Эпидемия

Марианна Степановна Кроткая, девица неполных двадцати семи лет, страдала от жизненной несправедливости. Одарённая свыше тонко чувствующей душой, мгновенно откликающейся на романтические муки всяко разных барышень-крестьянок, или каких других «Унесённых ветром», Марианна искренне сопереживала, попавшим в затруднительное положение героиням, а дождавшись счастливой развязки той или иной драматургии, тихо вздыхала, надеясь, что и ей когда-нибудь улыбнётся женское счастье.

До сегодняшнего дня счастье это к девице Кроткой, если и заглядывало, то на часок-другой, будто останавливаясь на вынужденный водопой во время своей извечной миграции.

Виной, такому прохладному к себе отношению со стороны бегущего счастья, Марианна считала свою звуковую аномалию, появившуюся у неё лет девять, а то и десять назад. При вполне приемлемых характеристиках: брутто-нетто, рост–объём, и с лицом, не вызывающим у окружающих нездорового интереса, имела она великой силы и грубости голосок, а вернее, совершенно диссонирующий с внешностью, пугающий собеседников, бас.

Ей бы с таким голосом публику очаровывать со сцены Большого театра, а в антрактах, выдыхаемым фа-диезом, на спор стаканы колоть. Но по причине полного отсутствия слуха - в диезы, а тем более в бемоли, Марианна не попадала. Напевать же, какую польку-бабочку, она позволяла себе только в ванной комнате, от чего душевые струи искажали свою траекторию, а вода под ногами шла зябкой дрожью, плюясь в источник беспокойства мелкими каплями.

Осчастливить своим даром Министерство внутренних дел, барышня не желала, хоть и была не единожды звана на должность устрашающего элемента, что при окружении лихих людей, должен выступать психотропным оружием – зловеще рекомендовать мазурикам сдаться, да так, чтоб те, корчась от акустического удара, враз выталкивали б наружу своего Горбатого-Джигарханяна.

А, не имея целостности таланта и желания служить в каких бы то ни было органах, Марианна Степановна и определила себя в закройщицы женского платья: измеряла геометрию разнообразных туловищ, резала в куски погонные метры ткани, и ваяла из них разномастные дамские чехлы, скрепляя их при помощи булавок.

Дамы, попавшие к ней на обмер, поначалу шарахались от обращений миловидной девушки, а некоторые от неожиданности и роняли на пол цветочные горшки, задевая их при резких отскоках. Но ко второй примерке, обычно уже держали себя в руках и даже опасливо улыбались, потому как крой был хорош, а булавки выдрессированы, и в нежную плоть не впивались.

Сама же Марианна только вздыхала, наблюдая разнообразие изъянов женских форм, про себя отмечая, что всё это сущая мелочь по сравнению с её пугающей особенностью.

Она уж и к профессору ходила – главному по голосам. В надежде, что тот найдёт в ней какой рычажок для уменьшения силы звука и басовитости. Но профессор лишь восхитился мощностью её голосового аппарата, и было уже засел за докторскую, определив пациентке главную роль в своём опусе. Страдалица же, в ответ на такое бессердечие, рявкнула на него вполсилы, тем самым, тут же отбив у того любое желание к экспериментам.

И может быть всё так бы и шло своим чередом: Марианна изводила б материю на охочих до нарядов дам, те бы, в свою очередь, вздрагивали и отпрыгивали, а фиалки и кактусы улучшали б свои жилищные условия, получая новые горшки и земли.

Однако с некоторых пор, барышня Кроткая стала ловить на себе косые взгляды и замечать нехорошие перешёптывания при своём появлении среди ожидающих клиенток. А чуть позже случилось неприятное. Сначала одна высокая плоская дама, любительница декольте и разнообразных боа, за ней вторая – кровь с молоком, почитательница воротничка-стоечки, затем третья,… четвёртая,… ни с того ни с сего потребовали призвать её, Марианну Степановну, к ответу.

