С’рая Книга изъ Баθы

С’рая Книга изъ Баθы

O world, thou wast the forest to this hart;
And this, indeed, O world, the heart of thee.
W. Shakespeare, Julius Cæsar , Act III, Scene I.


Часть 1. Насл’дникъ

Глава 1. Неожиданности



На высоком крутом берегу серого моря стоял семилетний мальчик. Небо было почти таким же бесцветно-серым и пронзительно-холодным, как море. Небольшие прозрачные волны сонно облизывали гальку, словно те далекие времена, о которых они никому не хотели рассказывать, не ушли в прошлое, а все еще длились без конца и начала. И только эта маленькая человеческая фигурка была откровенным вызовом этой притворной неизменности. Гнилой и лукавый юго-западный ветер Вайу налетел на нее, и обвившись змеею, сдавил мальчика в своих кольцах, бил склизким хвостом, дыша ему в лицо, тормоша темно-русые волосы промозглым дыханьем, пытаясь утянуть его вниз, в бездну моря. Так продолжалось долго, очень долго, но босые ступни словно вросли в прибрежную землю, и наконец Вайу сдался.
– Ну что ж, Олененок, - прошипел он, - видно и впрямь ты узнаешь свое имя. Однако посмотрим, кто тебе его скажет.
И с тем удалился. В наступившей тишине было слышно лишь, как от прикосновения длинных тонких пальцев месяца Маха, зашедшего на западе, успокаивались взбудораженные, но так и не проснувшиеся волны. Мальчик стоял, по-прежнему не двигаясь, пока безрадостно-серая завеса над морем не сгорела в лучах восходящего Хоршида. И когда из за горизонта отчетливо показались крылья его золотого венца, мальчик спустился вниз по хорошо знакомой тропе.
Здесь он вдруг застыл, пораженный неожиданным зрелищем. У самой воды стояла высокая стройная девушка. Она была обнаженной и прекрасной, словно статуя, высеченная из какого то живого бело-розового камня. Густые пепельные пряди, прямые и мягкие, стекали по плечам и спине ниже пояса к безукоризненно-округлым бедрам, а спереди – к небольшим остреньким грудям с темно-вишневыми кружками сосков. Бирюзовые глаза неотрывно следили за восхождением Хоршида, а на маленьких припухлых губах играла улыбка Шея ее была длинной и гибкой, плечи покатыми, а кисти рук и запястья – узкими Линии, обрисовывавшие плоский живот, совсем хрупкую талию и длинные стройные ноги, были нежны и безупречны, и сладкая тяжесть сжала мальчику горло и впервые в жизни ему захотелось плакать.
Она сошла к воде, и тут мальчик увидел, что она уже не обнажена, но от шеи почти до самых пят ее тело скрывает золотое платье, сияющее, словно огонь свечи, что на голове – венец, похожий на цветок лилии, от которого спускаются на грудь частые жемчужные нити, а маленькие ножки обуты в золотые башмачки и стоят на волнах, словно на твердой земле. Глаза ее смотрели прямо на него приветливо и в то же время пристально…

В этот самый час в Опочивальне Дракона Медного Замка Канга в тяжком смятении проснулся царь турьев Фрасияв, точно некто незримый резко и сильно встряхнул его за плечи. И долго лежал он на Нефритовом Ложе, пытаясь вызвать в памяти ужаснувшее его видение, но та же сила, что сдавила его тело на ложе как сапог – сухой и мертвый древесный лист, скрыла его сон за свинцовою дверью, и страх, поднимаясь из самых потаенных пещер его души, пожирал его колдовскую силу. В памяти его оставался лишь пульсирующий ужас сна, но еще страшнее была та черная, бездонная пропасть, в которой он исчез, и не было на свете заклятия, способного вызвать его оттуда. И бессильно чувствуя, как его оплетают склизкие сети страха, Фрасияв закричал. Дикий пронзительный крик ударился о стены опочивальни, обтянутые желто-алым шелком, о завесу, закрывавшую ложе и вздернул на ноги стражников, несших бессонный караул у ложа. Никогда еще они не слышали таких отвратительных, душераздирающих криков в этих стенах.
…В тот день в Канге по приказу царя были казнены все посвященные в искусство предсказаний, не сумевшие рассказать ему его сон.

Прошло еще восемь лет. Мальчик часто возвращался на это место, когда выпадал свободный час или когда пригонял отцовское стало спастись в ближних ложбинах между невысоких приморских предгорий пешком или на низкорослой лошадке белой масти по имени Спета. Но после того, как чудесная незнакомка вознеслась на солнечном луче и исчезла, он не видел ее больше ни разу.
Мальчик жил вдвоем с отцом в одиноком горном становище среди мелколиственных лесов. Мать его умерла года через два после видения, а новую жену отец брать не захотел. На лошадке мальчик ездил с десяти лет, отгоняя овец на дальние пастбища. Она и остроухий пес по имени Фахтэгун, т. е. «Серый», неотрывно как тень следовавший за ним повсюду с того возраста, как сам твердо стал на свои четыре лапы, были его единственными друзьями. Другими детьми семья не обзавелась, а чужих он видел редко. Среди фатеев – так себя называл здешний народ, - все были пастухами и жили по таким же уединенным становищам. Зимы здесь стояли мягкие, снег выпадал редко и лежал недолго тонким слоем. Однако каждый год около перелома зимы перевалы навещал с северо-востока ветер-богатырь Вату. Мало что могло противостоять дыханию его холодного гнева, разве что корни в земле, да и то не всегда. Это время, пока его борода висела над горами, все пастухи пережидали в крепости, которую назвали его именем – Бата. Остальное время года здесь жили старейшины племени, и здесь же племя вело меновой торг с соседями.
Фатеи не признавали над собой ничьей власти, кроме старейшин, однако раз в год выплачивали некое подобие дани – сто овечьих курдюков – родичу Фрасиява Аспургу. Аспург был марзпаном – наместником туранских земель у моря Садвес и начальником над приморскими крепостями, со всех сторон окружавшими становища фатеев. Тем не менее он, как и его предки, передавшие ему это наместничество по наследству, вполне удовлетворялся этой малой данью и за то превосходно знал обо всем, что происходит в здешних горах, - разумеется, ровно настолько, насколько этого хотели сами старейшины.
…В тот день, возвращаясь от моря, мальчик увидел у хижины незнакомые следы. Большие и в то же время легкие и аккуратные, они ясно сказали ему, что идут издалека. Однако Фахтэгун лежал спокойно, как обычно наблюдая за овцами, пасшимися вокруг, и завидев мальчика, как ни в чем не бывало, подбежал к нему. Осторожно мальчик подошел к двери и услышал спокойный разговор двух мужских голосов. Один из них был знакомым и принадлежал отцу. Второй голос, более низкий, говорил твердо и как то по особому протягивая некоторые звуки. Отец больше спрашивал, а незнакомец отвечал, и говорил про странные в этих местах вещи: звон мечей, свист стрел, треск копий, стоны и крики мужчин. Никогда мальчик не видел ничего подобного и не слышал ни от отца, ни от кого либо из редко бывавших у них соседей или в Бате. Нет, фатеям мужества было не занимать, и мало кто из них сробел бы, встретив в лесу волка, кабана или медведя, но против человека оружие обращать им приходилось крайне редко. Чужаков отпугивали воины марзпана, а во внутренних спорах все решало непререкаемое слово старейшин, и див ярости Эшм давным-давно словно забыл об их землях, и война жила только в старых песнях о предках-героях.
Дверь хижины вдруг открылась, и отец с порога позвал его. Войдя, мальчик увидел у очага человека в старом и пыльном дорожном плаще, такого высокого и широкого в плечах, что старое жилище показалось ему совсем крохотным. Незнакомец откинул капюшон, и в вечернем весеннем полумраке, освещенном бледно-алым пламенем, черты его лица рисовались словно вырубленные в скале, а карие глаза не так резко контрастировали со светло-русыми волосами, заплетенными в толстую косу. Увидев мальчика, он встал и, приложив указательный палец правой руки ко лбу, поклонился перед ним. Затем отвязал от пояса небольшую фляжку и, поклонившись так же держа палец у лба, вылил из нее несколько капель в огонь. Пламя вспыхнуло, взметнулось вверх, и воздух в хижине наполнился чистым и сладким ароматом.
– Кто ты? – спросил юноша, глядя прямо в глаза незнакомца.
– Гаршасп, сын Заля, сына Сама, Государь. Искони наш род владел Забулом в державе Ариев под рукою твоих предков из рода великого Фаридуна и Ираджа. Но в наши дни вновь случилось злодеяние подобное тому древнему, когда Ирадж был убит братьями. Твой дед, владыка Эранвежа, Кай-Кавус поверил клевете, очернившей его единственного сына Сиявахша, и тот был вынужден искать убежища в Туране. Но и здесь клевета достигла его. Царь турьев, отдавший ему в жены свою дочь Виспан-Фрию и сделавший его шахрдаром, поддался наветам своего брата Гарсиваза, и тот приказал своим приспешникам убить Сиявахша. Сиявахш был твоим настоящим отцом, а Виспан-Фрия – твоей матерью, Государь. Ты родился через несколько месяцев после гибели твоего отца. Твое рождение удалось скрыть от Фрасиява, и марзпан Аспург отвез тебя сюда, к достойным Пирваразу и Сакак, которые воспитали тебя как своего сына. Твоя мать Виспан-Фрия умерла через год. Перед смертью она отослала в Забул вот это.
И Гаршасп достал из складок плаща золотую шейную гривну с оскаленными львиными мордами на концах, глядевшими друг на друга. Рядом с каждой мордой стоял знак в виде двух перекрещивающихся прямых, каждая из которых дважды ломалась под прямым углом.
– Видишь этот знак? Он называется «Владыка Ариев». Я сам сделал эту гривну для Сиявахша, когда он в детстве жил у нас в Забуле. И еще – два браслета с таким же знаком. Сиявахш, предчувствуя свою смерть, просил передать ее и браслеты тебе, и сказать, чтобы ты отправлялся в Эранвеж. Ныне тебя просит об этом и сам Кай-Кавус.
Гаршасп посмотрел на Пирвараза, а тот уже держал в руках пару узких браслетов. Оба браслета были гладкими, и единственным орнаментом на них были точно такие же кресты.
– Да, – сказал Пирвараз, – значит, пришло время. Тебе пора уходить. Я всегда знал, что так и будет. Ты был нам как сын, но не царской крови ходить за овцами всю жизнь.
Не говоря ни слова, юноша вышел из хижины. Верный Фахтэгун побежал было за ним, но увидев, на какую тропу тот свернул, остановился и, прижав уши, вопросительно взглянул на него.
– Извини, – ответил ему юноша, – мне надо побыть одному.
Тропа, по которой он углубился в лес, вела между невысоких дубов к Домам Детей Дивов. Дома эти, похожие на ящики с крышкой, были сложены из огромных каменных плит с одним единственным круглым входом, в который мог протиснуться только ребенок. Их здесь было много, больше двух дюжин, и никто не видел, кто, когда и как построил их здесь, в глухом лесу. Старейшины говорили, что когда предки фатеев пришли в эти места, эти Дома уже были пустые и заброшенные. Но от соседних племен дошли разговоры о том, что некогда, в те времена, когда кровавым туманом над мiром постиралась власть драконоподобного изверга Ажи-Дахаку здесь жили великаны, обладавшие колдовскою силой и умевшие изменять свой рост и делаться меньше младенца, а то и вовсе невидимыми. Ажи-Дахаку сумел их покорить, потому что сам был колдуном, не знавшим себе равных в изобретении всяческого зла. Но после того, как Фаридун низверг его и приковал к горе Демавенд, Дети Дивов сгинули в один миг, и с тех пор их никто и никогда не видел. Однако сама пустота, окружавшая эти серые громады, была по прежнему наполнена холодной и цепенящей угрозой, и мало кто отваживался заходить сюда, будь то человек, зверь или птица.
Юноша, тихо ступая по траве, подошел к самому большому дому, стоявшему чуть поодаль от остальных. Он уже бывал здесь несколько раз, и сейчас ему вдруг подумалось, что если он сумеет залезть внутрь, его одиночество никто не потревожит, даже случайный бродяга. Входное отверстие над самой травой оказалось как раз ему впору. Внутри было темно. Он лег на холодный каменный пол и свернулся клубком, поджав колени к животу. Крадучись в темноте подступили к нему дивы тления Аствихад и Насуш, и тихо, почти беззвучно урча, положили свои липкие мохнатые лапы ему на веки. Мальчик заснул тревожным сном, и сколько длился этот сон, он не знал.
Его разбудил громкий и настойчивый орлиный клекот где то совсем рядом. Дрема исчезла, как будто ее и не было. Высунув голову из лаза, он увидел на соседнем дубе необычную птицу. Она была похожей на орла, но только огромной и белоснежно-белой. Когда юноша выполз наружу, она взлетела, и тень ее распростертых крыльев закрыла его от блеска золотой колесницы Хоршида, медленно приближавшейся к горизонту.

Глава 2. Начало дороги

Возвратился он совсем затемно. К его изумлению Фахтэгун не подбежал к нему, как обычно, а встретил настороженным, почти злобным рычанием. Юноша позвал, но пес продолжал рычать, оскалив зубы, а потом громко, предупреждающе залаял. На лай из хижины выбежал Пирвараз с горящим факелом в руке. Разглядев приемного сына, он отозвал собаку и сказал ей молчать, но юношу в дом не пустил. Выставив факел перед собой, он спросил, пристально всматриваясь ему в лицо:
– Где ты был?
– Там, где жили Дети Дивов, – отвечал юноша, стараясь подавить нежданную обиду от того, как его встретил лучший друг.
– И … ты входил в их дома?
Юноша кивнул.
– Не входи сюда. Иначе дивы войдут вслед за тобой. Ступай сейчас к очистительным камням и будь там всю ночь. Утром мы придем за тобой.
Очистительные камни, как и предписывал обычай фатеев, располагались на север от дома и представляли собой девять ям, обложенных плоскими камнями и расположенных треугольниками друг в друге в окружении невысокой каменной ограды. Три первые были заполнены песком, три вторые – залиты водой. И песок и вода обновлялись каждую неделю. Ямы внутреннего треугольника в отличие от первых, вырытых по грудь среднему мужчине, были неглубоки, почти вровень с почвой. Заполнялись же они только перед началом обряда очищения. Если кто нибудь из фатеев умирал, в них клали сухие кизиловые и можжевеловые ветви и зажигали, облив их священным составом из молока и горного меда. Для этого из Баты приглашали двоих старейшин, а всем, кто жил в доме, надлежало провести ночь этом круге у внешнего треугольника. Для того, чтобы очиститься от тлена, наведенного незримым присутствием Насуша, каждый из членов семьи должен был пройти по ходу солнца через все ямы с песком и водой и обойти три костра. Первую пару проводили старейшины, а затем каждая пара вела следующую. Но главным свершителем церемонии была собака. Без нее проводить очищение было нельзя, и если ее не было в доме, – что случалось очень редко, – то животное просили у соседей.
Юноша пошел к камням. К его изумлению ноги вдруг сделались словно соломенные, а все тело наполнилось железной тяжестью. Каждый шаг давался ему с огромным трудом, тяжело было даже пошевелить рукой. Пирвараз вернулся в хижину, а Фахтэгун пошел вслед за юношей. Услышав его дыхание у себя за спиной, тот почувствовал, как тяжесть ушла, словно кто то державший его спрыгнул с плеч, и идти стало так легко, что он сам не заметил, как оказался внутри каменной ограды.
Небольшая площадка очистилища находилась на скалистом холме над хижиной, и подняться к ней можно было только по узким каменным ступеням. Восточный край, к которому каждый треугольник обращал вершину, резко обрывался, с западной стороны склон весь зарос дикою ежевикой, а на северной изгибала свои ветви старая айва. К ней то и подошел Фахтэгун и сел, не сводя глаз с юноши. Тот опустился на колени и долго стоял, опустив голову.

Синяя теплая темнота замерла в безмолвии, легкая и прозрачная, несмотря на то, что в небе не было ни Маха, ни звезд. Сухая земля медленно отдавала принятое днем тепло. Пахло спелой ежевикой и айвой. Юноша не ел почти весь день, но только сейчас он отчетливо почувствовал это. Вместе с ощущением голода к нему пришло столь же отчетливое и острое чувство страха от того, что он услышал и увидел сегодня. О царях он прежде почти ничего не слышал, как и вообще о том, что происходит за пределами земель фатеев и знал лишь, что царь – это верховный начальник над крепостями, окружавшими эти земли и воинами из этих крепостей, которых он иногда видел в Бате, - в тяжелой чешуйчатой броне, на конях в попонах из металлических полосок, под пестрыми знаменами с длинными лентами. Но теперь царская власть представилась ему огромным горящим костром, со всех сторон окруженным непроглядно-черною бездной. Золотисто-алые языки его пламени двигались плавно и размеренно, словно танцуя какой то загадочный танец, страшный своей безукоризненной чистотой и гармоничностью. Он и влек к себе и в то же время приковывал на месте, словно чей то строгий и мудрый взгляд, пронзающий душу насквозь. Гораздо неприятнее и хуже был другой страх, исходивший откуда то из за мрака, окружавшего этот огонь. Этот второй страх был липким и противным настолько, что казалось, будто тот, кто пытался внушить его, сам чего то смертельно боялся. Юноша ощутил справа и слева от себя незримое присутствие множества людей, и обе стороны стояли друг против друга, не сводя с него взора и чего то ожидая от него. Костер продолжал свой танец, взмывая ввысь и расходясь во все стороны, и сквозь золотистую пелену юноша разглядел горы, покрытые снегом.
А затем все вдруг исчезло, и он вновь ощутил себя совсем одиноким и маленьким в сгустившейся тьме, превратившейся из темно-синей в тускло-черную. Оттуда на неслышных крыльях летучих мышей принесся опять липкий страх, задевая его по глазам. Он все таки встал и посмотрел на Фахтэгуна. Пес лежал, положив голову на вытянутые лапы и не отрываясь смотрел туда, где юноша только что видел пылающий огонь, как если бы еще видел то, что скрылось от человека и спокойно наслаждался этим зрелищем. Почуяв на себе взгляд юного хозяина, он поднял голову, взглянул в ответ и тотчас же встав, подошел к нему и уткнулся носом в его руку. Юноша положил ее на голову собаке, и ощущение одиночества, овладевшее им, перестало быть угрожающим.
Темнота тоже успокаивалась, из черной вновь делаясь синей, и сквозь нее начали проступать очертания морского берега справа, и странно близок стал плеск волн. Слева же – словно вход в некую пещеру вырисовывались очертания леса, за которыми незримо напоминали о себе Дома Детей Дивов. И с каждым вздохом моря время делало все яснее приближение рассвета. Бледность, захватывающая небо, наполняла тело юноши жарким и трепетным бессилием. Когда от деревьев по земле протянулись смутные тени, из хижины вышли Гаршасп и Пирвараз, чтобы провести очищение. Бледными были языки пламени и ароматными от брошенного в них зелья Гаршаспа, и глядя в них, юноша чувствовал свое тело совсем невесомым все время ритуала, но когда обряд закончился, его бил озноб с головы до ног. Мужчины подняли его как перышко, отнесли в хижину на лежанку у очага и накрыли овчинным одеялом.
Проснулся он только к вечеру. От утреннего озноба в нем не осталось и тени, но все тело переполняла небывалая сладкая истома. В хижине было уже почти темно, тихо потрескивая, горел очаг. Пирвараза не было, рядом с лежанкой сидел Гаршасп. Юноша отбросил одеяло, сел одни рывком и, положив ему руку на плечо, спросил:
– Когда отправляемся?
– Когда ты будешь в силах. Идти нам придется пешком, а путь далекий. Пирвараз уже начал готовить нам кое что.
– Тогда завтра утром.
Гаршасп пристально посмотрел ему в лицо, и в его темных глазах вспыхнули радостные искры.
– Да, Государь. Твой дед ждет тебя на троне Эранвежа. Но нам надо дойти всего лишь до Забула, столицы моего царства, а оттуда мы пошлем вестника, и Кай-Кавус отправит навстречу нам своих пахлаванов из числа васпухров, царских сыновей. Но сначала нам надо пройти ваши горы, потом степь, что лежит за ними, потом снова горы. И по пути мы должны как можно меньше привлекать к себе внимание, - как я это сделал по пути сюда, пока твой другой дед, Фрасияв, не знает о твоем существовании.
Дверь открылась, и вошел Пирвараз.
– Что, договорились уже о том, когда в путь?
– А как же ты, отец? – спросил юноша.
– До зимы протяну здесь, а потом переберусь в Бату. А скотину поручу Шухвару, - он же мне и сосед и племянник. Я с самого начала знал, что так будет. Ждал этого. Ты был нам как сын, но и сыновья уходят из дома. Только Спету, лошадь твою, мне оставьте.
Юноша закусил губу.
– И вот еще что. То имя, которым мы звали тебя здесь, Куруш, тебе лучше оставить здесь. Мне на память. Куруш был пастушонком, да и Дивы его знают. У тебя есть другое имя, то, которое тебе дали при рождении.
– Какое?
– Хосров, – отвечал Гаршасп, – Сиявахш велел назвать тебя так, провидев твое рождение. До этой минуты это имя было известно еще только Аспургу, так что бояться нечего. Меня же называй в пути Тахамтан.

Утро прощания было залито щедрым золотом Хоршида. За ночь были собраны дорожные сумы. Идти решили через лес кратчайшим путем в горы. Этот путь отсюда вел мимо Баты по берегу моря, и за полторы недели они могли дойти до реки Вехруд, разделявшей Туран и Эранвеж. Так они избегали ненужных вопросов, но зато рассчитывать на какое либо пропитание, после того, как закончатся взятые из дома припасы, им оставалось только на лес, море и степь. Впрочем, и в Бате не было ни постоялых дворов, ни лавок.
Когда все трое вышли из хижины, Фахтэгун уже стоял на тропе, показывая готовность тронуться в путь.
– Ты это куда? – удивился Хосров.
– С вами, – ответил Пирвараз, – Пускай. Но только недалеко.
Они обнялись на прощанье.
– Что ж, – сказал Пирвараз, – худо ли, хорошо ли, мы свое сделали. Ты, Государь, жив, чист телом, и в сердце твоем не угнездились еще дивы. Теперь очередь за тобою, Гаршасп. И да сохранят вас обоих язаты на пути вашем! – и он поднял к лицу скрещенные руки ладонями наружу, благословляя уходящих.
И словно прозрачная, но непреодолимая стена встала между ним и Хосровом. Юноша тихо проговорил «Благодарю», и отвернувшись, пошел впереди Гаршаспа. У его правой руки мягко затрусил Фахтэгун. Обернувшись у ворот он увидел, что Пирвараз все еще стоит на пороге старой турлучной хижины, глядя куда то вдаль, не вслед им, но перед ними, где начинался густой тонкоствольный лес.
Пес был уже там. Помахивая хвостом, он трусил по тропе, время от времени опуская голову и принюхиваясь к сухой каменистой земле. Тропа извивалась в ложбинах частых оврагов по склонам гор мимо Домов Детей Дивов. Вскоре их уже можно было различить за резными переплетеньями листьев. Фахтэгун насторожился, вздыбив загривок и слегка оскалив пасть при виде этих черно-серых великанов. Они стояли, словно младенцы, которых какая то неведомая сила вдруг увеличила до невероятных размеров, но не дала мужественной зрелости, а сразу – преждевременную старость. Самый большой из них, тот, где задремал Хосров за день до того, был словно старый царь-колдун, знающий страшные тайны, сокрытые от всех прочих и гордый этим знанием, замкнувшийся на своем холме, закоченевший в этой гордыне и в презрении ко всему остальному мiру. Угрюмо он поджидал ушедшую от него добычу, но рядом с юношей теперь был верный пес, и холодная злоба, исходившая от мертвых камней, рикошетом возвращалась к ним и висла на них как клочья незримого лишайника. Но какие то частицы ее все же проникали в сердце Хосрова и кололи его изнутри, точно крошечные острые песчинки. И от их уколов тяжелее становилось идти, и глаза юноши сами собой то и дело обращались к этой неподвижной каменной громаде. Фахтэгун щерился все сильнее и тихо рычал. Гаршасп заметил, что юношу вновь начинает трясти озноб, и он обхватил его рукой за плечи.
– Вперед, Государь. Мы здесь. Дивы – они как звери: кто их не боится, тот умеет им приказывать.
Хосров поднял глаза и посмотрел ему в лицо, тоже словно высеченное из камня, но живое, и отчетливо увидел серебряные пряди в его бороде. И тут, откуда то из черной бездны в самой глубине его сердца, о которой он и не знал до этой минуты, кто то властно вложил ему в уста слова:
– Правда – высшее благо. Блажен тот, чье высшее благо – правда.
Трижды он произнес эти слова, и почувствовал невыразимое облегчение в наступившей вдруг тишине. Солнечные лучи вновь наполняли воздух, деревья и землю неизбывно юною жизненной силой, и оттенками зеленого и цвета она играла в листве на коричневых ветвях и в густой траве. Идти стало легко, словно царский дворец Кай-Кавуса ждал их уже по ту сторону леса.
Когда Дома Дивов скрылись из вида, тропа раздвоилась по широкой ложбине, оставшейся от пересохшего потока. Налево она поднималась вверх между черными ольхами, направо круто спускалась вниз.
И тут пес, не отходивший от Хосрова ни на шаг, уткнулся в ноги и долго стоял, не сходя с места. Рука юноши утонула в его шерсти, как это было несчетное количество раз прежде, но вдруг Фахтэгун взглянул ему в глаза, качнул головой, взмахнул хвостом и, отпрянув в сторону, пошел назад.
– Нам направо, – сказал Гаршасп, – а ему домой, нести прежнюю службу.

Глава 3. Аспургъ

И они, откинув капюшоны, не спеша зашагали по коричнево-серой тропе, пробивавшейся сквозь лес, изрезанный оврагами с прелой листвой. На ней редко виднелись человеческие следы, больше овечьи, впрочем, и те не очень то часто. Из за Домов Детей Дивов пастухи не любили водить стада в эту сторону. Хосров, однако, знал всю округу на два дня пути во все стороны. Некоторое время он молча шел впереди, стараясь не оглядываться назад.
– Тахамтан, – наконец сказал он, – про Тура и Фрасиява я слышал: старейшины в Бате рассказывали, а я любопытный. Но вот про Эранвеж у нас ничего не известно. Ну, разве что твое имя, да и то… Расскажи мне про моего отца Сиявахша. Все, что знаешь. Ты ведь говорил, что знаешь о нем больше всех.
– Если это и не так, то мало найдется на свете людей, кто бы знал его так же хорошо, как я. Что ж, времени у нас достаточно, так что слушай.
В начале и доброго и дурного в этой истории, как и водится в делах мужей, была женщина. Не знаю, испытал ли ты уже ту силу, что дана их красоте, но если и нет, тебе уже недолго ждать. Много лет назад, в такой же летний день как сегодня, Кай-Кавус устроил большую охоту. Затравили красавца-оленя. Впереди всех охотников вырвались Тус, первый из васпухров как ближайший родич Государя и эранспахпат, т. е. начальник над всеми воинствами Эранвежа, и Гив, сын славного Видарза. И вдруг из леса им навстречу вышла девушка, прекраснее которой трудно было себе представить даже мне, старику. Я тогда немного отстал от Туса и Гива и настиг их, когда они спорили, кому она достанется. Девушка назвалась Ровшанак. Она была единственною дочерью Сакторы, последнего в самой младшей ветви твоего дома. Поэтому, когда Тус и Гив обратились ко мне с просьбой рассудить их спор, я решил отдать Ровшанак Царю царей Эранвежа. Как щедро вознаградил нас Кай-Кавус! Тус получил несчетный табун чистокровных коней, и один взгляд на любого из этих коней мог свести с ума от зависти! Гив был сделан хазарпатом, т. е. начальником над избранною тысячью воинов, окружающих самого Государя, прозванных бессмертными. А мне Кай-Кавус велел быть посаженным отцом Ровшанак на его свадьбе с нею.
Никого ни до нее, ни после так не любил Кай-Кавус, и она ответила ему столь же сильной любовью. Но только недолгим было их счастье. Твой отец, явившись на свет, отнял всю жизненную силу Ровшанак, и она успела только увидеть его и тут же умерла. Страшно скорбел над ее телом Кай-Кавус, а потом скорбь его обратилась в гнев на новорожденного сына.
– И тогда он отослал его в Туран?
– Нет. Я добился у Государя позволения воспитать царевича в Забуле. Я растил его как собственного сына. Когда ему было три года, я впервые посадил его на коня, и конем этим был мой Рахш! – Гаршасп говорил негромко, но голос его задрожал, – Кровь сказалась в нем во всем, и с каждым годом все ярче и сильнее сияла во всем, что он делал. Эранвеж в ту пору пребывал в покое и во мне срочной нужды Кай-Кавус не испытывал. Кроме одного раза. На нашу беду он влюбился в Судабак, дочь царя Хамаверана, будь проклято ее имя во веки веков! Ее отец хитростью захватил в плен Кай-Кавуса, Туса, Видарза и Гива, и пользуясь этим, Фрасияв в который раз напал на Эранвеж.
Когда Сиявахш узнал, что его отец в плену, не было на свете силы, способной удержать его и не помчаться вместе со мною выручать Государя. О как же он был прекрасен в ратном деле, в своем посеребренном доспехе и пурпурном плаще! Ни стрела, ни меч, ни копье не брали его, а его рука также легко разбивала вражеские ряды, как вещее слово в устах посвященного открывает все врата, какие бы замки на них не висели и какие бы заклятия на них не были наложены. Моя душа, видя это, слагала торжественные песнопения, точно то был сам светлый Михр
– А разве Михр воин? – спросил Хосров. – Он ведь и есть Всемогущий?
– Нет. Имя Всемогущего знает только Он Сам. Арии обычно называют Его Премудрым Владыкой. Мы поклоняемся Его порождениям и даем им те имена, которые кажутся нам наиболее подходящими. Михр – это любовь, дружба, доверие, хранитель Его слова и яростный мститель тем, кто слову неверен. Но об этом тебе еще поведают многое в Эранвеже, а сейчас, прости, мы отвлеклись.
– Да.
– Когда Кай-Кавус увидел своего сына рядом со мной, он весьма обрадовался и раскаявшись, целовал его и обнимал. По возвращении в стольный город Парсу, разбив Фрасиява, Государь объявил Сиявахша своим наследником и соправителем. Царевичу тогда было столько же, сколько и тебе сейчас.
Но его краса и доблесть пробудили страсть в сердце Судабак. Ей не удалось соблазнить царевича, и тогда она оклеветала его, будто бы он сам покушался заставить ее нарушить верность Кай-Кавусу. Сиявахш проскакал на коне между горами хвороста, на который были возложены частицы священного Огня – Адур-Вахрама, и остался невредим. Кара падала на голову Судабак, но царевич простил ее и умолил царя дать ей прощение. Она даже осталась женой Кай-Кавуса, только утратила титул царицы. Униженная, она возненавидела Сиявахша столь же сильно, сколь любила прежде, но до времени весьма искусно скрывала эту ненависть. Между тем Фрасияв начал новую войну с Ариями. Государь призвал меня и Туса и сказал:
– Я решил вверить войска Эранвежа моему сыну. И прошу тебя, Гаршасп, будь рядом с ним.
Тус охотно одобрил это решение. Я же был в великой радости, не догадываясь, что для моего воспитанника настал черный час. Ибо Судабак не преминула воспользоваться нашим отсутствием при Государе. Как пиявка это лукавое отродье присосалось к нему, прежде чем он успел оглянуться. А мы меж тем отразили вражеский набег и стояли на берегу Вехруда, готовясь вторгнуться в Туран. Кай-Кавус получил об этом известие и был в великой радости. Напротив, Фрасиява оно повергло в ужас, и он послал новым начальником войска Аспурга, хоть и не доверял ему.
– Почему?
– Аспург никогда не питал вражды к Ариям. И никогда не боялся говорить об этом, глядя прямо в глаза Фрасияву. Кроме того, он только наполовину тур. По матери его род восходит к Сальму, первому сыну Фаридуна и моему предку. Аспург скоро договорился с Государем Сиявахшем об условиях мира между Эранвежем и Тураном и дал заложников, в том числе и своего единственного сына Фриана. Мы отослали эти условия в наши столицы. Я сам отвез их Царю царей. И тут Судабак впрыснула свой яд в жилы Кай-Кавуса. Она стала нашептывать ему, что царевич хочет отнять у него плоды победы и славу победителя и даже, может быть, готовит измену, хочет завладеть троном Эранвежа и для того и оставляет себе туранцев. В гневе Государь обвинил меня в потакании ребячествам царевича и повелел возвращаться в Забул. Сиявахшу же он написал отослать заложников в Парсу, а войско передать Тусу, которому он также приказал собирать дополнительные силы для вторжения в Туран.
– И что сделал мой отец?
– Передал войско, но не Тусу, а Варахрану, сыну Видарза. Его брата Зенгака он отправил вместе с Аспургом в Туран просить убежища у Фрасиява, потому что не мог нарушить данное слово.

Тропа между тем свернула из леса на склон, густо поросший шиповником и терном. Отсюда уже ясно открывалось море в нескольких сотнях шагов внизу. Спускаясь между кустами, Хосров и Гаршасп с изумлением увидели у самого берега высокий золотой шатер. Рядом с ним под легким ветром трепетало золотое знамя с черным фениксом в алых языках пламени, а чуть поодаль были привязаны две лошади, гнедая и рыжая, превосходной породы, и два гнедых мула. Возле коней стоял высокий широкоплечий мужчина лет тридцати пяти, в темно-коричневой кожаной куртке и таких же штанах. Голову его покрывал остроконечный войлочный колпак, на ногах были мягкие сапоги до колен. Ярко-синие глаза на худом горбоносом лице, повернутом в ту сторону, откуда шли Хосров и Гаршасп, пристально высматривали кого то.
– Это Фриян, сын Аспурга, – сказал Гаршасп.
Фриян уже заметил их и шел навстречу.
– Привет тебе, Государь, – сказал он, поклонившись, держа палец у лба, – и тебе, вазург Гаршасп, шлет мой отец, марзпан Аспург, сын Висака, и просит посетить его. И я также прошу вас об этом.
Фриян указал на шатер, который распахнулся и из него вышел высокий старик, в золотистом плаще с коричневым подбоем. Седые волосы обхватывала широкая повязка из белого шелка, обшитая несколькими рядами жемчужин. Лицом он очень походил на Фрияна, только более сух, серебристо- серая борода была похожа на волчью шерсть, и такие же синие глаза смотрели строже и проницательнее. Он поклонился Хосрову с тем же жестом указательного пальца.
– Привет тебе, Государь, и тебе, Гаршасп. Простите, что смутил вас, объявившись неожиданно. Хотя тебя, васпухр, трудно застать врасплох.
– Да, марзпан, – ответил за Гаршаспа Хосров, – мы ждали худшего.
– Прости, Государь, худшее еще успеет. Ныне время уже за полдень, так что не угодно ли вам отдохнуть?
– Благодарю тебя, – сказал Хосров, и первым вошел в шатер, за ним – Гаршасп, Аспург, и наконец, последним, Фриян.
Прямо за порогом шатра на высокой треноге горел золотой огонь. Дальше, в самом центре, тоже на возвышении, пестрый ковер покрывал что то. Все поклонились ему. Фриян снял ковер, и под ним открылся богато накрытый стол. С разрешения Хосрова Аспург обратился к огню с просьбою охранить их трапезу своею сенью от глаза дивов, затем просил гостей разделить предложенное угощение.
– Как ты узнал о нас о том, что мы пройдем здесь? – спросил юноша.
– Государь, это было несложно, после того, как мне сообщили, что из степи к нам пришел странник, по всем статьям похожий на Гаршаспа. Да и кто кроме него мог еще решиться пройти через степь. В Бате он не появился, значит, и обратный путь ему лежал только здесь.
– Стычки у бродов Вехруда – дело обычное, и нетрудно таким образом отвлечь внимание от того, где ты решил перейти реку. А дальше – степь большая, мало ли в ней бродяг, чтобы о каждом докладывать марзпану, и уж тем более царю, – с усмешкой ответил Гаршасп.
– Это смотря какой бродяга, и какой марзпан. У нас тут не степь, спрятаться гораздо легче, поэтому приходится следить за каждой веткой, если она вздрогнет. А что до того, что именно стоит знать царю, так это опять же, смотря какому. Твое появление здесь, сын Заля, равносильно войне, но не ты в том виноват. Фрасияв сам посеял ее семена шестнадцать лет назад.
– Расскажи мне об отце, Аспург, – попросил Хосров, принимая из рук марзпана хлеб, жареную форель и вино на блюде.
Тот помедлил с ответом, собираясь с мыслями, отхлебнул из своего кубка.
– О многих пахлаванах Ариев, погибших в этой вековой распре, я сожалел, но никого не оплакивал так, как твоего отца, Государь. Когда я впервые увидел его, будучи послан царем вести с ним переговоры о мире, у меня появилась надежда, что этой вражде может быть положен конец, когда пустой гнев Кай-Кавуса сменится со временем ясным прозрением. Поэтому и дал Сиявахшу такой совет, и защищал его перед Фрасиявом. Когда же царевич и царевна Виспан-Фрия полюбили друг друга, я увидел в том благоволение Судьбы к моим надеждам. И чем дальше, тем сильнее я укреплялся в них. В приданное царь дал Сиявахшу во владение область рядом с моей, – за теми горами, которые вам надлежит пройти вскоре, – и Сиявахш возвел там дивный город. За короткий срок асы, народ той области, полюбили его, также как я. Истинным он был Вождем, – высоким, светлоликим, благородным во всем, в помысле, слове и деле. Казалось, сам Фаридун или даже сам Джамшид вернулся на землю, возродившись в нем! Но, оказалось, что я в восхищении упустил из виду дива зависти Араска, а он тем временем жадными клыками глодал душу царского брата Гарсиваза. Это его, мнившего себя великим полководцем, наголову разбил в первом же сражении царственный юноша, который, к тому же с каждым днем возрастал в глазах царя! Потом, когда стены Сиявахшгорда были достроены и царевич устроил по этому случаю всенародное празднество, Фрасияв послал к нему своего брата. Вздумав потягаться с Сиявахшем силами в борьбе и в човгане, – эта любимая забава пахлаванов, игра в мяч верхом, – он оба раза проиграл. И тогда Араск уже не оставлял его ни на миг, доколе он не измыслил, как погубить царевича и не добился своего.
– И как же? – негромко, но отчетливо спросил Хосров.
– Он просто сказал Фрасияву, что Сиявахш построил такой большой город, потому что замыслил изменить и отложиться обратно под власть Кай-Кавуса. А язык у него в таких случаях подвешен очень хорошо, да и слух Фрасиява, надо признаться, всегда открыт к подобным речам.
– Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что он ни дня не доверял царевичу целиком, – прибавил Гаршасп.
– Твоя правда, а я слишком поздно убедился в этом. Царь приказал брату избавить его от арийского царевича, а у Гарсиваза были два любимца, мастера подобных дел, Гуруй и Демур. Каждый из них имел также банду приспешников. Они ворвались в Сиявахшгорд и зарезали царевича на главной башне его дворца, а тело сбросили вниз. После этого они схватили государыню Виспан-Фрию и отвезли к отцу, а город предали огню. Царь повелел высечь дочь перед дворцом и бросить в подземную темницу. Мне удалось только убедить Фрасиява вернуть ей свободу и отправить в мой замок. Там ты и родился и там она умерла от тоски по мужу и по тебе, потому что едва она едва успела увидеть тебя и тотчас же должна была расстаться с тобою и отдать в семью Пирвараза и Сакак.
Твой отец предвидел свою смерть и твое рождение. Это он дал тебе имя «Хосров».
Наступившее молчание длилось долго, – казалось, оно воцарилось здесь навеки, и человеческое слово изнемогло в схватке с болью. Только слышно было, как потрескивает огонь и за стенами шатра равномерно плещут волны, ударяясь о берег и друг о друга, да переступают с ноги на ногу лошади, встряхивая гривами. Люди в шатре точно превратились в каменные изваяния, и лишь золотое пламя продолжало свой непостижимый торжественный танец. Но наконец Хосров встал и, протянув ладони над огнем, произнес твердо и бесстрастно:
– О святой Адур, именем Твоего Отца я клянусь тебе, что отомщу за смерть отца и матери их убийцам, чего бы мне это не стоило. В свидетели моей клятвы и помощники беру также Михра, и все силы видимые и невидимые, а также тебя, Гаршасп и твой род, и вас, Аспург и Фриян! И да помогут мне все роды, селения и страны Ариев! Правда – высшее благо! Блажен тот, для кого правда – высшее благо!
Пламя застыло на миг, а потом наклонилось к царевичу и гордым рывком взметнулось вверх.

Глава 4. Руины Сиявахшгорда.

Эту ночь путники провели в шатре Аспурга. Пока не стемнело, они продолжили печальный пир, васпухры обменивались воспоминаниями, отвечали на вопросы Хосрова о войнах, в которых они бились друг с другом. Когда же ночь за дверным пологом сделалась иссиня-черной, они легли спать.
Рано утром Аспург вышел их проводить.
– Отсюда вам идти вот этой дорогой. В свое время Сиявахш обустроил ее, и много народу ходило здесь. Но потом все опустело. До границы моих земель вон у того перевала вам ничего не угрожает. А дальше да хранят вас Адур-Вахрам, дух твоего отца, Государь, и сила и ум Гаршаспа! И еще, – он помедлил, – раз уж я не без вины в том, что случилось и еще случится, примите от меня это немногое.
Он дал знак Фрияну, и тот подвел мулов.
– Эти животные, я думаю, не будут вам лишними в пути. Ради твоего отца, прости меня.
И он низко поклонился, приложив палец ко лбу.
– И ты прими мою благодарность, Аспург. Я обещаю, что никогда не забуду тебя, – ответил Хосров и обнял его за плечи.
Затем он обнялся с Фрияном, а Аспург – с Гаршаспом. Путники оседлали мулов, и животные беспрекословно повиновались своим новым седокам.

