Голландская корова

Голландская корова





Я бежала вприпрыжку по перрону парижского вокзала и как будто видела себя со стороны: короткие черные сапожки, пошитые в России, но по немецким лекалам, нежно обнимали мою маленькую ножку до щиколотки, заканчивая объятия сверкающей брошью, которая как бы посылала в окружающую среду сигналы. Эти сигналы незамедлительно возвращались хозяйке в виде чиркающих мужских взглядов. Женских, пожалуй, тоже. Молодцы немцы! Не подвели – умеют расставить правильные акценты на женских сапогах! Как и во всем, впрочем...

Далее, поднимаясь мысленно по своей миниатюрной фигуре, я видела укороченную светлую юбку, которая так себе, конечно, но фишка заключалась в том, что она заканчивалась именно там, где и было нужно – на 2 см выше выпуклой коленки – это самая оптимальная длина для моих коротких юбок. На самом деле – это чисто женский прием, вводящий в заблуждение окружающих, своего рода обман для тех, кто не обладает пропорциональными конечностями. Будь юбка чуть выше или чуть ниже – чиркающих взглядов было бы намного меньше. Ну почему я ТАК похожа ногами на папу?!! Завершала «ансамбль» розовая кофточка с висюльками по горловине и по низу. Это самое трудное. Это не просто кофточка – это рубеж между прошлой жизнью и настоящей: я ее купила, когда Алан-Алик мне сказал, что не хочет больше жить со мной, потому что у него любовь с соседкой, но денег на кофту дал. Мужчины, мужчины! Когда вы наконец перестанете искать свой идеал и просто остановите свой выбор на обыкновенной, вменяемой, в меру привлекательной и хозяйственной женщине? И пусть Алан не доказывает с пеной на губах, что это чувство у него впервые: ха-ха, я-то знаю, что у этой дамочки дома и бизнес в Испании. А как говорила моя знакомая – мужик там, где слаще. Ой, куда это меня несет, еще не хватало, чтобы мой новый имидж испортила горячая слеза на щеке!

А почему новый имидж? Да потому, что я впервые в жизни отправилась в поездку в таком игривом виде: новая жизнь – новый имидж! Долой удобные джинсы, черное и серое – даешь розовое и короткое (на 2 см выше коленки)! В таком розовом настроении я бежала на поезд, который отправлялся в Голландию. Я ехала к своему великовозрастному отпрыску, который взял и поступил не просто в институт, а в голландский! Ну надо же! От своего троечника я такого никак не ожидала! Впрочем, у отпрыска всегда были задатки. Потенциал ему достался от моего бывшего (тот так и не смог правильно им распорядиться). Учителя, правда, утверждали, что этот потенциал у него, Вадьки, слишком уж скрытый. Но я не переживала за его высшее образование – на худой конец всегда можно было сунуться в какой-нибудь технический вуз в нашем провинциальном городке, но чтобы в Голландию... Потенциал и задатки заработали вопреки прогнозам педагогов.
Вот он, мой тихушник, всегда так – огорошивает в последний момент.

И вот через четыре часа должна состояться встреча в Голландии с моим Вадькой, который будет ждать меня на перроне, а потом мы пойдем в маленький ресторанчик, где будем есть жареную рыбу, самую вкусную в мире, и запивать ее розовым вином! И так целых три дня... Как я счастлива – все-таки любовь к ребенку и есть самая настоящая любовь, и ни на каких «аликов» я эту любовь не променяю...

Я влетела в вагон и плюхнулась в удобное кресло рядом с крупной дамой. Мы обменялись фальшивыми улыбками, и между нами завибрировал воздух, обозначая невидимую границу нелюбви друг к другу, заметную только для нас. Я из тех, кто безошибочно улавливает такие вибрирующие границы между людьми, когда не знаешь почему, но ты не нравишься человеку, и он тебе тоже. Явных причин может не быть, но твой мозг, кожа говорят: «Этому человеку ты не нравишься». Просто потому, что дышишь. Это не обязательно женщина, может быть мужчина или ребенок. У меня так было несколько раз.

