ПСИХЕРИУС

Павел Монко



ПСИХЕРИУС




Снова острый ноготь в кожу. Снова он ничего не чувствует. Как и та одинокая женщина у стены коридора. Прислонившись к ней, она, не отрывая взгляда, смотрит в одну точку на стене напротив, стеклянными и лишенными жизни глазами.
«М-м, черти, прости, это уже не кино. Здесь стало слишком тесно для иллюзий. Прекрати!».
Мимо прошел молодой хирург-азиат, оставляя позади себя шлейф из медикаментозных запахов. Изучая что-то в своих бумагах, он поднял глаза, посмотрел на женщину, подошел к ней, сказал ей что-то, та обреченно закивала головой, и скрылся за дверью соседней палаты.
«Ты ведь не придешь ко мне сегодня ночью, оставив тело на операционном столе, тебе будет слишком холодно так. Не делай глупостей, малыш. Этим клоунам просто слишком скучно, слышишь?».
Взгляд опустился на соседнее кресло. Гвоздем или перочинным ножиком: «Сердце не продается в гипермаркете». В конце последнего слова импульсивная подростковая рука дрогнула и завалила букву.
Внезапно, сквозь стену, как ледяной душ, с грохотом протаранив огромные двери, по коридору помчала каталка с ее телом. И ее почти оборванной жизнью.
- Парень, ты нам нужен! – все самое ожидаемое – в этом тембре. К нему подошел молодой, симпатичный доктор и по-дружески хлопнул его по плечу.
- Ты ведь готов поделиться с ней кровью? – его глаза сияли светом человека, подарившего безнадежно больному последнюю и очень сильную надежду, - Вы одинаковы, и не только в постели! – доктор улыбнулся, - переодевайся, в действительности у нас очень мало времени.
Эти слова залетели так далеко внутрь его, что он уже никогда бы не вытащил их оттуда, если бы захотел почувствовать это еще раз. Глаза залили потоки слез и все, что он смог увидеть ясно – опустившееся по стене маленькое тело одинокой женщины, которой сообщили, что ее дочь спасти не удалось.




М


Это были просто сны. Сны. Они в щелях, дырах, углах. Они хотят что-то изменить, но то, что внутри их мешает им. Они кровоточат.

* * *

Постепенно они покрываются густой, красной жидкостью. То, что они хотят изменить меняет цвет, скапливается в комочки и падает на лицо, громко шлепает и стекает по щекам ко рту.

* * *

"Вот дьявол, это же всего лишь сон".

Ты только посмотри на это. Это же настоящее искусство. Дым сигарет поднимается под самый потолок, раздираемый на составляемые дикой музыкой настроения. Здорово. Послушай, если бы все было иначе, ты не захлебнулся бы сегодня ночью чужой кровью. Откуда ты ее взял? Разве ты торговец чужой кровью? Тогда почему твои нервы натянуты, как струна? Ты нервничаешь? Значит ты торговец чужой кровью! Тебе нужно говорить по несколько раз одно и то же.
Смотри:
"Я - М. Что такое М? Ничего. Это буква моего имени. Одна из букв моего имени. Я долго искал ее и думал, почему не Л или А, скажем.… Нет, думал я, это не то. Они пусты и абсолютно бессмысленны, потому что не могут выразить себя через себя. И я нашел то, что мне было нужно: М – просто и очень осмысленно. Еще я очень хотел бы выйти отсюда".
Вот, вот как нужно представляться перед незнакомцами. Все лаконично и предельно ясно. Никакой переплетии смыслов и чужих тебе эмоций. Никакой болезни, главное. Ты понял, что я хочу сказать? Я хочу сказать, что мне надоело вечно чему-то тебя учить, всегда, без перерыва. Ты ведь не платишь мне за МОЕ, потраченное на тебя время, не так ли? Стоило бы проявить больше нежности и участия к моей работе. Но тебе это ни к чему. Все, что тебе нужно сейчас – закрыть глаза, давай?

"Пошел бы ты к черту. Слышишь?! Уйди из моей головы!
Все, наверное. Это… это… что? Одно понятно – приплыли. И что теперь? Идти к доктору и говорить, что в этом мире я – конченый человек, да? Пойди ты куда подальше!”


Вы только посмотрите на него! Знаешь, я начал замечать, что жить с тобой становится все интересней. Я вот помню старые времена. Помнишь старые времена?



“Как же это называется? Помнится – там название такое, обезнадеживающее, тянущее руку вон к тем осколкам на подоконнике. Господи, как же она называется? Впервые услышать это слово в шесть лет и не помнить.… Тогда мороз брал по коже, когда говорили что это такое. И вот НА тебе!”.

Помешательство. У тебя по-ме-ша-тель-ство. Художественное слово. Здорово воспринимается на слух. Лично мне оно очень нравится. Когда я его первый раз услышал, мне показалось, вернее я почувствовал, что это станет моим признанием. И стало, прошу заметить. В чем это выражается? Закрой глаза.

И все исчезло два дня назад. Исчезли голоса, легкие, грубые, загадочные, все. Была пустота. Такая, которая бывает от всего, когда ее слишком много и неприятно давит на уши и глаза. Еле переваривающая все, что срывается внутрь ее самой и никогда больше не возвращается. Казалось, это был всего лишь сон. Так казалось, и всегда была какая-то уверенность, что это именно так. Трудно было в этом сомневаться, когда все, что вокруг – сливается в одну жидкую кашу и мерзко хлюпает на каждом шагу от попыток разуверить себя в этом. Странно было все: реальность, дырявая и немощная, словно забывшая, кто она сама есть, вещи, отбрасывающие тень на самих себя и от того непонятные и искаверканые до неузнаваемости, лица, словно прекрасно понимающие все, о чем думаешь и чего хочешь, словно проводящие всю свою жизнь у твоей замочной скважины, с поразительно проникновенными взглядами и немыми улыбками, небо, нависшее над головой толстым пуховым одеялом и от того кажущееся твердым и вполне осязаемым. Все не так, как говорят «нужно видеть».
Да, это сны. Они слишком скучны и однообразны и вообще веют холодом и равнодушием ко всему, в чем они сами присутствуют. Давно переставшие излучать пустую наивность и словно возмужавшие и полны желания ощущать себя на порядок выше и серьезнее. Так бывает, когда человек, переступая порог отрочества, не хочет больше по отношению к себе проявления привычной несерьезности и какой-то тупой, как он сам считает, ласки, временами доходящей до откровенного абсурда, непросвещенного идиотизма и просто того, что не надо. Так понимает только он один и не может понять, почему этого не понимают остальные. Здесь то же самое, только речь идет уже не о возрастных принципах, а о диких выходках сознания, которое хочет казаться важнее и больше. Только использует оно для этого абсолютно не вкладывающиеся в пределы простого людского понятия о созревании каких-то независящих от хода времени принципов, приемы. Пользуется ими жестко и временами жестоко. Непонятен даже сам удел, каким бы простым ни казался на первый взгляд. Не понятна суть этих диких выходок не то сознания, не то подсознания, потому что понять это просто невозможно. Потому что то, что выбрало для себя “оно” в качестве игры – известно лишь ему самому и, стало быть, смысл, от начала, каков он есть – в его утробе. Смысл неясен и потому аморален. Его можно было бы постичь, если бы можно было отличить одно от другого: как отличают день и ночь, так отличить сон от того, что вне сна, то есть реальность. Только сделать это нельзя, ибо трудно понять, когда думаешь ты, а когда – за тебя. Такое бывает не часто и даже вообще никогда не бывает, когда понимаешь, что кроме единоличного “Я” больше думать некому и незачем. Оно бывает тогда, когда меньше всего главный идейный и мысленный конвейер беспокоит его собственная независимость и он, забывая об опасности, становится всего лишь посредником для воплощения в жизнь чужих идей и совершенно маразматических способов развлечения с ним же. Только он, конечно, ничего не подозревает. Его производственная сущность работает под другими лозунгами, но тщательно замаскированными и неразличимыми даже с очень пристального рассматривания.
Осталась самая ничтожная часть из всего, что раньше можно было назвать реальностью. Это стены, глубокие дыры, бессмысленная митусня в чужом сознании, которая стала так близка и получила право называться собственностью старого владельца. Это все, что осталось от прежней жизни и прежних понятий, эмоций, мнений и прочей чепухи, которая исчезла два дня назад вместе с престранным сопроводителем всей этой истории от начала до середины, как он говорил, причем абсолютно серьезно уверяя, что это именно середина и что… в общем середина бесконечного кошмара, который только начался. Он много чего говорил. И что самое интересное – был материалистичен. Было очень интересно наблюдать, как и слышать и ощущать, как трескалась оболочка реальности, и он выходил наружу таким смелым и уверенным в себе, потому что знал и говорил это напрямую, что реальности не существует. Есть только сон, из которого нужно, но бесполезно выбираться, который и есть составная часть всего того, что те, кто там живет, называют реальностью. Они глупые и ничего не понимающие отпрыски неразумного, говорил он и громко смеялся, с них, видимо, ибо более ни с кого не смеялся. Он говорил, что тот, кто захочет привыкнуть ко всему этому, то есть непонятому, пройдет испытание какими-то временными разрывами и полным смешением видимого, ощущаемого, слышимого, видимого-неполного. Что это такое – непонятно. Но только на первое время, говорит он и выдерживает продолжительную паузу, ждет, пока спросят у него. И когда спрашивают, дает ответ, очень полный и исчерпывающий. Это значит (он), что никто отсюда не уйдет, пока не почувствует на собственной шкуре весь хаос от воссоединения (сближения) всех «детей» наиглобальнейшего в этом мире антиреальности и иллюзий. Часто он говорит непонятно и становится абсолютно не ясно, что он имеет в виду. Последнее из сказанного значит, что все, что представляет собой хоть какую-то важность в мире настоящем (ощущаемом), смешается и получится, как он говорил, идейный бардак, в котором сложно будет найти составляющие. Еще труднее будет найти во всем этом начало, то есть ту нить, которую вправляют первой в узор из наиглобальнейшего в мире настоящем.
Потом была интересная и занятная экскурсия в самое, что ни на есть настоящее и подлинное из всего, что есть в мире. Идеи и смыслы наиглобальнейшего (казалось, это и было ОНО) проявлялись в неожиданных красках, ярких палитрах и заставляли по-новому взглянуть на вполне привычные вещи мира ложного, безо всяких на то оснований называющегося Базовым в смысле отношения к настоящему, потому что даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – это изъезженная форма. Настоящее, как он говорил, меняется в зависимости от положения в мире ложном, в котором не меняется абсолютно ничего. Только сама идея о том, что что-то должно меняться. Она пульсирует и трансформируется со скоростью формирования промежуточных посредников и никак не может выработать в себе свою собственную систему, свой склад всякой ненужной чепухи, которая создается, вроде, для отдаленного подражания образам из мира Настоящего. Но настоящее, говорит он, - неподдельно, и все сверхматериальные суррогаты – чистой воды суета. Различны же и сами идеи и механизмы, создающие весь этот бред, как и все основы для того, чтобы этот механизм работал нормально, с чисто сверхматериальным упорством. Ясно были видны эти самые различия двух непохожих друг на друга сторон, как не похожи между собой суть жизни и смерти.
Если представить себе принцип вырабатывания единой идеи под разными трактовками, с первого взгляда непохожими и разными, но близкими и абсолютно одинаковыми вблизи, говорит он, то это то, что непременно является основным условием для двигателей сверхматериального, потому как все в этом смысле есть старая пластинка с одной песней и словами, повторяющимися непрерывно.
Если же представить себе принцип выработанного и осмысленного порядка, в котором идея – постоянно совершенствующееся понятие о самое себе, это, говорит – в мире настоящем и “антиреальном”, как обычно его называют. Те, кто работают с этим.
А все началось с того, что кто-то, кто уже давно не является хозяином положения в собственном внутреннем мире, понял, что только лишь разобраться в идейном построении всего сущего будет недостаточно, потому что это поверхностно и пусто до безобразия. Так думалось с самого начала и всерьез не принималось никогда, потому что прекрасно понималось, что все может быть с точностью до наоборот и никаких выводов делать не стоит по причине абсолютной неосведомленности в этом вопросе, в то время как все убеждения, считавшиеся сокровищем, отошли назад и больше не представляли собой ровным счетом ничего. Сознание начало кричать и звать на помощь.
Тогда все начало меняться на глазах, словно кто-то подал руку помощи, имея в мыслях состав порочных и «проконкистадоре» действий для замены старого на новое и искоренения давно потерявших свою внутреннюю актуальность сверхматериалистических порывов. Это было начало новой эры рабовладения в рамках всего ложного посредством всего лишь одного слабого подсознания. Оно должно было стать генератором новых идей, бредовых, в большинстве своем – далеких от идеала и, прямо сказать, жестких и, на первый взгляд, непродуманных. Смысл? Очень прост: заставить, именно заставить принять иной порядок наиглобальнейшего и вторить ему до скончания веков. Сперва казалось, что этого ради можно сломать полусгнившие и покрывшиеся плесенью невостребованности ценности, вмиг переставшие быть единственным настоящим в мире ложном. Только потом произошло невероятное: все прежние задачи нового режима рухнули, и на свет появилась цель, в свой примитивности и безнравственности больше походившая на подростковый терроризм, поражающая своей слепой агрессией. Одна единственная: - забыть все, что говорил сопроводитель всей этой истории, и отдаться полностью и целиком кошмару, который только начался и дошел до середины бесконечности, которая призвана увлечь в мир “антиреальнай” и, коверкая всю картину «настоящего», лишить всего, что есть в мире ложном, которого просто не существует. На то он и ложный, говорил он.
А в “ложном” все должно быть ложно. Даже вопросы, на которые всегда получают такие же ложные ответы. Туманные, непонятные, с явно чувствующейся уклончивостью. Все это кажется полнейшим абсурдом, чудовищным недоразумнием и абсолютно ненужной игрой больного и падкого до крови и слез воображения. Странный сопроводитель, временами противореча самому себе, меняет суть всего изложенного, причем так незаметно и плавно перестраивая смыслы, выворачивая наизнанку местное измерение. Очень легко попасться на его удочку, потому что он – профессиональный ловец мыслей. От этого всегда хотелось убежать, скрыться, завернуться в полиэтилен и не слышать надрывных стонов внезапной тишины, которая своим белым криком потрошила мозги и.…Все очень просто с одной стороны и чертовски сложно с другой. Со временем, захлебнувшееся в потоках неизвестности сознание, задается лишь одним вопросом: что это? То, что вокруг – это то, что должно быть или этого никогда не было и быть не может? Если первое, то почему оно пульсирует своей зловещей таинственностью и дает повод убеждать себя в том, что все это – такой же дешевый обман, как заказной рождественский фокусник? Излучает неуверенность в самой себе, скрипит своей же хрупкой сущностью и хочет казаться созревшей до абсолюта структурой без будущего. Если второе, то почему оно есть вообще?! Каков смысл мешать и без того размытые рамки, отделяющие “то, что есть от того, что быть не может”, вместо того, чтобы просто стать самим собой?
Нежелание стать собой, лишь изредка вдохновляя и подкрепляя себя отдельными и довольно нечастыми гастролями по “ложному”, значит – неуверенность, а возможно просто тоска по приключениям в чем-то запрещенном, но жутко манящем, таком же опасном, как обыкновенное бездействие. Начинается тогда, когда все, что изучено досконально, но не приносит плодов, которые могли бы, но никак не могут спасти положения, повторяя своей неизменно скучной и ненужной “идеальной” сущностью одно и то же, доводя принцип действия наиглобальнейшего до грани безысходности и полного отчуждения от собственной первоосновы. Там он, принцип, начинает искать и находит выход в простых вещах: он не может существовать без действия и потому устремляется туда, где много работы – в сверхматериальное. Только он не знает главного – чего он хочет и чего он ждет в дальнейшем. Хочет ли он полного воссоединения с первоосновой, либо привлечения этой самой первоосновы в сверхматериальное путем полного ее пересмотра. Причем вполне возможно и то и другое. Первое, если с помощью сверхматериального получается некий коридор, по которому в мир наиглобальнейший поступает отфильтрованная идея “ложного”, получающая статус “нейтрального”. Второе, если путем разложения всей идейной сути материального просто впихнуть настоящее, вытеснив этим самым всю отрицательную противоположность, но только в том случае, если игра действительно стоит свеч. Что сомнительно, потому что все имеет свои рамки и собственный статус некоего “особо важного фрагмента союза двух крайностей: реальности и антиреальности”, чтоб ее. Где оба явно не уступают друг другу по силе влияния на общий конвейер всех принципов и идей, рано или поздно проявляющихся в обоих аспектах “реальности”.
Интересна и сама мысль сопроводителя о том, что “реальности не существует”. Тоже абсурд. В чем же она, как не в самой себе? Или чем она проявляется, как ни сама собой? Может быть в том, что сама же и дает повод усомниться в собственном существовании? Она так пластична и переменчива, эта реальность, говорит голос, что то, что реальным быть не может, делается вмиг настолько «де-факто», что «реальность» привыкла видеть только под собой, широко открытыми глазами глядя, как вся ее реальная сущность расплывается на глазах, образуя нечто издалека напоминающее «имеющее возможность быть реальным». Начинаются долгие споры о том, что может быть и что не может быть этим самым реальным. Оказывается, что реальным ТАМ может быть все, что не имеет к ней самой ни малейшего отношения. А то, что по своей природе УЖЕ является реальным, быть им никогда не может, потому что не имеет к тому никаких предпосылок, ПОТОМУ ЧТО одно компенсируется собственной противоположностью. Наличие твердой оболочки гарантирует вязкую внутренность и наоборот. То есть - проще всего стать реальным, на деле таковым не являясь. Если это так, тогда становится абсолютно ясным, откуда берутся доводы о нереальном, сравниваемые с наиреальнейшим, как эталоном всего сущего. Сущего в том, что меньше всего реально в этом бардаке.
Да и вообще, поводы, дающие утверждать что-либо о реальном или обратном ему, сами являются далекими призраками реальности, которая, запутавшись в себе, спихивает решение задачи, которую сама же придумала, на собственное отражение в зеркале. Сны, говорит она.
Сны. Она сама говорит о том, что является ее частью, но как-то странно не желает отвечать за все свое. Сны? – спрашивает неуверенно и с тихой надеждой на саму себя, - сны? Да, конечно! Это то, на что можно запросто свалить все противоречия собственной системы и уйти от прямого ответа, потому что это личное. Это резервный вариант, который иногда просто теряется из виду, потому что так мал и ничтожен по свой сути, что сразу заметить его невозможно. Сны. Вызывающие снисходительную насмешку и нежно розовую надежду, сами прекрасно осознавающие свою глобальность и непосредственную близость к этому самому наиглобальнейшему, потому что они – наиглобальнейшее. Так скромны и ненавязчивы, что может показаться, что это просто довольно посредственное звено в неудачном процессе воссоединения двух противоположных аспектов реальности, давно уже осознавшей всю свою потерянность во всех вопросах, которые она же поставила, но так и не нашла на них ответы. Здесь она просто пытается выдать один из ответов за единственно правильный, чтобы не ломать больше голову над тем, кто же она сама есть. Ими становятся сны. Потому что это ее любимый ребенок, и он вполне в состоянии объяснить все тонкости внешней и главной черты матери-мира. Мать слишком стара и немощна.
Итак, он говорит, что сны – ступень. Самая крутая и отвесная, которую можно себе представить, если очень сильно попытаться вникнуть в смысл этого слова. Главное, говорит снова он – не увести свое над-, под - и просто сознание от мысли о том, что то, что построено на совесть так просто не разрушишь. А это сложная штука и построена она на совесть.
Сны – ступень. Пройти ее – значит пройти все. Пройти и прочесть их от начала до конца, вызубрить на зубок и никому не рассказывать. Потому что все, что сказано, говорит он, срывается и падает в смысловую пропасть и больше никогда оттуда не возвращается, потому что есть строго определенные рамки, за которые выходить нельзя, даже единственной молекулой своего сознания. Их определяет мать-мир, и сама же стережет и следит за тем, чтобы раз в сотню лет их границы никого не заставили пойти на крайность, следуя естественному инстинкту поиска новых крайностей.
Она же и придумала эти крайности, чтобы уберечь саму же себя от проникновения кого бы то ни было в суть всех составляющих ее принципов действия. Становится ясно одно: она слишком несовершенна, чтобы открыть ворота двух ответвлений реальности и впустить так необходимую для потерявшегося в каком-либо из них “искателя приключений” смысловую подсказку.
Но она боится. Так же, как боится потерять свой резервный вариант (сон), потому что он единственное, что в меру своих сил пытается сдержать смысловой ливень на головы непосвященных, каким бы открытым и непосредственным он не казался на первый взгляд. А таким он и кажется.
Но всего лишь кажется. Играя с самими тонкими структурами бредящего сознания, уверенно указывает рукой на огромную стену где-то у окраины дозволенного и громко заявляет, что это – иллюзия, но иллюзия совершенная, поэтому и усилия требуются совершенные, чтобы нет, да и не поверить в то, что какие-то рамки действительно существуют. Нет никаких рамок, - говорят себе те, кто уже успел немного подзабыть, что иллюзия совершенная и не так уж все и просто.
Можно понять мать-мир в ее стремлении постоянно ставить все обстоятельства в оковы ограниченно дозволенного и с тихой грустью наблюдать за тем, как на глазах тает, коверкается и умирает мечта, которая была вполне реальна, но до тех пор, пока сама себя не открыла с иной стороны. Причем с такой ужасной и отвратительной. Если бы все было так, как хотела она, то увидела бы позже, что в идеале союз двух крайностей превращается в итоге в одно единое хлюпающее месиво из мгновенно загнивших мировоззрений, вязкой и нелепой морали и всего отрицательного в мире антиреальном, из чего получилось бы просто Ничего. То, что можно смело выбросить в мусорное ведро, как первый отбракованный материал, томясь розовой надеждой на успех второй попытки. Есть время сто раз подумать, прежде чем совать на утверждение новый вариант “целостности”, которую позже просто разделят пополам и оставят в таком виде до тех пор, пока не придумается что-нибудь более совершенное.
Кстати, пока так никто и не придумал, что делать с двумя разделенными аспектами, которые уже просто нелепо пытаться придвинуть друг к другу, потому что это крайне опасно, как реакция двух химикатов, которые соединяют вместе.
Не нужно ничего делать – решило последнее собрание.
Сказало – как отрезало. Проблема забыта и в течении пятидесяти мега лет никто и никогда не затрагивал даже в мыслях идею единения, как единственно правильную и наиболее подходящую.
Вспомнивший себя сопроводитель ожил. Вместе с ним ожили и все его порядки и догмы. То, что становилось ясно без него, в собственных глазах начинало меркнуть и попросту расплываться, как самая неустойчивая к внешним раздражителям структура сверхматериального. Все это, говорил он, только часть всего самого сложного и непонятного в истории сотворения двойственной структуры «Большой Реальности». Особый упор был сделан на слове “сложного”, так как ничего поддающегося даже поверхностному разумению в этом рассказе нет и быть не может, ибо не для понимания все творилось.
Потом он сам лично признался, что есть никто иной, как “суть всех имеющихся в мире промежуточном доводов и выработанных систем мировоззрений с точки зрения обоих известных аспектов все той же реальности”. Проще говоря – крашеная в цвет твердых устоев копилка самых умных мыслей и всяких мудростей относительно всего сущего. А также хранитель и бездарный транжира глобальных ценностей и тайн. По поводу этих слов последовала длительная тирада из оправданий и категорических опровержений “его” “базарной” сущности. Но от правды, как он сам говорил, не уйти, поэтому, скрипя зубами, ему пришлось сознаться в своей некоторой низменности, хоть и благородной.
Он предлагал и никогда не отказывался от предложения совершить экскурсию в самое сердце “резервного варианта” и так вот нечаянно остановить его ход, чтобы разглядеть поближе всю сущность “наиглобальнейшего”. Она, говорит, капризна и не любит, когда ее беспокоят по пустякам. Но можно и договориться, ссылаясь на всякие привилегии и “связи”. Как он сам когда-то делал во времена своего “идейного созревания”.
Глупые и ужасно не пробивные времена были, говорил он. За место под знаковым солнцем приходилось бороться, а из-за не доделенных “последних коньков” идейного бюрократизма приход абсолютного понимания четырехмерности бытия откладывался на неопределенные сроки. Те, кому ждать надоедало, глазели на спускающиеся с “неба” подсказки (думали – так надо) и грызли друг другу глотки в надежде на то, что очередная хитрость мозговитой верхушки все-таки окажется мешком с подарками, по сути же являясь лишь тряпкой. Мало кто, говорит, хотел это понимать. Были, конечно, те, кто в силу своей достаточной развитости прекрасно понимал, что чем больше заносчивости, тем ниже возможности все изменить, в ту сторону, в какую хотелось бы. Те лишь терпеливо ждали, пока “антиреальные” полумеры похватают мешки с “ничем”, что-то громко рявкнут и вновь залягут на дно. Тогда-то и приходит час их заслуг перед мозговитой верхушкой, которая щедро одаривает тех своей мудростью, в то время как “антиреальные” полумеры, улегшись на холодное и влажное дно материалистического дна, сопят в обе дыры и ни о чем не подозревают. Он, говорит, оказался этим самым наименее инициативным и получил, причем вскоре то, чего хотел. Получив то, что хотел, его вызвали на ковер к мозговитой верхушке и так, невзначай, намекнули на перспективу служебного роста, по причине удовлетворенности верзил из высшего совета методами его руководствования в достижении поставленной цели, что непременно сказалось на его дальнейшей судьбе. И сделали из него, так сказать, своего неофициального представителя в сфере чужих действий и индивидуальных восприятий, чья деятельность направлена, прежде всего, на устранение неправильных подходов к вопросу о “тонком” тех, кто решил к этому вопросу подойти вплотную, рискнув всем более или менее весомым в мире антиреальном. Даже тех, кто, не совсем осознавая собственного желания, даже не подозревает о том, что игра началась и делать ставки поздно, как бы того не хотелось. Таких, вернее с такими, говорит, работать сложнее всего, тем более что эти “не определившиеся клочки энергии” сами не знают чего хотят. Поэтому часто капризничают и просят повернуть все назад, так как не выдерживают и половины испытания на “сознательную прочность”, но в то же время абсолютно не хотят понять того, что ИГРА НАЧАТА. Возникает вполне резонный вопрос: что происходит с теми, кто хотел (хотел ли), но не смог пройти все до конца и просто-напросто сломался? Ответ, говорит, прост: их отправляют в яму идейной выбраковки и оставляют там навсегда, чтобы те, кто хочет, давали себе полный отчет в своих страхах и желаниях. Потому что, глядя на то, как рассыпаются на глазах их промежуточные оболочки и на свет выставляется разложившаяся на атомы идейная сущность – зрелище не для слабонервных и уж всегда заставляющее кое о чем задуматься. Те, кто смотрит на это сквозь полупрозрачное “среднее” измерение закрывает глаза и первое, что приходит ему в голову после – эти бедняги больше никогда не увидят света привычной и так далекой антиреальности. Но что поделаешь – сами виноваты. Нечего, мол, лезть туда, где никогда не был и быть не можешь, потому что это слишком высоко и сложно. А сами думают: ”Вот если бы я захотел, то уж наверняка смог бы, не думаю, что все это так уж чересчур”. Думают и сами прекрасно понимают, что заблуждаются. Поэтому единственное решение – оставить после этих чертовых тестов все как есть и никуда не ходить, иначе пропажа в каких-то там “идейных мусорках” неизбежна, чего совсем не хочется. И для таких наступает продолжение тихой и мирной жизни в антиаспекте, с последующей потерей всех воспоминаний о предыдущих тестах, на которых они провалились духом, убоявшись всего, что с ними может случиться.
Однако все они немного ошиблись. Да, те, кто “тешится” в идейной яме – действительно бедняги. Но все в этом и том мире относительно и они, конечно же, знают о том, что этим самым беднягам в специально отведенных для того местах возводят “памятники” и поют о них песни, как о, своего рода, “экстремалах”, которые слегка переоценили собственные силы и… известно что. Поют, да все же вставят пару-тройку иронических выражений об их неоправдавшем себя мужестве. Но ведь есть еще один класс смельчаков, которые прошли-таки и победили все кошмары смешавшихся измерений. О них стоит поговорить отдельно, потому что те, кто смотрит на все сквозь полупрозрачное «среднее» просто понятия не имеют о приемах действия “везунчиков”. Да те, собственно, и сами не совсем осознают всего, что с ними происходит, а по окончании сеанса лишь тупо хлопают глазами и не могут понять только одного: как это? Поэтому получается, что они просто не могут поделиться с другими сокровенным, потому что сокровенное пока еще не ожило. Принцип, говорит он, прост.
Изначально все зависит от количества набранных очков в первом раунде (все это образно, конечно), где определяется степень пригодности того или иного осмелившегося на прохождение отборочного тура, где и определятся участники “соревнования”. Смысл? Сначала условия: поле игры – «продырявленная» игровыми фишками «Наи» антиреальность. Продолжительность – в зависимости от скорости восприятия информации. Соперник – едкий и назойливый Промежуточный посредник, который должен заставить сломаться и разрушиться зреющее для предстоящей игры сознание. Ты – подавший заявку методом прямого включения своих тонких структур в сеть из таких же, но уже адаптировавшихся тел куда более высшего идейного ранга в мире наиглобальнейшего. А теперь смысл: во что бы то ни стало отыграться и отослать ПП обратно для сообщения результатов Мозговитой Верхушке, которая позже обязана дать добро на участие в отборочном туре. Устоишь – считай, что потеря всего, что собрано по крупицам в период ложной жизни, не за горами. Хотя, конечно, ничего еще не известно и делать скоропостижные выводы тоже не стоит, потому что, оказавшись на редкость стойким парнем, ты можешь запросто разочаровать тех, кто преждевременно разочаровался в тебе и ни во что не желал верить в твой успех, говорил он. Нужно просто доказать, что Промежуточный посредник – чистой воды дилетант, который ничего не смыслит в вопросах совращения святынь с целью искажения их самооценки. Обычно на этих порах у него не получается, что, собственно, понятно – он создавался-то не как серьезная, способная утопить самые высокие стремления в их собственных амбициях, структура. Скорее наоборот – как средство для поднятия общего тонуса участников для дальнейшего прохождения игры после победы над ним, так как посмотрев на размазанный остаток “грозного посредника”, те начинают всерьез верить в свои силы и колотить кулаками в грудь, считая себя всемогущими, на деле являясь лишь жалкими подобиями тех, кто гниет в идейной яме. Те хотя бы победили первые обстоятельства игры, за что им и ставят памятники. Потом Мозговитая Верхушка начинает преподносить им такие сюрпризы, от которых все их самообладание сжимается в маленькую, жалкую материю, которую даже любой уважающий себя Промежуточный посредник выбросит в урну и забудет о ней через считанные секунды. Потому что смотреть на нее после этого просто противно. На то, как ежится она в той самой свалке подобных ей идей, как рушится ее первооснова, изначально настроенная, прямо сказать, воинственно. Но это снова о неудачниках. Ведь разговор идет о прямо противоположном? Так вот: после прохождения “принципиальных” тестов все, кому ПП показался лишь насмехательством над их самолюбием, направляются в область, где решится, кому стоит, а кому нет – получить право на обладание сокровенным о наиглобальнейшем. Суть немного меняется: не дать своему восприятию расколоться на куски при определении ложного и подлинного, не сделав при этом шаг в сторону запрещенных приемов опознания – логический. Говорят - там нет логики, поэтому и принимается она там за запрещенную диковину. Только внутренние сопроводители и ничего кроме. А еще говорят, что только грамотно взрастившийся себя Х (известно в каком смысле) способен начать мыслить в таких условиях логически, так как (по утверждению очевидцев) все ходы для малейших признаков просачивания оной блокируются в один миг, поэтому не сразу поймешь где ее искать. В отдельных случаях, говорят, она лежит на поверхности, никем не замечаемая, потому что труднее всего заметить то, что выбито из твоей головы силой. А если и найдешь – выбываешь из игры и возвращаешься “домой” – в ложное, живым или мертвым – как повезет. Как же? Внутренними сопроводителями, как и говорилось.
Снова возникал вопрос, набивший оскомину, но не материализовавшийся ранее: Сопроводитель… Его постоянные предложения совершить странное путешествие в самые закрома “Наи” внушали вполне оправданные опасения: не ставит ли он своей целью ввести опустошенное и введенное в заблуждение сознание за грань первых испытаний (он как-то сказал, что он – жутко привилегированный посредник, и совершить трип по блату – раз плюнуть, безо всяких там ПП и прочих мелочей) и просто задушить его, сбросить в урну с отработанными идеями и отправиться искать следующую жертву. Нет, говорит он. Здесь во главу всего ставится честь и гордость “Наи”, поэтому можно смело утверждать, что поездка абсолютно безопасна и гарантирует сохранность всех уровней сознания. Следующий вопрос: почему не с кем-нибудь другим подобные поблажки и объезд целого ряда предзаездовых испытаний? Здесь, говорит, учитываются сугубо индивидуальные качества и… личная симпатия. Когда с тобой поступают таким образом, можешь смело причислять себя к самым везучим идиотам.
И вообще, когда поступают именно так, никакой надежды на получение сокровенного нет и быть не может, так как это просто-напросто экскурсия, обходящая стороной все кошмары и неприятности настоящей игры. Просто созерцание с последующей потерей всех воспоминаний и ничего больше. В то время, как даже этого удостаиваются абсолютные единицы. Причем все без исключения единицы записываются красными чернилами в тонкую тетрадь имен избранных. А уж потом сам будь добр решить – играть или не играть. Никто не принуждает и даже не советует. Но всем, кто по каким-либо причинам отказался от партии в мозговой пасьянс, дарится особая привилегия, сохраняющаяся вплоть до самого последнего вздоха, представляющая собой абсолютное право пройти первые ступени игры мимо, даже не единой молекулой своего сознания их не касаясь, дабы не расходовать свою энергию на всякую ерунду.
Вернемся, однако, к тем, кому не посчастливилось в свое время обрести привилегированного сопроводителя и которым при всей своей “индивидуальности” приходится выбрасывать половину всех своих эмоциональных сокровищ на всяких ПП. Здесь гид ярко и основательно рисует пейзажи того, во что превращается стойкая на первый взгляд сущность, когда ее помещают в так называемый “момент вторичного восприятия”. Это в двух словах можно охарактеризовать так: что-то вроде наполовину искаженной антиреальности, то есть с элементами наиглобальнейшего, только в самой примитивной форме. Здесь-то и начинается настоящий концерт. А именно – уже на четверть бессознательным идиотам приходится метаться между одинаково ложными структурами и думать только о том, чтобы это все закончилось как можно быстрее. Потому что силы обычно заканчиваются уже на подходе к серьезным раундам, где приходится не только думать, а еще и закрывать самого себя, дабы не быть искалеченным тем, кого упрямо пытаешься заставить склонить голову. Все получается с точностью до наоборот. Итог – идейная помойка, возведенная в сотую степень, так как концовка – далеко за пределами первоначальной категории тестов.
Что же с теми, кому повезло? Примерно следующее: истощенные и абсолютно ничего не понимающие и не осознающие, они возвращаются назад с открытой по отношению к противоположному компоненту стороны антиреальности, то есть с самого скрытого ее края и начинают жить вне времени. Очнувшись полностью, и придя в себя после продолжительного отдыха, они с легкостью вспоминают все и вся о пройденном и стараются анализировать собственное состояние со всех сторон, так как не совсем могут дать себе отчет в первоначальных ощущениях, которые очень сильно разятся от всего, к чему они привыкли, говорит он. Сейчас их можно сравнить с самостоятельным телом, которое разморозили после векового заключения во льдах. Со временем тело это полностью себя умозаключит и в первое же время получит приглашение стать… промежуточным посредником. Он может многое, поэтому телу предоставляется время, чтобы все тщательно обдумать и принять решение. Но ведь это всего лишь ПП, скажет оно. Но, посмотрев на кружащих вокруг сопроводителей, поймет, что это – самые что ни на есть БЫВШИЕ и согласится, - от такого предложения сложно отказаться, потому что радость жизни без времени уравновешивается невероятным количеством скуки, если ничего с ней не делать.
Затем в новой памяти вихрем проносятся воспоминания о путешествии, устроенном им же на ранних порах его пребывания во всем вокруг. И перед разумом встает огромный вопрос: что это было? Это, начинает оправдываться он, есть ничто иное, как просто демонстрация того, во что можно попасть, пройдя все это. Такого не было никогда и вряд ли еще будет когда-нибудь с кем-нибудь. Это показ практически конечного состояния, только без того, что происходит внутри – это дело сугубо индивидуальное и не известно, как поведет себя в данной ситуации конкретное сверхсознание. Поэтому – только основное и важное из всего можно увидеть. Именно это, потому что, говорит, цель игры – видеть и уметь различать одно от другого, то есть то, что нужно от того, что несет в себе второстепенный смысл. Суррогат, если можно так выразиться. Именно ради этого беспечные головы разбиваются о жестокую “антиреальность”, которую они сами хотят различать. Да, кстати, немного статистики: за полный период существования игры, от самого ее начала и до сего момента, ее копилка сверхразумов пополнялась с такой же скоростью, с какой два разных аспекта одной реалии сближаются друг с другом. То есть – чрезвычайно малый приток свежих, начинающих ПП, компании которых, хватило бы и маленького столика в кафе. О них он рассказывал долго, стараясь не пропустить ничего, потому что по его словам можно было понять, что хоть они и не столь важны в смысле своего отношения к “Наи”, однако по своему ничтожному количеству и потрясающему качеству дадут фору любому профессионалу финального порядка. Уж те, в силу своих полномочий, иногда не могут сдержать слабо скрываемую ярость и до боли стиснут зубы, глядя, как начинающие молокососы нагло отбирают у них “клиентов”.

Именно поэтому два дня назад все как бы стало на свои места, и уже не было больше повода задавать какие-то вопросы и о чем-то спрашивать. Было бы просто глупо делать это. Даже некрасиво. Пренебрежительно как-то. Тогда оставалось лишь сделать выбор. Он без устали твердил, что нужно сто раз все прежде обдумать и уж после говорить то, что надумано. Потому что сам не хотел пасть жертвой собственной, вероятной нерадивости и неумения искать того, кого надо бы. И только после того, как все было тщательно взвешено и обдумано, последовал ответ. Был ли он рад? Очень. Его грела мысль о том, что свою задачу он выполняет и не за горами времена, когда заслуги начнут воздаваться. Хотя, он и знал, что это, скорее, не из собственного желания, а из-за необходимости угодить тому, кто раскрыл глаза на положение вещей.
А ему было на это наплевать. Сразу после того, как закрылись глаза.






СНЫ


Словно выключили музыку, словно прекратили шуметь и замолчали. Стало тихо и так внезапно со стен обрушилось эхо рожденной тишины. Тонкий и пронзительный писк где-то за пределами бетонной капсулы – все, что образовалось в результате. Это только то, что лишь поверхностно. Потому что самая глубокая пустота – не в сырых стенах и кусочках вчерашних желаний. Там, внутрь на несколько сантиметров в серое вещество, там, наверное, уже ничего нет. Это ясно чувствуется, когда слышен и полностью ощущаем холодный сквозняк, жадно лижущий стенки серого вещества и такой холодный…
Временами по всему телу прогуливается дрожь. Танцуя сама с собой, греет кожу и уходит прочь из тела к предметам. Жаль – они на нее совсем не реагируют.
Нет, все не так плохо. Вернее – все совсем не плохо, даже наоборот. Пустота совсем не удручает своей мрачностью, а напротив, играя веселой тьмой говорит: ты – такой же. Становится веселее и хочется танцевать с дрожью, нежно обнять ее и шептать ей на ухо теплые слова. Разве она не оценит это? Для нее это ново и непривычно и ей понравится это сразу же. И все, вроде, хорошо.
Только какое-то странное ощущение, что кого-то не хватает. А может быть, чего-то не хватает. Оно, видимо, прекрасно об этом знает и не спешит появляться, потому что это будет не интересно. Со временем о “нем” начинаешь скучать и звать на дружеский разговор, а его все нет. «Хватит»,- думают клетки, -«обычное де-жа-вю».
День проходит. Стены заливают кроваво-красные лучи уходящего во мрак солнца, так ненавязчиво напоминающего о том, что все забывается и уходит просто так. Как оно само.
Проходит, но после возвращается вновь и будоражит кровь своим новым обличием и качеством, чтобы никто и никогда не смог забыть о том, как оно велико и грациозно по сравнению с тем, что творится здесь, внизу. Нагнетая сильные и уверенные в себе ассоциации, мягко и нежно ломающие рождающиеся в туманах сознания мысли, говорит о том, ЧТО действительно стоит низких поклонов и изящной лести.
Сны берут свое. Им нравится ненавязчивое вмешательство идеалов светила, но они не могут проигнорировать сами себя и не вступить в свои права до того, как все вокруг перестанет существовать. Просто разрушится само по себе и исчезнет. Как всегда бывает. И каждый раз, не помня себя, просыпается, и не знает ничего о том, что с ним было. Всегда, в то время, когда сны не считаются ни с чем и просто властвуют до определенной поры. И никогда не знаешь, как к этому относится, с какой стороны подойти к этому, бояться или не стоит. Иногда кажется и уже почти верится в то, что это благо, чья-то снисходительность, заслуга за то, что не всегда воспринимаешь то, что есть, за то, что обычно принимают. И только потом можно понимать под этим многое, но обычно понимается одно – подарок.
Но все чередуется с равномерной частотой и на смену благоговейному доверию приходит удручающее сомнение в искренности того, кто делает такие подарки. От призрачных игрушек начинает веять холодом и обратным страхом. Что же это? Это продукт чрезмерной веры в чистоту и доброжелательность, а потому сменивший по привычке свою действенную суть? Тогда ответ прост: все воспринимается слишком буквально, да и само восприятие по-детски наивно и смешно, если не может привыкнуть к тому, что все меняется и даже самая устойчивая структура разрушится когда-нибудь под действием непреложных законов переменчивости.
Почему бы тогда не попытаться разложить все до одного каналы восприимчивости для того, чтобы сделать вывод и ответить на один простой вопрос: как все это стыкуется с тем, что есть здесь, с тем, что сюда никогда не проникало? Это просто. Нужно просто знать и хорошо осознавать возникающую в куче серого хлама последовательность взрывов одобрения или крайнего отрицания всего, что входит в поле видимости/слышимости. Просто самоанализ и ничего кроме.
Но нужно ли это? И с чем это все потом связывать и что из этого получать? Может быть, оно придет само по себе и в этом не возникнет никакой надобности. Неужели это имеет такую важность?
Лучше послушать то, что происходит где-то в глубинах глубин. Пение холодных клеточных сквозняков, шепот скрывающихся за щелями стен солнечных лучей и… лунная опера. То, от чего стены раздвигаются и разлагаются от сверхчастоты, не выдерживая потрясающего наплыва кристальной чувственности и соблазнительной темноты, потому что все это – настоящее и подленное. А они, стены, грубы и не приемлющие этого. Потому что у них есть свое собственное мнение о том, что такое “прекрасное”. Что это для них? Они сами говорят об этом и не стесняются показать непосвященным свою прекрасную сущность, первооснова которой – мрачная меланхолия уходящих бликов солнца вон на той кирпичной стене напротив. Как они смеются сами с себя, но не видят этого, потому что играют со своей грустью и просто не хотят этого замечать. Стены это чувствуют и знают о том, что прекрасно, но только для них самих. Остается лишь понять эту красоту и… поразиться ей и полюбить ее и сделать это своим, своим вторым идеалом. Стены? Тогда почему они так безразличны к чужой красоте, в то время, как сами умеют создавать неподдельную истину. Не замечают? Не признают? Вот где стоило бы закрыть на все глаза и представить себе себя в ИХ обличии, вот когда все стало бы про них известно и вполне ясно одно: они не для того созданы, чтобы жадно глотать уходящие лучи и больше не возвращать их, нет. Они просто видят в этом новое искусство. Вот и все. А все, что находится за пределами – суета, не более. А ночью…

Все расплывается. На глазах и так быстро, что взгляд не успевает ловить все, но только то, что нужно. Все расщепляется. На составляемые и прочее, вовлекая весь мир ощущений в болезненную сказку из ярких вспышек и громких стуков по рождающимся мыслям. Это прогулка. То, что было при солнце уходит вверх, в красную трещину и мгновенно исчезает, потому что оно свое отбыло, треснуло, отжило и умерло. Кто бы понял это странное молчание, с самого начала оно не дает расслабиться, срывает все эмоции и нарушает зыбкую границу между “там” и “здесь”. “Там” есть половина, но не ощущаемая, никогда не дающая о себе знать. “Здесь” же та половина, которая живет при солнце и засыпает под аккорды сумасшедшей тишины. Они прекрасно знают друг о друге и хотят увидеться, но им не по силам зыбкая граница. А им очень хотелось бы.
Все рушится и вновь восстанавливается. И от этого всегда разное и не постоянное, всегда задерживающее на себе взгляд и приглашающее присоединиться к безумству. А оно, уставшее от самого себя, не спешит в этом оставаться.
Потом все приобретает законченную форму и становится ясным, распознаваемым и ощущаемым. Его можно потрогать и поразиться его хрупкости и уязвимости и в то же время его совершенству и целостности. Оно уже не приглашает, просто молчит, потому что вместе с ним родилась и гордость, не признающая чужих стандартов. Но если внимательно вслушаться, то можно услышать, как льются слова. Или буквы, объединенные в слова. Оно говорит что-то, но никогда – открыто и ясно. Монотонно и тщательно выговаривая каждую букву, подталкивает к чему-то забытому и тому, что требует воспоминания. И вдруг все становится абсолютно ясно. Так, словно всплывает на поверхность память о жизни при старом солнце, когда тишина была тишиной, под которую засыпали. Все словно раскрытая древняя книга, которую никто никогда не читал и от того хорошо сохранившаяся. Но в ней есть все то, что так давно известно и то, что никогда не давало о себе знать.
Книга захлопывается и исчезает. Она обещает рассказать все в следующий раз, потому что все поделено на этапы, которых нужно придерживаться. Иначе никто ни за что не отвечает, а абсолютная власть – отсюда.
Все они постоянно и неосознанно просили приложить максимум усилий и, по возможности, использовать свое воображение так, чтобы сразу стало видно, что здесь не любят, когда все собирается по крупицам, если речь идет о чем-то действительно важном. Это вам не ярмарка, куда вы приходите и покупаете всего и помногу. Здесь так не бывает. Или забираешь все, или обсасываешь неостриженные ногти.
Да, они преследуют. Они ходят следом и манят, манят. Они не раз приходили и говорили: вот, это то, что тебе нужно. А я говорю им: даете это, значит, верите, значит не зря все. Они говорят, что любят, но по-своему, воздушно, легко и не принужденно, не навязываясь и ни в чем не упрекая. А еще они говорят, что это настоящая любовь, а она никогда не предусматривает ничего, что могло бы просто сбыться. А моя – ложь, она не верит сама себе и падает сама в себя.
Утопленная в вине, она пускает пузыри. Что такое пузыри? Это последний признак того, что все.… Как оно обычно бывает, когда так думается? Это ничего, с большой буквы Ничего, возведенное в абсолют “ничего”. И вся история – ничего. Даже сама ложь, пускающая пузыри – пустое место.
Ее долго приучали быть пустотой, потому что, если бы не ее новое амплуа, она заполнила бы собой все и превратила бы все, что не подходит ей по каким-то признакам в пыль, так просто, потому что так обычно бывает и, говорят, с этим ничего не поделаешь.
И она уже не помнит саму себя, лжет сама себе и сама себя терзает. В итоге получается просто вакуум.
Все это приходило и уходило как-то само собой, без каких-либо видимых причин и оснований просто взять и прийти, слегка напугать своими неопределенными и скрытыми желаниями, чтобы после уйти и не оставить ничего, над чем можно было бы подумать и сделать хоть какие-то выводы. Пусто, ровным счетом ничего. И в то же время все настолько материально и осязаемо, что невольно приходится просто разочаровываться и на время забыться. Мысли, ставшие почему-то такими пластичными, рождались сами по себе, когда никто, вроде, их об этом не просил, словно они сами знали, что им нужно и чего они от этого ждут уже так долго. Было очень забавно наблюдать за тем, как кусочки каких-то непонятных и абсолютно не нужных ассоциаций сменяли друг друга, иногда спорили, кусались, но все равно уступали место следующим. Их было бесконечно много, и все они были очень довольны собой. Это было так давно…


Белый потолок с маленькими трещинками и красными пятнами. И еще старая, полуразвалившаяся люстра – все это подарило глазам утро вслед за секундами, когда шумные и яркие картинки потихоньку угасли, свернулись в комок и упали в пропасть, выдавая прощальное эхо и стук в висках. Здорово, это было так здорово, ребята, вы ведь знаете!
М проснулся. Может быть, он совсем не хотел просыпаться, видеть черные трещинки и красные пятна на потолке, старую люстру и покрывшуюся толстым слоем пыли лампочку, бессовестно ворующей свет, когда тьма начинает надоедать. Бесконечная тоска почувствовала себя хозяйкой и нагло рвет весь мир, не давая почувствовать его. М хотел этого и совсем не хотел повторять себе вновь и вновь: к некоторым вещам трудно, но можно и нужно привыкнуть, хотя бы просто потому, что привыкать к чему-то нужно, не смотря на то, чем оно является. Его это бесило, словно назойливое насекомое, которое плевать хотело на то, что его присутствие совсем не обязательно. Временами он не сдерживался, ругал стены, рвал воздух и внезапно успокаивался. Все, думал он, это то, чего мне так не хватало, черт возьми! Нет, он не хотел ЭТОГО, он хотел другого, он ждал и думал, что это будет, но совсем не так, как оно себя показало. Это обман, самый настоящий.
Потом он никак не мог понять, почему пятна на потолке время от времени становятся черными, а маленькие трещинки напротив – красными. Это не столько пугало, сколько забавляло и изрядно веселило, потому что М такого еще никогда не видел, и все это ему очень нравилось. А еще удивлялся сам себе и думал, почему это для него так смешно, в то время, как стоило бы задуматься и …. Нет, ему действительно было смешно.
Оттуда, откуда врывается и нежно обволакивает тело легкий сквозняк, светом приходит предложение выйти туда и, набрав полные легкие ярко-красного воздуха, освежить рассудок после ночной пьянящей красоты. М давно там не был, поэтому с радостью его принял. Только тело с таким трудом отрывается от горизонтали, что невольно начинаешь думать, что оно слилось с постелью в одно единое целое, которое не мыслит себя без одного из них.
Что это за странные осколки в голове? Стоило встать на ноги, как первый раз, и вот – начинаются проблемы. Это больно, черт возьми, это чертовски больно!
Потом боль уходит и ей на смену приходит нечто другое. С одной стороны легко описуемое, с другой – никогда доселе не виданное и не ощущаемое. Такое легкое и невесомое…. Да, кто-то говорил ему, что все проходит и на смену одному, пусть даже очень малому и отрицательному, приходит большое и положительное. Вот как сейчас. Сейчас очень хорошо. Очень хорошо ни о чем не думать, просто смотреть на те клубы воды в воздухе и слушать, как поют капли влаги, когда сталкиваются друг с другом. Это так красиво, что поначалу не веришь собственным ушам, просто не веришь, что вода может ПЕТЬ. Но ведь поет, и КАК поет?!
А еще можно посмотреть на то, как любит себя ветер. Это ясно видно, когда видишь все его гордые замашки и сгустки высокомерия, падающие прямо у твоих ног, потому что он хочет, чтобы все знали, как много в нем этого.
М любит все это. Любит выходить в солнце, слушать томное пение воды и долго спорить с ветром о чем-то совсем не нужном. Говорят – это весело! Если знать, что ему говорить. Как тут не поверить!
Еще ему очень нравится, когда сливаются звуки и получается каша, но не отталкивающая и не едкая, а приятная и даже немного смешная. Звуки от всего: от того же ветра, от того же неба, от шума сырой листвы, от пульса в ушах и еще какого-то странного шума, только не здесь, а где-то сзади. А еще от его собственного молчания, такого громкого, что, временами, из всех звуков ясно слышно только оно одно. Так всегда. Вот, например, вчера произошла целая куча вещей, о которых звуки в его голове должны долго еще не утихнуть, отдавать долгим эхом и замолчать спустя годы. Много чего произошло вчера.

