ВАСИЛЁК, ИЛИ ИСТОРИЯ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

Васька с раннего детства был тяжело и безнадёжно болен. Хвороба напрямую ещё не угрожала его физическому здоровью – он был болен потребностью любить. Удовлетворял он жажду весьма незатейливым образом: выбирал объект обожания и влюблялся.

В первом классе роль «Дамы сердца» досталась малютке Яне. Небольшого росточка, в очках с толстыми стёклами она не казалась привлекательной, но зато была отличницей, что и определило странный Васькин выбор. Взаимности он не добивался, хотя двоюродная Васькина сестрёнка, выпытавшая «страшную тайну», предлагала содействие в делах сердечных. Васька, иллюзий по поводу своей внешности не питавший, предпочёл тихо и безответно воздыхать, и провздыхал несколько лет…

Потом, сменяя друг друга, были Галочка и Оленька. Галочка появилась в пятом классе, и повышенный интерес к ней был понятен – новенькая. Оленька же со временем сбросила серую мышиную шкурку и расцвела, что тоже не осталось незамеченным. Правда, увлечение ими было недолгим.

«Рекорд» продолжительности установила Шурочка. Смешливая, невероятно конопатая, но с чёрными, как смоль, волосами она долгие годы не представляла для Васьки никакого интереса (именно в силу своей неуёмной смешливости). Но как-то в клубе на последнем сеансе её место оказалось как раз перед Васькиным. Шурочка вертела головой, её волосы в свете проектора отливали вороновым крылом, происходящее на экране мало занимало Ваську, и он сосредоточил всё внимание на затылке соседки. Когда та в очередной раз повернулась в профиль, Васька восхитился абрисом её лица и погиб. Он беззаветно любил Шурочку… до конца сеанса.

Параллельно он любил нескольких известных актрис из набора открыток: «Артисты Советского кино». Самый долгий заочный роман был с исполнительницей роли царевны Будур (красочный альбом с кадрами из «Аладдина» ему посчастливилось купить в киоске «Союзпечать»)…

Была ещё причина, по которой Васька страдал в одиночку…

Читать он научился рано. Перечитав имеющиеся в доме книжки-малышки, пошёл в библиотеку. Библиотекари поначалу недоумевали, зачем это дошколёнку книги для старших классов (была в то время такая «классовая» градация детской литературы), – там и картинок-то почти нет, и книжек не дали. Пришлось звать на помощь маму, отстоявшую сыновне право на приобщение к «серьёзной» литературе.

В школе Васька подсел на «Альманах приключений и фантастики». Герои рассказов, повестей и романов, описывающих светлое коммунистическое будущее, были красивы, сильны, отважны и целомудренны. Особым «отрывом от реальности» отличались творения Ивана Ефремова. И у Васьки сложилось весьма искажённое представление об отношении полов – излишне возвышенно-романтичное. Банальное таскание портфелей, или прогулки с пионерскими «рукопожатиями» до уровня высокой любви, в его представлении, явно не дотягивали. Другое дело – тайком подброшенный к крыльцу любимой букет, срезанный в каком-нибудь палисаднике той же ночью, или анонимная любовная записка, написанная печатными буквами…

В училище, куда Васька поступил, дабы передохнуть перед армией, девчонок было куда больше, чем в его школе, но все они занимались в других группах. Видел их Васька мельком, и толи времени на «влюбление» недоставало, толи спала острота момента (у него на тот период была постоянная подружка, с которой он даже целовался), но сердце своё от посягательств он прикрыл – болезнь приняла вялотекущую форму…

Как-то на танцах в местном ДК его познакомили с невероятно красивой девушкой (девчонкой назвать её у Васьки язык бы не повернулся). Высокая, с роскошной копной каштановых волос, она, как для себя решил Васька, была ему не пара. Точнее – это он, простой деревенский парень, был не пара «столичной» красавице, но на танец пригласил. «Наташка, Наташа, если бы диво случилось…» – неслось с эстрады, и «диво» случилось. Нет, Наташка не подурнела, но «снизошла» до деревенщины, разрешила себя проводить и даже настояла на следующей встрече. Однако их «непарность» занозой сидела где-то глубоко в подкорке, и не позволила Ваське отнестись к свалившемуся счастью всерьёз. В конце концов, они расстались. Зато в результате этого «неравного брака» Васька обрёл уверенность в себе, и понеслось… К моменту призыва на «срочную» у него было уже четыре пассии в разных концах города и области…