Мы немного поерзали каждая в своем кресле, усаживаясь поудобнее, и внутренне приготовились к путешествию. Мне ерзать было легче – моя весовая категория позволяла это делать легко, а вот дама еще какое-то время пыталась вместить свою огромную заднюю часть в узкое для нее кресло. Есть такие женские фигуры, где попа живет своей, отдельной жизнью, сама по себе, и не слушает сигналов, идущих из мозгового центра. Фигура моей соседушки была именно из этой оперы. Мы еще раз обменялись невидимыми для окружающих сигналами нелюбви друг к другу, поезд тронулся и... мы поехали.

Вагон был набит до отказа, преимущественно молодыми мужчинами. Я оглядывала их сонными глазами и думала об Алане-Алике с его мерзавкой – «внезапной и последней любовью», о Вадьке, жареной рыбе и холодном розовом вине... Кажется, я задремала, потому что очнулась от внезапного толчка поезда и быстро распространяющегося непонятно откуда запаха расплавленной электрической проводки. Что это? Катастрофа? Теперь я уже не просто очнулась, а вполне конкретно стукнулась лбом о спинку кресла впередисидящего соседа. Мама дорогая... точно, катастрофа! По сценарию Голливуда мы теперь должны начать крутиться вокруг своей оси, а потом свалиться с насыпи, да? Вагон начало раскачивать из стороны в сторону, запах усилился. Люди переглядывались, заерзал уже весь вагон, проводники-амбалы испуганно забегали, я и соседка со своей попой резво вцепились в подлокотники, и... И ничего особо страшного не произошло, поезд стал резко тормозить. Теперь я уже вдавилась в свое кресло, так как ехала спиной по ходу поезда. Кресло просто всосало меня со всем моим розовым имиджем и сапогами, сшитыми по немецким лекалам. Кресло под соседкой издало умирающий звук, мы переглянулись, и наши волны нелюбви друг к другу переплелись в общем страхе перед неизвестностью.
Почему я не писатель Тургенев? Была б я им, описала бы всклокоченное поле, посреди которого мы стали, голландское солнце, лениво освещавшее его, и голландские свинцовые рваные облака. Почему все было голландское? Да потому, что мы успели пересечь границу между Бельгией и Голландией.
Поезд остановился. В вагоне наступила мертвая тишина. Как пишется в детективных романах, мы оказались отрезанными от мира. И тут я поняла, насколько оказалась отрезанной от мира я, – да, именно я! Ведь у меня закончился заряд в моем мобильном телефоне, и я не могла позвонить вообще никому, чтобы всхлипнуть напоследок, включая моего нововлюбленного, который, как мне рисовало воображение, поглаживал в настоящее время коленки у этой старой клячи в моей собственной кровати...

«ЕЕЕЕЕЕЕЕППППППППРРРРРРРСССССССССТТТТТТТТ!» – сказала я про себя и медленно повернула голову в сторону соседушки. Вот кто мне поможет, и за это я ее мало того что полюблю, я стану взаимно любимой подругой, которой она будет доверительно рассказывать о своих немногих победах над мужчинами. Итак, я повернула голову в сторону уже любимой мною соседки и, набрав побольше воздуха в легкие, проблеяла умирающим голосом на плохом французском: «Нет ли у Вас, милая девушка, телефончика, позвонить мужу, предупредить о непредвиденных обстоятельствах, так как у него больное... больная... больные…» – тут я забуксовала. Воображение предательски рисовало только «пивной живот» Алика, поскольку он был здоров как бык. Выручила логика: пивной живот – значит больная печень. Это же ясно – у него больная печень. По ее реакции я сразу поняла, что слово муж произносить было не надо. Мать, брат, на худой конец подруга, только не муж. Я это поняла по ее сначала расширившимся, а потом резко сузившимся зрачкам. Потом и они, зрачки, пропали – осталась темнота. Вот в эту темную бездну я и заглянула. Но, учитывая экстремальную обстановку, решила держать удар сколько потребуется. И тут я увидела в бездне бегущую строку, состоящую из красных букв: «А ПЛАТИТЬ, СВОЛОЧЬ, КТО БУДЕТ???» Соседка, тряхнув головкой, проблеяла в моем же стиле, что кредит в ее телефоне заканчивается и она не уверена, хватит ли времени на разговор с моим больным на печень мужем. Я сказала, что хватит, и вынула из кошелька козырь – 10 евро. Соседкина попа, ерзнув, выдала смятение души ее хозяйки. Но против такого козыря, как 10 евро за минуту-две, сердце уже любимой мною соседки не устояло. Она молча, с застывшим лицом, не отводя своей бездны от моих глаз, протянула мне телефон. Капкан захлопнулся.