Долго теребя в руках белоснежную салфетку, молодая и очень живописная леди модельер пыталась сделать так, чтобы каждый ее взгляд в его глаза стал последним. Нервничая и кусая губы из-за того, что глаза снова дали осечку, вертит головой по сторонам и ухмыляется.
- Вы будите еще что-нибудь заказывать? – пожилой официант, гордость этого крохотного кафе в центре города, склонился над ее ухом.
- Нет, - пренебрежительно отмахнув рукой, и, проклиная все на свете, запустила свой зверский взгляд внутрь его уставших глазниц, - Я изо всех сил пытаюсь быть тактичной, но почему-то ты упорно ставишь мне подножки, плюешь на меня через левое плечо, и при этом суешь свой нос туда, где память о тебе уже давно умерла! Пойми – ты не очко в доске для дартса! Ни для меня, ни для наших общих знакомых! Вернее – твоих бывших знакомых! Они отдали бы свои последние деньги первому, кто избавил бы их от тебя! Тебе стоило бы послушать все то, что было сказано ими про тебя за все то время, которое ты так старательно портил им кровь своей «избранностью»! И не нужно смотреть на меня глазами нашкодившего щенка, дорогой мой! Не пройдет и двух минут после того, как я уйду отсюда, и ты снова начнешь отстраивать заново свои разбитые суровой внешней правдой замки собственного тщеславия! Прости, что приходится выражаться фигурально, просто хочется еще раз доставить тебе… эстетическое удовольствие. Я не привыкла заливать корни кислотой после того, как срубила дерево. Всегда нужно давать еще один шанс, даже таким идиотам, как ты.
И внезапно замолчала. Излила все, что нужно было и почувствовала вдруг, как прилила к голове кровь. Пульсируя тяжелыми ударами, доходила до самых дальних уголков и возвращалась обратно в тело. Взмокшая правая рука сжала бокал с соком и по стенкам побежали ручейки пота.
- Я не тщеславный, - попытка оправдаться, признать долю своей вины и незаметно уйти от темы – ему это до смерти надоело, - Я просто не могу спокойно смотреть, как эти кучи недоразвитого дерьма нагло жрут мой интеллект своими огромными, неотшлифованными ложками. Они, знаешь ли, оставляют там очень длинные и глубокие царапины, - девушка ехидно хихикнула, - Я был бы ископаемым для них, если позволил бы им сунуть в меня руки и вымесить такое тесто, какое подошло бы им и только им. Ведь когда-то ты сама знала об этом не хуже меня, и что, сменились приоритеты? Так вот резко человек бросается с головой в новые жизненные идеалы!
- Ты… ты умрешь не оттого, что рядом больше никого не останется. Ты умрешь от самого осознания того, что ТЫ САМ послал их всех к чертовой матери. Ты поймешь вдруг, что весь твой уникум заключается в том, что ты способен, вернее, как раз-таки НЕ способен, угадывать простые и понятные большинству потребности, даже если это будут потребности самого близкого тебе человека. Но, может быть тебе и повезет, и ты не встретишь его.
- Если это все, что ты хочешь пожелать мне на прощание, то можешь поставить бокал на стол, вытереть руки салфеткой – они у тебя влажные, и пройти на выход, - он не хотел, чтобы его взгляд выражал сейчас бесконечную агрессию, изо всех сил стараясь изображать на лице абсолютное равнодушие к ней, ее рукам и всем атрибутам ее.
- А я не хочу уходить первой! Я не хочу казаться себе настолько слабой, чтобы не суметь вынести тебя за одним со мной столом. Будем играть в игрушки? Бросим жребий?
М провел рукой по лицу, представляя себе, как остается в ней все, что может причинить ему хоть какие-то внутренние проблемы. «Чертова сучка! Все - от ее показушного кинематографического одиночества, от которого она, мать ее, дырявит мозги всем до одного своим холеным продюсерам. Они не хотят ее трахать. Это ее очень злит, потому что она уже давно мечтает, задрав свое вечернее платье, забраться на какую-нибудь престижную сцену за вшивой статуэткой и расплакаться, благодаря каждого, у кого хватило однажды мозгов сказать ей, что она – блестящая актриса. Дура. Даже ее бесконечное стремление выражаться художественно – и то не выдерживает никакой, даже самой поверхностной критики. Все можно с легкостью прочесть по дрожанию ее голоса и движению ее пальцев. Ее пальцы о многом говорят».
- Нет, не будем, - вставая из-за стола, он бросил на него несколько купюр (он даже не знал их достоинства), и медленно пошел на выход. «Я проиграл? Вздор, можно за час придумать тысячи мозговых игр, комплектуя их по пути нелепыми правилами и заставлять других проигрывать им, потому что они-де не знают этих самых правил. Дура».
Солнце ударило в лицо и на время ослепило. Никто не предсказывал такого тепла. Синоптики вечно ошибаются. Сообщая в микрофоны свои прогнозы о продолжительных дождях, пьют свой утренний кофе и разговаривают о последних сенсациях из домашних сериалов. Там ведь раскрываются куда более важные моменты из жизни четырехкомнатных идиотов, чем сорванные и брошенные в лужу галстуки. И завтра тоже будет ливень, снова зальет своим плотным ультрафиолетом улицы, и будет медленно оседать на разогретый асфальт спрессованными слоями дикой жары. Которая, как говорит его сексопатолог, негативно сказывается на либидо. Там еще очень много всякого происходит, что сказывается десятками годами позже, что нельзя упустить и проигнорировать. И опять, все по учебникам, все так, как было в книгах во времена университетского пивного алкоголизма! Ну-ка! что он скажет по ЭТОМУ поводу?! Да, это неприятно, это то, что в первую очередь хочется выбросить из головы и никому не рассказывать, но ведь он получает за это деньги! Это просто фокус, знания всегда субъективны, это знает ОН. И ему всегда хотелось проверить это на практике.
Все его знания всегда зиждились на собственной и не всегда самой совершенной интуиции. В его тридцать восемь в его мозгу еще не произошел интеллектуальный сдвиг в область трезвой и предельно четкой оценки своих навыков с точки зрения профессионала. Он получал от своей работы глубоко инстинктивное удовольствие, выслушивая рассказы одиноких дамочек о несложившейся личной жизни и, по возможности ярче, рисуя в воображении варианты того, как она могла бы сложиться, будь он рядом в те дни, изо всех сил пытаясь при этом выведать как можно больше о…
«В вашей сексуальной жизни были моменты обоюдного непонимания, отрицания чего-либо?» «Мы познакомились на выставке кошек и все, что нас связывало на тот момент, были они. И я, и он занимались изучением их поведения, и у нас не возникало вопросов…» «Вы изучали законы размножения кошек?» «Да, но ведь это зоология. Она не имеет ничего общего с…» «Вы даже ни разу не говорили о сексе?» «Доктор, нам это не представлялось, никогда не представлялось неким важным условием совместной жизни. Нас объединяли только общие интересы!» «Дорогая моя, вас могли объединять хоть международные космические программы, но против ИНСТИНКТОВ не попрешь! Поэтому вы либо умело их скрываете, либо являетесь анатомической моделью киборга-зоолога, весьма искусно сделанного. Во второе мне верится с трудом, поэтому смею предположить, что вас в детстве насилу приучали думать только о наших животных братьях с позиции любящих хозяев. Я – СЕКСОпатолог, поэтому вам нечего стесняться, если желаете скорейшего восстановления отношений с вашим кошкиным другом». Женщина корчится, пытается что-то из себя выдавить, вздыхает и отводит взгляд. «Ну, однажды я дала ему посмотреть эротический журнал…» «Так, хорошо, и что случилось? Он посмотрел, полистал и что?» «Ну, он отбросил его в сторону и потребовал от меня больше никогда не показывать ему этих… гадостей». «Гадостей?!» - доктор откинулся на спинку кресла, поправил очки и скрестил на груди руки. «Вы ведь еще не знаете, из-за чего мы разошлись!» Глаза сексопатолога округлились от изумления, в ожидании причины, слышать о которой ему, наверное, еще не доводилось. «Ну-ка, ну-ка! Из-за чего вы разошлись?» «Однажды ночью, - женщина понемногу начала сходить на крик, - я начала к нему приставать. Он сначала посмотрел на меня дикими глазами, потом сказал… что-то вроде «как ты могла?! Тебе только это и нужно было!» И прогнал меня из дому, даже не дав собрать вещи».
Доктор был разбит в щепки.

Так вот после того случая он начал с осторожностью и меньшей самоуверенностью относится к собственным методам. Его взгляд стал тоскливее, голос глубже, а разговоры короче. Сегодня он задымил весь кабинет – ему не хотелось посетителей, и он красноречиво им об этом говорил.
- Вы усмотрели друг в друге такие грани, которые вам очень трудно будет преодолеть. Если дело дошло до таких тонов, то думаю вам лучше вычеркнуться. Диалоги ведь перешли на личности?
- Что-то вроде этого. Она хочет и находит во мне кучу всякого дерьма, о котором я сам и не подозревал.
- Тебя это травмирует?
- Не совсем. Я вижу в нем какой-то процент правды, понимаю, что она не всегда занимается диггерством во мне.
- Ее ведь бесит все это дерьмо в тебе? – сквозь медленно выдыхаемый дым, отражающийся в затемненных диоптриях.
- Она просто гордится тем, что умеет искать его, а потом понимает, что накопала слишком много, чтобы разговаривать со мной.
- Пошли ее к чертовой матери. Таких сучек нужно в притонах держать.
М довольно ухмыльнулся. Он не ошибся в нем.
- Сколько я должен тебе за ТАКУЮ аудиенцию?
- Ты что, забыл прейскуранты? – томный и долгий зевок. Вот как нужно зарабатывать деньги!
- Нет, но я буду последним кретином, если забуду пустить тебе кровь носом, уходя отсюда.
Он так и сделал. Схватил стоящую на столе деревянную статуэтку некой греческой богини и со всего размаху проехался ею по физиономии талантливого сексопатолога. Слетели с носа очки, сразу же хлынула кровь, статуэтка разломалась надвое, полетев в дальний угол кабинета.
- Ты придурок! Что ты делаешь?! – кровь залила руки и халат.
- Хочешь, запишу тебя к ней не прием? Ты доставишь ей огромное удовольствие, пополнив коллекцию ее нечистот. Она долго будет тянуть их из тебя. Зато ты спасешь ее тщеславие, в общем – вы подойдете друг другу!
В коридоре, у его кабинета, уже никого не было. Лишь немного дальше, у ординаторской, замерли две молодые медсестры, взволнованные криками их любимого доктора, которого они никак не могли между собой поделить.
А на улице, у входа в новое семейное кафе, толпу детишек развлекала пара супругов в возрасте, показывающая им до безобразия умных кошек. Те ходили на задних лапах, выполняли команды и бросались на детей, жутко их этим пугая, и возвращались обратно с гордо поднятым хвостом.
«И чем не счастливая супружеская пара, если не переходить границы и не искать друг в друге… да, его!»

М смотрел на тлеющую сигарету и никак не мог понять, почему воздух, если смотреть сквозь дым у самого пепла, идет волнами и плывет, словно в полудреме. Нет, это конечно красиво, но, с другой стороны, абсолютно не нужно, потому что все это хорошо видно, стоит лишь закрыть глаза и сказать про себя: ”Эй, где вы там, скучно без вас!”. И вот, разве это можно назвать скукой, когда-то, к чему уже давно привык и даже полюбил, черт подери, наваливается целыми слоями и возвращает рассудок туда, где ему хорошо. Но так бывает только по вечерам, а днями, говорят, нужно заниматься чем-нибудь людским и привычным для большинства. Тысячи раз перебирать изъезженные конспекты и тысячи раз повторять себе одно и то же в течение всего лишь ОДНОГО дня. Конечно, они начнут долго и нудно цитировать тебе незыблемые законы мудрого и строгого “бытия по расписанию” и заставлять зубрить бесчисленные главы сочинений великих догматоров, чтобы после устроить тебе экзамен на профпригодность и право нести гордое имя “Участника мирового балагана”.
Нет, не об этом нужно думать, стоя на глазах всего, что имеет к большому миру самое непосредственное отношение. Не то, чтобы им нужны какие-то особые обстоятельства, чтобы посмотреть на тебя, нет. Просто есть определенная система “взаимоотношений”, при которой можно/нужно выглядеть соответственно данной ситуации. Вот сейчас он стоит на самом видном для них месте, значит – он должен придерживаться сейчас строго определенных правил и рамок. Иначе его не так поймут. Это похоже на дурацкий спектакль, в котором один актер, застуканный за чем-то противосюжетном другим актером, начинает искать пути отступления, осыпая того с ног до головы последними из самых гнусных фраз. Потому что его застукали. А не случись этого, первый продолжил бы плести свои интриги и запускать в спину второго иглы едкой иронии. Только здесь все не так просто. Дурацкой лестью здесь не обойдешься и откровенные проступки не замаскируешь. Одно хорошо – скрывать особо нечего, поэтому можно смело смотреть им прямо в глаза и просто беседовать.
Еще немного и сигарета начнет сжигать пальцы. Мир перестанет плыть сквозь дым, голоса сверху смолкнут и все вернется в привычный ритм одного дня. Конечно, можно понаблюдать за тем, как высокая температура начнет сжигать маленькие клеточки, тогда все продлится, хоть и на совсем короткий промежуток времени. Тогда вся картина окрасится новыми и незнакомыми красками физической боли. Боже, что за идиотизм!
Окурок ударился о землю и сотни огоньков, разлетевшись во все стороны, мгновенно погасли и остыли. Можно было бы до бесконечности наблюдать за этим и удивляться сразу нескольким вещам: красоте, когда этот ад в миниатюре ударяется о влажный асфальт и чудовищно малому времени жизни этого ада. Первое – просто красиво. Второе – как имеющее множество неких акцентов, над которыми интересно думать, когда стоишь так вот, на виду того, что бесконечно во времени. А она, эта красота, живущая вшивые доли секунды, что для нее – ее время? Может быть это тоже бесконечность? Эти вшивые доли тянутся для нее бесконечно долго? Говорят, что для отдельного явления в этом мире существует свое собственное время. Тогда обязательно должно быть что-то, что стоит выше того, на глазах чего стоишь. Тогда и его время в глазах того же высшего – вшивые доли какого-то особенного отрезка особенного времени.
А красота…. Имеет ли она значение при определении продолжительности жизни? Может быть сама красота – понятие настолько растяжимое в своем применении, что и не сразу ее обнаружишь? Вполне возможно предположить также, что это слово настолько пусто и невесомо по своей сути, что не может употребляться просто как характеристика чего-то, что подходит под это определение. Или же наоборот: очень сильное и самодостаточное, имеющее непосредственное отношение ко всему в мире. Неразрывно связанное со всем в мире. Скорее второе, потому что если бы все существовало, как первое, этого слова не было бы вообще.

М вернулся в комнату. Пятна на потолке приобрели свой прежний цвет, а трещинки почему-то сузились и отступили. Ему снова стало смешно. Ему хотелось бы, чтобы в этой квартире происходило как можно больше интересных вещей, вроде таких вот, но этого так мало, что остается лишь смеяться с этих мелочей. Вот он садится на стул, который уже десять лет издает томный скрип, стоит опустить в него свою задницу. Этот чертов стул понятия не имеет о том, что он мог бы хоть раз не издать ни звука, вызвав этим самым безграничное удивление своего хозяина. Но он с завидным упорством продолжает издавать эти унылые средние частоты, думая, что так будет лучше. А эти стены! Им перевалило уже за полвека, а они думают, что все еще могут глотать свет, распихивать его по своим трещинкам, которые, в свою очередь разрастаются все дальше и дальше. Эта люстра! Единственная ее функция в последние пять лет - собирать на себе пыль и опять-таки нагло воровать свет, который она призвана дарить! Как все запущено, черт возьми!
Самое обидное то, что так было не всегда. Если бы так было всегда, то к этому можно было бы с легкостью привыкнуть. А когда это чередуется периодически, образуя далекое подобие дорожной разметки, то привыкать к этому совсем не хочется, потому что сознание отказывается воспринимать детали ПЕРИОДИЧЕСКИ. В этом, главное, есть смысл. Ему (сознанию) не дают покрыться плесенью и превратиться в люстру, которая собирает на себе пыль. Своего рода встряхивание слежавшихся и спрессованных идей. Профилактика.
Вот он сидит сейчас и рассуждает о том, что лично с ним происходит настолько редко, что можно сказать, что этого с ним не происходит вообще. Его собственное, бледно-прозрачное сознание давно уже спит под толстым одеялом наполовину съеденных будничными бактериями вчерашних и даже позавчерашних стремлений. Его давно уже пора обеспечить искусственным дыханием, потому что еще немного, и оно задохнется. Так давно не было на его памяти этой самой дорожной разметки, которая очистила бы этот подвал получше всякой химчистки. Тогда, возможно, все эти трещинки, пятна, стены и люстры исполнили бы квартетом нечто, от чего стало бы даже не весело, а дико грустно, за потерянное зря время, которое можно было использовать с куда большей пользой. И бесполезно сидеть на скрипучем стуле и…

Потом была эта салонная шлюшка! Ему всегда казалось, что именно такие вот, намотанные на многокаратный камень, самодовольные дамочки, строят его время так, чтобы их кожаные ежедневники пестрили после крутыми заголовками. Этому будет уделено особое внимание на какой-нибудь героиновой вечеринке у одной из ее подруг. Она теряет потоки времени, занимаясь социально-ранговым эксбиционизмом, доводя себя этим до ванильно - духовного экстаза. Но это не мешает ей быть собой, черт бы ее подрал! Плевать она хотела на все его наблюдения, если он вдыхает свои жалкие дозы давно купленного ею воздуха где-то на уровне ее колен.
Притормозив, подъезжая к нему, она сделала так, чтобы зеркало ее огромного «Инфинити» слегка задело его левый локоть. Он не стал оборачиваться. Эти богатые девки никогда не смогут воспитать свое воображение другими методами. «Старый знакомый»…
- Привет. Не думала, что увижу тебя здесь, - молчание и взгляд в сторону.
- Послушай, хватит дуться! Неужели ты мог подумать, что в мою постель разрешен вход всем до единого продюсерам? Это его счастье и он об этом никогда не забудет. А я уже и не помню, как его зовут. Брось, садись в машину, в нашем новом клубе уже накрыт стол. Тебе понравится, сегодня туда приезжает группа эфиопских стриптизерш.
М остановился и посмотрел на нее. Тупая силиконовая улыбка. Он уже не помнит, что произошло в тот момент в его голове и почему он, не отрывая взгляда, распахнул дверь джипа, запрыгнул на сидение и впился в ее губы с такой силой, что она чуть не лишилась чувств.
- Ничего себе! Ты что, насмотрелся порно? Я не помню, чтобы ты так целовался!
- А я не помню, чтобы ты задавала мне такие вопросы. Поехали, я никогда не видел темнокожих стриптизерш.
- Они не совсем темнокожие. Кофе с молоком.
- Плевать, поехали, я хочу есть.
Всю дорогу до нового клуба в индустриальном районе города, она рассказывала ему о том, как ее подруга – стилистка напилась на презентации новой линии элитной косметики и проснулась в Мельбурне. Это было вчера. А позавчера ее отец наконец-то разорил своего конкурента. Кто он, М не стал уточнять, но сделал он это с помощью недобросовестной («Так этой гниде и надо!» - хохотала дочь) конкуренции и черного кулуарного пиара. Сама она вчера вечером приняла слишком много кислоты и всю ночь общалась с членами рода Медичи. Он смотрел в окно, наблюдал за тем, как пакуются в свои коробки бездомные, как переливается радугой капля только что заморосившего дождя на лобовом стекле дорогого автомобиля, как вдоль витрин маленького зоомагазина прошла троица пьяных подростков, оставив на его стекле маркерное граффити. Слушал, как скрипит кожаное кресло под его задницей, как медленно доходят до его ушей бессмысленные слова, прилетающие откуда-то слева. «Мозг переходит в язык. Поэтому мысли не задерживаются в такой маленькой голове. Или она думает, что такое количество ароматических штучек в салоне как-то свяжет мой разум? Дура. Черт возьми, какая же она дура!»
Похоже - она действительно обозналась, во всяком случае ее выдает ее нежелание вникать в детали. Они обычно принимают все, что им дают, потому что неограниченная свобода, как они думают, всегда рождает следом личностную продажность. Они становятся вялыми интеллектуальными проститутками, позволяя играть с собой, как с резиновой куклой, иногда позволяя СЕБЕ забыть о границах, каким бы цветом и толщины их не рисовали. Особое свойство, говорят они.
- Приехали, - «Инфинити» плавно подплыл к стоянке невероятно дорогих игрушек, и его новая «старая» знакомая аккуратно задвинула громадный ящик между двумя красными купе, - Подожди минуту.
Она вынула из косметички маленькую круглую коробочку, достала оттуда плоскую таблетку, положила под язык, запрокинула голову и закрыла глаза.
- Что за дерьмо ты жрешь? – это еще одно ИХ свойство.
- Заткнись. Это дерьмо стоит больше, чем все твое гребанное семейство. Учись различать ценности, мальчик! Возьми, слопаешь, когда захочешь трахнуть реальность, - она достала из коробочки еще одну пластину и сунула в карман его брюк.
Нет, она не обозналась. Она умная и находчивая девочка.
- Смотри, - палец в сторону клуба, - пока еще никто не смог придумать ему названия. Когда-нибудь ты захочешь в нем остаться. А вот будут тебе там рады или нет – не знаю. Там уважают тех, кто не оставляет свои серые клеточки в стакане с виски. А по субботам здесь очень интересное шоу. ОЧЕНЬ интересное шоу! Пойдем, - М не отрываясь смотрел в ее, начинающие покрываться бледно-молочной дымкой наркотического экстаза глаза, и не понимал, что они выражали.
- Пойдем, - едким шепотом, - или мне четырнадцать раз повторить?
- Сколько?
Словно кто-то дал ему проглотить пилюлю, таблетку самого сильного дурмана, сразу после того, как он переступил порог странного клуба. Или это действительно было, он уже не помнит. Были лица, страшные, злые и добрые. Была адская музыка, бешеные вспышки света, какой-то желтый напиток, боль в голове, ее руки под майкой. Были взгляды окружающих, довольные, ненасытные и жадные. Он очень хорошо помнит ее стоны и крики, жгучую боль от впивающихся в кожу ногтей, разорванное в клочья нижнее белье. «Нравится?! Чувствуешь, как льется в тебя голубая кровь, маленький выродок?! Ты заработал только миску для собаки горничной, иди разделывай свиней, мясник!» Потом вдруг хромированная ножка от стола в его руке и сокрушительные удары по хрупкому и бредящему галлюцинациями телу. Запачкав кровью бежевое кожаное кресло, она медленно сползла на пол, и ее горло издало жуткий металлический скрежет.
Расступившаяся публика, улица, мелкий дождь и спящие в коробках бездомные. И плохие новости. Все.

Это было вчера, или этого вообще никогда не было. Смотря как к этому относиться. Если уничтожить, постараться уничтожить все эти воспоминания на корню, они исчезнут из пространства вообще. Не будет и самого прошлого, со всеми его негативными моментами.
Наверное, он ее убил. Ее уже нет, нет памяти о ней - нет ее самой. Общество поклонников плохого общества лишилось вчера еще одной мало интересной героини их галлюциногенных сказок. Что-то ведь еще произошло вчера? Что-то очень серьезное? Все, стоп, хватит, это грязное и раздавленное прошлое. Его не стоит жалеть. И он не о чем не жалеет. Доставая из левого кармана брюк круглую пластину, он хочет только, чтобы никто из них больше не звенел колокольчиками его входных дверей. Вот она – пилюля против памяти.

*

Веки внезапно распахнулись.
Какой-то странный писк вдруг. Короткий и пронзительный, колючей волной прогулявшийся по сонному телу. Откуда это? Что это? Птицы? Кресло? Кто-то на улице? Или, может быть, компьютер? Боже, это компьютер, сигнал принятого сообщения. Но какое сообщение? От кого? Четыре года не получать сообщений и вот – сообщение. Это все кислота? Она не отпускает до сих пор? «Кислота?»
М опустился в кресло перед компьютером и уставился в монитор. Он забыл выключить его вчера, заигрался и заснул прямо за столом. На экране светился ярлык папки. Как, не сообщение? Он создал вчера папку и забыл про нее? Тогда почему она сигнализирует о своем присутствии? Разве папки подают сигналы?
Положив руку на мышь, М подвел курсор на ярлык и щелкнул клавишей. После полуминутного ожидания на экране стали появляться странные значки. Много значков. Вот черти, их ОЧЕНЬ много! Тысячи? Десятки тысяч?! Что это, откуда это взялось?
Значки, в виде лица человечка с закрытыми глазами заполнили весь экран и продолжали загружаться. М смотрел на это круглыми от изумления глазами и боялся. Какой-то неведомый и холодный страх влился вдруг в тело и сковал его. Может быть это вирус? Ведь это нужно проверить! М не хотел этого делать, но, взяв себя в руки, он подвел курсор к первому попавшемуся значку и нажал на клавишу.

Пульсирующие ярко-красные пятна, волны дрожащего воздуха перед глазами, нарастающие шумы, словно из картонной коробки, вспышки света с долгим остаточным свечением, монотонный голос где-то вдали.
- …Вот когда я первый раз попробовала его, мне показалось, вернее, я почувствовала, что мое тело разделилось на четыре компонента, и каждый из них зажил своей собственной жизнью. Не знаю – было ли это самовнушением, но все было настолько реально, что я просто растаяла. А что ты можешь рассказать про него?
- Ничего, - он так давно знает эту стерву, и отвечать на такие идиотские вопросы совсем не хочется, - Ты давно смотрелась в зеркало?
- Какая разница? Что оно может мне показать? Я как-то привыкла больше доверять собственным ощущениям, а не каким-то там зеркалам, - глаза из зеленого хрусталя и провалившийся под легкие голос, она действительно сошла с ума, - К тому же я всегда этого хотела, слышишь? А как можно обвинять чувства?
Если бы не болтающееся в окне без толку солнце, он, наверное, давно бы уже убил ее. Ее это, можно сказать, спасает. Каждый дефект ее чертовой кожи расплывается на свету, и в итоге вся эта куча дефектов превращается в нечто слабо различимое, призрачное и пугающее. Она этого совсем не понимает. Для нее это – волнующее, неизведанное, как говорят, притягивающее своей уродливостью. Вот и сейчас, все ее пальцы измазаны ее любимым лакомством – порошком цвета ее самых сокровенных желаний. Она ждет от него чего-то новенького и от этого ее уставшая грудь дрожит и неровно дышит. И, растягивая удовольствие, думает, что, глядя на нее можно и нужно завидовать.
- Ты – дура. Ты – конченая дура. Тебе пора вырвать язык и отправить в утиль.
Она ничего не сказала. Просто стыдливо опустила голову и прекратила улыбаться. Ее глаза забегали, было видно, что она хочет что-то сказать, но не может. Знает, что на любое ее оправдание найдется еще тысяча обвинений. И, покраснев от возбуждения и ожидания лучшего времени, принялась яростно облизывать пальцы.

Безумные удары пульса по вискам постепенно прекратились, глухой шум в ушах рассеялся, налитые кровью веки открыли глазам яркое синее свечение. Память словно раскладывается по местам и фильтруется глотками свежего воздуха.
Картинка стала налаживаться и, перед глазами сфокусировалось изображение. Значки. Лицо человечка с закрытыми глазами. Те, которых много. Только теперь над каждым из них цифры. Шесть цифр, первые две из которых меняются в правильной счетной последовательности.
М казалось, что его мозг работает так медленно, что за этим можно следить и записывать каждую проведенную им операцию. Казалось, он находится сейчас в чудовищном замешательстве и не может найти сколь бы то ни было разумного объяснения тому, что несколько секунд назад видели глаза. Они сейчас уставлены в одну точку и не могут ничем помочь.
Многотонное тело с большим трудом откинулось на спинку кресла, каменная рука медленно вставила в рот сигарету, вынула спичку из коробка с изображением рекламы нового клуба в индустриальном районе города и чиркнула ею. Дым оказался вполне ощутимым и достаточно тяжелым, чтобы просто вдыхать его.
Итак, можно взять кусок бумаги и исписать его вопросами. Так, чтобы не осталось свободного места, потому что вопросов действительно очень много. Что это было? Можно многое объяснить многим, он так внезапно отрубился, так внезапно…. Он когда-то все это видел. Это не твердая уверенность, это лишь слабое предположение. Словно когда-то, много лет назад он уже видел все то, что было минуту назад. Эта дура, он ведь помнит ее? Помнит, только память не дает никаких гарантий – вполне возможно, что ее никогда не существовало. Руки, порошок, солнце, грязная постель, тупые фразы – разве это все было в реальности? Странно, ведь он никогда не смог бы вспомнить этого, потому что оно так ничтожно по своей значимости, что нет никаких оснований даже просто помнить его. Миллионы мимолетных эпизодов, таких коротких и жалких, что их просто не замечаешь. Тогда почему такой короткий и жалкий эпизод неизвестно от чего возвратился и напомнил о себе с потрясающей точностью? Может быть, пора начать принимать то, что так красочно описано в последних выпусках медицинских газет как искореняющее всякие признаки начального подсознательного сумасшествия? Тогда он – сумасшедший?
М всегда знал, что в определенной степени это преимущество, перед теми, кто в неистовых попытках сохранить драгоценные остатки здравомыслящего элемента в диких танцах повседневности, выставляет их на показ в надежде заработать параноидальный авторитет, а в итоге все равно превращаются в безнадежно ссыхающиеся кучи бьющегося в нервных конвульсиях дерьма. Все их внимание обращено наружу, поэтому внутреннего состояния они не замечают, в то время, как те, кем они меньше всего хотят быть, живут в своем маленьком отрицательно-уравновешенном мире, где все их воображение строит для них вполне материалистические образы. И для них ничего лучше и быть не может. Все негативные моменты биологии мира проходят у них через призму тщательного пересмотра природы негативного, и в итоге получается полное отсутствие негативного как такового. Где же после этого искать эталоны совершенного анализа всей этой биологии?
Никаких новомодных средств. Хотя бы просто потому, что это интересно. Это очень интересно. И если такие моменты появляются, нужно уметь ими пользоваться и ни в коем случае не отталкивать от себя. Они точно чему-то учат. Они точно что-то значат и точно просто так в жизнь не врываются. А какие-то особые энциклопедические отклонения от стандартного набора физиологического функционала по большому счету банальны и субъективны, потому что все рамки и уровень подсознательного здоровья - истина общепринятая в среде исключительно ее создателей, без малейшего признака присутствия в ней элементов согласия сверхглобального. А подавляющее количество ее сторонников еще ни о чем не говорит. На то она и Истина, чтобы быть незаметной и труднодоступной. Для масс существует своя истина.

Сигарета истлела, легкие успели схватить лишь одну порцию тяжелого дыма и не выпустить обратно. Глаза смотрели туда, где маячил чудовищных размеров интерес. Это было похоже на запретный плод, который в сотни раз слаще своего естественного состояния. Только в чем оно, желание? Это странно, но желание ничем себя не мотивирует. Оно просто есть. Оно существует просто как Желание чего-то. Может быть того, что ждет, стоит только нажать на один из этих значков, может быть, там есть что-то, что должно в итоге что-то принести. Нажать на значок? Это было из-за того, что он нажал на значок? Они несут в себе всю эту информацию? Нет, это невозможно. Значки не могут делать этого, как они могут делать это? Это ведь не дешевый психотропный триллер! Этого не бывает! Вот смотри, сейчас я щелкну, скажем, вот по этому значку и ничего не произойдет, смотри!




Он летал. Очень долго летал. Это было очень реалистично, и он все время думал, что все это происходит с ним на самом деле. Можно было с легкостью строить в воздухе круги руками, можно было сойти с ума от осознания уникальности и в то же время скоротечности всей этой призрачности. Но он совсем не хотел осознавать этого, ему казалось, что картинка развалилась и умерла бы в одно мгновение, стоило хотя бы просто на долю секунды усомниться в ее правдивости.
Словно кто-то убаюкивал, так нежно подбрасывая его все выше и выше, а где-то там, далеко внизу, были видны огни и слышны голоса. Кто-то очень громко восхищался им и зажигал в его честь свечи. Их было очень много. Они застилали собой всю землю по всем горизонтам и хотели казаться очень яркими и значимыми. Они и были такими, их пламени плыли от течения воздуха, и сквозь эту пелену легко и быстро доходило их тепло. Воздух прогревался и становился бархатным. А он летал, переворачиваясь на спину и глядя в бесконечный мрак, где зияли огромные светящиеся дыры, которые те, кто внизу, называют звездами. Ему говорили сверху, что это именно дыры, и что они светятся потому, что за черным полотном есть совсем другой мир, яркий, но мягкий, как и свет, который пробивается оттуда. Ему захотелось сделать усилие, подняться еще выше и лично в этом убедиться, но говорят, что туда нельзя. Говорят, только после какой-то смерти, но не говорят что это такое. Он спрашивал об этом у тех, кто внизу, но те лишь беспомощно опускали руки и тушили свечи. Он кричал на них и требовал объяснить, но наблюдал, как гаснут огни и расходятся тени. Он понял, что это именно то, что он наблюдает - пустота, лишенная света и движения. Смерть – это пустота, полная новых и долгожданных открытий. Его должны ждать там, за дырами, для него уже должно быть готово новое место. Но воздух по-прежнему плыл, и ничего не происходило. Да, плыл, иногда даже совсем не так, как обычно, желтыми и ярко синими волнами разрывал легкие, сознание уносило за гипер километры во все стороны, разламывалось на куски и почти испарялось от света так желанных дыр-светил.
Смерти не было. Было лишь ее ожидание и острое осознание того, что оно бесполезно и ошибочно. Значит она – не пустота, скорее обратное ей. Нечто гордое и самодостаточное, то, до чего очень трудно достать, но сделать это хочется. А погасшие огни и исчезнувшие тени – просто непонятое. Это не было ЕЕ символом. Это вообще ею не приемлимо. Ее не бывает там, где ничего нет. Она есть там, где есть свет и движение, потому что свет из дыр льется только лишь для того, чтобы кто-то смел достать его и сделать своим.
ИМ просто всегда хотелось наблюдать за тем, как оправдывают себя все их задумки. ИМ всегда хотелось видеть и знать, как это работает на деле. Они сами прекрасно знают о существующем соблазне и только потирают руки в надежде увидеть что-то новенькое и интересное.
Волны ветра стихли, желто-синее свечение растворилось, и вокруг родилась тишина. Ее можно было бы назвать абсолютной, если бы не странный шепот где-то в глубине уставших нервных клеток. Его невозможно разобрать, словно кто-то предупреждает о чем-то, советует и боится. Небесные дыры затянулись полупрозрачной материей, ровный и неподвижный воздух наполнился едкой тревогой, и уже совсем не хотелось летать. Невесомость становилась тесной и некомфортной, хотелось опуститься назад на землю и никогда больше не возвращаться в пространство, где слишком много обещаний, за которые после приходится так жестоко платить. Теперь это холод. Тени, держащие свечи восторга, растворились, поэтому стало очень холодно, пустынно и одиноко. Горизонты рождали Абсолютную Пустоту.


Которая скоро начала разламываться на куски и, взрываясь от своего количества, подниматься вверх и исчезать. На смену ей стали приходить сначала совсем неясные и размытые, но впоследствии четкие и ясно очерченные предметы. Простые предметы на столе и возле него, у стены, окна, постели. Желтый потолок и оранжевые стены. Все совсем по-другому, материально и осязаемо.
М очень сильно удивился тому, что это пробуждение (пробуждение?!) не принесло с собой абсолютно никаких вопросов и недоумения. Так, словно все это происходило с ним уже далеко не в первый раз. Только пустота в мозгу и чувство немой радости, непонятно по какому поводу. То ли от того, что в тайне он всегда этого желал, но не совсем осознавал, чего именно он хочет. Может быть от того, что был уже твердо уверен в уникальности происходящего, а потому собственной “какой-то” избранности. Совсем не хотелось думать о тяжелом и том, что никогда не найдет себе объяснения. Это бессмысленно. И причина – далеко не в изъянах и тяжелых повреждениях главного мысленного конвейера. Все гораздо глубже. Все где-то там, далеко в прошлом и давно забытом. Все где-то в самых укромных уголках памяти, иногда дающее о себе знать, причем так вот навязчиво. Почему оно возвращается? Кому это надо?
Теперь можно было с легкостью понять, что все фокусы с возвращением не то в сны, не то в реальность вызваны чем-то, что имеет самое непосредственное отношение к такому сверх материальному предмету, как домашний компьютер. Действительно, трудно представить себе что-либо более оригинальное, чем просмотр закопанной в глубинах памяти информации через электронные мозги. М не знал, какие из эмоций следовало бы применить сейчас: смеяться ли, бояться, дико удивиться или просто восхититься. Какой-то непонятный сквозняк в голове. Маленькая комната, казалось, сузилась до размеров коробки для новогодних подарков, и от этого было тяжело дышать. Глаза наливались тоннами крови и могли запросто взорваться, запачкав собой все вокруг. Все было очень и очень интересно.
Этого никогда не могло бы произойти просто так. Для этого должны быть ПРИЧИНЫ. Их должно быть очень много, чтобы можно было многое объяснить, потому что…

Звонок. Громкий и назойливый телефонный звонок. М вздрогнул и попытался заглушить внезапную дрожь, так резко окатившую все тело холодной волной гусиной кожи. Не получается. Он слишком напуган дерзким телефоном. Он давно хотел разбить его, потому что тот не привык делать свою работу мягко и деликатно. Он всегда врывается в жизнь тогда, когда его совсем об этом не просят. Ему просто нравится чувствовать себя хозяином в этом доме, он всегда требует к себе особого уважения, этот чертов аппарат.
М снял трубку и вслушался. Странный треск, смешанный с не менее странными звуками. Музыка. Где-то на другом конце провода играет старинный патефон. Очень тихо, мягко и приятно. Женский голос поет о чем-то, но из-за треска ничего не разобрать. Вот к ней подключается мужской бас, и оба начинают петь дуэтом. Красиво, черт возьми! Вы только послушайте, это так здорово! Где-то глубоко в воображении начинают вырисовываться интересные картинки. Не совсем понятные и определенные, но они есть. Горящий камин, обставленный свечами, накрытый стол, полный самых изысканных вин и яств в дорогой керамике. Старинный патефон, покрытый черным лаком, с золотым узорчатым декором, медленно и плавно вращающий забытые пластинки. И пара, мягко и беззвучно парящая по холодному мрамору комнаты в пьянящем полумраке. Они исполняют некий неизвестный ему вальс, очень тонко и профессионально. Старинные одежды и элегантные прически начала далеких эпох. Тихо и уютно. Хочется лечь на ту шкуру какого-то дикого животного прямо у камина, взять в руки бокал и наблюдать за парящей в воздухе парой. Чувствовать, как обжигает вино и греет огонь за спиной, а после присоединиться к ним и с такой же легкостью влиться в танец, не касаясь холодного мрамора. Вдыхать необыкновенный аромат чего-то, что его издает, но чего не видно, оно просто присутствует в воздухе.
Все стены завешены плотными бардовыми портьерами, придающими обстановке глубоко мистическую атмосферу, сдавленную до нескольких испаряющейся с тел страстью.
Вино действительно обжигает, шкура животного мягко и нежно согревает, огонь за спиной ласково лижет спину своими языками, бардовых портьер не видно сквозь плотные слои темной жидкости в бокале - он смотрит на все только сквозь нее. Что же он здесь делает?
Лиц танцующих партнеров почему-то не видно. Они залиты вуалью мрака и абсолютно не различимы. Их хочется видеть, но они ускользают и не дают сделать этого. Бесшумно проносясь мимо, они сливаются с мраком в углу комнаты, делают несколько изящных па и медленно возвращаются. Вскоре вино доходит до его разума, в ушах постепенно нарастает шум, музыка перестает быть слышна, лишь только желание заглянуть в лицо парящей грации, прошептать ей на ушко свой восторг и забыться. Полная приятной усталости рука опустила бокал на стол. Вздох, полный и глубокий, втянул в легкие тонны дурманящего аромата. Последнее усилие, он почти рядом и готов дернуть ее за руку и вот…

Снова звонок. М уронил трубку, по телу пробежала крупная, колючая дрожь. Какой звонок? Ведь трубка снята! Это что за дела? Этот хренов телефон, видимо, начинает верить, что его идиотским штукам не может быть предела?! Он думает, что может запросто творить такие вещи?!
М сорвался со стула, схватил черный, как сажа, аппарат (он даже сейчас звонит! Он ухмыляется! Он смеется над ним!), дернул шнур и со всей силы бросил его в стену. Посыпались осколки, устройство издало последний звонок и замолчало навсегда. М выпрямился, посмотрел на куски черной пластмассы и по лицу внезапно пробежали ноты тяжелого отчаяния.
И что теперь? Он ведь теперь никогда не увидит лица его необыкновенной партнерши? Камин, вина, мрамор и свечи – это что, все там, в этих осколках? Она не показала своего лица – она знала, что это все равно не нужно? Или она сама заставила звонить этот чертов телефон?! Что за фокусы? Что за больничные игры?!

Кто-то очень дружественный, милый и обаятельный, чья-то нежная и чувствительная рука так вот запросто схватила его запястье, не испытывая никакого сопротивления с его стороны, потому что знает, чего это ради, желая ему чего-то, о чем он сам еще даже не подозревает. Какие –то страстные шепоты, откровенные вещи, совсем откровенные, неизвестно откуда исходящие, с потолка ли, с неба ли, из его собственного мозга, он не знает. Они есть и все. Он же чувствует себя бесконечно наивным, бестолковым, не умеющим мыслить пространственно, просто не тем, кем кто-то, когда-то привык его видеть. Даря ему собственные надежды, так ведь было? Что-то шевелится в его голове на этот счет, но это лишь тщетные потуги. «Тебе ведь никто не говорил, что ты есть особь «Премиум Класс»?!

- Тебе понравилось все, что ты видел? – тяжелый и нервный голос.
- Что это было и почему я не могу видеть тебя? Кто ты? Ты скрываешься, Все эти недо…
- Успокойся, не переступай границы, тебе об этом позже сообщат. Попробуй–ка перебросить свой разум через меня. Ну?!
- Перебросить разум?! – разве он что-то понимает?
- Такие мальчики, как ты, всегда отличались феноменальной скоростью, давай!
Глаза сжались, кровь прилила к мозгу, клетки принялись рваться и усердно работать. Пробрасывая перед сонной сетчаткой тысячи возможных картинок, как возможных ответов, воображение теряло силу и таяло на глазах, не принося с собой ничего, что смогло бы поднять на виду у других собственный авторитет. «Перебросить разум?!» Связки не выдержали.
- Что ты от меня хочешь?
Атмосфера наполнилась едким запахом разочарованности, легкой, но все же…
- Все-таки…,- все то же облако вокруг ее лица и еще более раздраженный голос, - мне придется вывернуться наизнанку. До встречи. Учебники, дорогой, учебники!
На ее месте, нескольких квадратных дециметрах бетонного пола осталось лишь пятнышко влаги и удивительный запах: грозы, острого лезвия и сладкого наркотического сна. Все это она подарила его рассудку под сырое и томное, только что рожденное, утро.


Когда собственные методы поиска всяких ненужных закономерностей и взаимосвязей дают определенные результаты, то всегда становится немного противно и горделиво одновременно. Во всяком случае, для М. Отдавая должное врожденному чувству справедливости, которое обязывало признать, что такое ничтожное открытие, как удачный поиск общих черт между двумя одинаково патологическими возбудителями больного воображения – не есть нечто уникальное и присущее только избранным. Так вот: разве эта чертова, с ног до головы перепачканная белым порошком, сучка, не является простым отражением в стекле той высокомерной и безвкусной леди, с нелепой черной вуалью? Нет? А думал… Нет, определенно, между ними что – то есть. Они обе ворвались в сознание внезапно и абсолютно без спроса. Они обе ненормальные и обе используют для своих целей примитивные инструменты. А эта банальная вуаль? Она просто скрывается! Она вздумала вести двойную игру, чтобы суметь удовлетворить ВСЕ свои больные потребности. Все вполне очевидно! Потребность регулярно опустошать себе мозги белым порошком вкупе с потребностью постоянно отдавать себе отчет в том, что ее прогнивший организм все еще чертовски сексуально привлекателен!
А разве нет, если просто заткнуться и немного напрячь свои истощенные серые микроорганизмы? Сейчас, когда уляжется вся эта грязная нервная пыль, можно будет с легкостью вспомнить о том, сколько, в действительности миль разделяет эти два существа. И не вспомнить, даже, а просто вообразить! Нет ничего хорошего в собственных методах поиска каких-то закономерностей, если в них просто никто не нуждается. Кроме тебя, само собой… И разве не справедливо после обвинить себя в слепоте птенца, если самые очевидные из фактов, которые, почему-то, не замечаешь, обнаруживают вдруг собственную единственность и непреложность? Умудриться не найти, а ПЫТАТЬСЯ искать всякие объединяющие симптомы в двух абсолютно разных мирах – признак наличия слишком большого количества времени и малого процента способностей мыслить трезво, не так ли? Или просто из желания доказать всем вокруг существование собственных методов…

И, словно желая доказать ему свою непричастность к его выводам, она мягко закрывает его глаза ладонями, прячет значки, закрывает собой свет и ведет за собой.


Очень жаль. Очень жаль, что все, как это видно из него самого, так быстротечно. Когда играть хочется – тебе могут этого просто не дать. И наоборот – заставить, когда твои силы на дне бака. Он очень хотел бы проследить всю эту историю дальше, когда сил еще хоть отбавляй. Разве это было так сложно? Разве это так уж расточительно – просто немного поиграть? Да, именно поиграть. Он понял это очень давно, когда капризная потусторонняя невеста подсознания еще не давала о себе знать в полной мере. Приходилось просить, а иногда и вынуждать ее пойти на некоторые уступки. Она кривила свои неестественные черты чересчур неестественного лица и лишь отворачивалась. Теперь она, видимо, подросла, и полна готовности пересмотреть свои взгляды на ею же придуманные игры. Причем было совсем не заметно хоть какой-то заинтересованности в этом с ее стороны. Она словно просто выполняла порученную ей работу и иногда срывалась. А когда не находила повода – начинала играть, как раз тогда, когда этого меньше всего хотелось, когда даже мысли больно били по стенкам пространства, где вечный сквозняк. А она, словно оставшаяся в далеком детстве, капризная девчонка, тянула за руку и сбрасывала с постели. Хотелось кричать, ударить ее, пустить ей кровь, бросить в ванну и забыть. Но эта сучка всегда понимала, кто она есть. Ей не нужно было объяснять, что ее не видно, и не ощущаемо. И она всегда этим пользовалась.
А сейчас... Ей снова хочется играть. Причем самым необычным и изящным образом. Может быть – это была она? Не пожелавшая открыть своего лица – она? Ведь если бы все это было просто так, то зачем прятаться и размывать лица?
Да, это была она.




ВРЕМЯ 0




Она? Это была она?

Ей больше не были нужны обычные материалистические посредники вроде телефонов. Как-то сразу она оборвала все нити, связывающие ее с проявлениями всего самого обычного, того, что уже давно оставило свой глубокий и поросший травой след ПРИВЫЧНОГО мира. Не желая раскрываться, словно струны дергала его нервы, сочиняя для себя скорбные мелодии.
Что еще он мог бы сделать, чтобы больше никогда не слышать ее навязчивых просьб, к которым он, черт, так быстро привык? Он так привык к ним, что ... Совсем не желает их отсутствия? Он любит их, не так ли? Он любит ЕЕ. Еще даже не зная ее в лицо, которое чертовски притягательно за этим плотным, черным, бархатным мраком. Это она его выдумала? Такое лицо?
А ее движения... Ты разве видел хотя бы раз что-либо подобное? Это неподдельное. Так может двигаться только нечто самое сокровенное. О чем не хочется рассказывать никому.
А эти руки, эти волосы, черт! Это засада, ловушка! Он никогда не сможет из нее выбраться! Из такого болота ведь не выбираются! А все потому, что она ХОЧЕТ ЭТОГО. Ей, наверное, нравится наблюдать, как ты тратишь свои силы на то, что, возможно, этого не достойно. Но только лишь ВОЗМОЖНО. Никто не даст подсказку и не посоветует, как здесь быть.
Но, с другой стороны, к чему весь этот шум? Разве стоит кровоточить и обнажать кости от простого предложения ПОИГРАТЬ? Разве это так трагично? Разве это таит в себе хоть какую-то опасность? Что страшного может быть в симпатичном воображаемом образе, который чуточку материализовался и ищет сближения? Это глупо, ничтожный отпрыск подсознательного не может нести в себе гибель.



- Почему ты никогда не спрашиваешь меня о том, что больше всего меня волнует? – разбивший вдребезги окно солнечный свет проглотил ее линии и сделал их размытыми и полупрозрачными.
- С чего ты взяла, что меня это интересует? – вот сейчас, прямо сейчас он может сделать это. Ему этого так хочется. Он хочет взять в руки телефон и разбить его об ее тупую голову.
- Ты очень странный человек. Я всегда старалась приносить тебе только счастье. Разве ты никогда не замечал этого? – ее пальцы снова обсыпаны этой дрянью, - И поверь, я всегда буду стремиться делать то же. Мне просто это нравится, вот и все. Ты когда-нибудь задумаешься над этим, но может быть слишком поздно, - почему разбит телефон? Кто разбил телефон? – потому что все вернется к тебе, слышишь? И если бы я сидела к тебе лицом, то мне бы ничего не угрожало. Но я сижу к тебе спиной, поэтому мне очень страшно. Если ты хочешь меня убить, то я не буду оборачиваться. И я не разбивала телефон.


Нет, он никогда не смог бы этого сделать. Это был не он. Его заменили, оставили там, черт знает где, не взяли с собой. ОН никогда бы этого не сделал.
Это было очень давно, вся эта дрянная история происходила далеко в прошлом. Та самая история, в которой не нашлось места здравому смыслу. Говорят – ему там даже места нет. Она бы это не так поняла, потому что не умеет им пользоваться. Так кто же она?
Да, вот она, она снова здесь и готова разломать ум на две части. Одна из которых, не задумываясь, использовала бы телефон, как оружие, чтобы дать понять ей, что она зашла слишком далеко. Другая – здесь, которая никогда не позволила бы первой сделать этого. И они были бы обе правы по-своему, так как были бы твердо уверены, что это – лучший выход из этого полу кошмара, полу блаженства. Потому что все должно быть поделено поровну, и никто не должен остаться без сладкого.
И только один вопрос навязчиво заставлял не забывать о себе: этого ведь не было здесь, непосредственно здесь, в этом мире? Этого никогда не было при свете настоящего солнца и прозрачного воздуха, ведь так? Что-то или кто-то постоянно дает понять, что всего этого просто НИКОГДА НЕ БЫЛО. Оно могло бы быть, но что-то, видимо, мешало ему в этом. Оно отчаянно хотело влиться сюда, в солнце и воздух, а его не пускали. Тогда оно или, скорее, она, решила больше не строить глупых иллюзий и жить простыми напоминаниями. Очень робкими и неловкими, редкими и желанными. Она сама упивается этими мгновениями и с нетерпением ждет очередной возможности вернуться к этому. Наверное.

Наверное, стоило бы на время забыть обо всем этом. Просто на время вычеркнуть эти минуты из головы и пасть в другую крайность. Туда, где все до безобразия материально и однобоко. И, главное, скучно.

*

Струя кипятка рассекла воздух и с оглушительным шлепком ударила об эмалированную поверхность. Боже, как это материально! Просто кипяток, просто ванна! Вот ведь есть нечто иное! Как, например, вино и серебряный бокал. Даже не поэтично, а именно сюрреалистично. Как бывает, когда сам не в состоянии оценить это по достоинству, потому что далек от этого и не привык к этому, новому. А все из-за того, что слишком многое упускаешь и не принимаешь во внимание. Ну да ладно, все это – никчемный визуальный суррогат. Разве нужно принимать во внимание ЭТО?


И все–таки - это необходимо. Моменты, подобные этому, гораздо более важны, чем это могло показаться ранее. Кровь, наверное, вот-вот вскипит под кожей и фонтаном вырвется наружу через все имеющиеся в теле отверстия. Здорово, обычная, людская, материальная до мозга костей, ванна. Разве не дико само присутствие этого простого здесь, в самом центре изощренной дикости? Сказка, со злобным оскалом, внезапно начинает улыбаться и подмигивать одним глазом и делать вид, что так всегда и было. И ей уже почти веришь и просто растворяешься в ее вымыслах. Так лучше – так не чувствуешь всей тяжести навалившейся на голову привычной когда-то идейности.

Очень интересно, оказывается, наблюдать за клубами пара. Он как вино, только невесом и так же благороден. Также добр ко всему, что твориться внутри, также освобождает тело и разум от чего – то ненужного и портящего всю картину, такую идиллическую и так редко умиротворенную, что воспринимается все это как нечто давно забытое и залитое оползнями простоя.
Глоток за глотком. Присутствие тепла и легкого покалывания где-то внутри тела, которое чувствует все. Краски ярче и громче звуки, все просто сказочно и призрачно. И уже можно подумать, что такого не может быть просто от того, что этого ХОЧЕТСЯ. Этого, кажется, нужно добиваться и стремиться к этому. И вот после всех самых тяжелых испытаний тебе дарят, нет, платят такими вот минутами, говоря при этом: «Смотри, это самое простое, самое примитивное из того, что мы могли бы дать тебе. Ты же упиваешься этим так, словно оно конечно в своем совершенстве. Чувствуешь разницу между нами и тобой?» Да, конечно чувствую. Бессмысленно спорить с этим, когда сам все это прекрасно понимаешь. И все же спорить иногда хочется. Даже над тем, что, казалось бы, очевидно. Потому что вся суть в том, что подходы к чему-то, о чем идет разговор, у двух сторон, всегда разные и истина, как обычно, находится где-то посередине.
Весь мир в кроваво-красном цвете. Сквозь хрусталь и веселые игры света на стене напротив. И даже стекающая струйка какой-то бардовой жидкости с потолка кажется вполне уместным атрибутом психоделического праздника. Ниже и ниже. Отпуская от себя другие ручейки, которые позже превращаются в самостоятельные потоки, достигает воды и расплывается по поверхности кровавым пятном. Создает неподдельно тревожную картину, закрадывается в мозг и блокирует воображение. Откуда она взялась? Что она собой символизирует? Нет, она совсем не то, за что себя выдает. Очень ясно начинает чувствоваться ее огромная внутренняя агрессия. Это совсем не позитивный сюрреализм. Это натурализм ненависти и бесконечная жажда ее же самой. Она крадется как хищник и грозится напасть, если ничего не делать. Огонь ярости в глазах, языки пламени… Резкое движение и все затмевает красная пелена.

