Мои подруги

Мои подруги.
Мы получили ранения в один день. Почему – то нас в госпитале называли подругами, хотя ранее знакомы и не были.
Меня – с сильнейшей контузией, вытащила из под груды мертвых тел похоронная команда. И только по слабому стону, определили, что я жива.
– Срочно в санбат!– распоряжалась и четко отдавала команды военврач Вера Ивановна Колбина.
Санитары, старались быстро выполняли свою работу.
Олю и Наташу передали, остановив нашу машину, разведчики.
– Терпите, девочки, терпите!– уговаривала нас Вера Ивановна.
У всех в этой машине были тяжелые ранения и контузия.
– Палыч, скорее, родной! Ведь не довезем. Поторопись, милый ты мой человек! Только от нас с тобой зависит жизнь всех этих солдат,– умоляла водителя врач, зная, что он выполняет свою работу на пределе всех человеческих сил и возможностей без сна и отдыха.
Раненых в этот день было много. Хирурги не успевали делать операции. А раненых всё подвозили и подвозили к госпиталю.
Машину трясло на ухабах. И тогда у кого вырывался то крик, то стон. Обезболивающих лекарств не было. Оставалось только терпеть.
– Господи! Если ты есть, помоги мне!– шептала доктор, подходя к тяжелораненым бойцам.
Внезапно машина остановилась.
– Наверное, пришёл конец этому аду,– подумала я.
– От, зараза! Опять сломалась! Да, твою дивизию!– ругался Палыч.– Вера нужен ремонт.
– Я пока осмотрю всех раненых. Может быть, никакой ремонт уже им и не нужен…– грустно, вздохнув, сказала врач. – А, ты, побыстрее, друг, очень тебя, прошу. Нет, просто заклинаю!– сказала наша врач Палычу.
Да, действительно, двоим, помощь уже была, не нужна.
« Ранения не совместимые с жизнью»,– так потом напишет она при заполнении медицинских карточек. Младший лейтенант Саддулаев, старшина Берестов. Оба – танкисты. Ожоги почти шестьдесят процентов. С такими ожогами не выживают. Рядом на земле лежали совсем еще мальчишка и старый солдат, прошедший не одну войну.
– Вера, садись!– кричал Палыч.– Самолёты!! Машину я отремонтировал.
Просвистели пули, поднимая высоко придорожную пыль.
– Вот, сволочь! Видит, что красный крест на машине. Ничего святого нет.
– Вера, они не дадут дальше двигаться. Что будем делать?
– Съезжай в лес. Там схоронимся. У меня уже был такой случай.
– Хорошо. Попробуем. Вдруг, прорвёмся!
–Мы просто обязаны, Палыч! Сейчас за этих солдат только мы с тобой в ответе.
– Эх, где наша не пропадала!– и Палыч очень аккуратно заехал в густой ельник.– Здесь переждём. На ко, вот, возьми!– и он бросил доктору винтовку.
– Если бы ты мне операционную предоставил, то я обрадовалась несказанно. А винтовка? Что она? Да я и стрелять из неё не умею,– пожаловалась она Палычу.
– Будем держать оборону. Скоро наши « ястребки» появятся. Жаль, что за это время, знаешь, скольких не довезём? Держи, сказал!– прикрикнул Палыч.
Так винтовка оказалась в руках у врача.
– Попробуем теперь по дороге. Самолётов не видно. Только придётся машину подтолкнуть.
– Да разве мы такую махину одолеем. Она с ранеными.
– Вот и поэтому и будешь толкать. Или лучше, садись за руль. На какие педали я тебе буду говорить, когда нажимать. До войны машину приходилось водить?
– Что вы, шутите? Нет, конечно. Я лечила детей в больнице. С первых дней войны на фронте.
– Теперь, газуй!!– кричал ей Палыч, и она делала все, что ей приказывали, но безрезультатно.
Их спасла опять же полковая разведка. Здоровые мужики, словно, пушинку вытащили машину. Сняли еще четырех мёртвых солдат. Остались только мы – девчонки.
–Девочки, совсем ещё девочки…– сказал один из разведчиков.
– У этих девочек, товарищ капитан, боевые ордена и награды,– заступилась за нас врач.
– Вера, поехали! Некогда стоять! Этих бы довести живыми! Скоро полевой госпиталь. Садись, садись!– поторапливал врача Палыч.
– Клянусь, кем угодно и чем угодно – мы должны их спасти, Палыч.
Очнулась уже в госпитале. Голова страшно болела, тошнило, рвало.
Слышать я не слышала. Не поняла и того, что сказал мне врач при осмотре. На клочке бумаги Вера Ивановна написала:
– Не переживай. Все будет позже. Терпи. Выздоравливай.