Два дня дорога шла берегом моря. Справа о крупную серую гальку плескались прозрачные тихие волны, слева нависали горы. Чем дальше позади оставалась Бата, овеваемая холодным дыханием Вату, тем круче они вздымались, и тем зеленее становились. Шиповник сменился можжевельником, осины – раскидистыми пушистыми соснами с причудливо изогнутыми стволами и ветвями. Золотая корона Хоршида неизменно сияла в ясном летнем небе.
За это время путники израсходовали почти весь хлеб, но почти не коснулись копченого мяса. Вечером, устроив ночлег повыше от дороги в лесу, они ловили в море больших жирных рыб в крупной, как на доспехе, чешуе, и с головами, сплюснутыми наподобие лезвия боевого топора и жарили их на костре.
Но вот горная гряда вплотную подступила к морю, и дорога свернула вверх и медленно поползла по крутому зеленому склону. Здесь следов человека и домашних животных попадалось еще меньше, чем в лесу за Домами Детей Дивов. Несколько раз Гаршасп разглядел на дороге отпечатки волчьих лап. Однако лес вокруг хранил нерушимое спокойствие, и мулы трусили вперед без опаски и устали. Им уже дали имена. Хосров назвал своего Тиргушем, т. е. «Стрелоухом», а Гаршасп – Падростом, «Верной ногой».
Говорили мало, в основном на привалах. Гаршасп пристально следил за дорогой и за окружающей растительностью. Но когда вечером первого дня в горах они привязали мулов к высокой сосне и развели костер, Хосров спросил:
– Отчего так пусто вокруг? У нас тоже было пусто, но по другому. Здесь словно и человека никогда не было.
– А между тем не прошло и четверти века, как жители этих мест ушли отсюда. Это бывшие земли асов.
– Кто такие эти асы?
– Бывшие подданные твоего отца. Вернее, он царствовал над ними также, как Аспург царствует над фатеями. И так же, как фатеи асы были пастухами, и остаются ими и по сей день.
– И где они сейчас?
– После гибели твоего отца они ушли ко мне в Сеистан. Асы, фатеи и мой народ, саки, ведут род от Арташира, младшего сына Сальма. Арташир и три его сына встали на сторону Манучихра, но потом, много поколений спустя потомство двух из них, Ручаспа и Ахвара, было покорено Фрасиявом. От Ручаспа произошли фатеи, от Ахвара – асы. А мы, саки, дети Наримана, всегда жили и воевали под знаменем Царя царей Эранвежа. Со временем образ жизни наших народов стал сильно разниться. Асы долгое время были пастухами, как и фатеи, но сейчас их старейшины, как и наша знать, живут в своих замках, они вошли в списки вазургов в Забуле и при Кай-Кавусе, мы берем в жены их дочерей, а они наших. Мой брат Завара женат на асинке.
– А ты?
– Я тоже был женат на асинке. Ее звали Тахминак. Но это было давно, еще до рождения твоего отца.
Гаршасп умолк, словно нечто тяжелое из неизбывного прошлого тяжелою тенью встало вновь перед ним. Но не успел Хосров задать вопрос, как он продолжил:
– Прости, Государь. Я расскажу тебе все, если тебе это будет интересно, но, прошу, не сейчас. Судя по всем приметам, уже завтра мы должны увидеть Сиявахшгорд.

На следующее утро, еще до восхода солнца, дорога действительно привела их на уступ, с которого перед ними на горизонте открылись очертания стен. На фоне бледного неба они вырисовывались черною пустотою с неровными зазубренными краями.
Хоршид уже облачился в золотую мантию, когда царевич и пахлаван въехали на широкое плато, на котором стоял разоренный город в серо-зеленом бурьяне, достигавшем мулам до колен. Оранжевая паутина повилики оплетала огромные, черные на века камни немых стен. Дорога, превратившаяся в узенькую, едва заметную тропу, подходила к двум двойным круглым башням высотою в два с половиной человеческого роста, между которыми зиял проем, также заросший сорною травою. Трава скрадывала стук копыт, и оттого тишина вокруг казалась еще более странною, обманчиво-равнодушною, словно ожидавшей чего то или кого то, притворившись мертвою.
– Осторожно, Государь, – сказал Гаршасп, – придерживая мула царевича за узду, – ты, знаешь, в таких местах любят водиться змеи и прочие вредоносные твари.
От главных ворот они долго ехали по широкой улице, мощенной крупными гладкими плитами, теперь местами вздыбленными или расколотыми, между большими квадратными домами с плоскими крышами. Вернее, крыш то и не было: вместо них торчали обугленные балки, и черные здания с выбитыми окнами походили на обгорелые скальпированные черепа. Между ними в кустах того же бурьяна стояли кривые стволы без листьев, бывшие раньше фруктовыми деревьями. Хосров молчал, Гаршасп тоже. Наконец, они выехали на большую круглую площадь. Здесь среди бурьяна, пробившегося между плитами, кое где поднимались косматые стебли камыша и острые и гибкие, точно лезвия, листья осоки, поднимавшиеся у ступеней большого кубического здания с колоннами по фасаду. Эти колонны, прямоугольные, с капителями в виде передней части бычьих тел, поддерживали прямоугольный фасад, на котором еще виднелись следы барельефа: две мужские фигуры, одна из которых что то протягивала другой. Через весь фасад словно проходили трещины, похожие на рваные раны, крыши не было, а вместо левой стены лежали обожженные камни в нагромождении крошева. Справа от этого дома на особом возвышении, к которому с каждой стороны вели сужающиеся ступени, стоял полуразрушенный сводчатый каменный шатер, усеянный каменными обломками.
– Это дворец твоего отца, – нарушил молчание Гаршасп, – Асы особенно полюбили Сиявахша за то, что он построил свой город на том самом месте, где по их сказаниям, под землей Джамшид создал Варну. По их словам, он сделал это, узнав о том от их старейшин.
– Кто такой Джамшид?
– Это был великий царь, Джамшид, сын Вивахванта, величайший из всех правителей, что были когда то, и вряд ли когда нибудь явится подобный ему. Он умел повелевать дивами, и добрые духи охотно исполняли его просьбы. Во время его царствование мiр постигло страшное бедствие: жестокая зима, сковавшая землю льдом на три локтя вглубь. И тогда Джамшид построил под землей в горах огромный город, в который за ним пошли со своими те, кто поверил своему царю. Там же укрылись и благороднейшие из диких животных.
– Это было до Фаридуна?
– Задолго до него. Фаридун был последним из рода Джамшида, уцелевшим после правления Ажи-Дахаку. А тот уничтожал всех, кто принадлежал к этому роду, начиная с самого Джамшида.
– Как это?
– После того, как окончилась зима, и люди покинули Варну, Джамшид возгордился и возомнил себя единственным спасителем и правителем обоих мiров, зримого и незримого. И вот однажды на рассвете люди увидели, как с крыши царского дома взлетел огромный белый орел и исчез высоко в небе. В тот же день и появился Ажи-Дахаку, окруженный воинством Детей Дивов, и ничто и никто не в силах был им противостоять. Они схватили Джамшида и живым распилили его надвое деревянною пилой. И всех родичей Джамшида они разыскивали по всему свету и казнили, жестоко пытая… А рядом с дворцом – Аташ-Кадэ, Дом Святого Огня.
В эту минуту откуда то из за Аташ-Кадэ на ступени дворца выскользнула белоснежная выдра. Некоторое она стояла там, без всякой опаски глядя прямо на Хосрова. Потом отвернулась и побежала во дворец. Гаршасп не успел сказать и слова, как царевич был уже на земле и бросился за зверем.
Тот словно ждал этого. Бежал неспешно, иногда даже останавливался, оборачивался и спокойно глядел прямо в глаза царевичу. Потом снова бежал по проходам под высокими арками, целыми и рухнувшими, через огромные залы, засыпанные каменною крошкой, на стенах которых еще виднелись рельефные фигуры людей и животных, через небольшие покои с сожженною утварью. Но как бы неспешно ни трусила белая выдра, и как бы быстро ни бежал за нею Хосров, она непременно оставалась на несколько шагов впереди.
Так они пересекли весь дворец, и вдруг выдра, еще раз обернувшись на Хосрова, юркнула в какой узенький проход между стенами. Когда он проник в эту щель, он чуть было кубарем не сорвался вниз. Под его ногами оказались ступени, уводившие в какую то обширную пещеру с высокими сводами, освещенную мягким золотистым светом. Стены ее были гладкими, точно обработанными человеческими руками, а в дальнем конце рисовались очертания арки. Выдра пропала, словно испарилась, хотя пещера была совершенно пустой. Хосров спустился по длинной лестнице, обошел вокруг стен. Пол под его ногами был ровным и укатанным, как будто мощеным. Пройдя под аркой, он оказался в большом коридоре, открывавшемся во множество таких же высоких залов. Некоторые из них были громадными и походили на стойла для несчетного множества скота, другие выглядели как жилые покои, откуда люди ушли совсем недавно, забрав все имущество, третьи, по величине средние между теми и другими, напоминали места собраний. Стены украшали мозаичные картины с различными сюжетами. Чаще всего повторялся одинокий остров с высоким раскидистым деревом, на вершине которого расправлял крылья белый орел с золотым клювом, и серебристо-серый замок на зеленой горе, окруженный рядами прекрасных молодых мужчин и женщин, светлоглазых, золотоволосых, в простых длинных одеждах до пят, и прекрасный сад за оградою замка. И везде сиял все тот же ровный бледно-золотой свет, источник которого Хосров никак не мог определить, ибо ни ламп, ни очагов он не видел, куда бы он не заходил. Завороженный, он переходил из зала в зал и даже забыл про белую выдру, за которой он пришел сюда.
Наконец он оказался в совершенно особом круглом помещении с нишей в стене. Справа и слева от ниши стояли каменные кресла, а внутри ее, на ступенчатом возвышении – квадратная колонна, с рельефом из переплетенных ветвей с круглыми плодами и виноградных лоз. Еще семь кресел, мало чем уступавших мастерством работы тем двум, располагались вдоль стен, на колонне стояла золотая чаша. При виде ее у Хосрова перехватило дыхание, ибо ничего прекраснее он еще не видел. При первом взгляде на эту чашу он понял, что может смотреть на нее всю жизнь, не отрывая глаз, и что отныне она будет величайшим сокровищем в его жизни. Неведомый мастер, создавший ее простые и чистые формы, сумел воплотить в них самою душу благородного царя металлов, изливавшуюся в том свете, что наполнял все подземелье.
Царевич шагнул к ней, но тут откуда то выползла большая черная змея. С шипением она поднялась на хвост и начала раздувать капюшон, заслонив ему чашу. Ее раскрытая пасть была уже у лица Хосрова, как вдруг вновь появилась белая выдра. Одним точным прыжком она бросилась на кобру и вцепилась ей в шею. Змея рухнула на пол, бешено извиваясь и пытаясь оплести зверька кольцами и дотянуться до него зубами. Но выдра не уступала врагу в гибкости, все движения ее белоснежного тела были безукоризненно точны в этом смертоносном танце, глаза не упускали ни одного поползновения головы противника, а маленькие челюсти ни на секунду не ослабляли хватки. Скоро броски кобры стали ослабевать, превращаясь в судорожные конвульсии и наконец она затихла. Выдра, однако, не разжимала зубы и после этого, и, желая окончательно убедиться в том, что змея мертва, несколько раз встряхнула ее как старую тряпку. Затем отскочила и подбежала к Хосрову, закружилась вокруг него, ласкаясь о его ноги, вставая на задние лапы и заглядывая ему в глаза, тычась усатою мордочкой ему в руки, потом отбегала, перепрыгивая через мертвую кобру, к колонне, на которой стояла чаша, и вновь возвращалась, возобновляя призывное кружение вокруг ног царевича. А когда он взял чашу в руки, ее радости, казалось, не было предела! Вихрем она облетела вдоль стен зала и выскочила из него. Хосров последовал за ней, и вскоре она привела его к той самой лестнице, по которой он спустился сюда из дворца. Они вместе поднялись по ней, и через несколько шагов Хосров лицом к лицу столкнулся в коридоре с Гаршаспом.
Вопрос застыл на устах Гаршаспа, когда он увидел чашу в руках царевича.
– Как ты нашел меня, Гаршасп? – спросил Хосров.
– Ты сам нашел меня, Государь. Я ждал тебя снаружи, стреножил мулов. А когда начало темнеть, все таки не выдержал и пошел искать тебя. И вот что значила эта белая выдра! Чаша Джамшида! Воистину ты – его достойный наследник, Кай-Хосров!
– Чаша Джамшида?
– Та, что ты держишь в руке. По древним преданиям она может утолять любой голод, любую жажду, а кроме того, стоит налить в нее простой воды и пожелать увидеть что либо, она тотчас же покажет тебе это.
Хосров внимательно рассмотрел чашу, задыхаясь все тем же чистым восторгом, похожим на тот, что всегда охватывал его в первый снег, и увидел на чаше точно такие же кресты, как и на его браслетах и шейной гривне.
– Да ты, я вижу, едва стоишь на ногах!
– Нет, я не чувствую ни усталости ни голода. А ты? Если хочешь, возьми Чашу.
– Нет, Государь, я не дерзну прикасаться к ней. Она твоя и только твоя. Я перекусил немного, пока тебя ждал. Я знал, что с тобою ничего дурного не случится: белая выдра приносит удачу тем, к кому приходит.
– Как хочешь. А где она сейчас, интересно?
Царевич оглянулся по сторонам, подняв чашу над головою, чтобы ее свечение рассеивало наползающий сумрак. Зверек опять исчез.

– Ушла туда, откуда приходила, исполнив свою задачу. А нам надо возвращаться к нашей.
– Да, пойдем.


Еще до того, как последний отблеск мантии Хоршида растаял в теплой ночной синеве, они покинули развалины Сиявахшгорда через западные ворота и въехали в лес, вплотную поступавший к опаленным стенам. Здесь на ближайшей поляне и они устроились на ночлег. Хосров рассказал Гаршаспу обо всем, что с ним случилось во дворце, но едва он выговорил последнее слово о победе выдры над змеей, как мягкая и все же неодолимая тяжесть сна упала ему на веки.
Проснулся он также внезапно от сильной жажды. Небо над горизонтом уже побелело. Совсем рядом справа журчала вода. Он взял из-под головы мешок, в котором хранил браслеты с гривной и в который спрятал Чашу и пошел на звук к ручью. Зачерпнув воды Чашей, он сделал из нее один глоток. Жажда унялась, и мысли его обернулись к истории Джамшида и Ажи-Дахаку.
Вода в Чаше вдруг слегка забурлила, и Хосров ясно и четко увидел в ней высокое бледное небо и белые пики гор, парившие где то над далекой землей. К одной из скал на уступе была прикована странная обнаженная фигура. Тело ее принадлежало человеку, высокому, стройному и сильному, но было сплошь покрыто густою рыжею шерстью, и из могучих плеч росли три чешуйчатых драконьих головы с высокими алыми гребнями и пальцы распростертых рук и ног оканчивались блестящими острыми когтями. Каждый мускул под шерстью был напряжен, и три отверстые пасти с огромными кривыми клыками обращались вверх, к скрытой большим облаком вершине ближайшей горы. Но вот одна голова чудовища, словно почувствовав что то, обернулась и посмотрела прямо в глаза царевичу. Вслед за нею тотчас же повернулись две другие, и дикая ненависть вспыхнула в их глазах, мускулы напряглись еще сильнее, чудовище рванулось, но стальные цепи не подались, и на ощеренных клыках выступила пена бессильной ярости.
– Столько лет! – простонало оно утробно, – столько лет я искал эту Чашу! А нашел ее человек, сын человека! Низкорожденный, с горячей кровью! И эта кровь..., да я чувствую кровь моих врагов, Джамшида и Фаридуна! И за сотни мириад лет в этом холоде я бы не разучился распознавать ее. Что ж, наслаждайся, Арий, своей находкой, играйся ей и будь проклят! Да, я, Ажи-Дахаку проклинаю тебя! Никогда наследник от семени твоего не придет вслед за тобою!
И такая ненависть наполняла эти слова своею бешеною силой, что Хосров невольно вытянул руку над Чашей, заслоняясь от нее. Тотчас же все виденное исчезло, словно растворилось в прозрачной воде.




Глава 5. Надвратная твердыня Эранвежа

Хосров долго сидел один у ручья, глядясь в его быструю воду. Наконец, когда предрассветная белизна поднялась от земли в небесную высь, звонкое течение смыло и унесло с собой тревогу. Он встал и вернулся к стоянке. Тиргуш, завидев его радостно заржал и разбудил Гаршаспа. После небольшого завтрака, к которому царевич не прикоснулся, они тронулись в путь.
Плато закончилось, и лес, все чаще выстраивавшийся вокруг заброшенной дороги, как будто желал растоптать ее в крошево и примерялся к этому делу, осторожно разминая свои силы.
– Ты говорил мне, Гаршасп, – спросил Хосров, нарушив утреннюю тишину, что Фаридун победил Ажи-Дахаку?
– Да, это так.
– Тогда почему Чаша показала его мне сегодня ночью?
– Государь, я не сказал тебе, что Фаридун его убил. В тот самый миг, когда Фаридун занес меч, чтобы нанести последний удар, между ними встал посланец Властелина Премудрости Срош и удержал поднятую руку. Срош сказал, что грехи Ажи-Дахаку еще не исполнили меру своего искупления, и срок воздаяния еще не настал. Он связал поверженное чудовище цепями и приковал его к скале у подножия Дома Песнопений Властелина Премудрости. Наш путь как раз лежит через те горы. Отсюда еще два или три дня пути. За этим лесом уже начинается степь, и сегодня к вечеру мы должны уже ее увидеть. С мулами быстрее, но и засечь нас теперь будет проще. Однако, сколько я ни бывал в этих горах, я никогда не видел там Змея.
– А Гору, на которой находится Дом Песнопений, ты видел?
– Видел. Но только самые первые ее отроги. Они выше всех гор, какие я только знаю. А над ними – непроницаемое белое море облаков. Если и дальше все пойдет так же, как было, без задержек, ты и сам все скоро увидишь. А могу теперь я спросить, Государь, что еще ты видел в Чаше?
Хосров рассказал все, что увидел и услышал, кроме последних слов Змея. Их ему почему то не захотелось произносить вслух. Взамен этого он поспешил перейти к другой мысли:
– Скажи мне еще вот что. Сиявахшгорд – город большой, с высокими и мощными стенами. Почему же он так легко был взят?
– Гуруй и Демур прибыли к главным воротам как царские вестники, с грамотой Фрасиява. Кроме этого, с ними были не воины, а айары, одетые как воины.
– Кто такие айары?
– Это большие мастера входить в дом, когда там нет хозяина, хотя бы и у дверей стояли надежные слуги. Они обычно живут и промышляют большими шайками в больших городах.
– И в Забуле они есть?
– Нет, еще мой дед Сам принял наиболее достойных из них в свою стражу, а всем прочим велел убираться из Сеистана. Те, кто принял это повеление за шутку, верно, будут вечно оплакивать свое заблуждение в когтях дивов Ахримана. С тех пор стражники в Забуле владеют всеми навыками айаров.
К вечеру лес и в самом деле сделался реже. Но вдруг, когда Гаршасп опять, как у ворот Сиявахшгорда, взял Тиргуша за повод и в ответ на удивленный взгляд Хосрова кивнул головой влево. Там между деревьями резко метнулась чья то тень, а через секунду быстрая дробь копыт разнеслась по лесу.
– Ну вот, – сказал Гаршасп, когда дробь смолкла вдали, – не только Аспург следит за дрожащими ветками. Гарсиваз, оказывается, тоже.
– Гарсиваз?
– Да. За этим лесом начинается его наместничество. Степь. Но нас тут явно не ждали. Мы просто помешали чужому любопытству. Но зато теперь уже нам надо ждать гостей. Хотя нет, как раз этого делать и не следует: нашими арканами и ножами в лесу не размашешься. Мы можем или пойти им навстречу и попытаться пробиться, или съехать с дороги и поискать другого выхода из леса. Хотя я не знаю, есть ли из него выходы, которые еще не разнюхали ищейки Гарсиваза.
– Постой, – произнес царевич почти радостно, – «Поискать»!
Он сдернул с плеч сумку и достал Чашу.
– У тебя ведь осталась еще вода во фляге?
В мгновение ока Чаша была наполнена, и, наклонившись над нею, они увидели в воде, осветившейся золотистым свечением, самих себя. Они словно вознеслись на невообразимую высоту, с которой их взоры могли охватить не только весь лес, но и степь, и огромные горы вдали на западе, и серебристо-голубую ленту реки у их подножья. При этом однако все было видно отчетливо, до последней мелочи, до каждой иголки на лапах сосен и елей, до каждой прожилки на каждом листе и на каждом стебле травы.
С востока к лесу по степи мчался отряд в пятьдесят всадников. Низкорослые, приземистые, в черных кожаных куртках и штанах, в хвостатых шапках из лисьего меха, они неслись с неукротимою скоростью, прижавшись к холкам коротконогих и мохнатых коней. Их широкие лица землистого цвета, изрезанные бледно-голубыми шрамами, казались окоченевшими от нерассуждающей лукавой ярости, сверкавшей в узких прорезях глаз. У каждого у седла висели колчан и налучье. На шапке первого из них были турьи рога, и не один лисий хвост, а два; колчан и налучье покрывали серебристые узоры. С каждою секундой они надвигались все ближе и ближе к лесу, словно бы движениями их коней управляла не узда в сильных руках, а могучий ураган.
С другой стороны, на северо-восток от рощи голубых елей, которую они проехали примерно четверть часа назад Хосров и Гаршасп увидели ясную нить тропы сквозь весь лес к самой реке. Там, тоже стояли всадники, не более десятка человек, и лица их были обращены на другой берег.
– Так-так, – сказал Гаршасп, – Судя по всему, по этой тропе нам еще день до Вехруда. И надеюсь, дозор за это время там не сменят.
– А что?
– Вглядись получше в лицо его командира. Это Гуруй.
Хосров наклонился над чашей, и глаза его, сделавшись холодными и суровыми, впились в черты лица командира. Но уже через минуту он взмахнул рукой над Чашей, выплеснул воду под ближайшее дерево и коротко бросил:
– Туда!

Путь по тропе между елей оказался спокойным и нетрудным. Седые статные красавицы словно сами расступались перед ними. Никаких звуков погони позади они не слышали. Однако не сбавляли хода, и остановились на привал, только когда уже совсем стемнело. Голода ни один из них не чувствовал и, стреножив мулов и замотав им рты на всякий случай, они залезли под ветви самой большой ели у тропы и тотчас же заснули.

Наутро все вокруг было по прежнему спокойно. Бледный туман окутывал деревья холодною невесомою кисеей, но тропа все также хорошо просматривалась. С той стороны, куда она уходила, уже доносился слабый плеск медленно бегущей воды.
Позавтракав остатками провизии, путники решили дальше идти пешком, а копыта мулов обвязали, разорвав на части суму Гаршаспа. К тому же землю обильно усыпали еловые иголки, которые почти полностью скрадывали шум шагов. Тропа понемногу, но вполне ощутимо забирала вверх, так что реки, к которой она вела, не было видно вовсе. С каждым шагом путники двигались все медленнее и все осторожнее. Наконец они услышали звуки разговора. Хосров и Гаршасп на миг замерли на месте, прислушиваясь. Здесь, на краю леса, деревья росли так же густо. Сдерживая дыхание и даже биение сердца, они оказались вплотную за спиной туранцев. За лесом с севера на юг вдоль крутого берега шла дорога, от которой там, где стояли дозорные шатры, вниз к реке спускалась тропинка.
Все произошло в какое то мгновение между тем, как царевич и пахлаван, обмениваясь больше жестами, чем словами, составили план действий и Гаршасп снял с пояса аркан, и тем, как они уже были на середине брода, а Гуруй, связанный по рукам и ногам тем же арканом, конец которого затыкал ему рот, лежал поперек седла Гаршаспа. Стражники вскоре опомнились, и бросились в погоню, пуская им вслед стрелы. Вехруд, мощный, полноводный, поднимался до коленей мулов. Гаршасп, ехавший вторым, остановил Падроста и обернувшись к преследователям, прокричал:
– Слушайте, это говорю я, Гаршасп, сын Заля! Если кто ищет встречи со мной, подходите, я жду. Я обещаю пощадить того из вас, кто захочет уйти живым, и даже дам ему унести с собой трупы остальных, если этого раньше не сделает Вехруд, и в первую очередь эту падаль!!
И он поднял за шиворот перед собою Гуруя. Туранцы попятились назад. Гаршасп одним взмахом закинул связанное тело за плечи и пришпорил Падроста. Хосров уже ждал его на другом берегу.
Сразу у реки здесь поднимались горы, - огромные серо-зеленые тела с белоснежными головами.
– Ну, вот мы и в Эранвеже, Государь! Вот эта дорога как раз ведет в Забул, только мы вышли на нее не там, где я рассчитывал, а севернее. Но здесь поблизости наша застава, и там меня уже должны были услышать.
И в самом деле, они вскоре услышали стук конских копыт. Из за ближайшей горы справа к ним выехали три всадника на высоких гнедых конях, в темно-зеленых, почти черных плащах и остроконечных шапках, точно таких же, какую носил Фриян. Двое из них были весьма молоды, но румяные щеки уже покрывала золотистая мягкая борода, и по сходству черт и озорному блеску голубых глаз невозможно было не увидеть в них братьев. На их шапках слева стоял один и тот же знак, вышитый серебряною нитью: два кольца друг под другом и стрела о двух остриях между ними. Третий выглядел немного постарше, но ни ростом, ни шириною плеч не превосходил их. Глаза его, тоже голубые, смотрели строже и внимательнее, борода отливала медью с вкраплением тонких серебряных прожилок. Его шапку украшал знак в виде креста, соединявшего двойные завитки. У каждого у седла висели колчан, налучье и аркан, а за спиною – пика. Подъехав ближе, они поклонились в седлах Гаршаспу, держа указательный палец у лба, но вазург поднял руку, которой не держал пленника и пресек слово, готовое сорваться с уст старшего:
– Растгар, Ширасп и Паланг, вот ваш Государь, - Хосров, сын Сиявахша. Я исполнил цель своего похода. Приветствуйте его теперь!
Воины молча исполнили его приказ.
– А теперь, Паланг, скачи быстрее в Забул и сообщи об этом моему отцу. Пусть он ожидает нас. Ширасп, возвращайся на заставу и передай эту весть на все остальные! Ты же, Растгар, поезжай вместе с нами. Они могут исполнять, Государь?
– Да, – спокойно и просто отвечал Хосров.
– Тогда позволь еще слово. Ширасп, видишь вот этот тюк? Вглядись получше, узнаешь Гуруя? – с этими словами он вынул кляп изо рта пленника. Тот, помятый, мокрый и жалкий, не произнес ни звука.
– Скажи также на заставе, что сюда скоро пожалуют гости с той стороны Вехруда. Пусть в спешном порядке высылают наряды к бродам.
Братья поклонились и, одним и тем же легким движением пустив своих коней в галоп, в мгновение ока скрылись за поворотом, откуда появились. Растгар по жесту Гаршаспа заехал слева от царевича и они не торопясь последовали за Шираспом и Палангом. Дальше дорога раздвоилась: левая, более узкая полоса уходила, змеясь, между отрогами, точно вырубленными каким то гигантским резцом, и на ней над свежими следами еще не улеглась пыль. Такие же следы они видели прямо перед собою на более широкой и более прямой полосе, и все дальше уходили перед ними очертания всадника в темно-зеленом плаще на гнедом скакуне. Этот путь забирал все больше вправо, где холмы отступали, а потом справа открылись высокий склон и широкая голубая лента Вехруда, на поверхности которой играли яркие искры и белые завитки пены. Легкое дыхание этого звучного потока, от века стоявшего на страже у Врат Эранвежа, наполняло воздух и, смешиваясь с животворною силой лучей Хоршида, проникало в сердце царевича вечно юною радостью дней, памятных только им, этим первозданным стихиям.
Внезапно Хосров остановил Тиргуша, пораженный открывшимся зрелищем.
– Смотри, Гаршасп, это то, что я видел в Чаше!
Далеко на севере над пропастью невероятной глубины возвышалась, словно парила, заслоняя собою небо, огромная скалистая гряда. Линии ее притягивали взгляд своей безупречною равномерностью и изяществом спокойной, уверенной в себе силы. Снизу она тонула в зелени всех оттенков, а вершина непорочно-белой шапки, с чистотою которой не могла соперничать и шерсть новорожденного ягненка, утопала в неподвижных облаках в зените. И только с усилием приглядевшись, можно было различить на ней маленькую рыжую точку.
– Да, это она и есть, первозданная гора Альбурз, – сказал Гаршасп, – С того самого раза, как я впервые увидел ее, мне захотелось подняться на ее вершину. Но когда я сказал об этом отцу, он ответил, что это невозможно для смертных. И впрямь, сколько бы я ни пытался, я не мог даже подойти к подножью Альбурза. Однако это не убило желание в моем сердце.

Они еще стояли и смотрели на гору, когда на дороге с той стороны, куда они направлялись, показался отряд конников в зеленых плащах, с круглыми щитами с разнообразными изображениями. Всадники ехали строем по трое, разные возрастом, но все высокие, статные, с ярко-синими глазами на открытых лицах, верхом на красивых конях. Под плащами звенели блестящие кольчуги, каждый всадник сжимал в руке копье с флажком, на котором было то же изображение, что и на его щите, и такой же рисунок был вышит на остроконечной шапке. Впереди отряда на прекрасном соловом коне ехал высокий широкоплечий, седой как древнее серебро старик, очень похожий на Гаршаспа. Он был в таком же плаще, но не в кольчуге, а зеленой с золотым отливом шелковой рубахе, подпоясанной серебряным поясом. Длинные белые волосы, ниспадавшие на плечи, охватывала точно такая жемчужная повязка, какую носил Аспург, только с большим изумрудом спереди; на шее лежала серебряная гривна. Рядом с ним на светло-гнедой лошади ехал молодой ясноглазый воин, похожий на Заля и Гаршаспа, с ярко-синим знаменем, на котором простирала крылья странная алая птица с головой собаки и козлиными рогами.
Взгляд старика из под прямых седых бровей был словно привязан к лицу Хосрова. Царевич вспомнил, что точно так же, с изумлением узнавания на него смотрел Гаршасп в хижине Пирвараза.
– Это твой отец? – спросил он негромко.
– Да, Государь, – отвечал тот.



Глава 6. Государь Царевич

Процессия подошла уже совсем близко, и радость, переполнявшая сердце Хосрова, мощно вырвавшись наружу, вскинула его правую руку в незнакомом ему самому жесте: ладонь сжалась в кулак и, ударившись о левую сторону груди, распрямилась навстречу сеистанцам.
– Приветствую тебя, Заль, сын Сама, царь Забула, и вас, доблестные пахлаваны!
Глаза Заля вспыхнули.
– Правда – высшее благо! Воистину ты – тот, кого мы ждем!
– Благо тому, чье высшее благо – правда! – отвечал Хосров, – Привет тебе, Заль, сын Сама, царь Забула! Привет и вам, доблестные пахлаваны Сеистана!

Дальше они ехали уже рядом: Заль, Хосров и Гаршасп. Знаменосец, - его звали Завара, и он был младшим братом Гаршаспа, – скакал впереди них, все остальные витязи – сзади.
Горы расступались перед ними все шире, и наконец им открылась широкая ложбина между двумя отрогами, к самому высокому из которых примкнул город, окруженный изломанным кольцом стен и увенчанный белым равносторонним замком.

На другом берегу Вехруда стражники, отступив, тотчас же отправили гонца в Дар-и-Дешт, «Врата Пустыни», столицу наместничества Гарсиваза.
Трудно было представить себе место менее подходящее для такого города. Окруженный со всех сторон голою степью, он больше всего походил на военный лагерь за стенами из необожженного кирпича. Деревянные дома в нем имелись лишь в предместьях купцов, которые останавливались здесь зимою, когда замирало движение караванных путей. Кроме них в Дар-и-Деште жили только воины с семьями. Их домами были юрты из верблюжьих шкур, вытянувшиеся в прямые ряды вокруг дворца марзпана. Сам дворец представлял собою кирпичную крепость, вход на территорию которой без дозволения наместника воспрещался под страхом мгновенной смерти всем, кроме Летучих Змеев, избранной тысячи воинов, состоявшей под его личным началом. Похищенный Гуруй также принадлежал к ней, поэтому гонец был пропущен незамедлительно к Гарсивазу.
Тронный зал был огромным, но с низкою крышей и узкими окнами, похожими на прорези бойниц, на стенах висели разноцветные войлочные ковры и оттого здесь всегда царили сумрак и затхлость. Входящим разрешалось сделать не более трех шагов от дверей по направлению к трону в самой глубине зала, на котором едва виделась маленькая фигурка в красном халате, отороченном рыжим мехом. Справа и слева от трона неподвижно стояли два копьеносца в черной коже и с круглыми медными зерцалами на груди .
Марзпан Гарсиваз был мал ростом, едва три с половиной локтя, но при этом толст. Отвратительные белые пятна покрывали его обрюзглое безбородое лицо с заросшими бледно-голубыми шрамами и маленькие руки с короткими узловатыми пальцами.
Не впервые он сегодня слышал о проникновении Гаршаспа в Туран от последнего гонца. Пятидесятник, не найдя Гаршаспа там, где его увидел лазутчик, приказал обыскать весь лес и нашел следы двух мулов на тропе, выходившей как раз в тыл дозору на Вехруде, которым командовал похищенный Гуруй. Поэтому марзпан, отпустив гонца, велел тотчас же вызвать к себе начальника Летучих Змеев Демура, но уже не в тронный зал, а в личные покои.
Демур на первый взгляд казался ничем не примечательным, низкорослым и щуплым человеком неопределенного возраста. Узкие глаза смотрели как то отсутствующе и даже подслеповато. Даже шрамы на его щеках, которые чистокровные туры наносят своим юношам, чтобы у них не росла борода, при посвящении в совершеннолетие, утратили синий цвет и выглядели не более чем еле видными порезами. Но именно благодаря этому он мог незаметно смешаться с любою толпой, чтобы срезать кошелек, вонзить нож в спину или просто услышать нужные ему вести, а затем также бесшумно и бесследно исчезнуть. Это искусство айара Демур не утратил и сделавшись командиром личной стражи Гарсиваза, но напротив, обучил ему доверенных стражников.
Гарсиваз некоторое время смотрел на него молча, потом спросил:
– Ты уже знаешь сегодняшние новости? Про то, что Гуруй захвачен Гаршаспом и увезен в Забул? Хотел бы я знать, зачем. По словам гонца, Гаршасп это сделал якобы для того, чтобы прикрывшись его телом, перейти через брод. Но Гаршаспа прикрывает Сенмурв, потому он и назван Меднотелым, это известно всем по обеим сторонам Вехруда. Значит, за этим и приходил? Пробрался до самого Леса Запустения и оттуда с тыла напал на дозор Гуруя? И вот еще что: с ним был какой то юнец. Само по себе пустяк, но гонец говорил, что тот ему кого то сильно напомнил. Кто бы это мог быть? Еще одно отродье дома Наримана?
Демур молчал, и глаза его оставались все такими же пустыми и сонными.
– То, что нас ждет война, догадаться несложно. Да и то сказать, давно пора: пятнадцать лет подряд – только мелкие стычки там и сям по берегам Вехруда. Хотя, впрочем, еще неизвестно, может и сейчас этим все дело ограничится. Короче говоря, Демур, мне надо знать, чего ждать и что сообщить брату. Когда ты сможешь?
– Сегодня же ночью, васпухр.
– Превосходно. Будет еще лучше, если к сведениям ты привезешь мне Гуруя.

Ни Гарсиваз, ни Демур не могли знать, что за ними наблюдают и слышат каждое их слово.

После торжественной и радостной встречи у главных городских ворот Хосров был проведен в баню, чтобы смыть дорожную пыль и усталость, а потом – в приготовленные для него покои Забульского замка перед пиром. Заль и Гаршасп ушли отдать последние распоряжения, а царевичу вдруг захотелось увидеть второго убийцу своего отца. Дорожная сума, в которой лежала Чаша, висела у изголовья ложа.
Услышав о готовящейся вылазке, Хосров сказал воину, стоявшему у двери, позвать Гаршаспа и Заля. Втроем они видели, как Демур созывает своих айаров, слышали, где и когда он назначает вылазку и где – отвлекающее нападение.

Пир пришлось отложить. Этой ночью на правом берегу Вехруда приготовились встречать иных гостей. И они пожаловали, когда в речных водах отразилась новая луна, незваные и не догадывающиеся, что их ждут. Эта луна немного раздражала Демура, но марзпан хотел вестей как можно скорее и Гуруя вновь у себя на службе. А чем дальше, тем меньше было вероятности застать беднягу живым. Задача осложнялась еще и тем, что Демур никогда не был в замке. Поэтому достичь своей цели он решил, захватив кого нибудь из знатных саков, чтобы обменять его на Гуруя.
В замке ярко горели огни, звучали лютни и зурны, – видимо, праздновали удачное возвращение Гаршаспа из одиночного набега. Но вскоре до Демура донеслись и иные звуки. Поскольку облака в небе не скрывали блеска нового серпа Маха, предводитель Летучих Змеев наметил отвлекающую вылазку в том месте, которое мог видеть там, куда шел сам, – в низине по течению. Его же собственный отряд из десяти человек должен был выйти на холм, первый отрог скалы, на которой стоял Забул. Здесь река ближе всего подходила к городу, всего на какую нибудь треть фарсанга . Холм сам по себе был небольшою природною крепостью и к тому же крепко охранялся, но Демур твердо верил в то, что в ночном бою айар всегда одолеет. Привычным ухом он вслушивался с туранского берега в музыку мгновенно-легких стрел и тяжелых копий, мечей, скрещиваемых друг с другом и ударяющихся о щиты, криков и стонов, и уловив в ней нужную ноту, приказал начинать переправу. На пузырях из овечьих шкур они бесшумно переплыли черный Вехруд и без труда поднялись на холм. Но как только последний из отряда вступил на вершину, Демур успел лишь расслышать тихий и быстрый шелест, и почти невесомый нож вонзился ему в грудь. Удар был нанесен верно, и второго не понадобилось. Тьма вдруг ненадолго ожила, засвистела стрелами, зазвенела металлом.

В ту ночь никто не вернулся в Дар-и-Дешт. А на следующий день после полудня к главному броду с туранского берега подъехал отряд из пятнадцати всадников. Во главе его ехал крепкий и статный воин в кольчуге из крупных колец, в круглом шлеме, увенчанном вараньей головой, со щитом, обтянутом кожей варана. В правой руке он держал копье с тремя хвостами яка и позолоченным железком. Подъехав к самой воде напротив сеистанского дозора, он трижды ударил древком копья о щит, и трубач за его спиною трижды выдул громкий и надменный сигнал. В ответ на то отворились ворота сторожевого укрепления, и навстречу турам выступил равный по численности конный отряд. Первым на гнедом муле неспешно ехал юноша, выше среднего роста, худощавый, но широкоплечий, одетый в обычный сакский костюм. Саки въехали в реку и остановились на середине брода. Туры поспешили им навстречу.
– Я – Тулун, сын Джабгуя, конюшенный хакана Гарсиваза, марзпана Степи! – прокричал туранский предводитель, потрясая копьем, – Послан сюда с устным посланием хакана.
– Я – Куруш, сын Эрсака. Что ищет Гарсиваз в земле Ариев? – спросил юноша, и голос его звучал уверенно и спокойно, а серо-голубые глаза на белом лице, чуть затронутом русым пушком, глядели прямо в узкие глаза Тулуна.
– Хакану стало известно, что вы похитили и удерживаете у себя сотника его личной стражи Гуруя. Хакан требует вернуть его и извиниться.
Юноша поднял руку, и из ворот укрепления выехала телега, полная мертвых тел.
– Эранвеж возвращает Гарсивазу тех, кого он послал до тебя, Тулун, сын Джабгуя. Что же касается Гуруя и Демура, то их головы будут вскорости посланы Царю царей Эранвежа в возмещение за убийство его сына, Кай-Сиявахша. Засим прощай. Или нет, вернее – до встречи, Тулун. Думаю, нам еще придется встретиться. Ведь долг Турана за эту смерть еще не оплачен: головы главных виновников этого злодеяния еще держатся на их плечах!

Через несколько дней в Забуле заметили иных гостей, на сей раз с запада, со стороны Хварезма, столичной области Эранвежа, под ярко-голубым стягом с золотым львом, вставшим на задние лапы. Предводительствовал ею сам Видарз, питиахш, т.е. Хранитель Царства, высокий седой старик с молодым лицом, со свитою из ста Бессмертных под началом его сына Гива. И снова была торжественная встреча у ворот Забула, с гулкими приветствиями карнаев и людских голосов, и Хвар бросал яркие искры на золоченые панцири гостей, обливал ярким светом их пурпурно-алые плащи и темно-изумрудные плащи саков. Хосров встречал посланцев Кай-Кавуса вместе с Гаршаспом и Залем, верхом на Тиргуше, все в том же дорожном костюме и сакском плаще. Только на шее его блистала гривна, а на запястьях – браслеты, привезенные Гаршаспом. И снова был пир, и длился он неделю, и пелись песни о далеком прошлом и недавнем, о том, что многие из пировавших творили своими руками и о том, чего не видел никто из ныне живущих.
А когда эта неделя пролетела, словно один вечер, вновь дом Наримана, старейшины саков и асов и народ Забула вышел проводить царевича в Парсу, столицу Эранвежа. С ним ехал и Гаршасп, поскольку все знали, что скоро начнется война. Под ним радостно и нетерпеливо встряхивал гривой темно-гнедой красавец Рахш, соскучившийся по своему хозяину. Хосров же не пожелал разлучаться с Тиргушем, хотя в Забуле он часами не выходил из конюшен Заля. Больше всего гордился Заль своими тысячными табунами, знал в них каждого жеребца, каждую кобылицу, словно садовник, долгими десятилетиями вырастивший сад роз, ни одна из которых не походила на другую.

