То, чего не было (часть 3)

Во все времена Шишковск был аграрным городом. Почти каждая семья с мая по сентябрь вкалывала на огороде или хотя бы сажала картошку на участке растрескавшейся земли неподалеку от берега Шишковки. Впрочем, у немалой доли горожан, которые проживали в частных домиках, будущий натурпродукт не только вырастал из земли, но и мычал, хрюкал, квохтал, прыгал, и активно гадил на улицах города, в том числе и на центральных. Козы и коровы паслись на городской площади, задумчиво выщипывая травку, пробивающуюся сквозь щели между гранитными плитами обелиска, и привлекали внимание только гостей Шишковска.
Кошки и собаки в нашем городе считались животными второго эшелона, так сказать, имитаторами мышеловок и охранных сигнализаций. Когда родители принесли нам котенка, то первый вопрос у наших соседей был:
-- У вас что, мыши появились?
Мало кому приходило в голову завести «меньшего брата» просто так, чтобы был. И ветеринарный сервис в Шишковске в первую очередь ориентировался на крупный рогатый и прочий парнокопытный скот.
Наиболее распространенным рецептом для лечения у кошек и собак чего-то более серьезного, чем глисты, было усыпление, но чаще звучала рекомендация: «Вы подождите, может, само сдохнет. Но если у вас дети, то лучше, конечно, животное в лес отвезти, а то мало ли…».
И если бы наш город был более индустриальным, а население - более прогрессивным, может быть, к кошкам и собакам складывалось бы другое, менее потребительское, отношение. Может быть, им бы красили когти, повязывали бантики, а зимой надевали бы смешные кожаные ботиночки. Но тогда это была бы совсем другая, не моя история.
На весь наш переулок было всего три кошки и две собаки. Среди последних — наша дурочка-овчарка Джульетта, которая бросалась на спину перед каждым желающим почесать ей живот. А еще был мелкий, мохнатый серо-седой Топка. Его хозяина, дядю Сему, боялись все дети переулка, а взрослые просто обходили стороной. Ходили слухи, что он из раскулаченных и сосланных на Урал, что он убил трех жен и сейчас медленно, но верно добивает четвертую - тенью проскальзывающую по переулку женщину. Обширный двор дяди Семы надежно скрывали от чужих взглядов забор и навес. А по вечерам хлипкая молчаливая Тетенька Без Имени наглухо закрывала тяжелые ставни на окнах. Жаркими летними днями дядя Сема часами стоял у палисадника, исподлобья глядя на кипящую вокруг жизнь. Впрочем, в радиусе нескольких метров от этого старика, одетого в валенки, ватные штаны и телогрейку, жизнь, казалось, замирала и кралась на цыпочках. Никто не пытался даже срывать малину, обильно свисающую через палисадник. Говорили, что она специально отравленная, потому что дядя Сема не любит советских детей, а особенно пионеров. Топка был под стать своему хозяину. Сидел у забора в своей лохматой шубке, с занавешенными шерстью глазками. Никогда нельзя было понять, что у него на уме. На всякий случай его тоже боялись.
Кошачья компания была не менее разношерстной - наш сиамский Барсик, кот учительницы начальных классов Петровой - Дымка и жирный рыжий кот Маня - любимец всей греческой семьи Толика и Димки. Впрочем, петровского Дымку можно не считать. На момент основных событий тех лет его уже убили. Вернее, он приполз к своему крыльцу с огромной гематомой на голове. И умер. Учительница и ее дочки всяко поплакали, а муж Петров в очередной раз выпил и закопал кота.
Но это только наш переулок в силу каких-то обстоятельств был «бескошачьим островком», на окрестных улицах этих животных была тьма-тьмущая. Во всяком случае, когда мой брат с приятелями, в очередной раз разозлившись на вредную соседку, которая не отдавала случайно залетавшие в ее ограду мячики, налили на крышку ее овощного погреба валерьянки, стало заметно, что диаспора кошек в нашем квартале очень большая.