Это больше напоминало урок биологии. Словно взгляд через микроскоп на состав самой хищной в мире жидкости. Алые тельца и нечто довольно причудливой формы движутся в бесконечном потоке, бьются друг о друга, образуя небольшие заторы, и движутся дальше. Реки темно-красных субстанций, переливающиеся, взрывающиеся, пульсирующие всей своей сущностью, превращающие любое свободное пространство в поле собственного химического состава. Красиво и подавляюще одновременно.
«Он скорее мертв, чем жив!» «Да потому что он вечно занимается не тем, чем надо» «Смотри, разве это – кровь?! Она ведь испорчена!» «Испорчена»

Глаза открылись сами по себе. Никто их об этом не просил, но все же они открылись и поймали свет. Окно, распахнутые шторы и яркий солнечный свет ворвались в мозг, и М вздрогнул. Постель? Почему он лежит в постели, одетый в обычную повседневную одежду? А как же ванна, вино, клубы пара и… кровь? Он разве не должен быть там?
Что, опять какое-то странное чувство внутри? Опять нужно ломать голову и пытаться что-то разрешить? И что за нелепые рассуждения об испорченной крови? Кто это был, и кто дал ему право делать такие бредовые выводы?
М встал с постели, поймал в зеркале собственное отражение и замер. Маленькие красные пятнышки на лице…. Много красных пятнышек. Подойдя ближе к зеркалу, М всмотрелся в одно, самое большое пятно (наполовину свернувшаяся кровь) и провел по нему пальцем. Пятно размазалось и мгновенно засохло. Все пятна размазались и мгновенно засохли. Ну, вот и что это? Так обычно бывает после внезапно прерванной ванны? Или так бывает после длительного общения с ядовитыми парами?
М, не моргая, смотрел на того, кто был в зеркале и пытался понять, что сейчас стоило бы сделать. Кричать во все горло, звать на помощь или же проявить интерес и озадачить себя разрешением очередной загадки? И то и другое – нелепо. Тогда, может быть, смотреть друг другу в глаза и ни о чем не спрашивать? Это было бы бесконечно долго и безрезультатно – тот, кто сидит в зеркале никогда и ни о чем не скажет. Вполне возможно, что он сам не имеет ко всему этому дешевому варьете ни малейшего отношения. Тогда совершенно бесполезно смотреть ему в глаза, потому что эти глаза – всего лишь отражение в зеркале, они не есть то, что может о чем-то поведать. Единственное, что может придать правильное направление в этой куче информационного хлама – железный мозг посреди стола. Его лицо, почему-то, всегда горит синим цветом и ждет, когда ему начнут задавать вопросы, потому что он создан для того, чтобы на них отвечать. Это его природа. Голубой экран с видом на какие-то сказочные края, забавные рожицы с ехидной улыбочкой, одна из них… Все растаяло. Мягко и нежно сознанием завладел новый сон. Сон?

Сто метров? Километров? Или тысяч километров. Они так близко, но это ведь обман? Своего рода оптическая иллюзия? Те, что переливаются ярко – жемчужным перламутром – они дальше, на порядок выше, чем те, что свисают над землей темным фиолетом и грозятся вот-вот вылить тебе на голову тонны теплой воды. Но ничего не происходит. Они плывут себе на восток и лишь корчат в небесах непонятные эмоции, то ли симпатии, то ли недоверия и предельной осторожности. Но в любом случае получается забавно и немного грустно от абсолютного неучастия в их жизни, их мире. Их так много и они так часто закрывают собой светило… Так величественны и бессмысленны одновременно. Но весь их пафос и показушность вполне компенсируются бесконечной переменчивостью их форм и настроений, которые никогда не повторяются. Первые среди самых неустойчивых в мире структур. Самые искусные притворы и лицемеры, способные запросто запудрить тебе мозги своей потрясающей игрой. А ты поверишь. Поведешься, как маленький и неопытный. Валяясь, как сейчас, на траве, будешь по обыкновению рассуждать о том, кто, все-таки, лучше умеет тратить время. Кто умеет лучше забывать про него, выходить из него и не быть в нем. Подумаешь, даже, что это еще спорный вопрос, требующий тщательного анализа, но это сложно и неуместно. Почему? Потому что здесь не нужно делать никаких анализов. На анализы уходит много времени. Того самого, из которого еще никто не выходил, кроме тех, кто над головой. Отсюда ответ напрашивается сам собой: они даже понятия не имеют о том, что такое вообще ВРЕМЯ. Они сами – ВРЕМЯ. Или от него. Своим неспешным или сумасшедшим движением и бесконечными преобразованиями они обозначают его, сигнализируют и преобразовывают из кошмарного факта в привычную истину, требующую смирения и спокойного взгляда на нее же. И вытоптанная тобой трава само собой не даст тебе права утверждать обратное. Ты ведь все понял, не так ли?

Сигнализируют. Кричат и шепчут, в зависимости от того, как быстро все это принимается. О том, как много у него, времени, лиц и масок. Как для каждого явления и материальной вещицы оно свое, индивидуальное и отличное от другого. Имеющее множество «Я», в рамках одного лишь измерения, одного лишь сознания. Выражающее себя по-разному в одной лишь квадратной единице материального плана. Иногда к нему можно прикоснуться и ощутить его, только другое, в своей голове. Оно покажет тебе себя, только с другой динамикой течения в каком-то конкретном примере, тобою выбранном. И ты увидишься, почувствуешь и восхитишься тому, как меняется само понятие о жизни при ином течении времени, которое всегда относительно и ВСЕГДА чему-то конкретному свойственное. И станет ясно, вдруг, что лицо ТВОЕГО времени – не есть непреложная истина, а всего лишь одно из бесконечных воплощений ЕГО, как единого глобального, первостепенного элемента мироздания. То, что дает понять, что есть вещи, которые не имеют под собой предрасположенности к окончательному пониманию простым, примитивным даже, с его точки зрения, интеллектом. И следовало бы признать, что точка зрения эта – самая что ни есть истина, существующая сама по себе, не имеющая срока давности и срока годности. Споры по этому поводу бесполезны изначально. Пустая трата его, времени. Оно любит, когда им пользуются и тратят зря, иначе оно не оправдало бы своего собственного существования, как «нечто, изначально не предрасположенное к пренебрежению». Оно всегда и везде, но никогда – понятое и потерявшее актуальность. Разбитое на три порядка и не дающее даже возможности соединить их и пробить в каждом из них брешь для беспрепятственного прохождения внутрь КАЖДОГО ИЗ НИХ.


И заметь – ты думаешь это – так и надо? Ты думаешь про себя о том, что оно бывает только лишь само по себе? Ерунда. Смотри – солнце остановилось. Не потому, что ему больше двигаться некуда, а потому что ОНО так захотело. ОНО плевать хотело на твое время и знаешь почему? Потому что ОНО его СОЗДАЛО. Это его продукт, самый совершенный, тонкий, продуманный до мелочей, с миллионами кодов и загадок. Поверь – в нем нет недостатков. Это идеальная структура, его любимый ребенок, и гордится оно им вполне оправданно. Почему? Смотри: само оно живет вне своего же главного продукта, потому что жизнь архитектора не зависит от построенных им зданий. Огромное здание – огромный интеллект, построивший его, они связаны, но лишь абстрактно. Архитектор позже буден наблюдать за тем, как в его главное в жизни детище будут вселяться люди. Они будут жить в стенах этого здания, даже понятия не имея об имени того человека, который построил их дом. Их жизни будут отданы, может быть на ВРЕМЯ, этому дому, они будут жить ВРЕМЕНЕМ этого дома. Дом же может принести радость, боль, счастье или незаживающую душевную рану, но это то, в чем живут те, кто там живет. А то, что творится за окнами их дома, является хоть и очень примитивной, но все же моделью того, как складываются отношения между Отцом и Ребенком. Отцу нет дела до тех, кто пользуется его Ребенком. Ему важнее то, как Ребенок отзывается об этих контактах.

И солнце остановилось только лишь потому, что ЕМУ ТОГО ЗАХОТЕЛОСЬ. Оно нежно съедает влагу из-под тонкой кожи, забирает все ненужные мысли, смотрит прямо в глаза и впервые в своей жизни позволяет себе общаться с тем, что ни стоит ровно ничего. А то, в свою очередь, не знает, как следовало бы поступить в таком случае. Лишь смотрит своими почти мертвыми глазами из очень прочного стекла и думает про себя: «Разве когда-нибудь происходило что-либо подобное? Разве кто-то говорил ему о том, что ОН, именно он, станет однажды свидетелем того, как прямое потомство самого великого и незыблемого в этом мире, подарит ему в один прекрасный момент свое внимание и… почтение? Почтение? Вот еще! Что за вздор?! Разве простой интерес к отдельно взятому ничтожному объекту, пусть и не самых нижних слоев материальной иерархии принято называть почтением? Это ведь просто интерес, живой интерес, такой же, какой проявляет опытнейший ботаник к, разного рода, растениям, для того, чтобы давным-давно изученные параграфы его профессии не покрылись плесенью и из-за того, что их слишком редко проверяют и пользуются ими. Он смотрит на них сквозь свои огромные диоптрии и тихо радуется тому, что он уже знает очень много о том, как они растут и умирают. Он знает, что их жизнь начинается с восходом солнца, прекрасно знает о том, как циркулирует прозрачная жидкость в их стеблях, разнося эту самую жизнь во все, даже самые далекие уголки живого тела. Он очень хорошо знает все законы и причины их ЖИЗНИ. Он знает ПОЧТИ ВСЕ об их смерти.
И то, что замерло в мутном окне уже много лет, знает то же, только уже не с точки зрения ботаника, а с точки зрения участника создания всего, что оно видит каждый СВОЙ день. СВЕТОВОЙ день.
Вместе с ним остановились часы. Они не могут просто взять и проигнорировать время, которое им задают. Они обязаны играть по правилам того, кто это самое время создает. И они молчат. О том, что они – такое же посредственное звено для продвижения в этот мир правил игры самых главных боссов. В этом мире.
На них ложится тонкий луч, держит стрелки в нужном кому-то положении, заставляет всмотреться в них и подумать еще раз о том, что такое настоящее искусство создания всего ощущаемого, всеми клетками и нервными окончаниями твоего тела. Оно того заслуживает и, что еще более важно, для этого создавалось. Оно само видит в этом великое начало, точку отсчета всему, что есть куда важнее, чем простое тиканье заведенных стрелок. А они молчат...


СТРАХ +/-


Что-то происходит с его памятью. Временами. Она, словно однотонная и состоящая из тысяч элементов мозаика, рассыпается от яростного сквозняка, который всегда приходит непонятно откуда и непонятно куда после исчезающий. Рушится, и однотонный рисунок превращается в кучу однотонных костяшек. В это время она перестает производить стойкое, как всегда было, впечатление целостной структуры, не отвечает на запросы и издает в динамики рваный хрип. Ничего от нее не добьешься, не вытянешь, не узнаешь в такие моменты. Дни, недели… До тех пор, пока не придет маленькая девочка с потрясающе умными глазками и не сложит скучный и безэмоциональный до смерти рисунок в считанные секунды. Она постоянно это делает. И никогда не задается лишними вопросами.
Она снова пришла и взялась за дело. Своими крохотными и нежными пальчиками сложила, один за другим эпизоды рисунка мозаики самой слабой в мире памяти. На время. И кто сказал, что они не делают снисхождений?
Что-то произошло тогда? Что-то, что тот, кто установил на пути его памяти огромную стену, счел эту информацию слишком деликатной, чтобы доверять ее в руки такого слабого существа, как он. У крокодилов невероятно маленькие мозги. И тому, кто ухаживает за ними, никогда не придет в голову вложить ему в пасть пластиковую бутыль с растворителем, потому что тот незамедлительно раскусит его и убьет себя этим. Поэтому – размер мозга напрямую связан с количеством доверия, которое тебе оказывают те, кто твой мозг изучает.

Коридоры… коридоры, люди в халатах, позолоченные ручки кабинетов, лица местных уборщиц, картины из маленьких стеклышек на стенах, выходящий из лифта посетитель с букетом цветов в руках, голубом халате поверх дорогого костюма и сдержанной улыбкой на лице, надпись на кресле: «сердце не продается в гипермаркете», разбитый вдребезги хрусталь в глазах одинокой женщины, которой сообщили о том, что ее дочь мертва. Она глубоко и часто дышала. Опустившись по стене, она присела, сжала голову руками и больше ничего не говорила.
Что?! Что еще?!
Маленькая девочка улыбнулась, провела рукой по сложенным пластинкам и одним уверенным движением разнесла рисунок на тысячи элементов. Никаких вопросов. Маленькие и безопасные дозы самых безобидных ответов и никаких вопросов.


Да, собственно, ерунда все это на самом деле. Глупая, просто до идиотизма, детская и наивная до того, что вызывает сдавленный истерический смех. И не от того, что не соответствует более неким возрастным критериям, а от того лишь, что выглядит со стороны весьма забавно и несколько гротескно. Эдакая пародия на самое себя.
Вот кто-то там, сейчас, сидит и во все горло рассуждает о том, каков должен быть следующий шаг. ШАГ! Всего лишь один маленький шаг, один из великого множества шажков, составляющих основу всего этого никому, кроме их самих не нужного, балагана. Они никогда не скажут, даже не намекнут о том, что они сами понимают под этим, вполне материальным словом. Это ли некое движение или иногда (!) только предположение о нем. Что является по своей сути ШАГОМ? Простая, нежно-розовая мысль, посланная с заданием прозондировать обстановку на расстоянии, непосредственно превышающем границы видимого/слышимого, - является ли она Шагом? Материален он, в конце концов, или нет?
Можно, можно, конечно, провалявшись с утра до ночи в мире, где все источает по отношению к тебе откровенную и безкомпромисную недоброжелательность, иногда доведенную до степени взаимной и тихой войны, предположить, что нет ничего более материального в этом антиреальном мире, чем само понятие о ШАГАХ, которые, хочешь того или нет, а ШАГ ЗА ШАГОМ строят этот самый материализм. Этот чертов материализм!
Иногда становиться страшно от того, что все, ну абсолютно ВСЕ в этом и только в этом мире каким-либо образом, в конечном счете, сведено, как воронкой, в эту черную дыру с неимоверно огромной гравитацией, из которой уже ничего, по своему обыкновению, не вырывается. Что, мы заговорили о… страхе? Что, серьезно, мы говорим об этом?
Страх чего? Материи? С какой, собственно, стати?
Да с такой. Представь себе на одну ничтожную секунду, что эта самая материя уже, как бы, больше и не материя вовсе. Такое происходит настолько редко, что можно смело утверждать, что этого не происходит вовсе. Просто кто-то, кто очень сильно постарался однажды, не посоветовавшись с собственными Сильными, Главенствующими началами, доигрался и теперь не знает, что делать со всем тем добром, которое, словно цунами, свалилось на голову и смывает к себе, туда, где нет места логике и здравому смыслу. Тогда страх берет свое, в надежде, тайной надежде, поднять со дна уже почти рафинированного реализма зацепку, хотя бы самый мелкий символ, который позволил бы спасти несчастные корни «обыденно-привычного», гниющие и распадающиеся на глазах. Вот когда становится по-настоящему страшно. За себя, за будущее, за остатки того, что когда-то называлось «Мое и точка». Ты не знаешь, что делать в таких ситуациях, потому что ты в них никогда не бывал. И, кстати, мог бы и не быть, если бы не твой вечно задирающий нос инстинкт познания всего, что только может уместиться в контейнерах биологической памяти. Она, казалось бы, уже давно переполнена и из последних сил распихивает всякую ненужную ерунду в щели, образованные Нужным. Грозится лопнуть, но сдерживается и терпит. Думаешь – чисто из собственного всеобъемлющего альтруизма? Нет, не угадал, - смотрит, следит и высматривает пределы ТВОЕЙ ПРЕДЕЛЬНОСТИ! Или беспредельности?
А после, когда происходит все вышеописанное, просто погибает. Почему? Потому что объемы информации слишком велики. Они могли бы, конечно, не приниматься во внимание и быть отвергнутыми всем самым Разумным, что есть в арсенале, но ведь это, как говорят, Катастрофа, а при ней, как это принято, что-нибудь рушится. С этим ничего не поделаешь. Оно просто рушится, а ты стоишь и лишь наблюдаешь со стороны за процессом. Тебе это может не нравиться, ты можешь быть от этого в диком, неконтролируемом восторге, но это ВСЕГДА означает только одно – начало смутных времен, продолжительность которых зависит только от твоей персональной выдержки. А еще от ТЕРПЕНИЯ и способности переносить все налегке. А еще от твоего страха, который не есть всегда только лишь отражение самых предательски неустойчивых элементов ТЕБЯ, а просто, как природный регулятор, показатель предельно допустимого уровня адреналина, даже в самых темных глубинах твоего самого личностного. Неприкасаемого, забронированного. И вот только не стоит думать, что туда ему – не дорога. Дорога! Самая прямая и ровная, лишенная всех знаков и препинаний, потому что это для него – первостепенно. Что такое суша и поверхность для него? Примерно то же, что объекты самой низшей, ничтожной повседневности для тебя. А все потому, что, подчинив себе все самое то глубинное добро, что, как ты сам мог бы подумать, всегда принадлежало одному лишь тебе, он получает ТВОЕ и только твое СПАСЕНИЕ! И даже не приобретает, а отдает в откуп тем случайным, нелепым, катастрофическим обстоятельствам, которые могут пройти в ущерб ЕМУ САМОМУ. А знаешь, почему? Потому что Он – Твое. Он сам это прекрасно понимает и видит. Это очень похоже на бескорыстную преданность своему хозяину, не требуя ничего взамен. И даже не от того, что от этого зависит ЕГО жизнь, но и чертова ТВОЯ! А его жизнь его заботит меньше всего.
Так происходит всегда, когда попадаешь в ситуацию, выходящей за рамки Твоего понимания. Знаешь, что берет верх в этих случаях? Далеко не простое опровержение слабыми Тебя концептуальной неправдоподобности всего происходящего. Это, если хочешь знать, возведенная в сотую степень БОЯЗНЬ того, что может произойти дальше. И даже не трезвая этого же оценка, а именно СТРАХ! Страх того, что твоя чахлая ладья памяти больше не выдержит всего того потока информации, который на нее свалился. Страх того, что твое собственное воображение не относит больше себя к чему-то, что принадлежит ТЕБЕ. И нельзя винить ни ту, ни другую, ибо обе, в итоге, оказываются жертвами ТВОЕЙ же неосмотрительности. Ты же, по привычке, начинаешь сбрасывать вину за происходящее на некие ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, которые-де не дали тебе возможности все расценить ТРЕЗВО. Деспотизм? Гораздо больше. Это – нежелание отвечать за свои же дыры в осознании вещей, которые, как оказывается, примитивны по своей природе. А в итоге получается, что всю работу за тебя выполняет все тот же добрый, лишенный всякой предрасположенности к тщеславию, страх. Если, конечно, не брать вещей и явлений, относящихся к Абсолютному Материальному плану. Там, обычно, меняются трактовки, и словам придается новый смысл, далеко не самый адекватный и соответствующий действительности. Только вот, какая действительность, на деле, является таковой, правда?
Там, в этой, если хочешь, действительности, только обязательно с приставкой «анти» все твои заученные догмы и убеждения примут, знаешь за что? За проявление конченой слабости и не примерной покорности, потому что ТАМ все совсем по-другому! Там никто и никогда не поймет, почему особенности восприятия сущего только в ИХ мире делятся вдруг на такое огромное количество акцентов, что начинают отдавать третьесортной фальшью, пытаясь казаться одним из порядков художественной истины?! Там этому не верят. И нельзя сказать, что это несправедливо. Ведь просто там свои критерии истины, вот и все. Там, такое важное и во многом спасительное начало в мире противоположном, как Страх, окрашивается в цвета, враждебные существующему режиму, просто не приемлемые моменты биологической жизни, по большинству своему, мешающие и не дающие мыслить РАЦИОНАЛЬНО, в то время, как где-то, в ничтожно малой форме бытия, не различимой невооруженным глазом, превращается в Золотого Тельца, спасательный круг, без которого все усилия и движения в этом мире просто ОПАСНЫ!
В конце концов, задаешься одним единственным и нелепейшим вопросом: что же это за мир, где все самые привычные и понятные (!) акценты мира противоположного перестраиваются с точностью до наоборот, начиная казаться чем-то фантастическим до абсурда и смешным до не грамотно поставленной трагикомедии? Да, собственно, мир, как мир, только со своим, индивидуальным, что нигде и никогда не было запрещено (?), мировоззрением. Мировоззрением противоречий, неограниченных и стабильных, отвергающим все общепринятые эталоны некоего «всеобщепринимаемого», как просто не вписывающегося в общую концепцию структуры СВОЕГО Мира. Да и противоречий ли?!

М смотрел на нее сквозь черный бархат и не мог понять ее скрытого волнения. Она смотрела на него своим затуманенным густым облаком темного желания и не силилась сделать первый шаг. А он это понимал. Но дико хотел прикоснуться к ней и испытать ее в СЕБЕ. Она протягивала к нему руки, обнажала влажные, от волнения, плечи и тихо стонала. Хотела что-то сказать, но хорошо чувствовалось, что не то, что она ХОТЕЛА БЫ сказать. Что-то, что спасло бы его, что-то, что сблизило бы их, что-то, что просто сделало бы вещи проще. Она создавала вокруг себя завихрения эмоций и черных чувств, но не могла об этом сказать. Она кружила в безумных танцах, но не могла переступить черту, словно кем-то очерченную. И он тоже. Он лишь наблюдал за совершенством ее передвижений в этом стесненном пространстве, за скрытым ходом ее бархатных мыслей и не мог пошевелить даже пальцем. Он слишком верил в ее всепоглощающее волнение, и сам начинал терять контроль, которого не чувствовал, но в котором был уверен. Он боялся, что все это может прекратиться сию же минуту, она боялась того же. Он думал о том, что этого больше не повторится, и она думала о том же. Она приближалась к нему и шептала что-то. О том, как здорово быть наедине с пустотой, как хорошо, когда тебя преследует призрак совершенства во взгляде, когда ты можешь смотреть ей прямо в глаза и выбрасывать из сознания все, что не имеет к ней никакого отношения. Она обязательно ответит тебе тем же. Она наградит тебя за твое терпение и даст тебе то, чего ты никогда ранее не испытывал. ОНА ЭТО ЗНАЕТ и никогда не даст тебе повода усомниться в этом.
Но сейчас она чувствует что-то. Или она предвидит что-то. Она чувствует это настолько сильно, что это не дает ей покоя, потому что это вопрос ЕЕ жизни. Связывая свое экзистенс с кем-то, она понимает, что все это имеет одно начало и все, что имеет к этому хоть какое-то отношение, стоит ее внимания. Всеми своими движениями она показывает, что должно что-то произойти. Уголки ее невидимых глаз кровоточат, уголки ее скрытых губ болезненно сжались, он это очень хорошо чувствует, облако ее внутреннего напряжения закралось во все щели этой чертовой каменной капсулы, и тихо разлагает ее на молекулы. Сейчас они оба чего-то ждут. Она знает это точно, и он полностью ей доверяет.

Это вполне посильный эксперимент. Это никогда не выходило за рамки «Абсолютной невозможности». Это то, что, в любом случае, заставляет того, кто в самый последний момент дает свое согласие утвердительным кивком головы, дать оценку своим возможностям. Все это способно изменить картину общего положения вещей, но только если ты серьезно задумываешься об этом. Тебе дадут огромное количество бонусов, тебя осыплют цветами и, возможно, подарят много разноцветных стеклышек, сквозь которые можно будет наблюдать удивительные преображения всего, что окружало тебя до того, как тебе в голову пришла самая абсурдная в твоей жизни идея. Идея принять позу, при которой пережимаются все ходы для воздуха, когда глаза затягивает фиолетовое бельмо, но когда ты, все же, твердо уверен в том, что это здорово. Потому что дарит невиданную доселе свободу взглядов на привычные и не очень вещи. Возможность самому выбирать порядок и ритм, скорость движения твоего сознания. А оно, в свою очередь, будет чувствовать себя вполне комфортно везде, куда бы ты его не забросил, потому что окрепло, затвердело до степени несуществующего в природе минерала, постигло и поглотило чудовищное количество пластичной и вязкой информации, прошло долгий путь, отдохнуло, вырядилось в свои самые изысканные одежды и готово оправдать затраченные на его воспитание время, надежду и нервные клетки. Оно уже безгранично благодарно всем тем, кто устроил весь это праздник невыносимой жестокости. Такой необходимой и чудовищно изящной.
Пока же все, что следует согласно задуманному сценарию, не может быть принято за единственное и неоспоримое мерило всему происходящему. Это не есть факт, который лишает сна. Это все не достойно томных размышлений, скоропостижных выводов и некой однозначной оценки. Просто нечто недоказанное. То, во что очень хочется верить, когда здравый смысл пытается заставить рассудок отвернуться от этого. То, что всегда должно оставаться под большим знаком вопроса и никогда не претендовать на скорую расшифровку одним гениальным интеллектом. Так, говорят, было бы не интересно.



МЕЖДУ


Нет, это совсем не дешевый театр. То, что обычно происходит на границе двух противоположных понятий о вакууме вокруг, не имеет под собой двусмысленных намеков, дурацкой наигранности и совсем не подходящих к месту усмешек в адрес всего, что, смешиваясь перед глазами в одну мерзкую, хлюпающую кашу, образует довольно своеобразный сюрреализм.
Воздух перед глазами М уже давно пошел волнами, в комнате стоял стойкий запах присутствия чего-то нового, совершенно необъяснимого и пугающего. Страх материализовался и стекал с постели густыми розовыми потоками, скапливался на полу озерами и постепенно испарялся от света какой-то необыкновенно большой и яркой звезды, нависшей так низко, у самых окон, что хорошо чувствовался жар, исходящий от нее, парализующий и заглушающий тихий крик, превращая его в леденящий кровь скрежет голосовых связок. Кто-то связал тело прочными прутьями, запертая в стенках сосудов кровь вскипела и больно обжигала ткани горячими пузырьками.
Розовые волны страха поднимались выше и выше. Парящие под потолком молочные тени спускались ниже и ниже. М кричал, стонал, боялся и пытался проснуться. Сон сгреб его в охапку, сдавливал и выжимал из хрупкого тела жизнь. Глаза затянуло бордовой пеленой, розовый океан подобрался к лицу, тени…
Яркая звезда… пары горящего страха… молочные призраки… Он дышит ими. Они разрывают легкие, заливаются розовой густотой и всплывают в горло. Потом все смешалось, по спине прошла волна дикой боли, чьи-то теплые руки на его щеках, истошный крик и М провалился в бездну. Абсолютный мрак и сдавленное эхо скрежета взорванных голосовых связок.


"Ты… Очень… Очень даже ничего. Ты, наверное, тот, чья природа познается через танцы. Через танцы со мной. Я знаю – ты давно этого хочешь, но, прости, я не могу тебе этого… пока, позволить. И, поверь, я хочу этого не меньше тебя, я постоянно думаю об этом, и это приносит мне большую боль. Если бы только знал что-нибудь о том, КАК это меня терзает, какие шрамы оставляет, как кровоточат они. Я могла бы говорить об этом очень долго, могла бы исписать мили бумаги, если бы знала, что бумага может исполнить все мои прихоти через простые чернила. Пока ты спишь – ты непорочен, как то, в чем находишься. Оно очень враждебно к твоей хрупкой сущности и в то же время предельно справедливо, потому что никогда не отступает от собственных правил и всегда дает шанс поверить в себя. Ты не безразличен ему, как и мне. Оно готово умереть за тебя, как и я. Оно – все в тебе и за пределами тебя. Я - … Скоро ты об этом узнаешь".

Нет, я - совсем не приоритет. Об этом я узнаю, ты же знаешь это так давно, что давно перестала чувствовать внутри себя тонкие иглы едкого интереса по отношению ко всему, что связано с моим риском и дрожью в коленях. Еще до того, как стартовала секундная стрелка на твоих часах, отсчитывающая время ТВОЕГО БОЛЬШОГО УИКЕНДА. Иногда это вставляет. Так, что закипает кровь в фалангах, когда сжимаются ладони от черного гнева, и не просто где-то в глубине, нет. Везде, в каждой элементарной частице этого до ужаса сложного биомира. Который, как может, реагирует на это своими непредсказуемыми сумерками разума, когда остается один.
Потом что-то обрывается внутри, лопаются нити, сдерживающие при себе все самые кристальные моменты шоу... "Я совсем не есть то, что невозможно представить без тебя! Хлысты в моих руках и они следят за тем, чтобы взрывы твоей агрессивной энергии не причиняли боль этому до ужаса сложному биомиру своими скользящими ударами. От них оставались бы глубокие кровоточящие шрамы, если бы не защита. Я совсем не болен тобой! И я не мастурбирую вдохновенно, любуясь твоим отражением на влажных стенках моих век! Я не порчу ногти, нервничая от мысли о тебе. Это все было там, в глубоком детстве интеллекта, когда он еще не мог мыслить без кальки в руках. Когда-нибудь тебе придется сбросить вуаль со среднего глаза и посмотреть на то, что натворило твое спящее в сладкой неге сознание, ТОБОЮ ЖЕ усыпленное. Когда тебе обещают золотые горы в обмен на профессионализм, умело спрятанный самим игроком, потому что это придает зрелищу интриги, ты готова на все, не так ли? Прости, но это очень похоже на поведение грязных девок, пасущихся в переулках с разбитыми бордюрами и бледными, как сахарная пудра, физиономиями. Что это, как не желание выглядеть старше и совершеннее?! Ты тянешь за собой воз, который раздавит тебя, когда дорога пойдет под уклон. И во всем ты примешься винить меня. Слышишь ли ты сейчас это?"


Ф


Ф был уже почти уверен в том, что нет больше абсолютно никакого смысла думать о том, как правильно делать свою работу. Особенности этой профессии, ЕГО профессии изначально предрасположены к подобному финалу.
- Простите, я, кажется, не совсем вас понимаю. Не могли бы вы более подробно…
- Вы кто? Вы соответствуете тому, что написано на вашем бедже? Вы – тот самый, кто должен разбираться во всем, что касается всякого рода психиатрического дерьма?!
- Я не могу ничего вам сказать до тех пор, пока вы не изложите свои проблемы более-менее доступным языком. Вы можете взять себя в руки, сосредоточиться и рассказать мне о том, что с вами происходит? Поверьте, я выслушаю вас очень внимательно, и мы вместе решим, как стоит поступить в вашей ситуации. Итак?
Молчание. Нервное заламывание пальцев и взгляд до смерти напуганного бессознательного.
- Я не знаю. Я не знаю, что со мной происходит. Оно происходит всегда, понимаете? Ни на минуту не прекращаясь. Началось примерно месяц назад и словно решило сжечь мой мозг.
- Вы сказали «оно». Что это – «оно»? Какое-то явление, предмет или все вместе?
- Все вместе. Это какие-то непонятные явления, образы, которых не встретишь в обычной жизни. Они не могут быть здесь, они не отсюда, их не может быть в этом мире. Я просыпаюсь по утрам и не могу понять, где я нахожусь, еще там или уже здесь. То, что я вижу ночью, повторяется днем и наоборот. Теперь вы меня понимаете?
Ф прекрасно знал, что стоило бы ответить сидящему напротив человеку. Это так обычно в его среде, что уже давно перешло грань простой приевшейся специфики его работы. Это скучно. Просто скучно, но это его профессия. Ему хотелось провести время абсолютно иначе, но сегодня все пошло не по планам еще с самого утра. Что-то гнало его сюда, за этот стол, заваленный историями болезней таких же полоумных идиотов, как и тот, что сидит напротив. Он не мог понять этого. Того, почему вопреки всяким планам и желаниям, какая-то неведомая сила притянула его сегодня сюда, усадила за дорогой, но осточертевший до боли в голове стол и заставила слушать сказки о том, как какие-то непонятные явления вламываются в повседневную жизнь очередного отвергнутого разумом. Скучно и тоскливо.
- Мне кажется, мы имеем с вами типичный случай расстройства психики, - ну, и что теперь? Эта чертова фраза… Он, кажется, произносит ее куда чаще, в последнее время, чем слова «Доброе утро», «Спасибо/Пожалуйста/Не за что», «Как поживаете?» «Был очень рад вас слышать». Типичное расстройство? Кто тебе сказал, что оно типичное?
- И все? Больше ничего? Я могу идти? – ледяной взгляд.
- Вы…- поздно, не те времена, когда он мог реально чем-то помочь, не тогда, когда раскалывается голова, - обрисуйте мне что-нибудь из ваших… кошмаров.
Сидящий напротив, давно изодравший пальцы в кровь, казалось, был готов наброситься на Ф, перевернуть стол, разбить дорогой подарок от коллег из именитого института того же направления – кусок стекла, беда какая! Психиатр пытался успокоить его взглядом и через минуту прием сработал. Истерический персонаж положил руки на подлокотники, откинулся на спинке кожаного кресла и потухшим взглядом посмотрел на доктора.
- Скоро заканчивается ваш рабочий день. А на улице скверная погода.
- Мой рабочий день закончился довольно давно. А я, почему-то, до сих пор не дома, не пью горячий кофе и не общаюсь с любимой супругой. Я здесь и весь во внимании к вашим проблемам.
М почувствовал себя облитым ледяной водой. Нет, это не выученный в солидном и дорогом вузе доцент. Это даже не простой поседевший доктор со странной шариковой ручкой, которую он не выпускает из рук все это время. На ней что-то написано и М даже интересно что. Он накланяется ближе, «Четырнадцать… четырнадцатый… что, раз?»
- «Четырнадцатый раз рушатся границы». Не спрашивайте меня, что это значит. Я не знаю. Мне подарили ее на одном очень важном и закрытом приеме самых именитых из нас. Ко мне подошел интересного вида человек, с проницательным взглядом и очень теплыми руками, сказал, что ничего в этом мире не делается просто так, сказал несколько слов про какое-то очень необычное мероприятие, затеянное сильными всех миров, подарил эту шариковую ручку и настоял на том, чтобы я не упустил из виду человека, который первым обратит внимание на эту надпись. Зачем – я не знаю. Я постоянно держу ее в руках с тех пор, когда принимаю пациентов, но вы – первый, кто обратил внимание на эту надпись.
Было очень тихо. Где-то на улице послышался глухой хлопок и крики людей. Это опять с ним? Или это везде?
- Вы слышали это?
- Что слышал?
- Там. Там что-то произошло.
- Здесь это происходит каждый день. Каждый день автомобили сбивают людей на этой магистрали. Их сразу же доставляют в соседнюю реанимацию, поэтому в большинстве случаев все заканчивается хорошо. Не волнуйтесь.
- Я просто подумал, что вы не слышите того, что слышу или вижу я. У меня есть объект постоянного и болезненного вожделения. Она появляется и исчезает тогда, когда этого меньше всего хочется. Она таинственна и притягательна. Она как…
- Она - женщина?
- Что?
- Она – женщина? – непонятное молчание.
- Да, разумеется, она – женщина. Разве я говорю про мужчину?
- Это мог бы быть просто некий абстрактный образ, не относящийся к какому-либо человеку, но ассоциирующийся с ним, вот и все. Продолжайте. У нее есть имя? Вы видели ее в лицо?
- Нет. Я не знаю ее имени, и я… никогда не мог видеть ее лица.
- Почему?
- Мне почему-то никогда не получалось сделать это. Оно всегда сокрыто черным туманом и исчезает, когда приближаешься к нему вплотную.
Черти! Хватило бы памяти той дорогой машины, стоящей вон на том столе, в углу комнаты, чтобы запечатлеть все известные ЕМУ (Ф) примеры болезненной обремененностью навязчивыми образами. Как же это все обыденно! Неужели все это так жизнеспособно и устойчиво? Неужели навязчивые образы и идеи перестают быть единичными, превращаясь в патологию, привычную массовую патологию… Наизусть заученные вопросы…
- Она приносит вам боль?
- В смысле? – о, господи!
- Вы страдаете из-за этого? Я имею в виду психологическую боль.
За окном закапал дождь. А он, титулованный психиатр, забыл дома свой огромный зонт, подаренный ему его любимой и ласковой супругой. Подаренный просто так, безо всякого повода. Тогда, помнится, была такая же погода. Пасмурный осенний день, они договорились пообедать вместе в кафе, которым владеет очень приятный и милый хозяин с востока. Она пришла, немного опоздав, сразу же вручив ему его подарок. «У тебя никогда не было зонта, который подчеркивал бы твой ум и статус. Я увидела этот зонт и решила, что он подойдет для этого, как нельзя лучше». Черная лакированная ручка…
- … ее зависимость от наркотиков. Я, даже, по-моему, хотел убить ее. Но потом понял, что это была не она, - и с чего, собственно, он должен обращать на него внимание? – она никогда бы не позволила себе быть такой.
- Она что-нибудь говорила вам? Произносила какие-то слова или, может быть, пыталась что-то сказать?
- Только однажды, - и опять молчание. Из этого кретина нужно все вытягивать по слову!
- Что именно, - он ведь знает, что с такими людьми себя нужно вести по возможности деликатнее и стараться сохранять…
- Однажды она сказала мне: «Большой черный зонт. Деревянная, черная, лакированная рукоять. Под ним в ненастье укроются только двое. И спасутся». Все. Это все, что она мне сказала. Больше я не слышал от нее ни слова.
М опустил голову и уставился в лакированный паркет. В нем отражалась практически вся комната, в том числе и сидевший напротив специалист по интеллектуальной неполноценности некоторых людей. Он, скорее всего, сидит сейчас и проклинает тот день, когда согласился работать сверхурочно. И не из сочувствия ко всякого рода идиотам, вроде него, а из возможности дополнительного заработка, обещанным ему собственниками этого частного медицинского центра. Он очень хочет домой, но секретарь его босса обязательно запишет в свою ведомость время ухода заведующего психиатрическим отделением и тот недополучит своих денег. Еще полтора часа…
Нет, все вдруг стало иначе. Все вдруг перевернулось с ног на голову (или наоборот), заставило сморщить чуть прикрытый ранней сединой лоб и крепко призадуматься. Что все это значит? Кто этот тип, так невинно уставивший свой испуганный взгляд в паркет, решивший, что для него все должно проясниться сию же минуту? Он телепат? Он сейчас прочел его мысли?
- Она точно больше ничего вам не говорила?
М поднял глаза, взглянул на Ф абсолютно спокойным, как показалось тому, взглядом и задумался.
- Нет, больше ничего. Я обязательно запомнил бы,- нет, он не болен. У больных не бывает таких взглядов. Такой грусти и разума в глазах. С ним действительно произошло что-то невероятное и ему нужно обязательно помочь,- Хотя, это ведь просто навязчивый образ, как вы сказали, правильно? Нужно отдохнуть, просто хорошо отдохнуть. И все пройдет, я уверен. Возможно, я ошибаюсь, но не смею больше задерживать вас, ведь ваше рабочее время уже давно истекло, дома вас ждет любящая жена и… - М привстал со стула и направился к двери,- Всего хорошего, доктор!
Дверь захлопнулась и с потолка свалилась абсолютная тишина. Разве он тот, за кого себя принимает? За кого принимают его все вокруг? Разве он – высококвалифицированный психиатр? Так пусть же развалится, сию же минуту, вся эта чертова ультрасовременная клиника со всеми пациентами и оборудованием, если это так! За что ему платят такие огромные деньги, если он не может даже толком проконсультировать пациента, сводя все его проблемы с какими-то личными моментами ЕГО, НЕ пациента, жизни! Зачем стоило платить такие огромные деньги за учебу в национальном медицинском университете, заучивать непоколебимые и разношерстные основы особенностей психики неполноценных в этом плане людей, если он в одно мгновение проваливается с диалогом с больным, как неподготовленный абитуриент на вступительном экзамене?
А его слова… А слова интересного человека с теплыми руками… Мимо всего этого он должен просто взять и пройти? Разве это не должно хотя бы заинтересовать его, как всякого нормального ЧЕЛОВЕКА, не психиатра? Что, очень просто свалить все это на профессиональную усталость, потерянность в будничной рутине однообразия, хоть и материально выгодной? Почему-то сразу вспоминаются иронические слова времен студенческой жизни о «несчастных судьбах» молодых врачей, попавших в окружение тех, кого им, по долгу службы, необходимо было спасать. Что-то вроде: «Потенциальный пациент следующего выпуска врачей». И что самое неприятное – так случилось со многими. Многие ЕГО друзья того же года выпуска давно валяются на скрипучих койках локальных клиник с мягкими игрушками в руках. Теперь им помогают оставаться на волне (именно – оставаться) студенты-практиканты, два года назад завидовавшие старшему поколению по поводу начала нормальной профессиональной деятельности последних.
Довольно трудно сейчас хотя бы представить, не то что вспомнить, причины, по которой ему, Ф, стукнуло в голову связать свою молодую и интересную жизнь с судьбами искалеченных интеллектов. Может быть, осознание того страшного положения, в котором те находятся, стремление быть участливым и внимательным к этим несчастным. Может быть, пьяный спор между ненасытившимися полнотой жизни молодыми людьми. Он не помнит. Как уже практически забыл о том, что дома его ждет единственный в мире человечек, которому не ведомы слова «не понимаю, о чем ты говоришь», «ты опять задержался на два с половиной часа, черт бы тебя подрал!», «сколько можно все это терпеть?!». Нет, все будет по-другому. Единственный в мире человечек приготовит ему вкусный ужин, расспросит о том, как прошел его очередной рабочий день, не случилось ли чего неприятного, каким было его настроение. Он расскажет ей об интересном человеке по имени М, о его способности читать мысли и о том, как соскучился. Они просидят так долго и с наступлением полночи, обсуждая еще всякие мелкие дела, свалятся на пол и уснут.

Ночью ему приснится шариковая ручка. «Четырнадцатый раз рушатся границы».





Длинное шелковое платье смялось и покрылось кровавыми пятнами. На месте темного пятна появилось бледное, искаженное диким испугом лицо молодой женщины. Она смотрит прямо в глаза, желая рассказать о чем-то, но… боится? Почему она боится? Всегда смелая и уверенная в себе она вдруг принялась искать помощи и совета? Если бы не бледность и фиолетовые пятна у глаз, можно было бы сказать, что она очень красива. Если бы не скомканные и запутавшиеся волосы, можно было бы сказать, что она – само совершенство. Если бы не кровавые пятна на ее потрясающем платье, можно было бы сказать, что она – его спасение. Но она смотрит на него взглядом абсолютной покорности, желая найти в нем защитника и опору. С ней произошло несчастье.
- А я ведь никогда не видел тебя в лицо.
Что, она не это хотела слышать? Разве не так стоило начать разговор? Тогда ему придется…
- Так получалось. Теперь я не хочу, чтобы так получалось. Смотри на меня. Смотри и не отрывай глаз. Я хочу, чтобы ты хорошо запомнил меня. Изучи меня. Если получится, то оставь все, что ты помнил до этого момента, и заполни всю свою память мной,- ей очень больно.
- Зачем?- взошедшая луна сделала ее лицо, вдруг, безобразным и неестественным, - Ты претендуешь на меня?
- Нет, это ТЫ претендуешь на меня. А я поведу тебя дальше.
- Я, наверное, чего-то не понимаю?
- Тебе еще слишком рано что-то понимать. Впрочем, я не хочу навязываться тебе, но если ты сделаешь так, как я хочу, ты выиграешь. Времени еще много, торопиться некуда. Ты – умный мальчик, но слишком доверчивый, я – умная девочка и прекрасно понимаю, как делать свою работу хорошо.
Она встала и сбросила окровавленное платье. Перед М предстало абсолютно совершенное обнаженное тело. Он мог бы поклясться, что никогда не видел ничего подобного. И он изучал ее. Каждый квадратный сантиметр ее великолепного тела. Он прекрасно видел, как фиолетовые пятна под ее глазами исчезают, как пульсирует кровь в ее сосудах, как стекают капельки пота по ее лицу, груди, животу, бедрам. Испытывая нервы друг друга, они молчали и не двигались. Обезумевшая от ожидания и боли в висках советчица, набросилась на М. Она возносила его к небесам сотни раз, ничего не прося взамен. Она стонала и содрогалась, царапала кожу и зализывала раны. Она была совершенством, растаявшим к рассвету. Осталось лишь окровавленное шелковое платье и ощущение тяжелой грусти. Наставало время задуматься над ее словами и исполнить ее желание. Нет, оно уже исполнено. В его опустошенном рассудке поселилась единственная мечта, уничтожившая все, что было до нее.

Всего этого уже не было. Было поднявшееся из-за горизонта солнце, была тишина, разбиваемая доносившимся из ванной звуком падающих капель воды. Была дикая боль в самом центре головы. Была уверенность в бесконечном одиночестве и удивительном спокойствии вокруг. Так, казалось, не должно было бы быть. Слишком непривычной казалась такая умиротворенность, случавшаяся очень давно и не часто, но все же воспринимавшаяся тогда не иначе, как случайность. Тогда она не приносила с собой удушающий вакуум абсолютного одиночества во всем, наверное, мире.
Куда она исчезла? Навсегда ли? Она говорила о том, что куда-то поведет, причем дальше. Значит, все это время она уже вела его. Куда и зачем? И что же? Вся прелесть их отношений в этом? В коротких встречах, наполненными недосказанностью, поверхностным доверием, страстным общением двух ТЕЛ, нереальными фантазиями и отсутствием всяких обязательств? В том, чтобы исчезнуть с приходом рассвета и оставить в памяти только то, что, вопреки всякому здравому смыслу, навязано силой воли, как единственное, что должно формировать образы, ассоциации и фантазии. Причем каждую секунду унылого и болезненного существования, в котором эта самая память становится вполне осязаемым объектом материи, преследующим тебя на каждом шагу. Заменила собой все в этом успокоившимся на короткое время мире, чтобы сделать его еще более сумасшедшим. Он никогда бы не поверил в возможность этого. Он никогда бы даже не задумался об этом, потому что был бы твердо уверен в том, что это невозможно. И не потому, что этого никогда с ним не происходило, а потому, что знал, что может всему этому противопоставить самого себя, как надежную защиту от чьих-то интересов. Надежен сам по себе и точка.
И вот, он страдает. Он не знает, что с этим сделать и как с этим бороться. Да и стоит ли? Что плохого в том, что одна патология заменяется другой, только более совершенной и приятной на вкус? И единственное, чего требует новая пассия, это просто заполнить ею все внутреннее пространство и ни о чем, кроме нее не думать? Разве может это рассматриваться, как наказание? Все старое и ненужное барахло с грохотом свалилось в помойную яму, освободив место по-настоящему кристальному и чистому воспоминанию. Стоило бы петь и плясать!
М встал с постели и подошел к зеркалу. Очень хотелось полюбоваться полночными шрамами, но их не было. Странно. Где же они? Она ведь исцарапала ему всю спину! Они болели и щипали всю ночь, где они?!
М смотрел на свое отражение и постепенно понимал, что спокойное и умиротворенное утро закончилось. Пришла пора немного поиграть. Окровавленное платье? Где же оно? Оно ведь только что висело на спинке постели. Или он еще не привык? С ним еще не наигрались до той степени, когда он поймет, что с ним играют?!


- Не спрашивайте, откуда я узнал ваш номер. Это не имеет никакого значения. Что? Никаких… Нет, нет, не поймите меня не правильно! Я ничего не хочу вам навязывать, я… я прошу вас успокоиться и выслушать меня, хорошо? Пожалуйста, забудьте на время о том, что я врач. Сейчас я хочу быть для вас простым собеседником, не более. Я не собираюсь давать вам рекомендации и советы, просто дайте мне одну минуту вашего времени! – молчание,- Сегодня ночью мне приснился сон. Всю ночь я видел одну и ту же картинку: моя шариковая ручка. «Четырнадцатый раз»… «граница»… Я не знаю, что это значит, но прекрасно понимаю, что это имеет самое близкое отношение к вам. Я считаю, что нам необходимо встретиться и поговорить. Что? Нет, я не знаю о чем. Но мне кажется, это должно проясниться после нашего разговора. Да, в любое удобное для вас время, да. В шесть? Хорошо, в шесть, да. Спасибо, я буду у вас. Да, хорошо, до встречи.
Ф положил трубку и опрокинулся на спинку кресла. Наверное, можно было бы утверждать, что половина работы уже позади. Нет, не половина – четверть. Вот, вот сейчас стоило бы выбросить ко всем четям все дипломы и награды в области психиатрии и заняться чем-нибудь другим. Тем, например, что приносило бы тому, с кем он имеет дело, реальную пользу, а не призрачную и неполноценную уверенность в его компетенции. И все похоже на то, что помогать сейчас будут ему, а не он кому-то. И дело здесь совсем не в уникальности ситуации, а именно в уверенности, твердой уверенности в том, что рано или поздно придется признаться в собственных промахах и весьма очевидной относительности применяемых на практике методов. Ведь в этом-то и есть изначальная убогость и ОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ. Потому что то, что сокрыто в строго охраняемых файлах абсолютной индивидуальности и неповторимости не может быть использовано как некий фундамент для постоянного и лишенного всяких поправок в сторону «личностного» применения. Он это понял и не понимает, как этого не могут понять другие, его коллеги. Почему-то никому и в голову не придет сесть за стол и заново пересмотреть все устоявшиеся и пустившие далеко в практику корни основных методов их профессии. Вот если бы…
Где-то в углу раздался короткий писк и звук загружающегося компьютера. Что? Что это? Разве он включил компьютер и забыл про него? Но ведь он уже сорок минут, как не сходит со своего кожаного кресла. Или эта тупая машина (как он их ненавидит!) глотнула вирус и принялась развлекаться?
Ф отъехал на кресле от стола и приблизился к стоящему на столе напротив компьютеру. На обоях, изображающих лунную поверхность, появилась новая папка. Забавная рожица, чем-то напоминающая оловянного солдатика, методично открывала и закрывала ухмыляющийся рот. Это что еще за бред? Откуда ты взялась?
Ф плохо владел компьютером и все дела, связанные с этой чертовой машиной он всегда поручал своей помощнице. Та, набирая документы или просматривая какие-нибудь файлы, делала это так быстро, что Ф зарекся про себя никогда больше не подходить к машине и из всего, что могла помощница, мог лишь кое-как управиться с мышью и включить-выключить компьютер. Стоит думать - это ее рук дело. Это или новая установленная программа или последняя и очень модная игрушка, которыми очень любит баловать себя молодая и очень общительная помощница. Но ведь ничего не случится, если он немного посвоевольничает и узнает немного больше об этой забавной рожице?
Ф подвел курсив мыши на значок и кликнул. Появился черный экран с песочными часиками, и машина заработала усерднее. Затем тьма пропала, и вместо нее на белом поле начали появляться такие же значки. Их было так много, и они так быстро прибывали, что Ф испугался. Всей жизни не хватит, чтобы пересмотреть все. Но это все. А в один можно и заглянуть, это ведь не…
Тишину распорол телефонный звонок. «Вот дьявол!» Ф досадно засопел, подъехал к столу и сорвал трубку.
- Алло! Да, добрый вечер, господин директор. Да, я решил сегодня немного поработать с историями болезней. О, нет, что вы, гос… нет же, спасибо, не стоит, у меня просто очень много довольно специфических случаев, которые мне хотелось бы вынести на рассмотрение на ближайшей конференции. Да, конечно. Да, тем более, что сейчас я ухожу на встречу с одним из наших пациентов. О, это просто уникальный случай в моей практике! Ха-ха, это точно! Приятных выходных, господин директор! До свидания!
Идиот! Уникальный случай? Это ты – уникальный случай! Истории болезней! Уж кому-кому, а тебе они нужны в самую последнюю очередь! Ученый молокосос, пристань делитанства! Это ТЫ идешь к нему на прием! Ладно, хватит ныть. До шести осталось ровно полчаса, поэтому следует поторопиться.
Ф встал с кресла, сложил в толстый кожаный портфель какие-то бумаги, выключил компьютер, оделся и вышел из медицинского центра.

Ему казалось, он думал, что дорога к М совсем не была чем-то обычным. Это не было размышлением на эту тему, был туман, был повод задать себе вопрос «А реально ли все это?» Была твердая уверенность в том, что ничего, что УЖЕ произошло, нельзя вписать в обычные рамки устоявшихся методик, практикуемых в психиатрии. Да, он думает именно так, прекрасно понимая при этом, что просто не хочет сопоставить все, что он знает точно, с тем, с чем он сталкивается впервые в жизни. Его всегда не до конца рациональное мышление портило ему жизнь своей откровенной и глубокой страстью к грубой и не отшлифованной метафизике. И он никогда не пытался искать ее корни, он просто фиксировал ее и получал от этого сладостное подростковое удовольствие. Анализы? Это когда кровь в колбочку и моча в баночку? Почему же один и тот же термин должен принадлежать совершенно разным видам действий?
Над одними и теми же проблемами приходиться задумываться по несколько раз в жизни. И он очень ясно это понимает. И не хочет даже пытаться сделать этого снова.

Они сидели за низким лакированным столиком в гостиной, М курил. Ловили разные взгляды друг друга, сжимали до боли пальцы и ненавидели себя.
- Я просто хочу… разобраться.
- Это будет отличным отчетом для вас, не так ли?
- Нет, это не имеет никакого отношения к профессиональной деятельности. Вернее, конечно же, имеет, но… Поймите, это волнует, прежде всего, меня. Этот сон… Он не дает мне покоя. Я пришел к вам, потому что считаю, что вы… должны чем-то мне помочь.
- Чем такой психически больной человек, как я, может помочь высококвалифицированному психиатру? Рассказами о своих ночных кошмариках?
- Для всех людей я, вполне понятно, ассоциируюсь с человеком, который смотрит на своих пациентов сверху вниз, считая их чем-то второстепенным. Но в данной ситуации пациентом следовало бы считать меня. К тому же, пусть от меня сию же минуту уйдет жена, если я стою хотя бы пенса, как врач. Поверьте, это не дежурные фразы и я не пытаюсь выбить из вас зацепку, которая позволила бы мне связать вас и поместить в лечебницу. Многие из нас идут на это не до конца осознанно, так ничего для себя не выносят, и в итоге лишь занимают лишние строки в документах отделов кадров, - глубокий вздох человека, собирающегося с мыслями.
- Вы можете рассказать мне больше? Больше, чем вы рассказали мне у меня в кабинете?
Молчание. Это ведь очень сложно. Наверное, это даже невозможно. М затушил сигарету, откинулся на спинку стула и посмотрел в глаза Ф.
- Это игра. Я так думаю. Я в этом уверен. Со мной играют. И дело совсем не в доверии. Мне плевать – кто вы. Мне плевать на то, что они сделают со мной. Знаете, в какой-то, назначенный только ими миг, ты понимаешь, что игра проиграна и выхода нет. Это где-то рядом и невозможно понять, когда ему вздумается оседлать тебя. Я думаю – вам нужно поберечь силы и не лезть в это. Я не знаю, что все это из себя представляет, но то, что это полное дерьмо – точно.
- Ваш объект… Она говорила вам про зонт, под которым спасутся двое. Лакированная рукоять…
- Она прекрасна, - намерено мечтательно.
Ф посмотрел в глаза М и замер.
- Вы видели ее? – шепотом.
- Она божественна. И знаете, что? Она может заставить тебя съесть собственный язык, - М засмеялся и снова закурил. Ф улыбнулся и посмотрел в окно. Там, за деревянной, облупившейся рамой, заканчивался световой день.
- Вы имели секс? Простите, если…
- Да. «Боже!»
- Она показала вам свое лицо?
- Да.
Ф не хотел верить в это. Почему? Потому что ему всегда не везло. Он выбрал себе самую идиотскую профессию, заставляющую думать одними лишь заученными в университете фразами, исключающими всякий намек на чувственность, свойственную нормальным людям, но… все, что есть нормально по своей природе, вливается сейчас в его уши и больно конвульсирует в сознании. Он идиот. Его собеседник имеет секс с воображаемым объектом, получая при этом самый настоящий…
- Вы испытали оргазм?
- Да. Я испытал самый настоящий оргазм. Это не сравнимо ни с чем в этом мире, поверьте мне.
Ф качнул головой:
- Я верю вам.
- Можно я задам вам один вопрос?
- Конечно, конечно задавайте!
- Вы не замечали, случайно, чего-нибудь странного на экране вашего монитора перед тем, как отправится ко мне?
Ф вспомнил. Он сразу все вспомнил.
- Очень много значков? - неловко и тихо.
- Попробуйте открыть один из них.
- Открыть? - «Боже, он еще и переспрашивает!»
- Открыть.


