Нерекомендованное чтение 2

***
…Трансцендентный полет Пианиста в пэгэтэ Горном не был встречен ни восхищением прохожих, ни ликованием природы. В округе не наблюдалось ни солнца, ни снега, ни чего-либо радостного. Слякотный, мерзкий, как чесотка, зимний крымский день медленно полз к полудню. По городским маршрутам без энтузиазма катились чумазые авто, бесцеремонно брызгая дорожной грязью в пассажиров, пригвожденных холодом к остановке. Темные фигурки людей, что стояли у обочины дороги, сливались с дождливой моросью, горбясь от холода. Многие другие, понукаемые желанием отделаться от дождя, неслись стремглав. Зонты, как летучие мыши расправляли крылья и садились на головы торопыг.

За неделю до конца двадцатого века человечество металось в ожидании апокалипсиса. Тысячелетние предсказания пророков были свежи, как никогда. Прогноз надвигающихся катаклизмов, тем не менее, не умалил традиционной предновогодней суеты. Напротив, Горный заранее принципиально ощетинился небывалым количеством искусственных елей, из-за отсутствия средств украшенных силами патриотов скромно. Рядом с малочисленными стеклянными шарами красовались самодельные гирлянды из лампочек Ильича, бумажные фонарики, пластмассовые цветы и пуки медицинской ваты, от чего новогодние красавицы имели буквально «мокрый» вид.

Люди в ажитации сновал без цели и без денег, запутавшись в паутине постперестроечного хаоса. Ноги несли их куда бы то ни было, так – на что-нибудь поглядеть. Дурацкие плакаты с начертанием «С Новым Годом! С новым счастьем!» были теперь вовсе не такими уж дурацкими. Они, словно советские транспаранты, лезли ото всюду в глаза и оседали золотыми крупицами стабильности в сознании обывателей. Автобусные остановки и сами автобусы, окна и фасады домов, доски объявлений и столбы бодрили этими традиционными новогодними лозунгами всевозможных форматов и цветов. Группа малолетних хулиганов присовокупляла к плакатам красной акварельной краской АМИНЬ! Старушки, наблюдая это безобразие, пускали в платочки слезу и тихим шепотом благословляли малышню.

…Алеша бреял где-то выше вальяжного дымного хвоста кочегарки, доедающей скудный лимит угля на декабрь месяц. Восторгаясь своей невесомостью, семиклассник оглядывал город, топорщивший из уютной ложбинки наперсточного скверика кипарисы, как иглы бдящий о своей безопасности дикобраз. С зоркостью стрижа мальчик созерцал залатанные крыши промокших зданий, островки щербатого асфальта, эллипсы клумб, пестроряденные от разноцветья машин автостоянки и прочую топографию, угнездившуюся в черной метелочной гуще деревьев и кустов. Лоханкина забавлял муравьиный бег граждан по ниточкам тротуаров мимо гнойных прыщиков урн, мимо кишок водоотводов с выползающими из них дождевыми червями струй, мимо матрешечного нутра витрин, мимо лысых платанов. Двери казенных домов, разнокалиберных забегаловок, парикмахерских, магазинов пружинисто, как хлеборезки, клацали и отсекали ломтики мгновений, то проглатывая, то выплевывая посетителей.

Пофланировав над поликлиникой, копящей болячки пациентов в старинном здании с колоннами, двести лет назад принадлежавшем каким-то мелкотравчатым буржуям, Пианист миновал рыночное стойло с многочисленным поголовьем торговых палаток, навесов, лотков и бутиков. Потом он пролетел над одичалым каштановым сквером с подшерстком поросли, единственной трухлявой ветхозаветной беседкой и множеством пней в окружении белых вылупков грибов.

Дальше его путь пролегал мимо устрашающих конструкций высоковольтной подстанции гудящей, как разъяренные пчелы. Проплывая над загородным пустырем, где летом мальчишки гоняют мяч, Алеша увидел великолепного, лоснящегося под дождем, черного Аписа. Хозяин выгнал бычка в непогоду на свежую зелень, подросшую, как это обычно бывает в Крыму, к Новому году. Безо всякого интереса Лоханкин проскользнул над игрушечным винзаводом, приземистой аптекой в два окна, солидным отделением связи, оцинкованным куполом кнопочной церквушки, грандиозными по масштабам, и столь же грандиозно пустыми двухэтажными стеклянно-бетонными строениями Дома Культуры и Дома быта.

Неожиданно вниманием Пианиста завладел полуразрушенный летний кинотеатр. Под крышей сцены прижился целый рассадник ласточкиных гнезд, напоминавших пещерные мини-рынды. В обсыпавшемся дырчатом ракушечнике стен пролегли дроносы, а пара несущих опор, сохранившихся от рухнувшего задника, высились, словно менгиры в память о цивилизации, в прошлом известной как Советский союз.

Лешкин энерджайзер заработал в авральном режиме, когда заметил скачущего по лужам знакомого мальчика со скрипкой. По всему было видно, что тот торопится в музыкальную школу и настроение у него мажорное, невзирая на непогоду. Компактный футлярчик весело приплясывал в его руке, и скрипочка, отзываясь, легонько погромыхивала. Пианисту до смерти захотелось прикоснуться к немым костяшкам своего фортепиано, оживить их силой мышечного напряжения рук, синтезированного из немыслимого смешения нот, эмоций и нетленного эгрегора композитора.

