Нерекомендованное чтение 5

***
…Пройдя невидимым облачком сквозь стены, Пианист развалился в свободном кресле напротив директрисы Людмилы Константиновны, которую школьная братия окрестила коротко Л.К., что в транскрипции звучит как ЭлКа. Она возвышалась черным валуном над столом, убеленным ворохом бумаг. На стене чуть выше ее головы висел беспристрастный лик Кучмы, спирохетовым взором призывающий к государственному порядку. Справа, под стеной, как куры на насесте, разместились преподы. Все, включая класснуху Маруську, сидели на краешке сидений, как загипнотизированные.

Разнос был в самом разгаре. ЭлКа метала громы и молнии. Она ревела, как отбойный молоток:
– Жду вашего отчета об успеваемости Лоханкина, уважаемые! – директриса называла уважаемыми тех, кому хотела напомнить, что они не достойны ее уважения – Людмила Константиновна, – затарахтела русиня на одной жалобной ноте, – по русскому языку у него твердая четверка, а по литературе – высший балл.
Директриса сморщилась, как от вида таракана.
– Меня интересуют отметки Лоханкина по точным предметам! А вы, милочка, – (весь персонал женского пола ЭлКа называла милочками) она выдержала ядовитую паузу, – будете отвечать, когда вас спросят.

Анка съежилась и сгребла под стулом ноги, словно они были у нее парализованные, крестообразно. Рядом завозилась, крепкая, как молодой груздь, физиня.
– За вторую четверть Леша проявил слабую успеваемость, и, если он не перепишет последнюю контрольную, то не дотянет и до трех баллов. – Очень хорошо! Переписывание не состоится. Если в нашей школе переписывать контрольные станут все ученики, то…
Директриса не успела придумать продолжения своей фразы, как физиня встряла.
– Но Леша Лоханкин – не все. Он одаренный ребенок. Его портрет висит на школьной Доске почета.
–Кто повесил портрет Лоханкина на Доску почета?!! – взревела ЭлКа.
–Я… – тихо ответствовал трудовик, втянув ушастую голову в мешковатые телеса.
– Убрать!!! – взвизгнула глава школы.
Трудовик черкнул ручкой в ежедневнике.
– От вас, уважаемая, – она ткнула пальцем в физиню, –жду докладную записку о неуспеваемости Лоханкина! Все понятно?!

Физиня потухла. Математичка, прочистив кашлем горло, продолжила:
– Ну, что ж. Алексей, несомненно, ребенок способный, но в последнее время сильно скатился. Часто я застаю его на своих уроках за чтение художественной литературы э-э-э… эротического содержания.

Лоханкин при этих словах подскочил на месте и чуть не улетел в потолок. Он припомнил, что был застукан на математике с Лолитой. Теперь ему было не отвертеться, ЭлКа узнает обо всем, тень может упасть на друзей, на милую Соню, и всем тогда каюк. Лоханкин испытал желание уничтожить весь этот пед-ический совет сию секунду.

Он взлетел и демонстративно принялся топтаться по головам учителей, пиная их прически и плюя им на темя, не причиняя, тем не менее, никому никакого ущерба. При этом он ощутил уже знакомое наслаждение, сравнимое с игрой в Контр-Страйк, когда можно безнаказанно «мочить» своего виртуального противника. Лоханкин видел, как головы его врагов, этих ненавистных преподов, разлетались кровавыми клочьями, трупы их валились прямо под гусеничные лапы Лешкиного танка и лопались, будто клопы…

…Слова математички, пролетевшие, как санум, по перепуганному педагогическому совету, выдули из них змеиный шепот. ЭлКа положила на стол бюст и с усилием потянула вперед идеально причесанную голову, от чего у нее обнаружилось подобие шеи. Вперив в математичку круглые в черных ободах глаза, внезапно выкатившиеся из-за бугристых щек, директриса завизжала:
– Что-о-о-о?! Почему, вы, милочка, молчали раньше?! Это надо немедленно взять на заметку и приобщить к делу! Что у вас? – она кивнула в сторону англичанки.

Та, спотыкаясь, с видом провинившейся первоклашки принялась докладывать об отличных успехах в изучении иностранного языка бедным, всеми заочно распинаемым, пребывающим где-то между небом и землей, совершенно чужим и лишним для всех этих теток и дядек, подростком. Директриса заткнула англичанку на полуслове:
– Достаточно. Это не потребуется.

