Бычьи яйца

Валерий Кузнецов

Бычьи яйца


Директор ночного клуба «Голубой огонек», молодой брюнет кавказских кровей с жемчужиной в ухе не без любопытства рассматривал осанистую, немного вертлявую незнакомку, представившуюся Сильвой.
Ее ярко-рыжий парик напоминал некогда модную прическу. На удлиненном платье бросалась в глаза нитка янтаря, свисавшая чуть ли не до пояса. Макияж вызывающе грубый, но колоритный.
Весь этот маскарад не мог скрыть от наметанного глаза шефа сугубо «мужского» заведения, кто перед ним стоит». Старый «гомик», а все туда же», - подумал он. Чутье подсказывало ему, что есть в этом чуде-юде что-то такое… Сразу и не скажешь – что именно. Блеск в глазах – признак ума, манерность, наигранная бравада с грустными нотками в противном голосе. Словом, странность…
- И кем бы вы хотели у нас поработать? – спросил директор с ухмылкой, теребя мочку уха.
- Не танцовщицей же! – хихикнул Хабалкин, крутясь на месте, что было в его манере. – Оттанцевалась, слава Богу!
- Так, все же танцевали? – изумился директор. – Где, если не секрет?
- В колонии строгого режима, - сморозил Мирон Петрович, довольный собственной находчивостью. – Я там директором клуба работала. Десять лет отплясывала и вашим, и нашим. Как та стрекоза, которая осталась потом без куска хлеба. Короче, под сокращение попала.
- И в тюрьме сокращают?! – еще больше изумился шеф, с подозрением посмотрев на женоподобного типа.
- Да, не сидела я! Меня, знаете ли, трудно посадить: сама, кого хочешь упеку! – с гордостью выдал Хабалкин. Глазки его коварно заблестели. «Знал бы ты, черножопый балбес, с кем дело имеешь, не умничал бы здесь и не кривлялся.
- А с виду - не скажешь. Вы такая мягкая, деликатная, я бы даже сказал загадочная. Случайно не поете?
- По праздникам.
- Понятно. Тогда, может, официанткой? Справитесь?
Хабалкин подбоченился, жеманно поведя покатыми, по-женски узкими, плечами.
- Освою, я сообразительная. Моя сестра сорок лет отдубасила в столичном ресторане. Бывало, как начнет рассказывать, так до утра не могу уснуть: все что-то грезится, мечтается. Вроде уже не мальчик, и не девочка, а вот ведь…
- Наш ресторан – специфическое заведение, тут мечтать особенно некогда. Здесь мотаться надо, как угорелой. К тому же, работа ночная.
- Меня это вполне устраивает. Темные ночи вдохновляют на творчество…
- Вот как?!
Хабалкин чуть было не проболтался о своей особой любви к литературе, но вовремя прикусил язык.
- Так, ничего особенного: частушки иногда пописываю, словоблудством балуюсь. Сестра как-то надоумила, мол, пригодится в жизни.
- Она натуралка?
- Мирон Петрович беспомощно скривился.
- Сестра, говорю, нормальная, или наша?
- А-а, своя, по «теме», - сообразил Хабалкин.
- Тогда нет необходимости объяснять вам, что за публика у нас здесь собирается. Вся «голубизна», со стажем и без него. Артисты еще те! Такие, порой, спектакли устраивают – ни в одном театре не увидите. Даже в театре абсурда. У нас одна народная артистка, опереточница, такое выдавала, что ресторан на ушах стоял. Героическая личность. Бросила театр, славу, многочисленных поклонников и к нам. «Донну Люцию» играла, да так, что вместо цветов в нее валюту бросали. Недавно отыгралась, рыбка.
- Хабалкин испуганно закрыл лицо руками.
- Да, не пугайтесь, ничего страшного не случилось. Просто миллионер из Швейцарии предложение ей сделал. Проводили недавно.
- Она настоящая женщина? – увлекся этой историей Хабалкин.
- Такая же настоящая, как и вы. По паспорту - мужчина. А в жизни… В общем, Донна Люция, и все. Но я не убиваюсь, как видите, - улыбнулся во все зубы, добрая половина из которых золотая, всепонимающий Норик Попаян.- У нас здесь, что не посетитель, то Донна Люция. Бывает, и натуралы заруливают. По - пьяни. Тем лишь бы водки надраться, да с «девочек» наших поприкалываться. А приколоться тут есть с чего. Некоторые ни в чем натуралкам не уступают, разве что в одном…
И рассказал об одном «крутом» клиенте, спустившем в ресторане не одну «тыщу» зеленых. До сих пор об этом спектакле выспоминают.
