Казанская (продолжение)

III
- Бабушка Дуся, я Никита - твой внук. Евдокия покачнулась от внезапной слабости и, вцепившись в камуфлированную куртку говорившего, тяжело опустила грузное тело на стул. Перед ней стоял, пропавший на чужбине старший сын. Парень поморщился от боли – правая рука висела на чёрной перевязи, на лбу, ближе к виску пульсировал большой зигзагообразный шрам.
- Никитушка, родной, как же ты на папку похож! Ты откуда? Я вас совсем потеряла… Ни адреса, ни телефона, ни весточки, ни пол – весточки.
-Я из госпиталя вчера выписался, бабушка. Нашёл дядю Лёню и сегодня с утра поехал к тебе. «Из Госпи-питаля?» - заикаясь, прошептала Дуська. – Что случилось, родненький? Почему из госпиталя?
- Я в Новороссии был, бабуль. Ранило под Луганском. Сначала в Ростове лежал, потом перевезли в Бурденко, в Москву – папа подсуетился. Евдокия встала со стула, осторожно обняла Никиту, уткнувшись заплаканным лицом в пропахшую порохом гимностёрку. - Бабуля, не плачь! Ничего страшного нет – руку зацепило, да лоб слегка поцарапало.
Евдокия закрыла кафе на два часа раньше. Включила сигнализацию, едва вспомнив необходимые действия и, вцепившись в здоровую руку внука, повела его к дому. – Завтра большой праздник, Казанская. Нюрка со своими приживалками сегодня в деревню попёрлась. У них престольный праздник на Казанскую, да она там сто лет не была. Так что тебе ни кто мешать не будет. Еды полно всякой. У меня скважина своя. Вода холодная, горячая – какая хошь. – Бабуль, мне завтра в Москве быть надо - очень важная встреча с сослуживцами. «Ну вот, не успел появиться и бросаешь меня»- задохнувшись, захныкала Дуська. - Да я вернусь, обязательно, мне ведь некуда больше деваться, бабушка. С отцом мы разругались наглухо. Он, когда узнал, что я воюю в Новороссии, заблокировал мой счёт – не могу снять ни цента. У дяди Лёни занял немного денег на первое время. Устроюсь на работу – отдам.- Ой, внучек, деньги! Да у меня их много, очень много… И собирала только ради вас. Зачем тебе работать – то? Cовсем необязательно – на твой век хватит с лихвой! Витька с Лёшкой ни в чём не нуждаются. Ты ж у меня один! Лёшка так никого и не народил – всё в своей думе штаны просиживает. – Он у нас несколько раз был, бабуль. Отец просил его ничего тебе не рассказывать – всё боялся что через тебя на него дружки выйдут. У нас и фамилия совсем другая – нерусская. «Ой, Господи, Господи! Прости нас грешных! Спаси Сохрани!» - Дуська оторвавшись на секунду, поспешно перекрестила лоб и снова вцепилась в Никиту, словно боялась потерять внезапно обретённое счастье.
Солнце, зацепилось за лысую макушку террикона и зависло на мгновение, словно желая заглянуть в окошко одиноко стоявшего двухэтажного особняка.
- По нашему – то как хорошо разговариваешь – как будто и не жил всю жизнь в этой проклятущей басурманщине. - Я сначала в русской школе учился, при посольстве России. Отец устроил, по своим связям. Потом отправили в частную школу в Швейцарию – но у меня в индивидуальной программе обучения была и воскресная школа в Крестовоздвиженском соборе – там же, в Женеве. – Так ты в Бога веруешь, внучек? – До войны не очень верил, а когда попал в Новороссию – как буд – то прозрел… Сейчас верю, по – настоящему. – Никита уверенно, размашисто перекрестился. Дуська следом перекрестилась, прижалась к груди Никиты и тихонько, счастливо всплакнула.
Пока внук мылся, она слазила в подпол и приготовила для него пачку из ста листов новеньких, хрустящих, европейских пятисоток. Несколько раз пересчитала и перетянула тугой резинкой.