Путь занял три недели. Они проезжали через богатые города, могучие замки азатов – благородных воинов Царя царей, по дубовым, сосновым, еловым, ольховым лесам. Повсюду далеко впереди них на радужных крыльях летела слава о возвращении сына Сиявахша, омывая лица людей незримым дождем радости. Однажды на закате мощеная большими каменными плитами дорога почти потерялась в заброшенных полях, приведя их на берег большого озера с необычайно прозрачною водой. Издали они могли разглядеть на дальнем берегу черное здание, казавшееся нелепым, громоздким и страшным на фоне золотисто-пурпурного неба.
– Это озеро, – объяснил Видарз, – называется Чейчаст, люди давным-давно не живут на его берегах, с тех пор как царь Туров Фрасияв, захватив Эранвеж, возвел вот тот храм семи главным Дивам. Отсюда начинается последний этап нашего путешествия. За этой пустыней лежит Хварезм, Земля Солнца, сердце Эранвежа.
– Да, – подхватил Гаршасп, – я думаю, самое время сделать привал. Время к ночи и к застольным беседам о нашей молодости. Именно в конце той войны началось царствование твоего дома, когда Видарз нашел твоего деда Кей-Кавата.
Хосров согласился. Они разбили лагерь вокруг высокого песчаного холма близ леска, из которого только что вышли. На вершине поставили шатер для вождей. Гаршасп развел костер у входа. Когда огонь разгорелся, и оставалось только произнести обычное благословение, холм вдруг пришел в движение. Песок под ногами у Хосрова пополз, посыпался, и из-под него показалась морщинистая драконья голова с кожистыми усами и алым гребнем. Длинная пасть с кроваво-красными деснами, багровым плоским языком и огромными белыми зубами открылась в диком оглушительном реве, а сплошь черные яблоки глаз горели ненавистью и нестерпимою болью. Шатер и костер полетели вниз, и из под осыпающегося песка появился огромный четырехлапый змей, прятавшийся под ним. Гаршасп и Видарз уже были на земле, на содрогающейся спине дракона остался только Хосров. Он стоял твердо, не шатаясь, и всем, кто был вокруг, вдруг показалось, что его лицо озарено каким то необычайным белым светом, и в этом свете его черты уже не похожи на юношеские, но принадлежат зрелому мужу, умудренному долгими годами исканий и молитв. Хосров протянул руку, сжатую в кулак с отставленным указательным пальцем между глаз чудовища, глядевших прямо на него, и зверь замер, точно окаменев. Одним прыжком Гаршасп оказался рядом, меч белою искрой сверкнул в его руке, и голова змея покатилась по песку. Зловонная тускло-зеленая кровь мощною струей хлынула из разрубленной шеи прямо на еще горящие угли костра, шипя и превращаясь в густой тяжелый пар. Обезглавленное тело пришло в движение, забилось, распластываясь в яростных конвульсиях. Хосров, однако, успел спрыгнуть туда, где стоял Видарз, в тот самый момент, когда Гаршасп только занес меч, и с какой то странною отрешенностью глядел на оскверненные драконьей кровью угли. И его взгляд и молчание казались его спутникам страшнее того, убитого змея.
– Гаршасп, – наконец произнес он тихо каким то чужим, не своим голосом, словно в наступившей темноте кто то ударял в деревянный брус, – за то, что ты сделал, ты не сможешь войти в священный город Ариев. Здесь в пустыне тебе надлежит ждать решения. Ибо такова воля Адура.

Часть 2. Желанная власть
Глава 1. Парса

Город Парса, чье имя означает «удел», был первым, основанным Фаридуном после победы над Ажи-Дахаку. Именно здесь, на вершине горы Фароманд, окруженной двойным кольцом ее белоглавых сестер и пустыни, он впервые зажег священный огонь и венчался на царство. Потом он основал и другие города, где и стал жить, проводя каждое время года в одной из четырех столиц в разных концах Эранвежа. Но в Парсу, где горел священный Огонь, зажженный им во имя духов победы Варахрана и царственной славы Фарра, Фаридун приезжал на каждое первое весеннее новолуние, когда у Ариев празднуется начало нового года. Поэтому этот Огонь Парсы получил имя «Царя царей» или Адур-Фарнбаг.
Наследники Фаридуна сохранили эту традицию и бывали в Парсе только для празднования нового года, восхождения на престол и свадеб. Все остальное время здесь жили только мобеды, служители Неименуемого Владыки Премудрости. Каждый месяц двадцать четыре мужчины из семейств мобедов от пятнадцати до семидесяти пяти лет со всех земель Эранвежа отправлялись сюда нести установленное служение Адур-Фарнбагу. Арии из прочих сословий могли попасть в Парсу только тогда, когда в ней находился Государь.
Этот порядок нарушился лишь однажды, когда внезапно умер правнук Фаридуна Навзар, а перед смертью открыл, что к его смертному ложу сошел Срош и возвестил, что царский удел Эранвежа отныне должен перейти к иной ветви дома Ираджа, потомок которой скрывается на западной окраине царства. Зутахмасп, его сын и единственный наследник, отрекся от венца и объявил, что отправляется в поход на поиски этого царевича.
Но сделать этого Зутахмасп не успел, потому что Фрасияв начал войну. царь туров, захватил его и главу сословия мобедов Спитаму и казнил в Парсе, куда вошел благодаря измене одного из мобедских семейств, у самого подножья Адур-Фарнбага, погасив его пламя их кровью. Десять долгих лет он управлял Эранвежем, и последние шесть из них небо не проронило ни капли дождя. Сыну Спитамы Хардару и его братьям удалось, однако, бежать в Забул, и все эти десять лет Запустения он и Заль, тогда еще совсем молодой, искали истинного наследника арийского царства, и, наконец, нашли его в бедной деревушке у подножия полуразрушенной башни на границе между Эранвежем и Хрумом, царством потомков Сальма. Хардар знал приметы этого наследника, указанные Срошем Зутахмаспу, знал и то, что юношу зовут Кават. Кават был первым, кто принял титул Кай, т. е. «Волхв», когда после изгнания Фрасиява он вновь восстановил и освятил Парсу, а священников-предателей казнил, смыв их кровью туранское колдовство. С тех пор этот день прибавился к череде празднеств Парсы, а титул Кай с тех пор Царь царей передавал тому из своих сыновей, кого избирал своим преемником.

Хосров и его спутники еще затемно вышли к Кольцу Хварезма, как называлась горная гряда вокруг Парсы. Тусклая белизна только-только начала просачиваться из под недосягаемой высоты небесного свода, но и этого света хватило, чтобы звезды побледнели. В ущелье, открывавшем единственную дорогу в Парсу, появились белые тени с луками в руках.
– Кто у Врат Парсы?
– Желающий, – отвечал Видарз слова, начинающие ритуал царского посвящения.
– В чем его желание?
– Познать связь между Быком и Пастырем, между Конем и Всадником, между Огнем и Глядящим в Огонь.
– Есть в Парсе пища Чистому Огню, есть и пища Чистому Желанию. Чье слово подтверждает чистоту желания путника?
– Слово Владыки Ариев.
Хосров спешился и пошел к горам. Одна из белых фигур сделала три шага навстречу ему. Это был Патирасп, старший сын нынешнего Первосвященника Хардарсна: стражу Кольца Хварезма несли сыновья священников до посвящения в жреческий сан. Он вынул из ножен короткий меч и приставив его к горлу царевича, левою рукой снял с Хосрова гривну и браслеты, в то время как остальные стражники все также держали луки нацеленными на Бессмертных. Потом поднял меч и сказал:
– Слово Владыки Ариев верно! Пусть Желающий войдет в Парсу.
К нему подошли три лучника, каждому из которых он вручил по одному из царских украшений. Затем, взяв Хосрова за руку, Патирасп повел его в ущелье. Четвертый стражник повел Тиргуша. Бессмертные спешились также и, держа коней в поводу, последовали за ними.
Между тем ранний солнечный свет уже коснулся горных вершин, окрасив их в нежно-алый цвет. Тьма сползала все ниже по склонам, и из нее медленно проступали фигуры людей и животных, высеченные на этих склонах. Длиннобородые цари в высоких венцах на тронах, верхом, поражающие львов, вепрей и грифонов, принимающие большие широкие венки со свисающими лентами от других фигур, мужской и женской, головы которых окружали расходящиеся каменные лучи. На северо-западе, поодаль от всех остальных над Кольцом возвышалась двойная вершина горы Аснаванд. На ее северном склоне, обращенном внутрь Кольца, царь в зубчатом венце был изображен попирающим шею поверженного врага, а перед ним, склонив головы, связанные одною веревкой стояли еще восемь, и всю сцену венчал большой диск с распростертыми орлиными крыльями, из которого восставала мужская фигура в таком же венце с поднятым указательным пальцем. Значение всех этих рельефов Хосрову отчасти раскрыл Заль в Забуле, отчасти – Видарз в дороге. Каждый Царь царей, справляя торжество в Парсе, высекал в память этого наскальное изображение. Перевитый лентами венец символизировал Фарр – наивысший дар, какой Премудрость, правящая обоими мiрами, может только даровать Своим избранникам, лучистые фигуры – Михра и Ардвисур, покровительницу очищающей воды; единоборство царя со львом, вепрем или грифоном, обозначало Новруз, начало нового года, выходящего из тьмы неизвестности. Рельеф, на котором царь торжествовал над девятью врагами, изображал самого Джамшида, осененного крылами Премудрости и благословляемого Ее Властелином. На вершине каждой горы возвышался круглый конус со срезанною вершиной, на который возлагали тела умерших царей.
Ущельная дорога вела между двумя рядами кипарисов прямо к подножию Фароманда, самой высокой горы внутри Кольца. Хоршид вышел из за горизонта, небо, впитав последние остатки сумрака из белесого сделалось светло-голубым. Очертания и краски храмов на вершине главной горы Парсы открылись путникам во всей своей чистоте и силе.
Храмов было три. Первый, самый большой и высокий, служил пристанищем Адур-Фарнбагу. Два других укрывали его детей Адур-Варахрана и Адур-Шахи, Царский Огонь, вверенные Варахрану, духу Победы, и Ардвисур. Иных строений в Парсе не было. Мобеды, несшие здесь служение, жили в комнатах слева и справа от центрального зала под открытым небом, посредине которого на колонне с четырьмя львиными лапами горел ночью и днем, не затухая ни на мгновение, трепетный вечный Адур-Фарнбаг. К западу от него стояли царские троны, напротив, с восточной стороны – престол Мобедан-Мобеда, Главы священнических родов. С этой стороны во время священных церемоний стояли избранные представители двух других арийских сословий: воинов и крестьян. За царскими тронами висела пурпурная завеса, скрывавшая помещения, доступ в которые разрешался только Мобедан-Мобеду и царской семье: царские покои, жилище Первосвященника и в самой глубине, еще одну комнату, запретную под страхом смерти даже для Царицы цариц. Всем остальным, кому дозволялся доступ в Парсу, жилища отводились в храме Варахрана, а их женам, включая Царицу и жену Первосвященника, который в отличие от остальных мобедов, не покидал пределов Кольца, – в храме Ардвисур.
Стражи подвели путников к воротам с изображением череды воинов в белых и пурпурных рубахах по щиколотку поверх золоченой брони, и шапках, похожих на короны. Рядом с изображениями стояли два точно таких же стражника в белом. Один из них повторил те же вопросы Хосрову, что и Патирасп у входа в Кольцо, и на сей раз те же ответы дал Патирасп. Затем он отворил ворота, в которые вошли только Хосров, Патирасп и Видарз.
Далее начиналась лестница в несколько пролетов, вырубленная в скале и ведшая прямо к храму. По обеим сторонам ее шли рельефные изображения представителей арийских народов: пастухов, земледельцев, купцов, воинов, знати, несущих дары к престолу Адур-Фарнбага и Царя царей. Каждый из изображенных был одет как того требовал обычай его народа.
Пройдя лестницу, Хосров оказался у точно таких же ворот, что и внизу. За ними широкие колонны с капителями в виде соединенных спинами львов, коней и быков, поддерживали треугольный фронтон с крылатым кругом и благословляющей фигурой в короне. Здесь его встретил Мобедан-Мобед Хардарсн, высокий, широкоплечий, немного сутулый, в белом просторном плаще с пурпурною каймой, высокой белой тиаре и с серебряною гривной на шее. Возраст его определить было очень сложно по одним только чертам: удлиненное лицо с высоким лбом, чистым от морщин, прямым длинным носом, твердыми скулами, золотистыми волосами и чуть рыжеватою бородой с редкими серебристыми нитями; и только синие глаза говорили о множестве прожитых лет и еще больше – о том, что было увидено и познано им в эти годы. Он снова задал Хосрову те же вопросы, и услышав те же ответы от Патираспа и приняв от него знаки Владыки Ариев, взял царевича за руку и провел в ападану – тронный зал Адур-Фарнбага.
Ападана была огромной и устрашающе пустой. На квадратной платформе с семью ступенями с каждой стороны золотое пламя в чаше, во всем подобной Чаше Джамшида, казалось неподвижным, неодолимою властью приковывая к себе взгляд. И только где то далеко за ним, на высоком троне, видна была человеческая фигура в высоком венце, напоминавшей четырехъярусную башню из камней фиолетового, синего, зеленого и алого цвета, в пурпурной мантии, низко спадавшей на белую рубаху, и пурпурных сапогах. Над его головой простирало ветви золотое дерево, а с обеих сторон от трона стояли, ощерив пасти, крылатые львы, тоже из чистого золота. Слева от дерева был еще один трон, пустой, меньшей высоты, окруженный серебряными барсами. На самой высокой ветви висел Дарафш-и-Кавиани, кожаный передник, расшитый самоцветами. Во времена Ажи-Дахаку, у Фароманда жил кузнец Кавэ, тайно воспитавший Фаридуна как родного сына: когда же Фаридун поднял Ариев против Змея, он поднял передник Кавэ как знамя, а после победы украсил его драгоценными камнями. С тех пор каждый Царь царей, восходя на престо, украшал также украшал Дарафш богатыми дарами.
Хардарсн поклонился огню и прошептал несколько слов, не восходя на платформу. Огонь на мгновение замер, затем пламя вытянулось, устремившись вверх, словно копье, которое тут же превратилось в пышный цветок, словно повинуясь протянутой руке Первосвященника. Человек на троне сидел неподвижно, пока Хосров и Хардарсн не подошли к нему по гладким малахитовым плитам ападаны.
Тогда Кай-Кавус поднялся, а многоярусная корона повисла в воздухе, словно плод золотого дерева, к которому она была прикреплена жемчужною нитью. Он был страшно худ, точно жердь, и к тому же его лицо, изможденное морщинами, казалось вырезанным из старого, потемневшего дерева. Однако, несмотря на это сходство его черт с чертами Хосрова бросалось в глаза: те же четко прочерченные брови, тот же длинный нос с легкой горбинкой и тонкими ноздрями, такие же скулы, тот же овал лица. Только глаза разнились: у старика они были блеклые и усталые, у юноши – ясные и полные огня. Кай-Кавус положил руки на плечи внука, и они долго молча глядели друг другу в глаза. Наконец, старый царь коснулся лба Хосрова ветвями священного растения барсман, протянутого ему Хардарсном, и так же молча сделал знак идти за ним.
Втроем они прошли по коридору за пурпурным ковром, расшитым золотыми нитями, к Запретному Покою, вход в который, также занавешенный, но уже темно-изумрудным шелком, охраняли два мобеда с копьями, мечами и луками. Они стояли не шевелясь, даже, казалось, не дыша, когда Хардарсн поднял завесу и прошел за нее вместе с Кай-Кавусом и Хосровом.
Здесь коричневый полумрак поглотил их, и только из небольшого полукруглого окна в противоположной входу стене, обращенной на север, струился золотой луч на небольшой столик с четырьмя металлическими чашами. В одной из этих чаш лежали цветы жасмина, ириса и розы, в другой – круглый хлеб, в третьей белело молоко, в последней же густо поблескивала какая то темная жидкость. Первосвященник обернулся к Хосрову:
– Долог был твой путь сюда, царевич, однако пути Премудрости – не человеческие пути. Поскольку Она привела тебя сюда, руки твои да будут и впредь вечно в ее руках. Прими же знак этих уз.
С этими словами он надел на запястья Хосрова браслеты, отмеченные Владыкой Ариев.
– Теперь услышь об ином долге, что возложит на тебя Властелин Премудрости. Тебе надлежит превыше любого сокровища и собственной жизни оберегать державу Ариев, ее святыни и тайны от врагов зримых и незримых, в мiре помыслов и мiре воплощенном, – эти последние слова Хардарсн выговорил как то особенно протяжно, – блюсти чистоту сердец, омываемых чистою арийскою кровью, сквозь любую тьму, что встанет на твоем пути! Готов ли ты поклясться в этом?
– Я клянусь.
– Тогда прими и этот знак ярма Премудрости, – и Мобедан-Мобед надел ему на шею золотую гривну, – и оставь одежды безродного путника.
Хосров расстегнул плащ, снял рубаху, развязал пояс штанов. Движения его были столь легки, точны и свободны, что ему самому казалось, будто их совершает, кто то другой. Хардарсн меж тем достал из его дорожной сумы Чашу и, громко, ритмично читая молитву на каком то непонятном языке, слова которого, однако, были схожи с привычными Хосрову, влил в нее золотисто-коричневой жидкости и протянул царевичу:
– Испей священной Хаомы, Государь.
Царевич принял Чашу, которая показалась вдруг невероятно тяжелой. У него даже голова закружилась, когда губы коснулись края. На вкус Хаома оказалась, напротив, легкою, холодною и сладкою. Но когда, сделав последний глоток, он отдал Чашу Хардарсну, он ощутил, как в груди заиграло пламя, поглощая все его существо. В эту минуту он понял, что прежний Хосров умер, сгорел от малой искры огня, растворенного в жидком золоте Хаомы.
– Збайам твам Артахшаθра, – называю тебя Арташхир, «Праведная власть», тайным именем, которое, по обычаю всех Государей Эранвежа, ты не скажешь никому, кроме твоего наследника в этом самом месте, в час, когда ты передашь ему престол.
– Я знаю тайное имя моего отца, Эрсак, «Арий-Олень».
– Прими же ныне царское судрэ, облачение Безупречного
Кай-Кавус подал ему длинную белую рубаху, точно такую же, в какую был одет сам – с девятью швами, сшитыми золотыми нитями. Когда Хосров облачился в нее, Хардарсн семикратно обвязал его золотым поясом с толстыми кистями. Старый царь взял молодого за руку и вывел обратно в ападану Адур-Варахрана.
Хосров увидел, что она уже полна народа, но у тронов и на платформе священного огня не было никого, кроме мобедов, застывших, словно изваяния. Один из них, стоявший у меньшего трона, держал в руках поднос с чем то, покрытым пурпурным шелковым платом. Радостное ликование приветствовало появление Государей. Хардарсн подвел Кай-Кавуса и Хосрова к тронам и усадил их и снял плат. Под ним оказались высокая шапка из пурпурной парчи и золотой венец с высокими зубцами, вырезанными уступами. От переднего зубца поднимался стержень, державший восьмиконечную звезду на полумесяце, от которого расходились, загибаясь вверх, два серебряных широких крыла. Первосвященник вернул чашу Хосрову.
– Свободные Арии! – громко воскликнул он, и казалось, весь огромный зал сотрясся от звуков его голоса, – Радуйтесь! Радуйтесь, ибо ныне Эранвеж обрел наследника престола Царя царей, чье имя Кай-Хосров и Чашу Джамшида!
Волна радостного изумления пронеслась по залу, захватив каждого, кто пришел сюда. И только мобеды по-прежнему оставались неподвижны, точно каменные, но в их глазах играли искры той же неукротимой радости. Хардарсн надел на Хосрова пурпурную шапку, а Кай-Кавус – венец, и новый всплеск приветственных восклицаний пробежал по ападане. Хосров выждал, когда он уляжется, и подняв перед собою Чашу, сказал громко и отчетливо:
– Благодарю вас, свободные Арии! Сегодня я поклялся хранить вам верность и блюсти ваши святыни, ибо ваша честь – это моя честь! Но еще раньше я поклялся воздать Турану за оскорбление, что он нанес Ариям, вероломно казнив моего отца.
И вновь гул всеобщего воодушевления поднялся к ясному полуденному небу. Новый Кай взошел на платформу, неся Чашу, которую Хардарсн наполнил Хаомой, разбавленной молоком. Вместе с ним на платформу взошел Кай-Кавус с поданным ему Мобедан-Мобедом железным блюдом с цветами. Цветы он один за другим бросал в пламя, и вслед каждому цветку Хосров отливал несколько капель из Чаши. Когда же оба сосуда опустели, юный Государь вновь обратился к народу:
– Есть однако среди наших пахлаванов тот, без кого этого сделать невозможно, но кому Адур воспретил быть здесь. Я говорю о Гаршаспе. Посему да сгинет это имя! Нет более Гаршаспа, - путь приведут сюда из пустыни, что за пределами Кольца Парсы Ростахма. Ибо таково будет его имя до времени, определенного Адуром!

Глава 2. Динъ

В эту ночь Хосров проснулся от ощущения легкого прикосновения, словно чьи то губы нежно обожгли ему лоб. Сон тотчас же пропал, точно растворившись в ярком лунном свете, заливавшем покои.
Царевич увидел перед собою девушку, черты лица которой показались ему знакомы. В одну секунду он вспомнил: это она унеслась от него на луче рассвета восемь лет назад. Одета она была точно также, как и тогда, в золотое платье и на голове ее был тот же самый венец с жемчужными нитями. Бок о бок с ней стояли два светловолосых юноши в белых рубахах по щиколотку, подпоясанных пурпурным шнуром и крылатых серебряных венцах. Один из них, тот, что был справа от девушки, держал в руках лютню. Он чуть тронул струны, и девушка запела. Она пела на том самом языке, на котором Хардарсн возносил молитвы перед Адуром, казалось, что слова этого языка рождаются тут же из созвучий лютни. Хосров однако понимал каждое слово, и с первых строк его охватил страх, какого он никогда не испытывал раньше. Он вновь ощутил себя все тем же мальчишкой на краю обрыва, только не море простиралось перед ним, а холодная, черная и безразличная ко всему пустота. Ему вдруг отчего то захотелось прыгнуть в эту пустоту, скрыться в ней навсегда, но каждая его кость словно расплавилась, а лунный свет и поющий голос, глубокий, переливчатый, легко переходящий от низких тонов к самым высоким, властно отводили его от края пропасти.
Познавшему имя свое я пою,
Ради блаженства и славы
Подобного Перворожденным
Причастника Чаши за трапезой
В Доме с сотней столпов,
Где место его от века готово.
Ради блаженства и славы
Тех, кто ждет искони за трапезой
И Того, Кто трапезу создал!
Мы приходим к Его столу
С дарами в руках, ради крепости тела,
Ради верности в мысли, слове и деле,.
Каждый из нас, насладившись трапезой
Его имен мощнотелых
Кто бы он ни был, Арий,
Фраваши, предваряющий Ария в помыслах,
Язат, кого призывают Арии
С молочною Хаомой
И барсмана ветвями в руках, все мы
Связаны поясом кусти навек на Арийском Просторе!

Она умолкла, юноша отнял пальцы от струн, и в наступившей тишине царевич понял, что пришло время задать вопрос.
– Кэ юшмакэм? Каθа нама тава? – первые слова, произнесенные им на этом языке, прозвучали словно продолжение смолкнувшей песни. «Кто вы? Как твое имя?»
Девушка улыбнулась:
– Фрахштйа нама Даэна ахми, Артахшаθро. У меня много имен, Артахшир. Первое из них – Дин, «Закон Веры». Я послана, чтобы готовить тебя к приходу в Дом Песнопений. Я всегда с тобою рядом с того дня, когда ты впервые увидел меня. Но видеть меня ты можешь лишь тогда, когда я сама этого пожелаю. Со мною ныне два вестника Властелина Премудрости – Нарьосанг, – игравший на лютне молча поклонился, – и Срош, – второй юноша также наклонил голову, – они оба будут приходить к тебе с посланиями. Спрашивай еще, если хочешь.
– Мой отец, он ныне в Доме Песнопений?
– Да. Ты увидишь его, когда сам придешь туда. Но не раньше, чем победишь Туран. Поэтому твоя задача сейчас – править Ариями, для того ты и наделен Фарром. Но тебе еще многое предстоит узнать. Есть ли что еще, о чем ты хотел бы спросить?
Хосров ясно вспомнил подземелья Сиявахшгорда.
– Скажи мне: гора, что изображена в Варне Джамшида, это Альбурз? Ведь это ты была белою выдрой?
– Да, Артахшир, ты верно угадал и то и другое. Изначально люди жили на ее склонах, откуда они могли видеть стены Дома Песнопений. Но некоторые из них отвратились от этих стен и спустились в низину. Здесь они сочли себя свободными от всякого закона, но на самом деле превратились в ничтожных рабов дивов. Власть же этих нечистых духов все возрастала от этого, и наконец, в царствование Джамшида мiр охватила жестокая зима, какой еще никогда не было дотоле. Все, кто еще оставался верен мне, укрылись в Варне, созданной Джамшидом; прочие же погибли от мороза, вызванном ими же. В память о жизни на склонах Альбурза Джамшид и велел написать те картины на стенах Варны. Историю его самого ты уже знаешь. Когда же Фаридун разделил мiр между сыновьями, див Араск нашел вход в сердце старшего, Тура, и побудил его к убийству. За это дивы дали Туру и его потомкам колдовскую власть, которая возрастала в каждом поколении. Самым могущественным чародеем был Фрасияв.
Дин снова замолчала.
– Вплоть до того дня, когда тебе, царь, впервые явилась Госпожа, – продолжил за нее Срош, – Поэтому и он не вторгался больше в Эранвеж, ведь все его прежние победы были делом чар, которые с того мига он забыл навсегда. Но власть его все еще весьма велика, и уничтожить ее может только потомок Фаридуна из ветви Ираджа. Ибо Фрасияв думал, что если Сиявахш станет жертвою дивам, повторив судьбу своего родоначальника, это уничтожит память крови Ариев и сделает Эранвеж беззащитным. Но царь туров не смог даже узнать тайное имя твоего отца, и поэтому еще не знает о том, что ты жив и что у тебя есть Чаша. Но твои слова о неоплаченном долге ему уже передали, и, хотя он все еще не догадался о том, кто их сказал, тебе следует не медлить, а нанести удар первым как можно скорее.
Хосров молчал.
– Ты молод и ко многому еще не готов, – вновь заговорила Дин, – но у тебя будут помощники и наставники у алтарей, в суде и на поле брани. Но помни: главная твоя задача – быть настоящим вождем Ариев. А для того, чтобы ты знал, куда вести, помни также всегда, что мы, в Доме Песнопений, неотрывно смотрим на тебя.
Последние ее слова прозвучали так, словно бы это зазвенели лучи луны, делаясь нестерпимо яркими, так что Дин и ее спутники показались тенями и вскоре исчезли, растворились в них.

Наутро, перед рассветным богослужением, в храме Адур-Варахрана, где оно должно было состояться, взглянув в лицо Кай-Хосрова, Кай-Кавус и Хардарсн изумились.
– Что это? Откуда эта складка над бровями. Она словно горит белым светом, так что на тебя даже трудно смотреть.
Когда Хосров рассказал им о ночном визите, Первосвященник поклонился огню, а потом сказал:
– Ты должен поведать об этом Совету, Государь.

Совет был назначен сразу после богослужения, и к его началу все высшие чины державы явились в Аташ-Кадэ.
Кроме уже знакомого Хосрову по его путешествию Видарза, здесь присутствовал и старший сын Питиахша, Гив, Хазарпат Бессмертных, похожий на отца как две капли воды, только еще не полностью седой, Нарсес, Дапир-мехист, т. е., Глава Писцов, Эранспахпат Тус, Фрибурз, Вахман и Лохрасп, сын сестры Туса, – все Марзпаны Эранвежа, – кроме Заля, которого представлял Ростахм, и Мехрдат, глава херпатов, младшей ветви потомков Спитамы, обязанностью которых было хранить священные предания Ариев. Перед каждым стоял небольшой столик с фруктами, хлебом и молоком для утоления голода.
Когда молитвы были прочитаны, все пришедшие на совет заняли свои кресла в ападане Адур-Варахрана. Хардарсн, сидевший слева от Кай-Хосрова, тихо назвал ему имя каждого. Потом он поднялся:
– Благородные Арии! Вчера у врат Парсы появился человек, назвавшийся сыном Кай-Сиявахша. Мы подвергли его испытанию, и увидели, что это правда. Государь Кавус признал внука и возвел его на трон рядом с собою, к радости народа Ариев. Однако еще остается неизвестным, как он пришел сюда и откуда. Ростахм, ты не расскажешь нам?
Сын Заля склонил голову в ответ. Новое имя не только не смущало его, но словно даже омолодило на добрую дюжину лет. Дождавшись, когда Хардарсн сядет, он начал:
– Примерно месяц после Новруза ночью в ворота Забула постучался человек. Он назвал три имени: свое, Виспан-Фрии и тайное имя Кай-Сиявахша Его звали Джошт, он был оруженосцем погибшего Государя. Успев сказать, что Государыня Виспан-Фрия скончалась, что их сын живет в семье Пирвараза, фатея-пастуха у моря Садвес, и передать мне Владыку Ариев, Джошт умер, когда вынули туранскую стрелу, вонзившуюся ему в спину при переправе через Вехруд. Так как он был фатей, мы удостоили его погребения по обычаю его народа на Городище Каменных Склепов Забула. Как вам известно, часть этого племени, бывшие подданные Кай-Сиявахша, живет теперь в Сеистане. Старейшины фатеев и рассказали мне, как добраться до становища Пирвараза. Тамошние земли входят в наместничество Аспурга, и это объясняет, почему Фрасияв так и не узнал о том, что у него есть внук.
– Ты уверен, вазург, что он не узнал об этом? – спросил Тус, сидевший слева от Кай-Кавуса. Эранспахпат был высок, вровень с Царем царей и выше своего второго соседа, Нарсеса, в золотистой парчовой рубахе с широкою черною каймой, в высокой, закругленной сверху шапке с наушниками, обшитой жемчугом и вышитым пурпурными и серебряными нитями знаком рода – тремя линиями, по спирали выходящими из одной точки. Такой же знак повторялся на концах его гривны под темно-каштановой, с густой проседью, бородой. Его голос, сильный и твердый гармонировал с серым металлическим оттенком выпуклых ярко-синих глаз на поразительно белом лице с тонкими чертами.
– Да, великий васпухр. Во многом благодаря этому я сумел пройти успешно. Но, думаю, сам Государь расскажет о том лучше.
Хосров рассказал Совету о своем детстве в пастушеской хижине, о путешествии в Эранвеж, о Варне, о Дин. Ее первое появление он описал кратко, стараясь передать только неповторимую и покоряющую силу красоты и изящества небесной гостьи. Поведал он и о Чаше.
– Так вот почему Фрасияв побеждал нас так жестоко в прошлом и вот почему не донимал нас все эти пятнадцать лет! – воскликнул Лохрасп, марзпан Армана, западной части Эранвежа, самый юный в Совете, и его глаза, точно такие же, как у дяди пылали, – Теперь, Государь, нам лишь стоит протянуть руку к победе!
– Я бы тоже хотел быть в этом уверенным, сестрин сын, – с легкою усмешкой неспешно проговорил Тус, – Но война есть война, и кроме колдовских чар у царя Турана есть еще немалая армия. За ним – Великая степь, пределов которой не знают и сами туры.
– Да, и к тому же степь воюет с Эранвежем не только стрелами, копьями и мечами на поле брани, но с нашими крестьянами – страхом, – прибавил Нарсес, невозмутимый строгий старик с немного усталыми глазами, –- который может обернуться бешенством, если царь туров почувствует себя загнанным в угол.
– Ты тоже торопишься, Нарсес, - сказал Кай-Кавус, – мы еще не то чтобы не загнали Фрасиява в угол, мы еще войны не начинали. Теперь, когда Совету известна вся история моего внука, мы должны решить, когда начать эту войну и как: какие силы и как скоро марзпаны смогут собрать в Спахан, а также – идти ли на Туран с нескольких сторон или двинуть всю армию сразу. Однако скоро время молитвы Духам Полдня и Окончания Дня, и поэтому продолжим завтра.

Дневное богослужение, как и вчера, происходило в храме Адур-Фарнбага и длилось дольше утреннего. Теперь, когда война была решена, люди молились строже и в то же время их души, словно следуя всем движениям священного пламени, колыхались от горделивой радости в предвкушении победных торжеств к неизбежному опасению пред грозною черною неизвестностью. Впрочем, пока эта неизвестность лишь слегка, словно бы издали, касалась их и всего на краткий миг заслоняла им зрение, и тотчас же исчезала, отгоняемая горячими словами молитв.
После богослужения был пир под открытым небом. На траве вокруг Фароманда разложили ковры, накрытые снедью, а для Государей поставили два невысоких пиршественных трона под кипарисами у подножия лестницы к Адур-Фарнбагу.
От полуденного до первого вечернего богослужения были поданы только овощи, белое мясо и легкие вина. Блюда разносили мобеды. Ростахм повторил свой рассказ о том, как он обнаружил Хосрова и о том, как они пришли в Эранвеж. Когда он закончил, молодой Царь царей поднялся со своего трона.
– Свободные Арии! Чтобы не сказал кто, будто я ради слепого и незрелого возбуждения юности гоню вас на войну, слушайте меня! Вот Чаша Джамшида, что я обрел милостью светлой Дин! Хотите ли вы увидеть исход этой войны?
Громкое и радостно-изумленное «Да» было ему ответом. Кай-Хосров дал знак Хардарсну, Ростахму и Тусу подойти ближе, и затем провел рукой над Чашей. Легкое золотистое свечение поднялось над ее краями, и в нем вожди Ариев увидели сначала густые клубы черного дыма на фоне темнеющего неба. Сквозь дым проступали языки пламени, стиравшие очертания огромного дворца, жадно поглощая куски треугольной крыши с загнутыми краями, темно красных колонн и стен, ковры на стенах, кресла и ложа, обитые шелком, и – чуть поодаль, - Дарафш-и-Кавиани… Дым окутал все, а когда рассеялся, они увидели невысокую пещеру. В ней спиною к стоящим стоял сутулый длинноволосый человек в сером бесформенном балахоне. У ног его на голом каменистом полу растекалась лужа крови, а в ней лежал обезглавленный труп, одетый в поношенный халат. В правой руке сутулый незнакомец держал окровавленный меч, в левой – отрубленную голову. Широкоскулое лицо с жидкою бородкой и обвислыми усиками и после смерти оставалось сведенным мукою крайнего изнеможения и страха. Бесцветные губы были ощерены, открывая мелкие острые зубы, а раскосые глаза словно остекленели от этой муки, выдавливавшей их из орбит.
– Фрасияв! – удивленно произнес Ростахм.

Глава 3. Первыя торжества

После вечернего богослужения были поданы супы, мясо, кебаб из оленины, перепелки, лебеди в белоснежном опереньи, зайцы, медвежьи и турьи окорока, вина, красное и белое, самые необычные диковины, рожденные морскою бездной – от маленьких мидий в раскрытых черных раковинах до лоснящихся жиром маринованных тунцов. Сладостям не было числа и меры. Огромного осетра длинною семь локтей внесли и положили перед царями, а за осетром следом – большие серебряные чаши с блестящей черною икрой. Мобеды расчехлили лютни, и вольным полноводным потоком Кольцо Хварезма затопили песни о временах Джамшида, о первых днях Парсы, об огнедышащей скорби неба и нестерпимых муках жажды, терзавших землю во дни туранского нашествия, о битвах Фаридуна с Ажи-Дахаку, Кей-Кавата с Фрасиявом, когда весь мiр трепетал, стеная, от ударов богатырских рук. Слушая эти песни, Хосров спросил у Хардарсна:
– Скажи, отче, трудно ли научиться играть на лютне?
– Трудно, если не умеешь слышать созвучия во всем, что тебя окружает: в плеске воды, шепоте травы, трепете тетивы, звоне оружия. Истинно благородному невозможно не владеть этим искусством.
– Обещай мне, что ты научишь меня.
– Конечно, Государь.

Пир продлился до восхода на темном небе духа полуночи Ушахина, когда мобеды призвали народ воздать ему хвалу.

А на следующее утро, после службы духу рассвета Узерину, у Адур-Варахрана возобновился Совет.
Первым говорил Кай-Кавус, повторив то, чем накануне закончил:
– Итак, вазурги, перед вами выбор: когда и как начать войну. Должны ли мы разделить войско на части, направив его сразу по нескольким направлениям под началом разных полководцев, или же доверить его одному вождю и войди в Туран в одном месте. Начнем, по обычаю, с самого молодого. Говори, Лохрасп.
– Я, Государь, уверен: мы можем покончить с Тураном одним ударом по Канге.
– Благодарю тебя. Фрибурз, твое мнение?
– Я согласен с Лохраспом.
– Благодарствую. Вахман?
– Я согласен с тем, чтобы идти на Кангу, но, по-моему, это лучше делать с двух сторон. Больший отряд пусть идет прямо из Спахана, а еще один, состоящий во многом из фатеев, – на развалины Сиявахшгорда. Я думаю, все фатеи с охотою перейдут под власть Эранвежа.
– Благодарю тебя, васпухр. Ростахм? Уже по глазам вижу, что ты согласен с Вахманом.
– Да, Государь. Весь народ фатеев с радостью воссоединится под властью дома Сиявахша. И подумай, Варна Джамшида будет вновь принадлежать Ариям!
– И тебя благодарю. Нарсес?
– Я нимало не сомневаюсь в победе, однако, позволю себе заметить: мы ведь совершенно ничего не знаем о том, когда и какою ценой она нам достанется. Пренебрегать этим мне кажется неразумным. Точно также, как и устремлять все наши силы в Туран, оставляя наши границы неприкрытыми. Поэтому часть войска я предлагаю оставить в наших крепостях.
– Что ж, и это достойный совет. Благодарю тебя. Твое мнение, Гив?
– Я вместе с братом и Ростахмом. Идти в Туран двумя отрядами.
– Я понял тебя. Что скажешь ты, Тус?
– Я полностью за мнение Дапир-мехиста. Основную часть войска я предлагаю вести кратчайшим путем из Спахана на Кангу, а второй отряд постоянно держать в Забуле в виду противника, поскольку туры будут скорее всего ожидать удара именно оттуда. Я согласен и с тем, что Сиявахшгорд и Варна – достойные цели похода, но путь к ним вижу только через Кангу.
– Благодарю, сын Зутахмаспа. Теперь слово за домом Спитамы. Мехрдат, как мыслишь ты?
– Я – за совет Нарсеса. Если победа, по слову небесных вестников, в конце будет за нами, то и осторожность нам все же не повредит.
– Спасибо. Каким будет суждение Хардарсна?
– Таким же, Государь, что и Ростахма и сыновей Видарза. Чем быстрее мы застигнем и одолеем Фрасиява в его землях, тем вернее мы воспрепятствуем ему вторгнуться в наши.
– Благодарю. Осталось слово за тобою, Видарз.
– Мнение моих сыновей мне понятно. Но я склонен согласиться с мнениями Туса и Михрдата. Пятнадцать лет мы не воевали и немного отвыкли от войны. Юный пыл и несомненная уверенность в своих силах – не одно и тоже. Кочевники могут легко уходить от преследования, оставляя нам свои крепости и обрушивая живую силу нам в тыл, на наши земли, и тогда вера наших бойцов может поколебаться. А ведь мы начинаем священную войну!
– И тебя благодарю я, Видарз. Дорогой внук, ты слышал все мнения, что скажешь?
Все это время Хосров пристально рассматривал лица тех, кому его дед задавал вопрос, стараясь предугадать, каким будет ответ. Обращение к нему самому, однако, не застало юного царя врасплох.
– Я полностью доверяю твоему решению, Государь.
Кай-Кавус оглядел каждого из членов Совета долгим пристальным взглядом и сказал, постукивая пальцами по подлокотникам трона:
– Что ж, еще раз, благодарю вас, вожди Ариев. Мне бы больше всего хотелось верить с марзпанами Запада и Юга в то, что достаточно одного удара, чтобы уничтожить Фрасиява. Увы, этим путем я уже ходил, чему многие из вас здесь свидетели. Идти в Туран двумя отрядами с разных сторон заманчиво, и не будь степи, я бы не колеблясь, избрал бы этот путь. Но в степи у врага всегда есть возможность оторваться и ударить нам в спину. Поэтому мнения Нарсеса, Туса, Мехрдата и Видарза мне представляются наиболее верными, и я выбираю этот путь. Однако я не отвергаю мысли о присоединении к Эранвежу земель древней Варны и воссоединении всего народа фатеев под нашей властью, буде они пожелают того. Это будет нашей второй главной целью, вслед за победой над Фрасиявом. Осталось лишь назначить предводителей отрядов и время сбора войска. Армию вторжения я доверяю Тусу, а оборону наших рубежей – Ростахму. Вы согласны?
Против этих имен никто не сказал ни слова, и Царь продолжил:
– Торжества продлятся еще неделю. Сбор войска в Спахане назначаю ровно через месяц после их окончания, в день Шахревар месяца Шахревар. До этого дня мы, по желанию Кай-Хосрова, останемся в Парсе, а наместничество над Эранвежем передаем Питиахшу Видарзу.

Это решение было возвещено народу на полуденном богослужении. И тотчас же после обеда гонцы, посланные марзпанами, помчались во все края Эранвежа оповещать о нем тех азатов, кто не прибыл в Парсу и поднимать ополчение.
Обед был таким же простым и непритязательным, что и вчера. А вечером вновь был пир, на который Хардарсн пришел с юною красавицей, за плечами которой висела лютня.
– Вот, Государь Кай-Хосров, моя дочь Симтан. Сегодня вечером она будет играть для тебя, а с завтрашнего дня, если ты захочешь, она будет учить тебя между полуденною и вечернею службами в моих покоях.
– Тебе несказанно повезло, внук мой, – с тонкою улыбкой сказал Кай-Кавус, – многие из лучших сыновей Ариев дорого бы отдали за то, чтобы получить такую учительницу.
– Государь, благодарю тебя за эти слова. Посмотрим, согласится ли с тобою Кай-Хосров, – весело отвечала девушка.

– Кажется, я уже видел и слышал тебя вчера, – сказал Хосров, немного смущаясь, но не сводя восхищенных глаз с ее лица.
Девушка была высокою и стройною, высокогрудою, длинноногою и очень похожею на отца. Только волосы ее, охваченные широкою серебристою лентой, были темнее, оттенка червонного золота, почти каштановые у самых корней. Этот цвет очень нежно сочетался с алым огнем маленьких губ и тихим - румянца на щеках. И васильковые глаза, оттененные длинными черными ресницами, точно такой же формы, как и Хардарсна, горели открытым и искренним любопытством. Тот же огонь, чувствовалось, управлял всем ее телом, облаченным в белую рубаху свободного покроя с золотистой каймой вместо ворота и по подолу, и черные атласные шаровары, сверкая в бриллиантовых каплях ее серег и золотом монисте на ее груди.
–. Да, я играла вместе с дочерями мобедов. Это честь для музыканта, Государь, – ответила Симтан с улыбкой, также прямо глядя ему в глаза, – Поверь мне, с этого вечера я щедро воздам за нее.