А дело так было. Пожаловал в «Голубой огонек» деловой Мэн. По всей видимости, из приезжих. В трауре весь. При разборках вместо него кобеля его любимого ухлопали, дога. Сидит он темнее тучи, злющий-презлющий. То и дело вспыхивает, как спичка. Подойди к нему не с той ноги, схватит за уши и оторвет не задумываясь. Давай персонал ресторана прилаживаться к нему: и так, и этак. Ни в какую!
- Поубиваю на фиг! - кричит.
Сыграли ему музыканты «Собачий вальс». Юлька, болеро, танец живота сбацала. Напоследок гимн Советского Союза исполнили. Оттаял клиент: раз зубками сверкнул, другой. С соседями стал заговаривать, подмигивать. Но потом снова в транс упал. Что-то, видать. Шарахнуло ему в голову – давай водку хлестать, затем плакать начал, кобеля своего звать:
- Зевс, ко мне! Зевс!
Хочу дога своего видеть, кричит, и все тут. Куда, мол, собаку спрятали, сволочи?!
- Да, рявкните разок, чтоб заткнулся! - не выдержал главный администратор Жора из «активных». – Заколебал!
- Я за день так нагавкалась, что сама себя разорвать готова, - запротестовала шеф-повар Эммочка она же Эммануил Артемыч.
- Тут мужской голос нужен, - замахали руками официантки. – Он же не сучку зовет, ему кобеля подавай, - съехидничала посудомойщица Валюха.
- Стерва! Щель половая, - процедила повариха, подбоченясь.
- Ну, что, Миша, - говорит тогда администратор мяснику Акопову, - давай вперед и с песней! Воля клиента – закон. Придется тебе сегодня кобелем побыть.
Тот заржал.
- Может, мне заодно и покусать его?
- Кусать будешь туши в своем цеху, а здесь подыграешь малость.
А «крутой» орет не своим голосом:
- Зевик, ко мне!
Миша собрался с духом, набрал побольше воздуха в грудь свою широкую, да как рявкнет. Потом гавкать начал.
Хозяин кобеля притих, затем щелкнул пальцем, повернувшись в сторону служебного входа.
- Ко мне! Дай лапу!
Акопов быстрым шагом подошел к столику клиента, заставленному бутылками и всевозможными блюдами.
- Спасибо, дружбан! – хлопнул его по плечу хозяин погибшего в неравной схватке дога. – Хоть ты меня понимаешь! Давай тяпнем! Ты вдохновил меня, братан!
Жестом он подозвал официантку и сказал, что заказывает поминальный ужин по лучшему своему другу, не раз закрывавшему его своей мощной грудью. Акопов в награду за сострадание получил несколько сотен долларов.
Поминал Зевса весь ресторан. Официантка повизгивала от удовольствия. Избегалась, правда, до полусмерти, но навар того стоит. Богатенький Буратино попался.
После того случая мясник Миша получил прозвище «Кобель». А на итальянский манер – «Кобелино».
История ночного ресторана начиналась в то еще, относительно благополучное – или не очень – время, когда о всяких там сексменьшинствах вслух не очень-то говорили: уж больно непопулярная была тема, стыдливо = запретная. Если учесть еще и официальную идеологическую установку о том, что в СССР нет и не может быть секса! Не к лицу советскому человеку, самому передовому в мире, ерундой заниматься. У него дела куда важнее.
Подобная вольность гомосексуальных людей расценивалась как несусветная дурость и дерзкий вызов всему обществу. Тасовались они на так называемых «плешках» - в парках, скверах, банях на свой страх и риск, то и дело меняя места для сборищ и кадрежек. Как бы не старались они быть независимыми от всех и вся, жилось им не очень-то вольготно: все, кому не лень обрушивали на них свой гнев – праведный и неправедный: на них тыкали пальцем, за ними охотились милиция и прокуратура, в частности, отдел по борьбе с проституцией, на них нападали так называемые «ремонтники» - молодые ребята, призванные по собственной воле и разумению, но больше по дурости, «вправлять» мозги извращенцам и дегенератам, позорящим род мужской.
Но пришли новые времена, и «Геи» легализовались, облюбовав в центре города летнее кафе, сквер и парк возле центрального стадиона.
