Димкины хроники. 3. Родник

Димкины хроники - сборник рассказов, охватывающих период в жизни главного героя с 1979 до 2010 года. Жанр этого сборника наиболее точно можно определить как "эгобеллетристика". Здесь нет никаких чрезвычайных событий, но это именно те вехи, которые запомнились Димке и, наверное, предопределили его характер и в чем-то - судьбу. Это не мемуары и не репортажи; повзрослевший Димка не смог отказать себе в удовольствии рассказать свои истории чуть интереснее и ярче, чем все было на самом деле. Однако при этом Димке, кажется, удалось избежать лжи.

ЧАСТЬ 1. СТАРЫЕ ВРЕМЕНА
История 1. Дискобол. История 2. Предел совершенства. История 3. Родник. История 4. Тапочки. История 5. Сквернословие. История 6. Игры разума. История 7. Морская душа (цикл): Пролог. История 8. Морская душа: Амфора. История 9. Морская душа: Спасание утопающих. История 10. Морская душа: На плоту. История 11. Морская душа: На море (Образ будущего). История 12. Морская душа: На протоке. История 13. Любовь. История 14. Сила искусства. История 15. Поединок. История 16. Оранжевое настроение.

ЧАСТЬ 2. НОВЫЕ ВРЕМЕНА
История 17. Репатриация ложки. История 18. Крылья Родины. История 19. Не навреди. История 20. Разделительная полоса. История 21. Бремя отцовства. История 22. Ботаника (Пять лепестков). История 23. Ловцы человеков. История 24. Каждому свое

История третья. РОДНИК

В селе, где Димка проводил свое лето, было два водоема - Лиман и Канал. Лиман – а село лежало прямо на его берегу, по самому краю - был из разряда вещей, которые существуют и не особенно обсуждаются: огромный природный бассейн, говорить тут не о чем – он просто есть. Канал же происхождение имел искусственное; длинный ров, тянувшийся от самого Лимана к первой сельской улице и упиравшийся в мрачную и шумную насосную станцию, он служил оросительно-мелиоративным целям. Но сооружен он был так давно, что уже прочно вошел в сознание Димкиных односельчан и как объект - водоем, и как топографическая деталь - Канал. Третий водоем - мрачная яма с ледяной соленой водой, вырытая в экспериментальных целях на солонце, в которой однажды чуть не утонул Димкин брат, - водоемом не считалась и в местной топонимике даже не упоминалась.

Как-то утром Димка вышел со двора на улицу и огляделся в поисках занятий нового дня. Кругом было пусто, однако привычную сельскую тишину здесь, где сходились две улицы и Канал, нарушал оглушительный шум: в насосной станции Канала вовсю трудились насосы. Если бы Димка тогда имел какое-то представление о трубах и насосах, он мог бы поразмыслить, какова доля зловредной кавитации в том адском шуме, который окружал насосную, и как скоро эта самая доля погубит станцию. Однако он лишь подумал, что жара стоит нешуточная и воды для полива нужно много, вот насосная и шумит день и ночь. Покрутив головой и не обнаружив ничего достойного внимания, Димка отправился на обычный утренний обход окрестностей.

Первым делом он наведался к яме у насосной. Яма образовалась в прошлом году, когда буря повалила дерево – огромный осокорь; дерево распилили и растащили на дрова, пень выкорчевали, а яма так и осталась – зияющей воронкой на глинистом пятачке между насосной станцией и домом учительницы. Вокруг нее поднимались густые заросли бурьяна, сейчас поникшие и густо обсыпанные рыжеватой пылью – дождя не было уже недели две. В бурьянах вокруг ямы недавно поселился котенок – совершенно дикий, он в руки не давался, и именно потому Димка и его малолетние друзья горели охотничьим азартом: изловить и приручить животное стало делом их мальчишеской чести. Вот и сейчас Димка потихоньку приблизился к яме, надеясь застать котенка врасплох, схватить и предъявить соседу Сережке, а потом и всем прочим в качестве доказательства своей доблести, ловкости и удачливости.

Вообще-то в селе было много кошек, нравом они отличались добродушным и играм обычно не сопротивлялись. Однако были среди них и такие, как этот котенок, - дикие и неручные. Димка знал только одного человека, которого эти мелкие ловкие хищники признавали – своего прадеда. Прадед – он получил тяжелое ранение еще в Первую мировую – обычно целыми днями сиживал во дворе на темно-вишневом венском стуле, оглядывая двор, огород и сад, что-то негромко напевая, а под его стулом с обычным брезгливо-неодобрительным видом лежала одна из диких кошек. Иной раз кошки приходили вдвоем – и тогда вторая кошка забиралась к прадеду на колени и даже позволяла ему себя иногда погладить. Если же Димка пытался подобраться к кошкам, пользуясь их благосклонностью к старику, они мгновенно исчезали и еще долго не появлялись во дворе. Прадед явно по кошкам скучал, и потому Димка, как правило, подавлял искушение поймать какую-нибудь его любимицу. Но тут дело другое: котенок с прадедом был незнаком, и Димка усматривал здесь шанс для охоты.

