Конфабуляция

Он не любил никаких новостей вовсе не оттого, что не отличался любопытством и был нелюдим. Новости представлялись ему крикливым бормотанием бесноватых, провозглашающих на его голову всевозможные несчастия, а добрых новостей он давно уже не ждал ниоткуда.
Вопреки этому странноватому правилу, известие о смерти отца пришло тихо, почти бесшумно, словно ослабевшее эхо заплутавшей беды.
С отцом он никогда не был близок, хотя вполне могло статься, что никто из них двоих просто не хотел признаваться в том, что не существовало на земле двух более похожих друг на друга людей, одинаково чувствующих и одинаково мыслящих. Он даже не мог сосчитать, сколько лет они не встречались. Помнилось только, что в последний раз он расстался с ним, так и не попрощавшись.
Теперь к состоянию непривычной душевной печали примешивался этот диковатый налёт досады, досады на себя, на глупые обстоятельства, на тогдашнюю мелкую обиду, которая в свете произошедшего представлялась ему надуманной и нелепой.
Сознание непоправимости случившегося угнетало, лишало воли и внутренней свободы. Разные воспоминания наполняли его, подчиняли себе и занимали собой всё воображение. Отец представал в них совсем молодым, большим и сильным, в красивой военной форме, с чёрным кортиком, который обычно хранился в шкафу, и к которому никому не дозволялось прикасаться. Особенно ему, Ташику, как часто называл его отец.
Какую горькую усмешку вызывало в его душе то нелепое слово – Ташик! Наверное, это было вполне логичное сокращение от его уменьшительного имени, но он на него обижался и очень хотел, чтобы его называли полным, которое звучало хотя и резковато, зато серьёзно, очень по-взрослому. Теперь бы он с удовольствием вновь услышал это смешливое «Ташик», но так его называть мог только отец.
Перед повзрослевшим Ташиком вереницей пробегали события, о которых он давно уже забыл помнить, которые считал избытыми и затерявшимися в жизненной суете. Вспоминалась какая-то зелёная река на родине отца, какие-то невесёлые домики и их суровые обитатели, приходившиеся Ташику кто двоюродным дедом, а кто троюродным дядей. Особенно ярко отчего-то всплыл в памяти потемневший от времени портрет отцовского прадеда, рекрута, прошедшего все военные компании бывшей Империи от Крыма до Кызыл-Арвата и сумевшего прожить мирной жизнью всего лишь два отпущенных ему судьбою года. Ташик помнил его дочь, отцовскую бабку, почти не знавшую своего отца и бережно хранящую эту старую фотографию. А у Ташика не осталось даже такой, привычной всем, материальной памяти об отце.
Зато его сознание, болезненно раздваиваясь, обнаруживало в себе ещё одну, вполне состоявшуюся жизнь, изобилующую такими событиями и фактами, в достоверность которых верилось или хотелось верить, что для человека обычно не имеет никакого значения. Особенно когда в этой второй жизни не существовало ни роковых ошибок, ни недопонимания, ни взаимных обид.
– Тик-так, тик-так, – из летней веранды отцовского домика, пропахшего морским прибоем и запахом ежевики, напоминали ему старые напольные часы о том времени, когда все ещё были молоды и счастливы, наполнены радостью и домашним уютом. Механический голос часов был сух и бесстрастен, но как приятно было его слышать и видеть маленький отцовский домик на берегу, террасу, увитую узловатыми ветками дикого винограда и самодельную смотровую площадку в горах, откуда хорошо просматривалась не только вся долина, покрытая колхидским лесом, но и весь их городок, раскинувшийся узкими рукавами вдоль мелководной черноморской бухты.
Было это, или он снова прикоснулся к своей ложной памяти, но он наблюдал как они вдвоём спускаются по склону безлесой горы, а там, внизу, клокочет быстрая река и к её неразборчивому звучанию примешивается ещё какая-то речь, исполненная тайного смысла и чего-то очень важного и значимого для него. Он прислушивался, затаив дыхание, и ему казалось, что всё это он уже где-то слышал. Нет, он так и не различал слов, но знал, зачем это и почему. И не было в том, если разобраться, никакой тайны.
Как нет никакого секрета в состоянии обычного человеческого счастья, радости взаимопонимания, в лёгкости и в простоте. Надо только уметь слушать и слышать, особенно когда это касается родных и близких тебе людей. И что единственное богатство, которое надлежит беречь и преумножать, это то, что можно уместить в своей памяти или в своём сердце.
И одного лишь не сумел понять он и услышать: как же научиться следовать этому естественному и очевидному...