В одном бараке с Петровыми через дорогу от дома греческой семьи, жили дядя Серега с тетей Леной. Еще у них была шестилетняя дочка, вредная и визгливая Танька. Глава этого семейства свободное время проводил за двумя занятиями - либо лежа под канареечно-желтой «копейкой», либо выпивая - как в одиночку, так и с приятелями. Пьяный дядя Серега регулярно и буквально на пальцах показывал своей жене, кто в доме хозяин. Тетя Лена отводила Таньку к своей маме и возвращалась к мужу за очередной порцией синяков и оскорблений.
Жизнь переулка замирала, когда из-за дощатых стен барака доносился сдавленный, но громкий вопль:
- Сережа, не надо! Не по лицу! У меня завтра заказчица придет! - тетя Лена работала в ателье.
Защитить женщину никто не пытался после одного случая, когда муж Петров, мой отец и еще живой фронтовик Ипполитыч скрутили дядю Серегу и собрались вызвать милицию. Папа рассказывал, что тетя Лена вытерла кровь из-под носа и с отборными матерками кинулась на заступников. Суть ее претензий сводилась к тому, что ей нужен муж, а ребенку - отец. А если «всякие тут» будут мешать ее семейной жизни, то дядю Серегу отправят в лечебно-трудовой профилакторий, а потом он от них уйдет.
Трезвый и мрачный, дядя Серега обычно ходил вдоль барака в галошах и спортивных штанах, похлопывая себя по покрытому рыжими волосами большому животу. Из-за слабой резинки штаны постоянно сползали до середины задницы. Но дядя Серега дискомфорта не ощущал, а только потягивался, упираясь ладонями в складчатую поясницу. Классе в первом-втором я была уверена, что дядя Серега скоро родит, потому пару лет назад с таким же большим животом и почти такой же походкой передвигалась его жена, а после родила Таньку.
Дети в нашем переулке на эту семью внимания не обращали и даже, вопреки обычаю, не здоровались ни с кем из них. Настороженный нейтралитет обе стороны могли бы держать еще долго, если бы дядя Серега не задавил кошку, которая в переулке не жила, а была приходящей в гости.
Обычная, пыльно-белая с крупными, по-коровьи разбросанными по шкурке черными пятнами, с желтыми глазами. Она сидела у заднего колеса и не успела отбежать. Мы рыли котлован в песке, который Димкин папа еще пять лет назад привез для строительства гаража. Мой брат и другие старшие ребята играли в карты на столике неподалеку.
- Стойте! Там же кошка! - крикнул брат, бросая карты на стол.
Дядя Серега, не глуша мотор, приоткрыл дверцу, посмотрел назад. И на малой скорости еще раза четыре прокатился по кошке. Вперед-назад, вперед-назад… Мы все встали. Я помню, как машинально вытирала о шорты ладони в крупинках песка. Было очень тихо и очень жарко. А дядя Серега смачно высморкался на землю, захлопнул дверцу и уехал.
Мой отец совковой лопатой подобрал кошкины останки, засунул в старый мешок из-под картошки и закопал в конце переулка.
- Не те методы Сергей выбирает, - сказал папа маме, ветошью вытирая лопату от кошачьей крови.
Какие методы? Для чего? Я поняла только то, что родители явно не одобряют поведение соседа.
Ночью меня разбудил брат.
- Пойдем, я у папы краски из банки отлил.
Мы подобрались к гаражу дяди Сереги. Я держала фонарик, брат работал кистью. Через 20 минут на коричневых, занозистых воротах даже в темноте ярким оранжевым цветом била в глаза надпись - «ТАК ДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ! ВЫ - ФАШИСТ!».
Утром была суббота. Мы с братом проснулись от ругани тети Лены и сдержанных резких фраз моих родителей.