Однако у ямы Димка тотчас забыл и о котенке, и о кошках, и о прадеде. Яма была до краев заполнена водой – чистой, незамутненной, по-настоящему прозрачной. Эта вода была вовсе не такой, как в Лимане – а там она была зеленовато-желтой, а в холодное время года полупрозрачно-желтой – или в Канале, где вода, набранная из Лимана, становилась почему-то коричневой, наверное, из-за местной почвы, которая по берегам Канала имела красноватый оттенок. Димка подошел поближе к яме и склонился к воде. Сквозь нее, как сквозь увеличительное стекло, были отчетливо виды камешки, битое стекло и осколки черепицы на дне ямы. В одном месте камешки как будто шевелились; Димка пригляделся и заметил, что в воде над камешками еще и песчинки танцуют. Это был родник.

Событие из ряда вон; шутка ли, третий водоем в селе! Село лежало в долине, которую обнимали с одной стороны раскаленная степь, а с другой - Лиман. Лиман был безбрежен, как полагал Димка, потому что берега не было видно – не только с узкого песчаного пляжа, но даже с самых высоких желтых «скель» на берегу. Но летом степь была так же горяча, как и летнее солнце над ней, и в наличие колоссального водоема по соседству поверить было трудно. Жарким и даже засушливым местом было Димкино село; и потому Родник – а Димка немедленно присвоил обозначению нового водоема статус имени собственного – был сенсацией. Да и вообще – родник как явление Димку взволновал: откуда-то из неведомых глубин, по неизвестной причине, внешне – ни с того ни с сего – начинает бить ключ чистейшей воды, без которой, как известно, жизнь на Земле была бы невозможна. В этом определенно что-то было, о чем стоило как следует поразмыслить, обязательно, позже, потом, когда-нибудь…

Родник, судя по вялому движению камешков и песка на дне, бил несильно; еще вчера его тут не было, Димка знал это наверняка, так как прошлым вечером они с Сережкой охотились у ямы на котенка, и за ночь Родник едва успел наполнить яму. Робкий ручеек только-только начал пробивать себе дорогу из ямы к Каналу; этот ручеек выбирался из ямы и исчезал в зарослях бурьяна; а над ручейком стоял тот самый желанный трофей – дикий котенок – и смотрел на Димку желтыми немигающими глазами.

Димка попятился от ямы и от Родника, не спуская глаз с котенка, и котенок тоже не спускал с Димки своих холодных желтых глаз. Когда холмик глинистой земли, вывороченной из ямы корнями упавшего осокоря, скрыл Димку от котенка, Димка кинулся бегом – за Сережкой. Во-первых, надо было успеть рассказать ему о Роднике самым первым; во-вторых, новая диспозиция охоты выглядела многообещающе, ведь теперь котенок наверняка станет ходить к Роднику на водопой, вот тут-то его можно добыть, на манер крокодилов или львиц, хватающих антилоп в засуху у воды. И Димка бежал по селу что было духу, ведь день прямо с утра приобрел новые перспективы; да что там день! – вся Димкина жизнь была прекрасна!

…И охота состоялась, и была эта охота удачной, если не считать исцарапанных рук, ног и даже одного носа, багровеющего теперь росчерком кошачьего когтя. Котенок сидел под старым дощатым ящиком и злобно шипел всякий раз, когда счастливые охотники приближались к нему, чтобы полюбоваться трофеем. Теперь, когда первая часть задачи была выполнена - зверь изловлен, они поняли, что вторая часть задачи – приручить зверя, не в пример труднее. И в самом деле, как сделать ручным животное, которое слов не понимает, пищу добывает самостоятельно и вообще не нуждается в чьих-то руках? Дискуссия, быстро исчерпав познания мальчишек в области дрессуры, принялась торить новые направления: о животных вообще и о кошках в частности. Очень скоро Димка задал вопрос, на который ответить теоретически было так же трудно, как и на вопросы о том, почему самолеты не падают, а корабли не тонут.

- Итак, - произнес Димка, уперев кулаки в бока и с неподдельным «научным» интересом глядя на ящик, под которым шипел и фыркал котенок, - итак, - повторил он, - умеют ли кошки плавать?

Сережка не знал, но предполагал, что не умеют. Свою гипотезу он обосновал тем, что между собаками и кошками существует непримиримый антагонизм. Они вообще во всем непохожи. Собаки, как известно, плавать умеют и делают это охотно и даже с удовольствием. Кошки наверняка и в этом отличны от собак, плавать не любят и даже, наверное, не умеют. Димка выслушал рассуждения приятеля с видом самым скептическим и заявил, что подобного рода теории хотя и имеют право на существование, но только не в рамках данного сообщества людей, которые не склонны делать поспешные выводы и необоснованные заключения. И предложил, пользуясь наличием лаборатории – Родник и подопытного животного – котенок, провести научный эксперимент. Сережка согласился, не колеблясь, а котенка они спрашивать не стали, «чтобы не нарушать чистоты эксперимента», как заявил Димка.