- Бабуль, мне правда не удобно! Я даже не знаю когда смогу вернуть такие деньжищи… - Бери, Никитушка, бери! Это твои деньги и всё здесь твоё! Дела порешаешь, купишь себе какую – никакую машинёнку и приезжай к бабушке. Живи здесь, если захочешь. Лёшке скажешь, что я отдам ему твой долг. А коли захочешь квартиру в Москве, или в Ленинграде – возьмём любую. Только с условием, чтобы приезжал ко мне по – чаще! Дуська ни в какую не принимала постперестроечное переименование многих городов. Хотя коммунистов никогда и не любила - для неё по – прежнему были роднее и понятнее Ленинград и Свердловск.
IV
Вован аккуратно объезжал рытвины и нескончаемый каскад бездонных луж. До нормальной дороги было километров пять, а там уже рукой подать до Новомосковска. Надо Никиту свезти на вокзал к маршрутке, заправиться более менее сносным бензином и домой - отсыпаться. – Как там батя поживает? Мы с ним в своё время пудик соли схавали на двоих. На Родину не собирается возвращаться? – Да нет, дядь Володь, ты же знаешь про его дела? - Ну да. Меня братки долго мурыжили – не верили, что я не знаю, куда дружок сховался. Сейчас почти все на погосте. Кого шлёпнули, кто от бабкиной сивухи крякнул. – - - Всё равно, дядь Володь, Никому пока не говори кто я и что я. – А чего говорить – то? Ты на батю как две капли воды похож. И так все поймут … Да и время нынче другое – дела без мочилова решаются. Ну и бабка твоя наказывала, чтобы я помалкивал. Её ослушаться – себе дороже. Деньжат – то подкинула на дорожку? – Да я в шоке, дядь Володь! Представляешь, заставила чуть ни силой пятьдесят тысяч евро взять! Говорит « Машину в Москве купишь – приезжай»! Горячая волна прокатилась от горла до кончиков пальцев ног. – Пятьдесят тыщ… Евро! Блин такому щенку, за что? Я пашу на неё как негр на плантации. Все жилы вытянула, сука! Год прошу в займы дать на машину Димке. Кормит завтраками, тварь. Вован до хруста в суставах сжал баранку: « Ну и правильно! Родная кровь всё – таки. В могилу с собой всего не унесёшь.» А сам подумал: « Грохнуть бы тебя, сучонок и забрать всё…» Решение пришло неожиданно вместе со второй волной, прокатившейся по телу. – Отлить не хочешь? А то на вокзале некогда будет. – Да можно. Вован аккуратно срулил на обочину и остановил машину. Никита вышел из кабины, спустился с насыпи и пошёл к посадке. – Вот интеллигенция вшивая, поссать на дороге ему западло. Но тут же понял, что это хорошо: « Подальше, подальше, чтобы ни одна тварь не увидела!». Достал из бардачка большой сапожный тесак, догнал Никиту уже в посадке, и сзади, схватив одной рукой за волосы, твёрдой, уверенной рукой всадил сбоку в шею нож. Никита молча упал как осыпавшийся сноп, мелко – мелко засучил ногами по жухлой листве и вскоре затих в нелепой, неестественной позе. Он обыскал карманы куртки, выгребая всё, вплоть до мелочи. Часы оставил на руке Никиты, айфон, предусмотрительно отключив и, протерев носовым платком, зашвырнул в огромную, непересыхающую лужу на краю посадки. Когда нащупал пачку банкнот – почувствовал лёгкое покалывание в кончиках пальцев, и третья волна прокатилась по телу, вызвав чувство близкое к экстазу.
На вокзале Вован потусовался немного, чтобы засветиться. Перекинулся парой фраз со знакомым водилой и поехал назад. Он был один и совершенно спокоен, как будто каждый день колол людей на лево и направо. По этому подобию дороги и так практически ни кто не передвигался – а уж в это время и подавно. Завернув тело Никиты в кусок брезента погрузил его в будку и поехал на карьер, где к мостику был пристёгнут его рыбачий плотик.
