ВОДЫ ЧУГУННЫЕ

Амаяк Тер-Абрамянц Корниенко

ВОДЫ ЧУГУННЫЕ

(рассказ)

1.

Белый теплоход почти бесшумно скользил по Икшинскому водохранилищу. Павел Семенович сидел в легком кресле на палубе и в бинокль обозревал закат. По берегам темнели леса, через светлое зеркало от розового низкого шара пролегала малиновая сквозная дорожка. Воздух, насыщенный влажным и густым запахом леса, запахами хвои, листвы, трав, цветов, казался прозрачным, но стоило направить бинокль прямо на солнце, как становились видны плывущие в нем многочисленные лесные пылинки, превращенные оптикой в празднично светящиеся круглые блестки , - мельчайшие семена деревьев и трав, обреченных на вечную неподвижность родителей, рассеиваемые ветрами по лицу земли до самых полярных необитаемых скал, где они вдруг прорастут мхами и чахлыми травинами.
Павел Семенович сидел на палубе с биноклем с самого отплытия, не переставая наблюдать за берегами. Бинокль также, как и трехдневное путешествие в Мышкин ему подарили дети, у которых вдруг (после продажи выстроенного им гаража) появились деньги - компенсация трехлетнего сидения в московской квартире, от которой вследствие болезни сердца он не мог отойти дальше продуктовой палатки в соседнем переулке. Теперь же он стремительно двигался, не прилагая никаких сил: корабль плыл по каналам и водохранилищам, мимо зеленых берегов, мимо рек, заливчиков, затонов с катерами и косыми парусами яхт, мимо поселков, мимо краснокирпичных, похожих на бастионы вилл… Бинокль давал возможность моментального перемещения в пространстве (вопреки пословице, сама гора шла к Магомету): вот видна вдали какая-то неясная точка… подносишь к глазам окуляры - и волшебство совершается: точка превращается в идущего человека – девушка, курносая блондинка с голубым шарфом на шее, серая куртка, джинсы… за ней семенит фокстерьер… Смотришь на травянистый берег и вдруг виден отдельный полевой колосок, о существовании которого никогда бы не узнал, не будь бинокля… А когда теплоход снова плыл по узкому каналу вблизи рощ и лесов, воздух заполонялся звоном, цвиньканьем и мелодичным пересвистом, проникающим в открытое окно каюты. Москва, которая слезам не верит, осталась позади… Зима позади, бешеные соседи вверху, изводящие музыкой «дум-дум», отчетливое и непреодолимое желание человекоубийства…
Все это позади и… впереди. А в настоящем – три дня душевной свободы…
К вечеру пассажиры, сотрудники зафрахтовавшей на три дня теплоход фирмы «Лореаль» поуспокоились, переутомились и загрузились от активной концертной программы включавшей показ купальников, дискотеку и обильную выпивку… Полторы сотни молодых людей в серых костюмах, с галстуками, с аккуратно выбритыми мордочками и девиц в дорогих платьях – дистрибьютеры (а по-русски – коробейники) знаменитой косметической французской фирмы – в полдень поднялись по трапу на украшенный гирляндами розовых, желтых и синих шаров теплоход с широко развернутым по борту плакатом « КРАСОТА СПАСЕТ МИР! » и начали усиленно расслабляться. Сразу после бала большинство с дамами разбежались по каютам удовлетворять разгулявшееся либидо...
Из раскрытого окна, рядом с которым сидел Павел Семенович донеслось невнятное мужское бормотанье и женский визг: «А ты резинку взял?!»… и через некоторое время: «Ах! Пошла!»… и наступила тишина, в которой сотрудник фирмы «Лореаль» молчаливо вгрызался в свою подругу.

2.