«Ммммммм...» – промычал мой почти новобрачный в трубку, и я, всхлипнув, начала тараторить Алику о той беде, что случилась со мной, и о неизвестности моего будущего, и что я не собираюсь ночевать в поле и ему надо что-то придумать на этот счет. «Мммммм, что я могу для тебя сделать?» – спросил он деревянным голосом... Этого вопроса я и ждала, поэтому, дав ценные указания о том, чтобы предупредил моего несчастного Вадьку, чтобы он, Вадька, не спешил на перрон встречать свою мамочку, а сделал бы это на пару часов позже. Все тем же деревянным голосом Алик обещал исполнить мое последнее желание. Я отключила телефон и твердой рукой отдала его соседке. Теперь можно было расслабиться и ждать, что будет дальше.
А дальше было вот что. Голос из громкоговорителя объявил на трех языках, что рельсы неожиданно пересекла отбившаяся от стада корова и, не рассчитав , попала под колеса нашего поезда, а попросту – взяла его на грудь. Я хорошо помнила тему из школьной программы по географии о голландском животноводстве. Уже тогда советские люди знали, что самые упитанные и мускулистые коровы – голландские. Но вот по надою и приплоду – на втором месте. После советских, естественно. Поэтому сломать «забрало» у поезда и остановить грудью целый состав для коровы голландской мясной породы было делом пары минут. Далее нас успокоили, что волноваться не надо и скоро прибудет группа спасателей. Они не только прибудут, но еще и подгонят другой поезд, который нас, нервных, оттащит в нужном направлении. Через сорок минут тревожного ожидания действительно появилась группа спасателей, состоящая из крепких парней, одетых как и положено – в защитные желтые костюмчики (в таком не утонешь, не сгоришь), и принялась воодушевленно помогать – протягивать руки помощи всем, кто вываливался из вагонов. Необходимо было пересесть в другой поезд, который уже ожидал на параллельном пути. Да, мы именно вываливались, потому что поезд стоял на высокой насыпи.

Расстояние между ступеньками поезда и землей было довольно приличным, и это грозило при самостоятельном спрыгивании переломом ног в лучшем случае и шеи – в худшем. Вот для того и нужны были молодчики-спасатели, чтобы обеспечить плавный переход пассажирам без вреда для их здоровья. Мне для плавного перехода достался коренастый, в теле, спасатель, с висячими усами а-ля Дали. В секунду оценив взглядом мою весовую категорию, он не подал мне руку, как всем остальным, а просто схватил меня и, приподняв над голландским полем, впечатал меня в свое накачанное тело и, немного размазав по нему, наконец поставил на землю. Мы встретились глазами. Он все еще держал меня в объятьях, и по его поднявшимся кверху усам я поняла, что мой розовый имидж и обнаженные коленки сработали в нужном направлении – его глаза говорили мне, что если б встреча произошла в другой обстановке, то нам было бы о чем поговорить... Но на службе как на службе и он, даже не оглянувшись в мою сторону, уже тащил вниз пожилого мужчину, но при этом не брал его в объятья и не размазывал по своему телу. Усы спасателя заняли свое обычное положение.