Вован сжёг брезент на старых угольях от многочисленных костров и вернулся домой с приятным чувством выполненного долга…
V
Казанская! Праздник! День обещал быть чудесным. Лёгкий морозец купался в лучах яркого, нежаркого солнца, похрустывая заиндевелой листвой под ногами первых посетителей Дуськиной рыгаловки. Но на дверях висел замок и криво злорадствовала табличка. « Закрыто» - ёмко, лаконично и очень даже обломно! - Чего за дела? - Да говорят слегла ведьма, а кассу никому не доверяет, тварь!..
Дуська лежала на кровати, мощная, величественная, как сфинкс над пещерой Али – бабы. Ничего не болело – но под ложечкой сосало чувство душевной немощи, безысходности и глубокого одиночества. – Сегодня помру. Она вдруг с необыкновенной ясностью осознала, что это её последний день. В сотый раз набрала Никиту и опять безрезультатно. – Наверное разрядился телефон, где он там его подключит? Набрала Лёшку, спросила про Никитку и коротко властно сказала: « Не можется мне, сынок. Приезжай сегодня… С нотариусом!»
Зашёл Вован, присел на табурет у кровати: « Ну ты чего, мать? Кончай хандрить! Пора кафе открывать. – Помру я сегодня, Вовка. Кафе Никитке передам – пусть делает с ним что хочет. Езжай в Брусникино, привизи батюшку, за любые деньги. Сегодня праздник большой – уговори за ради Бога! Слышишь, только Брусникинского батюшку – городской мне не нужен! – Да ладно, тёть Дусь, хорош ерунду – то молоть. Ты ещё всех нас переживёшь!» Евдокия вперилась в глаза Вована - насквозь прожгла душу и высушила. Он молча встал и вышел во двор. – Вот ведь ведьма! Неужели почуяла чего? Да нет! Не может быть – иначе к попу не посылала бы. А ведь точно сдохнет, сегодня! Во попёрло! Прости, Господи!
Вован отвёз батюшку домой, после обряда соборования. Обратно, на посёлок с ним вернулась Нюрка, в глубоком, почти мистическом, трансе.
Дуся обстоятельно, уверенно диктовала натариусу посмертную волю. Расписала всё движимое и недвижимое по своей задумке. С Лёшки взяла клятву, что будет содержать Нюрку до самого конца. Да он и без того её любил – Нюра его вынянчила и не только его. Она давно уже стала полноправным членом семьи.
Из рублёвых счетов помянула и Вовку, и его Димку: «Парню машинку надо. Давно обещала!»
На ухо продиктовала Лёшке цифровой код замка на капсуле.- Запомни наизусть, как Отче наш! Потом бумажку сожги! Половина вам с Витей, а другую половину Никитушке! Нюрка, поставила в изголовье свечку, маленькую иконку и стала молиться. Дуська закрыла глаза, обратилась к Господу с последней просьбой и тихо ушла. Вован пил одну за другой. Наконец – то он мог не сдерживать себя и напиться вволю! Ну вот, свершилось. – Как говорится - Царствие Небесное старой карге, прости Господи! В праздник померла, как святоша. Мразь, кровопийца, нэпманша недорезанная! Ноги едва держали непослушное тело. Он повалился на кровать. - Как же хорошо, Господи… Вовка потянулся к тумбочке. С трудом добыл сигареты, зажигалку и с наслаждением закурил.
Хоронили их в один день. Вовку, вернее его обугленную, вонючую мумию в закрытом гробу. На посёлке был траур. Рыгаловка, похоже, приказала долго жить. Накануне, ночью, кто – то и её поджёг. Говорили, правда, что якобы бабы видели как в неё угодила молния. Но какая молния без грозы, да ещё поздней осенью?..Хотя... Кафе долго, торжественно горело прощальным, поминальным костром, стреляя в чёрное небо снопами искр. – Ты глянь, прям салют по нашей Дуське. - Упокой Господи её душу грешную…