В этот миг Пианист не обижался на свою толстозадую, толстопалую и толстошкурую училку по фо-но, которая заставляла его разучивать устрашающе какофонические шедевры Шостаковича, насилуя тем самым абсолютный слух юного дарования во благо своей карьеры препода. Ведь были и красивые вещи в его ученической программе, например, багатель «К Элизе» Бетховена, которую Пианист всегда посвящал только одной девочке на свете – милой Соне. Образы любимых композиторов – Моцарта, Бетховена, Баха, Вивальди, Чайковского, Листа, Рахманинова, Паганини, Сен-Санса, Скрябина на время завладели его мыслями. Это их произведения он с наслаждением разбирал, заучивал и исполнял. О них лихорадочно читал невероятные истории их жизней, всматривался в их лики. Теперь они были от него далеко, а их волшебная музыка недоступна Пианисту. Леша тяжко вздохнул.

Левитируя в заоблачной выси над городом, то поднимаясь, то опускаясь, как на морских волнах, Пианист на гребне своего взлета зацепил взглядом мертвечину далекой степи, исчерченную вдоль и поперек разреженным пунктиром лесополос. В степной шири, неизвестно куда семенила и взвизгивала зурной, словно от боли, одинокая, как и он, сороконожка вагонного состава. Ему стало жаль «сороконожку», но, не успев хорошенько ей посочувствовать, он, подчиняясь инерционному закону, опустился в нижнюю точку траектории, как раз напротив девственно–белого здания библиотеки с черными кружевами кованых лестничных перил, балконов и лоджий.

Это было любимое место пребывания семиклассника. Здесь работала его мама, которую, как он догадывался, очень сильно огорчил. Леша, словно наяву, увидел, что она со стопками книг передвигается узкими лабиринтам стеллажей, разбирает поступления новых изданий, заполняет читательские формуляры, отвечает на вопросы читателей. А по лицу ее текут слезы. Лоханкин снова заплакал сухим беззвучным плачем. В своей памяти он любовно, будто драгоценные камни в пальцах перебирал эпизоды о своих посещениях библиотеки, где его принимали, как родного. Эти воспоминания согрели и успокоили его, словно теплое молоко на ночь.

Он обожал этот основательный двухэтажный дом с мягкими ковровыми дорожками, царственно сияющими люстрами, книжными полками до самого потолка, отдельно стоящими колоннами внутри, которые так любили подпирать студенты. Ему нравилась особая тишина просторных комнат, где не было слышно ни шагов, ни разговоров, а только разреженный шорох страниц. Когда сумерки за окном постепенно загустевали, как черничное варенье, он вглядывался в читательские лица. В электрическом свете они становились загадочными и, словно портреты фламандских художников, манили прозрачным фарфоровым величием.

Леша с удовольствием помогал маме расставлять книги по шифру ББК. Ему нравилось отправляться с исключительными заказами в книгохранилище и там наблюдать, как сотрудница библиотеки, включая свою блистательную память, быстро отыскивает редкий экземпляр. Он любил извлекать информацию о том или ином сочинении, перебирая каталожные карточки, нанизанные для сохранности на железные анкеры и расположенные в длинных узких деревянных ящичках, пахнущих почему-то прошлогодней соломой. Он обожал рыться в книгах, неимоверно увлекаясь чтением, оторваться от которого не представлялось для него возможным. Чего здесь только не было! И фантастика, и приключения вместе с путешествиями, и история, и наука. Лешка проглатывал все подряд, не утруждаясь перевариванием.

Когда его просили, он беспрекословно заполнял читательские формуляры в детской библиотеке, расположенной в этом же здании на втором этаже. В листки песочного цвета, сложенные пополам, внутрь которых медицинским почерком, не поддающемся расшифровке, были внесены записи о выдаче и возвращении книг, следовало вставить дополнительный листок с оглавлением «Рекомендованное чтение». Леше, как семикласснику, поручали заполнять такие листки своим однолеткам. Стараясь красиво писать, он, закусив нижнюю губу, усердно выводил по пунктам: 1.Героический эпос народов.2. М.Ломоносов «Восшествие на престол императрицы Елизаветы Петровны». 3. Р.Бернс «Честная бедность».4. Байрон «Стихи».5. А. Пушкин «Станционный смотритель», «Метель», «Узник», «Кавказ».6. М. Лермонтов «Песня про купца Калашникова», стихи.7. Т.Шевченко «Тарас Бульба».8. И.Тургенев «Бирюк».9. Н.Некрасов «Русские женщины»10. А.Чехов «Хамелеон».11. Э. По «Лягушонок».12. О.Генри «Дары Волхвов».13. Конан Дойл «Пестрая лента».14. И.Бунин «Цифры».15. А.Платонов «Юшка», «Корова», «Песчаная учительница», «Неизвестный цветок».16. К.Симонов стихи.17. А.Алексин «В тылу, как в тылу».18.Ф.Абрамов «О чем плачут лошади?».19. Э.Сент-Экзюпери «Маленький принц».20. Д.Олридж «Последний дюйм».21. А.Распутин «В ту же землю».

Все рекомендованное чтение Алексей Лоханкин давно прочел. Ему всегда было мало книг и времени для чтения. Он читал днем и ночью. Чтобы не волновать маму, он прикидывался, что делает уроки и, сидя за письменным столом над учебником, на самом деле проглатывал очередную книгу, которую держал в приоткрытой шухлядке. Ночью же, накрывшись одеялом, включал фонарик, и чтение продолжалось…