КРЫСЫ НАИ…


Было очень поздно. Охранник лишь пожал плечами и пропустил странного психиатра в свой кабинет. Они ведь все чокнутые?!
Луна, отбрасывая свои бледные лучи прямо на монитор его компьютера, расплывалась, дробилась, ломалась в его зеркальной поверхности и возвращалась обратно. А Ф застыл у двери, ловил набегающие мысли и вдруг почувствовал, что все… Он ведь не проиграл? Еще ведь есть время?
Щелкнула кнопка, загорелся монитор и через несколько минут перед Ф всплыл рабочий стол его служебного компьютера. Это ЭТИ значки? Это про них говорил М? Они что-то несут? Они что-то значат? Это с них все начинается? Совсем хорошо – воображаемые образы, похоже, совершают бегство из мозга больных и постепенно оседают в материальных вещах? Они материализуются? И что, в таком случае, все устоявшиеся методы лечения? Пыль! (Щелчок) Бездомная наука безнадежно отстала в идиотской гон…

- Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
- Я хочу изучать рефлексы.
- Рефлексы?! – молодая и очень симпатичная медсестра еще раз вытерла проспиртованной ваткой кончик иглы и поднесла ее к руке, - Ты, я вижу, очень умный мальчик. А что ты знаешь о рефлексах сейчас? – игла проникла под кожу и в шприц брызнула бурая кровь. Еще и еще.
- Я знаю – почему человека передергивает, когда игла протыкает кожу и начинает сосать кровь, - зачем ей СТОЛЬКО крови?
- Правда? И почему же?
- Потому что тело против того, чтобы у него воровали ЕГО кровь!
Медсестра поперхнулась и раскашлялась.
- А сколько тебе лет?
- Какая разница, если вы с этим не согласны! Вы просто делаете свою работу, так и делайте ее! Что, если я вам скажу, что через несколько лет я буду лечить вас в частной клинике от наркомании? Вы будете валяться передо мной со шприцем в левой руке, и молить меня сделать вам укол! Вам будет тогда где-то около сорока пяти, мне – тридцать и вся ваша никчемная жизнь будет в моих руках! Вшивое студенческое дерьмо! Все, что ты знаешь в своей жизни – это как забирать кровь и заменять ее тяжелыми наркотиками, сука!
Молодая и очень красивая медсестра-блондинка тяжело дышала, на глазах навернулись слезы, рука выронила шприц и опустилась. Говорят, она ушла из клиники в этот же день. И стала принимать наркотики…

По телу пробежала крупная, размером с бильярдный шар, дрожь, из темноты снова возник экран монитора с множеством иконок рабочих папок и значки… Ф почувствовал, как кружится голова, подкашиваются ноги и из последних сил смог сдержать себя, чтобы не упасть и не потерять сознание. «Сейчас, сейчас я дойду до стола, сяду и все обдумаю.»
Цепляясь за дорогие вазы, хватаясь руками за стены, Ф дошел до своего дорогого лакированного стола, отодвинул стул и рухнул в него вялым мешком. Онемевшей рукой он достал из полки бутылку с остатками какого-то коньяка и залпом осушил ее. «Это очень серьезно?» - Страшно, ему очень страшно. Это призраки? Ф почувствовал, как по коже пробежал отрезвляющий холод и начал медленно оглядываться. Он был уверен в том, что, стоит повернуть голову, и в глаза уставится кошмарная физиономия какого-нибудь атмосферного чудовища. Оно должно будет громко смеяться, и доводить его до исступления. Но в темной комнате не было никого. Только звук работающего кулера и все. Было страшно сидеть здесь, было страшно смотреть в темноту, было ощущение хрупкости и уязвимости нервной системы, было холодно.
«Это была она. Это была та чертова медсестра. Она шутит с ним. Спустя тридцать пять лет она вернулась, чтобы память не покрывалась плесенью и не строила сладких иллюзий о сладкой жизни. Она просто хочет отомстить. Она имеет на это право. Я ведь убил ее. Она тогда просто спросила о том, кем я хочу стать, а я… я убил ее. Она умерла от наркотиков. Над ней смеялись и глумились: «Смотрите, этот ужасно умный юнец подсадил нашу красавицу на иглу! Кто взял ее на работу? Она не умеет контролировать себя!» Говорят, она была примерной умницей. Еще говорят, она была одинокой, милой и общительной девушкой. И я убил ее.»
И что теперь делать? Вот дела! Все в одну кашу! Кто-то махнул клетчатым флажком, и игра началась? Человек с теплыми руками, М, значки… Видимо, кто-то, кто все это спонсирует, забыл подумать о том, как вместить все это в одну маленькую и ужасно тупую голову, чтобы та не лопнула при этом.
Ф отчетливо чувствовал, как растет внутри него паника, как все, о чем он собирался трезво поразмыслить, собирается в один большой комок, накатывает на сознание и давит его. Стоп, его можно с легкостью остановить! Просто протягиваешь вперед руку, выбираешь для себя то, что важнее всего и начинаешь работать, затапливая потом рассудок, пытаясь что-то понять.
Почему это произошло именно сейчас? Почему таким водопадом и так нещадно? И вообще - что это? Это то, чего так боятся те, кого учат всячески бороться с этим и оберегать от этого посторонние умы? Те, в свою очередь, лишь ехидно ухмыляются себе в ладонь и уверяют, прежде всего, себя, что с ними этого никогда не произойдет, не даром, ведь, потрачены тонны наличности на понимание всей природы ЭТОГО. И он, умник, тоже. Наблюдая сквозь толстую лупу уверенности и несокрушимости собственного интеллекта, держал на лице ироническую улыбку, когда слышал от коллег томные рассказы о том, как очередной однокурсник сломался и утонул с головой в одном простом и кошмарном предложении, написанном уверенной рукой его квалифицированного приемника в специальной справке-форме. Кто в таком случае подарит гарантию того, что все это чертово потраченное время в дорогих вузах не сломает тебе жизнь одним коротким, звучащим как смертный приговор, диагнозом.
И снова - как три дня назад, все правила и заученные теории относительно правильного подхода к работе, вся уверенность в вызубренных страницах испарилась. Сколько времени он знаком с М? Разве не подтвердил бы какой-нибудь сторонний и такой же грамотный специалист по душевной скорби вердикта: этого не может быть. Даже с самой психически не устойчивой личностью. Этого времени слишком мало, чтобы вломиться и превратить разум собеседника в свою жертву и брата, с которым отныне можно общаться на одном языке. Этого просто НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Ф понимает это хотя бы потому лишь, что Практика, Анализ и Диагностика - члены его семьи, никогда до этого не бросавшие его в беде, если требовалось вникнуть в нечто такое, с чем сталкиваться еще не приходилось. И что? Семья развалилась, и каждый побрел по своим делам? Неужели произошло что-то, важность чего он не смог просмотреть до конца? Неужели он что-то упустил? Наверное, ему стоило бы встретиться с ней?
На мониторе компьютера сработал таймер, и вместо значков экран покрыла лунная поверхность. Слушая тихое поскрипывание дорогого кожаного кресла, Ф допил остатки коньяка и сбросил пустую бутылку на пол. Раздался грохот, встряхнувший застоявшийся комнатный воздух, отразился от стен и вылетел в окно, в ночь. Там, в сотнях метров отсюда, сотрясали маленькую бетонную капсулу другие звуки. Они были короткие и глухие, печальные, резкие и молящие. Они кого-то о чем-то просили, обещали, умоляли и требовали остаться. Воздух тяжело вибрировал, искренне желая хоть чем-то помочь, но тут же отступал, не в силах терпеть чужую резкую боль. И встретить рассвет одному.

«…уже который раз. Ты забыла? Ты заблудилась в лабиринтах для меня и умерла? Или ты просто выжидаешь? И выжигаешь мои нервы… Чувствуешь запах? Когда сжигают в печах мертвые тела, помещения наполняются таким же смрадом. И жжет… Это невыносимо, но приятно, когда понимаешь, что это - чего-то ради! Очень простая философия: тебя превратят в тост, который после съест самая обожествляемая тобой фигура. Ничего лишнего. Строго определенные методы. И ничего не меняется.
Когда я увидел этот взгляд первый раз, то почему-то сразу понял, почувствовал, как сжались все эти чертовы провода, по которым передается тепло и холод, которые источает все, что тебя окружает. Это было и тепло и холодно. Боль и экстаз одновременно. Скажешь - оттого, что ждал этого? Оттого, что знал, что почувствую именно это? Скажешь и сама поймешь, что не права, потому что ЗНАЕШЬ, что не права. Если бы от тебя можно было утаить хотя бы звук одной лишь мысли, все, может быть, было бы по-другому. Не так прозрачно и искренне. Ты ведь знаешь, даже в самых совершенных, но все-таки ОБЫЧНЫХ отношениях, существуют геометрические фигуры теней, в которых прячутся самые шершавые моменты, которые должны находиться там по определению. Они - не для того, чтобы о них знали. Они ДОЛЖНЫ БЫТЬ, но их боятся. Почему? Потому что все это - в ИХ мире. А мы? Мы с тобой - оттуда ли? Отсутствие, полное отсутствие темных углов и вопросительных ежей - это символ чего? Совершенной любви? Или совершенной антиреальности? Что ты говоришь? Ты говоришь, что и то и другое - одно и то же? Совершенного первого не может быть при отсутствии второго? Тогда и второе не может быть без первого, да? Нет? Может? Могут? Тогда как же они могут быть одним и тем же? Да, все очень просто. Они есть одно целое и неделимое, но лишь тогда, когда первое, еще не являясь совершенной, стремится стать ею. Второе лишь дает ей определенные стимулы и бонусы, потому что ему этого не хватает. Для того, чтобы оправдать собственное предназначение. Они просто ОБА изначально ЗАПРОГРАМИРОВАННЫ друг под друга. Они вместе образуют нечто, что можно сравнить с тем, что образуют вместе водород и кислород. В известных пропорциях. Поэтому все так чисто и прозрачно. Поэтому они просто могут быть, а могут быть вместе, образуя совершенное нечто. В отдельно взятой объективной категории, заполняя собой одну соту в сети явлений совершенства.
Поэтому между нами есть сдерживающий барьер из тысячи этапов в отрезке самого плотного на ощупь времени, чтобы доказать самому авторитетному жюри свое право на присутствие в одной маленькой ячейке из миллиона других, но чертовски похожих на нас своим непосредственным отношением к тому, в чем они живут. А там, говорят, тепло и холодно одновременно.
Я правильно тебя понял?


Было где-то около 4-х утра, когда в кабинете Ф зазвонил телефон и жена, задыхаясь от волнения, потребовала объяснить и пересчитать всех, по порядку, чертей, которые задержали супруга за рабочим столом до такого времени. Ф, незаметно для самого себя сбросивший с рассудка весь шок минувшего вечера, сказал, что все в порядке, сослался на уникальный в своем роде случай, попросил прощения, собрался и вышел на улицу.
- Мое самочувствие – не есть сфера ваших интересов!
«А этому идиоту-то какое дело? Твое дело охранять престижную частную клинику, а не мозолить мозги титулованным специалистам своей обеспокоенностью их самочувствием. Придорожный вышибала!» - так Ф отнесся к простому и ненавязчивому вопросу охранника о его состоянии. Тому больше ничего не оставалось, как решить для себя следующее: титулованному психиатру точно не по себе; титулованному психиатру самому пора на обследование; титулованному психиатру не знакомы обычные и вполне людские правила общения, если он не может нормально ответить на вопрос, поражающий своей простотой: «Как вы себя чувствуете? Вы плохо выглядите».
Впрочем, Ф, спустя ровно десять минут, ругал себя, обиделся сам на себя и нервно покусывал губы. Он знаком с этим охранником с тех самых пор, когда перерезали красную ленточку хромированными ножницами, и весь персонал частной клиники принялся занимать свои служебные места. Ф протянул ему руку, представился, посмотрел в его добрые, пожилые и немного грустные глаза и пригласил на вечернее корпоративное пиво, на которое тот, почему-то не пришел. Говорят, оказался очень скромным человеком, хорошо ощущающим и предчувствующим свое внутреннее состояние в среде титулованных медиков. Но Ф тогда все-таки стащил с банкета бутылку «Туборга» и угостил ею стеснительного охранника. Тот был счастлив, и глаза его сияли. Ф тоже.
И вот, помимо всего прочего, жертвой его «профессиональных» издержек стал простой пожилой служащий, с крайне ограниченными жизненными потребностями. Со своей скромной, ужасно позитивной философией и женой-истеричкой. Он простит его. И это тоже его философия.
А там, за стеклянными дверьми медицинского центра, издалека рождалось утро. Еще достаточно темно, но уже очень хорошо чувствуется приближение свежего дня. И где-то там, в глубине своей нервной системы, Ф почувствовал сквозняк. Усердно шлифовавший стенки мозга сквозняк говорил о том, что что-то неизбежно. Что-то. Храня упорное молчание о том, что именно. Что-то грозило Ф? Что-то должно произойти, не так ли? А Ф, строго соответствуя плотно укатанной дороге своего опыта, доказывая себе: все нормально, это улаживается в границы дозволенного, пытается уверить себя в том, что все действительно НОРМАЛЬНО.
Какие, к черту, границы? В конце концов, уже просто надоело противоречить самому же себе и этим никчемным шаблонным знаниям, которые и рождены-то только лишь для того, чтобы им противоречили! Уж он-то точно знает (по крайней мере, теперь), чего стоят все эти ограничения, связанные с такой областью, как подсознание обделенных разумом. Это же самый пластичный и до бесконечности изменчивый материал! Границы!
Под ноги попал отрывок газеты и прилепился к брюкам. Ф остановился («Хочешь мне что-то сказать?»), нагнулся, подобрал его и всмотрелся. «… ончил жизнь самоубийством. Как установилось, мужчина долгое время принимал тяжелые наркотики и страдал патологическими душевными расстройствами. Самоубийца не оставил никаких зап…». «… весь год. Я не знала почему так происходит, но была твердо уверена в том, что это не случайно. Он не приходил домой и жил двойной жизнью. Я пыталась что-то сделат…». « … и никакое лечение тебе не поможет, уж я-то знаю. Так…».
Хм… Неужели больше не о чем писать? Неужели такие случайности происходят только исходя из профессии, в которой ты занят?
Ф отбросил отрывок, сделал шаг и газета, снова прилепилась к задней стороне брюк. «А-а, чтоб тебя!» - Ф яростно стряхнул бумагу и зашагал быстрее. Та, словно привязанная, полетела следом.

Мимо проехал первый автобус. Водитель, лениво зевая, пропустил психиатра на перекрестке и, пытаясь включить передачу, рассердился. Полусонные пассажиры, человек пять, грустно посмотрели на единственного пешехода, куда-то спешащего.
Подходя к подъезду своего дома, Ф взглянул на окна на шестом этаже, и, увидев, что те горят, открыл дверь. Ох, и будет же сейчас! Да ладно, одно дело объяснить ей причину своей задержки на работе (впервые, кстати), и совсем другое – заставить любимую жену поверить в легенду о самом таинственном случае за всю его лечебную практику. Она скептик. Она всегда во всем сомневается и очень любит давать мужу советы по теории психиатрии, хоть и работает арт-директором клуба для одиноких женщин. И обычно в ее обязанности не входит проведение задушевных бесед с отчаявшимися женами и вдовами, она только лишь формирует программы вечеров. И почему-то НИКОГДА не подозревает о том, что специфика профессии ее мужа может подразумевать некоторые, не связанные с научным скептицизмом, моменты, которые по своему определению не могут уложиться в ее ограниченном воображении! А она этого не понимает.
Щелкнул замок и Ф ступил в прохладную прихожую, в которой всегда пахнет так надоевшими ароматическими палочками, которые так любит его дорогая… О, боже, что это? Она специально так громко всхлипывает? В таком случае, можно лишь представить себе, чего она там себе надумала!
- Дорогая, я вернулся, - он постарался придать своему голосу как можно больше ноток усталости, хотя это и было чистой правдой.
Молчание. Стянув туфли и повесив на плечики свое легкое пальто, Ф прошел в комнату. Войдя, он замер и почувствовал, как по коже, острыми льдинами, прошел мороз. Его жена лежала на полу в луже чего-то, напоминавшего смесь крови с желатином, уткнувшись лицом в пропитанный паркет. С ее рук стекала и расплывалась по полу непонятная субстанция. Ф бросился к ней, повернул к себе и вздрогнул: все ее лицо перепачкано высохшей жидкостью и слезами, а из носа, тонкой струйкой, стекает кровь.
- Кто? Кто это сделал с тобой? – Ф легонько потряс ее за плечи и забросил назад окровавленные светлые волосы, - Ну же! Что случилось?
Женщина, захлебываясь слезами и кровью, попыталась приподняться на локоть.
- Я не знаю.


Вслед за пульсирующими звуками, наполнившими его мозг несколькими атмосферами сдавленного и прокуренного пространства, по векам прошелся короткий мощный взрыв импульсов и глаза распахнулись.
Что это за место? Кто его сюда позвал? Какой невероятно извращенный ум пригласил его в это чистилище? Разве нельзя быть хотя бы просто поверхностно знакомым с человеком, чтобы знать, что он никогда не захотел бы здесь находиться? Это что, клуб самых продвинутых декадантов-психопатов? Почему здесь все настолько плотное и прессингующее? Музыка, от нее, наверное, давно взбесились все его нейроны, для тех, кто собирается вскрыть себе вены, совершив прежде все, о чем давно грезит испорченное наркотиками сознание. Кресло… Заляпанное чьими-то спермой и волосами! А эта гребанная официантка, она вообще может прожить хотя бы секунду без траха? Наверное, это – другая планета. Его накачали наркотой и привезли в самое ужасное место во Вселенной. И почему он так дешево одет в такой мо…
- Хотите еще? – М повернул голову. Черт, та самая сучка-официантка! – У нас сегодня праздник, и мы угощаем бесплатно!
Сквозь туман и табачный дым…
- Где я?
Официантка посмотрела на него крайне удивленным взглядом, опустила пустой поднос, нагнулась к его уху, испачкав его своей черной помадой:
- Вы – у – нас – в гос – тях! – по слогам, - заказывайте, все, что хотите! Виски, кос-мос или, может быть, меня?! – грязная шлюшка встала в полный рост, сунула в рот палец и засмеялась.
М вдруг почувствовал нечто. Какое-то спокойствие, или что-то, что стояло рядом. Да, ему захотелось. Эту сволочную суку, прямо здесь и сейчас. Ее, так похожую на молодую медсестру – практикантку. Он долго смотрел на нее, соображая, как бы это по-деликатнее…
- Да, всего, что твой паршивый рот только что сказал!
Официантка, польщенная, видимо, его словами, рассмеялась еще больше и куда-то убежала. А М повернул голову к сцене и принялся наблюдать. Там, за обшарпанной стойкой бара, рыжая бестия в голубом латексе надрезала палец своему приятелю – «экстази» и сосала его кровь. Бармен смотрел на все это, улыбался и орал: «Восемьдесят грамм и стеклянный зайчик-кальян в подарок!» Та старалась изо всех сил. Танцпол сплошь усеян бессознательными телами, кусающими друг друга до кости, шевелящимися в ритм сумасшедшей музыке. Они много курят, выпускают дым друг другу в рот, сношаются прямо под сценой и кричат от боли. Вспышки прожекторов, треск разрываемой кожи, запах крови и дорогой выпивки. Это ли не ад?
- Знаешь, в чем вся наша прелесть? – опять она, сверхсексапильная и грязная, в чудовищно белом и накрахмаленном переднике. И все, кстати, - Мы очень ценим время наших клиентов! – снова смеется, - Но это ни в коем случае не касается ОСОБЫХ услуг!
Она поставила на стол бутылку дорогого виски и два бокала, виртуозно открыла, налила, улыбнулась и уселась на него.
- Держи, - протянув ему бокал, она сунула руку между ног, посмотрела на нее… - я вся мокрая! – и принялась двигаться в ритм музыке, имитируя секс, - хочешь услышать несколько интересных историй, прежде чем мы сделаем это?
Она наклонилась к его лицу и лизнула его.
- Каких историй? Ты сочиняешь истории?
- Я их о-жив-ля-ю! Мы всегда можем немножечко больше, чем сами думаем. Вот и я… Давай выпьем! – она залпом осушила бокал, вздрогнула и посмотрела на него, - Пей! Я ведь слежу, чтобы наличность наших клиентов не пропадала зря!
М сделал три глотка и почувствовал, как кипяток элитной выпивки полился внутрь, согревая органы и разрушая страх.
- Рассказывай!
Официантка прильнула к нему, обняла за шею и, горячо дыша, наклонилась к правому уху.
- Однажды, в один прекрасный день поженились двое: вычурная корпоративная размалевщица и доктор, мало чем отличающийся от своих пациентов. У их обоих было очень интересное детство. Ты слушаешь? – М кивнул, - Вот. Она всегда была баловнем и конченой девчонкой. Но не о ней речь, - М увидел, как та ненормальная, за барной стойкой, смогла высосать из своего парня триста грамм, за что получила в подарок двух стеклянных зайчиков, - а о том, кто стал ее мужем.
Она достала откуда-то сигарету, прикурила и выдохнула дым ему в лицо.
- И ты вот так вот уверена, что меня это действительно интересует? - это ЭТО они называют особыми услугами? - Я должен буду платить за это отдельно?
- Ну, платить тебе придется в любом случае. Но я не думаю, что ты пожалеешь своих ничтожных средств за то, чтобы послушать ТАКИЕ сказки. А это очень поучительные сказки. К тому же… Ты хотел бы доставить удовольствие лично мне, а? – страстный шепот у самого уха.
Да, он уже твердо уверен в том, что ему дико хочется отыметь ее грязное тельце и выбросить после, как надоевшую игрушку.
- И больше никогда к этому не возвращаться.
- А это уже твои дела.
М посмотрел поверх ее плеча и заметил, как все присутствующие в этой клоаке повернули головы и уставились на него тупыми и ничего не выражающими взглядами. Продолжая двигаться, сосать кровь и сношаться, они скорчили идиотские улыбки и шептали что-то. По коже пробежал мороз и в ушах застучал пульс. Официантка тоже обернулась, мило улыбнулась, махнула рукой и вплотную впилась в него глазами.
- Тебе там нечего делать. Возможно потом, если вздумаешь бить меня по заднице, они все составят тебе компанию, но до тех пор, пока в твоем скорченном мозгу теплиться хотя бы намек на благоразумие, у тебя есть прекрасный шанс послать их всех к черту! Что ты выбираешь?
О чем она?
- О чем ты?
- Сказка о том, как не нужно поступать, когда не знаешь, с кем имеешь дело. Так вот: однажды один выродок, шести лет отроду, придумал для себя увлекательную игру – убивать милых и общительных девушек своим необъятным интеллектом. Ему очень нравилось осознавать свое в этом призрачное преимущество и видеть в глазах своих, хм, жертв, СТРАХ! – шлюшка вскрикнула, широко открыв глаза, потом на лицо внезапно напала серьезность, и черты ее лица стали злее, - Изменился ли он? Нет, - замотала головой, - он продвинулся дальше. Так далеко, что мне нужно было бы подойти к нему раз триста и без передника! А все потому, что многие уроды его типа считают, что если ты выбросил использованный презерватив, то уж точно никогда не натянешь его снова. Они не знают, что многие вещи возвращаются. Они этого не-по-ни-ма-ют, - в зале появилась новая фигура. Девушка. Она тихонько прошла к креслам у стены, села на крайнее слева и закрыла лицо руками, - Я хочу, чтобы ты убил его.
Слова повисли в воздухе плотным табачным дымом, сквозь который лучами расходился свет засаленных прожекторов. Она, наверное, или с кем-то спутала его или просто свихнулась своими никчемными девичьими мозгами.
- Тебе было бы проще заплатить за такие сказки себе самой, - шлюшка неистово рассмеялась и, давясь от смеха, указала рукой в зал.
- Ты правда так считаешь?! А я-то думала, что та сучка у стены достойна куда большего уважения!
Не переставая хохотать, она снова впилась в него взглядом. Она ненормальная. Как и тот животный смрад на танцполе. Какая сучка? Та, которая недавно вошла? Кого она под ней подразумевает? Она хочет втянуть его в какое-то красивое дело? Нашла скисающего идиота и вздумала этим воспользоваться?
М посмотрел на сидевшую у стены одиночку. Та по-прежнему закрывала лицо руками, но уже дрожала всем телом и пыталась свернуться в кресле калачиком. М почувствовал, как все выпитое им спиртное покидает его клетки, возвращая место вселенной страха. Дикий смех психопатки официантки заглушала чудовищная какофония электронного искусства, танцпол превратился в бликующую в свете прожекторов адскую композицию из наркотиков, крови, секса и боли. Меркнущими остатками сознания М зацепил лицо дрожащей и скорченной в кресле молодой особи. Та, опустив руки на колени, подняла на него глаза.
Он думал, что капилляры его глаз взорвутся. Закричав от боли, он сбросил с себя ржущую без устали шлюху, вскочил с кресла и бросился к выходу, которого он не знал. Сделав шаг куда-то, ноги подкосились, глаза взорвались, но крика не было. Слайд вспыхнувших кровяных телец заменили ее глаза, и он понял, что узнал ее.

Потом его куда-то волокли. Долго. Он знал, что не мог бы сопротивляться даже мухе, он не мог открыть глаза и думать. Он и не хотел этого делать. Он с удовольствием пялился в черное полотно с золотыми вспышками и не представлял для себя большего удовольствия. Но он прекрасно чувствовал, как чьи-то руки аккуратно раздевают его. А потом, стянув с него последнюю частицу эпидермиса, прожгли все его тело потоком настолько плотного огня, зажарившего все до последнего эритроциты и заставившего вскрикнуть от удовольствия. Крик освежил чувства и заострил сознание. Теперь он мог чувствовать, как проникает в кого-то. Глаза все еще сопротивлялись его желанию открыться и узнать, огонь вливался в него из кого-то бешеной рекой и он не мог просто взять и остановить все. Тело двигалось согласно чьей-то воле взад-вперед по влажной и шершавой плите, и сквозь невероятно тяжелые веки чувствовался свет. Где-то прямо над ним.
Сидевший на нем увеличил темп, причиняя этим все нараставшую боль. Резкие уколы сжигающих нервы импульсов пронзали мозг и вскоре они превратились в ровную и туго натянутую нить из убитых клеток. Питаемые желанием и болью глаза не выдержали и открылись.
- Ты продался!!! – чудовищный вопль ее, конченой официантки, разорвал воздух, сбросил на лишенной всяких сил тело тонны льда и заморозил его. Вот сука! Она все-таки сделала это!


Подняв обессиленную и дрожащую от страха супругу на руки, Ф отнес ее в комнату и аккуратно уложил на огромную мягкую постель.
- Подожди секунду, дорогая, я принесу холодный компресс.
Выйдя в коридор, он направился к ванной и тут же остановился. На полу всюду следы, прозрачные и желеобразные. Они заводят в туалет, оттуда в ванную, затем на кухню и скрываются за окном. Так вот просто кто-то выпрыгнул с шестого этажа? За окнами нет пожарной лестницы или чего-то, зацепившись за которое, можно было спуститься до крыши магазина на первом этаже. Ф обернулся и посмотрел на пол у двери. Чисто, никаких следов. Чертовы грабители! Для них уже не достаточно обычной конспирации. В моду вошла максимальная мистификация и игра в привидений. И это-то сейчас, когда его дорогая супруга беременна и находится на четвертом месяце!
Ф наклонился и дотронулся пальцем до следа. Тягучая жидкость потянулась следом и лопнула от натяжения тихим шлепком. «Они носят с собой тазы с желатином? Суют туда ноги и думают, что так они создадут впечатление ужасно таинственных ребят, способных замести следы и запутать следствие до головной боли?»
Из комнаты послышался тихий стон женщины и Ф, сбросив с сознания ненужные мысли, рванулся в ванную. Все перепачкано той же сволочной жидкостью вперемешку с запахом медикаментов. «Твою мать! Что за…» Схватив розовое полотенце, Ф подставил его под струю холодной воды, намочил и бросился обратно. Женщина лежала неподвижно, свернувшись от холода, и часто дышала. Он подбежал к постели, повернул ее лицом к себе и принялся аккуратно стирать запекшуюся кровь со щек и губ. Те лишь приоткрылись и выдохнули из легких порцию тяжелого и сдавленного воздуха. Ей становилось легче.
- Дорогая, я немедленно вызову медиков! Я думаю, тебе стоит срочно пройти обследование. Вдруг нашему мальчику нанесен…
- Мне лучше, - она открыла глаза, посмотрела на него и улыбнулась, - К тому же, я не думаю, что врачи или полиция помогут.
- Но почему? Что? Что-то не так? – Ф опустил руку с тряпкой и с нарастающим волнением посмотрел ей в глаза, - Я прошу тебя, расскажи, что здесь произошло! Они ведь сильно избили… и ребенок… Ведь ничего страшного…
- Не в том дело, - женщина посмотрела на него испуганным взглядом, - не в том дело. Она вовсе не била меня, - «Она?» - Она даже не дотронулась до меня. Она просто посмотрела на меня… Глаза… - женщина закрыла глаза от давящей внутри боли, - такие страшные… Я думала, что моя голова взорвется. Я даже не уверена, что произошло раньше: ее взгляд или мое умопомрачение. Чудовище… Нежное, сильное и красивое. Вот так.
Ф как мог старался представить себе все то, о чем говорила сейчас его жена. Это должно было быть нечто абсолютно нетипичное и с трудом поддающееся пониманию с хода. Очень хотелось думать, что его дорогая супруга вовсю применяет жесткую аллегорию, но это никак не совпадало с ее теперешним состоянием, совместившим в себе разом панику, боль и недоумение. Она говорит правду? К тому же очень хотелось рассказать ей о всем, что заполнило его нервы жидким азотом сегодня, о том, что «задержало» его сегодня на работе. «Ну давай, добей ее, расскажи ей о М, о сучке-сестричке, о значках на мониторе! Давай, и посмотрим потом, как ты сумеешь убрать после себя все это дерьмо, сваленное на ее голову! Психиатр!» Ф невольно сжал в своих руках ее левую руку, закрыл глаза и попытался собраться с мыслями.
- Дорогая, ответь мне, только предельно откровенно, пожалуйста. С тобой действительно все в порядке? Ты абсолютно уверена в том, что тебе не нужна никакая помощь? По-моему, стоит провести хотя бы общее обследование. Ведь нет никакой гарантии в том, что ты в полном порядке, если принять во внимание то, КАК она… «ну, ЧТО она?» лишила тебя чувств..?
Женщина, повернув голову, посмотрела на него взглядом человека, которому уже до смерти надоело рассказывать младенцу одни и те же сказки.
- Милый, со мной все хорошо. Все хо-ро-шо, договорились?
По коже пробежала мелкая, едва различимая дрожь.
Что-то заставило его опустить ее на постель и вынуть из-под нее руки. По ним тут же прошелся леденящий сквозняк, испаривший образовавшуюся в линиях влагу. Стало холодно, и стены начали сдвигаться. Куда теперь? Что теперь? И почему там, дальше по коридору, так подозрительно мерцает свет? Там что, тоже кто-то есть?
Ф поднялся с постели и тут же зубы сами по себе сжались от боли. Виски сдавило чем-то раскаленным и очень твердым. В глазах потемнело, и рот выдал слабый приглушенный стон. Здорово, а это что? Наверное, вступил в свои права какой-то странный и болезненный процесс, от которого…
- Что случилось? Тебе плохо, милый? – где-то сзади, абсолютно чистый и здоровый голос.
Ф повернул голову, взглянул ей в глаза и онемел. «Что за… Она не…»
Да, на него смотрели светлые, полные жизни глаза его дорогой супруги, с задумчивым интересом разглядывающие страдающего от мгновенной боли мужа. Ее шикарные светлые локоны искрились, но не кровью, которая ДОЛЖНА была там быть, а своим самым естественным блеском. Чистое, розовое лицо и полотенце, смоченное ВОДОЙ, но не кровью! Так-так… Ровно три минуты недоуменного молчания…
- Что это значит? – два шага прочь от постели, - Это что за игры такие?
- Какие игры? Что такого игривого в вопросе «Что случилось?» Тебе не по себе?
- Где кровь? И что здесь вообще происходит?
Женщина привстала с постели и села на край. Что она хочет сказать ТАКИМ взглядом?
- А как же полотенце? – достав из-за спины… окровавленную тряпку, она бросила ее на пол и вытерла руку о пододеяльник, - В нем больше крови, чем на скотобойне. По-моему – это мне нужно было бы узнать, что происходит. Ты все еще веришь в свою профессиональную состоятельность, или, может быть, собираешься пойти вслед за своими коллегами?
Ф не мог не поверить в правдивость ее слов. Вернее, он был твердо уверен, что спор проигран им начисто. Что-то действительно происходит, только не здесь, не в комнате и даже не в этом чудовищном розовом полотенце. В его маленькой и тупой голове установились новые порядки?
Женщина поднялась с постели, подошла к нему и обняла. Ф показалось вдруг, что его засунули в криогенную камеру, нацепили на двери замок и ушли, оставив его до лучших времен. Ее ледяное дыхание проникало под кожу и замораживало сосуды. И он, почему-то, боялся шевельнуться.
- Знаешь что? Мы сейчас пойдем и просто уснем. А завтра с утра ты расскажешь мне о своих проблемах, и мы вместе их преодолеем, хорошо? Сейчас тебе нужно умыться и… для хорошего сна, чтобы убить все твои страхи, я приготовлю тебе порцию, - голова на грудь и глубокий вздох, - Я ведь всегда говорила, что общение с психами из тебя самого сделает психа. Поэтому, пока еще не совсем поздно, тебе следовало бы сменить… окружение, а? Сам подумай, зачем мне нужен муж, единственное, чем можно было бы заниматься с которым – плясать твист на постели. Я просто переживаю за тебя, - такой же холодный и безэмоциональный поцелуй в щеку, - давай, умойся, выпей и усни крепким и здоровым сном.
Она вышла. А Ф остался стоять, изо всех сил стараясь собрать все свои разорванные в клочья мысли в один большой ком. Зачем он нужен? Наверное, он просто внушает гораздо больше доверия, чем эти обрывки дешевой интеллектуальной деятельности, абсолютно никуда не годящиеся. А из кома можно вытягивать по ниточке все недоразумения и старательно их исследовать. Хм, как смешно, когда так вот, из ниоткуда, появляются какие-то новые и до ужаса идиотские методы сугубо «профессионального» анализа. Даже сейчас, даже в этом зарождающемся сюрреализме. То есть там, где все это не применимо по определению. Идиот!
- Я жду тебя! – где-то из глубины комнаты их откровенных разговоров и сексуальной жизни.
Подставив руки под кран, Ф вскрикнул, отскочил и тихо выругался. Кипяток. Какого черта он течет из крана с синей меткой?
Завинтив обратно вентиль, он отвернул другой, с красной меткой и принялся ждать. Из крана упорно лилась горячая, как лава, вода, и, видимо, совсем не собиралась переходить в холодную. Ф еще раз посмотрел на вентили в надежде обнаружить некую нелепую ошибку в выборе воды. Красная? Верно – горячая. Синяя (еще раз синяя) – снова горячая. Оперившись на раковину руками Ф опустил голову и уставился на струю кипятка. Нет, все нормально. Что здесь такого? Коммунальные службы проводят ремонт теплосетей, поэтому на время отключили снабжение холодной водой. Все до примитивизма просто и не надо наливать извилины тоннами крови, чтобы найти для этого какое-то метафизическое объяснение. Все просто.
Перекрыв воду, Ф вышел из ванной и вошел в кухню. И все-таки, кто она? Плод ее или его воображения? Реальное или выдаваемое за действительное? Была ли она вообще? Или просто желание проявить все свои актерские способности таким вот способом? И… какого черта она не следит за своим кофе?!
Из стоявшей на плите турки валила бурая пена, образовав в центре озеро из остывающего кофе. И что самое интересное – она ведь не пьет кофе? Она не притрагивается к нему с тех пор, как стала свидетельницей жестокого убийства в ее клубе. Три года назад. Один ненормальный иностранец распорол горло одной богатой леди, опрокинул на нее стол и залил порез горячим кофе. Кровь была такая темная, что никто не мог отличить ее от лучшего латинского кофе, самого дорогого в этом клубе, кофе. С тех пор она боится сделать хотя бы глоток, потому что боится, что этот чертов напиток окажется кровью.
Для кого же тогда? С чего она взяла, что он хочет кофе?
- Она готовила себе кофе! Сними его, пожалуйста! – Ф вздрогнул. Что, черт возьми, она такое говорит?!
Резко повернув ручку до предела, он схватил стоящий на столе стакан коньяка со льдом, щелкнул выключателем света и зашагал в комнату. Ему хотелось только одного сейчас: разучить эту возомнившую себе черт знает что арт-модельершу говорить всякую ерунду в надежде, видимо, довести его до состояния, близкого к безумию. И, ворвавшись в комнату, он встал, как вкопанный и понял, что ничего у него не получится. Его дорогая супруга мирно спала и тихонько сопела, просматривая сейчас какие-то очень интересные картинки из жизни ее любимого клуба. Наверное.
Ф оперся на косяк, сделал глоток обжигающего внутренности напитка и еще раз посмотрел на нее. Странно. Очень странно ложиться спать в такое время. Хотя, если принять во внимание то, КАК они оба провели этот день, то все встанет на свои места. Ф поднес к губам стакан, и все вдруг куда-то провалилось. Стало темно, и по лицу пошел сквозняк.

- Почему мы всегда встречаемся только в кафе? – в тоне молодой модельерши чувствовалось желание изменить, наконец, надоевшие сюжеты и пойти немного дальше, чем простой интерес к повседневным моментам их жизни. Она смотрела на него игривым взглядом, покусывая губы в волнении.
- Во-первых, потому, что здесь хорошо кормят. Во-вторых, потому, что мне нравится видеть, как развеваются твои волосы, это придает тебе почти живописную романтичность, хоть и немного заезженную. И в третьих – мы знакомы так мало, что еще не успели вытянуть друг из друга всех сил, терпения и… чего-то большего, - «Вот они все, именно в этом. Сначала ей нужны были обычные ответы на, до идиотизма, обычные вопросы. Затем ей захотелось взять в руки лопату и копать его мозг до тех пор, пока она не получит новую идею для своей тематической коллекции. И в итоге – «Почему мы встречаемся только в кафе?»
- Не знаю, что ты хочешь этим сказать, - ее взгляд переменился. Разочарованность, - я не имела в виду постель у кого-то из нас. Не стоит мыслить так шаблонно.
- Да, но и не стоит строить из себя школьницу-девственницу, готовую броситься на первого встречного, но по привычке отказывающую ему в этом, потому что «так не принято». Ты ведь модельер, дорогая, и я могу только представить, какие соблазны тебе приходится преодолевать каждый день, который ты проводишь в кругу своих моделей. Нервное перенапряжение, стресс, алкоголь, наркотики, привычные дела, не так ли? Вспомни, когда ты последний раз НОРМАЛЬНО смотрела на голого мужика?
Ее глаза хотели бы сейчас сказать многое. Но они смотрели на него взглядом человека, который узнал вдруг, что за его личной жизнью уже много лет следят через замочную скважину. Несколько минут гневного молчания…
- Я не могу понять вот что: ты хочешь меня немедленно трахнуть, но постоянно скрываешь это, ты хочешь выставить меня за конченную богемную психопатку, озабоченную на сексе, ты хочешь заставить меня думать, что я не в состоянии обеспечить себе мужское общество или ты просто ненавидишь и меня и мое окружение? Ты завидуешь мне, признайся. Ты завидуешь, потому что в тех четырех бетонных стенах, что тебя окружают, растворились все оставшиеся задатки для того, чтобы вести диалоги так, как это делают нормальные люди. Не имея вокруг себя общества, в которое ты мог бы себя окунуть, ты начинаешь презирать общество как таковое, будешь отрицать? Ты гордишься своей стеной и думаешь, что она спасает тебя?
- Эта стена стремительно сгнивает от моих плевков в ее стороны. Она прозрачна и совсем не мешает мне изучать твой мир.
- Это тебе так кажется. Она замуровала твой разум, дорогой мой. Тебе однажды докажет это какая-нибудь грязная шлюшка, которой будет наплевать на то, что ты из себя представляешь, ей польстит твоя с ней манера общения. Ты составишь ей отличную компанию. А еще тебе стоило бы подыскать себе хорошего сексопатолога. Дебри, конечно, страшные, но разобраться можно.
Правая рука вынула из чашки с кофе чайную ложечку и положила на скатерть, оставив коричневое пятно. «Нечего добавить. Как по бумаге, черт возьми».

Больничные коридоры, нет больше никакого мира, есть только эти чертовы безразличные лица медиков, едкий запах современной алхимии и кто-то за этой дверью. Два дня ожидания чего-то, пожилой доктор с хромированным ведром, плотно закрытым крышкой в руках. Глядя на него сквозь свои огромные линзы, ехидно посмеивается и утирает нос.
- Хм, думаю, за такие дела там, - палец кверху, - дают большие бонусы. Но ты, главное, не суетись особо, качество плохое, - тычет пальцем в ведро, - а за это можно и вылететь.
И скрывается за дверью, за которой его глаза смогли уловить лишь лианы капельниц и знакомое, но безжизненное лицо.
- Просыпаемся! Свеженькое принес! – послышалось за дверью.

Следующий месяц вместил в себя гораздо больше времени, чем был на это рассчитан и покрыл их маленькие деревянные стульчики желто-красной листвой и новыми трещинками.
- Думаю, дело в другом, - она сломала его волю, как тростинку.
- Уж не давнишних ли переживаниях? Ты мне ничего не рассказывал. Неужели ты тысячу раз становился на одни и те же грабли? О тебе ходят совсем другие легенды.
- Характер легенды определяется количеством тех, кто в нее верит. Да и незачем попусту тратить общее время, если нас в итоге объединяют лишь легенды. У тебя сегодня очень важный день, как вы там говорите, целого года стоит? Разве тебе не нужно красить ногти, подводить глаза и подбирать наряд под финальный выход?
- Это тоже легенда, в которую я не верю, и я очень рада, что она меня ни с кем не объединяет. Заходи, если в памяти всплывет что-то, что захочется убить еще раз.
- Ты хочешь меня в чем-то переубедить таким образом?
- Нет, просто хочу, чтобы ты немного развеялся. Пока.


Кто-то, кого он не мог видеть, потому что было темно, натянул ему на глаза повязку (зачем, он ведь и так ничего не видит!), сложил его руки на коленях, и отошел на три шага назад. Потом мягкий женский голос произнес:
- Тебе не нужно ничего видеть. Твое воображение должно сейчас работать больше, чем память, потому что она давно состарилась. Ты хорошо слышишь меня?
- Да, я хорошо слышу вас, кто вы? – он чувствует, как начинает бояться.
- Случай номер один. Внимание!
Не кино и совсем не воображение. Просто перед глазами появилась картинка, что-то вроде слайдов, он не знал, чем это могло быть.
Толстый и седой учитель захлопнул огромную книгу по социологии прямо перед его носом и уставился на него бешеными глазами.
- Ты только что обозвал свою одноклассницу жирной свиньей, верно?
Одноклассницу? Какую, к черту, одноклассницу?
- Чего молчишь?! Или ты будешь отнекиваться?! Бедная девочка засмеяна всей школой! Разве она виновата в том, что у нее плохая генетика, маленький антихрист?! – он сейчас взорвется от гнева, - Говори!!!
- Я никого не обзывал, господин учит…
- Хватит! Хватит! Я наслышан о твоей репутации портить людям кровь. Уж не знаю, замешаны ли в этом твои родители, но уверен - они уделяют твоему воспитанию столько же времени, сколько они ежедневно тратят на прослушивание классической музыки. То есть – нисколько. В итоге из тебя получится жестокий и аморальный тип, верящий в свою безграничную свободу и безнаказанность. Скажи честно, признайся, ты ЭТОГО хочешь? Говори!
- Нет.
- Отлично. А теперь ответь, хочешь посмотреть в глаза этой несчастной девочке, которую запинали ногами на заднем дворе, благодаря твоему длинному и очень художественному языку? А?!
- Нет.
- А придется! Думаю, на тебя это должно подействовать, если в тебе еще осталась хоть капля человечности, маленький дьявол! Анна, пригласите, пожалуйста, девочку!
«Что он делает? Боже мой, не надо!»
- Не надо! Не надо, прошу вас!
- Закрой рот! Просить будешь прощения! Вот у нее!
В кабинет вошла девочка. Светловолосая, похожая на пончик, сплошь в синяках и ссадинах, с разбитым носом, запачканной одеждой, тихонько рыдающая и теребящая в своих маленьких ручках полы платьица. Следом вошла молодая женщина, мама, как оказалось секундами позже.
Девочка подняла глаза и посмотрела на него глазами, какими смотрят на чудовищных лжецов и предателей. Утирая слезы и всхлипывая, она пыталась прочесть в его глазах хоть букву сожаления.
- Мама Алисы говорит, что она неоднократно давала тебе свой велосипед и постоянно угощала мороженым. Это правда?
«Велосипед и мороженое? Ржавая рама на бабушкиных обручах и замороженные сливки без сахара?»
- Это правда, я спрашиваю?!
- Ну правда, - «я тоже много чего кому давал».
- И как же ты отвечаешь на ее доброту, маленькое чудовище? – в разговор вступила мама. «Антихрист, дьявол, чудовище, и все маленькие. Кто еще кем меня видит?» - Немедленно проси прощения! Но не наедине, а при всех тех малолетних гангстерах, которые очень впечатлительны к твоим словам!
- Надеюсь, у тебя не возникнет вопросов по поводу справедливости приговора? – «Им вместе на одной сцене высту…» - Не слышу!!!
- Нет, у меня нет вопросов.
- Отлично! Идемте, будем надеяться – ему будет стыдно, - «Да, точно».
Те, кто тренировал свои бойцовские качества с помощью маленькой девочки на заднем дворе, ехидно посмеивались, глядя, как главный автор точных и самых метких определений для окружающих, публично извинялся перед рыдающей жертвой его деструктивно-творческого гения. Сухо, вяло и безэмоционально, как и полагает авторитетному головорезу-интеллектуалу.
Потом досталось и исполнителям. Пять часов безостановочных лекций на повышенных децибелах и жесткая зубрешка основных законов гуманизма.

- Ты, конечно же, ничего не знаешь из того, что произошло с маленькой Алисой двенадцатью годами позже. Послушай, это очень интересно. Как потом утверждали психологи, это была так и не зарубцевавшаяся душевная травма, пережитая в детстве. В двадцать Алиса угодила в психушку, внезапно, словно с неба на не свалились воспоминания. Слабая психика не выдержала. Ее преследовали жесточайшие кошмары, от которых ее не могли избавить даже кандидаты в доктора. Ей постоянно снились зверски избивающие ее подонки, без устали хихикающие и потешающиеся над ней. И твоя предательская физиономия, на ее велосипеде. Ее начали качать крутыми составами, от которых ее кровь за пол года превратилась в бардовый творог. И она умерла, тихо и без кошмаров. Ровно месяц она пожила спокойно.
Твоя память совсем выбилась из сил за последнее десятилетие, - картинка свернулась, и по лицу прошелся сквозняк, - сказывается отсутствие профилактики, твердая уверенность в нерушимости свои органических электроцепей и простое нежелание проводить в своих мозгах капитальные уборки. От этого страдает именно память, в первую очередь. И ты, как специалист, должен знать об этом лучше меня, - ему, наверное, ОЧЕНЬ ХОРОШО знаком этот голос, - Но, отсутствие профилактики компенсируется существованием таких паршивцев, как… я, скажем. Не то, чтобы мне это нужно было, просто временами все должно расставляться по полкам, мир должен быть упорядочен, как снаружи, так и изнутри.
Случай второй! Смотри внимательно и ничего не прозевай!

Молодой и очень приветливый продавец в мебельном магазине. С его лица не сходит дружелюбная улыбка, он всегда опрятно, хоть и дешево одет, огромные диоптрии на его лице выглядят несколько нелепо, но без них его трудно представить.
- Вы наши первые посетители сегодня, очень приятно вас видеть.
- Нам тоже, - они вздумали поехать за новой мебелью сразу после того, как чуть не распилили пополам старую. И все из-за слишком громких будильников и сумасшедшей разницы во времени их утреннего подъема, - Мы хотим новую мебель.
«Ага, очередные недовыспавшиеся супруги. Готовимся к худшему. Сегодня не мой день».
- Замечательно, в какую комнату вы планируете выбрать…
- В деревянный туалет на заднем дворе! В гостиную, идиот! – его жена всегда любит срываться на живых «предметах». Паренек помрачнел, убрал с лица улыбку и выложил на стол каталоги.
- Будете выбирать из имеющегося ассортимента или обратитесь к каталогам?
Супруги устало переглянулись, вздохнули и отвернулись друг от друга.
- Пошли посмотрим, что здесь вообще есть, - мужская половина пары, больше похожий на доктора, деловито зашагал вглубь зала, его жена, нехотя и с выражением глубокого недовольства на лице, двинулась следом.
«Почему они постоянно едут делать покупки именно в ТАКОМ расположении духа? Неужели нельзя потерпеть, пока уляжется пыл? – парень достал из под стола кроссворды, - Наверное, они так стресс снимают. Так, один из спутников Юпитера, шесть букв».

- Нам ничего не нравится, дайте нам… А спать на рабочем месте ты не пробовал?! – свирепая парочка словно вынырнула из-за стойки и бешеными глазами уставилась на разложенный перед продавцом журнал кроссвордов, - У меня порно журналы в машине, хочешь дам полистать?!
- Простите. Вот, пожалуйста, каталоги, выбирайте. «Откуда же вы свалились, с самого утра-то!»
Мужчина вырвал из рук толстый справочник и оба принялись изучать его не сходя с места, прямо под носом у молодого продавца. Спустя двадцать пять минут яростных и богатых на жесты споров, голуби нагло обвели черным маркером понравившийся им через силу вариант набора для гостиной и уставились на паренька.
- Как вы желаете оплатить заказ?
- Наличными. Кому нужна эта волокита?
- Может быть, карточкой?
- НАЛИЧНЫМИ!!! Ты глухой?! Если бы я хотел расплатиться с тобой карточкой, то я расплатился бы с тобой карточкой!
- Понятно, наличными.