Тут все сразу догадались, от кого чего требуется. Леша с удивлением наблюдал, как те самые учителя, которым он никогда не отказывал в их мелких просьбах, в какие-то десять минут завели на него целое «дело». Ему не вменилось в заслуги, что он мыл в их аудиториях полы, бегал для них в булочную за пирожками, таскался с дурацкими цветочными горшками, возбуждая к жизни чахлую растительность. Он рисовал стенгазеты, добывал из подсобки мел, развешивал плакаты, носил классные журналы, стопки тетрадей, учебников и т.д.

Теперь он был виновен по всем статьям. Даже мужчины из преподавательского состава, наличествующие во всей школе в количестве двух, постарались произвести на ЭлКу впечатление.

Физрук, которому Лешка помогал после занятий стаскивать в кучу маты, мячи, скакалки и прочий инвентарь, озвучил событие прошлой четверти, когда подросток сидел в углу на уроках физ-ры потухший и обессиленный после гриппа. Справку из поликлиники он где-то по дороге посеял и на понукания физрука не реагировал, а физрук в ответ старательно ставил ему колы. Их набралось с добрую дюжину, и этот факт был сформулирован педсоветом, как злостное нарушение школьной дисциплины и порчу показателей успеваемости.

Трудовик, порывшись в памяти, тоже нашел, что рассказать. Он поведал историю о том, как в ноябре месяце Лоханкин отправился с его предмета, не спросясь, на академконцерт. В этом неблаговидном поступке препод усмотрел пренебрежение к воспитательному труду, к школьным товарищам и лично к его особе.

Биологичка припомнила факт годичной давности, когда Лешка притащил в класс воробьиного подранка, и весь 6-ой «А» бросился искать для раненой птицы корм. С этой целью на перемене в биологическом кабинете были открыты заклеенные на зиму оконные рамы. Мухи, спавшие мирным сном до весны в просторных оконных щелях, при этом посыпались, как семечки в большом количестве. Весь урок ученики ползал по полу, собирая в литровую банку птичий корм, который в тепле оживал и принимался летать, издавая рев бомбовозов.

Преподы негодующе качали головами, а Лешка улыбнулся воробьишке, вспорхнувшему в его памяти. До весны он жил у них дома в клетке для хомячков, а весной покинул решетчатый домик и угнездился над балконом под стрехой, то и дело, залетая в распахнутую дверь зала – пообщаться.

Класснуха Маруська, которая совмещала уроки химии и классное руководство, особенно выслуживалась. Все Лешкины промахи она возвела в энную степень, благодаря чему они приобрели космические размеры. Маруська слила все в одну помойную яму – опоздания, незавязанные шнурки, рваный ранец, вечное отсутствие дневника, отвращение к предмету химии и цыпки на руках.

Все уже изрядно расхрабрились и лили на Лоханкина компромат с превеликим усердием. Но, когда ЭлКа, отдышавшись, снова зарычала, они приниженно сжались и, казалось, впали в ступор.
– Скажите мне, уважаемые, почему в нашей школе происходят столь безобразные ЧП?! Почему на школьной площадке валяются пьяные ученики; пятиклассники избивают друг друга до полусмерти; восьмиклассник на неделю запирает бабушку в чулане без воды и еды; старшеклассник совершает над пятиклассником акт насилия и привязывает его к железнодорожным рельсам, а выпускник вешается накануне выпускного бала?!

В нависшей гробовой тишине Лоханкину пришло беспокойное чувство, что он как-то причастен ко всем этим ужасным происшествиям. Но как? Встревоженный, он стал нервно передвигаться по директорскому кабинету, всем заглядывая в глаза. Пианист видел под кукольными масками – страх. Он хотел понять природу этого страха. Ведь куклы ничего не боятся, они лежат, замерев, в пыльных коробках или забавно движутся, когда их оживляет кукловод, что-то говорят чужими голосами. А эти люди-куклы боятся говорить, бояться сделать неправильный жест. Лешкино понимание жизни вдруг перевернулось с ног на голову. Эти преподаватели, к которым он всегда был равнодушен и, даже просьбы их выполнял без малейших эмоций, которых он считал ходячими роботами, не ломающимися бездушными механизмами – были уязвимы и трусливы…

ЭлКа уже охрипла от своего ора. В ярости она стучала своими миниатюрными, не соответствующими циклопической фигуре, кулачками по столу, трясла головой и притопывала ногой. От нее в разные стороны разлетались бумаги, ручки, скрепки, шпильки, слюна. Сегодня директриса жучила своих подчиненных с особым остервенением. Неожиданно директриса закашлялась, поперхнувшись собственным криком, и замолкла на минуту.