Бросить котенка в воду оказалось труднее, чем поймать его же в бурьянах у Родника. В конце концов, это удалось – при этом пострадали и без того исцарапанные руки и еще один нос украсился свежим малиновым росчерком кошачьего когтя. Но эксперимент внезапно вышел из-под контроля, и организаторы опыта сами стали подопытными. Как только экспериментаторы добились своего, и котенок оказался в воде, они тут же разбежались в разные стороны и спрятались в зарослях бурьяна, как это обычно делал котенок. Они прятались в бурьяне друг от друга, от котенка и еще от чего-то – невыносимого и жгучего, как крапива. Это нечто жгло, неумолимо преследовало и гнало их в самую чащу пыльных зарослей; только создав реальную угрозу чужой жизни – пусть и кошачьей, пусть и одной из девяти, они вдруг поняли, что натворили, и, возможно, впервые в жизни ощутили нечто тяжелое, бескомпромиссное и беспощадное, хорошо знакомое людям взрослым, - ответственность. Если бы сейчас над ними вдруг зазвучал чей-то бесплотный голос – «Адам, где ты?» - они бы ничуть этому не удивились, а только бы принялись глупо и нелепо оправдываться, валить вину друг на друга и на котенка и заливаться слезами… Однако ничего подобного не произошло, и никакие внезапные и горькие переживания и мысли не смогли победить любопытства; из своих душных убежищ, где экспериментаторы безнадежно прятались от ответственности, они украдкой наблюдали за котенком: а вдруг?...

Котенок плавать действительно не любил, но умел. Ведь любить и уметь - вовсе не одно и то же, хотя на вопрос «любишь ли ты плавать?» можно ответить и так: «я плавать не умею». Котенок, конечно же, проделал все молча. Он уплыл по воде, как убегал в бурьян - а убегал он в заросли травы стремительно, оставляя за собой только медленно тающее облачко пыли. Котенок выбрался на другой край ямы с родниковой водой, быстро и решительно отряхнулся и умчался в заросли, на прощание не одарив экспериментаторов даже косым взглядом. А они с облегчением, не перемолвившись ни единым словом, разошлись по домам. Только через некоторое время – еще нескоро – они смогут сдержанно рассуждать о навигационных качествах диких кошек, стараясь при этом ничем не выдать своих переживаний, связанных с подобной осведомленностью.

На следующий день первой мыслью Димки было: Родник! Он вскочил с кровати, быстро натянул штаны, мимоходом умылся из ведра и побежал к Роднику – третий водоем все еще был новостью, да и случиться у Родника за ночь могло что угодно. И что угодно таки случилось.

К адскому шуму насосной станции, который усиливался по мере приближения к Роднику, прибавились еще какие-то посторонние звуки, и Димка поднажал. Он мог распознать любой сельский шум на слух, даже не видя его источника, просто потому, что таких источников в селе – всего-ничего, но сейчас, уже почти угадывая происхождение посторонних звуков, Димка предпочитал предаваться смутным переживаниям, волнениям и надеждам вместо любой фатальной определенности, окончательности и безнадежности.

Там, где вчера бил Родник, темнела свежая груда земли, а еще там стоял экскаватор – тот самый, который вырыл яму на солонце. В кабине сидел экскаваторщик – тоже тот самый, курил папиросу и поглядывал в яму. Вокруг ямы стояли и сидели люди в брезентовых робах и тельняшках, они тоже курили папиросы и поглядывали – то в яму, то на экскаватор, то – с прищуром – на солнце. А Родника больше не было.

Там, где вчера прозрачная вода пошевеливала в своей незначительной глубине камешки и выбрасывала фонтаном песчинки, была разрыта свежая неопрятная яма со следами экскаваторных зубов на склонах, а на дне ее в маслянисто поблескивавшей грязи лежали две реликтового вида трубы – ржавые и грязные. В одной из труб виднелось небольшое отверстие, у которого хлопотал еще один человек в брезентовой робе, тельняшке и с папиросой, прилипшей к нижней губе. Порыв трубы, обычное дело, подумаешь! Димка повернулся и побрел вдоль Канала к Лиману. День стремительно терял всякие перспективы; да что день? – вся Димкина жизнь была лишена любых перспектив...

У Лимана Димка повстречал Сережку, потом еще кого-то, потом они играли в старом сейнере, много лет назад намертво вросшем в прибрежный песок. День постепенно выровнялся, потек своим обычным широким потоком, в котором было все, и всего было достаточно, и не хватало в нем теперь только одного – Родника. Потом этот день слился с другими днями, и как-то незаметно вышло так, что Родник, которого теперь уже не было, все-таки существовал, и где-то в потоке Димкиного времени, который непрерывно тек из прошлого в будущее, Родник, как и прежде, пошевеливал в своей прозрачной глубине камешки и выбрасывал вверх фонтанчики из песчинок.

2014 г.