Ныне же, обременённый двумя «удачными» браками, основательно потрепавшими нервы, с кучей детворы за плечами (о точном количестве которых он мог только догадываться), именуемый не иначе как по имени-отчеству, он, подслеповато щурясь, пытался рассмотреть в колодце времени свои прошлые победы – вспомнить было что. Но память настойчиво уводила его на незначительные, по сути своей, эпизоды…

…Васька стоял у светофора, а по противоположной стороне улицы навстречу ветру стремительно «летела» девушка. Стройная, с гордо поднятой головой. Сноп волос флагом развевался за её плечами, длинная широкая юбка косым парусом облегала ноги. Сходство с парусом усиливали перемежающиеся белые и синие спиральные клинья юбки. «Фрези Грант!» – для себя окрестил «мимолётное видение» Васька. Он толком не разглядел её лица – в памяти отпечатались лишь летящий силуэт да косые синие клинья. Синие, как «осколки неба»…

…Васька трясся в переполненном автобусе, а напротив него, совсем близко, также держась за поручень, стояла «милашка». Ваське претила откровенная, всеми признаваемая красота. Для себя он установил свой эталон, с малоговорящим определением – милая. Девушка же была чертовски мила в своём лёгком летнем платьице и с такими немодными, но такими… домашними, косичками. Васька смотрел на неё и изнывал от чувства нежности, рвущего сердце. Она поначалу отводила взгляд, смущаясь его откровенным ею любованием. Потом, усмехнувшись, решила сыграть в «гляделки», но вскоре посерьёзнела. За два часа поездки они не проронили ни слова, также молча и расстались, когда девушка сошла на своей остановке…

И самый навязчивый: из той поры, когда Васька ещё не подозревал о своём недуге и не мог объяснить, даже сам себе, беспричинной грусти, порою сжимавшей сердце. Словно он должен был сделать что-то очень-очень важное, но что именно – забыл напрочь…

Жил тогда Васька на окраине небольшого уральского городка. Жил, конечно, не один – с папой, мамой, бабушкой и младшим братиком Виталькой. Улица одним своим концом упиралась в пустырь, косо перечёркнутый железнодорожной веткой, венчающей крутую насыпь из окатанных булыжников и гальки. Под насыпью, через выложенный гранитом арочный проём, протекала речушка, собственного названия не имевшая – местные окрестили её «Горячка». Толи в неё сбрасывались технические воды с близлежащих предприятий, украшавших небо над промышленной зоной города разноцветными дымами, толи и своим происхождением она была обязана им, но вода в Горячке действительно была почти горячей. Васькина мать, как и большинство окрестных баб, ходила к речке, прихватив объёмистую корзину с бельём, и стирала, расположившись на каком-нибудь огромном валуне, выступающем из воды, коих возле насыпи было множество. Васька усаживался неподалёку и смотрел: то на радугу дымов, то на струи кристально-чистой воды, струящейся меж камней, то на плавные изгибы полоскавшегося белья.

Горячка не замерзала и в самые лютые морозы, а купальный сезон для ребятни начинался уже в начале апреля, лишь только столбик термометра переваливал психологическую отметку в плюс десять градусов. Дно речушки под аркой тоже было выложено гранитом, глубина здесь едва доставала до колен, но там, где плиты заканчивались, кто-то из взрослых разобрал валуны, соорудив из них же, чуть ниже по течению, запруду – получилась купальница. Вода в ней доставала малышне по грудь – вполне достаточно, чтобы поплавать и понырять. Порой в купальню набивалось детворы, как селёдок в бочку, были здесь, разумеется, и девочки. Мокрые, щуплые и угловатые в своей детскости они мало отличались от пацанов, и даже знай Васька о своей потребности, искать среди них объект обожания он бы и не подумал. В его же компании только у одного Гришки была младшая сестра, но эту сопливую мелкоту даже в расчёт не стоило брать. Правда у приятелей его родителей была дочь, Васькина ровесница, но когда Юлька улыбалась, растянутый до ушей рот придавал ей сходство с лягушкой. К тому же была «Царевна-Лягушка» жуткой врединой, и Васька невольно транслировал её недостатки на всех остальных девчонок. Женоненавистником он не был, но подобных знакомств чурался…