Павел Семенович перешел на корму: судно входило в первый шлюз. Каждый раз эта процедура, когда судно опускалось вниз в бетонную яму, заставляла его как-то внутренне ежиться: бетонные склизкие стены шлюза, среди которых вдруг оказывался праздничный теплоход, напоминали стены карцера, напоминали о сотнях тысячах зэков, здесь сложивших свои кости, каждая выщерблина – след чьей-то руки, след чьей-то погубленной жизни. Сотни тысяч забытых… А холодная вода, струящаяся по стенам, напоминала о слезах по этим жертвам, так и не пролитых, кстати, о них Россией, слезах…
«Боже мой, - думал Павел Семенович, - проходит и моя жизнь, и лет через 20 – 30 никто обо мне уже и не вспомнит. И что же такое история? Но только не жалеть себя, жалеть себя последнее дело, глупое… Но что же такое история?… Только ли наша слабая и безнравственная память, которая удерживает в основном лишь всяких злодеев – Тамерланов, Иванов Грозных, Лениных… История это вовсе не наша память – ЭТО ВСЕ ТО, ЧТО БЫЛО!… Ведь если бы в жизни не было добра, а одно зло, как утверждают, она бы давно перестала существовать. Просто добрые дела: созидание, строительство, бескорыстная помощь, предотвращение терракта, готового оборвать жизни десятков и сотен людей, воспитание детей остаются не отмеченными, как бы и не существовавшими!… А были ведь … Просто, творятся они чаще всего не явно, постепенно, в тишине, трудах и безвестности происходит непрерывное вязание дней, приходят и уходят миллионы добрых больших и малых дел, вершимых миллионами порядочных (и что самое смешное, иногда вовсе не порядочных) людей, творцов, для которых в книге истории чаще всего не остается места (кто создал храм, который сжег Герострат?). Злые дела, рвущие эту ткань, громкие, видимые - на поверхности. Все эти войны, конфликты, революции, межчеловеческие драки видны и слышны издали – ведь и привычную, хорошо греющую рубашку мы замечаем часто лишь тогда, когда она рвется…
Ворота из шлюза медленно раскрывались («Ах, извините, мы вас задержали по ошибке!») и судно выходило на свободу. Светского льва и красавца Ивана Русанова арестовали у Большого театра, когда он шел с дамой на «Лебединое озеро», и он тоже поначалу был уверен, что это просто ошибка, недоразумение. Но вышел из лагерей только через пятнадцать лет, постаревшим и инвалидом…

3

Ночью Павлу Семеновичу приснилась огромная Книга, в которую вписаны судьбы всех когда-либо живших людей. Он попытался поднять ее переплет и не смог, потянул, что было сил, напрягая хребет, будто надеясь узнать там что-то чрезвычайно для себя важное, но опять не смог, только вдруг услышал позади себя тихий и легкий смех. Он обернулся и увидел незнакомого бородатого человека с изможденным лицом.
-Кто ты?… - спросил Павел Семенович.
-Ты не узнал?… – улыбнулся человек, - ведь я же… - синие губы его шевельнулись и произнесли имя, понятное, знакомое, отозвавшейся какой-то тихой и дальней печалью…
Когда Павел Семенович проснулся, он ясно помнил сон, но сколько ни пытался, никак не мог припомнить имени пришельца.
Уже светило в каюту солнце, он выглянул в окно и, будто продолжение сна, плыла мимо белая одинокая Калязинская колокольня среди затопленного чугунными водами пространства.
«Вот так и наша память, - подумал Павел Семенович, - скрыта навсегда, как навсегда скрыты здесь водой деревни и города, от которых осталась лишь колокольня…»