- Убить мало!! Что ваши щенки себе позволяют?!! Да Сергей им ноги вырвет!
Я сжалась под одеялом. Брат свесился со второго яруса и тоже мрачно слушал.
- Лена, мы с ребятами сами разберемся, хорошо? - мягко пообещал папа.
- Чтобы через полчаса это говно с нашего гаража стерли! - от хлопнувшей за тетей Леной двери зазвенели стекла.
Папа появился на пороге нашей комнаты.
- Ну что, вставайте, берите растворитель и идите убирать свое творчество.
- Пап, ты с чего взял, что это мы?
- У вас кеды в краске. А у тебя еще и пальцы, - отец указал на брата.
- Мы ничего убирать не будем, - спокойно сказал брат. - Они гады. Ты же видел, что они гады.
Отец повернулся и вышел. После завтрака он крепко взял нас за плечи и привел к соседскому гаражу. Тетя Лена сидела тут же на лавочке, скрестив руки на груди и побалтывая галошей. Мы с братом переглянулись и стали смотреть поверх ее головы. Отец принес банку растворителя и тряпки.
- Начинайте.
Мы не пошевелились. Отец сжал зубы, нахмурился и начал сам очищать кричащие буквы. Подошли Димка с Толиком, встали рядом с нами, глядя в упор то на буквы, то на тетю Лену. Она не выдержала и ушла в дом, стала наблюдать сквозь тюлевую занавеску с веранды.
Две недели после этого родители подвергали нас остракизму и лечили наш подростковый максимализм трудотерапией. А потом у Димки и Толика пропал их толстый рыжий Маня. Димкина мама, тетя Таня, бродила по вечерам по дворам переулка и кричала:
- Манечка, Манечка, кс-кс-кс, где ты?
Да и мы все тоже присоединились к поискам. Впрочем, загадочное исчезновение скоро объяснилось. Учительница начальных классов Петрова пришла к нам и рассказала моей маме, что произошло. Оказывается, тете Лене и дяде Сереге жутко не нравилось, что Маня ходит к ним на огород и грызет огурцы прямо со стеблей. Влиять на кота решили кардинальными методами. Мелкая Танька его поймала и принесла родителям. Тетя Лена засунула Маню в бочку с водой и закрыла крышкой.
- Когда она через пять минут крышку-то сняла, кошка как выпрыгнет! - рассказывала Петрова маме. - Но там Танька на подхвате была, быстро его словила снова. Его опять в воду, он кричит, а Лена снова — крышку на бочку и держит. Это она мне вчера вечером сама рассказывала. Мне аж с сердцем плохо стало.
Через час мертвого Маню вытащили из бочки и выбросили в отстойник туалета.
Родители попросили нас с братом ничего не говорить Димке и Толику, потому что их горячий греческий папа мог сотворить с соседями все, что угодно. Не знаю, зачем мои мама и отец придерживались такой миротворческой политики, потому что все равно этим же летом дядю Серегу нашли мертвым на обочине Тюменского тракта. Он не дошел до дома буквально метров двести. Как впоследствии сказали в милиции - дядя Серега был очень пьян, его сбила машина, после чего еще несколько раз по нему проехали автомобилем. Сразу после похорон тетя Лена стала выпивать. Пить начинала с утра. Однажды она, уже прилично употребив, решила кипятить белье в большом цинковом баке. Не подумав, что ручки бака тоже нагреваются, она взялась за них голыми руками, а когда заорав от боли, отшвырнула от себя емкость, то мыльный кипяток и кипяченые простыни попали на игравшую тут же Таньку. Мама уже потом мне сказала, что кожу с Таньки сняли вместе с платьем, и скальп с волосами тоже слез. Танька умерла через неделю. Тетя Лена умерла гораздо позже в областной психиатрической больнице.
А я еще тогда, в то лето, подумала - прав был папа. Не те методы они выбирали. Не те.