В выходные и праздники кафе кишело любителями острых ощущений всех мастей и калибров: от безусых, женоподобных юнцов до видавших виды гомосексуалистов со стажем «семейной» жизни, одиночного промысла и групповых оргий.
В последнее время по городу стали ходить слухи что-де милиция строго предупредила верных своих помощников от общественности, все тех же «ремонтников», оставить в покое «гомиков», потому как по распоряжению самого мэра сквер с кафе «Лакомка» навечно передается сексменьшинствам. Досужая Собачница клялась, что один ее давний знакомый из городской администрации самолично видел такую бумагу, и можно смело праздновать победу над махровым ханжеством и застоем общественного сознания.
Настоящей сенсацией для переевших свободы обывателей – от моралистов до чистоплюев – стало известие о регистрации общества сексменьшинств «Спартакус», членами которого стала целая армия сексуально озабоченных, а также им сочувствующих, как говорят, потенциальных, но пока еще не реализовавшихся сограждан.
Скрепя зубы приняло сие новшество губернаторство и депутаты Законодательного Собрания, духовенство и пресса, памятуя вечную истину о том, что запретный плод сладок. Лучше уж сделать шаг навстречу.
В Правление ночного клуба вошли деятели культуры и искусства, здравоохранения, средств массовой информации, соцзащиты, Комитета по правам человека, а также известная в городе путана Роза, создавшая корпорацию «ночных бабочек». О ней даже анекдоты ходят, сочиненные поклонниками. Вот один из них, самый свежий:
В очереди за бананами беседуют женщины:
- У меня дома восхитительные фиалки!
- А у меня нарциссы.
- А у меня орхидеи.
- У меня гвоздики.
В разговор вмешался кавказец во всепогодном кепи:- Кстати, о цветочках. У меня на улице живет девушка-красавица! Попочка – как стол… Розой зовут!
От курсов официантов Хабалкин наотрез отказался, дескать, наматывать километры по залам ресторана, да улыбаться беспрестанно дежурной улыбкой, и обезьянв сможет. К тому же, если мама про курсы узнает, она повесится: дома – хоть шаром покати.
- Ну – ну, - только и сказал администратор Жора. – Но потом не обижайтесь, если что не так.
Первым клиентом Сильвы стал тучный господин с депутатским значком. На правах куратора он приходил сюда каждый вечер отужинать за счет заведения и окинуть зорким государственным оком «мурый» ресторан, свалившийся на его лысеющую голову, как кусок дерьма. «Они тут дуркуют, а ты сиди здесь с умным видом, в демократию играй», - ворчал чиновник краевого уровня.
К аномальным у него негативное отношение. «Ну, и компанию ты себе подобрал, Виталий Алексеевич, - подначивали его сослуживцы, не последние люди в аппарате администрации. Словно сговорившись, им вторили его коллеги по депутатскому корпусу. « не удивлюсь, если в один прекрасный день к «бомжам» меня приставят, или к «жмурикам» в морге, - сердито
Бурчал замглавы региона. – Нынче ведь все это модно!
Сильва стремительной походкой подошла к напыщенному господину. Длинные, из мелкого бисера, серьги приятно хлестали по напудренному лицу, испещренному мелкими морщинками. Робким движением она поправила свою роскошную поролоновую грудь, то и дело убегающую под мышки, наигранно вскинув голову в пышном парике, украшенном бессмертником, и, подмигнув чванливому клиенту, поставила перед ним три бутыкм ледяного «Нарзана». Несколько движений и стол украсили мясные блюда, деликатесы, хвост заморской сельди, ваза с круглыми леденцами на длинной палочке и царственные хризантемы, доставленные специально из загородной оранжереи.
Не скрывая отвращения, клиент заерзал, закряхтел, протестуя третьим подбородком, и, хмыкнув, насупился. «Еще не жрал, а уже носом крутит! Хм… А-а, кажется, поняла!»
Хабалкин вспомнил, что Эммочка долдонила ему что-то про яйца. Он метнулся на кухню, схватил миску, доверху наполненную отборными яйцами, и помчался было в зал.
- Охренела?! – вовремя схватила его за руку Эммочка. - Поставь на стол, что рядом с эстрадой. Вон, у окна, видишь? Там кукла сидит размалеванная, артистка.
- Артистка?! – Воскликнула Сильва. – Да она же страшнее атомной войны!