- Немного истории. Это было первое официальное место работы для скромного и тихого паренька из провинции. Двадцать один год он терпел общество своих, больше похожих на подвяленные ягоды «Изабеллы», родителей. Один его близкий друг, переехавший сюда тремя месяцами ранее, нашел ему место и поселил в своей комнате. Парень был счастлив. Он успел поработать в мебельном магазине полтора месяца, пока туда не заглянули вы. На его беду администратор приехала на работу раньше, чем обычно, застала в зале шумных посетителей и решила вмешаться. От волнения, по поводу выговора за эти чертовы кроссворды, парень так растерялся, что указал в бланке заказа цену более дорогого комплекта, чем тот, который выбрали вы. Помнишь свою реакцию? «Ах ты выродок! У себя на ферме будешь из людей идиотов делать! Вы кого на работу берете?!» Вы добились того, чтобы несчастного парня с треском выгнали из магазина. А он действительно просто ошибся. Разволновался и наделал ошибок.
Дальше было вот что: так как запись в трудовой не позволяла ему рассчитывать на получение нормальной работы, молодой человек принялся искать хоть какую-то занятость, но двери перед ним закрывались с таким завидным постоянством, что парень впал в депрессию. Такую, что немедленно истратил весь свой оставшийся аванс на выпивку. Дома его ничего не ждало, друг отвернулся от него окончательно, и ему ничего не оставалось, как, осушив последнюю бутылку, утопиться в ближайшем водоеме поздней ночью, чтобы его тело унесло до утра как можно дальше.
«Кто-то» выдержал продолжительную паузу. Слышались лишь еле различимые звуки ее дыхания, нити слабого ветра и стоны взбудораженного сознания.
- Видишь, как хорошо жить и не знать, что ты оставляешь позади себя трупы. Под термином «убийство» обычно подразумевается схема довольно шаблонных действий, ты не замечал? Ведь обычно убивают ДЕЙСТВИЯМИ, прямыми действиями, целым рядом действий, руками и ногами, с использованием мозга или без него, если хочешь, но не словами. Ими можно убить морально, но это уже не есть убийство само по себе, в общепринятом понимании, верно? – Ф почувствовал, как она подошла сзади и вплотную приблизилась к нему, - Ну, чего молчишь, мистер совершенный убийца?! – и внезапно сорвала с его глаз повязку, пустив в глаза столпы тусклого, но жгучего света.
- Болезнь можно терпеть, глушить ее таблетками, забыть о ней и подумать, что все обошлось, так ведь часто случается в среде твоих пациентов? – теперь Ф смог внимательно рассмотреть. Комната, окруженная стеной из тонированного стекла, за которым он видел унылый и безжизненный пейзаж серой и безграничной степи. Над горизонтом сгущались плотные грозовые тучи, через распахнутую секцию огромных окон ворвался первый сильный порыв ветра и подбросил прозрачные занавески к потолку.
Посреди комнаты стоял огромный черный рояль, за которым сидел молодой человек. Тот самый, простой, милый и обаятельный, с огромными очками на носу, в потертой старой жилетке и студенческих брюках. Он смотрел на Ф тем же взглядом, каким смотрел на него тогда, когда они пересекли порог того чертового магазина. Он видел его насквозь, точно. С легкой, сочувствующей и холодной улыбкой, читал его все нарастающий страх, следил за мелкой дрожью его зрачков и капельками пота на его руках.
- Давай, Кухня, сыграй нам что-нибудь невероятно печальное, - из-за спины вышла она. Одетая в шелковое бардовое вечернее платье с шикарным декольте, со сверкающей миллионами блесток, прической, на манер старинных богемных балов, с восхитительно аккуратным макияжем и безупречными движениями.
Парень Кухня коротко кивнул, и по комнате понеслась удивительно нежная, хрупкая и болезненно трогательная мелодия. Представляя себе что-то, он закрыл глаза, утопая с головой в собственной музыке.
- Он никогда раньше не умел этого делать. Но он очень мечтал об этом, - ее голос лился ровными бархатными потоками. Они сливались со звуками фортепиано, и в итоге получалась самая совершенная музыка в этом мире, - Это приз. Здесь такие персонажи, как Кухня, получают то, чего они никогда бы не получили там, отчасти из-за того, что им этого не дали сделать те, кто решает чужие дела некорректным образом. Алиса!
Словно появившись из стены справа от Ф, появилась девушка, в которой он сразу же смог отыскать огромное количество фрагментов ее внешности, которые каким-то образом не умерли в его памяти, даже спустя три десятка лет. Эти глаза остались такими же, если не замечать океана лишенной воздуха и света скорби, скрытого в этих глазницах, испорченной тоннами медикаментов кожи и волос, давным-давно потерявшими блеск.
- Привет, - хриплый, дрожащий голос. Подойдя ближе, она оперлась на стену и засунула руки в карманы, - Никогда бы не подумала, что моя мама окажется права. Хм, надо же! Она как-то всегда ошибалась в своих прогнозах, но на этот раз… Ну мама! – Алиса присела на корточки и уставилась на него, - Учеба – не-а, пацаны – к черту, мама, не дури, драматический театр – только если в заднице у продавца пончиков, кредитные карты, пробы на «Дискавери», мама, все не то! Все не то! Вот, вот что надо было говорить с самого начала, ты не угадала мама, он не гангстер! Он доктор! «С ним еще будет разговор! Он, сука, пятки ей лизать будет, своим фиолетовым от дури языком! Увидишь, дочка!» В цель, мама. В цель.
А вообще, знаешь, я была законченной депрессантом-фаталистом. Все это не задело МЕНЯ, от этого пострадала она, приторная дура, которой были нужны бесконечные абзацы по социологии. ОНА этого боялась, а Я – ждала этого, потому что не любила, когда мне подтирают задницу, когда я сама могу КУПИТЬ себе туалетную бумагу. Вот мы и поругались. И разделились, а такие, как ты, признали это обычным энциклопедическим случаем, за которые стоит наблюдать за стрелками сидя на накрахмаленной простыне. Я бы сказала тебе «спасибо», если бы не жгучий интерес к оборванному будущему и целое состояние на успокоительное для моей дорогой мамочки. Поэтому – горы чипсов и пива перед упоительным шоу – я готова!
- Однажды твоя дорогая мамочка получит по почте удивительное видео, - леди-медсестра прикурила себе тонкую сигариллу и медленно закружилась в ритм музыке, - никаких прокатов, только аккуратно упакованный в розовую обложку подарок с воздушными поцелуями от любящей дочери. Она сгрызет себе все ногти от волнения, обещаю!
Ф перестал чувствовать себя кем-то здесь. Он был атрибутом, предметом, ничем не геометричнее аквариума за его спиной. Его купили в магазине стильных подарков и теперь жалеют о том, что заплатили за такое дерьмо слишком большие деньги. Оно могло стоить дешевле!
- Кухня, не время для скромности, ты снова позволяешь этому навозу убить тебя! – Ее голос снова наполнился огромными и страстными нотами давно ожидаемого возмездия. Она подошла к нему сзади и нежно обняла за шею, - Ты ведь не забыл про то, что находится у тебя в нагрудном кармашке, м-м?
Парень широко улыбнулся и засмущался ее прикосновений.
- Помню, там еще одно мое самое заветное желание.
- Точно! Давай-ка прочтем его милый! – она сунула руку в его карман и достала оттуда игральную карту, трефовый валет, - Алиса, круг уже, кусаем губы и вдыхаем… Дорогой, ты должен сам это прочесть. Это ведь твое желание!
Кухня взял в руку карту, перевернул ее рубашкой к себе, взглянул туда и громко…
- Хочу иметь его всю ночь напролет на самом скрипучем диване, пока его задница не обвиснет! – троица взорвалась одобрительным смехом, Алиса присвистнула от восторга.
- Девочка, твоя очередь! Только прошу тебя не повторяться! Мы на шоу ломанных граней!
- Никогда, - Алиса сунула руку задний карман и достала оттуда еще одного трефового вальта, - Хочу, мгм, хочу, чтобы в это он время безостановочно жрал соленые замороженные сливки и крутил педали ржавого велосипеда! Моего велосипеда! – и зашлась истерическим смехом, - Мама, ты все это увидишь!
Ф только сейчас обнаружил, что его руки и ноги связаны. Тело инстинктивно пыталось выбраться, но от этого лишь дергался стул и скрипели ножки.
- Еще один момент, полудевочка! Эти молодые люди слишком устали, чтобы дергать мышь перед твоим носом. Мы посовещались и решили, что я вполне достойна того, чтобы мотать твои жалкие нервы на СВОИ пальцы. Ну, доставь им удовольствие, заплати им самой стабильной в мире валютой – твоей задницей!
Ф видел, как в комнату въехал велосипед, старый, ржавый и ужасно скрипучий. Он промчался вокруг рояля и прислонил себя к стене. Кухня встал со стула, но музыка продолжала играть. Она становилась громче, агрессивнее и тяжелее. Двое невесть откуда взявшихся рабочих заволокли в комнату старый, потрепанный и вонючий диван. Поставив его у рояля, они одобрительно похлопали Кухню по плечу и испарились. Выйдя к центру комнаты, он начал медленно расстегивать брюки, закрыв глаза и неуклюже двигая задом. Потом снова появилась она, с огромным медным тазом, наполненным замороженными сливками. Поставив его на пол, в метре от Кухни, она облокотилась на рояль и окинула взглядом комнату.
- Алиса, мотор!
Все, что Ф смог запомнить после ее слов – появившаяся посреди комнаты с огромной камерой скорбная леди, вожделенные глаза приближающегося продавца кухонь без штанов и ее довольная улыбка. Потом все куда-то провалилось и он вместе с ним.


САРГАЛИС



Нежно прогуливаясь по коже, ветер доносил издалека тысячи звуков. Шум, шелест, голоса, еще что-то не понятное. Закрадываясь под веки, требовал открыть, наконец, глаза и взглянуть на мир по-новому. Они, как могли, сопротивлялись. Но, не выдержав упорного натиска, открылись. Зрачки мгновенно сузились от внезапно навалившегося света и по щекам покатили слезы. М стряхнул их ладонью и всмотрелся в окружающее. Он лежал на улице, на голом асфальте, в каком-то заброшенном и смрадящем районе мегаполиса. Он никогда здесь не был и уж точно не захотел бы быть здесь. Как он здесь оказался? Плевать! Его худая дохлятина-память окрепла за последнее время и научилась внушать чувство уважения по отношению к себе. Он все прекрасно помнит!
Левое ухо уловило какой-то странный шелест где-то рядом. М повернул голову и увидел рядом с головой огромную крысу. Та сидела на коробке от какой-то элитной обуви и с интересом наблюдала за каждым движением распластанного рядом с ее домом тела.
«Ты меня сейчас съешь, да?» Крыса смотрела ему прямо в глаза и судорожно ловила носом воздух. В ее глазах М смог рассмотреть свое отражение. Свое лицо, обезображенное огромным шрамом на правой щеке. Ну вот и откуда…
Где-то сверху что-то очень громко лязгнуло, и крыса, испугавшись, скрылась в канализации. М посмотрел вверх, но ничего, кроме уходящей вверх стены дома, не увидев, провел рукой по щеке и почувствовал резкую боль. На ладонь налипли маленькие кусочки высохшей крови и еще какая-то странная желеобразная муть. «Этой стерве показалось мало просто удовлетвориться? Она очень любит шрамы и кровь? Вот бестия!»
М поднялся и огляделся. Одет? Он одет? Да она принципиальна! Ну надо же! Она сочла своим долгом одеть его, хоть и выбросила невесть куда! Нет, это не благодарность, это просто умеренная тактичность, как бы не по-идиотски это звучало в отношении ее. И, не смотря на всю ее душевную неполноценность, знает свое дело, как таблицу умножения! Голова раскалывается. Самое время напрячь мозги и немного задуматься. Она ведь хотела от него чего-то вполне определенного, не так ли? Все эти заявки в духе «вип-персона», «оправданная трата клиентской наличности», или «вам у нас хорошо или как?» - всего лишь дешевый брезент, под которым скрывается нормальная суть дела, которое нужно легко начать и безболезненно закончить. Сама ли? Или же по чьей-то «просьбе»? И… кого он там должен убить? Кого-то, кому больно нравится… как там? «Убивать милых и общительных девушек своим необъятным интеллектом?» Вот кого не хватает для полного счастья тому авторитетному психиатру. Ох, и рад был бы Ф, если бы узнал однажды, какой уникальный материал для исследований попал ему в руки! Или… у него ведь тоже проблемы? Было бы интересно узнать… он ведь так быстро умчался открывать эти чертовы значки… Что там с ним сейчас? Как он там сейчас? Наверное, стоит ждать в ближайшее время уникального доклада по ТВ из уст самого Ф, относительно оправданности практики применения «рубахи пациента на свое голое, упитанное тело», как единственно верного метода открытия многих темных и неизведанных сторон патологии навязчивых видений. К черту.
М зашагал вглубь улицы, никого не встречая и совсем не улавливая слухом каких-либо признаков нормальной жизни. Его словно перебросили на другую планету и заставили искать способы выбраться отсюда. Пустая улица, выбитые и безлюдные окна домов, из всех живых существ, наверное, одни только крысы. И это ли не рай?!
Нормальная, отлаженная система. ТАК затащить его в это чистилище – нужно перечитать гору литературы. Это не дешевый телевизионный шпионаж. Все строится на качественном сценарии. Немного «декаданс», но в изысканности не откажешь. Два хрустальных зайчика… И все это возможно в среде нормальных людей? Триста граммов? Да он же умер бы! Любознательные и отвратные сволочи! Деньги за что? За дешевый театр! В любом подъезде любого нищего района таких пьес – пруд пруди! Только что официантки – ничего. А так – мозги на вторичную переработку! СТОП! – М замер и побледнел, - Доктор?! Она сказала – доктор?!
М не знал почему, но это слово взорвалось в его мозгу водородной бомбой и, словно, чуть приоткрыло рот, желая что-то сказать и в то же время ожидая, что зрелый интеллект сам примет правильное решение и сам решит загадку. Доктор… И корпоративная размалевщица? Это их собственный, локальный сленг, да? Главное – побольше пудры!
Нога М ступила на красную тротуарную плитку. «Зайди, будет весело!» - гласила надпись на ней. Голова повернулась налево и глаза заметили, как красная плитка ведет потенциальных посетителей прямо к обшарпанной двери с облупившейся белой краской и табличкой «open», напрочь заляпанной чьей-то губной помадой. Над дверью полуразвалившаяся вывеска «Твое кафе» и больше ничего. «Мое? Ну что же…»
М подошел к двери, опустил ржавую ручку и дверь, с диким скрипом, открылась. В голову ударил сдавленный и тяжелый воздух прокуренной конуры. Вяло работающий кондиционер, грязный пол, барная стойка, сплошь заваленная грязной посудой и одинокий бармен, насвистывающий какую-то песню, протирая коньячные бокалы. Услышав скрип, он поднял голову, посмотрел на вошедшего и как-то по-идиотски…
- А-а! Вот и мы! – отложив бокал в сторону, он поправил жилетку и указал рукой на стул прямо за стойкой, - Садись! Ну, садись, чего стоишь! – М послушно вошел и опустился на стул, - Мы, наверное, о-о-очень голодны, а?
М собрался с мыслями.
- Да! После этого чертового коктейля…
- Громче звук! Ты сказал: чертового? – М недоуменно кивнул, - Милый мой, да если бы ты только знал, сколько платят за этот «ЧЕРТОВ» коктейль мои… - бармен наклонился к самому уху М, - вип-персоны! Смотри: во мне есть что-то экстраординарное? В моем траханном баре есть что-то ТАКОЕ, а? Нет. Почему, потому что меня это не беспокоит. Почему? Опять «почему». Да потому что я тоже предлагаю своим… вип-персонам… этот самый ЧЕРТОВ коктейль!
М окинул взглядом кафе и действительно не обнаружил в нем ничего такого, что цепляло бы на себе взгляд. А бармен… Он вообще на клоуна похож! Этот пожелтевший платок из нагрудного кармана его жилетки – это ведь не дань профессиональной моде!
- Ладно. Чего ты от меня хочешь? - придурок-бармен сложил полотенце вдвое, бросил его на стойку и взглянул на М.
- Заткнись и предложи мне чего-нибудь перекусить, в конце концов! В этой помойке одни и те же законы?
- Как, а как же мой коктейль? Я всегда думал, что он вызывает твердую зависимость. Ладно, заткнулся. Сию минуту – самая изысканная вещь.
Когда бармен скрылся из виду, М смог ясно почувствовать тот запах, которым было наполнено помещение. Запах, какой бывает на мясокомбинатах, стойкий и свежий запах только что разделанной плоти. А еще засаленные бутылки, полные окурков пепельницы, портреты неизвестных людей, старый телевизор и чучело собаки, прямо над умывальником. В ее пасти мыло, а в глазницах зубные щетки. Весело, что ни говори.
Заглянув в проход между стойками с напитками, М увидел совсем другую картину. Очень длинный коридор, пол которого покрыт шикарным глянцевым паркетом из красного дерева. Дорогие бардовые гардины, закрывающие входы в комнаты по обе его стороны. Между ними – светильники из полированной стали, выбрасывающие вверх столпы едко-красного света. Над входом в каждую комнату золотая табличка с очень мелкими буквами, которые М не смог разобрать. «Кабинки для вип, что ли?»
- Так как мы очень ценим время своих клиентов, - М вздрогнул. Бармен появился словно из воздуха, словно соткался из стойки с дорогими напитками, - я решил, что качественный резерв придется тебе по вкусу.
На стол легла огромная полированная посудина, какие М мог видеть только в очень респектабельных ресторанах и крутых блокбастерах. Полукруглое, до зеркального блеска начищенное серебряное блюдо, отразило его шрамированное лицо и собачье чучело.
- Ложка, вилка, салфетка, сок? Хотя, надо ли тебе это? Приятного аппетита! – бармен сдернул крышку, М взглянул на то, что лежало внутри и почувствовал, как подступает к горлу ком из всего, что он съел накануне. Мозг. Свежий, только что извлеченный из черепа мозг, покрытый тонкой полупрозрачной пленкой. Тонкие струйки крови, стекающие прямо по извилинам, образовали в серебряном подносе маленькое бурое озерцо. И если бы он был патологоанатомом, то с легкостью бы отличил каждую область зрелого, человеческого мозга.
Слова застряли в горле, глаза были готовы лопнуть от ужаса, но тело не шевелилось. Он лишь не отрываясь смотрел на то, как неизвестные ему отростки и крохотные части серой массы дрожат от паникующего внутри них рефлекса, борясь за жизнь.
- Ублюдок… - вот и все, что смогло выдать бредящее сознание в такой момент.
- Как?! Ты не признаешь своего? Это же твоя игра! Ты многим обязан этому…
М больше ничего не слышал. Он выбежал на улицу, на которой уже был ВЕЧЕР (он этого не заметил) и бросился куда-то. Где-то там, за безжизненными высотками маячил свет большого города. И он бежал, изо всех ног убегая от вывески «Твое кафе» и ненормального бармена, орущего вслед о том, что заказы нужно или съедать или забирать с собой, размахивая при этом блюдом с полуживым мозгом и откуда-то взявшимся чеком.
Он долго бежал по каким-то переулкам, заваленными мусором и пьяными проститутками, предлагающими тебе все за ничего. Уж больно хотелось. Одна из них, семидесятилетняя старуха, не имеющая ног и передвигающаяся с помощью скейтборда, орала о том, что это спасет ей жизнь, хоть она и против благотворительности, только посмотри на нее! Другая, одетая как заправская посетительница богемных вечеринок, задрала свое шикарное платье, под которым оказалось безобразное тело сиамских близнецов. «Выбирай, какое из них ты хочешь больше!» Третья, высокомерная и длинная блондинка с героиновым макияжем и маленькой собачкой на поводке, лишь выпустила ему в лицо клуб сигарного дыма и ухмыльнулась: «Ненавижу маленьких засранцев. Тебе папочка принес леденцы, хватит бегать по гетто!» Потом были израненные осколками разбитых окон бездомные собаки, какая-то бредовая музыка в темных и грязных рамах, крики боли и насилия за мусорными баками, выпачканный в животную кровь бортовой грузовик, увозящий куда-то вскрытые туши свиней, яркие вспышки в небе, отсвечивающиеся в осколках, признаки большого города, навалившегося на него сотнями дорогих автомобилей, открытыми канализационными люками, бомжами и цветочными магазинами. На одном из перекрестков он едва не угодил под колеса огромному джипу, в котором сидели очень серьезные люди и громко ругали его. Но он не слышал их. Он слышал только, как бешено колотит в ушах измотанное сердце, грозя брызнуть из них последними остатками испорченной жестокими экспериментами крови, после чего слабое тело обязательно засохло бы.
Подбежав к одной из колонн у входа в какое-то недостроенное высотное здание, М присел и закрыл глаза. Весь его организм работал сам, легкие качали воздух так, как сами того хотели, глубоко, часто и очень больно. Сердце… Наверное, это уже не сердце, а просто грубый кусок накаченной мышцы, полный одних лишь рефлексов. А все остальное уже давно как…
- Даже и не спрашивай меня, откуда взялось это название! – тело вздрогнуло само. Рассудок остался пялиться на мерцающие огоньки на черном полотне и слова доходили до него с большим опозданием. «Ну, кто здесь опять?» - Меня все об этом постоянно спрашивают, а я даже и не знаю, что ответить! Мне ведь не платят за это, понимаешь?
М удалось повернуть гранитную голову, открыть глаза и увидеть человека в костюме. Черном костюме в тонкую белую полоску, под которым ничего не было. Лишь обмякшее и основательно потрепанное тело человека в годах. М слабо мог видеть его лицо, но ему все же удалось рассмотреть черты истинного лорда, с каким-то насмешливым равнодушием смотрящего туда, откуда прибежал М. Откуда-то в его руке появилась пачка сигарет.Он вынул одну, достал из внутреннего кармана пиджака золотую зажигалку и прикурил.
- Вот что, - человек подошел ближе, присел на корточки и вплотную приблизился к М, - я вижу – ты получил свою порцию дерьма, а? – иронический смех, - да нет, ты не подумай, я тебя не провоцирую. Ты мне симпатичен. Зайдем, выпьем?
М поднял взгляд и посмотрел ему в глаза. Черт, добрые и милые глаза! Тернистый путь не без белых пятен?
- Угости меня. Я очень хочу выпить. Ты же… имеешь определенные привилегии? «Я это говорю или думаю?»
- Ты говоришь… верно. Твоя кровь совсем сойдет на нет, просиди ты еще на этом гребаном кафеле хотя бы минуту, пойдем, жертва!
«Жертва?»
Острая боль в коленях и грохот набата в голове, стоило ему подняться на ноги. Секунда и… все прошло, исчезло и растворилось. Откуда-то, из метро, наверное, поднялась по ногам свежесть и сила. М почувствовал легкое покалывание в пятках. «Симптомы старения».
Полосатая спина нового знакомого вошла в тень огромного козырька и приблизилась к металлической двери с маленьким глазком по центру. Над ней маленькими неоновыми буквами светилась вывеска: «Клуб Саргалис».
- Мы будем двигаться или пытаться разгадать смысл названия?! – глаза его все те же, добрые и ни на что не намекающие, - По пятницам босс устраивает день открытых дверей, для тех, кто умрет молодым, но ужасно умным. Там ты сможешь все разузнать.
Он распахнул дверь, пропуская М вперед. Войдя, М ступил да дорогой ковер и уловил резкий запах. Розы? И что-то еще. Розы и… кровь, что ли?
- Не скучай, малыш! Часто ли тебе доводилось участвовать в таком шоу?! Если что – КРИЧИ!!! – Его лицо изменилось. Он кричал, оскалившись и вспотев от мгновенного гнева. Потом он с грохотом захлопнул дверь, закрывая свет и запуская в комнату тьму. Резко постаревшая мышца снова заработала быстрее, на голову обрушилась густая и звонкая тишина. Ровно на восемь секунд.




Перед лицом распахнулись огромные тяжелые двери, и темный крошечный холл залил резкий и быстрый свет. Вместе с ним мир вокруг заполнился громкой и странной музыкой. За дверями, постепенно проявляясь в облаке жгучего сияния, образовался бесконечно длинный коридор. Очень широкий и просторный. По обоим его краям, М видел арки, за которыми, наверное, должны быть комнаты. Увешанные дорогими гардинами, с аккуратными светильниками по обоим краям. Пол устелен мягким и пушистым ковром с рисунком… беспорядочно разбросанные части тел, утонувшие во всем, что содержится в них самих от природы. Вот такой рисунок. М, долго изучая его, заметил: ни один эпизод не повторяется. Каждая, даже самая мелкая деталь рисунка абсолютно аутентична и неповторима.
Дорогие, с тысячами маленьких стеклышек люстры, картины модных экспрессионистов, аромат дорогой выпивки и музыка… многослойная, пьянящая и немного жуткая. Обо всем этом сообщили в его мозг главные органы чувств, спорящие друг с другом за право истинности получаемой ими информации. Это очень хорошо ощущалось, и от этого во всем внутреннем пространстве можно было ощутить сдавленный и резкий шум нервных клеток, которые не хотели умирать из-за того, что самые главные чувства и эмоции не могут между собой договориться. Сколько бы ни просил и не лазил вглубь…
- Посмотрите-ка, да у нас вип! – прямо вот из этого света и звуков перед М образовалось тело. Высокое, одетое в какую-то богемную шмотку, сплошь перелатанную и перешитую, но очень хорошо идущую его огромному телу. Его огромному чернокожему телу. Да, М совсем не заметил его появления, потому, наверное, что так они работают. В этом всем есть отдельная статья в договоре. На посетителей нужно производить впечатление уже манерой своего появления, остальное – долгая работа тех, кто делает из этого легкоузнаваемый образ. Молодцы, черт! Вряд ли сюда можно влиться просто потому, что хочется, нет.
- Программу будем сами выбирать или обратимся в бюро? – огромный негр смотрел на него свысока с ехидной улыбкой, дергал левым коленом и левой же ладонью похлопывал по карману пиджака. М не знал что ответить.
- Программу? У вас отдельные программы? – долгое молчание и взгляд свысока, который говорил примерно следующее: «Таких балванов в шею гнать надо. Сколько уже раз просил убивать каждого вошедшего сюда «туриста»! Все опять по-старому! Вместо меня можно было поставить манекен и никакой разницы!»
- Вот что. Такие как ты у меня обычно проходят мелкой сноской. Но наш босс просит нас не обращать на это внимания. Тем более в субботу. А все просто потому, что для тебя заказано место. Но с выпивкой для тебя я носиться не собираюсь, понятно?!
М не думал, что понял смысл всего, что сказал ему… охранник или кто он там еще? Просто…
- Понятно. А что, меня кто-то ждет?
Негр ничего не ответил, повернулся и зашагал вглубь коридора. М двинулся за ним и понял, как много света заслоняет это одетое в рванье…
- Субботнее шоу! Начали!!! – негр выкрикнул, взмахнув руками, и М вздрогнул. Он уже никогда не вспомнит, показалось ли ему или стены действительно стали раздвигаться и пространство начало расти вширь, пока коридор не увеличился в своих размерах в несколько раз, музыка зазвучала громче, свет ярче, а из арок стали появляться люди. Рисунок на ковре ожил: оторванные и отрезанные части тел сжимали пальцы, шевелили кожей, закручивая ее, образовывая складки и морщины.
«Наверное, я начинаю к этому привыкать. Посмотри только на это! Карнавал? Сборище порченой острой пищей богемы, жить не могущих без такого рода вечеринок? Желание и в 80 выглядеть в соответствии со своими непреходящими больными пристрастиями? Они в этом ищут спасения?»
Из арок выходили, одетые в нечто невообразимое дамы и господа, сиамские близнецы, слившиеся головами, задами, или просто мизинцами, персонажи кошмарных взрослых сказок, с головами, вдоль разделенными надвое, так, что между двумя половинами можно было видеть засохшие корки мозгов, сосудов и прочей мертвой плоти. «Боже, наверное, это приемная ада?» Никто не обращал на М никакого внимания, все казались довольными, слитыми в одно целое и ужасно зависимыми от всего этого балагана. Вон там у входа в комнату, над которой висит картина, изображающая два сплетенных в узел языка, сидит… кто это? Это человек? Вот это существо, размером с коньячную бутылку и огромными голубыми глазами можно назвать так? Он завернут в белую скатерть и что-то пытается доказать сам себе. Это ведь номер в спектакле? Одинокая женщина, испачканная грубым макияжем, пускающая дым огромной сигарой, в балахоне, обвешанном высохшими розами и черными каштановыми листьями. Неужели она считает это высоким стилем? Господин в смокинге до пят, с волосами из крысиных хвостов, забранными в хвост, смеющийся над тем, что говорит ему его собеседник, человек с наголо бритой головой и тонкой косичкой темных искристых волос на левом виске, с очень озлобленными чертами лица и ногтями, крашенными в черный с тонкими белыми полосками. Огромный гермафродит, за два метра высотой, с невероятным, покрытым огромным кожаным поясом женским бюстом и громадным мужским достоинством под полупрозрачными черными латексными плавками. Голова его, с длинными по пояс и жирными волосами, разделена вдоль лица надвое толстой черной полосой. Одна густо покрыта косметикой и темным тональным кремом, другая – без бровей и век, с выбеленной и мертвой кожей и тремя золотыми кольцами, продетыми сквозь дыры в черепе. Повсюду экзальтированные дамочки, безо всякой меры смазанные помадой и тональным кремом, таким жирным и вязким, что скапливается на подбородке в комочки и шлепает по живому рисунку на ковре, черной тушью для бесконечно глубоких и безжизненных глазниц, обвешанные яркими и бессмысленными шмотками в духе декаданской богемы из романов Де Сада. Высокие и горделивые господа, неспешно и деловито обсуждающие свои дела, держа, как правило, в правой руке два серебряных шара и странный серый порошок в левой – они время от времени нюхают его.
Помещение установилось в своих размерах и, как понял М, вечеринка началась. Стоя у оранжевой стены с картинами брутального садизма (вот эта, например, на ней изображена молодая леди, полная слепого счастья от того, что вскрыла себе грудь и живот своим собственным ногтем. Там оказались замурованными сотня человеческих эмбрионов), он чувствовал, как темп и томность музыки начинают покрывать его «экзенциале мобиль» слоем органической рудиментарной смолы, наползающей на сознание просто в силу… привычки? Все это, вся эта чертова антиматерия уже не есть для него нечто чужое и вызывающее дрожь? Когда смотришь со стороны, даже немного участвуешь в шоу диких выходок пространства и не чувствуешь всей кошмарной его первоосновы, это можно принимать за смерть? Любую, ведь смерть одного = смерть другого, если они состоят в паре! Если что-то начинает гнить и злово…
- Привет, такой свежий и печальный, - М вздрогнул. Перед ним стояла особь, молодая и, по лицу видно, конченая. Скорее всего, официантка, до безобразия похожая на ту сучку из… как оно? Ту сучку. На ней тоже нет ничего, кроме идиотского передника в розочку, не менее идиотского чепчика, серебряного подноса и длинных лакированный в розовый цвет ногтей.
- У нас принято уделять внимание всем, даже самым… в общем – всем. Пойдем, я проведу тебя на твое место.
Шлюшка развернулась и, вызывающе мотляя задницей, вошла вглубь толпы. «Мое место? Мне уже уготовано место?»
М поспешил за ней. Стараясь не потерять из виду ее элитарный зад, он отслонился от стены и зашагал следом. По пути, маневрируя между уродами, старыми девами, бизнесменами - зомби из детских кошмаров, запахами пепла, розы и серы, подвешенными под потолок вниз головой чучелами, одетыми в обычные костюмы-тройки, с ссохшимися головами и мороженым во рту, уклоняясь от поцелуев размалеванных мужиков с длинными париками, кричащими вслед грубости, не заметив, как одна из клубных стерв, смочив два пальца языком, провела ими ему по щеке, следил за двигающимися в ритм музыке силиконовыми ягодицами и, как ему казалось, постепенно терял себя. Каждый шаг становился тяжелее, причиняя неудобства живому рисунку на ковре, музыку в ушах затмевал шум тяжелого дыхания и пульса. Вот оно.
- Вот оно, садись и жди или меня или еще круче! – и засмеялась, дико и грязно.
И он сел туда, куда указала ее жилистая рука, на кожаное кресло за круглым столиком, рядом с двумя собеседниками, ничем принципиальным от большинства наполнивших зал олигофренов не отличающихся, за исключением того, что сидели молча и со злобной грустью (или с грустной злобой) смотрели на проходящих мимо. Он – примерно семидесяти, в дорогом, но потрепанном черном костюме на голое тело и белой бабочкой, с подведенными карандашом глазами, седой бородой и тонкой сигаретой во рту. Партнерша – и того старше, небрежно развалившаяся в кресле крашеная в черный цвет ветеран-проститутка (видно по седым корням), в красном вечернем платье с декольте до промежности, дешевыми медными серьгами в ушах и носу Они посмотрели на М просто как на кого-то, кто может помочь избавиться им от этой осточертевшей до бесконечности обязанности сидеть здесь. Просто сидеть. Так ему показалось. Господин вздохнул и наклонился:
- Ты найдешь здесь очень много новых знакомых. Они все такие милые. Серьезных отношений не избежать, - и ехидно захихикал.
- Или здохнешь в постели во-он той суки! – партнерша указала пальцем на кого-то, кого тут же перекрыла гуляющая толпа. М не смог ничего рассмотреть, - Я, нет, все это знают!
- Не слушай ее, - шепотом, - Она – исключение из правил, эта старая дура этого не понимает. Она была очень честна. Нет, ты не подумай, ничего личного, просто кто-то этого не улавливает. Она говорила: «Когда человек перестает мечтать, он перестает жить».
Лицо старика вдруг потеряло всякие ноты веселья. Глаза наполнились бесконечной тоской, и голос задрожал.
- Когда… мечтать… умирает… Золотое сердце, оно всегда им останется. Чистые гены. Глупости, - прежнее настроение вернулось так же внезапно, - Ладно, ты нам не помешаешь. Давай выпьем, - старик достал из-под столика бутылку чего-то розового и два бокала, - был здесь один однажды, таких глупостей наговорил, что его знаешь что? Съели! Запудрили мозги розовыми сказками, ввели в ступор и съели! – снова смех и жидкость в бокалы, - Жал одному идиоту руку и говорил про какой-то там раз. И еще про одного идиота, которого он должен запомнить, кровь из носу! Или это не здесь было? – он повернулся к своей старухе и, заметив ее полное безразличие ко всему, что происходит вокруг, отвернулся.
- Да, это было здесь. Там, в конце, - махнул рукой куда-то вправо, - там эти твари кончают друг другу мозги. Бери, за знакомство!
М не хотел слушать, понимать и отвечать. Он просто взял бокал, чокнулся с новым знакомым стариком-психом и выпил. Неизвестная жидкость ласково обожгла сосуды и незаметно полилась дальше. Вкус жженых листьев молодых цветов и шафрана. Мягко и на удивление деликатно.
- Ты здесь не надолго. Вот увидишь, - М посмотрел в его глаза и обнаружил в них огонек. Адский и пронизывающий насквозь, - Тебя сделают тихо и быстро.
М не сдержался:
- А хочешь, я засуну тебя и твою старую рухлядь под стол, оболью вас этой сраной выпивкой и заставлю…
- А вот и мы! Чего будем желать сегодня? – М обернулся и увидел у стола ту же стерву, что вела его сюда, - Легкое, для подавления, органика, вип или полное погружение? Все самое свежее и… как бы это выразиться, для тех, кто знает, что такое «хороший ужин»! Только давай побыстрее, хвастун, у меня триста двадцать четыре дегенерата висят! В переносном смысле, конечно! – опять смех.
- Принеси нам последнего, себе как обычно, а ей..,- старик из-за плеча показал на свою партнершу, - она опять не в форме, нужна реанимация.
Официантка поняла, о чем идет речь. Судя по ее широкой улыбке и привычно-утвердительному кивку, все шло в точности так, как шло до того, как здесь оказался М.
- Вон та тварь в желтом балахоне с красными лентами, видишь? – словно забыв о том, что сказал ему М минуту назад, старик ткнул своим полуумершим пальцем в фигуру жирной эксбиционистки в прозрачном желтом платье, сквозь которое просвечивались все ее «прелести», красноречиво говорящие о ее возрасте и любви к самой себе, - она любит ТОЛЬКО свежее и ТОЛЬКО без воды, мясо своих персидских котят. Она их покупает ТОЛЬКО в зоомагазинах Курпеша. Ты его не знаешь? Конечно, тот еще… Разобьет голову в кровь, но докажет, что котятам следует читать на ночь работы его полоумной жены, повести об идеальной кошачьей любви с точки зрения низших рангов человеческого социума, как равного в этом плане персидским тварям . А вон тот реверс в синей пижаме, он, кстати, всю жизнь в ней ходит, - палец в лысого и бледного краснокожего мачо, с бородой клином, - держит молодую самку гепарда. Подобрал его в одном из азиатских зоопарков, когда там прогулялось цунами. Она была на грани. Сильнейшее эмоционально-кошачее потрясение. И знаешь, у них такая литературная любовь, обзавидуешься. Он ее в… Ну да ладно. Это их, семейные дела. Тот придурок, да, да, тот, в одних трусах, который, очень любит делать ЭТО, подвесив себя к потолку за ноги. А потолок у него дома высоко, восемь метров, без барельефа. Его жена против, - рядом с ним, затянутая в резину, коротко стриженая, с рыбьим лицом и такими же манерами, - она говорит, что будет лучше, если за руки. Потому и ругаются, как шакалы половозрелые! А вот, интересный, очень интересный персонаж из вечерних устных сказок Алистера Кроули, - взгляд в сторону пятидесятилетнего декаданта, одетого на манер испанских матадоров, - Его зовут Мистер Планта-Алларди. Знаешь, чем он занимается каждый вечер, ровно в восемнадцать ноль-ноль, сидя на своем коричневом кожаном диване? Кстати, не поверишь, изготовленного из век мертворожденных младенцев! Так вот, он берет пятикубовый шприц и колет себе в глаза, прямо в зрачки, жидкий алаплант. Зачем, спросишь? Просто он считает, что его жена недостаточно привлекательна в это время суток, понимаешь? В восемнадцать ноль-ноль она похожа, как он считает, видите ли, на старуху в массовке из КАКОЙ-НИБУДЬ Божественной комедии! Идиот! Он верит, что эта сраная субстанция изменит восприятие окружающего мира его глазами. Его хотят исключить из клуба. По просьбе его недовоздыханной. Ей просто стыдно…
Та дура в огромном фраке, видишь? – старик не унимался. Похоже, он начал захлебываться собственными легендами от осознания своей избранной осведомленности о жизни каждого из этих кретинов. Тем не менее его палец угодил именно в ту, о ком он сейчас говорил – дамочку за тридцать, с огромным стогом крашеных в розовый волос, заколотым десятками спиц, макияжем на манер египетской жрицы, в нелепо большом черном смокинге, висевшим на ней, как на огородном пугале. Под ним, разумеется, ничего, кроме обнаженного тела, не просматривалось. Неряшливо застегнутый на одну пуговицу, он говорил о своей хозяйке: «хочу всегда и всех», - Никто не может понять мотивов и целей ее феминистских выходок. Она любит наряжаться в робу дорожных рабочих, выкачать свои нежные ручки в солидоле и в таком виде искать себе жертву. Да, да, жертву. В ее теле живет не один десяток всяких венерических терминов, которыми она щедро одаряет своих самцов. Так она мстит всякому, кто не есть женщина. Говорят даже, что она их собирает. Вирусы, в смысле. Ездит по всему диаметру ее визуального мировосприятия и ищет новых слов в свой лексикон. И новых компонентов для своей дрянной плоти, чтобы на очередной сходке таких же шлюх выставить себя в средних слоях спектра. Но вне работы она – милейший человек, сделает твоему члену такой массаж, что в твоем конченом мозгу не хватит пикселей, чтобы запечатлеть это все как можно четче. Знаешь, как она себя называет? Сейчас вспомню, - задумался, - Женщина, ведущая ЭПИЗОДИЧЕСКУЮ половую жизнь! Она не хочет называться проституткой-убийцей. Это слишком грубо для ее тонкого, как ее девственная плева-призрак, воображения.
Дамочка-мужененавистница подхватила с чьего-то стола бокал с выпивкой, отхлебнула половину и подошла к пьяному в стельку карлику-клоуну. Что-то прошептала ему на ухо, согнувшись при этом в три погибели, тот одобрительно улыбнулся и, схватив ее за бедро, куда-то повел.
- Все. Труп. Через три недели можешь носить ему свежие розы на могилу. Теплый еще, не слушает советов, маленький и самоуверенный идиот! И знаешь что?! Эти пидоры никогда не пишут, от чего умер тот или иной болван! И всех в одну кучу, как братская могила! А вон того бедолагу хотят увековечить посмертным мраморным обращением, - по залу медленно проплыла фигура сгорбленного и избитого временем тела, принадлежащего, судя по всему, какому-нибудь цветнику. Волосы на его голове торчали клочьями, невероятно печальные глаза запали глубоко внутрь глазниц, кожа медленно сползала с его лица и рук тонкими слоями и смрад… грубый и плотный шлейф затхлого и тяжелого запаха сырости и запустения, - Таким огромным, что бумажники всех, кто на это подписался, потеряли в весе втрое. А чем он знаменит? Да как раз-таки тем, что НИЧЕМ. Этот засранец так и не научился хотя бы правильно вытаскивать часы из кармана. Они вечно выпадали у него из рук и ему постоянно приходилось беспокоить других, чтобы узнать время, потому что его скелет не выдерживал таких нагрузок и мог запросто переломиться надвое, и все. Всех это ужасно бесило. Он написал кучу самых дерьмовых в этом мире картин, которые, как он думал, принесут ему ошеломляющий успех. И которыми все знатоки настоящего упорно подтирали свои зады. Да, да, холстом. Неприятно было, щипало месяцами, но чистоплотные принципы помогали терпеть связанные с этим неудобства. Он, конечно же, расстроился, очень сильно расстроился. Начал мазать маслом башку и кричать на каждом шагу о том, что он – мученик рожденного им же искусства! Его все игнорировали, и дело, в итоге, дошло до того, что даже двери на инфракрасных лучах перестали его замечать. Они не открывались перед ним! Сейчас он почти не разговаривает, а если и рассуждает о чем-нибудь, то только о том, что из сочетания синего и желтого получается самый прекрасный в мире оттенок, но только тогда, когда в мозг влилась лавандовая эссенция со щепоткой корицы. И обязательно скажет: «Мне не нужно, чтобы вы считали меня за гения. Это сочетание поможет вам понять это!» Каждый раз! Идиот! Все его жалеют, не пойму почему, между нами…
Старик сделал еще один большой глоток, посмотрел словно сквозь М и глаза его округлились от изумления.
- Черти вселенские! Гляди-ка, все патроны в обойму! Наша целлофановая семейка снова потеряла сератонин! – взгляд в сторону неспешно и оглядываясь гуляющей семьи физиологических уродов. У отца не было кистей рук, ушей и половины носа. Сморщенная и потрескавшаяся кожа головы давным-давно покрылась трупными пятнами и опухолями. Одетый в джинсовый комбинезон, он был очень похож на старого техасского фермера. Мать больше походила на самку коалы, постоянно задирала нос и нюхала воздух. Ее глаз почти не было видно из-за оплывших век, губ не было в принципе, редкие волосы она аккуратно собрала на затылке в маленький мерзкий комочек. Их дети смотрели на мир такими маленькими глазами, что М сперва показалось, что их нет вовсе. Мальчик и девочка, с разницей примерно в пять лет в пользу первого, держались за отцовскую ногу и испуганно переглядывались.
- Стопроцентный инцест, от самых корней. Такого упорства в традициях здесь не знает никто. Они родные брат и сестра. И их дети, соответственно, пойдут дальше. Кстати, благодаря всему тому негативному влиянию последствий инцеста на генетику, малышка получила в наследство от папиных живчиков уникальный дар: она с расстояния чует присутствие порченой крови. Ее используют для этого. Собирают вечеринки и ставят состояния на того, кого считают порченым. Если девочка угадывает, то игрок дарит ей цветные слайды со снимками самой чистой в мире крови. Ее это радует и печалит одновременно. Она так о ней мечтает, и это в свои-то шесть!
Семья медленно проплыла мимо и девочка, поймав на себе изумленный взгляд М, внезапно остановилась и уставилась на него своими крохотными дьявольскими глазками. Ее губы судорожно зашевелились, она захотела что-то сказать, но мать дернула ее за руку и они скрылись за телами.
- Не понял? Мне что, стоило на тебя поставить? – старик ошарашено посмотрел на М, - Милый мой, эта девочка никогда не ошибается! Надо же, твою мать! Эй, старуха, - он обернулся к собеседнице, - Мне запросто хватило бы наличности, чтобы снова сделать тебя сексуальной! – старуха ничего не ответила.
- М-да, она потеряла желание, едва ей стукнуло три. А вон та-а-а! – М долго пытался найти того, к кому уходил палец старика-идиота. Объект постоянно перекрывали снующие туда-сюда адские выродки и их партнеры, поэтому он ничего не мог увидеть. Когда толпа немного рассеялась он смог, наконец, рассмотреть девушку, одиноко сидящую на кожаном диване, повернув свое лицо в сторону, пьющую какой-то коктейль, нервно сжимающую на коленке свои тонкие пальцы. Он… он ее знает?! Она ведь…


Что-то странное. Ничего конкретного, да и вообще удивительно, что он смог просто лечь и попытаться уснуть после всего этого сумасшествия. Конечно, он ничего не ждал от ночи, до предела напичканной длинными минусами и отрицательными крайностями. Причем их так много, что это уже и не крайности вовсе, а самый, что ни на есть эпицентр. От него отталкивается все, что есть вокруг, рядом, поблизости и даже то, что однажды будет им. В общем – все! Уже все! Даже то, что очень далеко от него самого УЖЕ есть нечто, принадлежащее этой чертовой крайности. Эпицентру! Не путать!
А если серьезно, то что все это есть? Театр подвыпившего пространства, игры воображения, абстрактное мышление в миру– к черту все это! Это – лишь полупрозрачная вуаль для основных рецепторов, которые даже и не подозревают о том, что стали жертвой чудовищного обмана. Все глубоко. Очень даже. Вместе с М и теми последствиями, которые он создал. Но ведь это не он? Все очень неосознанно, с его стороны, с его зыбкой и ничего не гарантирующей стороны. Сам он… Он ведь не охотник? Жертва, черт возьми! Обычная настольная игра. Двигаешь фишки, они думают – сами, мозги есть же, куда там. А ты смеешься, выигрышная ситуация! Все в твоих руках, только тщательно подумай над следующим ходом, чтоб тебя!
Да, все дипломы рябому быку под хвост. Туда, где все они переварятся, перемелются, растворятся и выйдут, новыми, чистыми и никому, в принципе, не нужными. Это называется «Профессиональная трещина». Да, она.
Элитные салатовые обои с блестками погасли. Лучи света, неизвестно откуда шедшего, свернулись и исчезли. Стало темно. Совсем темно. Он мог вытянуть руку, прислонить ее к глазам и не увидеть ее. Это добавляло, очень сильно добавляло внимания и желания не пропустить самого жуткого и неприятного, что могло произойти с ним, как он думал. А еще он не понимал, сон это или совсем не сон. Или грань, за которой он должен сойти с ума и больше не проснуться. И боялся.
Минуты, часы. Слабее, спокойнее, все дальше и дальше от постели, в которой он не один. Она слышит это? Чувствует? Скорее всего - нет. И вот они – золотые круги перед глазами. На черном фоне с красной каймой. Кружатся, вливаются друг в друга, взрываются, снова кружатся. И весело, и грустно, и страшно. А потом еще… Все заканчивается, срывается с треском в яму и умирает, высвобождая новый мир (мир?). Мир, где все, по большому счету, как прежде, как раньше, как когда-то уже было. Только что-то кричит внутри, очень хочет сказать что-то, но ему не дают, как всегда, в такие моменты.
И легко, вдруг… Очень легко и… словно нет под ним забравшей тепло его тела перины. Висишь в воздухе, вдыхаешь какой-то невероятно свободный и невесомый воздух, совсем не такой, каким он был пятнадцать, двадцать минут назад, в те ужасно злобные времена.

Сколько прошло времени? Мало или много? Словно вкололи огромную дозу морфина, убрали землю из-под ног и выбросили в пустоту, и сколько вопросов возникает так вот, внезапно, а? Например: какое положение он сейчас принимает, чувствует ли его тело температуру за пределами кожи, его мысли – это ЕГО мысли, или просто остаточная, инерционная реакция на то, чего ЕГО кожа УЖЕ чувствовать не может, здесь ли он вообще, если под этим словом понимать то, что успело отложиться в памяти после того, как захлопнулись веки, которые так тяжело открыть сейчас. Может быть потому, что все тело испытывает сейчас какое-то странное давление и колющее тепло где-то ниже поясницы. Какие-то еле ощущаемые движения, передвижения воздуха прямо у лица, шелестящие звуки и ясно различимые признаки дыхания где-то, в нескольких сантиметрах от его полусна. Внезапно…
- Вот это… Это нам не нужно, - глаза Ф с невероятной скоростью распахнулись. Она… ОНА!!! – К черту это!
Через левое плечо полетело в угол комнаты что-то. Какая-то часть его внутренностей. Она сидела на нем, держа в правой руке бутылку ярко-красного виски и… копалась в нем! Раскрыв его живот, подобно публичной демонстрации на уроках анатомии, совала левую руку внутрь и копошила…
Ф почувствовал, как все его траханное университетское сознание ломается, крошится и пенится, вздымая в сдавленный комнатный воздух тысячи квадратных метров ядовитой психотропной пыли. Легкие замерли на, наверное, самом глубоком вздохе в его жизни, глаза покрылись мелкими трещинками и по всему телу пошла гулять нестерпимая боль. Он не мог пошевелить и пальцем, не мог произнести ни звука. Все, что ему оставалось делать – пялить свои покрывшиеся рябью глаза на то, как покидают его тело какие-то странные и непонятные органы, неаккуратно и нервно извлекаемые оттуда худой и бледной рукой этой голой, обмазанной белым искристым порошком и… чертовски сексапильной суки-медсестры.
- Х-ха! Что это? – почка в окровавленной руке, - Контрабанда анатомическими пончиками?! – бросок через левое плечо, прямо в зеркало напротив огромной постели, оставив такой ЕСТЕСТВЕННЫЙ бардовый след, - Я-то думала – их хотя бы проверяют на вирусы! – кривляясь и по-детски.
- М-м-м, мои самые сладкие грезы…- как бы невзначай, она сунула свою, сплошь в крови и тканях руку ему в трусы, закинула голову и сделала огромный глоток. Ф снова почувствовал сумасшедший жар горячей влаги, ЕГО влаги на своем члене, - Тебе, мой дорогой, нужно больше знать о том, как проводят время те, кого такие засранцы, как ты, ставите темой дня в каких-нибудь академиях в качестве наглядно-практического пособия для таких же дебилов, как все ваши… профессора! – Ф едва не потерял сознание от боли – она отставила бутылку и обеими руками уцепилась во что-то, что не хотело выходить легко. С хрустом, треском и брызгами крови, запачкавшими ей лицо, наркотическая леди выдернула-таки из него кусок чего-то коричневого, скользкого и тяжелого. Печень. Она не бросила ее через плечо, а аккуратно положила на груди Ф, поэтому запах свежих внутренностей довольно быстро достиг его носа. Горячий, плотный и мерзкий запах. Струйка крови потекла к горлу и скатилась на подушку.
- Но во всем есть свои плюсы и минусы. Правильно? – Ее глаза вцепились в него леденящей хваткой. А он не мог ничего ответить, - Правильно, спрашиваю?! – Ф кивнул головой, насколько хватило сил.
- Вот. Поэтому без хороших моментов здесь тоже не обошлось.
Она схватила бутылку, запачкав ее кровью, и снова отпила.
- Смотри: ты угробил меня. Я, в свою очередь, постараюсь сделать так, чтобы угробить тебя более… изысканным способом. Есть куча вариаций на эту тему. Но мне лично больше нравится одна, очень интересная игра, под названием «Падаль пытается выползти наружу». С ней очень хорошо знакомы те, с кем я хочу тебя познакомить. Твоя… бесконечно творческая и неформатная супруга уже… можно сказать, прошла кастинг. Им она не очень понравилась, но все отметили ее содержимое громкими, хоть и сдержанными аплодисментами. Шикарный вариант для вечерних шоу в стиле крайнего, жесткого экспрессионизма. На тебя ведь тебя истратили кучу фосфорицидных чернил, а мы все не торопимся. Но сначала… - На ее лице появилась загадочная улыбка женщины, готовой и ощущающей потребность флиртовать самым грязным образом. Делая глубокие и томные вздохи, она медленно, наполовину зажав горлышко бутылки большим пальцем, вылила остатки крепкой выпивки внутрь раскрытой грудной клетки, отставила окровавленное стекло в сторону и медленно запустила обе руки внутрь его. Глубоко вздохнув, она подала их дальше и дальше вверх, растягивая кожу и получая удовольствие от тех звуков, которые она издает, когда трескается. Ф хорошо чувствовал их, они двигались прямо к сердцу, и когда наконец достигли его, он думал, что больше не откроет глаз. Она рванула его с такой силой, что тело подняло над кроватью сантиметров на двадцать. Ф вскрикнул от невероятной боли, но не услышал этого.
- Пойдем!!! Ты еще не все видел в своей гребанной жизни, мой мальчик!!!
Все, что успело отложиться в его памяти до того, КАК, это его же, сдернутое с постели, вскрытое тело, с разодранным в клочья животом, уволакиваемое ею за руку прочь из комнаты, в дверь, за которой не было коридора и всего, что должно было там быть. Глухой звук захлопнувшейся двери и больше ничего.
Откуда-то издалека нарастали тяжелые пульсирующие звуки.

*


От резкого снятия колпачка с дорогой шариковой ручки, капелька ярко-красных чернил угодила на ухоженный и покрытый прозрачным лаком указательный палец.
«М-м! Черт!» - белоснежный платок, смоченный слюной.
«Тратишь время, переживаешь, постоянно думаешь об этой… красоте! Хотя бы морды свои повернули, обратили внимание на то, КАК это все делается! Сколько эстетики, шарма, баланса и сдержанности, вашу мать! А они все знают себе: виски и крутые, КРУТЫЕ фокусы! Да где же ваше умение доставлять ВИЗУАЛЬНОЕ удовольствие!
Хорошо, так и запишем: «ВСЕ ПРЕМИУМ-ПРОГРАММЫ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!» - скрип пера дорогой ручки о мелованную бумагу, - «Плохо, очень плохо, когда твои ставленники начинают заниматься этой вшивой, второсортной самодеятельностью. Хотя, какие они к черту ставленники?! Бездари и безмозглые выродки! Что должен в таких случаях делать художественный вдохновитель? Нет, конечно, никаких плетей и кошмаров на ночь. Нужно… направить, потыкать их гребанными, вонючими рыльцами в миску со смрадящими, но единственно верными правилами! Но никто ведь не скажет «спасибо», не подарит цветы, не рассыплется в комплиментах. Все нужно делать СА-МО-МУ!»
Белоснежная сорочка покрылась пятнами скрытого гнева, а на шикарных ухоженных ногтях появились маленькие белые точки.

