилажен он был крепко и всю последующую биографию Кузьмича работал вполне исправно.

Правда были в нём и некоторые шероховатости, то ли зависящие от способностей самого владельца, то ли от каких иных скрытых начал. Так в строках - дважды два, пятью пять и шестью шесть, он был явно заточен отменно и выдавал незамедлительный точный результат. А вот в таких «вмятинах», как шестью семь или же семью восемь - явно «тупил», и Кузьмичу требовалось, пусть и самое малое, мгновение на выявление правильного ответа. Тут ему требовалось, что называется, сообразить.

Как же посчитал сам Иван Кузьмич, происходило это от того, что на такие проблемные строчки было им потрачено меньше «осмысленного времени», то есть думания, от чего страдало и качество «заточки». Вот после этого вывода перед ним и встал основной вопрос его философии – А сколько этого самого «осмысленного времени» он вообще потратил за всё своё житиё-бытиё? И после недолгого раздумья оказалось, что малую малость. Малость эта получалась сама собой посредством вычитания из общего – суетного, страстного и заполошного. А сам он, Кузьмич, по шкале осмысленности оказывался в возрасте, ковыряющего в носу, пионэра, в котором царствуют стихии, а в голове затмение на семью восемь. И это было очень печально, потому как травматизм в пионэрской среде велик, тем более при обращении с какими-либо инструментами.

Мысль эта, как выяснилось впоследствии, оказалась довольно-таки разрушительной, так как при небрежной отточенности того или иного устоя терялся смысл в непогрешимости авторитетной опытности. Летела эта опытность к чертям собачьим, превращаясь в визгливый крик бессилия – Я всё ж таки старше!

Увидев всю эту нехорошую картину, Иван Кузьмич повздыхал-повздыхал и понял, что нет никакого другого пути, как вновь браться за самое начало начал, и уж теперь «точить» на совесть, а не для дяди. Потому как дядя-то, он может и какой важный, но и у него могут быть проблемы с настоящей опытностью.

А решившись на такой почти отчаянный шаг, Кузьмич заварил себе чайку и принялся думать о букве «У»…