За последней улицей, что была в десяти минутах хода от Васькиного дома, лежали картофельные поля. Чьи они, Ваське было неведомо, да и не картошка его интересовала. Самым злостным сорняком на тех полях были васильки. Огородники с ними отчаянно боролись, но безуспешно – многочисленные синие кляксы неизменно появлялись там и сям. Васильки Васька любил. Во-первых: за схожесть их названия со своим именем; во-вторых: за цвет – пронзительно-синий. Ваське даже представлялось, что это кто-то могущественный пробил камнем небосвод (через ту дыру теперь светит солнце), а осколки неба упали на землю – синие и угловатые, как и положено быть осколкам. Васька в глубине души был романтиком, но, в то же время, и не по годам серьёзен. Потому-то он зачастую тяготился бесшабашными ребячьими играми – для его «взрослого» рассудка это казалось несолидным. И он отправлялся к своим васильковым плантациям…

За картофельными полями протекал пруд. Через него в узком месте, где берега уже не так заболочены, как у истока, был переброшен деревянный мост. Под мостом было тихо и прохладно, мерно качались камыши, по недвижной воде сновали водомерки. В тёмной глубине тоже что-то происходило: мелькали какие-то тени; под берегом, плавно изгибаясь, колыхались в невидимых струях желтеющие водоросли. Солнце сквозь щели в настиле пронизывало полумрак спицами лучей, они ложились на воду золотыми пятнышками, искрящимися под лапками водомерок…

На обратном пути Васька непременно «пропалывал» огороды и возвращался домой с «кусочком неба» в руках. Кто-то полагал, что цветы эти он рвёт для мамы, но, возможно, он нёс букет той, единственной, ещё не обретённой и неведомой пока любви…

Пространство между смежными улицами занимали огородики: по грядке капусты, морковки, лука, да кой-какой зелени – разве ж это огород. По периметру, в дополнение к невысокому забору, росли непролазные кусты крыжовника, под окнами Васькиной комнаты – непроходимые же заросли не менее колючей малины. Участок со стороны улицы именовался палисадником. Для сада он был слишком мал, да и фруктовых деревьев в нём не было – их заменяли дичка да старая черёмуха. Черёмуха, по Васькиным меркам, была настоящим деревом – «В два обхвата».
– Откуда же здесь два обхвата? – впервые услышав сие весьма спорное заявление, резонно заметил отец, – тут и твоего-то одного нет!
Васька обвил чёрный шершавый ствол руками, при этом кончики пальцев его рук коснулись плеч.
– Видишь, дерево как бы пара рук охватывает, значит – в два!
Отец засмеялся, взъерошил выгоревший чубчик, единственное украшение Васькиной наголо стриженой головы.
– Ну, в два, так в два…

Черёмуха была вторым излюбленным, после «подмостья», местом Васькиных мечтаний. Забравшись в самую гущу кроны, устроившись поудобнее на толстой боковой ветке, он мог часами наблюдать, как в переплетении ветвей и листьев мелькают знакомые небесные осколки. Весной, когда черёмуха расцветала, Васька, как бы извиняясь, осторожно отламывал пару белоснежных веток и ставил их в банку в своей комнате. Черёмуха росла не под его окном, а Ваське жаль было с ней расставаться, даже ненадолго. Засыпая, он долго, всё с той же непонятно откуда берущейся грустью, смотрел на синеющие в полумраке благоухающие «свечи». По-осени же Васька объедался терпкими иссиня-чёрными плодами. Мать шутливо бранила его за фиолетовые разводы на руках, губах и даже щеках, пыталась всё это «безобразие» отмыть. Васька брыкался и, едва ворочая онемевшим языком, оправдывался, но был вполне счастлив…

Как-то в середине лета, взяв эмалированную миску, Васька самоотверженно влез в колючие заросли крыжовника. Ягод было много: крупные, раскраской напоминавшие маленькие арбузики – зелёно-полосатые, но уже сладкие внутри. Занятый сбором урожая он не заметил, как к забору с другой стороны подошла девочка. Она какое-то время стояла молча, наблюдая, как Васька осторожно выуживает из переплетения ветвей ягоды. Потом, решив обратить на себя внимание, негромко кашлянула. Васька от неожиданности чуть миску из рук не выпустил. Осторожно выбрался из-под колючего куста и посмотрел на девочку. Была она пониже его, в пёстреньком ситцевом платьице, голову венчали две косички. Смотрела она приветливо.
– Здравствуй! Тебя как зовут?
– Васька, – чуть помедлив, ответил он.
– А меня Василина, – улыбнулась девочка.
Как оказалось, она приехала к бабушке на выходные, никого здесь не знает, пошла в огород полакомиться малиной, увидела Ваську и решила познакомиться. Все эти сведения она выпалила на одном дыхании, Васька только молча слушал. Добившись от него обещания показать окрестности, Василина попрощалась и ушла, напоследок помахав рукой. Всё это произошло так быстро, что Васька и испугаться-то не успел. Он уже сожалел о данном обещании, но деваться было некуда – дал слово – держи.