И она не обманула.
– Какую песню ты хочешь услышать прежде, Государь, – спросила она, когда ее отец прочитал вадж, молитву, предваряющую застолье, и все отдали первую дань яствам, таким же богатым, что и накануне, – новую или что нибудь из уже слышанных?
– На твой выбор.
– Хорошо.
Она начала с песни, которую Хосров слышал вчера, – о родословии Джамшида. Вторую он также уже знал, - о Великой Зиме и Варне. Ее голос был низким и глубоким, и не мог, подобно голосу Дин, подниматься до почти беззвучных высот. Но он легко и точно следовал всем переливам мелодии лютневых струн, становясь то мягким как бархат, то нисходя в почти пугающие глубины. Она пела на все том же священном языке, который Хосров, к собственному удивлению, уже понимал без особых затруднений. Третья песня была ему совсем незнакома. В ней пелось о любви Джамшида и его названной сестры Джамак. Джамак была дочерью Тахмураспа, дяди Джамшида, старейшины Ариев и наместника области, соседствовавшей с густым лесом в котором жило племя людей-обезьян. Эти существа были огромного роста и обладали огромною силою и страшною свирепостью, и из-за их беспрестанных нападений на склоны Альбурза Тахмурасп редко бывал у царя. Поэтому Джамак выросла, ни разу не видев Джамшида. Но однажды к царю примчался гонец со злою вестью: Тахмурасп в походе на людей-обезьян попал в устроенную ими засаду и погиб, в то время как другой отряд этих чудовищ захватил его семью. Как палящий ураган обрушился на них Джамшид, и даже лес не мог укрыть их от царской мести. Все племя уродов было истреблено, но вызволить удалось только Джамак.
Несказанно красивой была их любовь, верная, как подножие Альбурза, и чистая, словно снега на его вершине. Много песен сложил Джамшид в честь Джамак, и они были любимы Ариями, ибо у каждого, кто слышал эти песни, захватывало дух от восхищения. И великое благоденствие сошло на земли Эранвежа во дни этой любви, но, увы, оно оказалось безмерно кратким, и даже детей не было у царственной четы. Ибо вскоре настали черные дни Ажи-Дахаку, и чтобы не попасть к нему в лапы, Джамак бросилась в пропасть с самого высокого утеса Альбурза, на который смогла подняться.
Когда же Симтан умолкла и отняла пальцы от струн лютни, только листва кипарисов отвечала ей протяжным шелестом в незаметно наступивших сумерках. Наконец Кай-Хосров, преодолев волнение, спросил:
– Скажи, Симтан, а песни самого Джамшида сохранились?
– Да, Государь. Правда, не все, только три, а говорят, что им не было числа.
– Ты научишь меня им? Мне очень понравилось твое мастерство.
– Еще раз я благодарна тебе, Кай-Хосров, – и за слова твои и за то, как ты меня слушал. Я обязательно научу тебя этим песням, если только увижу, что ты поладишь с лютней.

Так проходили дни коронационных празднеств. После рассветных богослужений цари принимали народ, сидя на тронах в ападане Адур-Фарнбага. Каждый день приходило много людей из разных сословий. Кто то с судебною тяжбой, кто то – с даром, кто то – за положенной ему наградой Награды вручал чаще всего Хосров; на суде он большей частью слушал, задавая вопросы, решения же высказывал редко, ограничиваясь согласием с приговорами деда. После полудня Хосров приходил в покои Хардарсна учиться музыке. Он оказался хорошим учеником с тонким слухом и хорошим низким голосом; Симтан же была весьма требовательною учительницей. Даже величие царского сана, казалось, в ее глазах в эти часы не достигало высоты самых простых созвучий, словно ее слух был тогда непрерывно устремлен к самому началу вечности, беспрерывно рождавшей эти созвучия. Но вместе с тем она была такою же внимательною и чуткою ко всем успехам своего ученика. Ее прекрасное лицо озарялось чистым огнем, танцевавшем в ее душе священный экстатический танец, и частицы этого огня передавались в пальцы юного царя, когда ее руки ставили их правильно на струнах. И это же пламя делало ее целомудренно безразличной, как и подобает дочери первосвященника, ко всему, кроме музыки. Нельзя было, однако, сказать, что она была совсем равнодушна к Хосрову. Напротив, еще не на одного мужчину она не смотрела такими яркими глазами. И в его душе искры этих глаз, интонации ее голоса странно и томительно сплетались, постоянно оживляя в его памяти то впечатление, что приносили видения Дин, с каждым новым разом расцвечивая их все горячее и многоцветнее.
А вечером вновь были пиры. На них Симтан пела рядом с Кай-Хосровом, отдаваясь пению и музыке лютни со всей самозабвенностью, на какую только способно было ее девичье существо, и искусство ее было подобно прекраснейшей птице Симург, живущей на отрогах Альбурза, чьи перья днем и ночью пылают, точно чистое, беспримесное золото и которой нет дела до страданий и мук тех, кто слышит ее далеко внизу и пытается добраться к ней по еле различимым тропам, ибо вся она полна одним лишь стремлением достичь Дома Песнопений на самой необозримой вершине.

Но вот неделя подошла к концу. Накануне назначенного дня в ападану Адур-Фарнбага явились вожди просить у царей позволения покинуть Парсу. Перед священным Огнем и представителями всех арийских сословий Государи торжественно вложили опеку Эранвежа в руки Питиахша.
На следующее утро троны были поставлены в распахнутых нижних воротах храма Царя царей. Государи воссели на них в одинаковых белоснежных длинных рубахах и пурпурных мантиях, расшитых серебряными и золотыми Симургами. На головах их сверкали венцы, у каждого свой, у Хосрова – тот, которым он венчался на царство, у Кавуса – уменьшенное точное подобие той короны, что обычно подвешивали над его троном, ибо она весила тяжелее человеческого веса. Справа от юного царя стоял Хардарсн с сыном, дочерьми и избранными мобедами в полном вооружении, а слева от его деда – Видарз, Тус, Нарсес, Мехрдат в дорожных плащах, и Гив в парадных доспехах, во главе Безсмертных, также сверкавших начищенною сталью под бледно-пурпурными плащами. Им надлежало отправиться в Спахан только вместе с Государями. Над тронами, весь в переливчатых огнях ярких лучей Хоршида, возвышался Дарафш-и-Кавиани.
Перед ними твердым уверенным шагом проходил ряды Ариев, собранные по родам, селениям и наместничествам. во главе каждого большого отряда ехал верхом марзпан, окруженный малою дружиной своих азатов. В стороне от пеших колонн на мулах и ослах двигались женщины и дети. Первым под черным стягом с белым барсом, изготовившимся к прыжку, вел мекранцев в черных плащах Вахман. Мекран простирался вдоль Вехруда к востоку от Сеистана, горы здесь плавно спускались к туранской степи, и черный цвет знамени и плащей, суровые, неулыбчивые лица и пристальные зоркие глаза мекранцев говорили о постоянной необходимости быть в готовности к нападениям из за реки.
Следом за мекранцами шел отряд Кирмана, южной части Эранвежа, под шафрановым с алою ладьей знаменем Фрибурза. Кирман лежал у бескрайнего светлого моря, именуемого Фрахвкард, и потому все кирманцы были прирожденными моряками. Ширококостные, с обветренными дерзкими лицами, они и в строю шагали вразвалку, с круглыми бело-красными щитами из ивовых прутьев.
Далее следовали армане Лохраспа под бирюзовым знаменем с изображением слона, высокие, в белых рубахах под блестящими кольчугами и в зубчатых войлочных тиарах на золотистых, отливавших медью волосах, а за ними – Ростахм со своими сеистанцами. Когда последний воин в темно-зеленом плаще прошел мимо трона, приветствуя Государей, Тус, достав из ножен меч, положил его на колени Кай-Кавуса. Тот взял меч в руки и вернул его обратно, в то время как Кай-Хосров передал Дарафш Хардарсну, а тот – Видарзу. После этого каждый вазург поцеловал плечо и руку царям, и последовал за колонной, медленно исчезавшей за кипарисами.


Глава 4. Посл’днiе дни мира.

Следующие дни месяца текли похожие друг на друга. Каждое утро после богослужения Хосров шел заниматься воинскими упражнениями под началом Патираспа. Эти утренние занятия были обязательны для всех мобедов, а когда в Парсе находился Государь, к мобедам присоединялись и Бессмертные. Начинали всегда с разминочных упражнений, затем отрабатывали приемы единоборства голыми руками, и наконец, брались за оружие. Хосров, как уже было сказано, хорошо владел легким охотничьим оружием – луком, ножом, арканом, и даже тяжелою рогатиной, но меч, булаву, и щит держал в руках впервые, и печи его дотоле еще не знали тяжести доспехов. Мечи, которые выдавали ученикам, были в полтора раза длинней и тяжелее привычного ножа, прямые, с двусторонним тупым клинком и простою рукоятью с углублениями для пальцев и прямым перекрестьем. Булава же представляла собою подобие бычьей головы с закругленными кверху рогами. Сперва Хосров вместе с другими новичками колол и рубил вращающиеся соломенные чучела с подвешенным на перекладине медным шаром. Патирасп и прочие наставники были зорки и неукоснительно строги, замечая каждое неверное движение, каждый бесполезный и даже опасный в настоящем бою удар, и заставляли, объясняя и показывая, повторять до тех пор, пока память о том, как надо двигаться, не впечатывалась в плоть. Рука Хосрова незаметно для него самого перестала чуждаться тяжести меча, и через пятнадцать дней после начала занятий его уже поставили в пару к Урвидаспу, младшему брату Патираспа, который был самым искусным в единоборствах среди мобедов. Новые движения легко давались юному царю, его тело жадно схватывало новые знания и, радуясь усталости, охватывавшей его к концу занятий, с лихвою платило за нее на следующий день.
После полуденного богослужения Хосров отправлялся в покои Хардарсна продолжать занятия музыкой. Теперь ему надлежало изучать не только созвучия лютни, но и слова древних сказаний о начале дней, о прошлом Ариев, которые эти созвучия сопровождали, в том числе и во время богослужений. Поэтому Симтан несколько раз заменял ее отец, чтобы научить молодого царя тем песнопениям, которые знал только он. Эти песни были тайными, их надлежало ведать только Мобедан-Мобеду и Царю царей.
Сердце Хосрова горело вблизи Адур-Фарнбага. Новое знание увлекало его все сильнее с каждым днем, и не только то, что открывало давнее прошлое своего рода, или познание мощи, которую металл, пройдя через кузнечный горн, может пробуждать в его мышцах, но и то, что словно ненасытный песок пустыни – воду, вбирает в себя силы мужчины, ибо вечно остается для него дверью в Иное: женская любовь. Живое число, управляющее музыкальными созвучиями, стало для него ключом к тайнам, приоткрывшимся в Парсе. Ибо сердце Симтан еще не ведало другой власти, нежели музыка, и никакая другая сила не смогла бы увлечь ее, кроме сердца, открытого этим гармониям. Нежны и бесстрашны были их взгляды, слова и прикосновения, и в то же время словно опалены иным, более тонким и высшим страхом от света серебристой искры над его бровями.

Каждый десятый день под началом Патираспа устраивалась охота в дубовых рощах на горах вокруг Парсы. Выходили еще затемно с луками, били птицу, лис, зайцев, белок, куниц. Ни разу в такие дни не выпадал дождь, не хмурилось небо. Золотые лучи Хоршида, пролетая между резными листьями, пробуждали землю от ночного сна под зеленою травой, и так сладко было ступать по ней как можно бесшумнее, словно играя в одну из древнейших игр на свете.
Редко когда стрела, выпущенная из лука Хосрова, пролетала мимо цели. Но когда опьянение охотничьего азарта, возбужденное от пролитой крови, охватывало душу юного царя и молодых мобедов, трезвый взгляд и голос Патираспа спокойно и властно удерживал их.
Когда подходил полдень, они шли к Тайному Святилищу, что находилось в самой глубине леса, в рукотворной пещере, но никто, даже Мобедан-Мобед, не знал, кто и когда основал его. Именно здесь совершались богослужения и во дни Ажи-Дахаку и во дни Фрасиява, ибо огонь выходил из трещины в земле внутри пещеры и не прекращался ни днем, ни ночью. Святилище располагалось так, что, не зная дороги, найти его было невозможно даже в двух шагах; но Патирасп мог отыскать, казалось, и с закрытыми глазами, из любого места в лесу.
В окрестностях Святилища дубовый лес сменялся мелколиственным, затянутым к тому же колючею лианой, так что идти можно было только по руслу ручья. Берега его круто поднимались с юга на север, обнажая серые ребра скалы под корнями деревьев. За одним из таких выступающих камней и находился вход в Святилище. Стоило только нажать на его основание, и камень уходил в сторону, открывая узкий проход, в глубине которого горело золотисто-алое пламя.
Оно пылало в самом центре пещеры, на небольшом постаменте, сложенном из камней, давным-давно почерневших и потрескавшихся. Входная плита закрывалась неплотно, оставляя щели, и поэтому горение не прекращалось ни днем, ни ночью. Рядом с постаментом лежала охапка хвороста – класть в Огонь сырое дерево, дающее дым, означало оскорбить Адура.
Пещера была довольно большою и легко вмещала в себя всю охотничью ватагу – десять-двенадцать человек. После молитвы Духу Полдня, взяв горящих углей от святого пламени, они жарили добытую дичь и, насытившись, возвращались в Парсу. Остаток дня Хосров проводил с дедом в разговорах об отце, а после полуночного богослужения шел к Симтан.
Старому царю отрадно было видеть во внуке повторение своего сына, горькую участь которого он все эти годы ощущал как свою собственную вину, и искупление ее теперь считал единственною целью оставшихся ему лет жизни. Он не скрывал от юноши ничего, подмечая, насколько свободно тот, выросший в лесной глуши, вдали от хитросплетений отношений вокруг трона, усваивал их тонкости, какие простые и точные задавал при этом вопросы и сколь многое понимал без слов.

Между тем объявленный срок начала войны приближался все быстрее, словно, пробуждаясь из небытия, ее раскаленное дыхание сжигало час за часом. И вот за день до отбытия в Спахан была устроена еще одна охота. На сей раз загонщики выследили в горах к востоку от Парсы матерого медведя. Брать его ушли все, в городе оставались только Симтан с сестрами и те из мобедов, кто был назначен в тот день нести стражу.
Вышли, как обычно, когда золотое сияние Хоршида еще не расплавило серые пелены часа между ночью и днем. Мобеды-загонщики вывели своры больших серых псов с белою грудью и черными ушами. Эти собаки очень напомнили Хосрову Фахтэгуна, только они были выше и более поджарые. Псы рвались с поводка, но при этом не лаяли, и только оборачиваясь, взглядами звали людей в лес. Волнение собак передавалось лошадям и мулам. Хосров погладил верного Тиргуша, чтобы успокоить его и в то же время напомнить ему о готовности в любую минуту пуститься с места.
Наконец, Кай-Кавус махнул рукой, Урвидасп протрубил в серебряный рог, и охота началась. Загонщики спустили собак, и те по-прежнему молча устремились в лес. За ними помчались и всадники. Деревья словно сами расступались пред ними, отводя ветви и осеняя их густою утреннею тенью. Трава и стук сердца почти заглушали быстрый стук копыт.
Хосров первым разглядел среди листвы большое светло-бурое пятно и соскочил наземь. Достав из за спины тяжелый лук, он медленно натянул тетиву, выцеливая загривок зверя, так, чтобы не попасть в собак, наскакивавших на медведя со всех сторон не лая, только порыкивая. Упруго прогудела тетива, стрела со звонким свистом вонзилась точно в намеченное место, и тотчас же вслед за ней полетела и воткнулась рядом другая. Зверь заревел, и обнаружив Хосрова, в мгновение разметал собак и гигантскими прыжками помчался на него. Царь, однако, успел схватить рогатину. Медведь, увидев это, резко остановился, поднялся во весь рост и махнул лапой, пытаясь отбить железко. Так животное очень походило на человека, но именно это и помогло Хосрову, напомнив чучело на учениях и, воспользовавшись тем, что медведь, замахнувшись, открыл грудь, юноша резко вонзил в нее рогатину. Зверь взревел, задрав оскаленную пасть вверх, и его страшные когти прошли перед самым лицом царя. Хосров пригнулся и всем телом навалился на ясеневое древко. Подбежали собаки и яростно впились в бедра медведя. Толстые струи крови текли по его шкуре, и теперь он, раздираемый болью, шедшей со всех сторон, напоминал юному царю уже не человека, но прикованного Ажи-Дахаку. Агония зверя, казалось, передавалась через орудие смерти Хосрову странным сильным возбуждением, отдававшимся дрожью в руках и легким головокружением. Медведь повернул голову к нему, и царь увидел, как застывают в дикой ярости, стекленея, его маленькие карие глаза. В эту минуту крепкая рука легла на плечо Кай-Хосрова, и голос Патираспа произнес совсем рядом:
– Теперь вынимай рогатину, Государь. Он сейчас упадет.
Резким движением царь выдернул перо рогатины из раны и едва успел отскочить, как огромная туша рухнула у его ног. Тотчасже рядом оказались загонщики и отогнали собак.
Только сейчас Хосров ощутил, насколько он охвачен возбуждением. Ноги вдруг сделались словно ватные, руки дрожали. Чтобы справиться с этим, он сорвал пучок травы и стал стирать кровь с пера рогатины. На самом острие рука дрогнула, и железо впилось в ладонь.

Было еще далеко до полудня, и охотники решили возвратиться с добычей в Парсу. Медведь оказался таким большим и тяжелым, что нести его пришлось сразу десятерым.
Веселой вереницей, громко выдувая на трубах радостные песни, возвращались они в Парсу. И таким же радостным серебряным голосом, к которому присоединился почти невесомый шепот лютни, им отвечали от ворот города. Симтан встретила охотников на вершине лестницы Адур-Фарнбага. Подойдя к отцу, она поклонилась Государям, приложив указательный палец ко лбу. Глаза ее сияли. А услышав о подвиге Кай-Хосрова, девушка буквально вцепилась в него, умоляя рассказать каждую подробность. Почти все время после богослужения до вечернего пира они провели вместе и расстались только перед службою окончания дня.
Зато пир Симтан открыла новою песней об этом подвиге, и все, бывшие рядом с Кай-Хосровом в лесу, словно увидели все опять: и игру солнечных лучей на изумрудной листве, и огромного зверя, огрызающегося на кусающих его псов, и летящие след в след стрелы, и юного Государя с рогатиной, вонзенною в грудь разъяренного медведя. Когда же песня смолкла, Хосров поднялся со своего места.
– Государь Кавус и ты, досточтимый Хардарсн, пред вами ныне я прошу светлую Симтан стать моей женой и быть ходатаями моей просьбы.
Симтан зарделась, на минуту опустив глаза, но тотчас же подняла их, когда старый царь сказал:
– Благословенна будь Премудрость, давшая мне такое утешение в конце пути моей жизни! Ибо в краткое время я обрел вновь сына и наследника, а ныне обретаю дочь, и да не посрамится Эранвеж в будущей царственной чете!
Хардарсн отвечал:
– Благодарю вас, Государи мои. Тебя, Кай-Кавус, за доброе слово, и тебя, Кай-Хосров, за выбор супруги. Впервые наши два рода соединятся, – голос Мобедан-Мобеда вздрогнул, – и да будут милостивы к этому союзу все Святые Силы! Дочь моя, да будет лоно твое столь же плодородно, как и твоя лютня.
И с этими словами он соединил их руки.
На мгновение перед глазами Хосрова откуда то из черной пустоты вновь взметнулась мрачно-рыжая тень, и словно свинцовая палица взлетел над ним полный ненависти крик трех ощеренных пастей: «Никогда!»

Глава 5. Спаханъ

Утро следующего дня было занято приготовлением к отъезду. После полуденного богослужения и обеда мобеды отвели Хосрова и Симтан в купальни: его – к храму Варахрана, ее – к храму Ардвисур. Затем, когда золотая колесница Хоршида уже направилась к земле, окутанная светло-лиловыми сумерками, они, одетые в белые свободные рубахи до пят, с непокрытыми головами, встретились у порога Адур-Фарнбага, а мобеды и Бессмертные с обеих сторон, распевая брачные песни на священном языке под мотив лютней, осыпали их по пути рисом, дабы плодородие его снизошло на новую семью,. В правой руке Хосров держал большой золотисто-оранжевый платок, на плечах нес гирлянду из багровых роз.
Гирлянды роз и жасмина украшали и вход в храм. Внутри Адур-Фарнбага друг против друга были поставлены два трона из слоновой кости, а рядом с ними – серебряные подносы, полные риса. У более высокого трона стоял Кай-Кавус, а около левого – Урвидасп, а рядом с каждым из них, с другой стороны от трона мобед со свечою в руке, На пороге Хосров и Симтан осыпали друг друга рисом из протянутой Хардарсном глиняной чаши. Затем Мобедан-Мобед трижды обвел вокруг головы юного царя сначала яйцом, которое тут же разбил, потом кокосовым орехом, тоже трижды и тоже разбил орех о землю, и, наконец, подносом с водой, после чего выплеснул воду под ноги жениху и невесте, знаменуя троекратное очищение души будущего супруга. Хосров первым перешагнул через порог, не наступая на него, Симтан последовала за ним. Он сел на высокий трон, стоявший справа, она – на более низкий левый, и между ними опустили белый шелковый плат, скрывший их лица друг от друга. Хардарсн с золотою кадильницей в руках, обошел чету новобрачных, обдавая благоуханным сизовато-белым дымом, а затем, отдав кадило старшему сыну, обратился к Хосрову с вопросом, желает ли он взять в жены Симтан. Когда тот ответил «да», Мобедан-Мобед задал этот же вопрос дочери. Она сказала «да», и Хардарсн соединил их правые руки, прочитав то же благословение, что вчера на пиру и вновь осыпал их рисом. Вслед за тем Патирасп и Урвидасп окружили троны большим куском белого шелка, завязав его верхние углы, и золотисто-алые отблески священного Огня заплясали на ткани. Хардарсн связал соединенные правые руки возлюбленных грубою веревкой, призывая на них имя Премудрости. Обернув веревку семикратно вокруг рук, он семь раз обернул ее вокруг пары и затем – семикратно вокруг узла, которым связали углы шелкового полотна. После этого он вновь взял кадильницу, мобеды, державшие плат между женихом и невестой, подняли его, и левою рукой молодожены осыпали друг друга рисом. Хардарсн повторил молитву Властелину Премудрости. Когда отзвучали ее последние слова, мобеды подняли шелковое полотно вокруг Хосрова и Симтан. Царь и его невеста встали, и мобеды переставили троны бок о бок. Далее Хардарсн обратился к свидетелям, согласны ли они от лица родов жениха и невесты признать этот брак законным, и старый царь и юный мобед отвечали «да».И, наконец, после трижды заданного вопроса новобрачным о том, готовы ли они жить в совместном согласии добрых помыслов, слов и дел и трижды повторенного «да», Мобедан-Мобед завершил свадебный обряд призыванием на новую семью всех Светлых Сил, коими было создано и сохраняется все, имена которых известны Ариям.

Эту церемонию, по обычаю, повторили в полночь, перед тем, как молодые отправились на брачное ложе. Здесь, усталые, но счастливые после обряда, обретая друг друга заново, они словно окунулись в горячие воды мощного источника, которые унесли их тела в тот исконный миг, в который рождается огонь. В этих волнах растворился страх от памяти проклятия Ажи-Дахаку, о котором Хосров еще никому не говорил и который тусклою тенью весь день прятался за его спиной. Во многом именно из за него, споря с ним, царь и захотел, чтобы обряд совершили до того, как начнется война.

Наутро, когда юные царь и царица проснулись, их уже ждали бронзовые позолоченные колесницы, запряженные белыми конями, чтобы отправляться в Спахан. Утреннее холодное омовение спешно прогнало сладкий сон первой брачной ночи, напомнив о близости военной грозы и царском долге. Колесниц было три, в каждую поднялись по три человека. В первой рядом с Кай-Кавусом и возницей стоял Питиахш, держа в руке Дарафш. Вторая предназначалась для молодой царской четы. На третью взошли Хардарсн и Патирасп. Справа за первою колесницей на рыжем коне сидел Гив. Серебряные трубы пропели, когда Хосров и Симтан поднялись на колесницу, и окруженная двойными рядами Бессмертных в багряных плащах на таких же золотистых конях вереница сквозь утренний сумрак двинулась тою же дорогой, которою юный царевич месяц назад вошел сюда. Смутно видные каменные лики его предков спокойно и уверенно глядели на него, провожая на войну. Замыкал процессию отряд мобедов на белых скакунах, коим всегда надлежало покидать Парсу последними.
Миновав Бессонную Стражу Кольца Хварезма, возницы повернули на северо-восток. Отсюда до Спахана было не больше половины дневного перехода пешего войска. Дорога, вымощенная ровными каменными плитами и окаймленная двумя рядами кипарисов, все дальше уходила вправо от сонных розовых утесов, с заоблачных высот обрывавшихся в непроглядные бездны. Через несколько часов пути, когда Хоршид уже сиял во всю силу, они увидели впереди скалу, замыкающую дорогу и опоясанную от подножия до вершины несколькими цветными поясами. Спахан был основан – о чем говорит и его имя – Кай-Каватом как военный лагерь на ближних подступах к священной столице со стороны Степи на высокой одинокой горе над могучей и бурной рекой Фраат, что стекала со скалистых массивов Армана на Западе, разделяя Эранвеж и Туран и далее, уже по равнине неспешно уходила к озеру Чичаст.. Со временем этот лагерь стал новою столицей Эранвежа, ибо цари посещали его сразу после коронации, чтобы явиться войску и осмотреть оружие Ариев, прежде чем возвратиться в старинную резиденцию Царя царей, Рей.
Вся земля Хварезм, в которой находились все главные города Эранвежа, составляла дастакерт, т.е. наследственное владение царской семьи. Однако, когда дом Каев сменил на троне Пишдадидов, Первозданных, род Манушчихра и Навзара, Спахан сделался постоянным местом пребывания их потомков, как бессменных наместников Хварезма, в пользу которых Цари царей отказались также от десятой доли всех прибылей с дастакерта.
Там, где Кай-Кават поставил некогда свой шатер, ныне возвышалась крепость, окруженная семью кольцами стен, каждое из которых было особого цвета. Самая нижняя, коричневая стена имела ворота, обращенные на четыре стороны света: Врата Огня на юго-западе, в сторону Парсы, Врата Воды или Ардвисур, на севере, Внутренние Врата, на юго-востоке, через которые шла дорога на Рей, и, наконец, на восток над Фраатом, в Степь, смотрели грозные, обитые белою бронзой Врата Варахрана. Между Вратами Огня и Вратами Варахрана широким клином на крутом берегу вытягивалось Поле Михра, где проходили смотры Арийского войска перед войной, а также по случаю коронаций и Великого Предновогоднего Пятидневия.
Второе кольцо стен было окрашено в темно-синий цвет. Здесь располагался квартал оружейников, а также рынок, в том числе и Конский, к которому примыкали Конюшни Хварезма, где жил и несравненный табун Туса. Следующие четыре кольца принадлежали воинам четырех кустаков Эранвежа, - Армана, Сеистана, Кирмана и Мекрана, и имели соответственно цвета их знамен: изумрудно-зеленый, бирюзовый, шафрановый и черный. В обычное время большая часть домов в этих четырех ярусах пустовала, здесь квартировали только охранные отряды из каждого кустака, сменявшиеся ежемесячно. Последнее кольцо, окружавшее дворец наместника и площадь Адур-Варахрана перед ним, было золотым, по цвету родового знамени Пишдадидов. На бастионах нижней стены несли службу воины Хварезма, одевавшиеся в коричневые плащи, в честь кожаного Дарафша; стену же вокруг дворца оберегали те из Ариев, кто принял покровительство дома Туса.
Над могучими квадратными башнями Врат Огня развевались сейчас стяги всех марзпанов: Лохраспа и Заля над левою, Фрибурза и Вахмана – над правою. Между ними и выше них – золотое знамя Хварезма с черным орлом Михра, распростершим крылья между двумя Владыками Ариев. Осененные ими, дружины встречали своих Царей. Поле Михра сияло разноцветием плащей, знамен, конских мастей и воинских украшений, сверкало начищенными до зеркального блеска бронзою, железом и сталью доспехов и оружия. По обеим сторонам дороги высились точно живые холмы –- слоны из Хинда, самой отдаленной области Мекрана, под золотисто-коричневыми попонами, и с черно-белыми башенками на спинах с окованными железом бивнями. В каждой башне сидели четверо воинов и погонщик в тигровых шкурах, полосатые морды с ощеренными клыками заменяли им шлемы, а передние лапы хищников спускались на грудь. Далее, ближе к воротам, стояли ряды всадников и пехотинцев вокруг колесниц марзпанов, в том самом порядке, в каком висели знамена: сначала воинства Армана, затем Сеистана, потом Мекрана и Кирмана. Внутри воинства каждого кустака порядок построения был такой: у колесницы марзпана выстраивались воины из его столицы и столичной округи, а дальше, вглубь Поля Михра, строились жители окрестных областей под началом своих вазургов. Хосров различил среди сеистанцев багрово-алое с белым кругом полной луны и черною каймою знамя Картана, князя гелонов, над рядами всадников в черных кожаных доспехах и войлочных клобуках. Между черных плащей мекранцев выделялись белоснежные бурнусы поверх кольчуг и такие же белые тюрбаны мадианских конников на сухих поджарых скакунах, а поодаль располагалась верблюжья конница мадиан. Знамя мадианского царя Адурпата было небесно-голубым с золотым львом, пронзенным алою стрелой. И много еще иных союзных войск насчитывалось здесь: будины в полотняных рубахах, простеганных изнутри металлическими пластинами, саспиры в кольчугах из крупных плоских колец, с двулезвийными секирами у пояса, керкеты с тонкими и острыми пиками, не признававшие щитов, непревзойденные лучники маспии… А вдали, едва видные за этим бесконечным людским морем, поднимались бело-алые полосатые паруса кирманских кораблей. У самых ворот, лицом навстречу царскому поезду, в окружении закованных в ослепительно блестящую сталь хварезмийских всадников на конях, также укрытых латными попонами, стояла еще одна колесница, запряженная четверкою соловых лошадей. Прежде чем Хосров подъехал на расстояние, с которого он мог бы различить лица стоявших на колесницах, гулко запели серебряные трубы, загудели, затрепетали барабаны, туго обтянутые кожей и бронзовые литавры. Это была древняя мелодия, называвшаяся «Возвращение Государя», сложенная еще во дни восстания Кавы и Фаридуна, полная уверенного ожидания и радостной надежды, пришедших на смену жестоким невзгодам и тягостным испытаниям. Затем ее сменила свадебная музыка: гонец с вестью о женитьбе юного царя прибыл из Парсы рано утром того же дня. Словно омытые ее радостным дождем, царские колесницы и Бессмертные проехали мимо слонов, склонявших перед ними огромные головы с поднятыми хоботами, мимо воинов, приветствовавших их громкими криками и ударами копий по щитам, мимо колесниц марзпанов, обильно посыпавших новобрачных рисом. Когда они были уже у самых ворот, Тус, в высокой остроконечной шапке, обтянутой золотою парчой и обшитой жемчугом, и в золотистом плаще, радостно улыбаясь, сошел им навстречу. Музыка тотчасже смолкла.
– Миθра джанат ахмакам! – сказал он, ударяя себя в грудь и вскидывая руку раскрытою ладонью вверх.
– Миθра ахмакам айаптем фрабарат! – отвечали оба царя. Это было древнее приветствие: «Михр грядет к нам!», обращаемое к царю, вступающему в Спахан после венчания. «Михр да принесет нам помощь!» надлежало ему отвечать.
– Приветствую и тебя, Владычица! Впервые Государь Ариев вступит в Спахан с супругой. Примите же от меня этот дар.
Он подал знак воинам, и двое из первого ряда поднесли большую золотую корзину, в которой копошились два желто-белых пятнистых пушистых комка – детеныши леопарда. Один из них, ощерив маленькую пасть протянул лапку к Симтан.
– Это самец, – сказал Тус, – а она его сестрица. Мы нашли их недавно рядом с мертвою матерью.
– Благодарю тебя, Великий Вазург, – отвечал Хосров, принимая корзину, – Ты уже дал им имена?
– Нет, Государь.
– Тогда это сделаешь ты, царица.
– Какие они чудные! Я назову его Шапуром, а ее – Шахдохт, «сын и дочь царя».
Тус поднялся на свою колесницу и прокричал, обращаясь к войску:
– Миθра джанат ахмакам!
Войско ответило ему громкими ритмичными ударами копий о щиты, и колесницы тронулись с места. Первым ехал Тус, указывая дорогу, за ним – царский поезд. Следом покатились колесницы марзпанов, после верхом двинулись остальные вазурги – чины двора, цари и князья, чьи земли входили в состав кустаков, приносившие присягу Царям царей, и, наконец, воины замыкали шествие в порядке, обратном тому, в котором они стояли на Поле.

Из-под Врат Варахрана, вырубленных в основании скалы, дорога неспешно потянулась вверх, опоясывая всю гору, так как в каждом поясе стен ворота были поставлены на четверть окружности вправо по отношению к предыдущим. В каждых воротах и на стенах воины разных кустаков приветствовали Государей громкими ударами копий о щиты. В это время колесница Хоршида тоже медленно стала спускаться по небесному своду навстречу царскому поезду. А вдоль дороги, по всей ее длине в двух нижних ярусах царей ожидали густые толпы людей, удерживаемые броненосными конниками в золотисто-коричневых плащах, и бросали в Кай-Хосрова и Симтан полные пригоршни риса и гирлянды разноцветных роз и лилий. Из за них дома и сады города можно было видеть только сверху, уже поднявшись над тем или иным кварталом, над плоскими крышами домов, где чаще всего имелись лежанки и сидения. В тех ярусах, что составляли собственно военный лагерь, главным зданием был дом марзпана. Каждый такой дом отличался чем то от других, но в общих чертах все они напоминали большие каменные шатры, вокруг которых стройными рядами стояли жилища воинов, еще более похожие друг на друга. Ближе ко дворцам марзпанов располагались дома высших командиров и правителей провинций, входивших в тот или иной кустак, за ними, сообразно рангу, - жилища младших начальников, сначала конницы, потом пехоты, и, наконец, рядовых воинов. Все они, независимо от величины своей, были красивы красотою, не допускавшей ничего излишнего, кроме лепнины в виде оружия и голов хищных зверей. Дома обычных горожан, – купцов, ремесленников, – выглядевшие скромнее, по сравнению с ними, казались сверху рассеянными вкраплениями между их рядами, а кое где даже образовывали особые кварталы внутри них.

Наконец царский поезд достиг ворот крепости на самой вершине горы. Они были закрыты, но Кай-Хосров взмахнул Дарафшем, и воины, стоявшие перед ними, скрестив копья, тотчасже развели тяжелые створы, также как и Врата Огня внизу, обитые светлою бронзой.
Здесь на огромной площади, вымощенной базальтовыми плитами, замыкая ее и обнимая просторными крыльями, высился гранитный дворец, – Дом Михра. Широкий прямоугольный фронтон над четырьмя ступенями поддерживали семь колон из розового мрамора с капителями в виде бараньих голов. Перед дворцом стоял Михрдат. Царская семья и марзпаны сошли с колесниц, вазурги – с коней, а Бессмертные быстрым, привычным маневром выстроились по его фасаду. Хосров, затаив дыхание, поднялся по ступеням: с самого детства до недавних пор он считал Михра всесильным властелином вселенной, и пройдя между колоннами, остановился в изумлении. Перед ним открылся необыкновенный сад из высоких стройных деревьев с пурпурно-алою листвой. Прямая дорожка между ними вела под могучую арку, за которой простирался большой округлый зал с высоким сводом. В центре его на небольшой изящной колонне из черного мрамора алел цветок Адура. На восточной стене на золотом мозаичном фоне в колеснице, запряженной четырьмя белыми крылатыми конями, стоял Михр, представленный высоким молодым царем в золотистом плаще, в короне, окруженной длинными остроконечными лучами. На стене напротив Михр в такой же короне был изображен верхом на рыжем скакуне, поражающим копьем черного вепря с разъяренною пастью. Здесь он носил алый, развевающийся по ветру плащ, сафрановую рубаху и такие же штаны, и белые красноухие собаки окружали охотника и вепря. Под картинами вдоль стен шли мраморные лавки, а в глубине зала стоял бронзовый трон без спинки. За ним открывалась большая ниша. В ней не было ничего, кроме вырезанного в задней стене и устланного пурпурною шерстью сидения, к которому восходили ступени, да тот же черный орел, державный символ Михра, простирал над ним крыла между знаков Владыки Ариев, точно так же, как и на знамени Хварезма. Две золотые светильни в виде лежащих овнов на цепях спускались с полукруглого свода ниши.
Перед Адуром Михрдат подал Хардарсну круглую золотистую лепешку и серебряный нож на серебряном блюде. Мобедан-Мобед разделил ее на семь частей, одну из которых возложил на Огонь, а две подал Хосрову и Симтан. Еще две части он дал Кай-Кавусу и Тусу, последние же оставил себе и Михрдату. Затем Хосров вручил Дарафш Хардарсну, а тот передал его Патираспу, Кай-Кавус взял внука под правую руку, Тус – Симтан под левую и так возвели их к сидению в нише. Здесь Кавус усадил Хосрова посредине, сам занял место справа, а слева Тус посадил Симтан и сам сел на трон. Михрдат вновь подал Хардарсну блюдо, на котором на сей раз лежали три короны: одна в виде трехъярусной башни с зубцами по верхнему краю, вторая – та самая пурпурная шапка с серебряными крыльями, что Хосров надел в Парсе, и, наконец третий обруч был совсем узким, украшенным серебряными ирисами с сапфировыми вставками. Первый венец Мобедан-Мобед возложил на старого Царя, второй – на Кай-Хосрова, а третий на Царицу. С другой стороны Питиахш положил на колени царей длинный меч, и один за одним к ним стали подходить вазурги: сначала сам Видарз, за ним его сын, Нарсес, марзпаны и васпухры. Каждый из них поднимался по ступеням к царям, опускался перед ними на колени и, положив левую руку на обнаженный меч, а правой прикасаясь к Дарафшу, произносил слова присяги Эранвежу и его Государям.

После присяги начался пир, и не было в Спахане человека, который бы ни участвовал в нем. Вазурги пировали в Доме Михра, и Кай-Хосров впервые пел в собрании мужей, и царица Симтан пела тоже. А внизу под ними ликовал и веселился целый город, весь в волнах огней, словно неведомым волшебством захлестнувших гору от подножия до вершины.

Глава 6. Походъ на Кангъ начатъ

В то время, когда Хосров готовился к отъезду в Спахан, в Туране также шли приготовления к войне. Сразу же после Совета, постановившего начать войну, к Вратам Медного Замка в Канге примчался гонец-Арий с посланием к Фрасияву. Оно гласило:
«Мы, Кай-Кавус и Кай-Хосров, Цари царей Эранвежа, отец и сын убитого тобою, Фрасияв, царь Туров, по коварному наущению хакана Гарсиваза, арийского царевича Сиявахша, несмотря на то, что он доверился твоему гостеприимству; ныне объявляем тебе войну и не положим оружия, доколе не воздадим вам обоим по вашей вине, в чем свидетелями нам головы Демура и Гуруя, бывших непосредственными орудиями этого злодеяния.»

Прочитав это послание, Фрасияв пришел в ярость. Первою его мыслью было тотчасже отдать приказ о смертной казни Аспурга как изменника, и будь рядом Гарсиваз, он бы так и поступил. Но хакан все еще находился в Дар-и-Деште, и ядовитое масло на горячие угли царского гнева подливать оказалось некому. Поэтому первое побуждение его скоро задавил страх. Если уж Аспург и якшается с Кай-Кавусом, подумалось ему, то он скорее всего может в ответ на царский приказ о его казни восстать и ударить в спину, в то время как Арии нападут спереди. Эта нависшая угроза войны над границей Турана лишала Фрасиява времени добраться до неверного марзпана и расправиться с ним. К тому же царь туров понимал, исходя из опыта прошлых войн с Эранвежем, что на поле брани ему совершенно некого противопоставить вождям Ариев, кроме Аспурга. Поэтому, по размышлении, он повелел созвать Золотой Совет Турана, присутствовать на котором вменялось в неукоснительную обязанность для всех вазургов Царства Степи. Поскольку это звание носил и Фриян, то, если он приедет, значит, измена еще не так глубоко пустила корни, и у Фрасиява еще есть возможность предупредить ее самые неприятные последствия.

Фриян приехал вместе с отцом. В назначенный день они вошли в Зал Золотого Совета и заняли свои обычные места слева от Нефритового трона царя туров.

Огромный квадратный зал с плоским потолком был весь обвешан и устлан коврами. Утренний свет входил в залу сквозь узкие окна под самым потолком, с трудом пробиваясь сквозь густые клубы приторно-сладкого дыма, который исходил из пастей медных черепах, висевших в углах. Каждый ковер на стене изображал один из четырех кустаков Турана, в соответствии с той стороной света, на которую выходила эта стена. Восток, владение Гарсиваза, был изображен в виде смуглого воина в черном кожаном доспехе, со множеством голубых шрамов на суровом широкоскулом лице, верхом на огромной иссиня-черной крылатой змеи с раскрытою огнедышащею пастью. Север, родовое наместничество Аспурга, представляла черная пантера. На западной стене висел ковер с несколькими белоглавыми горными пиками; и наконец, на южной была высокая многоярусная пирамида у берега моря. В центре зала на шестиступенчатом возвышении стоял Нефритовый Трон, на котором неподвижно, точно статуя, и с застывшим, как у статуи лицом, возседал Фрасияв в желтом парчовом халате, расшитом золотыми извивающимися драконами, в желтой круглой шапочке с тремя драконами один над другим; у него ног слева и справа вздымали хвосты с острыми жалами золотые скорпионы с львиными гривами и узкоглазыми человеческими лицами, изображавшие духов-хранителей рода Тура. Тут же, на небольшом хрустальном столике рядом с престолом, лежала круглая яшмовая печать, - символ верховной власти в Туране. Ступени трона и пол перед ним покрывал желтый ковер с вытканным причудливыми знаками старинного письма словом «мiр». Трон окружали копьеносцы в позолоченных чешуйчатых доспехах и остроконечных рогатых шлемах с султанами из хвостов яка. Слева от царя на ковре стоял Дапир-мехист Турана, евнух Тургадак, в голубом халате с вышитым белым журавлем на груди и спине, подпоясанном широким поясом с четырьмя кусочками агата с рубиновыми вставками в черной квадратной шапке, украшенной рубиновым шариком,. Жирное бабье лицо Тургадака, обрюзглое, белесое, представляло собою резкий контраст рядом с иссохшим лицом царя, казавшимся черепом, обтянутым пожелтевшею от древности кожей, в глазницах которого под редкими бровями тусклым желтым огнем горели раскосые глаза; и в то же время было очень схоже с внешностью Гарсиваза, сидевшего первым от трона под ковром со всадником на змее, в красном халате, с вышитым белым единорогом, и в черной квадратной шапке с рубином. Напротив хакана, на лавке под ковром с пантерой, сидел Аспург в синем халате, тоже с единорогом и рубином на такой же шапке, ибо эти знаки обозначали наивысший чин при дворе Фрасиява. В Туране не было единого начальника над войском, и наместники каждого кустака имели чины спахпата, причем спахпаты Востока и Запада считались в наивысшем чине, наравне с Дапир-мехистом. Все иные туранские вазурги состояли в более низких чинах, знаки которых украшали их халаты, шапки и пряжки поясов.
Фрасияв поднял палец, стражники ударили копьями о щиты, а когда медный гул поглотила душная тишина Зала Золотого совета, Тургадак, развернув свиток, прочел тонким дребезжащим голосом:
«Мы, Бессмертный Владыка Нефритового Трона Поднебесной, получили наглое послание от царя Эранвежа, коим он самонадеянно объявляет нам войну, дерзая обвинить нас в несправедливости казни, коей мы подвергли его сына, царевича Сиявахша. Этот вызов он бросает нам от своего имени и от имени так называемого своего внука, Хосрова, якобы счастливо спасшегося из Турана Конечно эти слова лживы во всем, ибо мы казнили Сиявахша сообразно мере его преступлений и нашей справедливости. И точно также, как нет оснований сомневаться в этом, нет причин и верить второй лжи царя Ариев: о якобы обретенном его внуке. Это лишь самозванец, послуживший Кавусу предлогом развязать против нас вероломную войну после пятнадцати лет мира и спокойствия, которые даровала ему наша благость. Ныне все еще раз убедились, насколько лжив и коварен этот правитель, измышляющий против нашего миролюбия столь смехотворные предлоги, и посему подлежит наказанию смерти за свое коварство и оскорбление нашего правосудного милосердия, точно так же, как и тот самозванец, посмевший назваться сыном Сиявахша, а их войско – полному и безжалостному истреблению. С тем и вручаем наше непобедимое войско слугам нашим Гарсивазу и Аспургу, повелевая им привести врага, дерзнувшего вторгнуться в наши пределы в ничтожество, из которого он вышел и в котором ему надлежит пребывать вовеки».
Услышав свои имена, оба марзпана поднялись и низко поклонились трону. Когда Тургадак умолк, Фрасияв поднял руку, призывая их приблизиться:
– Ваша задача, возлюбленные мои чада, проста – сказал он, пристально глядя в глаз Аспургу, – прежде всего завлечь Ариев к озеру Чичаст. Все должно решиться там, в чем я нимало не сомневаюсь. Мне только будет сильно не хватать вас здесь, особенно тебя, Аспург. Уж очень подолгу тебя удерживают вдали от нас дела твоего наместничества. Поэтому, дабы хоть как то скрасить эту новую разлуку с тобою, я хочу, чтобы твой сын оставался со мною все время, что ты будешь в походе. Надеюсь, эта разлука не продлится долго.
И Фрасияв слегка кивнул и поднялся с трона.