*


Постепенно в звуках начала различаться музыка. Медленная, странная и очень многослойная. Он не чувствовал своего тела. Не ощущал с ним какой-либо связи, так, словно не было у него никакого тела. В полном мраке он ощущал лишь еле уловимые передвижения теплого воздуха и… музыка. Пахло сандалом и дорогими напитками.
То, что, наверное, должно было скоро произойти, медленно и аккуратно надвигалось волнами новых звуков, один за другим появляющихся в темноте и образующих плотную стену перед его сознанием. Над левым ухом пробежал комок горячего воздуха и чьи-то губы прошептали:
- Не бойся, путешественник - дилетант. Все, кому в свое время не сиделось на месте и кого распирало от поиска воображаемой дури, либо прошли через это, либо скармливают сейчас свое бренное тельце червячкам из ямки на твоем заднем дворике.
Ф не знал, отложилось ли эти слова в его памяти или как все, что не вмещается в его маленькую голову в последнее время, просто слизывает острым лезвием с его мозга очередной слой клеток. Он так быстро их теряет!..
Внезапно все переменилось. Мрак сменился на яркий и болезненный свет, глухие звуки – на чудовищно громкий шквал из жуткой, пульсирующей музыки, смеха, криков, звуков бьющегося хрусталя, звона монет о пол, дурманящих запахов и плотного, как спрессованная вата, воздуха, который не вдыхался, - вливался куда-то внутрь тягучей слизью и скапливался внутри тяжелым балластом.
Кругом люди. Странные, нелепые, в идиотских нарядах, измазанные дешевой косметикой, коктейлями и потом других. Одни глотали какие-то таблетки, запивая их абсолютно не прозрачной коричневой жидкостью, густой и горячей. Другие потешались тем, что набирали полный рот виски из бутылки и передавали его по кругу, изо рта в рот, размазывая друг другу помаду по щекам. Некоторые трахались прямо за столиками, некоторые кончали, глядя на это из-за соседних столиков.
Они все были ужасны. Они все больше походили на жестокий эксперимент, который устраивают, чтобы узнать, существует ли предел воображению людей, которых НИЧЕГО не сковывает и не ограничивает. Ф видел одну молодую… сучку, наверное только так ее можно было назвать. Все ее обнаженное тело перетянуто тонкими кожаными ремнями, которые сходятся в один ближе к промежности. Бритая голова с глубокими, кровоточащими шрамами, по которым она постоянно проводит ладонью и предлагает слизать кровь с нее своему приятелю, худому и очень высокому гермафродиту в плотно облегающем тело желтом кожаном комбинезоне. Он с удовольствием принимается за дело и ехидно улыбается, обнажая свои кошмарные зубы цвета его наряда. Наверное, это его любимый цвет.
Он еще много чего видел. Мальчика, лет десяти, сплошь покрытого татуировками с изображением хребтов и клочьев кожи, с упоением глазеющего на то, как группа стариков и старух, свалившихся на пол, образовали одно большое 69. Пятеро мужчин и столько же женщин.
Компании геев и лесбиянок, в прозрачных латексных шмотках, настолько пьяных, что были готовы спариваться с кем угодно, где и как угодно.
Привязанных к колоннам зала тела, полусгнившие и ссохшиеся, про которых давно забыли и не обращали на них никакого внимания. Кроме одной тридцатилетней дамочки в черном нижнем белье с иглами, впивающимися в кожу. Она получала двойное удовольствие: от уколов и от прикосновений к мертвому телу.
И еще бесконечное множество нарядов, филий, фобий, падали, крови, извращений и грязи. Все это не могло, ПРОСТО НЕ МОГЛО быть аккуратно упакованным и сложенным в одной маленькой и НИЧЕГО уже не осознающей голове. Голова сейчас являлась, скорее его приставкой, аксессуаром, бесполезным бонусом к умершим рецепторам. Ф это, странно, понимал. Где-то там, вне его тела, осталась маленькая секретная коробочка, продолжающая исправно, хоть и на последнем издыхании, получать и анализировать все то, что получают извне его глаза и уши. Невидимая и очень тонкая нить, которая может оборваться в любую минуту из-за перегрузки или неправильного с ней обращения. Вот-вот это случится.
Ф опустил голову и посмотрел вниз, на свой живот, прикрытый светлой футболкой. Футболка? Откуда? Он ведь никогда их не носил. Хорошо, что ПОД футболкой?
Закрыв глаза, он сунул руку под майку и предельно ясно ощутил ладонью тепло своей кожи. Кожа, мелкие волоски и мышцы, ПОД кожей. Рука приподняла майку и Ф увидел свой, абсолютно целый и нетронутый грубым хирургическим вмешательством живот. «Хорошо работает, сука!»
Глаза сменили фокус и открыли мозгу то, чем был устелен пол. Живой ковер с рисунком отрубленных и оторванных частей тела. Шевелящихся, цепляющихся друг за друга, тонущих в крови и желудочном соке.
«Это… практика. Просто наглядная проверка. В жизни каждого конченого недоученного бывает такое, наверное. Держись, слышишь, мозг? Ты ведь там еще не куча серого дерьма? Ты ведь понимаешь, что все это – грамотное шоу кучки гениальных придурков – иллюзионщиков?! Держи руку, мы еще нужны друг…»
- Здорово, да? – Ф поднял голову и увидел перед собой спрятанную под пластом черной косметики пожилую полную эксбиционистку, на которой не было ничего, кроме обвязанного вокруг бедер розового скотча и белой кожаной сумочки, - Работа великого Маранарди. Что, не знаешь такого? Спроси, кто его вообще знает? Этот педик – рухлядь, как я его называла, думал, что сочинил нечто, за что я должна была принимать такие позы, от которых он мог бы кончить, едва начав. Как обычно и бывало. Ха! А знаешь, что послужило ему вдохновением? Ко мне как-то заглянул один мой старый приятель и мы… Короче, сутки напролет он пронзал меня своим дулом от танка, пока не явился этот гребанный любитель голых мальчиков и не раскроил его на части. Потом посмотрел на все это со стороны и решил, что хочет иметь у себя дома такой ковер. Он так этим увлекся, что забыл о том, что во мне живут и умирают миллиарды чужих сперматозоидов. Он сказал: «А, все равно они когда-нибудь сдохнут и унесут с собой все, что было связано с этим гондоном!» - Дамочка рассмеялась, достала из сумочки сигару, прикурила и уставилась на Ф.
- Меня зовут Карго. Мне пятьдесят восемь лет и ты мне нравишься. Я, пожалуй, хочу с тобой выпить, - она вопросительно посмотрела на него и Ф показалось, он заметил, почувствовал, что это единственное тело, с которым он может просто говорить, не опасаясь быть съеденным или расчлененным. Покрутив головой, он не обнаружил рядом его кошмарной спутницы, и волна легкого спокойствия прошла по телу, которое постепенно возвращалось к нему. Хоть и не надолго, как он сам понимал.
- Вы расскажите мне о том, что это за место? Я не думаю, что я…
- Так, спокойно. Хоть этого педераста уже почти и нет на свете, все знают, кто такая Карго. Пойдем, я усажу тебя за столик. Кстати, - шепотом, - задница не болит? Ха-ха-ха! «Задница?»
И они пошли. Мимо привязанных к колоннам трупов, мимо обезумевших геев, бросающихся на Ф с вожделенными взглядами, мимо столетних господ и их обсыпающихся от дыма сигар спутниц. Прямо к столику у стены этого невероятно огромного, как только теперь заметил Ф, холла, которому не было видно края. Взгляд упирался в толпы танцующих под дикую музыку, сношающихся, пьющих, общающихся или просто гуляющих.
Два дорогих кожаных кресла за столиком из толстого тонированного стекла, на котором стояла треугольная бутылка абсента, два бокала и пепельница с оставленным кем-то дымящимся окурком.
- Располагайся. Да, кстати, я ведь не сообщила тебе, как кончил этот недоумок Маранарди, - она разлила напиток, взяла бокал в руку и отпила. Глядя на нее, Ф не мог не признаться себе, сколько скрытого шарма и… секса в его новой знакомой. Он даже почувствовал…
- Это случилось ровно две минуы назад. Боже, как это банально, сдохнуть в день дебюта главного ребенка своего больного воображения! А ведь ему вечно надо было совать свой грязный нос в чужие дела! Но сегодня он превзошел себя. Нашел себе какую-то рухлядь, которая произносит только одну какую-нибудь идиотскую фразу за вечер вот уже сорок три года, приперся с ней сюда и принялся за свои старые номера. Понимаешь, здесь не принято раскрывать личные стороны жизни членов клуба. Только я могу рассказать тебе о том, сколько раз в день мастурбирует вон тот мальчик в шортах. Потому что я – архивариус. А он – старый педераст, который загадил своим языком репутации многих здешних бриллиантов. Поэтому никто не принял во внимание тот факт, что ему пришло в голову смастерить это безвкусие, - Карго кивнула головой на ковер, - на котором, заметь, здесь и трахаются и бегают и выпивку проливают и живчиков собирают целыми ведрами. Он думал – вау! Я сделал то, без чего теперь невозможно представить этот клуб. И что? Валяется с разбитой башкой на своем же собственном коврике, загаженном его полыми эритроцитами, который теперь хоть выжимай!
Карго указала пальцем куда-то вглубь толпы и приложилась к абсенту.
- Подожди меня, я еще раз полюбуюсь его измазанной чужой спермой рожей и вернусь.
Поднявшись с кресла, она, виляя своей чертовски аппетитной, как показалось Ф, задницей, растворилась в толпе и ему снова стало не по себе. Словно сняли защитное поле и оставили его таким же хрупким и уязвимым. Сжав в руке бокал с напитком, он сделал большой глоток и закрыл глаза.
«Хм. Да, действительно, вот так изучают патологию великие доктора, да? Поджав хвост и спрятавшись под столом. Да какие, к черту, доктора?! Нет этого всего больше, НЕ-ТУ! И хватит корчить из себя конкистадора в том, в чем не разобрался бы глобальный международный совет титулованных идиотов! Пей свой чертов абсент и потихоньку умирай».
Мимо прошла необычно просто одетая для этого места девушка, подмигнула ему и скрылась за телами. Лишь легкое бежевое платьице, аккуратная прическа… «Наверное, недоразумение какое-то».

Карго не протискивалась среди беснующегося народа. Ей уступали дорогу, стирали с лиц улыбки и иногда кланялись. А она торжественно плыла сквозь бесконечные толпы с лицом женщины, имеющей право указать пальцем на любого из собравшихся, одного, двух или нескольких, нахмуриться и сказать: «Я хочу, что ему вырвали позвоночник!», и она будет абсолютно уверена, что не пройдет и трех секунд, как все будет исполнено. Как это обычно бывает.
Ей до смерти все это осточертело. Она прекрасно понимала, кто она есть, но это больше не доставляло ей эмоционального экстаза, как было когда-то, когда все только начиналось. Она всегда была честна перед собой и перед теми, кто по каким-то причинам попал в список «имеющих право на ее содействие в ИХ никчемных делах. Но только если их личные дела ничем не запачканы.
И она никогда не относилась к этому, как к обременяющей и давящей на плечи обузе. Это ЕЕ РАБОТА. Она сама себе ее создала и не собирается превращать ее в нечто, напоминающее забытый и заброшенный детдом, в котором все воспитательницы в один миг решили, что им все надоело. Маленькие дьяволы превратили их мозг в решето и остались, в итоге, сами по себе. А Карго этого никогда не допустит. «Дети вырастают и начинают уважать тебя, если ты сразу даешь им понять, ЧЬИ они дети и, главное, что они - ДЕТИ», всегда думала она.
Где-то здесь, рядом, крики. В нескольких шагах вперед.
Плотный занавес из пьяных тел медленно растворился, и Карго увидела валяющееся на полу, содрогаемое последними судорогами тело старика в черном фраке на голое тело, седой бородой и подведенными глазами. Из левого его виска хлестала кровь, заливая фрагменты его собственного творения. В правой руке треснутый и впившийся осколками в кожу бокал с разлитой выпивкой. Над ним стояла уставившаяся на него абсолютно ничего не говорящим взглядом, крашеная в черный старуха, в красном вечернем платье с огромным декольте. А еще до смерти напуганный новичок и странная девушка с разбитой бутылкой в руке по разные стороны от тела.
- Кого отблагодарить?! – внезапно наступила такая тишина, что было слышно, как бряцают дешевые медные серьги в ушах молодой танцорши, вертящей головой, в десяти метрах от места смерти.
- Да ладно, молодежь! Изысканнейшие умы этого места заплатили бы горой чеков за труп этого критина! Кто-нибудь состоял в клубе поклонников творчества Маранарди? – Карго ткнула пальцем в труп и прислушалась, - Не слышу!
Кто-то, из глубины толпы, хихикая и полушепотом:
- Творчества? Поклонники творчества? Ему место в хранилище тряпок и метелок в самом ущербном зале первобытной галереи.
- Добротные эпитеты, сладкоголосый! Кто-нибудь еще может добавить ярких красок в мое скверное настроение?!
Рука девушки уронила разбитую бутылку и закрыла глаза:
- Карго, ему нужно уходить отсюда. Он не при чем. Она хочет его…
- Стоп! Девочка, ты видишь на моем лице очки? А? Дорогая, я даже линзы не ношу! А знаешь – почему? Потому что они мне НЕ НУЖ-НЫ! И почему все стихли?! Дальше, ребята! Не задерживаемся!
По холлу снова поплыла музыка и народ, немного расстроенный, шокированный, довольный и получивший удовольствие, начал медленно возвращаться в прежний ритм.
- Уберите тело и затрите пятна, если цените этот декаданс, конечно! А вы, - взгляд в сторону испуганной парочки, - подождите меня здесь! И запомни, милочка, в твоих советах нуждаются только грязные голодранцы из социальных приютов. Они созданы для того, чтобы им давали советы, потому они и голодранцы, что не могут расшевелить свое серое дерьмо сами, понимаешь?
Та ничего не ответила. Она лишь отвела взгляд в сторону М, взяла его под руку и отвела в сторону.

- Я уж думала, что совсем потеряла тебя! –Ф поднял голову. О, боже, снова она! - Не надо так исчезать, мой мальчик! Я же волнуюсь, переживаю! Вдруг тебя здесь случайно отымеют! Или ненароком голову отрубят! Здесь ведь бегает целая куча народу с огромными бронзовыми топорами, которым они никак не могут найти применения. Я же с ума сойду от того, что это сделала не Я!
Чертова шлюха, ехидно посмеиваясь и извиваясь, прыгнула в кресло, где до этого сидела Карго и уставилась на Ф.
- С тех пор, как я не живу пропитанным медикаментами воздухом твоего мира, я стала замечать, что у меня абсолютно нет свободного времени. И для того, чтобы уделить себе внимание, твоей маленькой девочке приходится упорно трудиться. Но их так мало, этих моментов, что из них можно с легкостью собрать самую примитивную в мире мозаику. Нет, не с легкостью, - с кровью и потом. Я хочу показать тебе одну мою работу. Я над ней очень долго работала и думаю, что ты оценишь ее по достоинству.
Она потерла ладони, нарисовала пальцами в воздухе прямоугольник, и через секунду он ожил. Ф, снова почувствовавший покалывание в спине от ожидания чего-то сверх его понимания, широко раскрытыми глазами смотрел на то, как на прозрачном фоне воздушного экрана постепенно проявляется картинка. Такая, которая бывает, когда смотришь на старом телевизоре некачественную видеозапись. Сначала потолок какого-то помещения, затем, словно кто-то снимал обычной любительской камерой, ниже по стене к кровати, на которой лежит женщина. Ее лица не видно из-за живота. Живота беременной женщины, которая собирается вот-вот родить. Ф не знал, присутствует ли в этом кино звук, все покрывал собой оглушительный и томный ритм музыки и шум веселящейся толпы. Как и подобает в таких случаях (таких? Часто ли бывают ТАКИЕ случаи?), изображение изрядно рябило и снежило, поэтому картинка была ущербной. Над женщиной склонилась медсестра и сделала ей укол в вену. Ее лица тоже не было… Нет, она повернулась к камере… Конечно, это она. Ее чертово, ухмыляющееся в камеру, лицо. Что-то говорит, указывает своим нервным тонким пальцем на живот беременной женщины и смеется…
По спине Ф пробежала очередная и, как показалось ему, самая болезненная волна прокалывающего тело насквозь, холода. Кто в постели?! Просто какая-то беременная женщина? Не-е-ет! Это ЕГО ЖЕНА!!!
Камера поднялась выше над постелью и Ф смог все рассмотреть. Он успел запечатлеть в своей памяти все то немногое, что нагло и без спроса вломилось в его рассудок до тех пор, пока сознание помутнело и покрылось плотным одеялом сумасшествия. Его жене сделали кесарево. И внутри было пусто. Пустой, чистый и до блеска вылизанный резервуар, больше похожий на новый медный таз, нежели на внутренности человека, которого только что вскрыли.
Камера влево, на нее. Стоя у кровати, она держала на руках того, кто должен был быть ТАМ. Фиолетовый, мертворожденный, четырехмесячный эмбрион с открытыми, абсолютно черными глазами! Покрытый слизью, ошметками плаценты и материнской плоти. Она что-то не умолкая лопочет, постепенно переходя на крик, потом берет тельце за ноги, вывешивает его над головой давно потерявшей сознание матери, гневно трясет его, ругается и смеется, смеется! Выругавшись, отбрасывает эмбрион в сторону, стряхивает руки и быстро выходит. Картинка покрылась непроглядной рябью и свернулась.
Он ничего больше не видел. Его глаза смотрели в одну точку, покрывались слоем мутной влаги, начинали щипать от затхлого, дымного воздуха, но, не отрываясь и не моргая, смотрели куда-то.
- Я хотела оставить его себе. Посмотрела на него и почти влюбилась в эту кроху. Но… родословная… Совсем никуда. Грязная кровь, понимаешь? У нас с этим строго. Меня бы лишили всех привилегий, если бы кто-нибудь узнал, что я взяла на воспитание ребенка с потрескавшимся генетическим кодом от родителей из глубокого интеллектуального гетто, - она смотрела ему в глаза и была очень серьезна, - Ты так никогда и не узнаешь, к какому полу ОНО принадлежало. Во всяком случае, и оно тоже никогда ничего бы не узнало о тебе. Все, что оно могло сделать – уже сделано. А ты… Ты ведь знаешь, что такое вкус настоящего убийства? ТАМ тебя никто и никогда ни в чем не обвинял! Лупили, конечно, иногда по заднице, за то, что пачкал соседское белье внутренностями раздавленных жучков! Или за то, что палил пьезо зажигалкой мамины синтетические чулки, насаженные на вязальную спицу, чтобы посмотреть на рисунок от падающих капель! Ты даже сам…
Медсестра быстро обернулась, вглядываясь куда-то, замерла, сжала в ладони салфетку для рук, потом снова посмотрела на Ф, испуганными глазами.
- Повезло опять. Ты, наверное, очень шустро подставил ей свою задницу, да? Она отымела тебя огромным синим фаллоимитатором, похлопала по щечке и сунула в кармашек! Ну, времени у нас много! Наша с тобой программа полна познавательных сцен самых высоких отношений, милый!
Ф ничего не понимал. Его разум уловил только ее последние слова, убегающую тощую фигуру и приближающееся тело грозной, как скала, обнаженной женщины, с талией, перемотанной розовым скотчем. Она подошла к столу, долго и с грустью смотрела на потерянное тело в кресле, смотрящее перед собой и никуда больше. Потом отвела взгляд в сторону, сделала глоток из бокала, вздохнула и присела рядом.
- Это тебе не тетрис. Слышишь? Здесь булыжник в башке нужен, а не серое тыквенное пюре. Многих моментов здесь просто не избежать. Они ужасны, но так нужно. И я не должна тебе всего этого говорить, ты не гений сложных игр. Просто… мне так хочется!
- Она убила моего ребе… нашего…
- Смерть рождает жизнь, мой дорогой. Простой переход простой энергии из одного состояния в другое, которая никуда не исчезает. Она заслужила эту жизнь своей позорной смертью. И кто ей в этом помог?! А?!
Ф поднял на глаза на Карго и совсем не обнаружил в ее чертах враждебности или желания поглумиться над ним. Там были холод, спокойствие и… забота.
- Она свое получит. Не стоит так уж рьяно полагаться на свой ограниченный тщеславием интеллект. А она очень высокого мнения о нем. Нам нужно идти. Там нас ждут твои друзья. Или НЕ друзья, не знаю. В любом случае – тебе без них будет сложно, - Карго встала, осушила бокал абсента и занюхала рукой, - Вставай! Вашу мать, здесь никогда не наступит женский день!
Заплетающимися ногами Ф поплелся вслед за Карго по уже до безумия осточертевшим дорогам, сквозь толпы декадантов. «И что же сейчас? Боже, съешьте же меня кто-нибудь, отравите, убейте, замуруйте в стену! Моя голова!»

Они оба сели на маленький кожаный диванчик и М тут же впился в нее глазами. Он не хотел потерять ни одного фрагмента ее лица, ни одной эмоции в уголках ее глаз. Слишком долго он не видел ее и не говорил с ней. Теперь она рядом и вот, он боится, что она снова исчезнет, испарится, как она это умеет делать, и он опять останется один в этом кроваво-идейном бардаке. Она только что убила эту озабоченную древнюю плесень уверенным ударом бутылки по голове. Ради него, как она позже тихо, очень тихо признается. Он, конечно, не понимал смысла этих слов, но был уверен в ее искренности. И вот сейчас она смотрит на него своими вечно тревожными глазами и готовится что-то сказать. Сквозь грохот музыки, дыма и танцев полетели слова.
- Послушай, - кусая губы и дико волнуясь, - Здесь все настолько сложно… А ты ведь, на самом деле, не имеешь к этому всему никакого отношения. Вернее имеешь, но… Им необходимо сейчас как можно быстрее убрать тебя. Сделать с тобой все, что угодно, лишь бы ты не оставался здесь больше.
Что она говорит? Убрать? Кому это нужно? Он ведь только начинает…
- Зачем? Разве весь этот балаган не для почетных гостей вроде меня?
- Я пошла против правил! Я хочу сохранить тебя! Они всего лишь подарили тебе немного времени для твоих потребностей. Но ты не должен продолжать дальше! Они этого хотят, а я – нет! Карго все знает, но она может изменить себе, если ты ей понравишься. Поговори с Ф!
«Поговорить с Ф?»
- Но что Ф может мне сказать?
- Тебе нужно просто начать и ты удивишься, узнав, что происходит на самом деле.
Она провела рукой по его щеке, захотела сказать еще что-то, но не смогла, видимо.

- Когда-нибудь, кто-нибудь вспомнит мою доброту, и не будет ругаться моим именем, - Карго внезапно повернулась и ткнула указательным пальцем в грудь Ф, - Это будешь не ты, не волнуйся. И уж тем более не он, - тот же палец, но в сторону сидящего на диване… М?!
Ф не мог поверить глазам, хотя и понимал, что это глупо. Да, это М, он самый, сидит на маленьком кожаном диване с какой-то дивахой, здесь, в этом чистилище!
- Я его знаю, - тихо и робко, - это мой…
- Нет, не твой. Это ты – ЕГО. Видишь, как временами меняются местами крайности?! Вот, казалось бы, все ясно и понятно, а потом глядишь – а идиот-то – ТЫ!
Карго пристально смотрела ему в глаза, так, словно ждала его живой и однозначной реакции на свои слова. Но Ф просто смотрел в сторону кожаного диванчика и силился произнести хоть слово, но лишь шевелились губы и дрожали веки.
- Счастливого уикенда, мой мальчик! Однажды мы еще выпьем с тобой, я думаю, но пока… у тебя ведь куча дел? Пойду, присмотрю за вип-зоной.
Секунда и Карго растворилась в толпе. Исчезла, пропала. И словно сняли защитный купол из толстого литого поликарбоната. Все ощущение защищенности и безопасности уплыло вслед за плотной фигурой этой удивительной женщины, и Ф снова покрылся холодной пленкой дискомфорта. Сквозь тела он смотрел на две фигуры за несколько метров от него и боялся сделать шаг. Он был уверен, что вот, сейчас, из-за чьего-нибудь пьяного и обкуренного тела вынырнет его «подружка» и все начнется заново. Она добьет его окончательно, она сделает все, на что способно ее чудовищное воображение, чтобы не дать ему покинуть этого места. Или нет? Она ведь испугалась Карго? Она боится ее? Она думает, что он – под ее защитой? Тогда нужно вытаскивать их обоих из этой клоаки и как можно быстрее.
Ноги сами сделали шаг в направлении дивана, и тут же перед глазами возникла пьяная фигура. Особь непонятного пола и возраста, с целым ювелирным магазином на лице, собачьими глазами и бледной кожей.
- Эй, у нас сегодня обширная и… о-очень культурная, ги-ги, программа. А вы, собственно, ку…
Ф не знал как так вышло, но рука резко сжалась в кулак и прошлась по физиономии гермафродита с такой силой, что ОНО отлетело на несколько шагов и рухнуло на кучу трахающихся на полу тел. Тела лишь тихо вскрикнули, а оно, еле шевелясь, рукой пыталось остановить хлынувшую носом кровь.
Ф оглянулся. Сотни глаз, оторванных от своих привычных занятий, сверлили его гневными взглядами. Он видел, как со всех концов зала подтягивается народ, сжимаясь и толпясь вокруг него. Он видел растерянные глаза М и его подруги. Она подталкивала его сзади и что-то шептала ему на ухо.
Когда их взгляды встретились, по ногам Ф прошлось что-то очень тяжелое. Колени подкосились, и он рухнул на пол, лицом вплотную к оторванным и окровавленным рукам, ногам, челюстям и куче других запчастей. Они тут же схватили его за волосы и потянули к себе. Голосовые связки рвались и горели. Силы беспощадно отнимали глухие удары по спине и вискам.
«Вот она, сука! Она все же знает, что делает!»
С каждым ударом сознание Ф отдалялось все дальше. Его жестоко избивали и, видимо, не собирались останавливаться. Долго, со вкусом и наслаждением. Голова наполнялась невыносимым шумом, звуки исчезали, а глаза видели только темно-бардовую пелену крови. Потом вдруг все резко прекратилось. Чьи-то руки жестко вырвали его тело из живых-мертвых конечностей и куда-то поволокли. Кто-то.
М и Она. Схватили пустые бутылки, разбили их о головы одних и принялись пускать ими кровь другим. А когда достигли затоптанного в кровавый ковер Ф, М схватил его за руку, вскинул на плечо и поволок его вслед за ней, расчищающей себе дорогу острыми краями бутылки. Озверевшая толпа обступала их со всех сторон, пыталась схватить, но тут же отпрыгивала назад, когда острое как лезвие стекло, вспаривало чью-то кожу, и начинала неестественным фонтаном брызгать кровь.
Медленно, очень медленно, шаг за шагом, она вела их куда-то, размахивая бутылкой и втаптывая обратно в ковер полусгнившие руки, хватавшие ее за ноги. С ее лица лился пот и одежда, промокшая насквозь, приклеилась к телу.
Когда Ф пришел в чувства, М сбросил его с плеча и заставил идти вслед за ней, освободив себе обе руки. «Я не хочу оставаться здесь!» И тут же: «Что это?» М замер на мгновение, стараясь не уронить промелькнувшую в голове фразу. Казалось, что-то очень важное должно было вспомниться сейчас. Что, ну, что там? Нет, ничего. Все провалилось под ковер, и рука снова заработала.
Он не считал количества саранчи, которой он вскрыл вены и бросил валяться на полу, истекая кровью. Им овладел слепой гнев, и он был готов отрезать голову любому, кто приближался к нему хотя бы на шаг. И он резал. Всех подряд. Обливаясь чужой кровью и ненавистью, яростно хрипел и кричал. И крик…
Ее истошный крик. Резко повернув голову, М увидел, как расступается толпа, и в конце живого коридора возникла фигура. Ее, чертовой медсестры. Широко расставив ноги, она держала в руках огромный арбалет и целилась в него. На лице застыла холодная улыбка удовлетворения, язык медленно бродил по губам. И внезапная тишина свалилась с потолка на головы всех, живых и мертвых.
- Ты не кончил в меня! И это была твоя самая большая ошибка! Все могло бы быть по-другому, мальчишка!
Потом время остановилось. Он не мог сказать, сколько прошло времени. Оно было скомкано и забыто всеми. Он видел Ее глаза. Полные страха, боли и отчаяния от невозможности сделать что-то. Ее руку, уронившую разбитую, окровавленную бутылку. И капельки крови, медленно стекающие с Ее тонких пальцев. Он даже успел заметить лицо Ф. Лицо человека, которому говорят о том, что все…
До того, как ее палец нажал на курок, и стрела сорвалась с места.


«Невероятное вранье! Говорить о каких-то эксклюзивных методах, только лишь для того, чтобы оправдать свою очевидную жестокость. Нет, она, конечно же, должна быть, моя дорогая, но ведь вся красота состоит в том, чтобы пользоваться ей ГРАМОТНО. Понимаешь? – вокруг очень тихо, слышно только, как маленькая пилочка обрабатывает аккуратные розовые ногти, разнося вокруг мелкую пыль, - Это можно сравнить со школьниками, которые дорвались до бомжа и начинают делать с ним все, что хотят только потому, что учительница сказала им, что они, бомжи, разносчики инфекций. И вот детки принимаются отрываться. Считая, что очищают мир от гнили. Вместо того, чтобы дать тому морального пинка и заставить действовать. Что, не правильно?! Правильно, милочка, правильно. Соль ложками жрать не будешь, но и суп без нее не сваришь! Привыкайте к тонкой разметке, учитесь работать без субинстинктов! Сами потом увидите, КАК меняется сюжет!»
Рука со злости швырнула пилочку о стеклянную крышку журнального столика и от нее отвалилась ручка.


Огромная чернокожая рука схватила стрелу, не дав ей пролететь и метра. Другая рука со всего размаху врезалась в левый висок медсестры, забросив ее маленькое тельце в самую глубь толпы. Глубокий и тяжелый вздох волной прокатился по всему залу. В проход вышел громадный негр. Охранник. Тот самый охранник в перелатанном и перешитом костюме, с гордо поднятой головой и выражением невероятного безразличия ко всему происходящему на лице, приближался к М, который видел, как Она облегчено опустила голову и присела на корточки.
Остановившись в шаге от М, охранник посмотрел на него своим, видимо никогда не меняющимся взглядом, выждал несколько секунд и протянул ему стрелу.
- Держи. Это от Карго. Вспоминай почаще ее доброту. А если ты этого не сделаешь, я сам загоню тебе ее в задницу, понял?
М лишь кивнул головой, взял из громадной руки негра СВОЮ стрелу, и как смог…
- Благодарю вас.
Вдруг резко изменился взгляд. Внезапно померкнувшими глазами он еще раз посмотрел на М, и, вздохнув:
- Она не спасла тебя. Это отсрочка. Просто ты ей понравился.
И, развернувшись, зашагал прочь, рявкнув на весь зал:
- Чего вылупились?! По домам, беспризорники! Или давно моего члена не пробовали, твари?!!
Все начало куда-то проваливаться. Публика, словно пар, испарялась, проваливалась в ковер, паниковала и убегала без оглядки. Огромный охранник пинал всех ногами, орал во все горло, поднимал с пола потерявшие кровь трупы и бросал их им вслед. Они настигали убегавших, и валили их с ног. Те вставали и продолжали побег. Все очень быстро заканчивалось. Через несколько мгновений стих последний стук каблуков, свернулись и исчезли крики, испарился в воздухе последний клубник.
Трое человек открыли глаза и осмотрелись. Теперь они могли видеть комнату, в которой они находились. КОМНАТУ, размером не больше обычной гостиной, с обычным мраморным полом, маленькой деревянной дверцей и выкрашенными в бежевый цвет стенами.
- Они творят с пространством все, что хотят, - Она улыбалась и смотрела на М. Сидя на корточках, теребила рукой волосы и глубоко и облегченно вздыхала.
- Это середина бесконечности. Вам не дадут расслабиться.
Ф не сдвинулся с места. Он как мог пытался держать себя в руках, но…
- Почему это случилось со мной? С нами?
Поднявшись, Она подошла к двери и оглянулась.
- Если вы выйдите вместе, то многого не узнаете. Ты, - взгляд в сторону Ф, - первый. А ты – не забывай того, что я тебе сказала.
И, открыв дверь, за которой была темнота, исчезла.
Ф проводил ее долгим и недоуменным взглядом.
- Кто она? Ты уверен в том, что ей стоит верить?
- Выходи отсюда.
- Послушай, я думаю здесь никто не может дать тебе гарантию…
- Ей можно верить! – М почувствовал, что начинает злиться на Ф.
- Да я никому не хочу больше…
- Выходи отсюда!!!
Короткое эхо прошлось по комнате и острой иглой впилось в голову. Ф замолчал, опустил голову, подошел к двери и открыл ее. Сунув голову в проем, он, с осторожностью оглядываясь, просунул свое тело дальше и закрыл за собой дверь.
М свалился с ног, закрыл глаза и сжал в руках голову. Все это давно уже потеряло всякий интерес. Это инерция. Работаешь просто потому, что не можешь пойти против обычных физических… метафизических законов. Вот и все.


За дверью… Что-то было за ней, точно. Едва он просунул голову, едва глаза поняли, что здесь им нечего различать, все его тело плавно заволокло, словно кто-то выдернул пробку в ванной, в мягкое. Не пространство, не вакуум, не мир, просто что-то очень теплое и мягкое. Очень скоротечное, задержавшееся на секунду или долю ее, он уже не вспомнит.
И переходы… Как из уровня в уровень. Все очень тихо, так, чтобы ни одна клетка не испытала ставшей очень болезненной для нее вибрации. Чье-то ласковое дыхание, нежные прикосновения, теплые волны непонятного измерения и вдруг… прохлада. Такая обыкновенная и неожиданная после всего, что видели и слышали уставшие органы, сейчас среди них не осталось ни одного, который не издавал бы сдавленного скрипа и это хорошо чувствовалось.
В одно мгновение прохлада сделала себя привычной и потянула вслед за собой новые звуки и запахи. Еще через секунду они стали приобретать цвета. Свои, собственные и ужасно знакомые. Сознание Ф медленно и неловко приходило в себя, сомневаясь и с осторожностью оглядываясь по сторонам. Все не может так просто закончиться!
Она говорила об этом и ей можно верить. Она, наверное, знает все. А если она знает все, то она должна знать, что должно быть дальше. Или в этом тоже есть свои прелести? В известном смысле…
Новые звуки… Сквозь ВСЕ. Вода, капли воды или струи воды. Сложно понять, когда скорость звука в этом мире такая ничтожная. Струи. Где-то в нескольких шагах отсюда. От постели. Он в постели? Он в постели! В своей постели, напротив которой, так вот просто СНОВА висит зеркало, отражая темноту. Он дома!
«Ведь все помню? Ведь все отложилось? Все, твою мать, в этой башке! Зачем меня вернули? Подышать свежим воздухом, глотнуть минералки и – снова, да? Учетная комиссия готовит таблички с номерами, переговаривается между собой и вообще хорошо себя чувст…»
Вот, снова. Снова все начинает смешиваться. К звукам воды добавилось еще что-то. Вздохи, сдавленные крики или еще что? Оттуда же, за стеной. Действительно, ведь там может быть все что угодно. Его фантазия уже давно несовершенна настолько, что смеется сама над собой, даже не пытаясь заниматься каким-либо творчеством. «Обезьяна смотрит на шкаф с фраками и думает над тем, какой же одеть, если сегодня в гости к ней приходит свинья! Ладно, все это должно когда-нибудь родить иммунитет, а после – полную невосприимчивость к таким вещам. Что там опять?!»
Ф поднялся с постели и тут же осел обратно - голова на секунду взорвалась яркой вспышкой. «Похмелье!»
По квартире снова прошелся тяжелый хриплый вздох и ноги подняли тело сами собой. «Это будет как всегда интересно! Не хватит никаких дневников, чтобы все записать, мать вашу! – Ф вышел в коридор и в нос ударил запах, прогорклый и мерзкий запах гнили, - О! Вот это я понимаю! Энциклопедический подход, - из проема ванной бил свет. Все громче звук льющейся воды, все тяжелее вздохи… кого? Кого же еще? Его жены! – Несмело все. Неловко, тяжело и безо всякого умения. Он ОЧЕНЬ, все еще, боится. Боже, как он этого не хочет!
Сперва глаза поймали, само собой, яркий свет ванной и на минуту ослепили сетчатку. Снова крик, картинка внезапно восстановилась и Ф увидел все, чего так не хотел: в окровавленной ванне лежала… сидела его жена. Мокрая, сплошь в непонятной липкой жидкости, с задранным платьем, изорванным в клочья. Цепляясь исцарапанными пальцами и обломанными ногтями за края ванны, она тяжело ловила воздух, стараясь проглотить его как можно больше. Впившись в Ф стеклянными глазами, она старалась что-то сказать, но воздух мешал ей. Лишь задрала платье выше и взглядом попросила его посмотреть туда.
Где, в принципе, ничего не было. Кроме огромного «кесарева» и пустого, со струйками стекающей крови, живота. Маленькими ручейками она стекала в дыру, уволакивая за собой мелкие ошметки плаценты и пуповины.
«Я хотела оставить его себе. Посмотрела на него и почти влюбилась в эту кроху. Но… родословная…»
- Она сказала, что хочет оставить его себе, - сквозь хрип и литры воздуха, она смогла, - но ей не нравится родословная…
Ф оперся на дверной косяк и медленно осел. Все, наверное. Почему это не должно быть финальным номером программы? Почему они могут думать, что его разум имеет какие-то границы? Почему они его так ПЕРЕОЦЕНИВАЮТ?! Разве планктон может придумать хоть какие-то хитрости, чтобы уйти от кита?
Глаза просто смотрели на окровавленную плитку, уши просто ловили хрипы его жены, нет больше продуманных сценариев!
- Ты ведь никому об этом не скажешь, правда? – Что? Почему ее голос такой естественный? – Это ноша. Быть женой психиатра – большая и тяжелая ноша. На самом деле они никогда не думают о том, что чувствуют их близкие.
Ф слышал и УСЛЫШАЛ все, что она сказала. Он боялся, но понимал, на чьей стороне сейчас разум. Ведь он давным – давно должен был встать, нет, взлететь, сорваться с места, чтобы поскорее добежать до телефона, позвонить медикам и обо всем рассказать. «Как это бывает в нормальном мире здоровых людей, да?» Зачем что-то фильтровать и отсеивать в своей голове, если за тебя это с радостью делают другие?!
- Наверное, я сдохну здесь, как псина! Или буду пить через вену чужую кровь на больничной койке вместо апельсиновых соков, да?! – ее горло взорвалось острым, ржавым хрипом. От боли закрылись глаза, и проступил пот.
Тело послушно стало подниматься. Медленно. Настолько, насколько этого не хотели ноги.
Снова коридор, темнота и вся эта гребанная сущность в ней. Разве ж он не труп с севшими батарейками, когда путь до вон той красной штуки с прозрачными кнопками занимает у него больше времени, чем вся его практика в трезвом мышлении? Какой номер? Как они обычно звонят им?
Рука сняла трубку и поднесла к уху. Что, неужели там обычные гудки? Неужели он не услышит там голоса этой твари, которая, наверное, уже давно и очень соскучилась по нему? Гудки… гудок. Палец нажал три цифры, и мозг принялся ждать.
«Доброй ночи, вы дозвонились в службу скорой медицинской помощи. У вас что-то прои…»
Оттуда, из ванной. Такой грохот, что рука уронила трубку. В коридор вышла окровавленная жена, держа в руке кран от смесителя. Ее разорванный живот свисал лохмотьями, те волочились по полу, оставляя за собой влажные следы. Она улыбалась. Шла на него, смотрела в глаза и улыбалась. А когда расстояние между ними сократилось до пары шагов, размахнулась, и с невероятной силой врезала кран в его левый висок. Блеснула молния, голова встретилась с полом, глаза начала заливать кровь.
- Да ты просто серийник! Вошел во вкус?! – еще несколько ударов по спине, - Поделишься со мной вариантами грамотных убийств?! Ты же теперь квалифицирован!
Ф попытался вскочить на ноги, но ее нога, тяжелая и стальная, с размаху ударила его в живот. Тело отбросило к стене.
- А еще я хочу получить урок на тему правильного эмоционального состояния в момент НАСТОЯЩЕГО, красивого убийства! Ты, надеюсь, не будешь брать с меня много?! Я ведь твоя ЖЕНА, ублюдок!!!
Глаза успели схватить тонкую полоску света где-то повыше пола. Дверь. Если суметь до нее дотянуться…
- Ты думаешь – ЭТИ фокусы обходятся мне дешево?! – удар, - Я плачу за них отсутствием радости быть там, где мне хочется, слышишь ты, падаль?! И если ты до сих пор трахаешь собственное тело своим же существованием, то это не твоя заслуга!!!
Рука нащупала ручку, потом резко рванула ее. В глаза ударил спасительный свет, и тело вывалилось наружу.
- Ах, какие мы умные! Ты не помогаешь следствию, дорогой мой! Слишком много улик!
Он уже не слышал ее. Тело кубарем скатывалось по лестнице и, казалось, разваливалось на части. А когда перед ним распахнулась тяжелая дверь подъезда, и ночной воздух холодным огнем прочистил рассудок, что-то внутри слезно попросило не останавливаться. Спина со скрипом выпрямилась, глаза осмотрелись и ноги зашагали. Он почти машинален.
Быстро. Так, что скоро заныли ступни. Но с кем? С кем ему ЕЩЕ говорить, как не с тем, кто стал для него той отправной точкой, откуда берет начало все, что с ним творится? Конечно же, он не знает, что сейчас происходит с ним. Не знает, вышел ли он из того ада вслед за ним. Он точно не мог оставить все, как есть. И уж точно он тоже ищет сейчас. Им просто необходимо так!
На улицах никого не было. Так тепло и тихо, что в это уже не верилось. Каждая клетка организма ждала чего-то нового. Новых приключений. Новой встряски. Но ничего не происходило. Где-то вдалеке шумел какой-то завод и больше ничего. Прогретый за день воздух не остывал и стоял полным штилем. Такая вот идиллия, нарушаемая иногда звуками проезжающих поблизости машин. Ф останавливался, оглядывался, всматривался во мрак, вздрагивал от стуков оконных рам в старых магазинах и шел дальше. Дорога казалась слишком долгой. Было пройдено, вероятно, слишком много, чтобы быть простым путем от дома к клинике, по пути в которую он уже успел изучить каждый камешек в старом асфальте. Или он уже не в состоянии ориентироваться во времени без часов?
Оно. Огромное зеркальное здание частной клиники, наконец, всплыло из темноты. Полностью слившееся с ночь, оно больше походило на отполированную до блеска гору, ловящей на себе редкие отблески. Ф никогда еще не видел его в такое время. «Тогда была совсем другая жизнь?»
Он понимал, ЧТО и КАК думают о нем в последнее время все, без исключения сотрудники центра, и особенно охранники, рассказывающие друг другу по ночам о том, какие номера выдавал накануне их «главный» специалист. Поговаривали даже, что один из них, молодой парень, только что вернувшийся из службы в вооруженных силах, однажды зашел к генеральному и кое-что нашептал тому о ночных визитах на рабочее место их психиатра. Босс нахмурился и сделал в своем толстом ежедневнике какую-то запись. А стоматологи и вовсе принялись придумывать анекдоты.
Однажды Ф, подходя к выходу, видел, как две молоденькие медсестрички (медсестрички!) хихикая перешептывались и тыкали в него пальцами. Затем крутили ими у виска и демонстративно отворачивались. Они, видимо, очень многое повидали в своих жизнях, думал тогда Ф.
Сквозь тонированное стекло входной двери проявилось угрюмое лицо охранника. Сидя в освещенной маленькой настольной лампой комнатке, пожилой и крепкий мужчина, которого Ф считал единственным нормальным человеком во всей клинике, поднял голову и всмотрелся в темноту, туда, откуда послышались шаги. Именно его Ф когда-то угостил пивом. Но после того, как его нервы сдали, тот начал относиться к нему с недоверием.
Отложив в сторону газету, он вышел из своей маленькой комнатушки и подошел к двери. На его лице не дрогнула ни одна жила. Лишь хладнокровно щелкнул замком.
- Вы?
- Доброй ночи. Я прошу прощения, что беспокою вас, но мне необходимо срочно попасть к себе в кабинет.
- Встречно прошу прощения за идиотский вопрос, но вы знаете который час? – таким людям стоило бы работать в морге, их ничем не проймешь.
- Я понимаю, что доставляю вам неудобства, но это очень срочно. Один из моих пациентов срочно нуждается…
- Идите, - ему абсолютно не хотелось выслушивать новую историю об очередном полоумном, которого ринулся спасать их доблестный доктор, которому, похоже, куда важнее коллекционировать эти самые истории, чем лежать в одной постели со своей женой. Ему самому давно нужна помощь. Самая квалифицированная.
Охранник отошел в сторону, пропуская ненормального доктора, как-то странно отводя глаза. Видимо, боялся столкнуться взглядами и заразиться умственной ущербностью?
- Благодарю вас.
Прогуливаясь по темным коридорам, Ф то и дело натыкался на колонны и углы. Поднимаясь по лестницам, он постоянно спотыкался, падал и больно ударялся коленями. Тихо выругивался, поднимался и шел дальше. У кабинета психолога он наткнулся на стулья для посетителей, и со всего маху грохнулся на спину.
«Сука! Только и умеешь, что строить семейные гороскопы, трахать своих помощниц и пичкать коридоры стульями для задниц идиотов, которые не могут разобраться со своими проблемами сами! Зато зубы всегда белые и виски под боком!»
Ф схватил стул и швырнул его в дверь соседа. От стула отлетела нога, оставив на матовой поверхности глубокую и длинную царапину. Оглушительное эхо пошло гулять по всей клинике, отражаясь от дверей к окнам и обратно.
«Ему ведь не придет в голову выяснять причины шума? Подкрепление не вызовет?»
Ф подождал еще минуту и, убедившись в том, что внизу никто не напуган и не застигнут врасплох, сделал еще несколько шагов по направлению к своему кабинету, достал ключи и повернул замок. Дверь открылась, по коже прогулялась мелкая дрожь. Нет, никаких фокусов. Никаких поводов бояться и снова сжимать зубы. Ф просто почувствовал, как наваливается на него огромный и озверевший от скуки призрак прошлой жизни. Так странно все. Он не был в своем рабочем кабинете всего лишь ДЕНЬ! Но по каким-то причинам этот день растянулся в его сознании в вечность. И теперь ему казалось, что все, что он видит перед собой, покрыто слоем пыли толщиной в ладонь. А окна больше не пропускают солнечный свет. «Ерунда все. Просто слишком много произошло за ОДИН вечер. Или ночь. Так всегда кажется, когда уходишь во что-то с головой».
Ф подошел к столу, и указательный палец правой руки сам, отжавшись от ладони, проехал по столу. «Боже мой! Смотри ты! Самоубеждения не действуют! Организм сильнее мысли, да?» Палец был чист. Его не было здесь всего лишь ОДИН ДЕНЬ!
Ну, и зачем он здесь? Еще минута и он достанет из полки бутылку коньяка, и будет просто наслаждаться спокойствием? Закроет глаза, придумает себе самую сладкую и необыкновенную сказку о том, как однажды он проснется за своим рабочим столом, из окон будет лить мягкий солнечный свет, а по коже прогуляется мелкая дрожь огромного счастья от осознания того, что сны заканчиваются. Вот и этот, ужасный и нелепый сон, вызванный, видимо, его огромной усталостью от работы, свернулся, лопнул и развеялся по кабинету утренним сквозняком. За этим даже можно наблюдать, видеть, как оседает на пол его токсичная пыль, рассеивается и загоняется ветром под столы и стулья. Нет его больше, нет!
Телефон! Никого не спрашивая, внезапно и громко, черное пространство перед глазами заполнил собой обычный офисный белый аппарат. «Звонок!» Ф вздрогнул, подскочил на стуле и повернулся к столу.
Телефон… Какой номер? Кто-нибудь помнит номер? Черт! Да ведь его невозможно забыть!
Пальцы дробью пробежались по клавишам и в трубке пошли гудки. Долго. Его наверное нет. Хм, что за идиотизм, он может быть везде! Это ведь не звонки родственни…
«Алло», - женский голос. Женский?
- Доброй ночи. Я, наверное, разбудил вас, прошу прощения, но мне срочно нужен…
«Единственный, кто тебе нужен сейчас, это трахающий тебя в зад огромный лысый свинопас!» – смех. Ее смех. Это она, мать ее! – «Никогда не разговаривала с тобой по телефону! У тебя и голос другой и манеры почище! Ты хотел поговорить с тем придурком? Извини, его нет дома. И почему со мной никто не хочет разговаривать?!»
Рука медленно опустила трубку. Что она с ним сделала? Что эта чертова сука с ним сделала?!
Лицо снова стало наполняться кровью. Но, черт возьми, не от страха, - от гнева. Его распирало. Что-то только что родилось у него внутри, и он очень хотел испытать его.


Он не помнил ничего из того, что происходило с ним до того, как он оказался на лестнице. Пусто. И не просто пустота, а как выкачанный из самого себя вакуум. Немного грустно, немного смешно, но одинаково по-идиотски, с какой бы стороны на это не посмотри.
Он лежал лицом вниз на грязной, заплеванной лестнице и просто ничего не помнил. Все мысли остались где-то в далеком, темном и невозвратном прошлом, его истощенный интеллект боялся самого себя и просился вырваться, брызгая слюной в нервных конвульсиях. Здесь, в этом мире, или в том, что от него осталось, есть только тошнотворный запах заплеванных окурков, полный агрессии мрак разбитых окон и какой-то странный звук. Крик. Или не крик? Это крик. Где-то высоко, на несколько грязных лестничных площадок выше. Такой истошный, что хочется заткнуть уши как можно сильнее и умчаться прочь из этого ада. Но все похоже на то, словно его ждали и желали его присутствия здесь, в этом чертовом сюрреализме.
Кто-то подталкивает его сзади, но он не видит его. Сознанием грубо и нагло овладевает новая чужая идея. Хочется ползти вверх и удовлетворить свое совсем нездоровое любопытство. Хочется испытать что-то новое и совсем незнакомое. Хочется потрепать себе нервы и испытать настоящий страх, такой, какой бывает от того, что видишь впервые. Как индейцы, впервые увидевшие приплывших европейских конкистадоров. И М пополз. Нет, не полз, его заставили ползти и тяжело дышать, сглатывать тошнотворный запах и бояться. Спустя мгновения начинает казаться, что кроме крика сошедшего с ума нового организма и такой же сумасшедшей антиатмосферы уже ничего нет. Еще очень слабый отблеск заходящей за тучи рыжей и как-то нагло ухмыляющейся луны и треснувшее стекло лестничной площадки. Ступень за ступенью. Год за годом и так дальше без конца. Холодно…
Вверх по спирали… Крик громче, тише, тишина, снова крик, более истошный и яростный. Нервы трещат и лопаются, как сгнившие веревки, их так мало уже. Руки болят и кровоточат, ногти ломаются о холодный бетон и впиваются в кожу. Больно, черт возьми. Ну, что же?! Ерунда осталась! Еще немного и ты умрешь быстро и легко прямо на этой лестничной площадке, слышишь, разум?! Разве ты сломан? Тебе ведь интересно знать, откуда берется вся эта чертовщина, не так ли? Ты ведь не успокоишься, пока не взглянешь в глаза этому сволочному ребенку?! Тридцать пять, тридцать четыре, тридцать три… Это все останется в мозгу в качестве поощрительных бонусов, когда тебе однажды скажут, что все… Все!!! Двадцать восемь, двадцать семь… Бьюсь об заклад – тебе станет скучно. Ты будешь скучать по всему этому дерьму! Двадцать две, двадцать одна, двадцать! Помнишь, как все начиналось? Девятнадцать… Все словно в полиэтилене, такое же пластичное, но еще устойчивое и знающее пределы своих возможностей. Шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать, ЧЕТЫРНАДЦАТЬ, тринадцать… Этот крик… Рев или что он там еще, самая лучшая музыка для слетевшего со здравомыслящей основы интеллекта. Ущипнуть себя… Десять, девять… Рядом, вот, совсем над головой. Боже!!! Восемь, семь, шесть… Вот как, оказывается, происходит рождение абсолютного Страха. Совсем как у беспозвоночных. Четыре, три, два… Ну, вот и что сейчас стоило бы делать? Разве побег был бы оправдан? Один…
М повернул голову. Влажный, липкий, крохотный, преждевременно пришедший в этот мир эмбрион. Огромная голова, синяя кожа, проступающие сквозь нее сосуды и дикий крик. Разве такое бывает? Глаза М выбросили весь свой ужас в воздух и не верили себе. Это обман. Такого не бывает!
Маленькое чудовище повернуло голову и уставилось на М огромными, как мир и абсолютно черными глазами. Их белки черные! Может быть этого не…
Это было страшно. Очень страшно. Эмбрион выстрелил в лицо М порцию вопля, такого истошного, что вечно ухмыляющаяся луна просто развалилась на куски. Он думал, что умер.