Здесь я хочу сделать отступление и немного поговорить о мужчинах, хотя о них уже много всякого переговорено. Знаю я о них не понаслышке – все таки два брака, не считая легких и тяжелых увлечений. Не буду упоминать философские, социологические, медицинские, а также теологические труды, не буду анализировать эволюцию мужественности начиная с библейских времен. Скажу кратко. Каждый мужчина, ну просто любой, независимо от возраста – это скрытый олимпийский чемпион по бегу на короткие дистанции. Я это видела своими глазами и готова написать и защитить диссертацию под названием «Не изученный наукой потенциал мышц мужчины в экстриме». К чему я это все? А к тому, что второй поезд, на котором нам суждено было продолжить путешествие, оказался на один вагон короче того, травмированного коровой, и сидячие места должны были достаться исключительно чемпионам по бегу на короткие дистанции. Я не побежала, как все остальные. Я медленно шла по насыпи в своих сапогах, сшитых по немецким лекалам, мои волосы трепал ветер, создаваемый проносившимися мимо потенциальными олимпийскими чемпионами.

Теперь предстояло еще одно испытание – залезть в поезд, укороченный на один вагон каким-то вредителем. Тут мой розовый имидж явно подкачал, потому что подавать руку, а тем более брать в железные объятья меня никто не собирался, так как спасатель, стоявший на входе в вагон, был женщиной. Оглядев меня снизу доверху, она, спасатель, предоставила мне право самой карабкаться в узкой юбке по чугунной лестнице вагона, который также стоял высоко на насыпи.

Не буду вдаваться в подробности, хочу только сказать, что взобравшись наверх, я обнаружила две огромные дыры на чулках в районе «папиных» коленок. Розовая юбка была в черных масляных пятнах. К тому же она, юбка, уже не была на моей любимой высоте – 2 см выше коленок, а гора-а-а-аздо выше, но мне было на все наплевать и я так и зашла в вагон – в юбке, находящейся явно не на месте, к тому же в черных пятнах на розовом и в драных колготках. По бокам висели мятые сумки. Я протиснулась с сумками в переполненный вагон и, пробираясь меж тел несчастливцевых, которым не достались сидячие места, остановилась где-то посередине. Все места были заняты, как я уже сказала, и заняты они были потенциальными олимпийскими чемпионами по бегу на короткие дистанции, то есть мужчинами. Стояли исключительно женщины. Поискав глазами мою бывшую соседку и не увидев ее, я остановилась около сидящего красавца лет тридцати пяти. В руках у него оказалась газета, которую он увлеченно и с наслаждением читал. С наслаждением, потому что для него уже все давно кончилось: стресс, гонка, взлет в вагон и мягкая посадка в удобное кресло, и у него не было главного – красивых сапог, сшитых по немецким лекалам, со шпилькой 10 см... Итак, мужчина читал. Один раз он даже взглянул на меня и ободряюще улыбнулся. Мол, не горюй, еще три часа, и ты с Вадькой будешь есть жареную рыбу и запивать ее холодным розовым вином. Я стояла навалившись на спинку его кресла и гипнотизировала его розовый от бега, покрытый нежным пухом висок. Гипноз подействовал – он, аккуратно сложив газету, смежил очи и заснул. Кстати, заснули все, кто сидел. Разом. Не спали только женщины – они, навалившись кто на что, смотрели на виски сидящих соседей, гипнотизировали. Но я-то знала, что напрасно, – от этого только глубже делается сон и ровнее дыхание. Некоторые захрапели. Мужчины спали, и совесть их тоже спала.