Озеро Чичаст, на южном берегу которого Кай-Хосров и его спутники наткнулись на дракона, питалось водами Фраата. С северо-востока в него впадала, разделяясь на множество малых рукавов, другая река, Зишманд, протекавшая через Канг в нескольких дюжинах фарсангов от этого озера. Именно отсюда, построив храм верховным дивам, вошел в Эранвеж Фрасияв и захватил его благодаря их черному колдовству. Когда же Кай-Кават изгнал туров и построил посвященный Михру Спахан, колдовство дивов стало стеною против вторжения Ариев, очистив окрестности от жителей успешнее любой войны. Ибо вскоре после того, как был построен храм дивов, в окрестных селениях начали пропадать люди. Никто из тех, кого видели на дороге к нему, не возвратился назад. Иные навсегда исчезали безследно, от других находили только окровавленные, искореженные части тел. А когда царь со свитою являлся сюда для совершения таинственных Полнолунных Обрядов, о которых никто не осмеливался говорить кроме как шепотом и в двух-трех словах на ухо только самым близким, странный гул откуда то из глубины начинал волновать землю, лукавый ветер Вайю затягивал небо сырою мглой, вздымая на озере огромные волны, словно бы пытаясь поднять его унести с собой, а вода изо всех сил противилась ему. Тяжелый страх словно запирал двери и окна домов в такие ночи, изводя домашнюю скотину, и не было никого, кто бы тогда рискнул выйти хотя бы в хлев. В конце концов племя, жившее в дельте Зишманда с незапамятных времен, еще до Ажи-Дахаку и Фаридуна, разсеялось в безвестности, и несмотря на то, что вот уже пятнадцать лет Фрасияв не совершал Полнолунных Обрядов, окрестности Храма оставались безжизненною пустыней.
Именно в расчете на это Тус построил свой план войны, задумав войти в Канг по реке. Мало кому из арийских вождей понравился этот слишком дерзкий замысел. Но царское слово доверия, с которым Государи вручили Эранспахпату войско, пересилило. Кроме того, в святилище Михра хранилось множество золотых, серебряных и медных пластин с чертежами земель Эранвежа, Турана и Хрума, пергаментные списки с которых были вручены спахпатам. Тус разделил силы надвое. Часть он посадил на кирманские корабли под началом Фрибурза и Вахмана. Им надлежало проплыть по озеру вдоль берега к главному рукаву Зишманда. Отряды Армана и Хварезма под началом самого Туса перешли Фраат, и выйдя к Чичасту его северным берегом, под прикрытием его невысоких холмов, на встречу с мекранцами и кирманцами, откуда они должны были плыть прямо на Канг. Малая дружина Хварезма Лохраспом осталась в Спахане.

Два дня флот Ариев неспешно плыл на северо-восток, вдоль берега, так чтобы видеть над тускло-зелеными прибрежными холмами знамя Туса. Время от времени со стороны Зишманда появлялись легкоконные отряды туранцев, осыпая Ариев стрелами, но завидев, что паруса приближаются к берегу, тотчасже исчезали там, откуда приходили. Ветра не было, а вода под веслами текла медленно, словно нехотя. Утром третьего дня корабли вошли в главный рукав и встали на якорь, ожидая условленного подхода Туса.
Однако проходили часы за часами, но никто не показывался на левом берегу, откуда надлежало прийти арийскому войску, хотя еще вчера вечером, при входе в устье реки с кораблей ясно видели арийские знамена; и только Хоршид сверкал в пустом небе над огромным курганом, окруженным оградою из небольших плоских камней. К вечеру, когда небо начало сереть, а Хоршид, словно утомившись безплодным ожиданием, стал медленно спускаться вниз, Вахман решил отправиться на берег. Большую часть своих дружинников он отправил по другим рукавам, а сам с малою дружиной поднялся к кургану по узким ступеням, восходившим по крутому берегу прямо к разрыву в каменной ограде, за которым в холме открывалась большая пещера. Войдя в нее, Вахман почувствовал, как странный холод внезапно пронзил его до самых костей и приказал дружинникам зажечь факела. Когда огни вспыхнули багрово-алым пламенем, осветив впереди длинный коридор, вымощенный гладкими каменными плитами, откуда то из под этих плит раздался негромкий протяжный гул. Арии двинулись вперед, тщательно осматривая все вокруг. Справа и слева в стенах коридора появлялись проходы, и гул из них доносился громче и отчетливей. У каждого из таких проходов стояли статуи, в свете факелов казавшиеся одна уродливей другой. Отчего то всем было ясно, что в эти боковые ответвления никто не заходил уже много лет. Наконец, они оказались в большом прямоугольном зале, центр которого занимала невысокая ступенчатая пирамида, на вершине которой высился огромный черный каменный куб с гладко отесанными сторонами. По углам его стояли латунные изваяния странных существ с головами крокодила, телами быка, с хвостом и клешнями скорпиона, которые они угрожающе вздымали на пришедших. На верхней поверхности куба, рядом с испещренным бурыми пятнами углублением, выбитым в центре белых линий, сходящихся под острыми углами, образуя пять лучей, стоял небольшой нефритовый ларец. Больше в этом зале не было ничего. То ли от несуразной величины этого сооружения и дикой свирепости на мордах охранявших его идолов, то ли от того, что потолок низко нависал над ними, то ли от непрекращающегося гула и не отпускавшего холода все ощутили острое отчаяние, отнимавшего всякое желание искать выход из этого ужасного места. Однако сквозь это отчаяние Вахман почувствовал все же, как от ларца исходит какое то притяжение и вместе с тем угроза. Пересиливая себя на каждом шагу, он поднялся по ступеням и откинул крышку. В ларце, обитом изнутри темно-желтым шелком, лежал стальной кинжал с выгравированными на лезвии арийскими буквами. Присмотревшись внимательней, вазург смог разобрать на одной стороне лезвия имя «Сиявахш». Перевернув его, Вахман увидел еще одно слово, но прочитать его он не сумел, – буквы казались словно бы отображены в зеркале.
Гул между тем усиливался, и вскоре, поддаваясь ему, дрожал уже не только воздух в пещере, но и стены и потолок. Идолы как будто ожили, зашипели, зашевелили клешнями. Вахман быстро схватил нож и ларец и кратко бросил:
– Все наружу!
Глава 7. Рей.

Бежать было тяжело, от страха ноги словно наливались свинцом. Плиты в коридоре зашатались и начали расходиться, из трещин между ними, которые с каждою секундой становились все шире, повалил густой черный смрад. Однако все дружинники, вслед за Вахманом, вырвались из пещеры. И когда последний из них вышел на свет, гул тотчасже смолк, и дым разсеялся под темным сводом.
И в это время в них полетели стрелы. Из за окружающих холмов показались остроконечные шлемы туров. Их было слишком много, а Солнце висело уже слишком низко над краем земли, и Вахман дал приказ спускаться к лодке.
С кораблей тоже заметили всадников, еще раньше, чем Вахман и дружинники, и поэтому, когда те спустились к воде, флагман Фрибурза уже ждал их почти у самого берега. Все прочие поисковые отряды успели возвратиться на суда и даже привезли с собою найденных воинов из полков Туса. Их набралось довольно много, не менее трети отряда, но все они выглядели ошеломленными и подавленными. Самым старшим из их командиров остался Бижан, один из младших сыновей Видарза, начальствовавший над арьергардом. Молодой вазург был бледен и сосредоточенно-суров, ибо то, что он разсказал, было непонятно и ему самому.
Его полк пересек броды первых неглубоких рукавов реки, только издали замечая туранских легких конников. Подойдя к переправе через предпоследний рукав перед главным, он уже видел белоснежный шатер Туса на самой высокой точке прибрежного гребня и рядом - золотое знамя Хварезма. Там же стоял сам Тус, окруженный целым войском. Лицо его, странно белое, белее шелка шатра, было запрокинуто вверх, а глаза неотрывно устремлены в зенит, к пылавшему ярким золотым огнем венцу Хоршида. Войско точно так же замерло за его спиной, так же глядя ввысь, и жутким показалось Бижану это оцепенение. Но вот Эранспахпат поднял руки к груди, и берег, на котором он стоял, покачнулся и начал быстро погружаться в воду. Ни Тус, ни кто либо из воинов словно бы не ощутили этого и все также неотвязно смотрели на Солнце. Никто из них не произнес и звука, между тем, как вода, поднимаясь все быстрее, безшумно захватывала их и увлекала в глубину. И не прошло и нескольких минут, как уже река бежала там, где только что находилось многочисленное войско, и лишь изменившиеся очертания берега говорили о катастрофе.
И тут какое то тягостное дремотное забытье охватило Бижана, сквозь которое в памяти его удержались, словно мимолетные блики, трепет знамени Хварезма на воде и то, как он сам достает это знамя из реки, как точно из тумана вышли арийские воины. Тогда сознание полностью вернулось к нему, и Бижан увидел, что его воины тоже пробуждаются от забытья.
Так все, кто остался жив, оказались на кораблях, но о продолжении похода на Канг нечего было и думать. С тяжелым грузом на сердце Фрибурз приказал поворачивать домой.

В это время Государи уже находились в Рее, древнейшей из столиц Эранвежа. По преданию, этот город построил сам Джамшид, когда по окончании Многолетней Зимы он покинул Варну. Точно неизвестно, однако, был ли этот город уже тогда столицей. Потом здесь царствовал Ажи-Дахаку, переименовавший город в Дужхухт-Ганг, а прежнее имя запретил упоминать под страхом смертной казни, и так оно оказалось забыто. Когда же Фаридун сверг Змея и основал Парсу, он и дал городу название Рага, которое с течением времени превратилось в Рей. Сам он, как уже говорилось, жил в разных городах, им же и основанных, впоследствии ставшими столицами кустаков Эранвежа. Когда же Фаридун разделил царство между сыновьями, потомки Ираджа, унаследовавшие Эранвеж, избрали Рей столицей Хварезма и всего Арийского Государства. После того, как Кай-Кават построил Спахан, значение столицы Хварезма отошло к нему, Рей же так и оставался основным местопребыванием Государей.
Этот город лежал в низине у реки Вех, впадавшей в Фраат на несколько фарсангов западней Спахана. Ее желтоватые воды текли неспешно между невысоких плодородных берегов, на которых горный массив Хварезма разступался, и только гора Апарсин, именуемая иначе «Энак», «Одинокая», поднимала свою невысокую округлую голову над городом. На вершине этой горы находился царский дворец и храм Адура, почитавшийся древнейшим. Давным-давно, еще до времен Змея, никто не помнил, кто и когда возвел их: говорили, что Джамшид оттого и поставил здесь свою столицу, что нашел их совершенно нетронутыми Зимой. Поэтому и Ажи-Дахаку не разрушил их, не решившись тревожить древнейшую силу Адура. Собственно это был даже не храм, а жертвенник под открытым небом на небольшой круглой башне, сложенной из базальтовых плит, к которому с четырех сторон вели ровные ступени. Огонь здесь не затухал ни на мгновение, за чем следили особые череды мобедов и херпатов, владевшие искусством истолковывать знамения, проступавшие в танце пламени.
Царский дворец был построен самим Фаридуном, но когда Тур убил Ираджа, то велел перенести колонны дворца в свой удел, и что с ними стало там, никто не знал с тех пор. Говорили, Тур поставил их в какое то тайное святилище, но где это святилище находилось, было известно только ему самому и его наследникам. Поэтому Манушчихр, внук Ираджа, убив Тура, вернул престол Царя царей в свой дом и выстроил новый дворец на прежнем месте, к западу от Жертвенника, таким, каким помнил в детстве. Последующие цари только пристраивали новые ападаны с четырех сторон по расположению входов в первоначальный квадратный зал, насколько хватало места на Одинокой горе, так что ко времени вторжения Фрасиява здесь была уже целая череда дворцов, которая носила имя Вех-Манушчихр, «Наилучшее Манушчихра», отчего и сам город часто называли также. Царь туров попытался повторить деяние своего предка, но не смог разрушить строение Манушчихра. Ибо когда он приблизился к Жертвеннику, пламя превратилось в могучий столп, вознесшийся ввысь на десять локтей, и дыхание Огня сделалось столь яростно-жгучим, что никто не мог пройти мимо него к дворцу. И так повторялось всякий раз, если кто нибудь из туров поднимался на Апарсин.

Когда корабль, везший Кай-Кавуса, Кай-Хосрова и Симтан со свитою Безсмертных, причалил в гавани Рея, весь народ города был уже на пристани.
Сам город простирался далеко вниз по течению от Одинокой горы и состоял из больших домов, затерявшихся в зарослях фруктовых и цветочных садов, неслыханно густых и пышных со дней изгнания туров. С другой стороны от Апарсина тянулись вплоть до отрогов хребта на севере, царские охотничьи угодья, а рядом с гаванью, на большом плоском острове раскинулся Царский Сад. И насколько сады Рея превосходили богатством плодов, цветов и ароматов, а также славою все другие сады Эранвежа, настолько же Царский Сад возвышался над любым садом Рея. В нем росли особые розы: бледно-лиловые, с голубым оттенком, каждый лепесток которых был прозрачным на солнце, багряно-огненные, точно живая сердцевина вулкана, темно-фиолетовые, почти черные; из которых делали масло, излечивавшее едва ли не любые раны. Аромат белой сирени здесь кружил голову сильнее мускуса, а в каждом цветке фиолетовой насчитывалось пять лепестков. Трудно сказать, имелось ли в каком человеческом языке достаточно названий для того, чтобы описать все краски и оттенки ирисов в Царском Саду, а любой апельсин на ветке был столь сочен и сладок, что попробовавший его впервые терял дар речи от изумления и наслаждения. И это составляло лишь малую часть всех живых сокровищ Сада, перечислять которые не хватило бы и целого дня, и нескольких месяцев – чтобы увидеть и попробовать их все. Считалось, что первые саженцы для этого Сада вынес Джамшид из Варны, а когда он погиб, Даруш, младшая дочь тогдашнего царского садовника, бежала в Сеистан к своему родственнику Каве и унесла с собою все саженцы, какие только смогла. Она стала Каве второю дочерью и невестою Фаридуна. Когда же посланцы Ажи-Дахаку пришли к кузнецу за его дочерями, ибо Змей каждый день пожирал две девицы, в небо взвился Дарафш-и-Кавиани, и началось возстание. Вместе с победой Арии отпраздновали свадьбу Фаридуна с Даруш. Неустанными трудами царицы Сад возродился после разорения Змеем, сделавшись еще пышнее и великолепнее, чем прежде; и Арии дали ее имя всему острову. Это она впервые вывела пурпурные розы, скрестив розово-алые с ирисами. Поэтому царский замок на острове получил название Шатер Роз и Ирисов. Эта невысокая башня с изразцовыми стенами перламутрового цвета, с плоскою крышей, поддерживаемой розовыми и фиолетовыми колоннами в виде стеблей роз и ирисов, на которой Даруш разбила теплицу, словно бы застыла вне времени: никто не мог вспомнить, что когда либо она выглядела иначе. Когда же Фрасияв потерпел поражение у алтаря Вех-Манушчихра, он покинул город, не пожелав даже взглянуть на остров Даруш. Во все время Шестилетней Засухи при нем Царский Сад был единственным местом в Эранвеже, где растения не прекращали цвести и давать плоды и именно в Шатре Роз и Ирисов Кай-Кават завершил победные празднества, возвратившись из Парсы.
С тех пор все Государи, взойдя на престол, справив Новый Год или иное празднество, проводили последние три торжественных дня в Царском Саду, прежде чем пешком подняться к Вех-Манушчихру по дороге, вымощенной ровно сто двадцатью одной плитой из пурпурного туфа.

Так было и на сей раз. Три дня в шатре Роз и Ирисов длился пир, лилось в золотые и серебряные кубки вино, ножи вонзались в жареное мясо, раздавались сладости, золотые кольца, монеты, драгоценные камни и дорогие одежды. И звучала музыка лютни. Симтан знала песни сложенные самою Даруш о несказанной красоты цветах Варны Джамшида, о блеске и доблести Фаридуна, которые одни в целом свете могли сравниться с теми цветами и даже превзойти их. К этим песням добавились новые – те, что сочинили уже Симтан и Кай-Хосров. И слушая эти песни, пировавшие охотно верили в то, что исконный Фарр Ариев сопутствует тем, кто сейчас идет походом на столицу Турана и поможет им воздать Фрасияву за все древние и новые злодеяния.

Наконец народ проводил Государей в Вех-Манушчихр, опять, в последний раз осыпая их по пути рисом, и Кай-Хосров и Симтан, увенчанные теми же венцами, что и в Спахане, возсели на древние троны Фаридуна и Даруш в квадратной ападане дворца, открытой на все четыре стороны света.
Но в ночь того же дня Спахан увидела странный сон. Она стояла на террасе перед теплицей на крыше Шатра Роз и Ирисов, а все вокруг скрывал серый туман, такой густой и плотный, что, казалось, протяни руку – и ощутишь каменную стену. Вдруг пелена тумана разошлась, и Симтан увидела себя уже на палубе корабля посреди блестящего потока, а на другом берегу, вместо Одинокой Горы и Рея, - пустынную череду беловерхих скал, в одной из которых, прямо перед ней зияла черная пещера. Точно порывом ветра юная царица поднялась в воздух и в следующее мгновение уже встала у входа в пещеру. Не испытывая ни малейшего страха, она вошла под ее свод. Стены пещеры были гладкими и ровными, словно шелковые завесы, и откуда то впереди и сверху в нее проникал свет, так что все виделось довольно ясно. Пол устилали большие ровные и гладкие плиты, и на этих плитах в странно искривленных позах лежали воины. Но самым странным и жутким казалось отсутствие глаз на их лицах, застывших в невыразимой муке, и тем не менее, Симтан узнавала многих из них. И вот она подошла к дальнему выходу из пещеры и увидела Туса. Пустые окровавленные глазницы зияли на бледном лице васпухра, застывшем в смертной муке, которая ничуть не безобразила его черты, но даже делала их более строгими, более чистыми и благородными. из щелей между плитами на полу появились черные блестящие твари, похожие на огромных пиявок, отрезая Симтан путь назад. Она посмотрела под арку, лицом к которой стоял Тус, и увидела вдали странную фигуру, похожую на большую рыжую человекообразную обезьяну с тремя драконьими головами, прикованную к ледяной скале. В следующий миг все накрыла плотная черная завеса, и Государыня скорее ощутила, чем увидела, что за ней кто то идет к этой фигуре. Когда же завеса поднялась, Симтан проснулась вся дрожа от холода, точно все еще находилась в тех горах, а не в спальне Вех-Манушчихра.

Царица разсказала весь этот сон своему супругу, и тот объяснил ей, что в горах она видела самого Ажи-Дахаку. Однако, что означало видение Туса и его воинства в пещере, не смог объяснить ни он, ни кто либо из херпатов, но только тяжелое ожидание водворилось в залах дворца и бесцветным мороком мало-помалу спустилось в город. Так прошло три дня, и наконец, из за острова Даруш показались корабли Фрибурза. Известия, привезенные им, поразили Ариев своей неожиданностью и особенно – совпадением со сном, виденным царицей, и едва ли не в каждом взгляде Хосров читал теперь недоумение. Он и сам непрестанно искал объяснения, часами простаивая у жертвенника после богослужений и не сводя глаз с Адура, молясь о том, чтобы прочесть в движениях его танца разъяснение происшедшего с Тусом и войском, и самое главное, какое отношение к этому имеет нож с отцовским именем
.
И вот, наконец он дождался. На разсвете дня Срош того же месяца Шахревар ему явился сам Срош и спросил, отчего он забыл про Чашу.
– Чаша? – переспросил Кай-Хосров.
– Да. Ведь если в ее силах показывать тебе будущее, тем более она может показать то, что уже было. Ты уже дал людям увидеть конец войны, так не утаи от них ее событий.

Глашатаи с серебряными трубами, потрясая копьями, полетели по городу возвещать приказ Хосрова собраться на полуденное богослужение к подножию Апарсина, и когда настал час Хоршиду взойти в зените, вокруг Одинокой горы не осталось свободного места. Ожидание сковывало толпу словно тяжелая цепь, шедшая от Чаши в руках Хосрова, и тяжелый блеск золота казался воплощением той странной и страшной тайны, что держала в напряжении весь город последние дни.
Но вот Государь вознес чашу, полную Хаомы, над жертвенником, и в воздухе затрепетали образы. Хосров вновь увидел царский дворец Сиявахшгорда, только неразрушенным и нетронутым огнем. Бычьи морды на алебастровых капителях глядели совсем как живые, и пурпурные, алые и золотые краски барельефа на фронтоне были ярки и свежи. И город вокруг него еще жил, но, как догадался юный царь – ему оставалось жить уже совсем немного. Ибо на крыше дворца он заметил фигуры Демура и Гуруя, а между ними – высокого стройного и широкоплечего человека в белой рубахе и белых штанах, заправленных в пурпурные сапоги из мягкой кожи. Лицом тот очень походил на Кай-Кавуса, только намного моложе, и взгляд синих глаз был гораздо глубже и пронзительней. В руках он держал меч, Гуруй и Демур – длинные ножи. Некоторое время Сиявахш удачно отбивал натиск своих противников, и Хосров с замиранием сердца и затаив дыхание следил за схваткой, тогда как снизу, из дворца уже поднимались клубы черного дыма. Но вот Демур обманным приемом отвлек внимание царевича, Гуруй заскочил ему за спину и глубоко вонзил нож точно в сердце. Когда Сиявахш упал, оба айара подскочив, наносили удар за ударом, пока пламя не поднялось уже почти к самой крыше. Тогда Демур разсек грудную клетку убитого, и вынул сердце. Спустившись вниз и выбежав вместе с другими айарами, которые тянули на аркане молодую красавицу с пепельными волосами, они подошли к Гарсивазу, стоявшему тут же неподалеку в лесу. Красавицу, сердце и нож, которым оно было вырезано, передали ему.
Затем этот же нож и сердце Сиявахша оказались уже в руках Фрасиява. Тот стоял в пещере с кубическим жертвенником. Лампады над жертвенником освещали мертвенно-бледным светом возбужденное лицо царя туров и безобразных идолов на ступенях алтаря. Фрасияв опустил руку в рану на сердце, которое, казалось, только-только перестало биться, и окровавленным пальцем написал на ноже имя «Сиявахш», в то же время произнося какие то непонятные слова. И тотчасже над жертвенником показались руки в черных рукавах, но странно, сквозь эти рукава виднелась одновременно и дряблая кожа, и каждая мышца, и каждая кость этих рук. Оканчивались они длинными и жесткими, точно железными, ногтями на искривленных пальцах. Одна рука приняла нож, а другая ногтем нацарапала на обратной стороне лезвия странные буквы в обратном порядке. Затем в этих руках появился темно-зеленый нефритовый ларец, в который они вложили сердце и нож и исчезли.
Вслед за тем исчезла и пещера, и Арии увидели холмистый берег, поросший невысокими чахлыми кустами над ровной сонной гладью широкой реки. На холмах, сверкая доспехами в ярких лучах Солнца, плотными рядами стояли воины, а перед ними – Тус, со шлемом в руке, поднявший голову к Солнцу. И взгляды всех остальных воинов тоже были устремлены на этот раскаленный серебряный щит дневного светила, - точь-в-точь, как разсказывал Бижан. Воздух вновь затрепетал, но уже от звуков тростникового ная. Музыка завораживала с первых же нот, но в то же время в ней звучала какая то непонятная и жестокая угроза. Вслед музыке раздались и слова. Отрешенный и вместе с тем страстный мужской голос пел, повторяя одно и то же раз за разом все громче и сильнее по мере того, как холм погружался в воду вместе с воинами, которые все так же не отрывали глаз от Хоршида:
Тебе, великому Полдня Владыке,
Тебе лишь по праву – каждый смертного взгляд,
И те, кто дерзнул твой покой неурочно нарушить,
Кто посмел посмотреть на тайны твои, что от века запретны
Созданьям с горячею кровью, отныне
Пусть ничего иного не видит
До страшного дня, что откроет все тайны от первого дня сотворенья,
Когда обретет свое прежнее имя Изгнанник,
И под ударом его падет новый Дракон, первым бывший когда то.


Глава 8. Война продолжается!

Когда видение разтворилось в дрожащем воздухе, царь вдруг почувствовал огромную усталость, словно в руках он держал не изящный сосуд, наполненный жидкостью легче воды, а огромную глыбу. У него все же хватило сил поднести Чашу к губам, сделать глоток из нее и вылить остаток на Огонь. Стоявшие вокруг – васпухры, мобеды, вазурги, народ, - на мгновение затаили дыхание, не сводя глаз с Огня. И когда Адур чуть вздрогнул, принимая сок Хаомы, но не погас, а напротив, разгорелся сильнее, поднимаясь выше в небо, по толпе пронесся мощный вздох облегчения и радости.
– Нет греха на царе и народе! – объявил Хардарсн, и эти слова, словно гордая и сильная птица пролетели над Одинокою горой, – Государь, однако, изнемог. Посему мы ныне закончим наши молитвы, и я спрошу у вас, свободные Арии только одно: готовы ли вы продолжать войну? Помните, что теперь на нас лежит долг возмездия не только за Кай-Сиявахша, но и за Туса, и за всех наших братьев, погибших вместе с ним. Итак, готовы ли вы к этому?
Дружное, многоголосое «да» было ему ответом.

Двое Безсмертных отвели Кай-Хосрова в царские покои Шатра Роз и Ирисов, опустили на ложе, и тотчасже сон, усталый и слепой, поглотил его. Но словно мгновенье спустя царя разбудило рычание Шапура, тихое, беззлобное, как будто зверек ждал, что кто то хорошо знакомый вот-вот подойдет и затеет с ним привычные игры. Открыв глаза, Хосров увидел перед собою Дин. Темно-алое платье покрывало ее с головы до пят, и бирюзовые глаза, пристально глядевшие на него, казались темнее, чем прежде. Дремота и слабость вдруг оставили Хосрова, и сейчас он чувствовал себя крепким и бодрым.
– Приветствую тебя, Государыня, – произнес, поклонившись, Хосров.
– И тебе, привет! – отвечала Дин, и в голосе ее прозвучала та же твердая строгость, что читалась в ее взоре, – Твоя сегодняшняя жертва принята, но рука твоя все-таки вздрогнула, и оттого твоя ноша будет впредь тяжелее, а путь – суровей и жестче. Эта война выпала тебе, и никто другой не сможет привести Ариев к победе в ней. Для того и дал Владыка Премудрости свершиться судьбе Сиявахша, чтобы торжество над Тураном одержал достойнейший сын достойнейшего отца. Уступив воинство Тусу, забыв о Чаше, которая дана была тебе, чтобы ты мог видеть в ней все, что делают враги, ты сделал шаг в сторону от истинного царского пути, и в этом кроется первая причина поражения.
Хосров молчал, не отрывая взгляда от глаз Дин.
– Вторая причина в том, что, как ты слышал, Тус сам посягнул на дар, который ему не предназначался. Слушай слово, прежде несказанное смертным. Адур-Фарнбаг был некогда зажжен Фаридуном от Огня, горящего здесь, на вершине Апарсина, и точно так же обновлен Кай-Каватом после изгнания Фрасиява. Однако имя этого Адура всегда оставалось сокрытым, и поэтому мало кто помнит, что он и Адур-Фарнбаг суть единый Огонь. Единый, но не единственный.
Ибо до того, как возникло что либо иное, прежде самого Времени, Три Огня танцевали в сердце Премудрости, радуя Верховного Владыку. И как никто не знает Его Единого исконного Имени, кроме Него Самого, так и исконные имена этих Огней знает лишь Он Сам. Из их танца, вечного, непрерывного, вечно изменяющегося, но невластного стать иным, родились Цари Гаро-Нманы, наши родители, знание о коих еще не открыто людям, и потому печать, лежащая на этом знании, сковывает ныне мои уста, – глаза Дин просветлели, а в голосе прозвучали знакомые серебристые ноты, – Искра первого из этих Огней была дарована Джамшиду перед Вековою Зимой, и поэтому ни Ажи-Дахаку, ни Фрасияв не смогли одолеть его.
– Но в Парсе Фрасияв погасил Адур-Фарнбаг?
– Адур Парсы меньше Адура Вех-Манушчихра и потому слабее. Но когда на землю сойдет второй из Исконных Огней, он сравняется в силе со своим источником. И только с помощью этого второго Огня можно сжечь дотла капище у Чичаста.
– Так значит, колдовская сила не ушла оттуда?
– Нет, но лишь сделалась недоступной царю туров. Совсем исчезнет она, когда в пламени Второго Огня ты очистишь нож, которым был убит твой отец.
Неожиданная мысль пришла Хосрову:
– Скажи, Владычица, неужто Тус мог знать об этом?
Дин пристально посмотрела ему в лицо.
– Да, ты – истинный царь и достоин слышать то, что слышишь. Ты верно угадал: Тус знал о других Огнях, которые только и могут низвергнуть Туран. Эта тайна хранилась в его роду со дней Фаридуна, когда Тур первым поклонился дэвам. Поэтому он и избрал этот путь на Канг, чтобы сначала овладеть сердцем чар Фрасиява, пусть одряхлевшим и едва живым, но все же еще живым. Пишдадиды забыли, однако: ни знание, ни происхождение не дают права обладать тем, что дается только избранным. И никто из моих братьев и сестер, чьи имена вы призываете в молитвах, забывая Властелина Премудрости, ни я сама, не властны подать вам хоть частицу одного из Адуров, ибо мы сами – лишь малые искры их танца, крошечные частицы их несказанной красоты и несокрушимой воли. Поэтому, когда Тус с дружиной воззвали к Михру, прося о Втором Огне, тот возмутился и послал им такое наказание за слепоту ума и за то, что они не открыли эту тайну тебе. Ибо повторяю, Кай-Хосров, этим путем надлежало идти тебе. И он все еще лежит пред тобою, и в Канг ты можешь придти только через капище у Чичаста, какую бы ты дорогу к нему не избрал ныне.
– Я понимаю тебя, Владычица, – твердо и решительно ответил Хосров.
– Это еще не все, – лицо Дин снова сделалось строгим, даже суровым, но в то же время в глазах ее светилось сочувствие, – Знай: дни земной жизни Симтан сочтены, и ей скоро следует войти в Гаро-Нману.
Словно резкий удар бича разсек грудь Государя, и он вспомнил, что последним в своем вещем сне Симтан видела Ажи-Дахаку.
– Так значит, проклятие змея все же сбудется на мне?
– Лишь отчасти, сын Сиявахша. Ибо чрево Симтан уже непраздно, но в нем не сын, а две дочери, похожие друг на друга настолько, что и самый прозорливый из дэвов смутится, пытаясь различить их. И я буду с ними, как я остаюсь с тобою. Пока же – прощай, Кави-Хаосрава, и помни: тебе надлежит искупить твое промедление. Второй Адур ждет тебя.

На вечернем богослужении Хосров разсказал всем услышанное от Дин, умолчав только о судьбе, ожидающей Симтан. Бледным и строгим было его лицо в свете струй пламени Адур-Фарнбага, словно бы они внимательно прислушивались к этому разсказу, и твердо, решительно и гулко звучали в его устах слова Владычицы под темным, точно дно старинного бронзового котла, небом. На день Дай при дне Дин, т.е., через семь дней, Кай-Хосров назначил новый совет, и с разсветом гонцы помчались в Спахан и Забул – звать Лохраспа и Заля.

Заль прибыл не один, а вместе с Ростахмом. Это обрадовало Хосрова, и накануне большого Совета он призвал деда, Хардарсна и обоих сеистанцев в те самые покои, где ему явилась Дин.
– Я не стану связывать вас клятвой, но все услышанное должно остаться здесь, – сказал он им, прежде чем поведать утаенное о скорой смерти Симтан.
– Не буду говорить тебе, Государь, что ты еще молод и что в твоей жизни еще возможны большие перемены, – отвечал ему, выслушав, Ростахм, –Это сейчас только слова, да и путь твой – как золотая нить в пальцах искусных прядильщиц в Гаро-Нмана. Помнишь, я когда то говорил тебе о Тахминак? Она была дочерью асского васпухра, правившего горною областью Саманган, на границе между Эранвежем и Тураном. Мы встретились, когда однажды в горах пропал мой Рахш, и поиски привели меня к воротам Айбака, тамошней столицы. Ни до того, ни потом я не видел прекраснее девушки. Васпухр с радостью отдал ее за меня, хотя в то время саманганцы еще считались подданными Фрасиява. Он же и нашел моего коня в горах. Но вскоре мне должно было уехать, и я оставил Тахминак браслет, чтобы она отдала его сыну, если у нее родится сын. И сын действительно родился и получил этот браслет от матери.
Ростахм разсказал всю историю своего сына Сохраба. От рождения юноша обладал такою же телесною силой, что и отец, и этим решил воспользоваться Фрасияв, чтобы уничтожить Ростахма, а если повезет, заодно и Сохраба. По его наущению Сохраб пошел в Эранвеж не другом, а завоевателем, во главе туранского войска. При войске, настоящими начальниками, Фрасияв послал своих доверенных вазургов Барлая и Хумана, с наказом тщательно следить за тем, чтобы отец и сын не узнали друг друга. Так к несчастью и вышло. Кай-Кавус понял, что такого противника одолеть только Ростахму, и отец с сыном сошлись в поединке, но никто из них из гордыни не хотел назвать свое имя первым. Долго длился этот поединок, но только нанеся смертельный удар, Ростахм увидел свой браслет, который юноша носил не на руке, а на груди под доспехом. Тахминак пережила сына всего на год.
– С тех пор прошло много времени, но с каждым годом я лишь все больше убеждаюсь, что иного сына мне никогда не иметь, Государь.
Кай-Хосров пристально взглянул ему в глаза и во взгляде юного царя, кроме благодарности, промелькнула догадка о чем то очень-очень далеком.
– Благодарю тебя, Ростахм, за твой разсказ. Ты же, отец, – обратился он к Хардарсну, – прости меня, что я не смог исполнить то желание, с которым ты выдавал за меня дочь.
– Не мне, Государь, быть в том судьей, как и тебе – подсудимым. Мы ведь еще не знаем к тому же, какой удел ожидает твоих дочерей, когда оне родятся.

Наутро Совет собрался в ападане Вех-Манушчихра в том же составе, что и в Парсе. Лохрасп привез два послания Государям: одно от Фрасиява, другое от царицы Хрума Арианрод. Фрасияв писал:
«Мы, Фрасияв, Великий Царь, Единый под Синим Небом, Старший Сын Первородного Дракона, как всегда, отвечаем на хвастливые речи делами. Не знаем, кто смущает тебя, царь Ариев, пустыми словами о том, будто смерть постигла твоего сына несправедливо, лживо называя себя при этом его сыном и твоим внуком. Мы надеемся, однако, что теперь суетность этих слов очевидна тебе, как и всякому разумному человеку. Посему, признав нашу непременную правоту, отложи гордыню и прими от нас мир на тех условиях, которые нам угодно будет даровать тебе, Кай-Кавус».
Второе послание гласило:
«Царица Арианрод – Великим властителям и царям Кай-Кавусу и Кай-Хосрову. Между Кимри, именуемым у вас Хрумом и Арайлом, как мы называем Эранвеж, к нашему сожалению, давно не было прочных сношений, и узы, пристойные братским народам, происходящим от великого Придайна, коего вы зовете его древним именем Фаридун, увы, весьма ослабли. Мы, однако, хорошо помним, что долгие годы вы, словно крепкий щит, надежно прикрывали наши пределы от нападений Двирайна, или, по-вашему, Турана. Мы также с радостью вспоминаем всегда о родоначальнике вашего дома, благородном и славном Кай-Кавате, нашедшем некогда приют в наших землях. Посему, желая возстановить крепость уз между нами и прослышав о том, что ваш дом вновь обрел наследника и продолжателя и о безпощадной войне, которую ныне вы ведете с Двирайном, мы решили предложить вам нашу братскую помощь всем, чем мы обладаем, в первую очередь, конечно, войском. Если вы согласны, пришлите к нам знатного мужа, облеченного вашим доверием, дабы обсудить все, как должно и договориться о союзе и вечном мире между нами».
– Чтож, – сказал Кай-Хосров, прослушав оба послания, – слова Фрасиява оставим без внимания. Я думаю, он и сам не верит в них: трусость всегда прикрывается угрозами и бахвальством, едва на нее падет луч Хоршида. А вот от союзника нам, думаю, отказываться, не стоит. Что вы знаете о стране и народе Сальма, вазурги?
Слова его звучали четко и властно, и Ростахм, не видевший Государя несколько месяцев, дивился произошедшей с ним перемене. Остальные члены Совета также, казалось, видели перед собою нового Кай-Хосрова.
– Народ Сальма, Государь, – отвечал Нарсес, – и впрямь долгие годы жил своими делами, далекими от вековой распри между домами Тура и Ираджа. Сальм, старший сын Фаридуна, получил из отцовского наследства огромный край, простирающийся от моря Садвес на юге до реки Арак на западе и крайних отрогов Альбурза на севере. Край этот гористый, но тамошние горы невысоки и плохо укрывают как от ветров, дующих с севера, так и от орд дикарей, нападающих вслед за ветрами. Эти дикари, которых хрумийцы называют круитни, столь свирепы и кровожадны, что не было еще в мiре власти, способной их укротить и отучить от разбоя. Они живут в самых далеких горных ущельях, где, казалось бы, невозможно выжить человеку, и где сохранились последние остатки племен людей-обезьян, с коими круитни, разсеянные как стадо, объединяются в банды для грабежа и насилия. Только в южных областях страны Сальма воздух чист от туманов, а снег виден лишь на пиках далеких гор. Там, между морями Садвес и Каянсе, лежит столица этой земли, величественный город Хрум, древний и в то же время вечно молодой, как говорят все, видевшие его. Основан он был самим Сальмом, но теперь хрумийцы именуют свою столицу Хривайн. Ибо за то время, что они занимались обустройством и защитой своих земель, их язык весьма отдалился от нашего. Ныне они зовут своего прародителя Кимром, а самих себя Кимри или кимрайг, когда речь идет об одном человеке из народа; Фаридуна же, как ты слышал, называют Придайном, и по его имени - весь мiр, населенный разумными существами. Свое царство кимрайг делят не на четыре части, как мы, а на три: Северную, Срединную и Южную.
Нрава они смелого, гордого и независимого. Их вазурги, почитающие главным богатством личную честь, а во вторую очередь - скот, живут в каменных замках на вершинах холмов, и во время войны каждый вазург приводит свою личную дружину и войско из окрестных жителей. Все хрумийцы от рождения преданы своим вазургам, и не задумываясь готовы отдать за них в бою жизнь, а во время мира – все, кроме чести. Ибо большинство хрумийской знати происходят из дома Сальма, а в первую статью своей личной чести они вменяют преданность дому своего прародителя. Верховную же власть в Хруме всегда наследует старший, независимо от того, мужчина это или женщина, и при этом у них никогда не возникает споров о старшинстве (что, однако, не означает, что хрумийские вазурги никогда не ссорятся между собой). Но превыше вазургов жители Западного царства почитают стихотворцев, видя в стихосложении источник и хранилище всякого знания, всякого закона и обычая. Это сословие состоит у них из нескольких разрядов, наивысшим из коих являются пророки. Только пророки в Хруме имеют право совершать священные обряды, как у нас – мобеды, и даже цари кимрайг не могут отменять решения пророков.
Их земля богата лазурью, серебром и оловом, но рудники там являются только собственностью царей. Чистейшее самородное серебро в нашей казне, Государь, - из Хрума, и мы никогда не скупимся, если речь заходит о цене на него. Даже турские купцы, из самых дальних пределов, из Чина, едут в Хрум ради сокровищ его недр и платят за них самым дорогим, что есть в Чине – шелковыми тканями безподобного качества. Я думаю, нам и впрямь не следует отвергать такого союзника, ибо в умении обращаться с луком и стрелами верхом ли, в пешем ли бою, нет во всем свете равных хрумийцам, а мечи их тяжелы и остры. И если Государи позволят, я предложу отправить послом нашего держателя печати, фраматара Вистахма.
Кай-Хосров вопросительно посмотрел на деда. Тот одобрительно кивнул.
– Вистахм воистину достоин быть нашим послом в Хруме.
– Превосходно, – сказал молодой царь, – я бы хотел еще, чтобы вместе с ним в Хрум поехал и Патирасп.
Хардарсн наклонил голову в знак согласия.
– Теперь, – продолжил Кай-Хосров, – близится полдень, и поэтому о войне мы поговорим после богослужения. Лохрасп, тебе ныне принадлежит чин великого васпухра и эранспахпата, и сейчас у Адур-Фарнбага ты принесешь нам присягу за эти оба чина. Но прежде назови нам имя того, кого ты хотел бы видеть своим преемником в Армане, и он тоже принесет присягу вместе с тобою.
– Бижана, сына Видарза, – не задумываясь, отвечал Лохрасп, – он хоть и молод, но весьма наставлен в делах моего кустака, ибо все время был моей правой рукой.
– Он ведь не моложе меня, – улыбнулся Кай-Хосров, – Есть ли у вас, вазурги Эранвежа, что либо сказать против него? Или кто хочет назвать другое имя?
Предложение Лохраспа угодило всем, и на том утреннее заседание Совета закончилось.