4

В полумраке кузницы мерцали багровыми глазами угли на печи, бородатый кузнец в рубахе бил тяжелым молотом по алой плоской железке, бил не спеша, сильно и точно, и каждый удар сопровождался веселым цвиньканьем ( так вот почему кузнечиков назвали кузнечиками, кузнецами! – в их стрекотанье и звуке при ударе железа о железо есть созвучие!). Кузнец, пробив дырку в плоской железке, спускает ее в ведро с водой – шипенье, пар!… – и вытаскивает уже остывшую черную тележную скобу с дыркой для болта.
Здесь, в кузнице, все, как и сто, и двести, и тясячу лет назад, со времен Гефеста, начиная с воздушных мехов и прочего инструментария, кончая кузнецом. Все будто из сказки: бурные русые с проседью космы волос, борода… лицо открытое, обветренное – крутой лоб, небольшой чуть крючковатый нос, но глаза добрые, светлые… - характерный, почти забытый тип русского лица, который можно увидеть на картинах Нестерова, Корина… Видно, что работает не столько из-за денег, сколько в удовольствие. Да и какие деньги в этом музее-заповеднике держащемся на энтузиастах?… Говорок мягкий, как у всех в Мышкине, без московской четкости каждого звука и слога.
-…Нет, все сам осваивал. Прадед, говорят, был кузнецом…
-…А летом здесь. Все лето здесь… пока навигация, туристы… а зимой - автослесарем…
Качает несколько раз деревянный брус над головой, поднимается и опускается похожая на огромную балалайку деревянная плоскость мехов, из печи, что под вытяжным раструбом, вырывается, как из жерла вулкана, струя пламени и искр. Тонкие железные пруты на пламени из красных становятся ярко белыми.
Кузнец плоскогубцами ухватывает один, и раскаленный конец прута из белого становится багрово красным с черными точками. Короткими точными ударами шестикилограммового молота сплющивает металл, затем, ловко орудуя молотом и плоскогубцами, изгибает конец спицы в узор – аленьким цветочком пылающим в полумраке кузницы.
-Это оберег. Спица над дверью вбивается, а закрут, чтобы злые духи запутались…
Придумал, скорее всего, сам.
Окунает цветочек в воду и он из алого сразу становится черным.
И ни слова о деньгах: попросят продать – хорошо, не попросят – и ладно…
Павел Семенович приобрел спицу всего за сорок рублей. «Внуку подарю» – подумал. Вышел из кузницы на солнце и, щурясь, оглядел территорию музея-заповедника. Старая деревянная мельница. Старый маленький, почти игрушечный паровозик. Тронутый ржавчиной катер тридцатых годов постройки – а ведь когда-то был чудом техники, гордостью советского прогресса!… Уже история!…
Мышкин ему нравился. Тихий одно-двухэтажный городок на берегу волжского разлива. На улицах редко встретишь две автомашины одновременно. Квадратная площадь, в центре которой реставрируемый храм, а по периметру двухэтажные особнячки обитавшей здесь когда-то местной аристократии… Все сохраняется, бережно реставрируется. Народ белобрысый, спокойный, доверчивый: как бы ни был пьян мышкинец, он всегда найдет в себе силу правильно указать путь, обратившемуся к нему туристу. …
Павел Семенович нацелился, было, в ближайшем магазинчике на подозрительно дешевый кагор с красивой этикеткой, но девушка-продавщица с биркой, на которой крупным детским почерком выведено фломастером «Света», увидев его колебания, мягко намекнула, что продукт небезопасен, и кагор лучше приобрести в соседнем магазинчике. Вот тебе и коммерция!…
А местные женщины-экскурсоводы, ну просто замечательные женщины. Речь чистая, красивая, любят свое дело!…
…Перешел небольшой деревянный мостик к небольшой группе людей, среди которых немало и сотрудников славной фирмы «Лореаль». В центре сидит на корточках мальчик-гончар с открытым русско-финским лицом, скуластый, смуглый, с торчащими хаотически русыми вихрами, разминает ком серой глины, шлепает в центр колеса (гончарного круга) и раскручивает колесо. Одной рукой толкает его, стремительно мчащее вкруг своей оси, и в это же самое время прикасается к вершине кома большим пальцем другой руки. Там сразу образуется ямка, в нее он заливает воду и снова раскручивает круг, и теперь большой палец все глубже уходит в ямку, расширяя и углубляя ее, а другие пальцы незаметными легкими касаниями оглаживают снаружи нечто вновь образующееся. Истончается и вытягивается стенка и возникает, как по волшебству, чаша, ваза…
-Вот эта глина не очень жирная и не очень тощая – какая надо, - поясняет.
Круг останавливает свое вращение, и аккуратным движением мальчик срезает леской под основание готовый к обжигу кувшинчик, который присоединяется к группе уже выставленных на продажу разнообразных чашечек и кувшинчиков.
-Долго учился?
-Больше года…
Мальчик вновь берет в руки только что вылепленный кувшинчик - и неожиданно сминает свое произведение в комок и вновь начинает крутить и ворожить… и снова готов кувшинчик, но уже немного иной, более приталенный…
-Ха! Эдак и я, конкретно, смогу! – выступает вперед сотрудник фирмы, продающей красоту, в адидасовском спортивном костюме, физиономия розовая (наверняка с утра уже опохмелился), а за ним хихикает длинноногая девица.
Парнишка спокойно сминает готовую вазочку, бросает ком в центр круга, уступая место.
Сотрудник фирмы присаживается на корточки, лихо раскручивает колесо, тыкает палец в ком - летят комья мокрой глины… вскакивает:
-Блин, штаны закосячил реально!…
Павел Семенович купил одни из готовых кувшинчиков, так мила ему эта работа показалась. Дал сторублевку (мелочи не оказалось).
Мокрыми, измазанными глиной руками мальчик вытащил пачку смятых десятирублевок и, не глядя, протянул:
-Сдачу сами отсчитайте…


5

Ночь светлая, северная. Чернеют зазубрины лесов по краям зеркального разлива, теплоход волочит за собою длинные, до самых берегов, складки волн. Луна круглая, огромная, бело-желтая, с пятнами и оспинами. Глянул в бинокль: голубоватые равнины, линии каких-то хребтов, кольцо – будто кратер чудовищно гигантского вулкана… Никогда бы не увидел этих деталей без бинокля. Отсыпаются коробейники фирмы «Лореаль» - продавцы красоты, и он совсем один на палубе. Слева, в черноте лесов, проплыли белые стены монастыря… Теперь он совсем один: нет рядом ни женщин, предававших его, ни тех кого предавал он, нет детей, не оправдавших его надежд, нет глупенькой жалости к себе. Только разоблаченная перед Богом душа...

2002г.