Под мерное покачивание поезда прошел час Поезд шел медленно, как будто боялся нарваться на уже голландского быка. Мужчины продолжали спать, женщины – стоять. Все уже свыклись, смирились и притерлись друг к другу – места-то было мало, и ждали только одного – конца путешествия. Первой не выдержала я – сняла свои сапоги, второй англичанка – она села на пол. За нами потянулись другие женщины. В этот момент мы были не просто женщинами, мы были сестрами, и даже где-то амазонками – это я прочла на некоторых лицах. Тут я вспомнила, что страшно хочу есть и, приземлившись рядом с англичанкой на пол вагона, с ужасом уставилась на дырявые чулки и черные пятна на юбке. Англичанка оказалась более продвинутой, чем остальные. Сдавленная ногами стоящих соседок, она умудрилась достать из рюкзака бутерброд и начала с аппетитом его есть. «Чем я хуже?» – подумала я и тоже достала бутер с колбасой. В вагоне запахло едой. Женщины оживились и потянулись к сумкам. Уже полвагона сидело на полу и жевало.

Мой взгляд упирался в колени сидящих напротив кресел. И тут ужас пронзил мой мозг – тараканы! Представила, как буду шарахаться, зажатая со всех сторон чужими телами, в случае нападения тараканов. Я представила, как они берут меня « в кольцо » и начинают шустро подниматься по телу, мягко его щекоча-брррр.Так вот, тараканов в поезде Париж – Амстердам нет – проверено лично! Расслабилась.

Оставшееся время прошло под мирное постукивание колес. Вадька встречал меня на вокзале с букетом роз. Увидев меня, оценив ту картину, которую я собой представляла – уже далеко не в розовом имидже, озадаченно произнес: «Ты что, маман, репетируешь хеллоуин?» – имея в виду тот самый праздник, когда все переодеваются в нечистую силу. «Так ведь вроде до него еще месяц? Или это у вас, парижан, новые тенденции в моде? Хиппуешь, маман, в натуре?» Я, всхлипнув, сначала уткнулась ему в грудь, потом, задрав голову, посмотрела снизу вверх в голубые глаза моего сына. Как он похож на своего отца! Но тут же одернула себя – исключительно фигурой. Ум и красота мои, естественно. Мой материнский инстинкт не дремал – я быстро и незаметно принюхалась. А вдруг Голландия развратила его и он курит травку? Но от Вадьки пахло так же, как и в детстве – чистотой и молоком. Нет, еще не курит, слава Богу... Заплакала. Ну ничего, ничего, погладил сын меня по спине, дома я тебя отмою и причешу. Я взяла цветы, понюхала, они не пахли. Вадька взял сумки, и мы потащились к автобусу. В автобусе, пересказав в лицах, что со мной произошло, я наконец успокоилась.

В первый же вечер сын повез меня в ресторан на берег моря – под звуки джазового оркестра есть мою столь долго жданную рыбу, запивая ее розовым вином. Потом мы гуляли по берегу Северного моря. Если бы я была писателем М. Горьким, то, описывая Северное море, сказала бы, что оно рыдало и смеялось одновременно. Оно было строгим, это море. Каждая тяжелая серая волна, которая била в берег, как будто смеялась надо мной: «Ну как тебе, мечтательница в розовом, заграничная жизнь? Что будем делать?» – спрашивала волна... А я знаю???

Три дня пронеслись быстро. Мы соскучились друг по другу и кое-что поняли каждый для себя. Я – что у меня взрослый сын. Что понял сын обо мне, можно было только догадываться по глазам. В них, похоже, была тревога по своей, по-прежнему неустроенной, «маман».

Настало время возвращаться в Париж. Вадька провожал меня на вокзал. Я уже была не в сапогах, сшитых по немецким лекалам, и не в розовой юбке. У меня был серый верх и черный низ, на ногах удобная обувь без каблуков, чтобы можно было бежать на короткие и даже на длинные дистанции не хуже других, в случае чего. Я чувствовала себя серым пятном, отличить меня от асфальта было невозможно. Я обняла Вадьку на прощание, не забыв дать строгое указание учиться, учиться и учиться. Когда зашла в вагон, по щекам обильно лилась влага. Когда опять увидимся? Поезд тронулся, последний раз махнула рукой в окно своей единственной любви – сыну, и мы поехали.