Часть 3. Второй Огонь
Глава 1. Хрумiйскie послы

Возобновленный после полуденного богослужения Совет длился до самой темноты, обсуждая новый план боевых действий. Было решено вернуться к мысли, отвергнутой в Парсе, и вторгнуться в Туран с двух сторон. Однако теперь Хосров предложил нанести основной удар из Забула на Дар-и-Дешт.
– Путь, которым шел Тус, для нас закрыт, ибо кошмар его гибели еще долго будет смущать души уцелевших в этом походе. И даже если мы вольем в их ряды новые силы, это не сотрет следов, оставленных Злом. Но пережитый кошмар, я верю, все же не уничтожил в них воинов, их мужества и доблести, которые они смогут вновь обрести в себе на иных путях в Туран. Нам надо объявить немедленно новый сбор, и пускай новый эранспахпат ведет их из Забула на столицу Гарсиваза, вместе с частью новобранцев, .
Лохраспу горячо понравилась эта мысль, но Нарсес спросил:
– А как же Спахан и дастакерт, Государь?
– Там теперь есть новый марзпан, – ответил за внука Кай-Кавус, – И ему тоже следует не запираться в крепости, а тревожить вражеское пограничье безпрестанными вылазками, опираясь на поддержку флота по Фраату и Чичасту.
Кроме того, Совет решил, что флот с отрядом арманов должен будет овладеть северо-восточным берегом Чичаста, откуда арманы пойдут на соединение с основным войском у Дар-и-Дешта, и уже затем, вместе все Арии под предводительством Кай-Хосрова возвратятся на путь, начатый Тусом, за обещанным Вторым Огнем.
Фрибурз обещал собрать новые силы в Рей через две недели, в день Амертат следующего месяца. На этот сбор также пригласили хрумийское посольство. Вахман же тотчас после совета отправился в свой кустак, а арманам надлежало собираться на Поле Михра.

Послы кимрайг прибыли в Рей накануне отправления Кай-Хосрова с новым войском в поход.
На пристани корабль, привезший их из Спахана встречал Питиахш со свитой из стражников Вех-Манушчихра.
. Множество горожан собралось на набережной, и к удивлению народа, колесницы хрумийцев были точь-в-точь таки же, на каких изображался Джамшид на картинах в Шатре Роз и Ирисов. И какою то наивною древностью веяло от этих колесниц, и от простых прямых черт узких лиц гостей, от их широких одежд и оружия, напоминавшего стебли травы и листья деревьев.
Посольство состояло из двух вождей со свитой по семь человек у каждого. Старший из хрумийцев – по возрасту, и видимо, по чину, был одет в просторный белый плащ с широкой багровой полосой по нижнему краю, перехваченный золотым поясом. Пряжку этого пояса украшал сложный рисунок в виде множества спиралей, которые плавно превращались одна в другую. Седые волосы, густые, словно выкованные давным давно из чистого серебра, окружали наголо обритое темя и тяжелыми волнами спускались ниже плеч. Борода, такая же белая и плотная, по-видимому никогда не знала ни бритвы, ни ножниц. В руках он держал увитую омелой арфу, а на поясе висел золотой серп, – знаки главы сословия пророков Хрума.
На второй колеснице, слева от него, стоял высокий воин, широкоплечий, но худощавый. Темно-русые с медным отливом волосы, заплетенные в две тяжелые косы, лежали на груди; густые усы, еще более темные, спускались ниже выбритого квадратного подбородка. Одет он был в алый плащ, отороченный узкими полосами волчьего меха и скрепленный у горла золотою фибулой в виде орла с сапфировой инкрустацией, в пурпурную рубаху свободного покроя и темно-синие широкие штаны, заправленные в желто-коричневые сафьяновые сапоги с красными каблуками. Длинные рукава и низкий открытый ворот рубахи украшал серебристый узор из переплетенных ветвей и причудливо изогнутых тел волков; мощную шею обнимала гривна с ощеренными кабаньими мордами на концах Белокурый юноша в накидке, раскрашенной пурпурными, алыми и синими квадратами, рядом на колеснице держал ясеневый шест с бронзовою фигуркой вепря наверху. Прочая свита воина носила косы и такие же плащи, а свита пророка была вся в белом, с выбритыми лбами, молодыми бородами, и кремневыми серпами на бронзовых поясах. И те и другие держали в руках копья с наконечниками в виде вишневого листа, и круглые щиты, у воинов – алые с пурпурною головой вепря с серебряными клыками, у пророков – темно-синие с тремя белыми спиралями, соединявшимися в центре.
Когда корабль причалил, и спустили сходни, первою на берег сошла колесница седовласого пророка, за нею колесница воина, а потом свита верхом на белых конях. Серебряные трубы трижды протрубили гордо и торжественно. Питиахш, спустился с колесницы, и одновременно с ним то же сделали послы.
– Привет вам, достойные мужи Хрума, потомки великого и славного Сальма! – вскинув вперед руку громко произнес Видарз, – Арии рады видеть на своей земле тебя, пресветлый Хентан, сын Грига, - с легким поклоном он повернулся к пророку, – и тебя, безупречный Байдд, сын Морвила, - Питиахш сделал такой же поклон воину, – Государи ждут вас.
Он поднялся вновь на колесницу, послы также. Колесница Видарза поместилась между посольских, так что пророк Хентан оказался справа, а Байдд, сын Морвила – слева, хварезмийская конная свита Видарза выстроилась по сторонам от послов, и процессия неспешно проехала к Вех-Манушчихру.
Здесь на тронах, поставленных у Жертвенника, их ждали Государи в высоких зубчатых диадемах, в пурпурных мантиях, разшитых золотыми и серебряными нитями и драгоценными камнями,. Платье Симтан было золотистым, а голову и плечи покрывал багряный платок с бахромою, под обручем из переплетенных золотых ветвей и листьев, между которыми мягким огнем сверкали крупные жемчужины. Позади престолов стояли все высшие чины Эранвежа. У самого подножия Апарсина колесницы замерли, Питиахш и послы вновь сошли на землю и по знаку Кай-Кавуса поднялись на гору пешком. Посольская свита вместе с хварезмийцами осталась внизу.
За пятнадцать шагов до тронов послы низко поклонились Государям.
– Мы приветствуем вас, мужи Хрума, – произнес Кай-Хосров, – и мы рады тому, что среди ратных трудов потомки Сальма не забыли о нашем исконном родстве и являются сюда в Эранвеж Воистину, если бы потомки и старшего сына великого Фаридуна, свет духа которого не престанет вовек, также помнили об этих узах братства, радость наша была бы безпредельна, ибо крепость мира между родными, любящими друг друга как подобает родным, явилась бы ея крепостью, несокрушимой и грозной для любых врагов во всех семи кешварах и в обоих мiрах – Воплощенном и Разумеемом.
Послы вновь поклонились, и Хентан сказал, выговаривая арийские слова четко и чисто, точно бы он всю жизнь прожил в одной из столиц Эранвежа:
– Благословенны будьте, Государи Арайла, Кай-Кавус и Кай-Хосров, и ты, царица Симтан, и все люди Арайла, и да не изсякнут вовек красота и благородство в ваших землях!. Поистине, я вижу благое знамение в совпадении в именах наших цариц, ибо «Арианрод» на ваш язык переводится как «серебряное кольцо». Посему да явится первородная белизна, воплощенная в этом металле, покровом и опорою нашему союзу! Примите же послание моей Государыни!
Хентан чуть отступил, и по знаку Кай-Кавуса Байдд сделал шаг вперед и протянул ему пергаменный свиток. Старый царь принял письмо и передал его внуку, а тот – Видарзу. Хрумийский воин поднял правую руку:
– Позвольте и мне, великие цари, приветствовать вас, а также наших братьев, покрывших себя нетленною славой на службе Дому Арайла! Да не ослабеют ни слава ваша, ни руки ваши, благородные Ддаль и Хростам, - Байдд произносил арийские слова также твердо и уверенно, но с особым выговором, в котором было что то столь же неизмеримо древнее, как и в форме его колесницы.
– Благодарю тебя, благородный Байдд, – отвечал Заль, – И мы тоже рады, что вы не забыли об этих кровных узах, и да укрепятся они узами братства по оружию!
– Да будет так! – громко провозгласил Хардарсн.
– Воистину да будет! – словно эхо отвечал ему Хентан.
– Воистину, – подтвердил Кай-Хосров, – Теперь же прошу вас, славные гости, во Дворец Манучихра. Вечером мы ждем вас на пир в Шатре Роз и Ирисов, а завтра – на воинском смотре.

На пиру Государыня пела о Фаридуне, о гибели Ираджа, о первой и последней войне Сиявахша. Затем взял арфу Хентан. Почти невесомые, и в то же время четкие звуки полились из под его длинных узловатых пальцев, словно капли весеннего дождя, мягкого и спокойного, на нежную молодую траву, и за этой пеленой жемчужных струй слова языка кимрайг, казалось Хосрову, звучали словно шелест старых, но прочных плотных материй, разкрашенных в яркие цвета или утренний плеск моря в его самых первых детских воспоминаниях.
– О чем эта песня? – спросил он старика, когда тот отложил арфу.
– Это разсказ о видении царя Пенхелига, прадеда нынешней нашей Государыни. Однажды летним днем царь заснул у реки в тени дерева, имя которого он носил, (ибо «Пенхелиг» означает на вашем языке «Глава ивы»), и ему явилась прекрасная дева в золотых и бледно-зеленых одеждах на том самом месте, где он спал. Она взяла его за руку, и тотчасже Государь оказался на другой стороне реки, в совершенно незнакомых ему местах в заснеженных горах. Он стоял на уступе, с которого открывался вид на безконечное бирюзовое море, и дева была рядом с ним. Она провела Государя вверх по горной тропе к пещере, вход в которую преграждали высокие ворота из белой бронзы. Когда же дева подвела Пенхелига к ним, те открылись сами. В пещере лежал огромный, словно безкрайний город, со множеством прекрасных строений, с чистыми широкими и многолюдными улицами, залитыми ярким светом, подобным солнечному в летний полдень, но воздух был чист и свеж, точно весною на разсвете. И все, кого видел здесь царь, и мужчины и женщины, казались не старше пятнадцати лет, и могучая радостная сила юности сияла в каждых глазах, словно частица пламени этого незримого светила. Дева привела царя в палаты, и не было меры его изумлению при виде могучих стен, выложенных самоцветною мозаикой, колонн, подобных кипарисовым стволам, на которых покоились неописуемо высокие своды и арки дверных проемов. Наконец он оказался в большом круглом зале, где на стене было изображено прекрасное дерево с листвою такого же золотисто-зеленого цвета, что и наряд девы; и большой белый орел разправлял крылья на вершине этого дерева, а внизу, под сенью его кроны, стояло множество людей, каждый из которых был в золотом венце. В середине зала возвышались два трона, и еще семь, не такие высокие, располагались кругом вдоль стены. Семь благородных юношей сидели на этих тронах, а на двух центральных престолах из слоновой кости, сами похожие на изваяния – величественные молодые мужчина и женщина в высоких венцах, в белоснежных просторных рубахах до пят, с золотыми поясами, в багряных мантиях с вышитым серебряною нитью орлом. И юность их казалось совершенною, от ясного огня истинной премудрости, пылавшего в их глазах. На небольшой малахитовой колонне перед ними стояла золотая чаша, и царь взял ее и протянул Пенхелигу. Тот принял чашу и испил из нее, и проснулся, и не знал, как его сердце не разбилось от полноты знания, которую не вместит и не удержит никакое слово.
С тех пор эта река – Ди – почитается у нас священною, а тайну этого Города так и не постиг никто из наших Пророков.
– Я был в нем, - ответил Хосров, глядя прямо в глаза Хентану, – Это Варна Джамшида. Я надеюсь вновь побывать там , и может быть, ты тоже войдешь в нее вместе со мною. А вот Чашу ты сможешь увидеть уже завтра.
– Во дни царствования Пенхелига у нас уже мало что помнили о Джамшиде, даже имя его забылось, и мы издавна называем этого владыку древности просто Сыном Хлеу, – того, кого вы в Арайле зовете Михром. И вот как раз в те дни в мою родную деревню Абергвайн пришли незнакомцы, судя по всему, из за восточной границы, - в те годы много народу бежало к нам из вашей земли, спасаясь от войны и засухи – и увели с собою единственного у нас мальчика-сироту. Его отец был рыбаком и погиб, когда мальчику не исполнилось и восьми лет, а мать пережила мужа всего на год и умерла едва ли не за месяц до прихода этих незнакомцев.
А потом к нам дошло известие, что Государь Пенхелиг признал этого самого мальчика царем Арайла, и тогда в нашей деревне вспомнили, что эта семья – тоже пришла из за восточной границы за три поколения до Пенхелига.
– Так вот откуда ты так хорошо знаешь наш язык, – улыбнулась Симтан, – а Байдд?
Кай-Хосров посмотрел на хрумийского воеводу, поглощенного оживленной дружеской беседой с Залем и Ростахмом.
– Наша деревня входит в наследственный удел его рода. А вот когда меня взяли в ученье пророки, мне пришлось заново учиться нашему языку. Язык наших пророческих школ и двора в Хривайне очень далек от того, каким у нас говорит простой народ.
– А разве у вас, – вновь спросила Симтан, – к сословию пророков принадлежат не по праву рождения?
– Пророки кимрайг, Великая Царица, сами выбирают себе учеников – и из своих детей, и из детей всех иных сословий, кроме рабов войны, ибо ими по нашим законам становятся только пленные круитни.
– А женщины могут войти в ваше сословие?
– Да, Государыня. Обитель и владение пророчиц – Инисойдд Нивлен, Острова Тумана в Северо-Западном море. Эти острова также называются у нас Заповедными, потому что со времен государя Придайна туда отправляются все наши цари в последнее путешествие, из которого нет возвращения.

Глава 2. Прощанie

Пир закончился, когда синяя безплотная тьма за окнами уже бледнела, становясь безцветной. Времени на сон до часа, назначенного для отбытия войска в Забул, оставалось совсем немного. Послов отвели в предназначенные для них покои, и Хосров уединился с Симтан.
Ни одному из них не хотелось спать. Улыбнувшись с тихою и какою то беззаботною кротостью, царица взяла его руку и приложила ниже своей левой груди.
Хосров понял не сразу, но вдруг его пальцы ощутили биение какой то новой силы. И почти тотчасже, как бы отвечая ей, пробилась другая сила, точно так же, бьющаяся тихо, но настойчиво. Их ритм сложился в слова, сказанные Дин при ея последнем появлении: «Чрево Симтан уже непраздно, но в нем не сын, а две дочери, похожие друг на друга настолько, что и самый прозорливый из дэвов смутится, пытаясь различить их». Но в следующую секунду он вспомнил и ея предсказание, обрекавшее Симтан на смерть, и почувствовал себя так, словно бы выпил чашу вина, несказанно сладкого на устах и в гортани, но в желудке отозвавшегося нестерпимою горечью.
Симтан увидела это на его лице, и испуг странным холодным предчувствием коснулся ея души. Но царь уже овладел собой.
– Я, наверное, не увижу, как они родятся, – наконец нашел он слова, – Когда это случится, я все еще буду далеко отсюда.
Ея лицо просветлело.
– Это нестрашно. Как ты думаешь, кто это. Мальчики или девочки? Их двое…
– Две девочки. Ту из них, что появится первой, назови «Хокон», «Прекраснобедрая», потому что из лона ее выйдет новый славный род в Эранвеже, а вторую – Махсим, «Лунное Серебро», ибо судьба ея свяжет ее с Западным Царством.
Теперь уже глаза Симтан сияли от изумления и восхищения. Она молчала, думая, что Хосров произносит слова Дин, видимой только ему. И в самом деле, лицо царя вдруг изменилось, сделавшись отрешенным, и боль, искажавшая его за мгновение перед тем, пропала безследно, а взгляд был ясен, как тогда, когда он глядел в Чашу. Но сейчас Чаши не было, и Симтан почувствовала, что между ними словно бы встала невидимая прозрачная стена, и ей почему то сделалось жаль Хосрова.
Сон так и не приходил к ним. Краткия и быстрыя мгновения, уносившиеся в небесную высь, делая ее все более бледною, для обоих сейчас превратились в безконечныя бездонныя реки, текущие откуда то из незапамятных дней под небом еще моложе их самих, и возвращающиеся вновь к своему источнику. Они уже не были царем и царицей, правителями древней державы, которые тоже однажды покинут ее и присоединятся к своим предкам, оставив свои имена сказаниям, а телесный облик – кисти и краскам живописцев и резцу каменотесов, но единственными людьми на земле, самой первой парой накануне первого разсвета в их жизни, а водная гладь внизу, под стенами Шатра Роз и Ирисов, казалась им первозданным морем Ворукаша, только-только утвержденным в берегах. И они говорили друг с другом о тех днях, и слова песен и образы древних картин, всплывая из памяти, сплетались в их устах с искренним жаром устремления к этой первородной царственной чистоте. Хосров не мог отвести глаз от Симтан, как путник, прошедший знойную пустыню, припав к воде, не в силах оторваться от ея обжигающего холода. И чем дольше он смотрел, тем больше видел в ней не супругу и почти ровесницу; за хорошо знакомыми чертами ему представали одновременно и грудной младенец, и веселая девочка, впервые с восторгом взявшая в руки лютню, юная дева, еще не знающая о том, что вскоре ей предстоит встретить нового Царя царей Ариев и самой стать Царицей, и наконец, женщина, исполненная глубокой и зрелой премудрости, словно бы она прожила много десятилетий. Он понимал, что это и есть прощание, но печали уже не чувствовал. Словно тонкое и живое серебристое пламя исторгавшееся из ея сердца через глаза и уста, омывало всю ее, и, изливаясь вокруг, разсеивало все дальше ночь.
Когда же серебряные трубы пропели призыв к разсветной молитве, ни он, ни она не чувствовали и тени усталости. Перед тем как идти на богослужение Государь облачился в тот самый дорожный наряд, в котором прибыл некогда к Кольцу Хварезма. Гривну и браслеты Владыки Ариев он носил теперь постоянно.

Богослужение происходило на открытом воздухе у Одинокой горы, от подножия которой новому войску надлежало отправиться в Сеистан. Воины уже выстроились внизу горы, в полном походном снаряжении, тускло блестевшем под разноцветными плащами. Вожди и мобеды также уже окружали Жертвенник, на котором среди обычных сосудов стояла Чаша. Посланцы Арианрод тоже явились сюда. Государи вышли втроем, впереди них высоко держал Дарафш Ростахм, и Гив нес на плече царское копье .Рядом с Симтан один из Безсмертных вел на золотых цепях Шапура и Шахдохт.
Совершив жертвенное возлияние, Хардарсн наполнил Чашу соком Хаомы и поставил ее на прежнее место. Затем к Огню подъехала колесница, запряженная четверкою белых коней, которыми управлял сам Питиахш. В ней лежали царские латы. Кай-Хосров поднялся с трона, и скинул с плеч дорожный плащ. Затем каждый из марзпанов брал из колесницы какую нибудь часть доспеха и надевал ее на Государя. Первым был Фрибурз, по разположению своего кустака укрепил на его левой ноге длинный чулок из тонких железных пластинок. За ним кирманец Вахман надел точно такой же на правую ногу. Бижан и Заль застегнули ему наручи из полированной бронзы. Панцирь из позолоченных чешуек надел на Царя Лохрасп, блестящий, словно зеркало щит подал Нарсес, а меч с рукоятью в виде львиной головы ему вручил Хардарсн. И наконец, старый Царь увенчал внука остроконечным шлемом с золотым зубчатым ободом по нижнему краю и с бронзовыми бараньими рогами. Взмахнув мечом в сторону востока, навстречу восходящему венцу Хоршида, Кай-Хосров громко и отчетливо произнес:
– Вереθрагна ахмакам! «Победа наша!»
Когда он вложил меч в ножны, Патирасп взял Чашу и подал сестре. Симтан протянула ее супругу. Государь принял ее, поклонившись Адуру, и подал знак подойти Хентану и Байдду.
– Вот, благородные мужи Хривайна, Чаша того, кого вы зовете Сыном Хлеу, показанная в видении царю Пенхелигу. Она предсказала мне победу в нашей войне, ибо она может показать все, что было, есть и будет. Скажите мне, что хотели вы бы увидеть сейчас?
Послы пожелали видеть свою столицу и Государыню, и тотчасже блестящая коричневая поверхность Хаомы разтаяла перед их глазами в ярких лучах над серебристо-бирюзовою гладью двух морей, между которыми возносил в небо купола храмов и дворцов прекрасный далеко раскинувшийся город. За огромным треугольником зубчатых стен с кубами башен, сложенных из крупных, тщательно отесанных и плотно подогнанных блоков этот город словно бы тонул в третьем море – зеленом море садов и парков, кипарисов, олив, крупнолистных ореховых деревьев, тополей, акаций и шелковицы, а также цветов, почти столь же многообразных, как в Царском Саду Рея. Множество самого разнообразного народа виделось на его улицах и площадях. А на центральной площади, окаймленной двумя неспешными реками, стоял, превосходя все прочие здания, несравненный оранжевый замок . По сравнению с многими другими дворцами он казался построенным совсем недавно, но вместе с тем от его ровных очертаний, толстых стен с круглыми башнями по углам, от купола, увенчанного высоким шпилем над восточною стеной веяло древней простотой и грозной воинской мощью.
Сила Чаши между тем, словно бы распахнула тяжелыя двери Замка, и вот уже перед Ариями и хрумийцами открылся обширный зал, затянутый пурпурным и золотым шелком. В глубине его на семи ступенях из лилового мрамора стоял золотой трон. С обеих сторон от него, рыча, обнажали клыки золотые львы, а из за трона поднималось золотое дерево, на котором пели разноцветные птицы, сделанныя из самоцветных камней.
На троне, неподвижно и прямо, сидела молодая прекрасная женщина лет двадцати, в длинном темно-синем платье до пят. Из под золотой диадемы, представлявшей собою усеянный бриллиантами, аметистами, сапфирами, топазами, гранатами и изумрудами обод, спускался темно-фиолетовый платок покрывая ее голову почти до самых бровей, четко очерченных и слегка округлых, а также плечи и грудь. Черты ея лица, немного бледного в сиянии многочисленных светильников, были утонченными и хрупкими, а темно-зеленые глаза казались огромными и бездонно-глубокими. Тонкия руки ея были усеяны перстнями, среди коих выделялся величиной оправленный в серебро аметист на безымянном пальце правой руки. Справа от нее на троне возсидал светловолосый мальчик лет пяти, в подхваченной золотым поясом с пряжкой в виде медвежьей головы бирюзовой рубахе, разшитой серебряными узорами по вороту, запястьям и подолу, в штанах цвета сочной травы и в бледно-сиреневых сапожках. Лицом отрок очень походил на царицу, только глаза у него были светло-синими, с серым оттенком; и держался на престоле он с точно такой же строгостью, необычною для этого возраста.
Внизу ступеней трон окружали неподвижные воины в малиновых плащах, с застежками в виде медвежьих голов на правом плече, с серебристыми ромбами, нашитыми на край левой полы, в панцирях из крупных чешуй, в коричневых штанах и серебристо-серых сапогах из мягкой кожи. Головы их прикрывали стальные обручи с наносниками, в правой руке каждый держал секиру, в левой – позолоченный круглый щит с изображением медведя, сошедшегося в поединке с краснокрылым драконом. Все оружие было ярко начищено и сияло ослепительно и грозно. Такие же воины застыли у дверей зала.
Еще ниже, на мозаичных плитах перед тронным возвышением собралось множество людей в пестрых одеждах. Некоторые из них были одеты точь-в-точь, как Хентан и с так же постриженными и уложенными волосами, другие носили разноцветные плащи, рубахи и штаны, схожие покроем с костюмом Байдда и такия же косы, как у него. Ближе всех к трону находились пророки и вельможи в плащах того же темно-фиолетового цвета, что и плат царицы; причем пророки разполагались слева, а вельможи в пурпурных плащах, - справа от престола.
– Воистину, Государь, великое чудо ты показал нам сегодня, – проговорил Хентан, когда видение разтаяло, тогда как Байдд все еще не отрывал изумленных глаз от Чаши, – мы своими глазами увидели сейчас Хривайн, Большой Дворец и Государыню Арианрод с наследником Майларθом, да сохранят его Хлеу и Дон от судьбы его отца!
– Насколько мне дано знать, – отвечал Кай-Хосров, – Михр и Дин вместе с иными благими силами избавят Майларθа, сына Эмриса, от такого ранней гибели, и он будет царем Хрума и родоначальником новой ветви вашего царского дома. И я надеюсь, что еще увижусь с ним и с вами тоже, славные хрумийцы в Рее, когда вернусь с победой А дотоле меня здесь не увидят, чтобы ни случилось на войне.
Он выпил Хаому, спрятал Чашу в дорожную суму, которую, приняв из рук Хардарсна, повесил на плечо. К нему с поклонами начали подходить придворные, и каждого Государь поднимал прикосновением к плечу. Затем он прижал к себе Симтан и долгим поцелуем простился с ней. И тотчасже его заключил в объятья старый царь.
Когда же прощание закончилось, Хосров поднял руку, загремели серебряные карнаи, и воины стройными рядами двинулись мимо Одинокой горы. Первым отправился конный отряд в темно-зеленых плащах во главе с Залем, насчитывавший всего три сотни человек: основныя силы сеистанцев ждали в Забуле. Вслед за ними двумя отрядами шли кирманцы, а между отрядами ехали хрумийские послы. Первый отряд и кимрайг спустились к гавани и погрузились на корабли под знаменем Михра, уже поднявшие парус в готовности плыть в Спахан. Второй отряд, которым командовал марзпан Фрибурз, проследовал за сеистанцами к Восточным воротам.
Вслед за кирманцами к этим воротам проехали три колесницы – эранспахпата, Хардарсна и Патираспа. Первосвященнику надлежало возвратиться в Парсу, а его сын должен был сопровождать Государя.
За ними под черным стягом с белым барсом прошагали черные отряды Мекран, и, наконец, настал черед блестящих Безсмертных, а значит, и самого Кай-Хосрова. Государь взошел на ту же самую колесницу, на которой Видарз привез его доспехи, и на которой уже стояли Ростахм с Дарафшем и Гив, в одной руке державший царское копье, а в другой – поводья. Колесница тронулась вдоль копьеносной стражи, вдоль множества народа. Хосров не оглядывался, и только, проезжая через Восточныя ворота, подумал, что за все время пребывая в столице он так и не увидел весь город, а когда вернется, город будет уже другим – без Симтан.

Толпы народа провожали войско и далеко за городом, редея по мере того, как его стены уходили все дальше на запад.
К середине дня армия достигла развилки дорог, одна из которых шла на северо-запад к Парсе, другая – на северо-восток в Сеистан. Государь велел ставить шатры для привала. Местность показалась ему знакомой. Когда Хардарсн отчитал полуденные молитвы, и была разставлена первая походная трапеза, Хосров спросил Ростахма, сидевшего напротив него:
– Скажи-ка, не этими ли краями мы ехали из Забула в Парсу?
– Именно, Государь. Место нашего тогдашнего последнего привала совсем рядом, за той грядой, – Ростахм указал рукой на северо-запад, – а присмотрись внимательней вон к тому холму, что стоит поодаль от прочих.

Глава 3. Снова Забулъ

Холм, на который указывал Ростахм, отстоял от конца гряды необычно далеко. Хосров вгляделся в его очертания, и словно бы некое четвероногое безголовое чудовище, окаменевшее в жестоких корчах, увиделось ему.
– Дракон! Тот самый! – воскликнул он, – А где же голова?
Несколько Безсмертных тотчасже вихрем поскакали к холму. Довольно долго их не было видно за каменною глыбой, но вот, наконец, они появились вновь и медленно, шагом, возвратились в лагерь. Двое волокли на арканах обломок, почти доходивший коням до колен. Оскаленная пасть по-прежнему обнажала огромные зубы, но глаза застыли и уже не внушали ужаса.
– Туранцы, говорят, почитают тебя отцом мудрости, - сказал Кай-Хосров, грядя прямо в окаменелые глаза, - и где же твоя мудрость ныне? Так ли она обманет Фрасиява, как обманула тебя?
– Зато теперь, Государь, он неподвластен боли, – произнес Ростахм.
– Ты думаешь? Но сила Огня крушит и камень, пусть и самый прочный.
– Да, это правда, – ответил им обоим Хардарсн, – Огонь, вода, корни растений и время сокрушат любой камень, только Адур делает это гораздо быстрее. Однако настал полуденный час, и поэтому пусть этот каменный урод тоже внемлет словам молитвы тем силам, что выше его и мудростью и могуществом – если, конечно, сможет.

Когда закончилось богослужение, а за ним – первый походный обед, первосвященник благословил войско и вождей и отправился в Парсу в сопровождении большей части мобедов.
Ночью Хосров впервые в этом походе вынул Чашу. Помня слова Дин, он взглянул на другой берег Вехруда.
Здесь горели огни на дозорных постах у мостов и бродов, караулы были удвоены, но в общем царило спокойствие. Часовые перекидывались разговорами, приказы отдавались и исполнялись неспешно, а те, кто не был назначен в дозор, спали безмятежным сном.
Но чем дальше Хосров отводил свой взор от границы, тем оживленнее становилась ночь на вражеских землях. Темную синеву то и дело разрывали смоляные огни факелов и костров и длинныя черныя пятна конных и пеших отрядов. Эти пятна шли на запад со всех сторон Турана, и словно быстрыя иголки в руках множества опытных швей, между ними и большими городами летали гонцы.
Царский дворец в Канге спал, но сон этот больше походил на тревожное забытье. В верхних этажах, где жил Фрасияв, и откуда он управлял страною, царила пустота, немая, неподвижная, словно бы тысячелетняя, утвердившаяся здесь еще в незапамятныя времена, и противоречить которой мало кто решался и при солнечном свете. А в нижних этажах в окнах ни на миг не угасали блеклые приглушенные огни, и почти ежесекундно открывались и закрывались двери в левой части дворца, впуская и выпуская новых гонцов.
Дар-и-Дешт, наоборот, был погружен в глухую дрему: Гарсиваз находился все еще при дворе брата, видимо, ожидая начала похода на Эранвеж.

Потом Хосров пожелал увидеть Симтан.
Царица крепко спала в своем любимом покое Шатра Роз и Ирисов. Веки ея были плотно сжаты, а губы – чуть приоткрыты. Мягкий свет юного в эту пору Маха плавно вплывал сквозь приоткрытое окно, придавая всему серебристый блеск, от которого черныя тени делались отчетливей и гуще. Хосрову показалось, что скулы Симтан немного обострились, а на висках обозначились небольшия впадинки. Он долго смотрел на нее, пока на ея лице не появилось выражение, какое бывает у человека, чувствующего, что на него глядят.

Следующие недели армия шла довольно быстро, делая по пять фарсангов в день по стране, притихшей в ожидании бури. В замках и городах ее встречали не безоглядно-радостныя пиршества, а гарнизоны, готовые к осаде и штурму, часто под началом старых вазургов, чьи сыновья шли тут же, под царскими знаменами. В деревнях, изрядно опустевших, жизнь продолжалась, и нигде на пути Хосров не видел в глазах безнадежного страха. Каждый день Государь глядел в Чашу Джамшида, наблюдая в ней безконечныя приготовления туранцев к вторжению в устье Фраата и все большую тоску в глазах Симтан. И с каждой стоянки в Рей и Спахан устремлялись гонцы с новыми донесениями.
Еще через двадцать пять дней спустя после того, как озеро Чейчаст скрылось за окаменелой спиной дракона, войско было в сеистанских горах. Только здесь Арии увидели пустые дома и оставленныя поля и пастбища. Огромныя треугольныя башни, поднятыя из земли незримыми руками, неизмеримо более могучими, нежели человеческия, ясно вырисовывались в прозрачной синеве небес, словно омытыя их несокрушимою вечною юностью; и среди этих башен светло-серыя укрепления Забула отличались только размеренными очертаниями, да над главною крепостью, обращенною на восток, гордо реяло маленькое изумрудное знамя.
Здесь войско остановилось на привал перед последним переходом.
– Я почти завидую тебе, Ростахм, – сказал Гив, глядя вдаль на Забул, – родиться царем такого города! А ты вместо того, чтобы править им, болтаешься по свету, как бездомный бродяга!
– Не такой уж и бездомный я, сын Видарза, – отвечал Ростахм, – когда благодаря отцу и брату у меня есть дом, в который я всегда могу вернуться, как бы далеко меня не уносила моя бродяжья доля. И я не променял бы ее даже на чин хазарпата!
– И что такого в командовании моими Безсмертными, что два наилучших арийских пахлавана с такою легкостью готовы отказаться от этого? – улыбнулся Государь, – Разпустить мне их, что ли? Погоди же, Гив, вот возьмем Дар-и-Дешт, и я назначу тебя его правителем. Тогда и наглядишься на свой любимый город через Вехруд. А бродячей судьбе Ростахма вряд ли когда смогу воздать хотя бы часть того, чем я ей обязан.
– Ты уже сделал это, Государь, когда привел меня в Варну Джамшида. Кто еще из ныне живущих может похвалиться, что был в ней или хотя бы видел ее своими глазами, кроме нас двоих?

Горные кряжи Сеистана, обращенные к западу, возвышались ниже, чем на востоке, но тянулись дальше. Дорога к Забулу шла почти везде прямо, поднимаясь между ними плавно и равномерно, и лишь иногда и ненадолго свиваясь в петли. Сосны, покрывавшие горы, на ближних подступах к городу сменились тутовником. На разстоянии фарсанга от Западных ворот Забула войско уже ждали две шеренги всадников в темно-зеленых плащах и в полном боевом снаряжении. Двумя рядами под разноцветными знаменами они выстроились по обеим сторонам дороги Возглавляли эту двойною шеренгу Завара и незнакомый Хосрову воин в темно-красном плаще. Обоих сопровождали знаменосцы; и темно-багровым с золотым серпом, был стяг над головой незнакомца, защищенною точно таким же стальным кольцом, какие Государь видел на телохранителях царицы кимрайг.
– Миθра джанат ахмакам! – воскликнул Завара, вскинув правую руку в приветствии, и все воины вслед повторили этот возглас. Казалось, лес и горы обрели уста и голос, чтобы произнести эту присягу, встречая Владыку земли Ариев.
– Миθра ахмакам айаптем фрабарат! – отвечал Кай-Хосров.
– Достойную встречу ты оказал, Завара, своему Государю, – произнес Заль, выезжая из за спины Царя к младшему сыну, – Светлый Владыка, Сеистан рад видеть тебя вновь и ждет твоего приказа идти в бой. Позволь представить тебе Джамаспа, сына Фарнака, асфраматара, повелителя асов и фатеев, живущих в нашем кустаке. Он родом с южных пределов их земель, и во время твоего первого посещения управлял делами своей округи. Тогда у асов и фатеев, если помнишь, не было начальника: Азадбад, прежний асфраматар умер незадолго до того, а Джамаспа избрали как раз перед твоей коронацией.
Кай-Хосров кивнул, глядя в глаза Джамаспу, и тот подъехал к Царю, также глядя ему прямо в глаза.
– Скажи мне, Джамасп, ты ас или фатей?
– Ас, Государь. Азадбад был фатеем из Сиявахшгорда. Он и его род считались первыми среди тамошних родов, и первыми покинули Туран, когда погиб твой отец. Вслед за ним оттуда ушли и все остальные фатеи. Здесь второй сын Азадбада женился на моей двоюродной сестре. Сам я никогда не видел Кай-Сиявахша, но я рад привести наши народы на службу его сыну.
– Благодарю тебя, Джамасп, сын Фарнака, и принимаю вашу помощь и службу! Займи положенное тебе место среди вождей Эранвежа! И ты, Завара, тоже.

Завара подъехал слева от Заля, Джамасп – справа от Ростахма, и Царь пустил своего коня шагом. И все то время, пока воинство Эранвежа двигалось мимо всадников Сеистана, те стояли недвижимо, словно стены, охранявшия подступы к Западным вратам Забула. Посреди зеленых плащей протянулась длинная полоса темно-багровых накидок асов с одной стороны, и напротив нее – желто-песочных, фатеев.
Живыя стены заканчивались у опущенного подъемного моста. У ворот города стояли четыре пеших стражника: фатей и ас с луками и два копейщика-сака. Лучники были и на привратных башнях и на самих стенах города. С западной стороны Забул вряд ли мог ожидать нападения, но тем не менее, несмотря на это, город тщательно подготовился на случай возможной осады. За воротами Забул показался Государю гораздо более многолюдным, по сравнению с тем, какою видел столицу Сеистана впервые, несколько месяцев тому назад; двигаясь неспешно во главе войска, Кай-Хосров мог ясно разглядеть, что многие в толпе, вышедшей ради него сегодня на улицы, были крестьянами, укрывшимися здесь от возможного вторжения врага. В их глазах он читал радость увидать живого Царя царей, смешанную с желанием поскорее вернуться к оставленным домам и полям.

Вслед за царскою колесницей в Забул вошли только Безсмертные, которые разместились в цитадели.
Когда они миновали ворота, Джамасп, из головы армии переместившийся в ея конец, поднял руку, и две шеренги сеистанцев сомкнулись на середине дороги и перестроились в двойную колонну, замкнувшую походное шествие. Завара меж тем, не въезжая на подъемный мост, повел войско в сторону Вехруда, в заранее устроенный для него лагерь.

Уже стемнело, когда вожди явились к Государю доложить, что все воины размещены. На утро был назначен военный совет в лагере, и после молитвы духу ранней ночи Айвисруте, прочитанной Патираспом, вожди начали пир в тронном зале замка. Царь царей возсел на троне, по правую руку от него занял место Гив, слева – Патирасп. Напротив села семья марзпана: сам Заль посредине лицом к лицу с Государем; справа от него была его супруга Рудабак, высокая, стройная, несмотря на то, что в тяжелом серебре ея волос не виделось ни одной пряди иного цвета, слева – Ростахм. Далее вправо от Рудабак сидели знатнейшие из саков с супругами, влево от Ростахма – асы и фатеи. Служили на пиру сыновья сеистанской знати; а те из них, кто удостоился при дворе сана госа, т.е., слагателя песен, - и юноши, и девушки, - пели, играя на лютнях. Их песни разсказывали о происхождении дома Наримана, о славных деяниях вазургов этого рода, о великой и чудной птице Симург, выкормившей Заля в своем гнезде и неотступно оберегавшей его и весь его дом и земли Сеистана. Пели они и о том, как в Забуле воспитывался Сиявахш, некогда уехавший отсюда навстречу надеждам, которым не суждено было сбыться; и бывалым сеистанцам казалось, будто произошло это совсем недавно. Голоса юношей и дев звучали сильно, чисто и искренне, и Хосров вспомнил, почти наяву увидел вновь пиршественный зал в Парсе и Симтан, открывшую для него мир песенных сказаний Ариев. Ему захотелось немедленно посмотреть на нее в Чашу, но пересилив себя, решив дождаться окончания пира, обратился к Джамаспу:
– Скажи мне, Джамасп, сын Фарнака, откуда у асов и фатеев вместо шлемов такие же стальные обручи, что и у телохранителей царицы Хрума?
– Такой обруч, Государь, носил сам Сальм, его сыновья и воины его избранной дружины. Тебе ведь, верно, известно, что мы все – и асы, и саки, и фатеи, - происходим от младшего сына Сальма?
– Да, Ростахм разсказал мне об этом. Я знаю, после ссоры между Сальмом, Ираджем и Туром Нариман со своим домом ушел в Эранвеж, а вы, асы и фатеи, потомки его братьев Ахвара и Ручаспа, оставались на ваших землях, пока те не захватили туранцы.
– Да, так и было. Ахваран, - земли, лежащие к северу за пределами нынешнего наместничества Аспурга, как и само это наместничество, некогда принадлежали Хруму. Но в те дни, когда Фрасияв завладел ими, Хрум долгие годы одолевало невиданное ни до ни после нашествие северных дикарей, именем коих я не хочу осквернять эти стены и твой слух, Великий Государь. Поэтому старшая ветвь Дома Сальма не смогла тогда оказать помощь младшим, но мы сохраняем обычай дружинников нашего праотца.

Глава 4. У Вратъ Степи.


Хосров проснулся рано утром, когда Мах еще не исчез за горизонтом, но сделался молочно-бел, и небо уже побледнело в ожидании прихода Хоршида. Сон покинул царя, исчез в безцветных сумерках за окнами. Государь поднялся, оделся и вышел на балкон башни, в которой находились его покои.
В воздухе явственно ощущалось дыхание осени, уже вступавшей во владение часами смены небесных светил, прочитав о приближении времени ей воцариться по разположению созвездий. И с каждым днем, чем сильнее ярилось лето, тем быстрее приближался этот срок: растения теряли жизненные соки, травы сохли, желтели, серели, зелень листьев на деревьях блекла, все больше сменяясь желтизною, и все ближе к земле и все торопливее влекли колесницу Хоршида его кони. И самый воздух от этого дыхания наполнялся холодною, почти ощутимою прозрачностью горного хрусталя.
Внизу, под ногами Кай-Хосрова досыпал последния минуты город. Досыпал спокойно, под охраною часовых на стенах города и замка, лагеря у Вехруда, окраина которого еле виднелась из за крутизны холма, на который выходила башня замка с царскими покоями. Сама река также казалась спокойно спящей, и сон ея был словно незримая стена, воздвигнутая неким волшебством против угрозы с востока. А над Вехрудом, заслоняя безцветное небо, среди слабеющих звезд вздымались остроконечные пики Альбурза. Вновь, как и в прошлый раз, несколько месяцев назад, Хосров ощутил сильное влечение, словно бы зов этих величественных исполинов, и сейчас этот зов звучал с еще более захватывающей, более властной силой. Государь вырос в горах, но никогда за всю свою пастушескую жизнь, ни даже в Парсе не испытывал ничего подобного. Сейчас, стоя на башне Забульского замка, он, казалось, мог различать слова в этом призыве, похожем на песню на древнем языке Ариев, исполняемую двумя голосами, мужским и женским. Женский голос очень напоминал голос Дин, он спрашивал – о значении различных движений изначального танца Огня, о новых чертогах Гаро-Нмана, возникающих ныне и тех, что встанут еще и еще из этого танца, коему нет и не будет конца. Мужской голос, незнакомый, низкий, глубокий, исполненный премудрости, казавшейся непереносимой для смертного, отвечал ей, и каждое слово было словно образ, переливающийся множеством живых цветов и оттенков. И премудрость придавала сказанным словам четкий и плавный ритм, так что Кай-Хосров мог почти что видеть этот танец, о котором говорили Незримые, и память вновь уводила его в ночь накануне разставания с домом приемного отца, когда ему выпало пройти через Очистительные камни; и в то же время он знал непонятным для себя самого знанием, что все, что он видит сейчас и видел тогда – это только отблески, краткия искры, отброшенныя Адуром сквозь все увеличивающееся царство Времени, – непроглядную бездну, по сравнению с которой весь Туран был лишь малой пылинкой.
И вдруг все исчезло. Голоса замолкли, исчез искрящийся Огонь в черной бездне, и снова явились огромные горы, сделавшись еще белее, и стекавший с них Вехруд. Небо, еще безсолнечное, стало явственно голубым. Наступил час разсветной молитвы.