Претензия же заключалась в том, что гражданка Кроткая, якобы заразила их страшной болезнью рупорного гласа. Одним словом, стали они, время от времени, басить громогласно, оглушая своих повелителей лужёными глотками. Повелители же от таких несимпатичных нежностей вяли, впадали в депрессию и отказывались выдавать средства на новые юбчонки-распашонки. В воздухе запахло кризисом и вселенским бунтом.

Хозяйка швейной кооперации не на шутку взволновалась, и уже решилась отказаться от услуг Марианны Степановны, да не успела. Потому как реакция уже забурлила, а чуть позже оно и грянуло!

Поначалу по городу, осенним листиком, прошелестел слушок, а через неделю из газетных передовиц и теленовостей уже вовсю орало пугающее и грозное, – «Эпидемия!» Сразу же после этого во всех телеэкранах появился забавный старичок-боровичок – уважаемый академик всея наук. Вот этот жизнерадостный академик, тыча пальцем в статистические странички и доложил, что во всём мире быстро растёт количество очень странно инфицированных людей.

На вопрос же обеспокоенной ведущей, что это за инфекция, светило науки и стал объяснять свою революционную теорию. И по его словам получалось так, что растущий вал несостоявшихся оперных артистов – это не что иное, как принуждение этих самых артистов к здравомыслию. А сам механизм инфицирования, хоть и совсем не изучен, но скорее всего, глобален.

После этих разъяснений, забавный старикашка захихикал каким-то своим тайным мыслям, промокнул платочком заслезившийся глаз и, помотав от удовольствия головой, стал говорить уже простым человеческим языком,
- Надоело ей, что мы её стадом своим топчем, понимаешь?

Ведущая, чуть отодвинувшись от светила, отрицательно покачала головой.
- Ну, вот гляди. Из века в век она нас по сторонам развести хочет – то какой чумой прихлопнет, то волной накроет, словно говорит: «Что ж вы, бараны, все в одном месте кучкуетесь? Простора вам, что ли мало?» А мы?... Мы как какую холеру переживём, по хуторам расползёмся, а потом опять в стадо, да так чтоб не протолкнуться, да друг другу ноги давить… Зоопарк, да и только…

- Да кто она-то? – встревоженно спросила собеседница.
- Как кто? – удивился старичок, и вновь захихикав, пояснил, - Да Земля же! Вот она теперь решила нас друг от друга на расстоянии держать посредством акустики, да и не только.
- А чем ещё?

Академик нацепил на нос очки и, глядя в листки, начал перечислять,
- Вот полюбуйтесь… В Америках, в городе Вашингтон, распространяется обонятельная зараза… Граждане стали издавать такие зловонные запахи, что подойти друг к другу на десять метров не могут, а то и на все двадцать…

Тут он отложил очки, улыбнулся и продолжил, - О как… Ходят, значит, такие вонючки по всяким авеню, и носы воротят… А у нас люди стали электричеством колоться – ближе, чем на три метра и не подходи, - тут академик вновь забулькал от удовольствия, хмыкнул и заключил, - И я тоже колюсь…

И в подтверждение своих слов, взял да и шарахнул в ведущую синей молнией… Вновь утёр глаза, и уже серьёзно заключил, - Эпидемия!

Вот с того самого эфира, осмыслив и осознав теорию мудрого старичка, девица Кроткая, в отличие от большинства граждан, и повеселела. Можно сказать, что и воодушевилась, поняв, что никакая она и не одиноко придурочная, и не одиноко припадочная. А воодушевившись, даже исполнила в полный голос: «Ах, Марианна, моя Марианна…». После чего возблагодарила Бога за то, что не сразил он её зловонным вирусом, при этом правда, подумав, что, конечно, ей и таких дам обшивать придётся. Хотя, с другой стороны, и до инфекции вонючек среди них было предостаточно.
Но зато теперь у неё появился шанс повстречаться, с каким громогласным гражданином. А с милым рай и на хуторке…

Когда же за окном пошивочной промелькнула лёгкая тень женского счастья, Марианна Степановна закружила по комнате, решив, что эпидемия – это не всегда страшный конец, но ещё и непонятное начало...