Страшный сон

В тот июньский вечер я, как обычно, вышел из дома на вечерний променаж. Маршрут обычный - пару кварталов налево, три – вниз, к Волге, вдоль набережной и обратно. Но на этот раз я сократил пребывание на воздухе: над рекой и городом нависла огромная туча, которая обещала вселенский потоп.
Когда громыхнуло и пошли первые капли, то я заскочил в первую попавшуюся мне дверь. Это было кафе. Я выбрал место у окна.
Дождь сатанел с каждой секундой. Он бросал потоки воды на витрину так, как будто за ней разверзся океан. И я сидел напротив огромного аквариума, ожидая, что стекло не выдержит и тогда весь внешний мир с людьми, домами и машинами хлынет в это небольшое помещение. Но мелькнула фигура человека.
Раздался звук колокольчика и вошел молодой мужчина в темных очках. Он был с собакой. Та сразу же потащила хозяина к моему свободному столику.
Мужчина уверено положил мокрую шляпу на пустующий стул. Его почти прозрачная от воды рубашка облегала мощный торс мужчины. Сама мысль о том, что он принадлежал слепому человеку, была оскорбительна.
Подошла официантка. Вероятно, она знала этого человека и подала полотенце.
- Коля, ты весь промок. Я наброшу.
- Спасибо Маша, ты ко всему готова, – улыбнулся в свои морщины слепой и повернулся к ней словно зрячий, чтобы получше рассмотреть.
Женщина набросила на его плечи полотенце.
Я заказал безалкогольного пива. Соседу принесли морковного сока.
- Чтоб глаза глазели, - усмехнулся Николай пространству, что было между нами. Стакан он взял сразу, не рыская рукой по столу.
- Я морковинку несу за зеленый хвостик, - тотчас же отозвался я строчкой из Маяковского.
- Вы, наверное, преподаватель университета, - сказал слепой. – Кто сейчас знает горлопана и главаря? Николай, вы уже слышали имя. Можно без отчества.
- Аверкин, доцент. Ах, да, Михаил Петрович. А вы поэт?
- Я слепой.
Словно это была его профессия.
- Н-да, понимаю. Но…
- Химик-неудачник. Я кандидат наук, жертва лабораторных испытаний.
- Сколько лет вы уже?
- Три года.
- И есть надежды?
- Если бы не было двух операций, надеяться было бы не на что. В Мюнхене обещают провести еще одну. Там у них новая методика трансплантации роговицы...
Мы замолчали, словно говорить было не о чем. Дождь поубавил силы, но пока не думал проходить. Я посмотрел на собаку:
- Верный помощник…
Сосед понял:
- Альфонс? Этот работяга!
Овчарка, услышав имя, навострила уши.
- Я без него хорошо ориентируюсь, - Николай решил довести мысль до логического конца, - это мой квартал. Но с Альфом надежнее. Движение сейчас дикое. Водители врезаются в остановки, а что говорить об одиноких людях, идущих через дорогу? Ну ладно пьяный, но ведь совсем девчонки.
Я не стал спрашивать, откуда он знает о девчонках, сшибающих машины и людей. Наверное, по телевизору рассказывают. Я лично ящик не признаю за источник информации. Так, сплошная социальная грязь.
- Извините, как вы чувствуете переход?
- Если вы про отблески света светофоров в моей голове, то ошибаетесь. Все глухо. А звуки – другое дело. Слух и до этого был у меня хорошим, ходил в музыкальную школу… Ходил.
- Я понимаю, - завел я ту же песню сочувствия, чувствуя себя от этой заведенности еще больше виноватым. А как еще уравнять в беседе видящего этот мир и невидящего его?
Это неравенство сказалось тотчас же в раздраженной реплике слепого:
- Это вы извините. Это я понимаю.
Николай сделал паузу адвоката, собирающего выложить главный козырь. И сказал с дрожью в голосе:
- О, я мно-о-гое сейчас понимаю. Я понимаю, насколько счастливы люди, открывая каждое утро глаза. И утро им каждый раз доброе. Что бы там не предполагал грядущий день – мелочи. Кроме смерти. Зрение, хотите этого или не хотите, великолепное чувство, данное природой. Великолепное! Я скажу больше. Та бестолковая природа, которую губит человек, очень даже толковая. Она создала живое, человека, который позволяет ей, природе, видеть самою себя. Неорганика, земная твердь, звезды, планеты – это мир, которому человек дает разум.
Бог. Возможно он есть. Но зачем ему тогда ему создавать ум, руки, глаза этого мира? Зачем?
Он замолк, словно обдумывая продолжение речи. Овчарка стала тихонько поскуливать, ожидая грозы чувств своего хозяина. Официантка тихо разговаривала с барменом.
- Да, я так думаю постоянно в спустившейся в мое существование ночи. Я стал философом. Когда же покажет вам Бог оную ночь, мрак светом дня сияющий, о котором сказано: тма не помрачится от Тебе, и нощь яко день просветится (Пс. 138:12); Это Кирилл Иерусалимский в своих поучениях.
И снова Николай замолчал. Он нагнулся, пес подставил ему в руку свой нос.
Было видно, они любили друг друга – человек и животное.
- Сразу же после взрыва в лаборатории, - заговорил слепой, - меня отвезли в больницу. Потом появилась повязка. Это было неудобно. Но я был оглушен. Оглушен неимоверно яркой вспышкой. Я думал, темнота пройдет. День-второй похожу с повязкой, и все уладится. Господи, сколько раз в жизни у меня так удачно улаживалось! Я был специалистом экстра-класса по улаживанию всего и вся. На третий день я попробовал снять ее сам. Снял, но света не забрезжило. Тогда прибежала медсестра, запричитала о нарушении правил. Какие там правила?