Но он вскочил с постели и с лица потоками хлынул холодный пот. Тяжело и часто дыша, он уже не верил картинке, которая, как он думал, начнет меняться сию же минуту. Две минуты, три, пять… Спокойное солнце пустило по комнате слух о приходе нового дня. Такого же лживого и непостоянного, как и само солнце во всей этой истории.
Осторожно встав с постели, М двинулся по коридору туда, где потоки отрезвляющей ледяной воды сотрут или хотя бы помогут это сделать, все это дерьмо прямо в то перфорированное отверстие и они уже никогда не вернутся! Сольются ядовитой и вязкой жидкостью в бесконечные канализационные коммуникации, просто пропадут, черт возьми! Наверное, все, что остается в таких случаях, в качестве реального оружия - лишь идиотская, наивная надежда, что так МОЖЕТ произойти. Сам прекрасно понимаешь, что нет, но все же…
М отвинтил кран с синим кружком, подставил руки и принялся ждать. В кране что-то заурчало и засопело. Ничего. Ни капли. А он ждал. Глядя волчьими глазами на хромированную трубку, заполнялся так давно ожидаемым чувством, превратившемся за все это время в абсолютную, совершенную и невероятно плотную структуру, которая давила на виски и хотела взорвать этот маленький костяной сосуд, в котором, наверное, уже ничего не осталось.
Минуты… Кран заглох навсегда, так и не выронив ни капли призрачной жидкости. Всё…
М схватил маленькую раковину, сорвал с трубы и швырнул на смеситель. Эмаль треснула и развалилась на куски. Рукоятки полетели по сторонам, хромированная трубка прогнулась и покрылась сетью царапин. Сорванное и брошенное со стены тяжелое зеркало в медной раме лопнуло и окончательно добило всю систему смешения воды. Дверь ванной сорвало с петель и понесло по коридору. Там она врезалась в комод и застыла. Компьютер? Он ведь давно уже, как не нужен? Он ведь уже сделал свое дипломное дело? В стену!
Корпус треснул и послышался звук лопнувшего стекла монитора. Клавиатура разлетелась по буквам от шести уверенных ударов по столу. Все остальное - в окно.
М громил все, что попадалось ему на глаза. Он испытывал радость, мало с чем сравнимую и наслаждался. Ему вдруг казалось, что все уже прошло, и нет больше повода провоцировать деструктивный экстаз. Но после все возвращалось, вся ярость, копившаяся годами, покрывшаяся толстым слоем пыли, подушечных перьев и чужих плевков, снова врывалась в мир и была счастлива своей материалистичностью. Он тоже был счастлив. Потому что смотрел в окно и видел, что практически никогда не ошибается в своих опасениях. Он видел, как меняется картинка, как утренний город постепенно превращается в ночную пустыню. Он видел, как мрак затянул солнце, как исчезли дома и люди, как стих ветер и из земли выступили коричневые скалы. Это было так интересно, а картинка была настолько величественна, что он забыл о том, что сильно ранен. Он был так поражен, что уже не слышал глухих шлепков капель крови о грязный пол. Рука потянулась к ручке, повернула ее и открыла окно. В лицо ударил свежий ночной воздух, и где-то вдалеке послышались звуки. Необычные и протяжные, затухающие и возвращающиеся, очень похожие на звуки, которые издает при полете какая-нибудь гигантская птица, мерно мешающая воздух своими огромными крыльями. И больше ничего.
Одна из скал находилась так близко, что, казалось, стоило протянуть руку и по телу прогуляется невидимый и короткий отрывок холодной, шершавой поверхности. Но рука кровоточила, залила подоконник, и М не мог позволить ей испачкать чужой мир своей плазмой, только лишь потому, что ему интересно. Ведь никто не пытается загадить его екзистенс своими грязными кровяными тельцами! Вот и не стоит совать свои свежие жидкостные признаки в чужое великолепие!
М одернул руку и несмело высунул голову наружу. Вокруг очень тихо и спокойно, совсем не так, как за его спиной. Впрочем, он уже не помнит о том, что ТАМ. Он заглядывает за угол, смотрит вверх, опускает глаза, видит где-то там, далеко внизу, песок у подножья коричневых скал и… просто смотрит, широко открытыми глазами. Все это очень интересно, вот если бы кто-нибудь еще видел это. Она, например. Она непременно оценила бы это, хоть это и не его заслуга, но… видимо, это все-таки его личное, принадлежащее ему лишь одному произведение. Но ведь она вечно чем-то занята.
На темно-синем силиконовом небосводе стали появляться первые, больше похожие на чьи-то небрежные плевки, звезды. Несколько нелепые, словно стесняющиеся собственного свечения, они выстроились в какие-то авангардные фигуры и, как ненормальные, носятся по небу, оставляя после себя шлейфы звездной пыли. Хм…
- Нравится? - голос. Откуда-то.
М завертел головой, пытаясь найти того, кто мог бы это сказать и никого не заметил. Только занимающиеся ерундой звезды, коричневые скалы, песок, синее небо и окровавленный подоконник.
- Не стоит недооценивать тех усилий, которые вкладывают во все это те, кто это создает. На самом деле не все так уж и примитивно.
М нашел-таки. Подняв голову, он увидел на вершине коричневой скалы человека. Тот сидел, свесив в пропасть ноги, одетый в черные брюки и белую сорочку. Самый обычный и ничем не врезающийся в память персонаж, обладающий, видимо, огромными запасами времени, - такие ногти требуют тщательного и кропотливого ухода.
- В конце концов, не обязательно во все верить безоговорочно. Если тебе кто-то что-то демонстрирует, то ты можешь вовсе не принимать это, а можешь и рехнуться, подражая этому. Прости, я несу такой бред… - человек усмехнулся.
- Кто вы? - он, конечно же, ждал этого вопроса, поэтому сразу же задумался. Болтая ногами и подперев кулаком подбородок, он что-то придумывал и через несколько минут сообщил:
- Я был бы очень признателен тебе, если бы ты называл меня.. Господин Четырнадцатый Пророк. Хотя мы практически и не будем видеться, это было бы правильно, я так думаю.
- Господин Четырнадцатый Пророк? А где я нахожусь, Господин Четырнадцатый Пророк?
Человек улыбнулся, провел указательным пальцем за ухом и ответил:
- Молодец. Абсолютно ничего сверхизящного, за исключением песка. Знаешь, сколько песчинок в одном квадратном сантиметре здешнего песка? Ровно столько же, сколько эритроцитов в той луже крови на твоем подоконнике. И, заметь, так во всем здесь! Биоотель, мой дорогой друг! И даже добавить нечего! - человек снова усмехнулся, - А пока ты будешь думать над этим, чтобы не поджарились полушария, возьми вот.
Господин протянул М кулак, опустил на его ладонь и разжал. Глаза М увидели окровавленный локон до боли знакомой ткани. Кусочек шелкового платья, с запекшейся бурой кровью. На зрачки наползло плотное красное одеяло, М почувствовал, как постепенно превращается в лишенное всяких чувств животное, способное разорвать в клочья целый мир. Он убил ее?
- Ты убил ее? - глаза успели схватить милую улыбочку Господина Пророка номер Четырнадцать и исчезающее небо.
- Опять за старое… И тысячи раз не хватит, чтобы хоть что-то дошло. Да это и не нужно вовсе.
Голосовые связки сгорели, глаза утонули в крови и М понял, насколько безпомощен. Зажатый в руке высохший локон шелкового платья хрустнул и растворился. М рухнул на пол и зарыдал. Соленая жидкость заливала комнату, смешивалась с полузапекшейся кровью и испарялась под лучами вновь родившегося солнца. Вместо нее в обезвоженное сознание вливалось что-то новое, сквозь потоки и боль дающее понять, что это просто шутка… Над ним просто пошутили? Пошутили… А когда все закончилось, высохшие от слепящего света глаза сами по себе закрылись, остыл напуганный до смерти рассудок. Этим утром больше ничего не случится.


Дверь скрипнула и на пороге появилась она, дорогая. В своем гребанном переднике, на высоких шпильках, так медленно и невыносимо стервозно захлопывающая свой мобильный. Ему снова не удалось расслабиться. Похоже – именно ЭТО стало его новой работой.
- Я вам не помешала, простите за банальность? – улыбка, милая такая.
- Да нет, что вы, - он действительно готов? – Наверное, мне действительно никто, кроме тебя, больше не нужен.
Он сам загнал бы кол в зад тому, кто сказал бы, что она делает свою работу непрофессионально. Ожидала ли она этого или нет, - ее умение держаться все-таки сломило его и заставило всмотреться ей в глаза. В которых он мог бы прочесть то же. Она отшвырнула телефон, оперлась на косяк и принялась пристально изучать содержимое его глазниц. Долго, очень долго они наблюдали, как сужаются и расширяются капилляры в их сетчатках, как проступают капельки пота на их лицах. Восхищались друг другом и, казалось…
Ее нервы сдали первыми. Она схватила стоящую сразу за дверью на комоде вазу и швырнула в него. Ф увернулся, спрятался за стол, открыл полку, вынул оттуда огромные швейные ножницы (какого черта они делают у него в полке?!), поднялся и тут же получил в лицо клавиатурой. Тело отбросило на подоконник, рука ухватилась за жалюзи и сорвала их. Она снова замахнулась, он среагировал раньше, и ножницы врезались ей в локоть. Умница вскрикнула, уронила клавиатуру, зажала рану и не заметила, как правая нога Ф протаранила ее живот, отбросив ее на середину комнаты.
- Не нужно быть такой злопамятной, детка! - он не сразу поверил в то, что сказал. Ей этого хватило. Со всего размаху она подсекла его ноги и Ф с грохотом рухнул на пол. Забыв про кровоточащую руку, она вспрыгнула на него и сжала ладони на его шее. Ее лицо перекосилось. Она прикладывала все усилия, и вены на ее руках проступили.
- Нужно, мой дорогой, потому что если этого не делать, тебе садятся на шею и начинают на тебе ездить!
Ф не знал, откуда у него берутся силы, но они появились. Рука с треском влепилась в ее маленькую голову, глаза от удара завращались, руки потеряли усилие и разжались. Он сбросил с себя тело и рванулся к выходу. Рука ухватилась за косяк, в глазах снова блеснула молния, ноги опять подкосились. Ему на спину опустился монитор. С такой силой, что осколки от стекла и пластика полетели по кабинету, обрывая обои и царапая лакированный стол. Дальше были острые удары, куда придется, тяжелое ее дыхание, его попытки подняться на ноги. А когда ему это начало удаваться - стулья, полетевшие в него один за другим, вонзающиеся в спину острыми ножками и углами. Теперь она молчала, пытаясь его убить без единого звука.
Когда стулья кончились, она погналась за ним, подхватила стоящую у стены каталку, разогнала ее и пустила ему вдогонку. Тяжелая телега протаранила Ф, сбила его с ног и остановилась. Следом подбежала она, опрокинула конструкцию вперед, на Ф, залезла на нее, полагая, что сможет задавить его. Прогадала. Ее тощего тела хватило бы, чтобы задавить новорожденного котенка, но никак не огромного Ф.
Когда звезды в глазах свернулись, он напрягся и сбросил с себя все. Следом пришла слепая ярость. Он принялся избивать ее так, как не делал этого, наверное, никогда. Он месил ее лицо с таким хрустом, что, казалось, там уже давно нет ничего твердого. Бросал ее на стену, таранил ее живот ногами, бил головой о тележку, разбрызгивая по всему коридору ее кровь, и все равно получал в ответ хрипы и вздохи ЖИВОЙ ее. Кровь лилась отовсюду, заливала пол, пачкала стены, его и без того грязную одежду. Но она дышала. Иногда открывала глаза, смотрела на него, снова получала тяжелый удар и снова падала.
- Ты сдохнешь когда-нибудь?! Ты вообще можешь это сделать, сука?!
Тогда на ее лице появлялась улыбка, и он понимал, что занимается ерундой. Он остановился, посмотрел на свои руки, избитые в кровь, на нее… Нет ее! Исчезла, в долю секунды, полуубитая и сплошь в ранах. Да уж она умеет это делать! Вот сейчас она отдохнет немного, вытрет сопли, подведет макияж и снова за дело. Она ведь тоже не может позволить себе сдаться! Не для того она все это создала и питается этим!
Ф осторожно побрел вглубь коридора, каждой клеткой ожидая ее новых фокусов. Она где-то здесь, за этой или той дверью. Через секунду она вырвется из кабинета невропатолога с куском водопроводной трубы в руке и…
Как знал, но не успел. Прямо в висок, до треска в мозгу, но не отключившись, Ф устоял на ногах и ринулся дальше, там, в конце коридора должна быть открыта дверь в туалет. Он не видел ее и не знал, откуда она появилась. Есть дверь, она открыта, к ней нужно бежать, там он ее уж точно добьет. Если хватит терпения. Сил. Или умрет сам, если не хватит терпения и сил убить ее.
Голова приготовилась обернуться, но тут же получила тупой удар незнакомой железякой. В ушах зазвенело, череп содрогнулся, и, казалось, раскололся надвое. Невыносимая боль пронзила мозг, но ноги все еще держали тело и несли его к двери. Вот она, приоткрытая, как всегда, старая, деревянная и порочащая честь всего хай-текового интерьера клиники. Рука пнула ее, и петли заскрипели ржавчиной. Там, за углом, должна стоять старая использованная чугунная труба, которую оставили мастера, когда устанавливали новую сантехнику. Да, вот она. Грязная, мокрая и тяжелая – она идеально подойдет для ее сволочной мордочки. Которая сейчас должна вынырнуть из-за угла! Внимание, раз, два…
Ф прислушался. Вот сучка, она опять куда-то делась! Ничего, кроме сопения его забитого кровью носа, не слышно. Он звереет, это очень хорошо чувствуется. Настолько, что шелест капельки пота с ладони по ржавой трубе заставляет оставшуюся кровь кипеть и пускать в воздух пузыри.
- Ну где же ты, красавица?! С какого угла мы сейчас появимся?! Тебе не жаль своего времени?! У тебя его так мно…
Удар в спину, и Ф полетел обратно к входной двери. «Опять сзади! Ты себе не изменяешь!»
Резко повернувшись, он подхватил выпавшую трубу. Свет самой обычной лампочки из окна туалета загородила фигура, и рука с железом автоматически рассекла воздух. Хруст, снова брызги крови из рассеченной челюсти. Она рухнула на раковину, словно мешок с песком, сорвала ее с петель, разбила вдребезги и всем телом повалилась на осколки. Ф стал наносить удары. Тяжелые, чугунные удары. В голову, по спине, по ногам и по всему, где еще не прошлась труба. Его трясло. Он не мог остановиться. Он верил и представлял, как с каждым ударом от нее исходит дух. Он верил в то, что сможет ее убить трубой! Которая после очередного удара… лопнула. Переломилась надвое и оказалась проржавевшей насквозь. Ф посмотрел на нее взглядом человека, уронившего в чан с дерьмом слиток золота. Отрезок трубы, длиной в тридцать сантиметров, застрял в ладони, испачкав кожу коричневой коррозией. Его хватит, чтобы поставить точку? Еще несколько ударов и она растворится в собственных внутренностях! Она ведь УЖЕ не похожа на нормальное человеческое тело!
Ф размахнулся остатком трубы и остановился. Она поднималась на ноги. Медленно, но уверенно, так, как поднимается с постели невыспавшийся человек. Рука выронила трубу. Ну, стоит ли еще что-то сочинять?
- Представляю, что сейчас творится у тебя в голове. Наверное, ничего, иначе у тебя был бы совсем другой взгляд.
На нее не хотелось смотреть, но по-другому не получалось. Все ее лицо больше походило на фарш, густо смазанный зажаренным на медленном огне белком и политый кетчупом. С подбородка капали огромные, густые бурые капли и громко шлепали о плитку. Из щеки торчал осколок керамики, а с головы был содран кусок кожи с волосами, висевший на каких-то сосудах или жилах.
- Дурачок! Ты можешь представить себе цифру средств, которую мне придется истратить на пластические операции? Ты воображаешь, в какое изумление придут доктора, когда увидят мою физиономию?! Они же на спиртное подсядут!
Она выбросила его в коридор, схватила за шиворот и бросала его обессилевшее тело туда, куда смотрели ее глаза. В стены, двери, светильники. Громко и счастливо смеялась, стряхивала с обезображенного лица ошметки ткани и снова отшвыривала Ф в очередную дверь. Которая не выдержала сокрушительного удара от врезавшегося в нее громоздкого тела, слетела с петель и пропустила тело психиатра в комнату. Кабинет хирурга-маньяка, известного во всей клинике своей жаждой к тяжелым операциям на безнадежно больных, сплошь обставившего свое рабочее место законсервированными внутренними органами. Он очень любил объяснять всем своим пациентам суть их патологии наглядно. Странно, но они любили его за это, потому что частенько захаживали после него к Ф.
- То к тебе гости, то ты в гости! Закон сохранения энергии! Ее иногда нужно уравновешивать, а то она от этого хереть начинает! И делать всякие глупости! – медсестра повела носом, - Люблю это место. Здесь самый… ЖИВОЙ запах! Самый настоящий, чистый и без консервантов!
Своей сверхизящной походкой (и это в ТАКОМ состоянии, хотя, это, все же, чистая бутафория), она подошла к шкафу с инструментами, резко распахнула стеклянную дверцу, сгребла кровавой рукой скальпель, и повернулась к Ф. Ее лицо сияло чудовищной гримасой финального экстаза, стекающие со скул и тела потоки крови залили дорогую плитку, и теперь она тщательно размазывала ее по полу.
Он же теперь мог только смотреть на то, как медленно подходя к его распластанному телу, она облизывала лезвие и гладила себя рукой между ног. Передник промок от крови и прилип к телу, а шпильки давно обломались, еще там, в туалете.
- Ну, ты просто прирежешь меня, или предпочтешь истратить свое время на более живописную смерть?
- М-м! Мы разговариваем! Не-ет, в твоем вопросе чувствуется большая-большая надежда. Мое время? У меня нет времени в принципе! Для меня его НЕ СУ-ЩЕСТ-ВУ-ЕТ! Так что я могу позволить себе немного поразвлечься. Мне очень хотелось бы разрезать тебя на триста восемьдесят… четыре части, перемешать их, закрыть глаза, обернуться три раза и попробовать собрать их снова. Вот. Ты не подумай – я не хочу показаться тебе излишне изобретательной, эдакой дрянной девчонкой с необъятным воображением. Это все…шлаки?
Он не знал почему, но ему вдруг показалось, что то, что он видел сейчас, обязательно должно ему помочь. Рядом с ним стояла маленькая тележка для развозки завтраков, а на нижней полочке он заметил маленькую, словно подсунутую кем-то пятидесятиграммовую бутылочку. «Морфий» - корявым докторским почерком на маленьком огрызке бумаги, приклеенном к стеклу.
- Но и это все ерунда. Главное – твои проклятые гены больше не составят ни одного процента в крови какой-нибудь простушки. И все потуги возродить к жизни твои сгнившие корни нарвутся на кого? Правильно – на меня! А я никогда не ем и не читаю газет на посту!
Леди-фарш склонилась над Ф. Сделав маленький надрез под его соском, она облизала свои разбитые губы и часто задышала. Струйка крови скопилась на животе в лужицу и стала разрастаться.
- Держи глаза шире, специа… - Ф, из последних сил, впечатал бутылочку ей в рот, надавил, горлышко обломалось и жидкость пролилась ей в рот. Глаза медсестры расширились, ее внезапно отбросило в сторону, кровь на ее теле начала вскипать и дымиться, -… льно для вас. Вы это любите.
- Недоумок!!! – голос кого угодно, но не человека, - Сколько можно оттягивать?
Ее подбрасывало, било о пол, переворачивало и жгло нечто. Еще через минуту Ф мог видеть все ее мышечные ткани, кишечник, сердце, легкие, скелет и внезапно ничего больше. Она взорвалась, образовав семь тонких столпов кроваво-красного плотного дыма, внезапно выросших до потолка и распространяющих вокруг себя ядовитое ярко-фиолетовое свечение. И ровно через девять секунд все свернулось, поднялось под потолок и растворилось в молочных отблесках ночных уличных фонарей.
«Вот, вот сейчас стоило бы убеждать себя в том, что всего этого НЕТ. Но оно есть, мать его, есть. Плевать им, всем им, ей, ему, всем! Они получают от этого удовольствие, какого никогда не получили бы. Это же как Рождество! Хочу, чтобы Рождество было всегда, потому что я, обычно, получаю кучу подарков, плохих и совсем идиотских, но они – показатели того, что о тебе беспокоятся. По-своему, конечно».
Ф оттолкнул от себя всякие мысли о том, чтобы встать и что-то делать. Ему было плевать на кровоточащие раны. Ему было плевать и на то, что его могут обнаружить в этом кабинете с утра его коллеги или пациенты. Но если вторым, по большому счету было бы все равно, то первые обязательно сделали бы для себя кое-какие выводы. А ему плевать. Впервые в жизни ему на все ТАК плевать.


СТОНЫ И ПРОКЛЯТЬЯ


Раньше ты поступала со мной также. Приходила, рвала нервы, наполняла своими шепотами комнату, смотрела сквозь меня в окна и… как-то все становилось на свои места. Тогда ты тоже многое скрывала, но делала это по-другому, все, что ты хотела бы сказать, но не могла, ты обычно перекладывала на вещи, а они все очень хорошо повторяли.
Вот смотри: есть все, что нужно для того, чтобы ты больше никогда не давала повода для бесполезной траты своего времени: пустая капсула, с ободранными стенами, мир, который есть только тогда, когда заканчивается старая пленка, но ее еще очень много в старых подвалах, есть я, или нет меня, не знаю, не мне решать. Это вообще очень странный вопрос. Как ты тогда говорила, - я уже больше не должен здесь находиться? Прости, но я здесь, и, похоже, это именно твоя заслуга. Уже трудно понять даже, кому все это нужно больше. Моему разбитому модными фокусами сошедшего с ума пространства интеллекту, или твоему крепкому и бесконечно цельному желанию построить эту игру на свой манер. Но вот беда: мой разбитый интеллект заработал кучу поощрительных бонусов в виде иммунитета и даже зависимости. Когда школьнику-очкарику-отличнику обкуренные старшеклассники предлагают выкурить косяк, что его обуревает? Правильно, - страх, трепет, ужас от осознания того, в кого он может превратиться, стоит ему сделать хотя бы одну затяжку. Но старшие не отступают, и крепко держатся за идею испортить приторную малолетку. И используют они для этого нормальные, взрослые методы психологического воздействия, потому что знают, что слабое подростковое сознание не может долго сопротивляться громадному спектру их «знаний». А дальше все предельно ясно – глупый школьник пробует траву, его пробивает, но все он равно боится. Раз за разом, тяга за тягой, исчезает страх, стыд, на смену им приходит иммунитет к разумному и зависимость от того, о чем он еще вчера и подумать боялся. Теперь у него новые приоритеты и цели. По-своему важные.
Ведь похоже, не так ли? И не оттого ли сказка лишается смысла, что нет больше никаких внешних стимулов, вернее они есть, но воспринимаются они уже как нечто, само собой разумеющееся? Подарки перестают радовать, они скучны.
Слышишь? Ты все это знаешь, ты все это создаешь. Но почему ты не хочешь иногда нарушить эти прозрачно-призрачные законы, прийти, хотя бы на минуту и уделить внимание плоду своего воображения?! Знаешь, в обычном, антиреальном, мать его, мире, таких как ты, лишают материнских прав! Я понимаю, здесь – не там, но все же должна же быть хоть какая-то согласованность! А если предположить, что и здесь и там – одно большое целого единого бардака, тогда уж извините, вам нет оправданий.
Нет, конечно, всякое может быть! Например сейчас, ты занимаешься поисками очередного идиота, которого засунешь после в мешочек с бочонками, покрутишь, повертишь, выбросишь его на стол и заставишь собирать такие комбинации цифр, при которых ему бы не надрали задницу и разрешили плыть дальше, туда, где ему обязательно ее надерут. Или пьешь галлюциноген в каком-нибудь кабаке, в котором собираются отборные маргиналы, оттуда и отсюда. И рассказываешь им об очередном повороте сюжета в твоем новом сценарии, о том, «как лихо я провернула эпизод с подвешиванием к потолку за ноги одного старого олигофрена за то, что он-де не желает трахаться со своей возлюбленной иначе, чем только так!» И обо мне пару слов, конечно. Ведь это не последний абзац в твоем ежедневнике, правда?
Наверное, некоторые вещи стоило бы делать самому. Вроде как, взять и пойти искать тебя самостоятельно. Уж не знаю, ждешь ли ты этого, а может быть тебе и вовсе это нужно в самую последнюю очередь. Но есть иллюзия, есть гранитное тело с песочной кровью, которая бегает по ржавым венам и все! Нет больше ничего, кроме того, что вы предлагаете! И что остается делать в такой ситуации обычному теплокровному, из которого вынули то самое тепло? Он должен сам его найти! Да, они иногда бывают чересчур дерзкими, эти сложные биоформы! А на мне нет эксклюзивного знака исключительного качества, как видишь!
М поднялся с пола, провел руками по высохшему и сморщившемуся лицу, вышел в коридор и распахнул дверь. «Все эксперименты ставятся с оглядкой на возможную удачу. И иногда это помогает».
Уже давно встало солнце, но на улице так мало людей, а свет бил так ярко, что мир казался постатомным. Куда идти? Будет ли этот город прежним, оставят ли они хотя бы одно знакомое место? Как там, в компьютерных играх, - иди куда попало, там тебе явится добрый волшебник и подарит подсказку. А там понимай как хочешь – действительно ли он добрый.
И М пошел прямо. Прямо туда, куда целились зрачки. Вдоль зданий, в здания, вдоль улиц и по улицам. Мимо мусорных ящиков, под полуразрушенными мостами и арками. Он не встречал никого. Смотрел в окна, но оттуда никто не выглядывал. Бил стекла витрин, но его никто не останавливал. Мочился посреди проспектов – никого.
- Вы прочли обо мне в утренней газете?!! Вас по-хорошему попросили?!! – М стоял посреди площади и орал. Зависимость… То, чего ему так не хватало.
Сквозь шум ветра и шелест бумаги по тротуарам послышались новые звуки. Шаги. Медленные, шаркающие, томные. Где-то вон за тем зданием, туда уходит улица, где обычно собираются самые элитные проститутки. «Во-от. Все-таки медиа магнаты умеют задурить мозги. Наверное, это их любимая часть работы».
Из-за угла здания вынырнула фигура. Женщина, испачканная грубым макияжем, в балахоне, обвешанном сухими розами. Она приближалась к М странной ломаной походкой, не переставая, пускала дым толстой сигарой. Он ведь помнит ее? Он ведь видел ее где-то?
- Ищем кого-то, самец? – дамочка подошла вплотную, и от нее тут же повеяло крепким, выдержанным перегаром. И глаза… утопленные в туши и просроченном тональном креме, их почти не было видно.
- Ты бы сперва по моргам побегал, поспрашивал? – и засмеялась, обнажив свои кошмарные коричневые зубы, - У меня там куча знакомых работает. С тебя – куннилингус, с них, может быть, почти свежий труп.
- Поди вымойся, девочка! – М повернулся уходить. Клуб! Она оттуда! Он видел ее там!
Он еще раз обернулся, чтобы посмотреть на нее. Да, это она.
- Ну как знаешь. А так… Ума не приложу, где ты можешь удовлетворить свое юношеско-половое любопытство. Хм, маленький, стервозный динозаврик!
«Так, спокойно. Играем дальше. Идем и играем. Они просто расширили свое картонное поле, им мало места, видите ли! Эволюция отношений, чтоб их!»
М двигался дальше по пустынной улице, вдоль главного игорного комплекса, своей безлюдностью и низкочастотными сквозняками который, сейчас больше напоминал зеркальный крематорий для тел писателей-футуристов. Когда-то он проиграл здесь… не важно. Главное, что проиграл. Это было тогда, в той жизни. Стоп! Еще шаги.
Из двери казино вышел старик. Пересчитывая толстые кипы денег, он не заметил, как наткнулся на М, вскрикнул и поднял лицо. Маранарди!
- Ух ты! – деньги выпали из его рук и засыпали собой тротуар. Он и не подумал их собирать.
- Ты знаешь, крупье сказал, что тебя заперли в клубе и выбросили ключи в пруд, в двух кварталах отсюда! Туда уже не ходит общественный транспорт, ума не приложу, как ты просунулся… – Маранарди хитро прищурился и отступил, - Это все наша девочка! На повышение идет. Моя старая стерва всегда говорила, что ей нужна помощь профессионалов, но она справляется! Знаешь что, - старик взял М под руку и направил дальше по тротуару, - у меня не такие длинные руки, чтобы совать их в ящики с сургучными печатями, но я могу тебе смело сказать вот что:…
- Тебя же убили? – М остановился, - Тебе же башку размозжили?
- Кто?! – старик испугался, - Ах да, так ведь все соляная кислота. На ночь в ведро и под одеяло. И комару по хоботу можно – не обломается. Ты думаешь там все в порядке с цензурой? Да им всем в летнем кабаре выступать! Продавать поданное бомжами мороженое и копить на дешевую выпивку! Так вот, твоя девочка, или не твоя, не знаю, когда-то она была мелкой и тихой Па-пой.
- Папой?
- ПА- ПОЙ! Мы их так называем. Не волнуйся, тебя никто об этом не спросит. Это для диплома. А потом она вдруг…
Над головой послышался свист. Оба подняли головы. М не вспомнит уже никогда, как он успел отскочить, но Маранарди впечатало в землю огромным, банальным, черным роялем. Грохот, звон порванных струн, летящие во все стороны клавиши, обломки дорогого лакированного покрытия мимо головы, в зеркальные окна витрин книжного магазина и свежепосаженные деревца. На крыше, конечно же, никого не оказалось. Тело несчастного старика погрузило в землю примерно на полметра, оставив на поверхности лишь ладони и ступни. Они еще двигались с минуту и, словно по взмаху дирижерской палочки, замерли.
«Если я еще тебя встречу когда-нибудь, значит, рояль тоже отмачивали в кислоте. Па-па. Что за школьный театр, хоть бы дали закончить! Что ж, видимо, длинный язык ему дан в компенсацию за короткие руки. И то и другое – плохо».
Ему на пути попадались и другие завсегдатаи клуба «Саргалис». На свежем воздухе они чувствовали себя так, словно звезды авторского кинематографа выходят на перекур где-нибудь в глухой периферии. Толпы невыспавшихся и ужасно скучных транссексуалов, господа – крысиные хвосты и дамы – прозрачное белье, пьяные карлики и ревущие проститутки хотели чего-то, чего не могли объяснить своим вялым и непослушным языком. Дама в прозрачном желтом платье. Она так сильно хотела, что принялась стаскивать с М штаны прямо под маркизом магазина эксклюзивных сувениров. Так сильно кричала о том, сколько раз ее использовали и бросали озабоченные стервецы, что она сама, в конце концов, стала такой. Еще она орала ему вслед, что стесняться все равно некого – «где ты видишь хоть кого-нибудь, идиот?! Ты же даже не пробовал! Или ты хочешь, чтобы они тебя всему научили?!» - она кивнула головой в сторону непонятной фигуры в пятидесяти метрах вглубь какой-то аллеи, начинавшейся здесь же.
Сиамские близнецы, он и она. Он не видел их там, но понял, что они именно оттуда. Они развлекались на лужайке, придумывая, как они могли бы сделать ЭТО, будь они немного пластичнее. Они даже пытались что-то сделать, но у них, само собой, ничего не получалось. Увидев его, они просили помочь им. У них были такие невинные взгляды и такие по-детски счастливые лица, что М остановился. Вот, это то, что сейчас способно по-настоящему прибить его. Еще минута – и он почувствует их внутри себя – их чудовищно светлые глаза и белокурые волосы прожгли его насквозь. И он убегал от них сломя голову, спотыкаясь и падая на ровной дороге. Пока не понял, что они далеко и можно отдышаться. Вокруг был какой-то парк, в котором он точно никогда не был, потому что не любил таких мест. Когда ему предлагали прогуляться в ПАРК, ему в голову, почему-то, сразу приходили добропорядочные и милые до приторности семейки, решившие провести свой уикенд на травке, с готовыми завтраками и напитками. И рассказывать друг другу о том, чем была насыщена прошедшая неделя для них. Он их боялся и считал за машин, которые живут согласно закаченной им в процессор программе. И он упал на траву. «И где же персоны в синих колпаках, с древними толстыми книгами под мышкой?»
- Ну где же мы? За каким деревом мы спрятались? А? Про тебя тут уже такое говорят, а ты все бегаешь. Ты не чувствуешь усталости, я понимаю, но я-то не ваших кровей! Я еще не то чувствовать могу, родная! Слышишь?!
- Здесь лесопарковая заповедная зона, здесь нельзя кричать, - М вздрогнул и обернулся. Позади него стоял человек, в одежде охранника, с очень грустными и добрыми глазами. Ужасно похожий на…
- Это место, где природа отдыхает от людей, - ухоженные ногти… Да, тогда у него было просто другое выражение лица. Тогда он был доволен и весел, - Способность и лень, почему-то, всегда идут рядом, ты не заметил?
- Что вам нужно от меня? – М не смог придумать ничего лучше.
- Лично мне – ничего. Я всегда занимал в отношении таких, как ты, либеральную позицию. Я просто хочу, чтобы ты встал с травы. Она очень нежная, и может погибнуть, если давить на нее слишком долго.
«Вот это да! Высшая иерархия снисходит к уходу за травой! Наверное, и птичек…»
- И их тоже! Они так голодны, что могли бы запросто сожрать тебя в один присест вместе с дерьмом! Они только в розовых сказках питаются червячками. Тебе показать как это происходит?
- Простите. Нет, не нужно. У вас там сиамские выродки травку…
- Казнены. Разорваны на части. Они больше никогда не смогут фантазировать на свои любимые темы, утрамбовывая мою траву.
М больше не оглядывался. Лишь ускорял темп прочь от господина палача. Какими разными, все-таки, могут быть высшие сословия! Так вот запросто затягивают тебя в латы, так вот запросто ухаживают за флорой, сама непосредственность!
Странно, но никто больше не попадался ему на пути. Никаких клубных клоунов, никаких фокусов пространства, ничего. Просто дорога, ветер, старые дома и клубы пыли и песка, забивавшегося в нос и мерзко скрипящего на зубах.
Интересно, было ли бы чем-то из ряда вон, зайти вон в тот дом, зашиться в угол, накрыться газетами, если они там есть и сдохнуть? Дали ли бы они сделать это? Ведь он не знает, где он. Он не запомнил дорогу обратно. Все, что стоило бы сейчас сделать – хотя бы попытаться! Это дико и невероятно, но УЖЕ лишено всякой сочувственности ко всему, УЖЕ без какого бы то ни было желания продолжать дальше, только лишь для того, чтобы знать, что произойдет в финале. Если этот самый финал вообще когда-нибудь наступит. Что внутри? Температура держится? Хватит ее, чтобы растопить кубический дюйм льда? Нет? Поздравляем, очевидно - вы готовы!
М одним махом выбросил из головы все мысли и ступил на порог. Если повезет – сегодня будет холодная ночь. И он умрет, медленно и нелегко. Поблизости ведь нет знаков, запрещающих заниматься суицидом, значит – это здесь и НЕ запрещено.
Судя по обвалившейся штукатурке и провисшим потолкам, этот дом не видел людей очень долго. Возможно, его собирались сносить, но так и не снесли. Пол был устлан горами мусора, старой обуви и фотографий. Старинные снимки, пышные наряды начала какого-то века, чопорные лица неких графов и их семей. М мог бы поспорить, что и их он видел там, разодетых в черт знает что, испорченных и сошедших с ума от постоянных «черных» вечеринок, призраков. Остатки кирпичного камина, разбитый патефон, пустые бутылки от вина, клочья шкуры какой-то дикой кошки – еще немного и он вспомнит. В прогнившей оконной раме виднелись колышущиеся от сильного ветра ветки деревьев, клубы песочной пыли и сорванные листья. И так тихо, словно не было разбитых окон, дырявых стен и прохудившейся крыши. А еще торчащие из-под шлаков и гнилых деревянных балок нижнее белье, записные книжки, разбитая посуда и пластинки. И чья-то тень…
- Ты как маленький ребенок, - она. Стоя в углу, опершись на оголенную кирпичную кладку, скрестила на груди руки и смотрела на него взглядом, каким смотрит мать на ребенка, который хочет слишком много игрушек.
- Тебя можно бить головой о стену, можно надрать зад до красноты, но ты все равно будешь делать то, что хочешь.
М не знал, о чем она говорит. Лишь смотрел на нее огромными от изумления глазами и не мог ничего сказать.
- Ну, что ты уставился?! Я же просила тебя, ради твоей же упрямой задницы! Тебе нужно кушать больше витаминок, чтобы укрепить твою дырявую память!
- О чем ты говоришь?! – он чувствовал себя теперь конченым болваном, она скрутила его. Но она лишь всплеснула руками, оттолкнула его и подошла к выходу.
- Я старалась, я очень сильно старалась, - как самой себе, - и никакого форс-мажора. Заткни ты его себе в зад, свой форс-мажор! Заткни себе в зад свою отработанную кровь, она больше похожа на использованное сотни раз подсолнечное масло! Поздно уже, понимаешь? ПОЗДНО!!! Иди к своему гребанному психиатру и рассказывай все, до последней точки! Если ты так все умеешь решать сам! – вдруг резко изменился ее взгляд. Стал бесконечно печальным и потерянным, - Так быстро подсаживаются на кислоту только школьники. У них память слабенькая, подростковая, и они ничего не могут сделать. Хотя, твоя ли это вина?
- Может быть, ты все-таки, объяснишь…
- Объяснить?! Нужно больше общаться с людьми, тогда и объяснять ничего не придется! Если ты сейчас же не встретишься со своим дружком, то он убьет тебя практически своими же руками.
Она вышла бесшумно и быстро, оставив перед ним шлейф своих запахов. Он уставился в стену, долго оставляя в голове полный вакуум, потому что чувствовал, какое дерьмо варится сейчас в его голове. Мерзкая каша из его идиотских, судя по всему, ошибок, которых он не в состоянии был рассмотреть. И понимал, КАК она теперь ненавидела за его это. Поговорить с Ф? Ну что же, стоит ли еще о чем-то себя спрашивать? Может быть, это вопрос ЕЕ выживания?
М бросился к двери и помчался туда, где, по его мнению, он обязательно сможет найти психиатра. Перед самым выходом, глаза успели зацепить старый разбитый черный телефон.

Там, где несколько часов назад сгорела медсестра, остался лишь скальпель. С фирменной гравировкой хирурга-маньяка – два перекрещенных скальпеля. «Банально как!» Ф не знал, сколько он проспал, в окна уже бил утренний свет, но ни персонала, ни пациентов не было. Была абсолютная тишина, сорванная с петель дверь и баночка морфия с откушенным горлышком. «Она ведь погибла? Обычно таким образом именно УМИРАЮТ, то есть окончательно. Об этом говорит даже сам факт утра, как такового, а?».
Нет, что-то все-таки говорило ему, что он ошибается. Не могла она умереть от того, что глотнула дозу морфия. Она ведь уже однажды умерла от наркотиков, заработала себе невосприимчивость к ним, и снова устраивает цирк. Все лишь для того, чтобы поймать его на потере бдительности. Как забвение: ты уже готов поехать отдыхать, складываешь чемоданы, но тут звонок в дверь, ты открываешь ее, а там снова! И не едешь ты никуда! Обычно так бывает, опытные стратеги – опытные же актеры. Дать расслабиться, поверить в то, что надрал им задницы – значит застать тебя после врасплох, когда ты совсем ничего серьезного и не ждешь уже. В замешательстве ты наделаешь столько ошибок, что сам смеяться будешь, когда у виска будет торчать их пистолет. Вот так.
Вопрос: представить себя эдаким монстром, над которым нужно потеть, решая его загадки и разыскивая его слабые места, или взглянуть суровой правде в ее лживые глаза и сказать себе «хватит, а? За кого ты себя принимаешь? Тебя кто воспитывал? На тебе есть клеймо школы экстремального выживания, посмотри-ка! Нет? Так какого хрена ты думаешь? В процессе заработаю? Расслабься! Сдавай свои золотые плавки и дуй отсюда. В смысле вообще дуй!»
В смысле дотянуться до того скальпеля, который, видимо, отлит специально для него и, дунуть изо всех растраченных сил. Два перекрещенных скальпеля – символ исключительно подходящий для финальных аккордов. Можно только представить себе, от КАКОГО количества дерьма освобождаешься! Пошли бы к черту все те «агенты здорового позитива», орущие на каждом углу, что один опущенный палец равняется сотне упущенных возможностей «в вашей чудесной жизни!» Они видели все это? Нет, они сидят в офисах, обкуренные до невозможности произнести хотя бы слово на вонючих вечеринках, работая с «социально опасными единицами» (ЕДИНИЦАМИ!), способными, по их мнению, разрушить сбалансированное общественное сознание и нанести этим самым непоправимый вред всему объективному мировосприятию! Это ведь икона! А тех, кто хотел, но не смог, они будут ЛЕЧИТЬ! Они не верят в это, просто так обычно делают, дабы не переступать законы гуманности, за которыми эта же общественность и следит, периодически ее переступая!
Суки! Имел я вас всех! Где же вы, авторитетнейшие психологи?! Разберитесь-ка с проблемкой! Титулованный психиатр съехал с котушек! Только не смейтесь между собой в кабинетах, попивая утренний чай! «Коллеги, один мой знакомый, видный, между прочим, специалист психиатрии, демонстрирует вполне типичный случай перехода навязчивых образов от больного к врачу. За ним бродит некая, простите, стерва, полная жажды убить его за то, что он, когда-то в далеком детстве, видите ли, убил ее морально, что привело бедняжку к суициду!» Бородатые доктора сдержанно смеются, допивают чай и расходятся по рабочим местам. Каких только патологий не придумает природа, только бы мы, доктора, не сидели без работы!
Ф приподнялся, вытянул руку и схватил скальпель за лезвие. Острие с легкостью прорезало кожу большого пальца, и закапала кровь. «Ну вот, даже здесь без этого не обойтись».
Медленно закатывая рукав левой руки, Ф смотрел, как под кожей, все чаще и чаще, бьется пульс ЕГО сердца. «Еще несколько минут, и ты получишь покой, родное. Ты так много видело, так многое пережито тобой. Зачем тебе это? Согласись, нет ничего более скучного, чем стучать всю жизнь одну и ту же мелодию! Отдохнешь, расслабишься, а там смотри, подселят тебя в более удачное тело. И стучать веселее станет! Хирургу работы будет! Ничего, заполнит коллекцию непревзойденным экспонатом – мозгом специалиста, ставшего жертвой собственной профессии. К нему будут приходить на прием, смотреть на сосуд и ежиться. Не от вида серой туши, а от страха стать тем, о ком рассказывает этот господин».
Он где-то, когда-то читал, что когда делаешь подобные вещи, нужно сильно стиснуть глаза, тогда, последствия огромной потери крови не будут слишком выразительными. Итак, стиснули глаза, рука… рука по руке.
Ф почувствовал, как полилась кровь, горячая, ее так много, но он не смел открыть глаза. Зато очень хорошо слышал, как в дверях послышались шаги, и к нему кто-то подбежал.
- Что же вы делаете?! – Ф открыл глаза. Охранник. Подбежав к ящику с бинтами, он схватил один рулон, молнией подлетел к психиатру и очень быстро, словно занимался этим каждый день, стал перематывать Ф руку. Кровь залила весь пол, одежду и обувь. Он так сильно сжал бинт, что в глазах Ф помутнело, тело сползло на пол, и сознание отдалилось.


Зеркало отразило потерявшую цвет кожу лица, потускневшие глаза с подтеками туши, Нервно сжатые губы и растрепанные волосы. С этим всем уже ничего не хотелось делать. Ей все это нужно было не больше, чем прошлогодняя оттепель. Ей вообще ничего не было нужно сейчас. Она провалила экзамен. Она огорчила своих авторитетных учителей и потеряла к самой себе всякое доверие.
«Дуреха! Куда смотрела?! Хотела ли смотреть? Первый блин комом? Иди и говори об этом старым продавщицам леденцов. Они должны тебе поверить, в меру своей доступности. Это же не ходьба по канату! Это же сборник сканвордов с ответами на задней обложке! Вроде так все неплохо получалось в начале. Вроде не заезженный вариант попался. Не энциклопедический случай, конечно, но и до медицинских диагнозов тоже далеко. И что же? Как обычно? Покупают телевизор, про инструкцию забывают, назавтра телевизор сгорает, и они винят во всем производителя? ТАК получилось?! Каким же образом, в таком, случае, происходят эволюционные процессы в этой среде? Было бы безумием полагать, что лучше иметь кого-то за спиной, не так ли? Одинаковые трюки могут иметь разные последствия, если речь идет о чем-то, что никогда не сможет уместить в себе одно мелкое сознание со всеми его уровнями и пирамидами.
У меня плохая генетика? Во мне недостаточно положительно заряженных частиц? Может быть, я однажды проиграла самый престижный конкурс умниц-сопроводительниц, и поэтому меня не принимают в высокие дома? Сами же не раз признавали: самый тонкий и изящный сценарий, самая профессиональная режиссура, самые… даровитые лица! Куда делись все ваши комплименты и горы цветов, стоило мне проколоться всего лишь ОДИН РАЗ?! По каким критериям вы вообще судите? Для вас важнее видеть ванны крови в прихожих чужих особняков или все же нечто, на что можно посмотреть и сказать: вот, это сделано с умом, давайте простим ей этот нелепый случай. Она старалась, необходимо дать ей второй шанс.
Ах да, простите, испорченная кровь, небритые кровяные тельца, весь состав, как по убогим студенческим рецептам.
Как было бы здорово, если бы правила писались с участием представителя здравого смысла, а не начерно, беспрестанно следя за часами, которые давно остановились. Стоит хотя бы намекнуть про это – тысяча нелепых опровержений на одно твердое и обоснованное недоумение. Они умеют сбить ход мысли, завести ее в такие лабиринты, что меняется все и одним махом. Все твои самые фундаментальные замыслы, исписанные до последнего квадратного миллиметра листы бумаги с выстраданными сюжетами – все там, мелом на стенах, как показатель убогости твоего интеллекта. Потому что те, кто им богат, пишут только ручкой и только в записных книжках».
Рука выдвинула полку и достала оттуда косметический набор. Умирать, говорят, нужно красиво. Что же, хотя бы сейчас не облажаться! Когда они будут распаковывать тело в морге, обязательно примут во внимание профессионализм ее, как визажиста. А там, того гляди, и до реабилитации недалеко. Зонты и лакированные рукоятки сдаем в утиль. Там из них сделают много полезных безделушек, вроде брелков для ключей и игл для терапии. Одним словом – реквизит в шкафы, билет на стол, вещи в сумки и вон из театра, сука дилетантская!
Глаза наблюдали за тем, как кисточка с тушью окрашивает ресницы в глубокий черный. Аккуратно, уверенно и неторопливо. Локоны волос спадали вперед и мешали. Левая рука нервно запрокидывала их обратно, и процесс продолжался. «Вот та-ак. Надеюсь, все обойдется простой дисквалификацией. Зачем им вся эта никчемная волокита? Хм, боже, какая же я простушка! Кого-то убивают маленькие детки, меня же провел взрослый и самоуверенный экстраверт со смещенным центром восприятия передаваемой ему информации. Провел… В лицо плюнул! По правилам – его ведь тоже… стол с напитками, девочки, джаз и… чертов цикл ».
Кисточка перешла на второй глаз. Капля туши выпала из бутылочки и упала на ноготь. «А-а, черт! Ну почему вечно одно и то же?!» Она сорвала с зеркала накидку и нервно вытерла ноготь, размазав тушь по всему пальцу.
Позади нее, в десяти шагах левее, возникла тень. Очень медленно пробираясь сквозь захламленную комнату, она бесшумно переступала через разбросанные вещи, ящики и манекены.
«А не глупостями ли я занимаюсь? Кому там нужна вся эта клоунада? Там же не высшее жюри конкурса красоты! Посмотрят, плюнут за стул друг другу, выпьют от страха стакан абсента и разойдутся. Вот и весь триумфальный финал, достойный такой тупой шлюхи, как я. Здравствуйте, поклонники!»
Левый глаз дрогнул. Что-то, только что проскользнувшее в его поле, мгновенно скрылось. Интересно, кто-то решил зайти в гости перед страшным судом? Почему не предупредили?
Голова резко повернулась, поворачивая за собой все тело. Никого. Кучи хлама и никого, кому бы он мог понадобиться. Только странное движение воздуха и чужие запахи. Откуда-то несло жженой плотью, и запах этот усиливался. Она встала со стула и несмело попятилась к стене, бешено сканируя глазами каждый угол и тряпку на полу.
- Не мучь себя догадками, прелестница, - молниеносный взгляд направо. Стерва. Ее можно узнать даже в таком виде – ни пятнышка живой кожи. Все тело, словно продержанное в огне несколько часов, внезапно начало источать невыносимый смрад.
- Я подумала, что обязана тебя навестить, ты ведь так много для нас сделала, тем более, что отныне, тебя можно запросто записать в список отработанных основных средств, - шаг навстречу.
- Глядя на тебя, в этом можно усомниться, бальзамы не пробовала?
Комнату сотряс оглушительный и хриплый смех.
- Молодец! Он бы оценил твое чувство юмора, не сомневаюсь.
Медсестра внезапно схватила стул, и швырнула в нее. Тяжелый, антикварный стул, врезался ножками ей в живот и с грохотом рухнул. Горло издало сдавленный кашель и ноги подкосились.
- Поверь, мне уже надоело это делать! Я хочу отдохнуть, но еще есть целая куча засранцев, которые чувствуют себя круто, когда им даешь таймаут! – резкий удар ногой в лицо, - Можно я оставлю твою косметику при себе? – снова удар, в живот, самым острием сломанных шпилек.
Она почувствовала, что начинает задыхаться. Воздух отказывался поступать в легкие и застрял в горле. «Ничего себе, такая позорная смерть? Это же не глядя, в самую глубокую выбраковку!»
Глаза обнаружили перед собой отломанную ногу манекена, из качественного, твердого полистирола. Что-то щелкнуло внутри, рука подхватила пластмассу и со всего размаху обрушила ее на голову поджаренной сучки. Та, от удара немного отступила и зашаталась. Чувство досады и обиды взяло верх, и она отпустила его, нанося сокрушительные удары в голову, только в голову. Во все стороны летели ошметки спаленной плоти, запекшаяся кровь и волосы, падая на зеркало, одежду и стены. Под ребрами дико болело от ее острых туфель, но она старалась не обращать на это внимание, на сколько хватало сил. А когда силы закончились, она опустила ногу, согнулась, посмотрела на противницу, и с горечью осознав, что та чувствует себя ничуть не хуже, чем, скажем, до пожара, снова размахнулась…
Рука рассекала воздух по инерции, но она, словно при замедленной съемке видела, как рука противницы сгребла с трельяжа огромные ножницы (откуда они здесь?!)…
Стерва с легкостью отбила левой рукой пластиковую ногу, а правой, крепко зажав в ней ножницы, с размаху засадила их ей в левый глаз, по самые кольца. Раздался хруст, и хлынула кровь. Правый ее глаз, в котором теперь отражалась вся вселенная, готовый вырваться из орбит, последний раз зацепил ее довольную ухмылку. Губы еще что-то неслышно прошептали и замерли.
Рука отпустила ножницы, и тело рухнуло на тряпки, забрызгивая кровью все вокруг. Она глубоко и довольно вздохнула, окинула сияющим взглядом комнату, пнула еще раз ногой мертвое тело, и, развернувшись, пританцовывая, вышла в дверь.

Стаи крыс окружили М, запрыгивали на ноги, грудь, пялились на него своими безобразными глазами, издавали свои пронзительные писки, нюхали воздух и настороженно продвигались дальше. Здесь, в этих канализационных коммуникациях, их сотни, тысячи, города сволочной твари, разносящей инфекции и страх.
Он все прекрасно чувствовал. Что-то открылось в нем несколько часов назад. Он продолжил вспарывать его своим неистовым помешательством и понял, что больше нет необходимости выныривать на свет, дышать свежим воздухом или еще что… Созданное кем-то, неосознанно убило того, кто его создал, в знак искренней признательности за то, что оно подарило когда-то ей несколько лишних секунд и самых ярких впечатлений о ее закончившейся жизни. И теперь каждая клетка его, уже абсолютно бесполезного тела разрушала сама себя. Все они знали, что стало тому причиной и ничего не хотели менять. Это вполне оправданное саморазрушение. С помощью смрада, токсичного воздуха и крыс. Они все сделают настолько качественно, что и останется только, как завидовать их умению не оставлять ничего без внимания. Даже самые ничтожные мелочи рассматриваются со всех сторон их трехмерным зрением.
Сколько прошло бы времени, если бы он решил просто сидеть так вот, и ждать, пока внутренние крысы перестанут грызть остатки его ссохшегося разума? Хватило ли бы вечного календаря и красных маркеров? Выдержала бы эта кирпичная кладка канализации такой срок? Никогда. На этом месте, к тому времени, возвели бы новый дом, сменилась бы сотня поколений крыс, а его тело изучали бы археологи. Тыкали бы своими кисточками в бедренные кости и поражались их сохранности. И нет причин, по которым этого не могло бы быть.
Сознание раскололось на две части. Одна во все горло орала о невообразимой, глобальной, чудовищной тупости его бронированного, защищенного от полезных спамов мышления. О том, как умудряются существовать сосуды и нейроны в тесной связке при такой поражающей воображение ущербности. Это, по ее мнению, та крайность, которой компенсируется существование той, другой крайности. Горой за которую, стояла вторая, тихая и скромная. И не просто стояла, а объясняла факт ее существования самим непосредственным отношением ЕЕ к тому, чем владела обратная крайность, по мнению первой. Они очень долго ругались и спорили, так в итоге ни к чему и не подойдя. Вторая оставила последнее слово, тихо, так, чтобы не услышала первая. «Нельзя ставить под сомнение его природную предрасположенность к нормальному, среднестатистическому анализу, просто потому, что кто-то умеет хорошо посыпать мозги тальком и выражаться сугубо символически, изо всех сил пытаясь поддерживать свой авангардный стиль!» Первая этого не услышала и промолчала. Стало понятно, что бессмысленно сталкивать лбами КРАЙНОСТИ, потому что это КРАЙНОСТИ, и они не могут быть расположенными к компромиссам по определению!
Особенно тогда, когда тело рушится и разваливается на куски, а одежда, насквозь промокшая от нечистот, прилипает к телу и начинает замерзать от низкой подземельной температуры.
Вот тогда рассудок принимается за реанимацию запутавшихся в узлы проводников биотока. Да так рьяно, словно рассчитывает на поздравительный торт и открытку с признаниями. От этого в голове начинают бешено циркулировать новые токи, гонять по сосудам резервы жизни и пытаться сделать так, чтобы не погас экран.
Они и не замечают, как восстанавливают, словно мозаику, картину самого страшного, что могло с ним случиться. Заваленная яростными прениями противоположностей, засыпанная побелкой сотрясаемых воплями стен, она заново появляется, во всей своей кошмарной величественности. ЕЕ БОЛЬШЕ НЕТ!!!
Ее больше нет. Она пала последний раз согласно самому идиотскому и нелепому развороту ЕЕ художественного шедевра! Она стала жертвой нерадивости и неповоротливости созданного ею же объекта! ТАК НЕ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ! И что же он теперь может сделать? Самое естественное в таком случае – позволить крысам сожрать его заживо, чтобы опередить ее по шкале позорности смертей. Только так он может хоть как-то смыть с себя мерзкую слизь, в которую он окунул себя, делая чудовищные ошибки. Но ведь не это ей нужно было БЫ! Она точно хотела бы услышать в свой адрес посмертные дифирамбы из его, хоть и поздно, но все же спетых обещаний. То, чего она так долго от него ждала и, черт возьми, не получила. Вот, вот то, что он должен сделать прямо сейчас. А канализации и счастливые крысиные семейства умеют ждать. Столько, сколько понадобиться.
Слезы превратились в один большой ком, застряли в горле и перекрыли ход воздуху. А когда он, наконец, откашлялся, коммуникации оглушил его уже почти цифровой истошный вопль.