Приехали. Я вышла из поезда и полной грудью вдохнула вокзальный парижский воздух. Как я раньше любила возвращаться из Европы на этот вокзал! Тогда я знала, что меня будут встречать... Теперь же одиноко влилась в серую толпу, не утомляя себя поиском глазами той, знакомой фигуры. Эта картина была из прошлого. Этот старый роман с подобными картинками из прошлого уже дописан, осталось расставить акценты и написать заключительную часть.

Открывая ключом дверь квартиры, поймала себя на мысли, что не иду, а крадусь, как вор. А все потому, что меня никто не ждет, и я захожу в чужое жилье, которое, возможно, уже застолбила другая женщина. А я вор, который крадет не тряпки, а время. И дело только единственно в том времени, когда я передам с рук на руки влюбленного Алика его богатой «настоящей» любви. Алик сидел на диване, сосредоточенно уставившись в телевизор – там шла его любимая передача о новых марках машин. Вой и скрежет машин слышался по всей квартире. Увидев меня, он встал и, растянув губы в фальшивой улыбке, подошел и чмокнул меня в лоб. Все-таки он был француз и умел хорошо «гнать картину». Еще рано, зверея, подумала я про себя, целовать меня в лоб. Не дождешься!

Ну, что там случилось в дороге, дорогая? Какая еще корова? Ты сидела на полу? Ну нет, так не пойдет, мы будем жаловаться! Мы будем писать, с этим надо кончать! До чего докатилась старая бедная Франция! О чем они думают! Да я им!.. Да мы им!.. Кто были мы и они, Алик не уточнял. Да я и не спрашивала, а с удивлением смотрела на его вмиг окривевшее от эмоций лицо и брызги слюны, которые он извергал. Неужели это был тот самый мужчина, с которым я хотела прожить до «последней березы»! Нет. Только не с ним. Давай пиши, качай права, позволила я ему. Алик всегда любил деньги, и возможность их откуда бы то ни было выколотить, получить компенсацию за что бы то ни было он не упускал никогда. «Подпишись», – сказал он мне, изготовив за 20 минут «телегу», которую собирался отправить администрации вокзала. Я не читая подписала и устало побрела на кухню.

Вечером этого же дня, рассевшись по разным углам комнаты, мы сухо обсудили все детали развода. Алик был на высоте: он толкнул спич о том, как он любил и разлюбил, что так бывает со всеми. Привел в пример своих братьев и сестер, их и своих отцов и матерей, которые тоже разводились всю жизнь, и ничего – живут счастливо в своих новых семьях. Он, как джентльмен, пообещал, что не выгонит меня в течение шести месяцев. А мог бы, потому что квартира его. Но он не сволочь, в конце концов, и все понимает. За это время мне надо найти новое жилье, сменить банк, привыкнуть к тому, что Алик не муж, а брат, например. И что после развода мы будем дружить, и он даже будет раз в месяц приглашать меня в ресторан, чтобы обсудить мои дела, и вообще я могу им располагать во всех отношениях. У меня не было сил толкать ответный спич. Я согласилась на все условия и пошла спать, попрощавшись с ним как с братом.

Вечером следующего дня он с удовольствием объявил, что мы идем обедать к его родной тете. Я была очень рада, 80-летняя тетя – единственный человек в его семье, который меня принял и полюбил. Тетя, несмотря на возраст, была дамой приятной во всех отношениях: она обладала ровным, доброжелательным характером, пребывала в ясной памяти, мысли излагала кратко, но ясно, била не бровь, а в глаз, что называется. Вся семья ее уважала и где-то даже побаивалась. Порто оставалось любимым ее напитком и совсем не портило ее здоровья, вопреки уверениям медиков. Алик предупредил, что для его семьи все остается в секрете. И для всех вообще, вплоть до дня развода никто ничего не должен знать и мы должны «гнать картину» до последнего. «Почему?» – ехидно спросила я, – пусть знают, что ты «влюбился» в богатую старуху!» Но после того как он намекнул, что тогда мне придется немедленно покинуть квартиру, я взяла себя в руки и обещала.