В траурной тишине раздался робкий голос. Завдир по внеклассной работе, дама неустановленных лет, невнятного вида и незаметная, как невидимка, осмелилась высказаться:
– Людмила Константиновна, позвольте доложить, что не только в нашей школе происходят ЧП. Беда у нас у всех одна. Наши дети практически не получают основ морали. На классных часах предметники, совмещающие классное руководство, вместо понятий о добре и зле дают дополнительные уроки, стараясь хотя бы чуточку подтянуть отстающих. Ведь теперь обязательные время, отведенное для занятий с двоечниками, отменено. А от нас требуют успеваемость, конкретные баллы. Добиться от детей хороших результатов очень тяжело.

– М-м-м? – воззрилась на подчиненных ЭлКа, покашливая и давясь припертой к горлу бранью. Видя ее заминку, преподов взорвало. Они все разом загоготали, вытягивая шеи по-гусиному.
– Детей контролировать некому, родители поразъехались на заработки!
– Раньше воспитывала партия и правительство, а теперь!..
– У них все тормоза развинчены, делают, что хотят безнаказанно!
– Пропадают в подвалах, заброшенных дома, там пью, наркоманят!
– Не ночуют дома!
– Общешкольные линейки, классные советы, товарищеские в среде учащихся упразднены!
– За спиной учителя безобразничают, ходят по классу, переговариваются, ржут!
– Все свободное время сидят в интернетцентре – играют в Контр-Страйт, смотрят порно!
–В их портфелях можно найти, что угодно, начиная от нерекомендованной литературы до презервативов!
– Они ходят все поголовно в спортивных штанах. А если кто из старшеклассниц надевает юбку, то такую, что весь срам наружу!
– Они курят прямо на ступеньках школы сигареты!
– И не только сигареты!..
– И не только курят, но и…
– Хватит, – просипела директриса, хлопнув розовой ладошкой по столу. Она вся как-то сдулась, от ее устрашающе-внушительного вида ничего не осталось. Покопавшись в сумочке, кинув в рот таблетку и сербнув из пластмассового стаканчика, она произнесла устало и растерянно:
– Все внеклассные уроки провести и отчитаться. Ах, да… поздно уж…

Она немного поразмыслила и снова просипела:
– Отчеты о внеклассной работе предоставить мне сегодня же!... Сейчас же! Все свободны. Идите, пишите… сочинение на вольную тему. И не забывайте, по последнему ЧП к нам завтра приезжает комиссия. Чтоб все были в восемь часов на месте, как штык… А вы, милочка, задержитесь.

Все, молча вытаращились на ЭлКу. Она ткнула пальцем в Маруську, и пока учителя кошачьими шагами покидали кабинет, класснуха, прилипла к краю стола по стойке «смирно», словно шпагу проглотила. Директриса сделала зверское лицо.

–Милочка, вы бы приоделись, как следует. Осмелюсь вам напомнить, что вы находитесь на службе в школьном учебном заведении. Этот ваш э-э-э… имидж соответствует разве что ночным кабакам. Кого вы, дорогуша, хотите впечатлить своим декольте и голыми ногами? Лоханкина?.. Ступайте и сделайте соответствующие выводы.

Маруська проковыляла иноходью до дверей, спотыкаясь и стараясь греметь каблуками, как можно тише, а Пианист весь встрепенулся, как молодой петушок. То, что сказала ЭлКа, лежало за пределами его понимания. Конечно, он слышал, и не раз, как толпа старшеклассников с гаерским хохотом кидала вслед класснухе реплики, типа «я бы ей вдул…» или «эй, кобыла, возьми у меня…». Но он сам… Пианист любил Соню Гусман и мечтал поцеловать подол ее платья.

ЭлКа, оставшись (как она полагала) одна, порылась в пустотах своего стола, вытащила укушенную булку, всхлипнула, как маленькая девочка, что-то жалобно пролепетала себе под нос, икнула, пустила ветры, ойкнула и впилась в сдобу. Пианиста это пробило на «хи-хи». Потом накатило отвращение. Потом ему стало жаль эту грузную, не молодую, нездоровую даму. Запутавшись в паутине ощущениях, он вдруг почувствовал, как устоявшийся страх, который каждый раз окатывал его помоями при виде директрисы, будь то наяву или во сне, улетучился. Теперь Лоханкин не боялся себе признаться, что та самая бесстыжая баба, которая приходила к нему в бредовых сновидениях, поднимала юбку и, хватая себя за причинное место, устрашающе шипела: «Лоханкин, немедленно подойди ко мне…» – была ЭлКа.