На следующий день Васька проснулся ни свет ни заря, наскоро позавтракал и помчался на соседнюю улицу. У дома Василины он притормозил и с беззаботным видом стал прохаживаться взад-вперёд, изредка бросая взгляд в стороны крыльца – зайти и постучать он не решался. «Гулять» пришлось довольно долго, но наконец на крыльце появилась Василина.
– Ой! Привет. Ты давно здесь? А почему не заходишь?
Васька неопределённо пожал плечами.
– Я сейчас, только у бабушки спрошусь, – и она юркнула в дом. Вернулась скоро, в сопровождении пожилой сухонькой женщины.
– И куда это мы намылились? – оглядев Ваську и, видимо, удовлетворённая «сурьёзным» видом внучкиного кавалера, поинтересовалась она.

Врать Васька не любил. Вот Талька (так ласково звал он своего младшего брата) был безбожным вруном, от него слова правды не добьёшься – врёт по поводу и без. Васька даже ненадолго не рисковал с ним оставаться наедине – потом полдня оправдывайся, разгребая хитросплетения Талькиных «фантазий».

– Мы к соснам сходим, шишки пособираем.
Васька не соврал, он только умолчал о том, что от сосен рукой подать до заветных васильковых «лугов» и пруда, куда бабушка Василины им точно не разрешила бы пойти.
– А не заблудитесь? – усмехнулась она.
«И что взрослые находят в том смешного?» – в который уже раз недоумевал Васька – «Разве можно заблудиться в трёх соснах?» – но вслух ничего не сказал.

Сосен действительно было три, росли они треугольником, довольно близко друг к другу. А поскольку были ровесницами, споро тянулись к солнцу, стараясь не оказаться в тени сестёр. «Корабельные» – уважительно думал о них Васька. Сосны и впрямь напоминали мачты: ровные, без единого сучка, стволы золотились янтарной чешуёй. А на невероятной высоте у самых облаков сплетались тёмно-зелёными кронами…

Долгу блукать в трёх соснах не входило в Васькины планы. Они немного постояли, прижавшись спинами к тёплым шелковистым стволам и, задрав головы, до рези в глазах вглядывались в кроны, высматривая молодые шишки. Потом посидели на мягкой шелковистой траве, что росла лишь там, где, следуя за кувыркающимся в небе солнцем, по земле скользила тень от крон. Васька подобрал несколько растопыренных прошлогодних шишек, пообещав сделать из них ежиное семейство, и предложил сходить ещё в одно место.
– А что там? – спросила Василина.
– Увидишь, – многозначительно сказал Васька, – Да ты не волнуйся, тут недалеко.

– Васильки! – радостно вскрикнула Василина, когда они вышли к краю картофельных «плантаций», – Давай нарвём.
– Нравятся?
– Да! Они красивые, синие – как небо!
Васька не удержался и рассказал свою «версию» происхождения васильков. Василина задумчиво, с прищуром поглядела в «дыру» в небе. Её глаза вдруг полыхнули небесной синевой, сердце Васьки сбилось с ритма, а в лицо ударило солнечным жаром.
– Здорово! А можно, я тебя буду Васильком звать? – смущённо улыбнулась она, – а то бабушка своего котёнка Васькой кличет.
– Можно, – почему-то севшим голосом ответил он…

Проводив Василину, Васька впервые вернулся домой без букета. Достав коробку с пластилином, вылепил из него носы и лапки для сосновых ёжиков, и побежал в огород. Василина ждала его.
– Вот, держи.
– Ой, сколько! И «мал мала меньше», у бабушки слоники такие на комоде стоят.
– У бабушки – слоники, а у тебя будут ёжики, – натянуто улыбнулся Васька, – Ты ещё приедешь?
– Не знаю, может быть, – виновато потупившись, ответила Василина.
– Ну… Тогда, пока?
– До свидания…