Она угадала мои мысли. Язык был тяжёлым, и не умещался во рту. Попыталась ей ответить, но слова не проговаривались.
– Контузия у тебя,– написала она снова.
Нас определили в одну палату. Пока положили на шинели – больше некуда. Самая тяжелая из нас была Оля. Потом при операции у неё ампутировали руку. Обработали йодом. Страшное зрелище. Мы с Наташей старались не смотреть. У Наташи ранение в плечо и ногу. Она показала, куда её ранило…
Оля, когда пришла в себя, то сильно кричала и плакала.
– Тише, девочка, тише!– успокаивали её санитарочки и медсестры. Они знали, как человек реагирует на потерю рук, ног, и, поэтому, почти не отходили от нее.
– Оля, ты жива! А это самое главное,– успокаивал её врач.– Здесь не плачут и не кричат. Это приказ. А приказы будь добра, выполняй. Как бы тяжело не было. Успокаивайся. Теперь думай совсем о другом. Война для тебя закончилась. Главная дорога для тебя – это твой дом. Рука будет болеть, но надо научиться терпеть боль. И ты научишься терпеть тоже. Родные у тебя есть?– спросил врач.
– Детдомовка – я,– всхлипывая, ответила Оля.
Не понимая, о чём он с ней говорит, я металась от Оли к Наташе.
Зашла Вера Ивановна.
– Мы сделали всё возможное. Теперь ваша очередь, девочки, вернуть Ольгу к жизни,– написала нам Вера Ивановна.– Мне пора с Палычем на передовую. Прощайте, девочки! Следующим рейсом обязательно навещу. Если сама останусь в этом пекле живой. Палыч, поехали!– окликнула она шофёра.
– Так нужно было, Оля,- обратилась она к ней, чувствуя свою вину перед ней и перед теми, кого не смогла довести.
Первым самолётом, как особо тяжелораненых, нас отправили в Свердловск. Там предстояли ещё операции Оле и Наташе. Речь и слух так и не возвращались. Оля и Наташа писали мне на обрывках газет: так и общались.
Вскоре Оле соорудили протез. Он был грубый, сделанный из консервных банок. Не укладывалось в голове, как можно было такой носить?
Война и общая боль сдружили нас. Так мы стали подругами. Ухаживали за ранеными. Меня когда просили о чем – либо, то сразу же доставала огрызочек карандаша и бумагу. Как тяжело нам было: по ночам тихо плакали, но утром вставали и выполняли любую работу. Нас комиссовали. И мы с нетерпением ждали ответов на запросы, посланные на наши домашние адреса. Но ни одной из нас не пришел ответ. Это тревожило, но надежда теплилась в глубине души.
Привезли очередную партию раненых
– Палыч!– закричала Наташа, обнимая его.
Потом из его рассказа мы узнали, что Вера Ивановна погибла, отстреливаясь. Рыдали так, что никто нас не мог успокоить.
– Сенцова, Оленина, Матушкина, прекратить!!– закричал на нас военврач.– Займитесь делом.
А мы плакали так, буд – то потеряли родную мать.
Палыч выдержал сложнейшие операции.
– Вот так, девочки, не уберег,– только и смог сказать он нам, вытирая слёзы свободной рукой.– А говорила, что стрелять не умеет…
В этом же госпитале мы встретили известие о победе в далёком отсюда Берлине. До которого из нас никто не дошёл.
Сегодня за Наташей приехал брат и её мама.
– Тише, мамочка, у других похуже, чем у меня. Подумаешь, на танцы ходить не смогу?– успокаивала маму Наташа.
Одна нога у неё стала короче другой после всех проведенных операций.
К маю я начала чуть- чуть говорить, но сильно заикалась. Слышала так же плохо, но уверенно понимала, что говорили по губам.
Утром провожали Палыча и Олю. Он забирал её с собой. Все понимали, что радоваться надо, а не получалось совсем. Обнялись. Стояли молча.
Осталась я одна. Видимо все мои родственники, погибли в оккупации.
А через три месяца случилось невероятное: за мной приехал Палыч.
– Поехали, дочка, к нам, на Алтай. В доме всем места хватит.
И, не спрашивая моего ответа, стал укладывать нехитрый скарб в вещмешок.
– Сыны оба погибли. Будете мне с Олей дочками.
– Я согласна,– ответила, ему сильно, заикаясь.– Отца у меня не было. Воспитывала мама и бабушка.
– Оля уже ждет тебя. Документы на выписку давно готовы.
Нас провожал почти весь медперсонал госпиталя. Кто – то вытирал глаза. А кто – улыбался, подбадривая меня, говорил:
– Счастливого пути, девочка!