- Говорят тебе, артистка, значит артистка. Можно быть крокодилом, но талантливым, - сумничала повариха. – Пенсионерка она, - огорчила новенькую Эммочка. – Говорят, всю свою сценическую жизнь только и делала, что мужиков-любовников играла. Да, черт с ней! Рядом с этой мымрой певец сидит. Народный, между прочим. Ему и поставишь яички. Он иъ тут же выпьет, все до одного, а водкой закусит. Или леденцами засосет. Забери их у своего депутата, а то чего доброго, обсосется еще, - захохотала повариха, ущипнув Сильву за упругий резиновый сосок.
Подхватив расписной, из натурального красного дерева, разнос, Сильва заторопилась в зал, стараясь быть улыбчивой и даже обаятельной.
Цокая каблучками и моля Всевышнего, чтобы не дай Бог, не задрать ноги вместе с проклятыми яйцами, она примчалась к столику куратора, чуть было не испортившего ее дебют.
Аппетитно почмокав толстыми губами, он принялся уплетать ужин, с трудом переводя дыхание.
Сильва услужливо стояла рядом и подавала блюда, не забывая при этом побулькивать из бутылки минералку. Виктор Алексеевич недовольно покрутил головой и прожевал:
Вы кое-что забыли, э-э, как вас там? – Подумайте, что.
Сильва резко, как на коньках, развернулась и рванула на раздачу, где ее ждали два графина.
- Девки, щас «лимонить» будет эту дуру! – затряслась со смеху кассирша Феня из бывших селедочниц магазина «Океан», уплетая гусиную булдыжку, густо посыпанную красным молотым перцем.
- Смотрпи, не разлей, не расплатишься, - на полном серьезе предупредила Сильву повариха, подмигнув кассирше.
От «меню» чиновника, состоящего их десятка отменных блюд, осталась одна большая куча объедков.»Вот прорва!- удивился Хабалкин.- Все сожрал! Надурницу и уксус сладкий»
- Вы, как я понимаю, новенькая? – словно очнувшись, спросил Виктор Алексеевич, смакуя леденец. Любезно оставленный предусмотрительной официанткой.
Сильва ответила кивком, не успев изобразить подобие улыбки.
- Хочу угостить вас, - промямлил депутат.
Сильва слегка зарделась, подавшись бюстом вперед. Клиент улыбнулся натянутой улыбкой, наполнил доверху два высоких фужера, указав на полу- заплывшими глазками на один из них. Сильва благодарно кивнула.
- Это чудо природы, - толстяк поднял бокал, - с некоторых пор возбуждает во мне не только звериный аппетит, но и заставляет, вернее, помогает, трезво оценивать людей. Благодаря этому немного этому напитку, я острее чувствую и вижу достоинства и недостатки, а то и просто пороки тех, с кем по воле судьбы, или случая, приходится сталкиваться. Порой, не по собственному желанию. Я ужинаю здесь вот уже два года, и столько же вкушаю сей дивный напиток. Он помогает многое понять. И не только мне. Так что, за знакомство! Чтобы ощутить всю прелесть этого королевского напитка, его нужно пить не отрываясь, с наслаждением, как редкостный бальзам.
И приложился к своему бокалу. Хабалкин последовал его примеру, и чуть было не поперхнулся. Зубы его заныли, будто их начали медленно сверлить, или пилить чем-то страшно тупым и ржавым. Он скорчил такую кислую физиономию, во сто крат кислее лимона, что обслуживающий персонал, наблюдавший за новенькой из-за декоративного панно, увитого цветами и листьями, зажмурился. В зале тоже скривились, а бывшая артистка засунула в рот банан.
Увлеченный десертом, зам. Главы администрации
показывал Сильве жестами – не отставать.
- Смелее! – торжественным возгласом ободрил он ее. – Этот божественный напиток способен заменить целую клинику с дюжиной врачей и препаратов. В считанные секунды он помогает увидеть всего себя, как в зеркале.
Вдохнув как можно больше спасительного воздуха, Сильва приготовилась залпом осушить проклятую кислятину, да не тут-то было.
- Вы с ума сошли! – подскочил на месте клиент. – Это же вам не водка! Лишаете себя такого удовольствия! Чего спешите?! Пейте мелкими глотками, глоточками, чтобы каждая клеточка организма пропиталась и насытилась. А главное -чтобы вы поняли, кто вы есть на самом деле!
Хабалкин, побледнев, повиновался и стал пить ненавистный сок сквозь зубы, вернее, цедить его, больше вдохновляя самодовольного толстяка. В душе несчастный мечтал как можно скорее вырваться из лимонного плена и сожрать столько сахара, сколько влезет. Оскома сковала его челюсти. Язык, зубы, десна, одним словом, вся полость рта и гортань казались ему насквозь лимонными и что весь он, с головы до ног, огромный, сморщенный лимон. Тело покрылось мелкой сыпью. Его слегка лихорадило. Все вокруг Хабалкину представлялось кислым и до омерзения противным.