В ту ночь Васька-Василёк второй раз в жизни летал во сне…

В городе был клуб планеристов. Базировался он на аэродроме, где-то за прудом. Планёры буксировались в небо неторопливо-стрекочущими «кукурузниками», где потом огромная стрекоза, часами кружила, то опускаясь, то вновь по спирали забираясь под облака. Иногда из «кукурузника» сыпались горошины парашютистов, тут же расцветавшие одуванчиками куполов. Так было и этой весной, когда Васька с Гришкой гуляли по берегу пруда. До места приземления парашютистов казалось рукой подать, и Васька предложил посмотреть на них поближе. Лёд ещё не сошёл, идти было легко, но через полчаса Гришка заныл, что ему дома попадёт, и повернул назад. Васька же продолжил путь в одиночестве – он не привык отступать. На пруду чернели недвижные фигурки рыбаков. Васька долго приглядывался к одному из них – «Живой ли?». Рыбак не подавал признаков жизни. Васька подошёл ещё ближе и заглянул под надвинутую на глаза шапку. Оказалось – живой, да ещё и ругается…

Когда Васька добрался-таки до аэродрома, парашютисты уже сидели в автобусе. Он побродил среди «кукурузников», даже потрогал один из них за хвост. Возвращался домой уже на трамвае: уставший, в насквозь промокших валенках, но гордый собой. Дома его поступок «не одобрили», а ночью он полетел…

Тот первый полёт оставил тягостное ощущение бессилия: летел он низко, отчаянно перебарывая желание вытянуть перед собой руки, словно чувствуя, что если коснётся земли, она его уже не отпустит. Но и подняться выше не получалось, как ни напрягал он душевные и физические силы – взгляд, устремлённый в землю, держал не хуже якоря. Проснулся Васька в холодном поту, его знобило – поднялась температура…

В этот же раз Васька пропустил момент взлёта, осознав себя уже под облаками. С огромной высоты всматривался он в зеркальце пруда, в котором плавилось солнце; в лоскутное одеяло города, заляпанное с одного края кляксами дымов; в изумрудное покрывало полей и малахитовые разводы тайги на склонах далёких, нереальных в туманной дымке, гор – сон был цветной…

Проснулся Васька окрылённый ночным полётом, но мысль, что Василина наверное уже уехала, спустила его на землю. Не сказать, что Васька очень уж скучал по ней (подумаешь, – разок прогулялся с девчонкой, пусть и симпатичной, и не задавакой). Он никогда не тяготился своим одиночеством – у него был свой мир: с высоким небом; картофельными полями, в искрах васильков; тенистым прудом и старым скрипучим мостом; черёмухой… Тремя соснами, наконец. Но в этой цельной картине появилась вдруг какая-то ущербность. Васька стал задумчивым: подолгу стоял, обняв шершавый ствол черёмухи, всматривался в переплетение узловатых ветвей, но отсюда небо не проглядывалось, и ему делалось грустно. Но, разве может сравниться эта непонятная грусть с чувством чёрного одиночества, испытанного в раннем детстве?..

Ваське было года два, когда с очередной детской заразой его положили в больницу. Одного. Инфекция, всё-таки. Сначала он воспринял случившиеся спокойно: нянечка в белом халате провела его во двор, где в песочнице копошились перемазанные зелёнкой дети. Васька постоял, наблюдая за их вознёй, но присоединяться к ним не спешил. Двор был огорожен высоким дощатым забором, за ним виднелись макушки каких-то деревьев и выкрашенные охрой коньки крыш, за которыми уже спряталось солнце. Лето было в самом разгаре, от нагретой за день кирпичной больничной стены веяло приятным теплом. И тут сквозь в дыру в заборе на территорию полезли собаки. Чёрные, с бородами и рогами. Такого ужаса Васька не испытывал никогда. Он упал, закрыв голову руками, и дико закричал. Примчавшаяся на вопль нянечка пыталась его успокоить, – Васька, сжавшись в комок, только вздрагивал и всхлипывал. Ему было невыразимо одиноко – его бросили! Бросили на съедение страшным рогатым собакам, с непонятным названием – козы…

Вот то было Горе! А сейчас…

Понемногу печаль отпустила. А когда родители спешно продали дом и увезли Ваську в далёкую Сибирь, и вовсе всё забылось. Как же: новые места, новые впечатления, новые знакомства…

И вот, поди ж ты – через столько лет…

Странная штука – память. Странная страна – Детство. Где хилые сосёнки казались корабельными мачтами, а пыльные сорняки – осколками неба. Где можно было любоваться смрадными дымами, отравлявшими округу, и радостно плескаться в речушке, от ядовитых вод которой в пруду дохла рыба…

Где случайное знакомство с девчонкой со странным именем Василина навсегда оставило на сердце отметину. Иззубренную, похожую на гусиную лапку. До поры не дававшую о себе знать, а теперь – саднящую…

Ему опять стали сниться цветные сны – снились васильки. Дикие, в своей неуёмной тяге к жизни. Режуще-синие, как осколки безнадёжно-бездонного неба…