После богослужения вожди и Безсмертные отправились в лагерь. Колесницы оставили в обозе. Хосров, в бледно-фиолетовом плаще, в шлеме с золочеными крыльями, сидел на высоком молодом игреневом жеребце, подаренном Джамаспом. Конь был объезжен недавно, к приезду Царя, но принял седока радостным ржанием, словно бы знал его всю жизнь и даже успел соскучиться в длительной разлуке. Фарромандом, «носителем Фарра» назвал его Кай-Хосров.
От Западных ворот Забула, уже столь хорошо известных Хосрову, от главной дороги в дастакерт вкруг по крутому склону холма отходило ответвление к широкому пологому берегу, прикрытому от реки невысокими зубцами холмов. Там, где холмы рзступались у самой воды, стояла невысокая каменная крепость, Арк-и-Форуш, Торговое Укрепление, а от нее через реку шел широкий плоский мост. За ним на противоположном берегу имелась только туранская застава В мирное время Арк-и-Форуш служил одновременно и таможней и местом ярмарочной торговли с туранскими купцами, из Чина, страны на крайнем юго-востоке Турана, принадлежавшей к наместничеству Гарсиваза, и иных земель, и даже с островов, лежащих где то в Океане за восточными пределами мiра. Сейчас въездные бревенчатые ворота на мост были заперты с обеих сторон, а на стенах крепости, занятой воинскими отрядами, пестрели в бледно-голубом небе знамена самых разных цветов и с различными изображениями. С берега к крепости подступало шелковое море шатров и знамен.
Когда вожди спустились по склону, но еще не достигли первых шатров, навстречу Государю подъехали Вахман, мадианин Адурпат и высокий худощавый всадник в серебристом плаще, скрепленном пряжкой из слоновой кости, и в остроконечном шлеме с позолоченным шпилем и длинною бармицей. Борода, окружавшая его узкое лицо с прямым, чуть вздернутым носом, белела, как лебяжье перо, но темно-синие глаза смотрели молодо и бодро. Это был Багой, царь-шахрдар области Хинд, входившей в Мекран. Рядом с ними ехали их знаменосцы; на светло-коричневом стяге Багоя золотой слон нес в хоботе золотую стрелу. Войско Хинда пришло сюда только что и состояло из пятнадцати тысяч пехотинцев, восьми тысяч конницы и сорока боевых слонов, несших разобранныя осадныя орудия.
На совете решили оставить треть войска – около пятнадцати тысяч воинов всех родов войск из разных кустаков, и в том числе большую часть слонов – для защиты Забула, и с остальными силами штурмовать переправу сразу в трех местах. Несколько слонов под прикрытием мекранской пехоты направилось с Вахманом и Багоем по мосту из Арк-и-Форуш: здесь им надлежало атаковать первыми. Другая половина слонов двинулась на главный брод, в половине фарсанга от Торгового Укрепления, откуда вела прямая дорога на Дар-и-Дешт, и где сосредотачивались основныя силы врага. Вслед за ними здесь шли отряды из дастакерта, в том числе и Кай-Хосров с Безсмертными и большинством вождей. И наконец, третий отряд, в основном из конницы саков, асов, фатеев и мадиан под началом Ростахма в золотисто-черной тигровой шкуре, которую он, как было известно всем по обеим сторонам Вехруда, надевал в бой, отправился штурмовать тот самый брод, которым Хосров несколько месяцев назад явился из Турана и где был захвачен в плен Гуруй. Оттуда им следовало прикрывать движение двух других колонн и соединиться с ними у входа в лес на пороге Дар-и-Дешта.

Ворота на мосту были взяты почти мгновенно. Первый слон на бегу ударил их бивнями, окованными бронзой, и бревна рухнули, словно соломинки. Со стен туранской заставы в животных полетели копья, дротики и стрелы, не причиняя, однако, им серьезного вреда. К тому же, видимо, атака этих гигантов застигла туров вразплох, и они метали свое оружие как попало, не целясь как следует, а если и попадали в слонов, то лишь разпаляли их боль и ярость. Стрелы и дротики Ариев выбирали свои жертвы точнее, и стены заставы вскоре не выдержали слоновьего натиска. Большого труда тогда стоило хиндским погонщикам удержать разъяренных колоссов и не дать их бивням и могучим ногам, подобным ожившим деревьям, превратить уцелевших туров, в страхе сдававшихся в плен, в густую кашу из человеческой плоти и крови.
У главного брода Хосров встретил более активное сопротивление. Здесь застава, поставленная на прибрежном холме, представляла собою настоящую крепость, окруженную валом и рвом, именовавшуюся Замкóм Врат Степи. Короткими дорогами она соединялась с ближайшими постами вдоль Вехруда, и оседланные кони всегда были готовы нести им помощь по первому же сигналу костров на их маяках. Как раз накануне переправы разведчики саков заметили, что большой отряд вышел из крепости и отправился вниз вдоль реки на восток. Это, без сомнения, ослабило защитников Замкá; к тому же их явно застало вразплох прибытие подмоги из Хинда, и после яростной, но короткой схватки Арии ворвались на заставу на плечах отступающих, не потеряв ни одного воина. Раненые не выпускали оружия, пока противник продолжал сопротивляться.
Хосрова не коснулось свистящее вокруг острое железо. Безсмертные окружали своего Государя неприступною живою стеной, но еще крепче защищало его странное чувство, и трепетное и в то же время могучее. Сердце Царя словно вдруг сделалось оком урагана невероятной силы, яростным упругим кольцом сомкнувшегося вокруг него самого и Ариев, обрушивавшего его правую руку с булавой в виде бычьей головы на врагов и в нужный момент подставлявшего щит под их удары, перенося Хосрова с места на место по пою битвы, будто Фарроманд превратился в огромную хищную птицу или боевого слона. Но голова Государя оставалась ясною, он видел все, что происходило в разных местах сражения одновременно, как если бы глядел в Чашу, и отдавал четкие и верные приказы, которые словно кто то вкладывал ему в уста.
В этой битве у турьев погибло около половины; от уцелевших удалось узнать, что вышедший накануне из Замкá Врат Степи отряд отправился на соединение с войском из Чина, которое должно вторгнуться в Сеистан через равнинный Хинд. Их так же под надежной стражей отправили в плен в Забул, а в крепости оставили большую часть хиндского отряда под началом Багоя: в Степи еще не закончилась летняя засуха, хотя вот-вот по приметам ожидали дождей, и вести слонов в поход означало обрекать их на верную гибель, пусть за лесом оставалось не более дня пешего пути до Дар-и-Дешта. Взяли только трех – нести тараны и штурмовыя лестницы, а также запас продовольствия, поскольку еще в Забуле было решено брать город приступом, чтобы в затяжной осаде не оказаться в плену у погоды.

Ко времени предзакатной молитвы отряды Завары и Кай-Хосрова встретились в назначенном месте. Уже стемнело, когда к ним присоединился Ростахм. Его всадники промчались через Вехруд, без потерь снеся заставу, словно порыв урагана. Турьи, впрочем, пытались сопротивляться, но были уничтожены.
Огненное возбуждение в крови Хосрова не прекратилось с закатом, но сделалось мягче и ровнее и все так же, словно отблески костра в темноте, ложилось на лица окружающих. Васпухры радостно поздравляли Государя с первым боем и первой победой, и он ощущал этот огонь в своих жилах словно тонкия прочныя нити, крепко связавшие его в этот день со всем воинством Ариев. Во время молитвы духу полночи Ушахину он справился по Чаше о продвижении чинцев и о том, что происходило в Дар-и-Деште. Чинское войско находилось еще на разстоянии четырехдневного перехода от границ Хинда; в столице же степного хакана все оставалось по-прежнему.

Весь следующий день Арии шли по лесу. Впереди войска скакал Ростахм с опытными сеистанцами, помнившими дороги в Туране по войнам прежних времен; за ними в окружении Безсмертных следовал Хосров, не отрывавшийся от Чаши, озирая в ней весь лес и выискивая надежныя тропы и возможные признаки угрозы, а также наблюдая за тем, что творилось позади, по берегам Вехруда. Далее шагали основныя силы, и замыкали движение мадианские всадники под командованием Адурпата. В Чаше ясно читались тропы, но никаких следов засады или приближения турьев, и только ели встречали Ариев равнодушным старческим молчанием. Деревьям было не привыкать к виду и шуму оружия, они видели и слышали его так часто, что уже давным-давно забыли и думать о нем. Острыя искры пламени Хоршида пролетали между их темно-зелеными лапами, тешили грезы, с которыми рождается и умирает всякая ель, и которыми только и жили сейчас эти деревья – коснуться небесного свода, пути золотой колесницы Хоршида и серебряной – загадочного Маха.
Не останавливаясь днем на привале, Арии еще засветло достигли границы леса. Отсюда в надвигающейся сумрачной дымке, охватывающей пространную степь, хорошо были видны громоздкие очертания серых стен Дар-и-Дешта.

В отсутствие Гарсиваза его в городе замещал конюшенный Тулун. Однако марзпан увел с собою главныя силы Степи, а охранять город оставил в основном айарам, которые имели не высокое мнение о конюшенном. Их новый командир Айлар считал унижением для себя подчиняться ему и исполнять его приказы и отнюдь не скрывал этого. С еще большим презрением он относился к немногочисленным постоянным обитателям города – содержателям, стражникам и прислуге дворца наместника и купеческих постоялых дворов, - точно так же, как и Тулун. Этим людям не давали оружия и собирали под наблюдением свиты Тулуна только для починки стен там, где оне обветшали. Оборону же стен и дворца несли сами айары, и чем больше конюшенный пытался руководить ими, даже не показываясь при этом на людях, тем больше пренебрежения они выказывали к своим обязанностям. И приближение противника Айлар заметил лишь тогда, когда Арии вышли из лесу. К этому времени в городе еще не закончили чинить самую ветхую южную стену.
Именно сюда Кай-Хосров и наметил нанести основной удар.

Глава 5. Въ черномъ огн’

Однако, окружив город, Государь отправил к воротам посланца с предложением сдаться. Вызвался ехать Ростахм:
– Послать кого либо другого, - сказал он, – значит послать его на верную смерть, ибо доверять айарам нельзя никогда.
Когда Ростахм подскакал к воротам Дар-и-Дешта, звук его серебряного рога, хорошо известный в Туране, вызвал на стены Айлара со свитой.
– Что опять ищет сын Заля в Степи, и для чего привел он сюда это войско?
– Это войско привел Царь Царей Эранвежа, Кай-Хосров, сын Сиявахша, незаконно убитого в Туране, внук Кай-Кавуса и Фрасиява, чтобы воздать за смерть своего отца всем, кто виновен в ней. Гуруй и Демур уже получили свою мзду. Ныне же Царь Царей предлагает вам, засевшим в том городе, сдать его без кровопролития и требует немедленного ответа. Так и передай это Тулуну, сыну Джабгуя.
– Та-а-ак, – насмешливо протянул Айлар, – то то мне знакомым показался серебряный олененок на фиолетовом шелке, – он кивнул в сторону знамени Сиявахша рядом с Дарафшем, – и вы поверили этому «наследнику»? Или сами его нашли в каком нибудь хлеву? Зачем же я буду безпокоить ради такой малости столь сиятельную особу, как конюшенный Дар-и-Дешта? Этот ваш «Царь Царей» явно не знает ничего об айарах, - так пусть он придет сюда и повторит судьбу того, кого решил назвать своим отцом! Вот тебе мой немедленный ответ, Ростахм.

– Ничего иного от них нельзя было и ожидать, – сказал Завара, когда Ростахм передал этот ответ Государю, – разве что стрелу в спину, да и то не моему брату: весь Туран знает о том, что его с рождения хранит Сенмурв.
– Туран знает, а мне вы так и не разсказывали, – усмехнулся Кай-Хосров, – Вот сейчас, думаю, самое время открыть мне вашу тайну, когда айары ждут нас в гости. Пускай подождут, а мы придем, когда их терпение поизсякнет.
– Неужели я не разсказывал тебе об этом? Чтож, оттого верно, что я думал, что это известно всем и каждому. Видно, пропустил за пирами. Тогда если ты позволишь, я сделаю это сейчас. Слушай, Государь.

– К востоку от того места, где мы с тобою некогда пересекли Вехруд, и где третьего дня я разбил отряд из Дар-и-Дешта, над рекою возвышается могучая гора Хугар, одна из Первородных. На ея вершине, с незапамятных времен, свила гнездо птица Сенмурв. У нее багряная шея высотою с древко Дарафша, пурпурно-черное тело и такия же крылья, которыми она может затмить свет над всем Забулом, и хвост всех цветов радуги. Она одна и подобной ей нет на целом свете. Говорят, она живет пятьсот лет, по истечении коих с вершины Альбурза, из Гаро-Нманы, на вершину Хугара падает яркий луч и сжигает Сенмурв вместе с гнездом. Семь дней пылает это пламя так, что весь Сеистан видит его, и память о нем живет столетьями. Но проходит еще восемь дней, когда горы скрываются за непроницаемой пеленой тумана, и в мiре появляется новый Сенмурв. Многие из славных сакских пахлаванов пытались подняться к его гнезду, но все они погибали – либо в бою с ним, либо ослепнув в тумане. И только моему отцу удалось попасть в гнездо Сенмурва и не только остаться в живых, но и привлечь покровительство птицы на весь наш род.
Ибо ему выпало родиться красивым и крепким, но седовласым, словно столетний старец; и Сам, мой дед, увидел в этом страшное знамение, угрожающее всему Сеистану. Чтобы отвратить беду, он отнес младенца на Неоконченную Тропу на Хугаре, которой пахлаваны поднимались к гнезду на ея вершине, но никого из них эта тропа не довела к цели и не вернула домой. Случилось, однако, так, что в Гаро-Нмане не нуждались в этой жертве, и вместо беды знамение принесло радость. Сенмурв не растерзал младенца, но бережно унес в гнездо и там воспитал его своим молоком.
Сенмурв наделен даром речи и разума, и был первым учителем моего отца. Многое она передал ему и показал, нося далеко по свету на своих могучих быстрых крыльях из одного края в другой, но даже и они не смогли подняться к вершинам Альбурза. Когда же отроку исполнилось семь лет, Сенмурв отнес его в родной дом, и Сам принял вновь обретенного сына с радостью, ибо страх знамения давно сменился в сердце моего деда великой радостью, ибо он не знал более радости отцовства. Сенмурв дал Залю свое перо с тем, чтобы когда его жизни или жизни кого либо из нашей семьи будет угрожать опасность, тот подержал это перо над огнем, и гигантская птица придет на помощь.
– И доводилось ему, или кому нибудь из вашего рода прибегать к этому средству? – спросил Царь.
– Да, Государь. Один раз – при моем рождении. Я родился столь большим, что едва ни стоил жизни моей матери. Видя ея муки, отец поднес перо Сенмурв к огню домашнего алтаря. И тотчас же небо над Забулом заслонили огромныя крылья, от которых исходило тепло и спокойная сила, и я смог уже без труда выйти из материнского лона.
– А сейчас это перо с тобой?
– Нет, Государь. Оно хранится в особой сокровищнице за алтарем в святилище Забула. Но слух о том, что случилось при моем появлении на свет разошелся и в Эранвеже и в Туране и теперь защищает меня не хуже самого пера.
– Хорош бы ты был, – усмехнулся Гив, – если бы всегда полагался только на эту защиту. По-моему, ты ей сильно помогаешь сам, всякий раз, что наряжаешься в тигровую шкуру и выходишь в бой.
– Я лишь стараюсь оправдать эту веру, Гив.
– И нашу надежду, – добавил Хосров, – И мы благодарны тебе всякий раз за это. А сейчас уже наступил час предвечернего богослужения. Отчитаем молитвы, и – на штурм!

Слоны, неся главный таран – ствол огромной лиственницы, несколько лет пролежавший в морской воде, с головою барана, увенчанной стальными рогами, - быстро подошли к намеченному месту штурма вместе с хиндами и мекранцами. В то же время к главным воротам Дар-и-Дешта были подведены камнеметныя машины, а затем вдоль стен взметнулись осадныя лестницы. Предупреждая возможную вылазку противника, сеистанская и мадианская конница окружили город со всех сторон, и тучи свистящих стрел и дротиков понеслись на тех, кто стоял на этих стенах, заслоняя им солнце, извергая кровавый дождь из ран. В ответ также полетели копья и стрелы с зажженной паклей, от которых загоралась сухая степная трава под копытами коней, лились на головы поднимавшихся по лестницам обжигающий кипяток и раскаленное масло. Черный дым поднялся вокруг города, накрывая его, словно колышущаяся от ветра изорванная черная ткань. Этот покров разширялся все больше и больше, и вот уже Хосров не видел ничего за ним, даже клочковатых языков пламени. Исчез осаждаемый город, исчезло и арийское войско. Как зачарованный смотрел он перед собой, и ощущение безмерного одиночества охватило его, словно бы мiр, который он знал, исчез, точно никогда не существовал, а был лишь сном, от которого Царь вдруг проснулся безлунною и беззвездною ночью.
Внезапно в черной клубящейся пустоте появилось ярко-белое пятно. Медленно, почти незаметно это пятно увеличивалось и, наконец, приняло очертания белого мула. Необычайно прекрасным показался скакун Хосрову, и сердце Царя преисполнилось желанием завладеть им. Резким движением Государь пустил Фарроманда с места в галоп. Конь полетел, едва касаясь копытами земли, но как бы он ни мчался, рискуя своей жизнью и жизнью седока, и как бы, казалось, неспешно, ни трусил мул, разстояние между ними не уменьшалось ни на шаг. Безплодное долгое время этой погони все тяжелее давило на плечи Государя, сухой сожженный воздух застревал у него в горле. Наконец, когда узда уже выскользала из его рук, белый мул обернулся, и ужас пробудил Хосрова от усталости. На него глядело его собственное лицо, но изможденное, истощенное глубокой старостью. Дряхлая кожа была изрыта глубокими морщинами, а в тусклых глазах под набрякшими веками читалось лишь сознание безполезности безсчетного множества прожитых лет.
И в эту минуту Фарроманд остановился, и чья то рука легла на руку Государя, державшую узду. Черный мрак мгновенно схлынул, и Хосров увидел прямо перед собою разбитую кирпичную стену. Вокруг звенели мечи, свистели стрелы, ревели слоны, Безсмертные сражались уже на улицах города. Руку Царя держал Гив.
– Еще бы немного, – сказал он, – и ты бы врезался в стену. И то чудо, как ты промчался через все поле боя, и ни разу тебя ни вражеское оружие не задело, ни свое, и даже слоны тебя сторонились. Не зря, видимо, ты дал своему коню такое имя.
– Еще чудеснее этого, Гив, – услышал из за спины Государь голос Ростахма, – то, как ты сам уберегся, следуя за царем, словно тень.
– Нет тут особого дива, сын Заля. Меня же охранял царский фарр!

Кай-Хосров огляделся, чувствуя, как морок быстро оставляет его, и кровь оживает в его жилах, наполняя мозг и мышцы новыми силами.
Бой продолжался уже на улицах города, и новая стена огня и дыма надвигалась на Царя. Айлар видел, что главныя ворота тоже удержать не удастся и поэтому отвел всех уцелевших защитников Дар-и-Дешта за кирпичную ограду, окружавшую дворец хакана, приказав поджечь все деревянныя строения перед ней. Государь повелел арийскому войску тотчасже выйти из города и сам вместе с вождями отошел за пролом. Но неожиданно с северо-востока задул Вату. Крепчая с каждою секундой, он поднимал языки оранжевого пламени вместе с тяжелыми черными шапками дыма над стеною и бросал их на плоскую крышу дворца. Очень скоро огненные цветки проросли по ней повсюду, и вот уже крыша превратилась в алую корону с густым черным плюмажем. Теперь пылала вся столица Степного наместничества, и люди, запертые в ней, не могли вырваться из смертоносных объятий пожара. Кто то, обезумев от страха, выбегал из укрытия, обернувшегося безысходною ловушкой, и навсегда исчезал в глухо ревущей алой утробе.
Вату стал ослабевать, Хоршид медленно спускался к земле, и обезлюдевший город догорал, пока, наконец, не превратился в черную дыру в серо-синем небе. Государь повелел Ростахму отобрать охотников отправиться в разведку в обгорелыя руины, а затем вести войско обратно в лесной лагерь.
– Я хочу увидеть еще одни развалины, – ответил он на вопросительный взгляд Ростахма.
– На сей раз я пойду вместе с тобой, Государь.
– И я, – сказал Гив, – Я уже чуть было не проморгал свои обязанности сегодня, когда ты вдруг полетел туда. К тому же ты обещал посадить меня марзпаном в Дар-и-Деште, и я хочу осмотреться в нем.
Кай-Хосров кивнул.
– Что с вами поделаешь! Войско в лагерь пусть ведет Вахман.

Стало уже совсем темно, и Царь велел зажечь факела. От спаленных стен несло сухою гарью, которая, словно забытая, но нерешенная беда, вонзалась в чуткий ночной сон степи, и искореженные обугленные скелеты людей и строений, которые выхватывали из темноты пляшущие огни факелов, казались порождением этого безсознательного безпокойства. Полностью уцелели лишь кирпичныя стены дворца, но внутреннее его убранство сгорело полностью. В тронном зале стоял один лишь черный обломок прежнего трона, и перед ним Ростахм чуть было не провалился под землю. Нога его вместо каменной плиты шагнула на доски, изъеденныя огнем, под которыми была пустота.
Когда доски подняли, под ними оказались каменныя ступени, уходившия прямо под трон.
– Дай мне факел, – приказал Кай-Хосров Безсмертному, стоявшему рядом с ним, и когда тот повиновался, рука Ростахма легла на запястье Царя.
– Государь, позволь и здесь сопровождать тебя.
– С охотой, – ответил Царь, – и Гиву тоже, я вижу, не терпится обследовать все закоулки своей новой столицы. Хотя я то еще не решил, назначить его сюда или нет.

Лестница оказалась короткой, всего шесть высоких кирпичных ступеней. Дальше была запертая дверь из плотного дерева. Одним ударом ноги Ростахм сломал ее, и они вошли в небольшой подвал. При свете факелов им показалось сначала, что на полу лежит ниц, раскинув руки крестом воин в полном доспехе. Гив осторожно склонился над лежащим, и коснувшись его плеча, ощутил вдруг, что доспех пуст.

Глава 6. Байддъ

– Это Зеранг-и-Кайан, доспех твоего отца, Государь, – слова Хазарпата гулко падали в тесной пустоте подземелья, – Кай-Кавус сам надел его на Сиявахша в день, когда тот отправился на войну с Тураном, и я помогал Царю. Выковал эти латы Бурзин, последний кузнец из дома Каве, для Кай-Кавата, и с тех пор оне хранились в казне Царя Царей как одно из величайших сокровищ, потому что одетого в них не брали ни копье, ни меч, ни стрела. Видимо, Гарсивазу удалось как то похитить Зеранг в тайне ото всех, даже от своего брата.
– Да, знай Фрасияв, что Зеранг-и-Кайан лежит под троном в Дар-и-Деште, он бы не дал ему оставаться здесь. Да и самому хакану бы не поздоровилось тогда! – усмехнулся Ростахм.
Государь вернул факел воину, развязал завязки плаща и, протянув тому плащ, попросил Ростахма и Гива помочь ему снять доспехи. Затем пахлаваны облачили его в Зеранг. Ни одной пластинки в ноговицах и рукавах, ни одной чешуйки панциря, ни остроконечного шлема с жемчужным венцом по нижнему краю и большим темным изумрудом на переносье не тронула ржавчина. Латы оказались впору Царю, словно бы их изготовили именно для него. Гибкие, они легли на тело, не сковывая мышц, не стесняя движений.
Глаза Ростахма и Гива загорелись огнем изумления, точно бы Государь, облачившись в Зеранг, вдруг превратился в кого то другого, знакомого им, но кого они уже не ожидали увидеть когда либо вновь. Хосров понял.
– Именно таким я видел Сиявахша в последний раз, когда он уходил в Туран в ту войну, – промолвил Гив.
– Она не окончена, та война, Гив, – ответил Государь.

Воины обнаружили в пещере проходы, которые вели в низкия душныя подвалы, заставленные железными сундуками. Некоторые из них проржавели, в образовавшиеся щели просыпались монеты. Сундуки вынесли наружу, и когда открыли, кроме золота и серебра во многих из них при факельном свете заблестели самоцветы в дорогих оправах, иногда сломанных, или просто наваленные грудами.
Государь повелел отнести их все в лагерь, и там половину раздали войску, а из остальной половины две трети отправили в Забул, в казну Заля и его шахрдаров, и последнюю треть – в царскую сокровищницу в Рей.
Потом Кай-Хосров заглянул в Чашу, чтобы узнать, как обстоят дела в Забуле, как далеко находятся вражеския войска и где сейчас Лохрасп и Кимрайг. В столице Сеистана все было спокойно. Стражники несли дозор на стенах и на переправах у Вехруда, а враг вблизи не показывался ни на востоке, ни на западе. Чины, не имея связи с главными туранскими силами, стояли на том же месте, что и вчера, а воинства Гарсиваза и Аспурга шли навстречу друг другу к Фраату. Однако корабли арманов и хрумийцев уже подходили к берегу Чичаста и не сегодня-завтра должны были причалить, поэтому Государь приказал выставить дозоры на руинах Дар-и-Дешта и дожидаться Фрибурза.

На пиру, после того, как Царь раздал воинам награды, Ростахм спросил у него:
– Государь, может быть ты сейчас разскажешь нам, что случилось с тобою в бою?
А выслушав, сказал в ответ.
– Знаю я, кто это был. Див засухи Апош, которого называют также Белым Дивом, потому что он то и дело пытается принять обличье своего извечного противника Тира, который отворяет врата дождю после летней суши. Мне не раз доводилось встречаться с этим порождением тьмы.
– Во Врата Парсы Апош тоже стучался, - медленно проговорил Патирасп.

Между тем Гарсиваз отчего то безпокоился, словно бы гарь от стен Дар-и-Дешта достигала его в свежем ночном воздухе, и он безпрерывно понуждал свое войско идти все быстрее и быстрее.
И точно также странное желание увлекало вперед Байдда. С того дня, что хрумийский вождь впервые увидал эту страну, на каждом шаге казавшуюся ему такой непохожей на все, что он видел прежде, слова древнего сказания о Пенхелиге не смолкали в его памяти. Этому сказанию и языку Арайла его некогда обучил Кадно Ди, глава Братства Пророков царя Хивела Килхай, отца Арианрод. В первый же день, когда Морвил, сотник царских щитоносцев, представил, как требовал обычай, своего трехлетнего сына во дворец, Кадно взял мальчика своим учеником. Однако когда Байдду исполнилось пятнадцать, он отослал его обратно к отцу, чтобы тот взял его к себе в сотню. «Ибо не настало», - сказал тогда Первый Пророк, - время иного его служения. В тот же год он умер, а на следующее лето умер и Морвил.
Царь заменил ему отца и учителя, а юная Арианрод стала почти родною сестрой. И когда ее выдали за Эмриса, сына Сибервида, двоюродного брата Государя, приходившегося и родичем в седьмом колене Байдду и старшим братом его собственной жене Керддинен, Байдд держал венчальную свечу жениха во время брачного обряда. В тот же день он получил и чин начальника царских телохранителей, который имел его отец. При воцарении Арианрод Байдд стал главнокомандующим войсками столицы. Когда же изрубленное и исколотое тело Эмриса погребли в каменном чреве Горы Безмолвия, рядом с Хивелом, он просил царицу отпустить его на войну с круитни, но та отвечала ответною просьбой не оставлять ее с новорожденным сыном без защиты. С мудростью, несвойственной обычно юности, Государыня вручила воеводе маленького царевича на воспитание, пока не исполнилось время отдать его учиться в Братство Пророков, как того требовал древний обычай Хрума.
Но все эти годы Байдд не забыл уроков Кадно Ди, и тщательно собирал в своей душе все известия, доходившия до него из царства Арайл. И однажды случилось то, что изумило его до глубины души. В этот день Государыня призвала его к себе и, едва он встал на пороге Тронного зала, обратилась к нему, произнеся его имя – «Вепрь» - на языке Арайла. Дотоле он не знал, что она также владеет этим языком, а то, что она говорила, также было необычайно ново. После полутора десятилетий тусклой скорби на царский трон в священной столице там взошел новообретенный царевич, истинный потомок Сына Хлеу. «Грядет война», - сказала Арианрод, «война между царствами Арайла и Двирайна. Столетиями Дом Пенхелига оставался в стороне от спора этих двух ветвей потомства Сына Хлеу, но теперь уже больше не сможет. Если мы не поддержим Арайл сейчас, Хривайн обречен исчезнуть. Память о наших истоках с каждым годом слабеет среди кимрайг, пройдет одно-два поколения, и забвение поглотит и наш престол, и наше единство, и наш народ навсегда забудет о своем прежнем величии и разсеется как прах, как брызги морской пены, и бешенная лава круитни накроет последних безсильных выродков. Только обезображенные камни, обломки наших жилищ останутся стоять немые у моря, и никто и никогда больше не узнает ничего от них. Так мне говорят наши Пророки, да и я сама чувствую этот ужас, надвигающийся на нас, с того дня, когда погиб Государь Эмрис. Вепрь Царства Кимрайг, тогда, ты помнишь, я просила тебя защищать меня здесь. Сейчас поднимается сила, способная отвратить эту грозу, и я вновь прошу тебя о спасении – только уже вместе с этой силой за пределами Арайла, дабы вечная смерть не коснулась наших пределов!»
Эти слова звучали для Байдда необычайною музыкой, словно бы пробуждающей от сна, который снился ему все годы с тех пор, как он вышел из школы Кадно Ди. Теперь воин ясно понял, что все это время было лишь предварением его истинного назначения в жизни, и каждый день на земле Арайла все яснее убеждал его в этом. Он не родился пророком, но частица пророческого огня была дана ему для того, чтобы четче и точнее видеть цель, которую ему укажет пророчество, когда придет день узнать и исполнить свое жизненное предназначение. И проходя по земле Западного царства, Байдд ощущал себя вновь женихом, идущим от брачного стола к брачному ложу, и душа его разрывалась между желанием скорее насладиться завершением торжества, и растянуть предвкушение, уже сладкое и в то же время грозное.

Спешка отчего то передалась и Лохраспу, и всем воинам и гребцам войска. Море, однако, словно не желало их отпускать. За все дни и ночи плавания ни один из ветров не поднимался ни на час, вода застыла в холодном равнодушии, не желающем допускать и малейшего движения рядом с собою, безжизненно принимая удары весел.
Когда же корабли наконец приблизились к берегу ранним утром, еще до восхода солнца, с них на бледном серо-голубом фоне пробуждающегося неба увидели на холмах фигуры всадников и знамена – жезлы с многочисленными хвостами яков. Сквозь утреннюю пустоту раздался резкий свистящий шелест, и словно тяжелыя черныя градины, о волны, борта кораблей, о доспехи застучали туранския стрелы и дротики. И едва ли ни в ту же минуту кимрайг натянули тетиву на длинныя ясеневыя трости, открыли ответный огонь, и над берегом простерлась черная завеса из стрел, под которой войско Лохраспа и Байдда высадилось и устремилось на врага.
В этом месте море вторгалось в землю длинною узкою бухтой, а прибрежные холмы разступались на несколько фарсангов по обеим ея сторонам. Опасных отмелей в бухте не было, но охраняли ее не дозоры степняков, а только древний ужас перед капищем Фрасиява, да мрачныя развалины, которых не коснулись ни плющ, ни лишайник, и никакая живая тварь не обреталась в них, даже летучия мыши. Сам Фрасияв редко приближался к ним; а среди туров холодным склизким змеем ползала вера в то, что от предков он унаследовал власть навеки лишать покоя души тех, кто особенно прогневал его, и ссылать их на мгновенное разлучение с телом и вечное блуждание в слепоте и неописуемых мучениях в эти развалины. Об этом знали и в Эранвеже, но вера в силы света, направляющия руки Кай-Хосрова, ярким огнем горела в сердцах вождей, и живыми искрами воспламеняла души воинов. Что же до кимрайг, то все они, пошедшие за Байддом в этот поход, неоднократно бывали в черных пещерах круитни, где под ударами черных, тяжелых молотов мрака и ледяной воды ужаса закалились крепче самого прочного булата.
Гарсиваз не ожидал подобного пренебрежения страхом, и его легкая конница подалась назад. Хрумийские пешие лучники разступились, и выехали на колесницах Лохрасп, Байдд, Фрибурз и их избранная свита, точно давние дни Джамшида и Фаридуна, оставшиеся только памятью на рельефах в горах и картинах да в праздничных обрядах, вновь обрели плоть и кровь. Грохот бронзовых колес по каменистой прибрежной земле смешался со стуком копыт, ржаньем коней, свистом стрел, лязгом мечей и щитов и треском копий. В ответ тяжеловооруженные туры выстроились кольцом и, скача друг за другом на яростной скорости, стреляли по колесницам из луков. Колесницы разъехались и вновь вышли вперед хрумийские лучники, а с кораблей полетели сгустки дымного пламени. Это открыли зев метательныя машины из Хрума и извергли тайну своих утроб – огонь, перед которым было безсильно все, даже вода. И когда свирепое вращение смертоносного туранского колеса замедлилось, пораженное этим огнем, Байдд и Лохрасп, переглянувшись, в один и тот же миг приказали своим колесничим мчаться вперед. Копья из опытных рук точно находили сердца вражеских командиров, и колесо вращалось все медленнее, разпадаясь на части.
Между тем лик неба, затемненный тучами стрел, окутанный смоляными струями дыма от хрумийского огня, все же светлел и насыщался собственным голубым пламенем, и Гарсиваз, облачившийся в доспех, но не вступивший в бой, все тревожнее вглядывался по сторонам в поисках помощи. Он отослал гонцов на запад к Аспургу и на восток к Дар-и-Дешту, едва только противник сошел с кораблей, потеснив его. Но поросшие бурьяном холмы на западе и востоке оставались немы, а войско хакана все больше исходило кровью. Колесницы прорвали кольцо и встали в его центре, сплетенные в крест, обратившись на четыре стороны света, а арийские всадники безпрерывно нападали на туров, которые теперь из хищников превратились в добычу. Кольцо разпалось, разрубленное ударами противника, но окровавленные его части еще держались стойко, когда на востоке, наконец, вздыбилась узкая еще пелена пыли, и сердце Гарсиваза словно воспряло из бездны. С каждой минутой она делалась все шире, все ближе, но каждая минута казалась хакану тяжелее порывов урагана и длинней первородного Царя Змеев.

Глава 7. Обр’тенie

Победный пир на руинах Дар-и-Дешта сменило предразсветное богослужение. Когда Патирасп произнес последния слова последней молитвы, в ответ ему над лагерем Ариев тихо, почти невесомо пронесся серебристый звон от дорожной сумы Государя. Он открыл Чашу, и от нее небо от бледных звезд до горизонта озарилось жемчужно-голубым сиянием, а когда ее наполнили Хаомой, в этом свете ясно предстало жаркое сражение на западе у моря. Разстояние между царским лагерем и полем боя словно исчезло, и видно было выражение глаз – и узких, темных, точно застывших, глядящих из безсчетной бездны столетий, и широко открытых, синих жаждущих победы несмотря ни на что, глаз воинов Эранвежа и Хрума. Но еще дальше на северо-запад, всего в трех фарсангах от берега Чичаста поднималось золотое знамя с черным фениксом в алых языках пламени: Аспург вел свое войско на выручку хакану.
Государь тотчасже повелел поднимать войско. Руины он решил оставить, так как никакой угрозы с тыла не было, а против Аспурга – послать мекранскую пехоту с Вахманом и мадианских всадников под началом Адурпата.

И те умчались – навстречу гибели. Аспург издали заметил их и ждал, построившись для боя. В центре, прикрывшись большими остроконечными щитами почти в человеческий рост, ощетинилась длинными тяжелыми копьями отборная пехота, а конницу марзпан отвел за фланги. Правое крыло, где стоял он сам со своими телохранителями и гвардейцами, упиралось в прибрежные холмы, поросшие серо-зеленым бурьяном, левый же фланг спрятался у небольшого леска.
Адурпат с налета врезался в пеших аспургиан, и падали с коней мадиане: их стрелы, пики и узкие мечи оказывались не в силах пробить грозную защиту
Вторая атака тоже была безплодной. Третьим ударом мадиане, казалось, уже вот-вот разрежут ряды пехоты, но тут справа в тыл им ударил сам Аспург во главе своей конницы, отрезая мадиан от мекранцев.
Окруженные не смутились. Адурпат поскакал прямо на Аспурга. Марзпан отбил его копье щитом и в ответ нанес такой удар, что тот покачнулся и выронил копье. Однако он удержался в седле и выхватив меч, вновь помчался на противника. Аспург уже ждал его с мечом в руке. Зазвенели, сходясь, два длинных узких лезвия, но недолго продолжался их танец. Силен и ловок был шахрдар Мадиана, и крепкие удары нанес он Аспургу, и кое где даже разрубил его доспех и ранил, и туранец, видевший больше противников в бою, сравнил бы его с весьма немногими. Но опыт, искусство и закаленность взяли свое, и не выдержал стальной шлем, обвитый белым шелком, кровь потекла по виску Адурпата, и он рухнул с коня на серую сухую землю.
И смерть, увидев это, возрадовалась злой радостью, и, ощерившись, простерла жадныя руки к мадианам, выхватывая их то по одному, то целыми дюжинами. Никто из них не пробился к мекранцам, и Вахман тоже не смог придти на помощь.
После того, как Аспург отрезал его от мадиан, левое крыло туранской конницы взяло в кольцо его воинов, еще не перестроившихся с похода, и завертелось, пуская стрелы, точно так же, как всадники Гарсиваза обстреливали Лохраспа и Байдда у берега моря. Вахман приказал построиться в четыре линии, сомкнутыя под прямым углом друг к другу, и стрелять из луков и метать дротики, пробиваясь влево, к морю: так он надеялся или выйти за построения туранцев и либо придти на помощь мадианам, неожиданно атаковав Аспурга, либо же уйти навстречу Государю.
Мекранцы смогли разорвать кольцо, когда Вахман насмерть поразил предводителя туранцев, высокого всадника с желто-алой звездой на щите, лепестки которой были словно языки пламени. Легкий дротик вонзился ему в горло, и туранец упал, и смертоносное черное колесо замедлило, и этого было достаточно мекранцам, чтобы разрубить его и вновь увидеть вдали горизонт.
Однако помочь своим им не удалось. Гордые мадиане, потеряв вождя, приветствовали смерть как избавление от позора и бились, как обреченные ей; и даже когда аспургиане, пораженные этою безпечностью отчаянья, отступали перед ними, они бросались на копья пехоты, и так продолжалось, пока никого из них не осталось в живых.

Гарсиваз уже не смотрел на запад. Его взгляд был неотрывно прикован к туманной туче, шедшей из Степи, но вдруг, когда эта туча начала разсеиваться, узы надежды для него сменились цепями ужаса. Словно из давнего прошлого поднялся над подступающими войсками пурпурный стяг с серебряным оленем, который хакан никогда уже не думал увидеть больше. Какая сила смогла заставить Время, самого властительного и самого равнодушного из всех владык над владыками, не щадящего ни женской красоты, ни детской наивности, ни великих царств, ни горных кряжей и морей, отпустить свою жертву – того, кто скакал под этим знаменем, чью мертвую голову хакан уже держал в руках?! И к тому же этот воставший мертвец был в доспехе, который Гарсиваз считал навсегда погребенным за его троном. Что же случилось, что он вновь видит его столь же ослепительным, как и полтора десятилетия тому назад?
И наконец он не выдержал и, рванув поводья своего коня, помчался прочь от солнца, надвигавшегося на него вместе с этим непостижимым воинством. Вслед за ним побежали и остатки его армии. Они летели, словно ослепленные этим солнцем, вперед и вперед пока не врезались в спины аспургианам, разстроили и смяли их, и этим дали Вахману уйти от окружения.
Аспург, однако, сумел вскоре остановить панику в туранских войсках. Разглядев знамя хакана, он приказал своим задним рядам развернуться и твердо стоять на месте, а передним – продолжать преследование мекранцев, и сам поскакал навстречу Гарсивазу. Когда тот, узнав его, разсказал о причине, погнавшей его, марзпан сказал:
– Вспомни, хакан, о послании, получив которое Царь послал нас сюда! У Сиявахша и Виспан-Фрии действительно остался сын.
Бледный Гарсиваз уставился на него и резко вскрикнул:
– Ты знал об этом и ничего не сказал моему брату! Ты изменник! Это из за тебя началась эта война!
– Эй, Гарсиваз, если бы ты не убил отца, тебе бы не пришлось теперь бежать от сына! Каждый из нас получит в свой час возмездие за то, в чем он действительно виновен, в этом будь уверен. А пока давай разбираться с нынешними угрозами. Твои преследователи вот-вот будут здесь, а я еще не избавился от занозы, которую в меня вонзил Вахман. Нам нельзя допустить, чтобы он соединился с остальными войсками Эранвежа. Пусть же твои воины прекратят давить моих и помогут мне окружить Вахмана, а вторым кольцом мы встретим твою погоню.

Так и сделали. Когда Вахман увидел, что его все-таки окружают, он помчался на Аспурга, громко вызывая его на бой. Марзпан поспешил ему навстречу. Вожди сошлись в копейном поединке, и оба пали замертво. Копье Аспурга, пробив шлем, вонзилось Вахману в лоб, а железко копья Вахмана пронзило шею противника.