Чиновник трясся от хохота, довольный удавшейся профилактической работой. «Может, хоть этот одумается, кто он и куда пришел?!» Виталий Алексеевич отрыгнул не без удовольствия и покатился прочь, напоминая дюжего Колобка.
Сильву вовремя подхватили двое парней – вышибал и потащили с глаз долой.
Когда в комнату официантов вошел директор ресторана, перед ним сидело совершенно безвольное существо, пожелтевшее, обмякшее, с отрешенным взглядом таких же желтоватых глаз.
- Нормально, - махнул директор холеной рукой и захохотал так, что у потерпевшей приключилась икота. – Теперь толстяк успокоится.
В икающую Сильву влили бутылку водки и отвели в местный «лазарет», в котором в свое время побывали все, кто попал в немилость куратора.
Снилась Хабалкину неведомая, сказочная, страна с королев в облике зам. Главы Виктора Алексеевича. Всюду стояли огромные чаны. Вокруг, на десятки верст, простирался великолепный, пылающий желтовато-зеленым пламенем, сад, над которым витал дурманящий воздух.
Стол короля был уставлен всевозможными яствами. Его высочество протянул гостю кувшин и велел отведать «восьмое чудо света» из хрустальной трубки.
Мирона Петровича затрясло, зателепало, бросило в жар, затем в холод. Проснулся он от сильного озноба. Открыл глаза и остолбенел: на него в упор смотрела заросшая шерстью бычья голова с налитыми кровью глазами и высунутым, с полметра, языком.
Хабалкин заорал, а голова закачалась и повалилась с полки, присоседившись к обезглавленной свиной туше, на которой «пленник» проспал всю ночь.
Придя в себя, дрожащий критик понял, что мясной холодильник – и есть тот самый «лазарет», о котором говорил директор «Голубого огонька».
- Вот жизнь, мать твою! – выругался Хабалкин в голос. – Всю ночь нос к носу с замороженными мордами и задницами просидел, а ни сожрать, ни утащить! Кому скажи- не поверят. Алису бы мою сюда, в обморок упала бы. Ничего, мне только освоиться в этом жопошном притоне, я всем жару дам. И лимонную экзекуцию припомню, и свино-говяжьи задницы, и бычью морду.
Схватив остро отточенный, словно сабля казака, разделочный нос, он принялся, как заправский рубака, кромсать безвинные туши. Косить удавалось только хвосты и уши, но «задубевшего» Хабалкина и это устраивало. Разошелся - не остановишь.
Махался Мирон Петрович, надо сказать, не хуже, чем со своей Алисой во время семейных скандалов с мордобитием. Даже вспотел в этой холодине-морозине.
Для пущей наглядности «вояка» поотрезал будущим шашлыкам, беконам и отбивным и яйца. «Теперь – нормально, - облегченно вздохнул он, любуяс ночной работой.
Утром первая смена во главе с Эммочкой ворвалась в «лазарет», как гестаповцы к подпольщице- радистке. Кто-то бросился к посиневшей от холода Сильве, а мясники к тушам ринулись.
Узнику напоили горячим «Кагором» и покормили манной кашей.
- А ты хулиганка, - кивнула повариха Эммочка в сторону свино-говяжих обрезков.
- Тебя бы сюда зло огрызнулась Сильва.
- Не хнычь, сидела! Правда, без актов насилия.
- Целовалась с ними, что ли?
- Нет! Спала по очереди!
Эммочка принялась пересчитывать бычьи яйца, как будто надеялась уличить новенькую в воровстве. «Точно, скотная маньячка», - подумал Хабалкин. Не ведал он, неискушенный в поварских делах, что за ними в ресторане очередь, причем, под запись, потому как расцениваются они как самый настоящий деликатес. Особенно теми, кому далеко за семьдесят. Что уж там они в них отыскали ценного и полезного, в яйцах этих, черт его знает, однако, чуть ли не до драки дело доходило, когда заказы свои давали знатоки этого кушанья. Одни вареные обожают, другие тушеные, третьи заливные предпочитают. Но большинство, почему-то, соленые употребляют, вымоченные в особом растворе со специями. Говорят, когда ешь сие соленье, потенция бьет, чуть ли не по мозгам.