Николай поднял свой стакан и ткнул им перед собой:
- Кто писал правила, как жить, когда случилась беда? И вот до меня дошел смысл просьбы доктора не паниковать в первый же день, после операции. На третий день паника стояла за спиной огромным страшным животным, которое готовилось к прыжку. Вы представляете, на третий день без света. Я оказался в тупике, который был страшно высок, который был таким запутанным, что и выбираться из него было бесконечной тоской.
- Вам пить можно? – спросил я.
- Можно, - слепой пожал плечами, но не так, как зрячие – очень высоко, словно выполнял физическое упражнение. – Скажу, что месяца три не просыхал после первой операции. Я научился покупать водку хорошую ощупью по этикеткам, форме бутылки и весу. Я научился пить прямо из горлышка ровно в пять присестов. Я научился пьяным не натыкаться на мебель. Я научился слышать шаги жены с первого этажа. Это еще что! Я научился любить в темноте. Наощупь… И, знаете, как в этом много чувственной остроты! Любить и видеть это внутренним зрением… Нет, вру. Любить неизвестную мне женщину. Я уже забыл лицо жены. Руки помнят, а в голове телевизионная картинка с лицом, которое не хотят показывать. По криминальным соображениям.
Я помню о вашем предложении выпить. Но не могу, потому что бросил после второй операции. Поклялся доктору не прикасаться. А он поклялся довести меня до света.
Николай пригнулся ко мне, и его темные очки, как огромные черные глаза вглядывались в меня. Сейчас он показался мне хитроватым Путиным в очках а-ля разведчик. Точнее премьер-Бонд.
Очки «сказали»:
- Я теперь знаю, каково лежать в гробу заживо похороненным. Открыл глаза и – темнота. Раньше думал, что умирать слепым нетрудно. Это избавление. Душа умирающего поднимается над телом и приобретает зрение Тонкого мира. Мне нужно умереть, чтобы увидеть, и себя, и тех, кто окажется рядом. Хоть на мгновение! Но это другое. Зрячим, будучи зрячим в той лабораторной жизни, я незадолго до взрыва подумал о слепых. Подумал легковесно. Эдак каждодневное невидение должно приучать человека к мысли о приходе смерти… Мол, раз – из темноты снова в темноту.
И вдруг он напрягся и крикнул:
- Что, надоело слушать чушь? Я знаю, вы хотите уйти!
Он вскочил:
- Да идите вы все! Я никого не держу! Идите!
Ну что оставалось мне? Я поднялся, пытаясь оправдаться:
- Что вы, с чего вы это взяли?
Овчарка уже стояла рядом с ним, рыча и скаля зубы. Она с ненавистью смотрела на меня. Посетители кафе повернули в нашу сторону головы. Подошла Мария. Она положила руку на плечо слепому.
- Коля, что случилось?
И он тотчас же сник:
- Да нет ничего.
Голос у слепого стал тихим. И Николай, словно до этого не было вспышки чувств, стал доверительно объяснять мне, как очень старому знакому:
- Мы с Машей в университете учились. Да Маша?
- Да, Коля.
- А почему мы с тобой не поженились?
- Генка меня увел от тебя.
- А ее Генка в Чечне сгорел, - пояснил мне Николай. И спросил:
- Мы заказывали коньяк?
- Не успели, - мягко сказал я. – Да и, наверное, нет смысла.
- В коньяке – нет, - согласился слепой. - А в жизни есть смысл. Вот мой главный вывод! Дерево все видит, но оно беспомощно, потому что корни не пускают, когда надо убежать от лесоруба. И оно даже веткой не может отогнать врага. И только редко падает на человека с бензопилой. А ведь видит все листьями, ветками, заскорузлой корой. Вот так же, как дерево я «увидел», что вы слегка улыбнулись. Кровь прилила к моей голове, но потом понял, вы улыбнулись слову.
- Давайте идти по домам, - предложил я. – Дождь кончился.
Мы поднялись. Николай вышел первым. Он даже придержал дверь для меня.
Тучу уносило ветром. Солнце, уже сидело на кроне деревьев противоположного берега Волги, спустив лучи, словно ноги, в воду.
Мы повернулись к солнцу спиной. Овчарка заняла место впереди, натянув поводок нервной нитью для сигналов к ней от человека и наоборот.
- Вам меня жалко? – спросил Николай.
- Как вам сказать? Конечно, жаль, что с вами такое случилось. Но у вас еще есть надежда. Жалко, что вы разлучены с Машей навек. Но так уж случилось. Мне жалко и себя, но это другая песня…
- Спасибо. Вы извините, что я вспылил.
- Да ну что вы…

Вскоре наши пути разошлись. Я позвонил своим друзьям, они знали такого бедалагу. Отыскал и сайт, на котором была просьба помочь Николаю Скворцову. Денег требовалось много - операция была дорогущей. Я тотчас же перечислил всю возможную в моем состоянии сумму.
Ночью проснулся. Открыл глаза. Темноты абсолютной не было. Можно было увидеть очертания мебели, вещей. Подумал, это потому, что часто вижу спальню при свете. Сложился ее образ. Попади я сейчас в незнакомое помещение – ничего бы не увидел. Только темнота. В том-то и разница – видеть и стать слепым, родится слепым, ничего никогда не видя.
Еще подумал о том, что у Николая все сложится. Он же мастер. И когда-нибудь увижу его без собаки-поводыря. Да, это будет. Только не знаю, кем он станет. Может снова уйдет в науку и сделает открытие? Лет через десять забудет, что был слепым. Забудет, как страшный сон.
А может и не забудет.