БИООТЕЛЬ


До того, как Ф почувствовал сильную тряску и боль в голове, он видел, как по воде скользит лодка, в которой сидела полная женщина. Ее лица не было видно – она сидела к нему спиной. Мерно гребла веслами и напевала какую-то незамысловатую песенку. Потом начался жуткий шторм, ей это не понравилось, она встала, отбросила весла, наорала на море, и оно успокоилось. А уже потом ему пришлось открыть глаза, потому что кто-то неистово тряс его за плечи. С великим трудом открыв глаза, Ф увидел перед собой М, и тут же отпрянул назад. Его изумлению не было предела по двум причинам. Во-первых, он находился в своем кабинете, одетый так, как обычно одеваются врачи, когда идут на работу, за окном нещадно палило солнце, а в самом кабинете был полный порядок. Во-вторых, то, как выглядел М, его весьма шокировало. Он мог с полной уверенностью утверждать, что несчастного человека с головой опустили в огромную ванну с нечистотами и отправили в таком виде гулять по улицам. Но, не смотря на это, все нутро Ф облегченно обвалилось при его виде, захотелось улыбнуться и он сделал это. Чего ни в коем случае нельзя было сказать про М. Он глубоко и часто дышал, глаза его округлились до предела, и было видно, что он собирается рассказать что-то очень серьезное.
Ф не знал, что сказать, поэтому первое, что пришло ему на ум:
- Рад тебя видеть.
- Я тоже, - М захлебывался слюной от волнения, - Сегодня мы с тобой должны поставить точку. Я даже думаю, что сегодня ты получишь свободу.
- Я получу свободу, только я один?
- Я ничего не знаю. Я – конченый болван. Я загубил все, что мог. Но она очень просила поговорить с тобой. Ее уже нет. Она погибла.
- Она? Та девушка из клуба, с которой ты разговаривал?
- Да. Она – ВСЕ в этой истории. Ты должен мне рассказать все, что происходило с тобой, я расскажу тебе все, что происходило со мной. И мы вместе ахнем, когда до нас дойдет, а может и нет, вся суть этого кошмара. Тогда ты – слаживаешь чемоданы, я - отдаюсь на корм серым тварям из городской канализации. Они очень милые. С ними можно общаться. Давай, рассказывай мне все, что тебя потрясло.
Ф сел обратно на стул. Дав себе несколько минут, чтобы собраться с мыслями, он понял, что не чувствует окружающего смрада, исходящего от М.
- Ты же помнишь ту медсестру, которая была в клубе? – М задумался.
- Там было много всякой твари, какая именно?
- Которая стреляла в тебя? Из арбалета?
- Ну да, да, конечно, я трахался с ней, продолжай!
Ф посмотрел на М и раскрыл рот. Что он говорит?
- Что? Ты трахался с ней?! Когда?!
- Не волнуйся, это была не моя инициатива. Она, можно сказать, изнасиловала меня. Но я не кончил в нее. Это было в какой-то жуткой клоаке, по духу близкой этому гребанному клубу. Она просила меня убить… Твою мать, она просила меня убить ТЕБЯ! – оба замолчали.
- Просила?
- Да. Еще она грозила, по-моему, убить ее.
- Кого ее?
- Мою проводницу. Почему я должен был убить тебя?
- Потому что я убил ее, когда был ребенком, - М скривился в изумлении. Его брови дергались, а губы дрожали.
- Ты шутишь?
- Я сказал ей такую фразу, которая настолько на нее подействовала, что она стала принимать наркотики и умерла от них. Потом она вернулась вместе с компьютерными значками, - М опустил глаза и снова задумался.
- Та-ак, понятно. Она не хотела пачкать руки. Она хотела моими руками убить тебя. Так?
- Похоже на то. Она убила нашего ребенка. Вскрыла жене живот и вытащила его оттуда, четырехмесячного.
- Ребенка? – М снова перешел на шепот, - Так это был ваш ребенок?
- О чем ты? Ты видел его? Она показывала тебе его?
- На лестнице. Вы живете в восьмиэтажном доме с грязными лестничными площадками? – Ф обхватил голову руками.
- На лестнице… Выбросила его на лестницу. Сука… Зачем ей нужно было, чтобы ты его видел?
- Чтобы знали, на что она способна. А как же супруга?
- О-о! Похоже, она тоже записалась в труппу. Кто эта девушка, почему ты назвал ее своей проводницей?.
М повесил голову и глубоко вздохнул.
- В ней текла моя кровь. Когда-то я подарил ей несколько минут жизни свой кровью, которая ей почему-то не подошла. Она вернулась и помогала мне продвигаться дальше по игре. Защищала, что ли? Там, в клубе, она сказала мне, что я свою задачу уже выполнил. И что мне больше нельзя здесь оставаться. А Карго, мол, баба с мозгами, она все поймет, если захочет. Она хотела протащить меня до конца.
- Эта сучка убила ее.
- Чтобы легко убить меня. Она решила сделать работу своими руками. А поговори мы раньше – дела обстояли бы куда лучше.
- Карго сказала мне, что мы еще выпьем с ней. Она и я.
Оба замолчали. Смотрели друг другу в глаза, в которых постепенно проявлялись разные чувства. Глаза Ф смотрели на М так, как смотрит присутствующий в зале суда на приговоренного к смертной казни. Глаза М рвались от страха и отчаяния, которые позже сошли вглубь его сознания, растворились в нем, и им на смену пришло ясное и глубокое понимание обреченности. Он уже пялился в крышку стола, на которой образовалась лужица зловонной жидкости, капающей с его волос.
- Ты труп, приятель, - Ф понимал, как это звучит, но не мог не сказать этого. Слишком очевидно все.
- У тебя есть выпивка? – спокойные и грустные глаза.
- Конечно. Сходи, умойся, нам еще нужно потрепать друг другу нервы своими ужастиками.
М молча и бесшумно вышел, оставляя за собой мокрые коричневые следы. Ф глубоко вздохнул и ощутил, как по телу прошла волна совершенно ясного осознания невероятной зыбкости и хрупкости их с М положения. Это простая копирка, через которую можно обрисовать любой, понравившийся тебе рисунок. Приколоть булавкой к стене и любоваться «своими» художествами. И говорить всем о том, сколько времени потрачено на изготовление этого «шедевра». Ошибается М. Думает, что что-то прояснил, решил что-то очень важное, нет. В настольных играх так часто бывает. Тебя подводят к фишке с денежным символом, ты уже прикидываешь, как будешь тратить наличность, а там - опа!, вы должны игроку справа сто фишек! Все смеются, потому что рады, что это случилось не с ними. М просто попался на эту уловку, хотя и нельзя не признать, что его фишки закончились, игрок вылетает из игры. А в серьезных играх поощрительных призов не бывает.
Так вот это ее задумка. Это она все придумала и расставила фигуры. И она еще вернется. Сбросит старую кожу, примет ванну с живой водой, нацепит новый передник и – «Привет, мой дорогой, я скучала!» Ф все это понял. Понимает ли это М?

Где тут душевая? Вот . М толкнул дверь и зашел в обложенное кафелем помещение с вмурованными в стену кранами.
«Я не тот, за кого себя принимаю. Я – тот, чьими руками делают самую грязную работу в этих мирах. Они решают свои проблемы с помощью таких идиотов, как я. Обладают бесконечным запасом воображения и выдумки. Способны запудрить тебе мозги самыми высокопиксельными картинами, могут часами шептать на ушко убаюкивающие истории о том, как здорово иметь в своих списках вип-персон таких хороших мальчиков, как ты. Обычное, с большой буквы Обычное кружево. Ни у кого и никогда не хватит времени, силы и терпения, чтобы, не спотыкаясь и откашливаясь, подойти и увидеть тот украшенный букетами столп, на котором расписаны все цели, которые преследует область их созидания, ответственная за развлечения суровой верхушки. И не надо хвататься за голову, всплескивать руками и ныть о том, что есть что-то, чего ТВОЕ сознание не сможет распаковать. Обычная метафизика, чтоб ее. Только не в простом, книжном или университетском понимании, нет. Совсем другая, скрытая метафизика. Ведь у каждой вещи есть две стороны, правильно? Темная и светлая. Субъективная и объективная. Так вот для всех тех, которые питаются межличностными отношениями и растворенной в воздухе солнечной энергией, она – мета… - субъективна. Потому что видят они ее только со стороны ее НЕдоказанности! И не особо верят в ее завидное постоянство и умение скрывать саму себя там, где это необходимо.
А для тех, кто находится в вечных коротких перебежках между двумя слоями плотной материи, она – прежде всего, объект. Трехмерный, постоянно меняющий форму и, черт возьми, содержание. Потому что загадка не может жить постоянством, особенно на виду у постоянно пролетающих мимо «детективов». Ей нужно всегда поддерживать форму, чтобы ее не приняли за анахронизм, - рука отвинтила кран и оттуда полилась холодная вода.
Вот когда приходят нужные слова! Когда все, что можно - потеряно, когда вся физиономия в дерьме, от тех ошибок, которых натворил, когда и остается только, что напиться со своим «лечащим врачом» и… Вон на хрен из этого мира! Но! – хорошо еще, что есть шанс встретить финал, будучи разбросанным по частям между измерениями, с помощью хорошего коньяка. Все-таки так легче, немного».
Скрипнули петли двери. М обернулся и увидел на пороге пожилого охранника. Именно того, который так внезапно и нетактично оборвал его отдых на лужайке, этот флорист-любитель, способный убить за травинку, которая гибнет оттого, что опускаешь на нее свою задницу. Он стоял на пороге, с выражением лица человека, поймавшего-таки вора, после трехчасовой за ним погони. Зайдя в душевую, он тихо закрыл за собой дверь и двинулся в сторону М.
- Ты видел, что ты наделал в моей клинике? Ты думаешь – я буду убирать за тобой все твое дерьмо?!
М попятился назад, капая полусмытой с лица нечистью.
- Простите, я сам могу все убрать. Позвольте мне хотя бы…
- Единственное, что я могу тебе позволить, это сейчас же убрать свой зад из этого здания и больше никогда его сюда не приводить, понял?!!
Мгновенно озверевший охранник с легкостью сорвал со стены раковину и бросил в М. Тот вовремя отскочил, раковина ударилась о подоконник и раскололась на куски. М смотрел на него обезумевшим взглядом и ничего не понимал. Он охраняет это здание? Он прошел мимо и не заметил охранника?
- Здесь работает мой приятель, доктор…
- Твой друг доктор только зря тратит выпивку! Он еще успеет нажраться, а вот тебя, мой маленький, на этой вечеринке быть не должно!
Охранник вынул из кармана огромную хромированную цепь, распустил ее (с пол метра длиной), и, размахнувшись, прошелся ею по спине М. Позвоночник издал звонкий хруст, адская боль пронзила тело, но М устоял на ногах. Судорожно оглядываясь, он искал место, где можно было бы укрыться, потому что он ничем не мог себя защитить. Еще раз цепь рассекла воздух и опустилась ему на бедра. На этот раз ноги не выдержали.
- Найдутся же рьяные дилетанты, которым обязательно нужно будет сунуть свой нос и разлить чернила на бумаги! Для кого делаются знаки, а?!
М, поняв, что деваться некуда, извернулся, выбросил ноги вперед, и со всей силы протаранил голени охранника. Тот подкосился и со звуком сброшенного с кровати матраца, повалился на пол, перегородив путь к двери.
- Ах ты выродок! Тебе мало того, что ты натворил со своей малышкой? Ты хочешь подставить всех?! – охранник долго не мог подняться на ноги.
- Послушайте, господин Четырнадцатый Пророк, - М попытался сделать свой голос как можно мягче, - я не хочу ничего знать и ни во что вникать. Оставьте меня в покое, хорошо? Мне уже с лихвой хватило всего, что просыпалось на меня.
- Хватило, говоришь? – охранник сел на полу и злобно посмотрел в сторону М, - хватило… Тебе хватило!!! Ты подумал о других?! – он кричал куда-то в сторону, не глядя на М, - Почему все должно ломаться из-за каких-то засранцев, которые, как бараны, не могут спокойно зайти в стойло! Неужели это так трудно понять?! Ты не принадлежишь себе! Ты – собственность!
Господин повернулся к М и всмотрелся в его глаза. Гневная ухмылка испортила его мягкие черты.
- А-а, вижу, ты все прекрасно понимаешь. Ну, если понимаешь, тогда будем сворачиваться, - поднявшись с пола, охранник вынул из внутреннего кармана огромный пистолет и направил его в сторону М, - Как говорится, спасибо за службу!
Где-то внутри М хорошо чувствовал, что ничего, по крайней мере, сейчас, не произойдет. И был частично прав. В ногах сработала какая-то невероятно мощная пружина, тело оторвало от пола с чудовищной скоростью и выбросило в окно. Стекло разнесло в тысячи осколков, и обрушило их на вылетающее наружу тело М. Он еще успел заметить шлейфы горячего воздуха, оставляемые пулями охранника, еще успел почувствовать жгучую боль где-то у самой ступни, услышать шепот, над самым ухом, прежде чем его тело рухнуло на скат крыши, двумя этажами ниже, прокатилось по нему десять метров, снова слетело с него, и рухнуло в мусорные баки на заднем дворе медицинского центра.
«Прости, но это единственное и последнее, что я могу сейчас для тебя сделать».

Он очень хорошо помнил, даже тогда, как вздыбились горы бытовых и медицинских отходов, от удара его тела в плотно утрамбованную пелену хлама. Он даже успел различить в них использованные и окровавленные повязки, женские тампоны, пакетики от чая, докторский халат, несколько шприцев и чью-то фотографию раннего детства. Следом за этим добром навалилась абсолютная чернота, пустота и ощущение свободного полета. Сквозь которые постепенно стали проявляться звуки. Шорохи, словно кто-то перебирал постельное белье, глубокие вздохи человека, близкого к экстазу, свет сквозь закрытые веки.
- …Вот когда я первый раз попробовала его, мне показалось, вернее, я почувствовала, что мое тело разделилось на четыре компонента, и каждый из них зажил своей собственной жизнью. Не знаю – было ли это самовнушением, но все было настолько реально, что я просто растаяла. А что ты можешь рассказать про него?
- Ничего, - он так давно знает эту стерву, и отвечать на такие идиотские вопросы совсем не хочется, - Ты давно смотрелась в зеркало?
- Какая разница? Что оно может мне показать? Я как-то привыкла больше доверять собственным ощущениям, а не каким-то там зеркалам, - глаза из зеленого хрусталя и провалившийся под легкие голос, она действительно сошла с ума, - К тому же я всегда этого хотела, слышишь? А как можно обвинять чувства?
Если бы не болтающееся в окне без толку солнце, он, наверное, давно бы уже убил ее. Ее это, можно сказать, спасает. Каждый дефект ее чертовой кожи расплывается на свету, и в итоге вся эта куча дефектов превращается в нечто слабо различимое, призрачное и пугающее. Она этого совсем не понимает. Для нее это – волнующее, неизведанное, как говорят, притягивающее своей уродливостью. Вот и сейчас, все ее пальцы измазаны ее любимым лакомством – порошком цвета ее самых сокровенных желаний. Она ждет от него чего-то новенького и от этого ее уставшая грудь дрожит и неровно дышит. И, растягивая удовольствие, думает, что, глядя на нее можно и нужно завидовать.
- Ты – дура. Ты – конченая дура. Тебе пора вырвать язык и отправить в утиль.
Она ничего не сказала. Просто стыдливо опустила голову и прекратила улыбаться. Ее глаза забегали, было видно, что она хочет что-то сказать, но не может. Знает, что на любое ее оправдание найдется еще тысяча обвинений. И, покраснев от возбуждения и ожидания лучшего времени, принялась яростно облизывать пальцы.
- Группа глупых мальчиков находится в соседней комнате. Хотя, вряд ли здесь стоит применять множественное число.
М передернуло. Бог ты мой, как глубоко ведут корни! Как красиво они все поставили!
Медсестра повернулась к М, широко улыбнулась и поднесла к его носу палец, измазанный белым порошком.
- От этого не умирают, мой маленький, от этого ВОЗРАЖДАЮТСЯ!

Нервно стукая карандашом по столу, Ф смотрел на часы, висевшие на стене и вздыхал. «Я, конечно, понимаю, дерьма на нем достаточно, но ведь такого времени хватило бы, чтобы отмыть всю городскую канализацию!»
Он снова налил себе коньяка, залпом осушил стакан и хлопнул им по столу. От стакана откололся маленький кусочек стекла и застрял в лакированной столешнице. «И почему, собственно, с ним там не может чего-нибудь случиться? Что, если его опять преследуют? Призрак его сопроводительницы, например?»
Ф очень не хотелось вставать из-за стола и идти проверять, почему так долго нет М. Он чувствовал себя за ним, как в крепости, как в бронированном танке, который стоит покинуть – получишь пулю в лоб. Но сам прекрасно понимал, что и М не позволил бы себе заставлять себя ждать. По коже снова прогулялся колкий мороз. Случилось. Да, что-то опять случилось. И нужно пойти и проверить.
Подойдя к двери, Ф долго не мог решиться ее открыть. «Ну чего встали, рыцари?!» Рука рванула ручку, дверь распахнулась и Ф увидел пустой коридор. Где-то там, в конце его отчетливо слышен звук льющейся воды. «Ага, значит вода, все-таки, льется! И что с того? Ну, льется, разве это о чем-нибудь говорит, кроме того, что вода льется? Что, яйца поджимают?»
Собравшись с духом, Ф решительно шагнул в сторону душевой. К звуку воды добавились еще несколько. Голоса? Что-то очень похожее на женский голос. Стерва… Ф замер. Тело покрылось гусиной кожей, на лбу выступил пот. Голос становился более разборчивым. Или не она? Нет, слишком ровный и мягкий голос для нее. Это не она. Но кто еще, если не она? Ф осторожно, словно ступая по минному полю, делал шаг за шагом, стараясь не издавать не единого шороха. Теперь он мог с облегчением для себя признать, что слышит голос, ЕЙ не принадлежащий. «Но ведь она может сыграть кого угодно?! Это же ее коронные вещи! Плевать, пути назад нет. Если ты сдохнешь здесь, то это было написано в твоей тонкой тетрадке твоей судьбы. Нужно быть мудрее».
Ф приблизился к приоткрытой двери душевой, и, пытаясь успокоить содрогающееся от страха тело, заглянул внутрь.
У раковины стояла его жена, насвистывая и напевая какую-то простенькую мелодию. А когда она немного отодвинулась, так, что была видна сама раковина, Ф, уже который раз, ощутил, как сворачивает его внутренности и просится наружу рассудок.
Она полоскала в раковине их четырехмесячного эмбриона. Соскребая с темно-синей кожи слизь и плаценту жесткой, пластиковой щеткой, она стряхивала ее на пол, тихо выругивалась и продолжала дальше. Мертвое тельце, окаменевшее и сплошь в царапинах и ссадинах, словно пакет с водой, перекатывался в ее руках, свисая крохотными ножками и ручками. Пуповина запуталась в ее пальцах, она нервно бросила тело в умывальник, размотала надоевшую плоть, достала из кармана кухонный нож и перерезала ее.
Ф задыхался. Глаза покрылись плотной пеленой, и весь мир стал молочно-белым. Это не его жена. Это сошедшее с ума чудовище. Это вообще не она!
Ф рванул дверь, с грохотом захлопнул ее и прислонился к ней спиной. Сердце вот-вот взорвется, разум вот-вот сломается окончательно. Все вот-вот должно закончиться, и он уже это ЧУВСТВУЕТ. Тут же, словно сотканный из воздуха, с трудом просматриваемый сквозь молочную пелену, образовался охранник. Коротко ухмыльнулся, сплюнул и прошиб череп Ф одним точным и мощным ударом. Весь мир свернулся и провалился.

- Обычно, когда еще есть какие-то пути к отступлению, варианты, над которыми есть время подумать, да вообще, мало ли… какие сюжеты… Это да, это – есть смысл надуть щечки, покапризничать, даже игрушками побросаться. Но, извини меня, глядя на тебя, понимаешь, что ни о каких бы то ни было ВАРИАНТАХ, плохих или хороших, речи, в принципе, быть не может! Это там, за стеной, глупые мальчики пытаются заставить время повернуть вспять, чтобы было, чем снова поразвлечься. Они ГЛУ-ПЫ-Е! Ты хочешь попасть в их компанию? Ты хочешь превратиться в маленького простачка, которого все посылают добывать денежки на петарды? Покажи им средний пальчик, и скажи, что ты уже вышел из этого возраста. Не нужно отнимать у них детство, которое они, в свое время, потеряли. Потому что слишком рано поняли, как убивать так, чтобы до конца жизни не чувствовать вины и ни за что не отвечать. А когда ты понимаешь ТАКОЕ, ты перестаешь быть ребенком, какой бы размер обуви ты не носил, и сколько бы молочного шоколада ты не ел. Пойми, мальчишка, хуже всего, когда ты не находишь отклика своей трагедии в окружающем мире. Миру, в действительности плевать на твои трагедии. Но этот самый мир состоит из миллиардов отдельных маленьких и ничтожных крупиц, с которыми иногда случаются трагедии, а мир защищается тем, что не может уследить за всеми. Он может их создавать, но следить за ними не может, понимаешь? Где или как, в таком случае, должна поступать крупица, если она, осознавая свое самое непосредственное отношение к МИРУ, не может пустить циклические волны и заставить его хоть как-то отвечать за все свое? Плохие копы всегда обвинят в повышенной преступности самих тех, кого охраняют. Почему моя память должна ограничиваться чужой непосредственностью? И почему чужая непосредственность может убивать память? М-м?
Она может быть разной. И чем больше он смотрел ей в глаза, тем сильнее капало его сознание тягучей вязкой массой, прямо в область сна. Ее голос лился спокойным и чистым ручьем, он рисовал в себе картины ее прошлого, далекого и мертвого. Поражался ее внезапной кристальности и полной оправданности. Два огромных океана внутри него перелились и поменялись местами. Под звуки рояля ее голосовых связок, запахи ее нового тела, сквозь парящие в воздухе облака странного порошка.
- Я больше никогда не буду такой.
Ее пальцы все чаще опускались к его носу, он послушно вдыхал порошок и ловил новые вибрации ее присутствия.
- А тебе нужно дать своему телу немного отдохнуть от тебя, - она достала из-за спины маленький шприц, наполненный какой-то бледной жидкостью, - Не бойся, все, что могло с тобой случиться – уже случилось. Дальше – только розовая нега.
Он и не думал сопротивляться. Не пошевелил и пальцем. Он ей верил и был готов пойти за ней туда, где все могло бы повториться заново. Никогда он еще не был так спокоен, как сейчас.
- Когда все закончится, я приду за тобой. Я не стану тебя будить, ты проснешься сам. Договорились? – она улыбнулась, и поцеловала его в лоб.
Игла мягко прошла сквозь кожу, он ничего не почувствовал. И через минуту свет свелся до маленькой точки, посреди черного экрана, вспыхнул еще раз и погас.
Встав над постелью, она еще раз осмотрела его спящее тело, отбросила в сторону маленький шприц, и из кармана передника достала вместо него огромный двадцатикубовик. «Думаю – этого будет достаточно. Его кровь не такая горячая, чтобы остудить реакцию». Выпустив из иглы пару капель, она, переступив валяющиеся на полу накидки и плед, двинулась к двери. «Лучше все-равно бы никто не придумал».
Подойдя к двери, она сменила выражение лица, выждала несколько секунд, облизала губы, дернула ручку, открыла дверь и вошла. «Вот мы и дома. А вот и наши гости». За дверью ее встретила спальня Ф. Все, как и было до того, как она попала сюда в первый раз. Широкая и просторная кровать, на которой, не снимая с себя костюма, с огромным синяком под глазом, лежал отключенный Ф. Вот и то зеркало, оно ей так нравится, она обязательно заберет его себе. В нем можно рассмотреть даже самые мелкие детали в своем теле. Здорово. Наш проказник спит? Отлично. Он так мил сейчас, в своем невинном сне! Стоило бы еще тысячу раз подумать, прежде чем делать ему больно!
Она присела на кровать, пододвинулась к Ф и провела рукой по его волосам.
- Умница. Ты все сделал правильно. Даже придраться не к чему. А хочется, знаешь! Ладно, прости, что не пытаюсь тебя развлечь, у меня мало времени. Ах, влюбилась я, представляешь?!
Встав с кровати, она обошла ее с другой стороны и наклонилась. Сжав в руке огромный шприц, она осторожно достала его руку, закасала рукав и, трепля себе нервы ожиданием, размахнулась.
Чья-то уверенная и сильная рука сзади. Так ловко и твердо перехватила руку, что горло издало тихий, сдавленный писк. Она не решалась повернуться и посмотреть в лицо тому, кто был сзади, но поняла, что ее сейчас же заставят сдаться. Этот урод заработал себе серьезных защитников?
- Тебе никто не давал второго шанса, деточка моя, - Карго, твою мать! – Ты начинаешь делать грубые ошибки.
Медсестра медленно обернулась. На лице Карго была повешена твердая маска жестокой вершительницы. Высокомерие, надменность, цинизм и еще целый букет «приветствий», все, чтобы задушить, раздавить недозревшее стремление к реабилитации. Она крепко, до хруста в костях, сжала ее руку со шприцем, дыша ей в лицо обжигающим и сухим ветром. А та не могла ничего сказать. Ее новая кожа мгновенно постарела, лицо получило миллион морщин страха, для нее все было закончено.
- Впредь скромнее будешь, девочка.
Карго, так же крепко сжимая ее руку, согнула ее, и с размаху вонзила шприц ей в промежность, надавила на клапан и вся жидкость мгновенно брызнула внутрь. Тело начало содрогаться. Глаза смотрели куда-то, сквозь Карго, наполняясь кровью, расширяя и взрывая сосуды. Она сделала несколько шагов назад, ноги ее подкосились, тело начало покрываться коричневыми пятнами, глубокими морщинами и волдырями. Горло выдало долгий и пронзительный хрип. Сквозь пятна просочилась желтая слизь и сразу же засохла. Тело рухнуло на пол, растекаясь по ковру странными выделениями. Несколько секунд еще шевелилась рука, в которой был шприц, и скоро все прекратилось.
- Ты всегда меня бесила своей гиперсексуальностью. Посмотрела бы на меня, жирная но довольная, - Карго посмотрела на спящего Ф, улыбнулась и вышла из комнаты.


Глаза ему открыл кто-то, но точно не он, потому что они были слишком тяжелыми для того, чтобы открыть самостоятельно. В лицо снова ударил тяжелый запах гнили. Он его ощущал так часто, в последнее время, что совершенно перестал этому удивляться. Это уже давно стало привычным и необходимым атрибутом этого короткого безумия, которое, кажется, длится целую вечность. Память по-прежнему работает, и делает это хорошо. Он помнит, как его жена… черт, проехали. Как врезал ему охранник, за что, правда, непонятно. Но хорошо врезал. Наверное, для того, чтобы забыться и не думать о ней. И что же, он приволок его домой, и уложил в постель? Он спас его от смерти через скальпель, точным ударом блокировал возможные последствия его чрезмерной впечатлительности и на руках (или еще как) принес домой? Нет, это не простая услужливость. Охранники – не из той категории людей, которые тратят свое время, чтобы, как заботливая мамаша, доставлять по домам врачей-шизофреников. Он ведь врач-шизофреник?
И все же, откуда этот запах?
Ф, сквозь сон и боль в теле, привстал на кровати и его взгляд сразу же поймал то, что лежало у ее подножья. Полусгнившее и наполовину впитавшееся в ковер мертвое тело. Он подскочил и тут же взял себя в руки. Это фокус? Она снова прикидывается! Она снова играет с ним!
Ф начал оглядываться вокруг, разыскивая взглядом что-нибудь, чем можно было бы проверить ее отношение к жизни. Есть – тяжелая ваза на подоконнике. Его подарок жене на пятилетие супружеской жизни. Подойдет, ведь ТАКОЙ супружеской жизни еще не описывала ни одна городская хроника. Он знал тогда, что дарить. Есть в нем жила пророка!
Спрыгнув с другой стороны кровати, Ф подошел к подоконнику, взял в руку вазу, подступил поближе, но так, чтобы успеть среагировать, в случае чего, прицелился и бросил. Ваза провалилась в тело, словно в желе, с громким всплеском, и тут же наполовину утонула в коричневой массе.
«Мертва? Действительно мертва? Но кто это сделал?»
Ненасытившись результатом, Ф подошел к зеркалу, снял его с петель и бросил на то место, где когда-то было ее голова. Зеркало плюхнулось именно туда, словно упав на сгнившую тыкву, проломив остатки твердой ткани, ударилось о пол и, разломилось на пять частей. Мертва. У него, видимо, появились влиятельные сторонники, заботливые родственники или просто домовой!
Ф смотрел на массу, которая когда-то была телом, ее телом, понимая, что не знает, что и как ему следовало бы чувствовать сейчас. Он никогда не знал ее имени. Он никогда бы не хотел, чтобы с ней произошло то, что произошло, но это то же самое, как убить из рогатки голубя, будучи ребенком, а потом, спустя годы, вспоминать это и говорить себе, что голубь сам его на это спровоцировал. Одинаково глупо. Он не мог не чувствовать внезапно, эдаким медленным цунами нахлынувшего чувства ПАНИЧЕСКОГО спокойствия, едва треснуло зеркало. Но потом, вдруг… Что-то срабатывает в такие моменты у обычных смертных, он прекрасно чувствовал, как оно рождается, как выходит на свет и ест его. Когда смотришь на валяющегося в ногах огромного воина, которого и не ты-то убил, начинаешь, вдруг, рассуждать о высших принципах справедливости и тем, что за ними стоит. Потом смотришь на себя со стороны и понимаешь: почему же всего этого не было раньше? Какого черта третий глаз открывается только тогда, когда поздно вообще что-либо открывать? И пошли поэмы: так не должно было случиться, надеюсь, ты простишь меня, я буду первым и единственным, кто принесет тебе свежие розы на могилу…
И что самое страшное – все это прописано до такой рефлексивной шаблонности, что понимаешь – это гены, общие, поделенные на всех и не запрограммированные на простой и игнорирование. Поэтому…
- Считай меня за идиота, но… видишь, как со мной поступили? Наверное, ты уже была готова засадить мне нож в спину, но не успела, да?
«Хватит. Ей нужен был ты, а не твои прискорбно-довольные откровения. Она молодец, можешь это признать? Ты бы мог добиваться своей реабилитации так же искусно, как она? Хрен! Для этого нужно быть простой медсестрой и умереть от наркотиков. Только мотивом к этому не должны являться малолетние умники, вроде тебя. Если бы она осталась жива, то ей сейчас было бы уже далеко за шестьдесят. Были бы дети, внуки, кошки и собаки. Счастливые ланчи в парке, достойная пенсия и вышивка по вечерам. Как там сказал однажды сосед-психолог? Все мы – оружие в руках жизни? Вот, я стал против нее оружием. А она не смогла стать оружием против меня. За что и впитывается сейчас этим ковром. М-да, нечестно. Но, ведь как обычно, что случилось – то не без санкций органов ступенью выше».
Ф открыл дверь и отшатнулся. Что это? Чья это квартира? Обернувшись назад, он снова увидел тело, уже превратившееся в простую лужу и свою комнату, знакомую до последнего пера в подушке. Но там – продолжение не его квартиры. Бог ты мой, это же квартира М!
Войдя в комнату, Ф увидел все, что он когда-то видел, когда приходил сюда, чтобы поговорить с М. Все тот же бардак, все те же голые стены и запыленная люстра. То есть там – его комната, а здесь – комната М? Кто поместил их жилища рядом. Чтобы не ходит далеко, так, что ли?
Где-то в углу раздался шорох. Ф повернул голову и увидел его, хозяина ЭТОЙ комнаты. Тот крепко спал на заваленной тряпками кровати, что-то пробормотал во сне, перевернулся еще раз и продолжил спать.
«Невероятно. Если уж они и умеют смеяться, то делают это сдержанно. Ни одной трещины в работе, все, словно полиролью пройдено».
Ф стоял опустив глаза и старался не расходовать слишком много энергии на громкие эпитеты в адрес тех, кто ставит ему сейчас зачетные очки. Бессмысленно говорить ламе, что мудр, он может принять тебя за идиота. Молчание мыслей ценится у них куда больше, чем расписанные вычурными орнаментами комплементы. Тем более, когда с балкона дует легкий сквозняк, а в голове застоявшийся дым сплошных потоков стремительного безумия.
На столике, рядом с кроватью, на которой спал М, лежала старая, покрывшаяся двойным слоем пыли пачка с двумя мятыми сигаретами и коробок, с одной, конечно же, спичкой. «М-да, не всему же так легко удаваться!» На коробке реклама нового модного клуба, открывшегося недавно в индустриальном районе города. Название тщательно затерто ногтем. «Саргалис, будь он проклят».
Чиркнув спичкой, Ф вставил сигарету в рот, сделал глубокую затяжку и тут же тяжело раскашлялся. Он не курил уже одиннадцать лет. Еще раз! Снова кашель, но мягче. И еще один.
Дым пробил себе дорогу к легким и без запинок вышел обратно. Здорово. Несколько шагов в сторону балкона. Ух ты, вся самая убогая и нетронутая городская природа, как на ладони! Квартира для тех, кому нагадали суицид в зрелом возрасте. Если можно было бы выбирать, он обязательно предпочел бы именно такой вариант. Потому что в такой атмосфере лучше всего писать диссертации на тему глубочайшего депрессивного психоза. И непонятно, что за чем следует, что является причиной и что следствием в случаях, когда из твоего окна открывается такой вид. Сначала появляется сама патология, а уже затем ты смотришь на всю эту красоту, как на следствие ее проявления, потому что раньше, мол, здесь цвели сады. Или же наоборот, - смотришь вон на тот куст, больше напоминающий саранчу, у которой отрубили голову, крылья и полтуловища, думаешь о том, что сады здесь никогда не зацветут, и становишься полифобом?
Наверное, это места, которые никогда не меняются, сколько бы поколений ветров не сменилось, сколько бы галлонов воды не вылилось на этот песок. Здешняя природа может веками кричать о том, что ей просто никогда не уделяли внимания, ничего от этого не изменится. Местные собаки будут продолжать сношаться в этих сюрреалистических кустах, опавшие по осени листья все равно можно будет с легкостью уместить в сигаретной пачке.
И это – после всего того, что взорвало и разнесло на части его привычный ритм, обычной его жизни. Это привыкание? Да, бывает, что таблетки способны вызвать привыкание и перестают действовать. Но разве такое может случиться с ничем не примечательным сознанием? Если бы он прочел об этом в газете, то непременно счел бы, что для этого необходимо иметь врожденную предрасположенность. Как минимум. Чем он никогда не мог похвастаться. Ту дорогу, которую выбрал он, обычно выбирают те, кто боится, действительно боится неизвестности. Это у них внутри, и они об этом никогда и никому не расскажут, потому что сами того до конца не осознают. Но оно есть, и от этого никуда не деться.
А чем это в действительности является – все равно. Ему это уже не интересно. Оно грызло инстинкты тогда, еще совсем недавно. А когда снимаешь шлем и сдергиваешь перчатки, - теряешь к нему всякий интерес. Это уже там, на успевшей пожелтеть странице твоего дневника. Об этом лучше рассказывать, сидя через много лет, в прокуренной кухне. Ловить восторженные взгляды гостей, в самых ярких красках обрисовывая сцены, от которых у них обязательно будет стынуть кровь в жилах.
Сигарета наполовину истлела и Ф понял, что сделал лишь одну затяжку. «Ну, здоровее буду. Как бы комично это не звучало».
Внезапный крик и грохот из комнаты заставил пальцы разжаться и уронить окурок. По коже пошел уже привычный холод, только уже колющий иглами чудовищной усталости от всех громких звуков. Ф вбежал в комнату М, посмотрел на его постель и не обнаружил его там.
«Здорово, она жива, она все еще жива, чертова притвора!»
Ноги решительно зашагали в свою комнату, но тело остановило их. «Что случилось? Боишься?! Шоу должно продолжаться, а ты должен лежать с пулей в голове, иди и получай ее! Она просто берет свое!»
Ф двинулся к двери, зашел в комнату и, направив свой взгляд влево, ожидая увидеть ТОЛЬКО ее, остолбенел. Там были Карго, охранник и М, бездыханно лежащий на полу, с пеной у рта. Глаза его были готовы вырваться из орбит, на кончиках пальцев появились синие пятна.
Остальные стояли, склонившись над ним, проверяя пульс. Услышав сзади шаги, оба повернули головы, выпрямились и заулыбались.
- Э-э, вид из окон никудышный, правда? – охранник засмеялся мягким и добрым смехом, - Мы тут решили с Карго здесь немного обустроиться.
- Да, тем более, что соседство двух напичканных негативом помещений, хорошо скажется на их переносимости к всякой мразоте. Кстати, сойди с нечистот.
Ф опустил голову и обнаружил, что стоит в центре того болота, в которое превратилась его дорогая медсестра. Карго мило улыбнулась и всплеснула руками:
- Все мы из дерьма получаемся, в дерьмо, в итоге, и уходим! – оба переглянулись и рассмеялись.
- М мертв? – вопрос повис в воздухе и стер с их лиц улыбки. Карго откашлялась:
- Видишь ли, любовь моя, этот мальчик выполнил свою миссию. Ты ведь сам это понимаешь, чего спрашиваешь? – снова молчание и отсутствие лица на Ф. Он смотрел на М так, словно ждал, когда он откроет глаза.
- Ты, наверное, не до конца понимаешь, верно? – охранник прищурил глаз, - Так вот, чтобы во всем разобраться, на нужно немного выпить. Трупы в комнате нам не нужны, поэтому мы принесли его сюда. Мы уберем его, но позже. Так что, пока эта комната – морг, позвольте так выразиться!
- Пойдем, дорогой, незачем пялиться на мертвые клетки, можешь заработать кондилому воображения, это я тебе как гинеколог говорю, - и сочно рассмеялась, - пойдем. Сейчас нам все принесут. Гоч, сгреби этот вонизм куда-нибудь, ладно?
- Конечно, моя хозяйка! Послушай, почему ты вечно окунаешь меня по самые уши в чужие разложения? Разве я писал об этом в анкете?
- У тебя это получается лучше всего. Я же не принимаю решения с ходу! Садись, мой ненаглядный!
Ф уселся в кресло у столика. Почему-то ему совсем не было весело. А Карго, распахнув входные двери, принялась орать:
- Три минуты! Три минуты, бракоделы! У вас в часах кварц полетел? У меня связки не титановые! Заносите, сукины дети!
Тут же в комнату влетело несколько с иголочки одетых официантов, внесли низкий, квадратный стол и установили его в центре комнаты. Карго стала у двери и пинками подгоняла каждого. Следом за ними, бесшумно и до ужаса профессионально, зашло еще несколько официантов, с огромными подносами, фужерами, бокалами и пепельницами. На подносах стояли огромные тарелки с едой. Для их троих, как показалось Ф, этого могло хватить на неделю. Еще двое принесли старый патефон, сдули с него пыль, поставили какую-то пластинку и через минуту комнату залили звуки старинного джаза. После еще было два огромных кресла, установленных у стола, свеча, с полтора метра длиной и дверной колокольчик, который поставили на столе, у того места, где должна сидеть Карго, видимо. Каждый из официантов старался обязательно зацепить сидящего в старом кресле Ф, и это начало его немного смущать. Еще через секунду помещение очистилось от посторонних, Карго демонстративно захлопнула дверь, подошла к своему креслу, плюхнулась в него и посмотрела на колокольчик.
- Что за дерьмо? – колокольчик полетел через правое плечо и упал за креслом, издав при этом мелодию, которая очень подошла к окружающему людей джазу. Тут же открылась дверь, в комнату влетел официант и вопросительно уставился на Карго. Та уставилась на него.
- Так это вы мне для этого колокольчик принесли? – официант послушно кивнул, - Не нужен он нам, забирай, что же я, как немощная старуха буду пользоваться колокольчиком, когда хочу сходить на горшок?! - паренек поднял с пола предмет и исчез за дверьми.
- Спят и видят меня в свинцовом гробу, малолетние педики! – Карго сочно орала на закрывшиеся за официантом двери, - Я каждого из вас еще до смерти затрахаю, и пяти минут никто не выдержит! – и внезапно остыла.
- Сегодня ты сделаешь меня счастливой, - Карго хитро посмотрела на Ф, - Да ты и сам будешь черт знает где. Я ведь не какая-нибудь… Гоч!!! Хватит трахаться с этой медсестрой, поуважай себя! – дверь открылась, и на пороге появился охранник, в белоснежно чистой сорочке, черных брюках, причесанный и очень опрятный.
- Простите, что заставляю ждать, она не хотела лезть в ведро, понадобилось добавлять порошок. Потом ее так вспенило, что пришлось долго дуть на пену. Но все обошлось. Двигайтесь ближе, господин Четырнадцатый!
Теперь Ф точно знал, чье это лицо. Он вспомнил все одним махом: сборище психиатров, человека с теплыми руками. Это он. Просто волосы зачесаны назад.
Ф пододвинул свое старое кресло к столу. Они смотрели на него взглядами родителей, чей ребенок принес из школы самую высокую отметку. Гоч взял бутылку, выдернул пробку, разлил по бокалам коньяк и вздохнул:
- За Биоотель, мы его так долго строили, он выпил много нашей крови, но мы им гордимся, - Карго и Гоч одним махом осушили бокалы. Ф, пригубив немного, понял, что выпивка ему нравится и в три глотка допил напиток.
- Кушай, - Карго пододвинула к нему блюдо с мясом какой-то птицы, от которой шел такой восхитительный запах, что желудок Ф свернуло. И он навалился на еду.
Гоч снова разлил выпивку, все втроем чокнулись и снова выпили.
- Нельзя, - сквозь забитый мясом рот начал Гоч, - решать свои проблемы, здесь, я имею в виду, с чьей-то помощью. Ты ее убил. Она вернулась и захотела убить тебя. Но она тоже не дурочка, верно? – Гоч достал из кармана брюк сигары, достал одну, протянул Карго, затем вторую, для Ф, и наконец, себе. Дал всем прикурить и продолжил:
- Она вздумала использовать святые для нас пробы, чтобы удовлетворить собственные амбиции. Что она для этого делает? Она узнает, что некий М придумал себе новую игрушку – попробовать, что такое Наи… Идиот, да и только. Но то, что надо для нее, потому что она не может быть внедренной просто так в одно из пространств, в силу своей метафизиологии. Ей нужно, чтобы кто-то пропустил тебя туда, понимаешь? Тебе нет никакого дела до всех этих межуровневых чудачеств, ты работаешь с психами и неплохо при этом зарабатываешь. То есть – ты не имеешь никакой поддержки в этом мире. Таких, как М очень мало. Она его нашла и приложила к нему свои грязные, по современным понятиям, руки. Она хотела сделать из него оружие, но несколько нелепо не смогла заставить его кончить в себя, как требовал того ЕЕ ритуал. Он получил то, чего желал, она тоже, оставалось только свести вас, что не было проблемой, так как само сознание не знает ничего о тех делах, которые творит в это время подсознание. И он обращается к тебе. Он получил защиту в лице той несчастной девушки, которая, кстати, так жестоко погибла. Когда-то он подарил ей несколько минут жизни своей испорченной кровью, ты это уже знаешь. Но ты ведь не знаешь, почему она испорченная? – Ф отрицательно мотнул головой, - Все из-за того дурацкого вечера. Если бы он прошел мимо, не обратил внимания на ту озабоченную богатую дуру, то, возможно, она жила бы до сих пор. Но он поехал с ней в этот чертов «Саргалис», как мальчик, послушно проглотил пластину, в полусознании отымел ее на глазах тех, кто заставляет это место жить вечно, и прикончил ее ножкой от стола. Этого было более чем достаточно, чтобы кровь сменила цвет и перестала разносить по жилам жизнь. Это свойство тех, кто там обитает. Стоит тебе ответить на ее взгляд, и ты начинаешь медленно, но не мучительно умирать. Он ничего этого не помнил, так как съел пластину, но сразу после этого он помчался к ней, не обнаружив ее там, от соседей узнал, что ее отвезли в центральную клинику с диагнозом «заражение крови», полетел туда и потребовал влить в нее свою кровь, никудышную, как ты понимаешь. К ее несчастью, характеристики их кровей полностью совпадали. Мог бы получиться идеальный союз, кстати. А она сочла правильным помочь ему, ибо знала, что он ничего не знал о том, во что превратилась его плазма после таких сомнительных контактов. Но особо не напрягалась и слишком много подсказок не делала, - несколько лишних и ничем не примечательных минут ее жизни совсем не стоили того, чтобы выворачиваться наизнанку ради охочего до грязных танцев персонажа, хоть и довольно привлекательного. Кстати, где-то в глубине души она так и не простила ему этого. Мне ее, признаться честно, жаль, хоть она и дура, что пошла на это. Ножницы, кстати, до сих пор вынимают, - в сторону Карго. Та сделала удивленно-равнодушный взгляд и снова взялась за птицу.
- Она, дуреха, вздумала провести его до конца и остаться с ним, любовь, что поделаешь! А он оказался слишком туп, чтобы понять все ее методы и приемы. Но тут появляется проблема: если она убьет тебя быстро – она глупо раскроется, и ее серьезно накажут. Тогда она снова берет за шиворот М и требует от его того, чего ей надо. В дело вмешивается наша девочка, портит ей все планы, дерьмо все, одним словом. Она решает делать все сама, делает много ошибок, ее замечают, заносят в список самых наглых и оттого глупых, в общем, сам видишь, что из всего этого получилось. Она даже умудрилась сбить все настройки твоей жены и заставила ее плясать под свою дудку. Думаешь – она убила твоего ребенка? Не-ет, это все твоя дорогая супруга. Ей очень нравилось это делать, поверь мне. Остальное можно приписать, как бутафорию к спектаклю, чтобы сделать его более… эстетичным.
Гоч разлил коньяк, чокнулись, выпили и задымили сигарами.
- Отличный джаз. Группа молодых анестезиологов, кстати. Они умеют отключать тебя не только в сфере своей профессиональной деятельности.
- М в принципе не мог выжить? Как ни поверни?
- Как ни поверни. Для всех, кто ломает себе жизнь подобными фокусами, существует только один финал, даже для тех, кто не заказывал себе банкета. И еще недавно он лежал на кровати в соседней комнате. Ходы не могут переписываться в процессе. Здесь все очень фундаментально. Его сейчас, кстати, кушают городские крысы. Но это было его желание. Он чувствовал большую вину. И через… - взгляд на наручные часы, - двадцать пять минут его окончательно не станет. Окончательно – в смысле вообще, до последнего кусочка плоти.
- Они уже до печени добрались. Дерутся, словно кто-то выиграл лотерею, но кто точно – никто не знает!
- Почему ты назвал меня Четырнадцатым? – Ф нервно стучал ногтями по хрусталю.
- О, все до неприличия просто. Видишь ли, М – тринадцатый, до него, следовательно, еще двенадцать героев дешевого фентези, которым вздумалось окунуть ладони в болотную тину и провести ими по выстиранному постельному белью своего хозяина.
- И что, они все закончили одинаково?
Вопрос неожиданно повис в воздухе тяжелым табачным дымом и заставил Карго и Гоч остановить челюсти. Они многозначительно переглянулись, задумались и опустили взгляды. Гоч откашлялся в руку:
- Ты ведь никогда не задумывался об этом?
- Я никогда и ничего об этом не знал.
- Поэтому?
Ф уставился на него жадными до знаний глазами и ждал, застыв с поднятым хрусталем в руке. Гоч долго смотрел в ЕГО глаза, словно пытаясь прочесть в них что-то, затем разочарованно повесил голову и вздохнул:
- Я хочу еще раз выпить, чтобы оставить вас наедине, - коньяк снова полился в бокалы и Ф почувствовал, что начинает хмелеть. Что он имел в виду? Что значит - для тех, кто не заказывал банкета?
Гоч первым осушил свой бокал, встал из-за стола, пожал Ф руку, поцеловал Карго в щечку и направился к выходу.
- Мои ногти ужасны. И все после работы по-грязному! Мне нужно срочно ими заняться, доброй ночи! – Гоч захлопнул за собой дверь, и Карго повернулась к Ф.
- Сегодня удивительный вечер, не правда ли? – ее шепот мгновенно возбудил его, и дело, как он понял, совсем не в коньяке, - Боюсь показаться слишком банальной, но без некоторых просьб, с моей стороны, все же, не обойтись.
Ф молча наблюдал за тем, как двигаются ее полные губы. Он не мог ничего сказать, и не пытался даже. Понимал, как по-идиотски он может выразиться и все испортить.
- Давай выпьем еще немного коньяка, потом я попрошу выйти тебя на балкон, чтобы дать мне время привести себя в порядок.
- Ты считаешь, что выглядишь плохо? – Ф действительно был изумлен такой вопиющей и несправедливой самокритикой. Разливая коньяк, он не мог оторвать от нее взгляда.
- Я тоже кое-что понимаю в том, как нужно выглядеть в такие моменты. Даже и не спорь.
- Хорошо, я больше не буду с тобой спорить.
Они подняли бокалы и медленно, глоток за глотком, глядя друг другу в глаза, выпили все до дна.
- Сейчас ты зажжешь свечу, а дальше знаешь, что делать.
Ф взял со стола забытые Гоч спички, зажег свечу, и, отступая спиной к балкону, смотрел, как она наблюдает за ним.
- До встречи, - еле слышно, разрывая в клочья его едва сдерживаемое терпение.
Выйдя на балкон, он обнаружил, что давно стемнело и бедные кусты поросли густой листвой. Стоял очень свежий и тихий вечер. Целый оркестр мелких насекомых выдавал в воздух восхитительные трехмерные мелодии. Было множество звезд на небе, кислорода в воздухе, эмоций внутри. Он считал каждую секунду, и она казалась ему вечностью, две секунды – вечность в квадрате. Спустя еще минуту, он почувствовал, как начинает слегка злиться на нее за это. Она оттягивает время, прекрасно понимая, что он при этом испытывает. И вот наконец…
- Где же мы?
Ф ворвался в комнату и тут же застыл на месте. Она никуда не ходила. Она осталась сидеть в том же красном скотче, в котором была всегда, и нисколько не преобразилась. Все та же поза…
- Ну, как я тебе? – она, должно быть просто шутит. Хочет просто поднять ему настроение своей наивной непосредственностью?
- Ты необыкновенна. Как всегда, впрочем.
Ее лицо изменилось. Пропала улыбка, черты сменились на недоверие или, даже, подозрение. Она поставила бокал на стол и встала с кресла. Теперь она снова улыбалась, если так можно сказать про тот холод, которым сквозило сквозь каждую клетку ее лица.
- Что-то случилось? – Ф не на шутку разволновался.
- Случилось?! С какой стати со МНОЙ должно что-то случиться? – вместо шепота – нервные и колющие слух интонации, - Я вижу, ты разочарован?
- Что ты такое говоришь, Карго? С чего ты…
- Черт возьми, как я могла позволить ей умереть? Да она, оказывается, была прилежной девочкой! С огромными резервами творческого подхода! Да, кстати! – Карго резко обернулась, - Твоя дорогая жена угробила твой зонт! Какая-то огромная псина разорвала его в клочья, когда несчастная женщина пыталась защититься от нее твоим дорогим зонтом с лакированной рукояткой!
«Ну, - говорил ее взгляд, - напряги мозг, тупица, хотя бы в такой момент!»
- О чем ты? – Ф понял, что что-то безвозвратно потеряно его какой-то очередной нелепой фразой.
- М-да.. Здесь действительно нет элитных ген. Что ж, похоже, Карго ошиблась. Первый и последний раз, надеюсь.
Она сделала маленький шажок назад, отсканировала его испепеляющим, отчаянным взглядом большого человека, допустившего самую глобальную ошибку в своей жизни. Все тело Ф внезапно затряслось и покрылось влажной плотной пленкой пота. Что она собирается делать?
Карго спокойным шагом прошла до кровати М, отбросила покрывало и схватила лежавший под ним огромный арбалет. Вскинув оружие, она нацелила его на Ф и подошла ближе. Колени Ф заиграли мелкой дрожью.
- Ты помнишь, что сказал Гоч? Финал один, никаких вариантов! Здесь принято держать слово, психиатр! Здесь всегда говорят только то, что видят и думают! Я обещала тебе выпить вместе? Никакого анальгина, ты уже трезв, как стеклышко, не так ли? Ты случайно угодил не туда, куда вели тебя твои дипломы. А стрелы всего две, держи свою!
Ф последний видел, как Карго нажала на курок, последний раз видел ее зверский взгляд, последний раз видел стрелу, совсем недолго. «Это они впустили ее сюда! Это они позволили ей верну…» Потом была адская боль в сердце, исчезающий свет и абсолютная темнота.


- Юмор! Побольше черного юмора, дорогой доктор! Гоч! – дверь открылась, и вошел человек в белой сорочке, черных брюках, с аккуратными и приведенными в полный порядок ногтями, - В моей маленькой сокровищнице лежит увлекательное видео. Не мешало бы его доставить по одному ужасно скучному адресу. Там его ждут, хоть и не знают о нем.
- Понятно, цветы приложить?
- Это же не свадебный подарок, Гоч! Это же смехотерапия! Х-ха!
- Тогда упаковку леденцов, она не пьет пива, ненормальная.
- Как хочешь. Приберись, свари мне кофе, и придумай что-нибудь новенькое к моему пробуждению.
- Шариковую ручку я оставлю себе. Она дорога мне, не возражаешь?
- Вот же хитрозадый выродок! Подарки, чтобы ты знал, не возвращаются! Ах, да, прости, забыла, он ведь больше не работает в клинике. Не забудь вынуть стрелу перед тем, как забросишь его в печь!
- Понятно. Все прошло нормально? Я боялся криков. Это самое неприятное для меня в подобных делах.
- Да нет, относительное мужество, стойкость, достаточно храброе, хоть и продырявленное сердце. Побольше бы таких.
- Сама знаешь, стараемся делать все возможное.
- Мало стараетесь, мало!


















03.07.07 психериус