В гости к тете оказались приглашенными не только мы, но еще и ее приятельницы – в том же возрасте, что и она. Они часто устраивали вечеринки – с покером, ликером и неизменным Порто. Потом следовал сытный ужин и дамы, каждая под 80, разъезжались на такси по домам. Вот и в этот раз были две ее пожилые подружки. Мы пили шампанское, легкое вино, тяжелое Порто. Так как я любила тетю, а она меня, то мне не составляло труда быть естественной – приветливой и веселой. Алик зорко следил за мной, не выкину ли я «коленце» и не начну ли рассказывать про нашу совместную жизнь. Но нет, я щадила этого стареющего клоуна, у которого на уме были только деньги, и весело пересказывала все мои злоключения с поездкой в Голландию. Когда я закончила рассказ, установилась тишина. В тишине прозвучал тетин голос: «Я не сомневаюсь, что это была голландская корова, французская бы себе этого не позволила. Голландские всегда были очень фамильярны». Старушки подтвердили эту информацию кивком головы и подняли бокалы. «За французских коров!» – провозгласила тост тетя. Все с удовольствием выпили. Когда она провожала нас до двери, то, положив мне руку на плечо, заглянула в глаза и тихо сказала, что у меня все будет хорошо, она верит в это, и улыбнулась загадочной улыбкой. Старых людей не проведешь веселыми россказнями!

Через месяц пришло письмо от администрации вокзала, с извинениями, а с ним и чек на 15 евро. Я тупо смотрела на чек и думала, что мне делать с ним: положить в банк или купить венок и послать его на могилу несчастной корове? Алика возмутила сумма, и он стал опять орать, что «не позволит им». Что не позволит и кому им, опять не уточнял. На что я заорала не своим голосом, что обожаю сидеть на полу в поездах и что мне нравится, когда сильные мужчины-спасатели легко поднимают меня к небу, а потом прижимают меня к своему сильному телу, и что я хотела бы испытать это чувство снова и снова! Что я его, это чувство полета, буду испытывать регулярно после развода! Алик как-то съежился, сдулся и с изумлением смотрел на меня: за все четыре года нашей совместной жизни я еще ни разу не кричала. В этот миг я поняла, что подобна той самой несчастной голландской корове, которая, отбившись от пастуха-голландца, вырвалась на свободу из стада, от хлева, дойки по часам и гормональных инъекций, беременностей и родов по отмашке ветеринара. Захотела зажить другой, вольной жизнью, и вот тут-то ее и подстерег на рельсах поезд Париж – Амстердам и, проехав по ее доброму сердцу, прикончил. Алик не ожидал от своей молчаливой, ровной, всегда входящей в положение жены таких высоких нот.

В тот же вечер я переехала к своей подруге, а еще через две недели в новую квартиру. Я часто езжу поездом Париж – Амстердам в Голландию к Вадьке и ничего не испытываю, кроме тихого счастья. Мой мобильный телефон всегда заряжен. Правда, мне пока еще некому звонить по нему в случае чего, кроме Вадьки, но я уверена, что скоро будет. Алик часто звонит мне, чтобы пригласить в ресторан и обсудить планы на совместное будущее. А в какой семье не бывает размолвок? Но я не принимаю его приглашений. Когда я пересекаю границу Бельгии, то всегда с грустью вспоминаю бедное животное, которое захотело призрачной свободы. И если вы тоже ехали в том самом поезде и видели женщину в розовом, сидящую на полу и поедающую бутерброд – это была я.