Лохрасп и Байдд были рады увидеть приближающееся к ним царское знамя. Дав воинам отдохнуть пару часов после боя и погони, Государь построил их и повел вперед. Колесницы и пехота заняли левое крыло, конница под началом Ростахма – правое. Сам Кай-Хосров не пожелал подняться на колесницу и скакал на Фарроманде в центре, окруженный Безсмертными.
Они двигались спешно, насколько могли, однако все же не успели раньше, чем туранцы сомкнули кольцо окружения вокруг мекранского отряда. Этим кольцом взялся командовать Гарсиваз, предоставив встретить Ариев аспургианам, команду над которыми принял Надир, старший из телохранителей Аспурга. Тот сумел скоро собрать своих товарищей и выстроив их клином вокруг своей пехоты, врубился в ряды хрумийских лучников, не обращая внимания на острые и быстрые укусы стрел.
Однако внимание Государя сейчас устремилось не на левый фланг, а дальше, за ряды аспургиан. Там воздух задрожал, заколебался, словно в в раскаленной пустыне, и из этих колебаний вырисовывалась ясная до мельчайших деталей картина истребления мекранского отряда. Люди гибли не от стрел, копий и мечей, а от чудовищных звуков, исходивших от огромной медной фигуры, стоявшей рядом со знаменем хакана Степи. Фигура не имела ног, а тело ей заменяла бочка высотой в три человеческих роста, на толстых позеленевших стенках которой были выгравированы странные переплетавшиеся знаки, похожие сразу и на буквы неизвестного алфавита и на паучью сеть. С каждой стороны от бочки вздымались, непрерывно шевелясь и подрагивая, три медных конечности, каждая из которых оканчивалась клешней как у рака; а вверху фигура оканчивалась пирамидой, и в каждой грани этой пирамиды были круглые глаза, застывшие в стеклянной неподвижности, и широко разинутая пасть с торчащими вверх и вниз острыми белыми клыками. Пасти и извергали эти страшные звуки, в которых был и грохот камнепада, и скрежет и лязг железа, и вой раненного зверя, и свист урагана, и человеческая плоть не могла противиться этим вибрациям, пронзавшим ее насквозь, и сотрясалась в судорожных конвульсиях. Никого из туров не было видно рядом с этим истуканом, только груды изможденных тел арийских воинов. Вдруг идол вздрогнул как от удара и повернулся к Кай-Хосрову. Глаза Царя встретились с безжизненными очами чудовища, и ему показалось, что на него уставились сразу все восемь глаз, из которых тягуче медленно изливается непроницаемая, головокружительная пустота. И непонятная страшная усталость связала его, ему захотелось сойти с коня, но не было сил даже пошевелить пальцем. Он ясно видел, что аспургиане уже почти разрезали его левый фланг, видел смятение, растущее на лицах хрумийцев, видел в пыли тела Аспурга и Адурпата, видел и то, что вожди союзного войска с надеждой глядят на него, ожидая приказа итти на Гарсиваза, но оставался неподвижен. Он пытался увидеть хакана, напрягая последнюю волю, вдруг сделавшуюся совсем крохотной, но теперь перед ним не было и идола, - только темнота, но жестокий нечеловеческий звук не прерывался ни на мгновение. Хосров понял, что теперь уже никто не придет ему на помощь, - ни Ростахм, ни Гив, ни любовь далекой Симтан, ни Дин, оставившая его тысячи лет назад, ни даже сам Михр, никто не избавит его от этой пустой тьмы, потому что она уже проникла в его сердце и с каждым мигом делалась там все больше, обращая его кровь, кости, мышцы и нервы в холодный и хрупкий камень. И откуда то из середины этого крошечного комочка, в который свернулась в нем жизнь, еле слышно, как выдох больного, прозвучало слово «Аша». и тотчасже исчезло все, и тьма, только тьма была вокруг, но в этой тьме воцарилась полная тишина, отвратительный звук смолк, и лишь отчетливо ощущалось какое то напряженное ритмическое движение. Затем мрак разступился, поднявшись вверх, и прямо перед глазами Государя, буквально в нескольких десятках шагов, возникли строгия очертания Альбурза и прикованная фигура Ажи-Дахаку ярко-рыжим пятном на огромной стене невероятной, умопомрачительной белизны. Сейчас Кай-Хосров ясно видел, что чудовище выше его самого в три раза. Змей тоже увидел его, и все три пасти ощерились от нежданной свирепой радости, а зазвеневшия дробно цепи показались тонкими, как паутинки, которыя вот-вот будут порваны одним небольшим напряжением мышц под рыжей лохматой шкурой.
Но вдруг на невообразимо далекой вершине горы вспыхнула золотистая искорка, осветив на мгновение дворец, тысячекратно более прекрасный, чем все храмы и дворцы, виденные Хосровом в Варне, в Парсе, в Спахане и в Рее. С каждою секундой эта искра росла, распускаясь оранжево-алым пламенным цветком, лепестки которого развевались все выше и все пленительней. Теперь уже Хосров мог понимать язык его танца, и торжественно огонь говорил голосом Дин:
– Вот и настал твой день, сын Сиявахша, день узреть Второй Огонь, твоего Вождя и Ходатая за твой Дом в Гаро-Нмана.
Затем она замолчала, и сквозь пламя проступили черты мужского лица, показавшегося Хосрову странно знакомым, но откуда, он все никак не мог вспомнить, сколько ни пытался, только голова его пошла кругом оттого, что владевшая им дрема вдруг всколыхнулась, словно вода в глубоком, давно заброшенном колодце. Большие серо-голубые глаза глядели на него из огня искренне, спокойно, с любовью и ясною мудростью, чуть печальною и потому пронзительной; а языки пламени поднимались над светлыми прядями как зубцы короны.
– Привет тебе, сын, - услышал Хосров.
– Кто ты?
– Я – Фраваши твоего отца, Хранитель его жизни в Гаро-Нмана, ибо я – тот, кто родил его здесь и рожден им здесь же, дабы вновь родить его в день, ведомый лишь Властелину Дома Песнопений.
– А у меня есть Фраваши?
– Есть – как у каждого из нашего рода. Он всегда был с тобой, но еще не пришло время тебе увидеть его лицом к лицу. Ибо твоя война еще не окончена, и конец ея не в песнях победы. Но пока и победы ты не достиг, а стоишь на грани гибели. Посему прими этот Второй Огонь, в нем – наш постоянный помысел о тебе и твоем народе. Так иди же, исполни то, к чему ты призван: мы ждем тебя!
И лицо сокрылось за алою огненною завесой, и вновь вернулся день, и поле боя, на котором уже не было идола, лишь туранские воины, одолевавшие повсюду Ариев, и Гарсиваз стоял у своего знамени из хвостов яка, и в его узких глазах ясно читалось уже предвкушение торжества. Но пламенный цветок не исчез, а продолжал свой ликующий и грозный танец над головой Фарроманда. Мрачная пустота в сердце Царя сгинула, вместо нее был жар, разливавшийся по всему телу. Руки его словно сами собой опустили копье наперевес, и, выкликнув: «Вереθрагна ахмакам!», он помчался на помощь Лохраспу и Байдду. С быстротою молнии он вылетел впереди колесниц, и казалось, что он сидит верхом не на коне, но на сказочном единороге, с черным, словно уголь, телом, с белыми, как молоко, хвостом и гривой, и высоким, переливающимся всеми оттенками алого и золотого, рогом между ушами.
Клин аспургиан распался от удара царского копья, и в прорезанную этим ударом щель вошли вслед за Государем Безсмертные, а за ними – колесницы, круша растерявшуюся пехоту. Байдд позабыл о ранах, его кровь горела, словно костер, наполняя его теплом и новою силой, и то же самое ощущали все до последнего воины Эранвежа и Хривайна. В то же время арийские всадники под началом Ростахма опрокинули конных аспургиан и погнали их обратно на степняков. Но государь вдруг резко остановил Фарроманда и крикнул:
– Надир! Скажи мне, ты – ас?
– Да, господин, – отвечал тот, также остановившись.
– Тогда вы можете возвращаться домой, с вашим оружием. Вы уже доказали ваше мужество и силу и заплатили тяжелую цену: Аспург мертв. А я веду войну с теми, кто был врагом моему отцу, а не с теми, кто были его друзьями.
Надир дал знак своим воинам и молча прошел взглядом по их глазам.
– Мести Фрасиява вы тоже можете не опасаться. Ему сейчас будет не до нее, я вам обещаю!
– Видишь ли, господин, мы бы готовы уйти, но что будет тогда с Фрияном, сыном Аспурга, которого Царь Турана охраняет в Канге?
– То же, Надир, сын Тахмураса, – услышал вдруг Государь из за плеча голос Ростахма, – что и если вы вернетесь в Кангу с вестью о гибели Аспурга и Гарсиваза, или не вернетесь вовсе. Фрасияв не простит ни ему, ни вам, а Джамаспу, который сейчас стоит вместо меня против твоего левого крыла, совсем не по нраву истреблять своих родичей.
– Я даю тебе слово, Надир, в том, что сделаю все, что в моих силах ради спасения сына Аспурга.
И Кай-Хосров протянул открытую ладонь над тонкими лепестками непрестанно танцующего пламени.
Часть 4. Возвращенie
Глава 1. Паденie Турана

Как сказано в Серой Книге из Баθы, асы покинули поле боя с развернутыми знаменами и возвратились домой самой далекой от Канга дорогой. Гарсиваз был схвачен и обезглавлен у руин капища, не придя в себя от ужаса и изумления. А затем Государь проскакал между руинами на Фарроманде, над гривой которого сиял неусталый огненный цветок, и от пламени его мрачно-бурые потрескавшиеся камни растаяли безследно, словно куски льда на солнце. И туранские воины, уцелевшие в битве, падали ниц перед Кай-Хосровом, моля о пощаде. И дана была им пощада: Государь разрешил им возвратиться домой, оставив оружие.
Далее говорится в Серой Книге, что Царь царей взял Огонь в руки и передал в руки Патираспу не обжигающее ладоней Пламя и велел ему оставаться здесь и построить новое святилище на горе Аснаванд, самой высокой в цепи на юго-западе от моря Чичаст, и быть его служителями, так как эта земля отселе отходила в Эранвеж. Вместе с мобедами просил у Царя позволения остаться у нового Огня Байдд. Он сказал:
– Я чувствую, Государь, что исполнилось то, за чем я шел в Арайл и чего ждал дома. Твой Огонь звал меня, незримый, все эти годы, и вот теперь нет для меня в мiре ничего кроме него. А кимрайг вместо меня поведет дальше первый из моих дружинников Эвнисиен, сын Адды.
И он вывел перед собой высокого, вровень с собою, воина, сухого в кости, но широкого в плечах, с длинными каштановыми усами с серебристыми жесткими искорками, в круглом шлеме, увенчанном серебряным лебедем, в кольчуге, препоясанной серебряным поясом. Он снял шлем перед Государем, и в его светло-каштановых волосах, уложенных в две косы, засверкали такия же серебристыя искры, но морщины еще почти не тронули его молодого узкого лица.
– Он тивисог, то есть, васпухр на языке Арайла, и происходит из дома Кимра, он потомок Пенхелига в том же колене, что и Государыня Арианрод, но по младшей ветви.
Государь пристально посмотрел Байдду в глаза, потом также внимательно взглянул в глубоко посаженные серо-зеленые глаза Эвнииена и сказал:
– Чтож, Байдд, сын Морвила, благодарю тебя за доблесть, отвагу и мужество. И в награду я хочу исполнить твое желание, но для этого требуется и согласие мобедов и твоей Государыни. Скажи, Патирасп, примет ли твой дом отпрыска Сальма?
– Да, Государь, – отвечал священник, поразмыслив немного, – я тоже остаюсь здесь и пошлю в Хрум гонца уведомить царицу Арианрод и просить ея согласия отпустить Байдда. Тебя же далее будет сопровождать мой брат Урвидасп.
– Благодарю тебя, Патирасп. Я верю и надеюсь, что Эвнисиен будет столь же крепкою рукою помощи Хрума в этой войне.

На следующий день войско Кай-Хосров вновь разделил войско. Пехота и слоны была посажена на корабли,. По правому берегу еще накануне вечером отправился отряд стражей Забула, владевших приемами айаров, дабы тайно проникнуть в Канг и выкрасть Фрияна, а также собрать как можно больше сведений о том, что творится в городе и, если удастся, - открыть какия либо из его ворот арийскому войску. Вел этот отряд Паланг, - тот самый, что некогда встретил Хосрова на границе. Вслед за ними шли конница и слоны .

Когда корабли отчалили, подали знак к обеденной трапезе. Потом Гив взял лютню, и гордый перебор струн пронесся над водою. Сильный баритон повел в песне разсказ о том, что выпало пережить земле Ариев в последние несколько месяцев: о том, как оцепенение ея старческого сна сменилось нежданною радостью обретения нового, юного Царя и о том, с каким воодушевлением поднялись Арии за ним – отомстить своему вековому врагу и омыться от этого оцепенения в его крови. Но вскоре воодушевление песни сменилось печалью, когда она подошла к описанию гибельного похода Туса. И когда эта печаль уже не нашла слов, запел Ростахм. Голос его был более низким, слова следовали друг за другом размеренно, словно низводя слушающих в юдоль печали о безплодной погибели могучих мужей. И третий голос подхватил песню, еще юный и торжественно-чистый. Волнуясь, и в то же время уверенно Урвидасп вспомнил о том, как Государю явилась Дин и возвестила ему спасительное знание пути через мрак и разрушение войны.

Серп Маха уже начал спускаться по чуть бледнеющему небу, когда песня подошла к концу, и Кай-Хосров, сойдя в свою каюту, достал Чашу, чтобы увидеть Симтан.
Царица спала спокойным и ровным сном. Прошедший месяц почти не ничуть не изменил ее, только лицо казалось слегка похудевшим, и тени под глазами – более густыми. Или это только играли латунные лучи-струны Маха?

Но отсюда в Серой Книге идет пропуск, недостает многих страниц и от разсказа о дальнейшем ходе войны сохранились лишь два отрывка. В первом из них говорится о том, что Кай-Хосров увидел, войдя в Кангу.

Там, где левый берег вдруг дыбился холмами, стояла стена из огромных грязно-серых кирпичей. Толщина ея была столь огромной, что по ней могли свободно проехать четыре колесницы. От подножия до самого верха через всю стену чернели ряды прямоугольных отверстий, а через каждые полфарсанга над стеной возвышались башни, высотою в треть нея. Ни на стене, ни в башнях, ни в этих зияющих однообразных пещерах не было видно ни души все то нескончаемо долгое время, что корабли ариев шли вдоль стены, но Арии каждую секунду ощущали неотступное, затаенное внимание, исходящее из этих пещер и не выпускали оружия из рук.
Правый берег был каменистою пустошью, ровною, изредка поросшею тускло-зеленым низкорослым кустарником, жестким и точно задыхающимся от пыли. За нею, там где Зишманд огибал эту пустошь, круто сворачивая на северо-запад, в небо поднималась еще одна стена, раза в полтора выше самых высоких башен на левом береге, и чем ближе подплывали к ней корабли Ариев, нем выше и шире становилась она перед ними, возносясь почти до белоснежного полуденного венца Хоршида в зените. Она окружала огромный остров, который и занимала столица Турана. Большие гладко отесанные камни возводившие ее строители скрепляли расплавленною медью, отчего другим названием города было Руин-Диз, Медный Замок; и также из желто-коричневой меди были сделаны ворота, их косяки и засовы.
Всего ворот у Медного Замка было двое, и каждыя выходили к подъемным мостам, связывавшим остров с берегами. Сейчас мосты были подняты, но ворота стояли широко распахнуты из пустоты в пустоту. Желто-коричневая медь тускло блестела под бледным небом и безобразно оскаленныя морды были единственными стражниками. Ни у ворот, ни на стене не показывалось ни единого живого существа.
Айары, переправившись вплавь через тягучий рукав Зишманда, и осторожно и быстро проникнув за ворота и на укрепления, донесли, что Руин-Диз оставлен войсками и что самого Фрасиява в нем нет. Корабли встали на якорь у поднятых мостов с обеих сторон острова, и Царь с Безсмертными въехал в Замок восточными воротами. Отсюда начиналась прямая и широкая, едва ли не в восьмую часть фарсанга шириной и никак не меньше двух фарсангов в длину, дорога ко Лону Дракона, дворцу царя турьев. Жилых строений на ней не было, одни только храмы возвышались слева и справа от базальтовых плит, устилавших эту улицу, словно редкие зубы в громадной ощеренной пасти. Каждый храм был до головокружения неотличим от соседних: темно-красные гранитные кубы, наставленные друг на друга, верхний из которых венчал золотой шпиль, посреди пустого пространства квадратной формы, примерно в две сотни шагов. Узкие щели окон были прорезаны в полированных стенах каждого куба, и широкою и гибкою змеей их обвивала лестница, подползая к стрельчатым аркам в центре фасада, за которыми сквозь тусклый мрак едва виднелись трепещущие оранжевые огни. По обеим сторонам арок сидели безликия базальтовыя фигуры со скрещенными руками и ногами, а каждый куб увенчан по верхнему краю венчали ряды самых безобразных изваяний, какия, наверно, могли привидеться человеческому воображению. Там были существа с львиной головой на мускулистом торсе человека и с ногами козла, горбатые быки с крысиной головой и распахнутыми крыльями как у летучей мыши, безкрылые рогатые орлы с клешнями и хвостом скорпиона, гигантския многоножки с безглазыми человеческими головами, и еще множество подобных уродов, облик которых выражал то равнодушное презрение, то издевательски наглую угрозу, то торжествующую ненависть. Между ними стояли бритоголовые люди в оранжевых накидках, обернутых через левое плечо. Их можно было бы также принять за идолов, если бы они не падали ниц, глядя на Кай-Хосрова с умильным выражением преданности на лице. Но ни у кого из Ариев не было желания увидеть капища изнутри.
В пространстве между храмами виднелись иныя здания, также огромныя, которыя отличались друг от друга настолько же, насколько похожими были храмы. Одни из них были раскрашены в самыя яркия, даже кричащия краски, другия – облицованы пестрым мрамором, иные – гранитом, серым или красным, но при всем их разнообразии оне внушали отчего то почти такое же отвращение, что и капища. Кустарники и деревья вокруг них не достигали высоты человеческого роста; и все оне казались покинутыми своими обитателями, но Государь чувствовал за их окнами то же самое настороженное ожидание, что исходило из за окон в стене у реки.
В конце дороги стояла темно-синяя стрельчатая арка на двух витых черно-желтых колоннах, за которой, отблескивая золотом вырисовывалась крытая золотою черепичною чешуей, с задранными вверх углами, крыша Лона Дракона, окруженного правильно разбитыми садами. С арки свисало человеческое тело. Подъехав ближе, Государь узнал в повешенном Фриана.

Второй сохранившийся отрывок разсказывает о том, как был убит Фрасияв.

Царь туров осмотрелся. Силы медленно и тягостно возвращались к нему, а с ними – и интерес к действительности, и какое то подобие надежды, а затем и сон, от которого он, казалось, уже совсем отвык за последние дни скитаний. Словно кто от отворил перед ним знакомыя двери, и вот он снова в Опочивальне Дракона и видит уже виденное когда то, но давно забытое сновидение. Фрасияв со свитой охотились на белого оленя в густых лесах среди гор у моря. Он увлекся и вот уже он скачет совсем один, и чувствует, как коня его оставляют силы, и страх все больше заполняет его грудь. Конь рухнул, бездыханный, и царь Турана увидел, что олень исчез. Страх же все не проходил, но напротив, только рос, заливая все вокруг леденящими волнами, от которых останавливалось дыхание. Раздвинув ветви руками, Фрасияв обнаружил перед собою пещеру, тускло освещенную серебристым светом. Он вошел в нее и услышал за спиною громкий и быстрый стук копыт, обернулся и увидел, что белый олень мчится прямо на него. Ужас не оставил во всем существе царя живого пространства, он смог лишь прислониться к стене. Чувства в нем вновь обрели остроту в тот миг, когда олень на полном скаку пронзил его, словно опавший лист, и он вспомнил, что это тот самый сон, который он видел и забыл, и из за которого он казнил всех придворных толкователей снов.
И от пристального взгляда оленьих глаз, таких осмысленных, что казались человеческими, Фрасияв проснулся. Разлепив веки, он еще некоторое время видел, точнее даже ощущал кожей этот взгляд. Перед ним и вправду кто то стоял, но глаз этого человека были другими. Сейчас, в это утро память оставалась безпощадно откровенною с царем-изгнанником, и он узнал стоящего перед ним, вспомнил, как пылал его дом, как кричали в нем женщины и дети, как дико блеяли овцы, ревели быки, ослы, мычали коровы, визжали свиньи, растаскиваемые и забиваемые туранскими воинами. Этот дом был первым на обратной дороге Фрасиява от Альбурза, куда властелин турьев вознамерился подняться и обрести фарр в обмен на жертвенную кровь Сиявахша. Но сколько он ни пытался найти путь к Гаро-Нмана, сколько ни взывал, ни угрожал именем Ахримана и его дивов, горы и ярко-голубое небо над ними оставались немы и неприступны. И в ярости Фрасияв велел предать огню и разграблению первый же дом, давший ему приют в безславном возвращении. Много лет прошло с тех пор, и крестьянин тот сильно изменился, но сейчас перед Фрасиявом стоял именно он, единственный уцелевший тогда. Туру не надо было даже смотреть ему в глаза, чтобы убедиться в этом. И последнее, что донесли чувства изгнаннику в Воплощенном мiре, был блеск широкого ножа, отделившего его голову от тела.

Глава 2. Гомбадъ-и-Адуръ-Гушаспъ

Кай-Хосров спрятал Чашу и пустил Фарроманда вперед. Пещера была совсем рядом, едва ли в половине фарсанга.
Ея хозяин еще не успел вырыть яму, чтобы спрятать труп, и был ошеломлен, вдруг увидев перед собою множество воинов в дорогих доспехах, сверкающих, словно чешуя карпов в медленной реке далеко внизу, где он брал воду. Их предводитель, - самый молодой из них, долго глядел на мертвого царя туров, словно слушая что то. Затем, глядя ему прямо в глаза, спросил строгим и властным голосом:
– Кто ты такой и почему ты убил того, кто просил у тебя приюта?
Бедняк, смущенно запинаясь, разсказал ему свою историю. Выслушав ее, Кай-Хосров промолвил:
– Итак, старик, ты отнял у одного царя жизнь, а у другого – его месть, и все это под собственным кровом, утяжеляя тем самым свою вину. Впрочем, вторая твоя провинность была совершена в неведении, хотя поверь, моя причина отомстить Фрасияву была не слабее твоей. Поэтому я, Кай-Хосров, Царь царей Эранвежа и преемник Фрасиява на престоле Турана по праву кровного наследования, приговариваю тебя к вечному изгнанию из Турана. Отныне ты будешь жить в Эранвеже, в земле Хварезм, где ты получишь дом, надел земли и скотину. Но если хоть однажды ты покинешь пределы Хварезма, ты умрешь. Твоя пещера станет могилой царя туров и будет заложена камнями. А сейчас ты отправишься с моими воинами: по дороге сюда я видел гранатовую рощу, и ты укажешь им ближайшую дорогу.
И, обернувшись к Гиву, сказал:
– Вот и конец этой войне, вазург. Кто бы сказал в ея начале, что труднее всего в ней придется выдержать не сражения, а семь месяцев погони по степи. И это при том, что у нас была Чаша!
– Да уж, Государь! Вот теперь то я Ростахму не завидую. Управлять этим царством дивов! А ведь когда то ты грозился дать его мне! Хвала Михру, угроза не сбылась!
– Ростахму я обещал, что он будет править Тураном только временно, и по размышлении могу передать свои права наследования дому Гива, когда вернемся. А сейчас ты слышал, что я сказал этому старику. Выбери отряд, пусть поедут с ним и наберут гранатовых листьев и веток, а когда вернутся, обернут ими голову Фрасиява: мы возьмем ее с собою. Остальные же пусть тем временем завалят пещеру.
Безсмертные принялись исполнять приказанное, а Кай-Хосров вышел из пещеры и, отойдя от нее на несколько шагов, вынул Чашу, чтобы в последний раз взглянуть на Симтан. Все эти месяцы погони за Фрасиявом он видел, как она непрерывно угасает, истомленная муками детоношения и болезни, причины которой не мог понять ни один лекарь.
Сейчас он не увидел в ея лице ни малейшего признака боли. Оно было бледным и спокойным, словно изваяние, которого только что в последний раз коснулся резец. Глаза под опущенными ресницами, казалось, глядели куда то далеко, где исчезают все пределы человеческих запретов, и, завороженные этим зрелищем, не имели силы оторваться от него. Волосы покрывал темно-синий плат, и такого же цвета платье, почти черное при бледных свечах, облекало все тело от подбородка до щиколоток, полностью скрывая руки. Чрево ея было плоским, и никакия драгоценности не украшали Симтан. она лежала одна на ложе в пустом покое Шатра Роз и Ирисов, а у ея ног, словно потерявшиеся котята, жались взрослые Шапур и Шахдохт.

Кай-Хосров долго не отрывал взгляда от мертвого лица жены, как будто ожидая каждую минуту, что ресницы вот-вот поднимутся и ея глаза ответят ему живым огнем. Но этого все не происходило, чья то тень легла на изображение в Чаше. Это произошло незримо, Государь просто почувствовал ее. Подняв лицо, он увидел перед собою Гива.
– Государь, все исполнено. Прикажешь возвращаться в Рей? Или в Спахан?
– Нет, мой верный Хазарпат, сын Гударза. Сейчас мы отправляемся к озеру Чичаст, ко Второму Огню.

Путь к нему оказался тяжелым и долгим. Степь то сотрясалась от жестких, как острое железо, пронизывающее самыя плотныя одежды, ветров, то холодные потоки дождей превращали землю под ногами в бурое месиво, липшее к ногам, как будто само небо содрогалось, стараясь извергнуть из себя тягостную боль под пристальными взглядами неисчислимого множества возбужденных дивов. Чуть ли ни каждый шаг приходилось сверять в Чаше, и хотя дорога шла почти прямо на юго-запад, лишь кое-где меняла направления, натыкаясь на редкие овраги, лишь через две с половиной недели Государь и его свита достигли места огненоносной битвы у Чичаста.
И не узнали его. От капища не осталось и камня, а вместо него над бледными водами озера возвышалась могучая крепость. Четыре стены из сырцового кирпича связывали между собою четыре круглыя башни, отстоявшия друг от друга на сто локтей; а в самом центре крепости ослепительно белел купол, похожий на яйцо. У ворот Царя встречали, - почти совсем, как когда то в Парсе, стражники в длинных белых одеждах. Лишь гордо в полуденном небе прогудели серебряныя трубы, и мобеды, ударяя мечами по щитам, воскликнули:
– Вереθрагна джанат ахмакам!
И в наступившей тишине Царь вынул из чрезседельной сумы голову Фрасиява и, подняв ее перед собою, воскликнул:
– Атарш Вереθрагнахья айаптем маибья барат! «Огонь Победы принес мне помощь!»
Трубы возгремели вновь, и под их пение Государь сошел с седла и повел Фароманда в поводу. Вслед за ним спешились и все Безсмертные. От ворот они прошли под белой галереей мраморных арок на центральную площадь перед храмом, к квадратному бассейну из розового туфа, с пурпурною мраморною лилией посредине, из которой била чистая и сильная струя.
У фонтана Государя ожидали Патирасп и Байдд. Оба приветствовали его по поклоном по обычаю Ариев, приложив ко лбу указательный палец.
– Слава, радость и власть Святому Адуру! Слава и вам, его Хранителям! – воскликнул Кай-Хосров.
– Слава, радость и власть тебе, Государь! – отвечал Патирасп, – Адур ждал твоего возвращения в его новом жилище. Однако прежде чем вступить в него, ты должен оставить скверну, – он указал на голову Фрасиява.
Царь насадил голову на копье, подставленное ближайшим из мобедов, и передал другому поводья Фароманда. Затем он подошел к бассейну и, окунув ладони в струю фонтана, поднес их, влажныя, к лицу.
Вход в храм, в точности повторявший створ ворот, вел в квадратный зал, окна которого выходили на восток и на запад, а на северной стене, противоположной дверям, гордо вздымал золотисто-алый рог белый, с алыми ушами и копытами, мозаичный единорог, стоя на заснеженном горном отроге. Эта мозаика была единственным украшением этого зала, залитого солнечным светом, а в центре его стоял большой равносторонний каменный стол, и каменныя лавки без спинок окружали его, а сверху, из самой середины купола, на длинной золотой цепи спускалась хрустальная светильня с двенадцатью ветвями. Стол был пуст, словно степь в конце лета. В ответ на удивленный взгляд Государя Байдд протянул руку в сторону мозаичной картины:
– Прошу, Государь, в сокровенные покои Адура!
Обойдя вслед за ним и Патираспом стол и лавки справа, Царь увидел ступени, уходящия прямо вниз из под копыт единорога. Спустившись по ним, Кай-Хосров едва смог поверить своим глазам. Все вокруг показалось ему наваждением, сном, внезапно и непонятно как одолевшим его. Рядом с ним стояли Патирасп, Байдд и Гив, но окружавшия его стены были точно такими же, что он видел в Варне. Те же высокие белые своды, то же наполняющее их золотистое сияние, тот же твердый пол под ногами, та же порфирная арка в дальнем конце пустого зала. Патирасп молча протянул руку в ея сторону, и, следуя за ним, Государь прошел под нею коридором в огромныя помещения с мозаикой на стенах, находя все знакомым на каждом шагу. Однако теперь эти помещения не пустовали: в некоторых из них жили мобеды, иные служили конюшнями и колесничными сараями, в других – хранилось самое разнообразное имущество, от книг и оружия до запасов пищи. Наконец он оказался рядом с Огнем – тот стоял, излучая бледно-золотой свет, в нише круглого зала, во всем подобного тому, где Хосров обнаружил Чашу. Царю даже показалось на мгновение, что вот-вот из за колонны вновь выползет змея и бросится поглотить Адур, но пламя сияло безмятежно и ровно, как венчанный плясун пред таинственным святилищем, укрепляясь и пьянясь непрерывно исходящей от него радостною силой.
Не в силах одолеть изумления Кай-Хосров взглянул на Патираспа и Байдда.
– Государь, – сказал хрумиец, улыбаясь, – ты помнишь, я пел тебе нашу песню о видении Пенхелига? Как я вижу по твоим глазам, она верно сохранила все до мелочей. А кроме того, в день, когда ты вступил в Канг, из пламени Адура вышла необычайной красоты девушка. Она назвалась Дин и, поведав нам о том, что твой поход закончится через несколько месяцев, велела построить обитель Второго Огня точным подобием Четырехугольной Варны. Тебе же она сказала, что ждет тебя в иной обители, которую назвала Домом Песнопений, но час войти туда тебе еще не настал.

Отсюда были посланы гонцы в Рей к Кай-Кавусу, в Парсу к Хардарсну и в Канг к Ростахму, возвестить о том, что Кай-Хосров возвратился с миром и ждет их в день Дин сего месяца Хордад здесь, в святилище Второго Огня, вознося молитвы ради праведной души Симтан. Ростахму также вменялось привести с собою самых знатных мужей Турана. Особое послание было послано в Хрум, в коем Кай-Хосров писал о желании личной с Царицей Кимрайг Арианрод.
До назначенного дня Кай-Хосров не выходил из подземного святилища, проводя время в молитвах и размышлениях, созерцая Адур. Спал он в тут же, перед Огнем, ел и участвовал в богослужениях вместе с мобедами. И все это время у врат безымянной крепости на берегу Чичаста торчала воткнутая на копье голова Фрасиява. Видимо, частица колдовской силы, передававшейся из поколения в поколение в роду Тура, все еще оставалась в ней, и ее не касались ни тленная власть Насуша, ни птицы-падальщики. Только кожа ея почернела и ссохлась, и пустые мутные глаза неотрывно глядели на прозрачныя воды озера, как единственное напоминание о том капище, что еще совсем недавно подавляло все вокруг своей внушавшей холодный страх властью. Теперь однако, после того, как мобеды переплыли Чичаст и обошли все земли на фарсанг вокруг него с Адуром, сюда снова начала возвращаться жизнь. Перед Новрузом сухая жажда оставила землю, и первая трава пробилась из ея недр, и по ней забегали трясогузки и жаворонки, по утрам взмывавшие навстречу первым отблескам короны Хоршида.
Утром дня Дин на горизонте со всех сторон поднялись клубы пыли, из за которых выехали колесницы и всадники, и скоро святилище словно бы оказалось в осаде. Впереди всех от юго-запада четверка соловых коней мчала золотую колесницу Кай-Кавуса, рядом с которым Лохрасп держал Дарафш-и-Кавиани. Слева от него на бронзовой колеснице, запряженной белыми конями, ехал Хардарсн, а справа так быстро четыре серыя кобылицы несли колесницу необычного вида, над которой трепетало на перекладине темно-багровое знамя с вышитыми золотыми крестами, похожими на те, что были на браслетах и гривне Кай-Хосрова. В ней стояла царица кимрайг Арианрод, точь-в-точь такая же, какой она явилась в Чаше, а справа от нее едва возвышалась над бортом колесницы темно-русая голова ея сына, царевича Майларθа. За этими тремя упряжками широким полукругом двигались колесницы марзпанов, остальных васпухров и всех, кто в Эранвеже принадлежал к сословию ратхештаров, т.е., колесничих, и равных им по сану хрумийцев. Последними с севера и северо-востока к озеру приблизились ряды, возглавляемые саками, Залем и Ростахмом. За ними следовали Завара и вазурги Сеистана, и вожди фатеев и асов, верхом на конях самой различной масти; а чуть поодаль, за левою рукой Ростахма, шли колесницы васпухров Турана.
Когда кони Кай-Кавуса еще не приблизились к копью с головою Фрасиява, навстречу им распахнулись врата крепости Второго Огня и из них выехал Кай-Хосров на серебряной колеснице, которую увлекали четыре сильных белых коня. Следом за ним выехали колесницы Патираспа и Байдда, в упряжках белых и рыжих лошадей. Цари съехались, и сошли на землю, приветствуя друг друга в родственных объятьях. Спустилась с колесницы и Арианрод с сыном.
– Благодарю тебя, Государыня великого Хрума, – обратился к ней Кай-Хосров с арийским поклоном, – за твой отзыв на мое приглашение отпраздновать нашу победу, ибо без вашей помощи ее бы не было, как и не было бы этой святыни, – и он указал рукою на крепость и возвышавшийся над нею белый купол, – Соблаговоли же, пусть твой сын, юный Государь Майларθ, войдет в него на моей колеснице.
Царица с улыбкою посмотрела на сына. Тот, ответив ей улыбкой, смело взглянул в глаза Царю Ариев и сказал:
– Я согласен.
Легко и непринужденно он перепрыгнул на серебряную Два молодых мобеда подвели к Кай-Хосрову Фароманда. Государь погладил коня по морде и повернулся к народу:
– Славные воины! И вас я тоже благодарю за то, что вы дали мне свершить воздаяние дома Ираджа дому Тура и не свернуть с пути, предначертанного нам в Гаро-Нмане. Вот, я нарекаю пред вами и пред Фраваши тех, кто был с нами в этой войне, ныне взирающих на нас из Дома Песнопений, как Симтан, имя этой святыне: Гомбад-и-Адур-Гушасп , ибо он сошел на землю здесь, над ушами моего коня, который отныне будет жить здесь неразлучно с Огнем. И впредь также каждый, кто назовется наследником дома Ираджа, будет являться сюда, дабы пройти испытание Адур-Гушаспа, пред лицом правящего Государя и старшего сына Верховного мобеда, прежде чем принять царский венец в Парсе. Посему отныне этими вратами под Купол Второго Огня будут входить лишь мобеды, цари и ближайшие им по крови. Так велит сам Адур-Гушасп. И еще одно его веление исполню я здесь пред вами. Лохрасп, эранспахбед, подведи ко мне твоего сына!
Лохрасп сошел наземь, не выпуская из рук Дарафша, и свел с колесницы, что стояла прямо позади царской, белокурого мальчика, тех же лет и такого же роста, как и Майлраθ, одетого в полный доспех хварезмийского всадника, специально изготовленный по его мерке. Уверенно, хотя и с явным волнением, мальчик подошел к Кай-Хосрову, и тот, приняв меч из рук его отца, преклонил перед ним правое колено:
– Виштасп, сын Лохраспа, прими это оружие для защиты своего дома, своей веси, своей страны. Клянись в том, что никогда не употребишь его во зло.
Мальчик совладал с волнением и произнес громко и отчетливо:
– Клянусь!
Государь препоясал его мечом и затем поднял подмышки и посадил на Фароманда. Виштасп сел ровно и тотчасже схватил поводья. Конь, почувствовав на спине легкую ношу, радостно заржал, и эхом отвечая ему, разнесли эту радость кони в колесницах и под седлом Ариев.


Послесловie издателя

На этом Серая Книга из Баθы заканчивается. Дальнейшая судьба Кай-Хосрова изложена в персидской «Шах-Наме», т.е., «Книги Царей», но поскольку далеко не все, кому попадутся мои записки, смогут прочитать эту книгу, я разскажу здесь об этом вкратце.
Царь Хосров возвратился в свою столицу и правил мирно и счастливо. Никогда еще Арийския земли не знали такого благополучия и изобилия, как при нем. Туран, царем которого Хосров поставил главу семейства в роду Тура по имени Арджасп, не осмеливался более начинать войну. Старый Кай-Кавус удалился от дел и спустя несколько лет тихо скончался, но и это не нарушило счастливого спокойствия в стране.
Однако с течением лет странное чувство великой беды, подступающей все ближе к границам его державы, стало неотвязно сопутствовать Кай-Хосрову, все чаще задумывавшемуся об участи Джамшида, и истоки этой беды он ощущал в самом себе, в необычности своего происхождения. После долгого уединения он объявил о том, что передает престол Лохраспу и покидает Эранвеж. Переубедить его не смог никто: на все увещевания ближних и народа Государь ответил, что такова воля, возвещенная ему Срошем – уйти к Всевышнему. Когда же он торжественно простился с народом, все знатнейшие вельможи пожелали сопровождать его. Они шли семь дней на север, на восьмой же день Кай-Хосров велел вазургам возвращаться. Видарз, Ростахм и Заль исполнили царское повеление; но Гив, Фрибурз и прочие юнейшие продолжали путь с Государем. Наконец, однажды вечером они достигли реки, у которой Царь сказал своим спутникам, что настал их последний вечер, ибо завтра утром они уже не увидят его, а всякий, кто перейдет за ним реку, пропадет безследно. Так и случилось: наутро знатные юноши проснулись среди заснеженной пустыни, в которой не видно было ни единого следа. Фрибурз, однако, призвал их отправиться на поиски пропавшего Государя, и так пропали и они. Когда в Эранвеже встревожились их длительным отсутствием, отряд, посланный за ними, так и не смог отыскать их.
На этом кончается повествование «Шах-Наме» о Кай-Хосрове. Все это, однако, я знал еще до того, как в мои руки попало сочинение, которое я назвал «Серою Книгой из Баθы». И прежде, чем продолжать, позвольте несколько слов о себе. Я магистр историко-филологических наук Петербургского университета. Специальность моя – древняя Персия, в особенности домусульманского времени. Остерегусь здесь разсказывать о том, что меня завело в эту тему, равно как и обо всем том, что я в ней успел натворить: это отвлекло бы нас далеко от обретения «Серой Книги».
Случилось же оно вот как. Двоюродный дядя моей матери, генерал-лейтенант А., был одним из первых, кто приобрел имение в окрестностях самого молодого из наших губернских городов, на берегу Черного моря, у подножия первых отрогов Кавказа. Места дикия, почти первозданныя: овраги, заросшие густым мелколиственным лесом- самое удобное прибежище для воинских игр, засад и внезапных нападений. Рай для юных поклонников Майн Рида и Буссенара, ибо об угрозе со стороны туземцев все и думать забыли. Сейчас эти предгорья активно колонизируют дачники, слетающиеся сюда с самых высот петербургского и московского света. Среди них, кроме моего дяди, величиною первого порядка выделяется князь Борис Борисович Г. Его род, один из знатнейших в России, здесь продлевает свою славу и блеском имени и трудами, среди коих – создание русского шампанского родственником князя Бориса Борисовича. Сам же он – физик-климатолог с всемiрною известностью и личность весьма оригинальная. Как и его жилище здесь, представляющее собою двухэтажный средневековый замок из местного дикого камня, с готическими башенками и окнами, от которого по высокому склону к самому морю спускается лестница. Хотя сферы нашей научной деятельности лежат далеко друг от друга, мы тем не менее сошлись довольно близко. Князь – человек весьма обширного кругозора и, будучи увлекательнейшим разсказчиком, обладает при этом умением внимательно слушать других. Много пропутешествовав сам, он любит разсказы о путешествиях и различных диковинах. Узнав о том, что я занимаюсь древней Персией, он с каким то особым вниманием стал часто наводить беседы об этой стране, где ему довелось побывать в юности в учебном плавании кадетом Морского корпуса.
Однажды дождливым весенним вечером, когда я был единственным его гостем, он и показал мне объемистую пергаментную тетрадь в сером шелковом переплете.
– Вот, милостивый государь Даниил Кириллыч, – сказал князь, протягивая мне ее, – реликвия моей молодости. И по сей день – тайна за семью печатями для меня самого. Досталась она мне при следующих обстоятельствах.
В том самом кадетском рейсе после Персии мы сразу зашли в Бомбей. И не успел я с моими товарищами по Корпусу сойти сделать и двух шагов по городу, как попали в страшную бучу. Огромная озверелая толпа с неистовою скоростью гналась за юношей и девушкой, которые отличались от преследователей по одежде, да и чертами лица мало походили на индийцев. Гнали их уверенно, и в самом бешенстве погони уже явно предвкушалось наслаждение скорой расправы с добычей. Молодые люди бежали из последних сил, задыхаясь, не разбирая дороги, прямо на нас. Казалось, они даже не видели нас, когда оказались чуть ли не в трех футах от нас. Девушка повисла на плече юноши, теряя последния силы; было понятно, что еще немного, и она упадет и его за собой потянет. Я, шедший первым, вынул револьвер, схватил юношу за руку и втащил его вместе с ней в нашу компанию, а затем дал несколько выстрелов поверх толпы.
Этого оказалось достаточно, чтобы толпа тотчасже разсеялась. Как выяснилось позже из разсказов юноши, они были парсы. Парсы, как Вы знаете, сосредоточили в своих руках почти всю тамошнюю торговлю, что приближает их к европейцам и добавляет им неприязни со стороны мусульман. Хотя вообще то индийские мусульмане более или менее веротерпимы, и к тому же англичане очень строго карают за религиозное бешенство. Но головни его однако никогда не угасают до конца и иногда вдруг вспыхивают по причинам, совершенно непостижимым для европейского путешественника. Это Вам, ,Даниил Кириллович, я полагаю, также известно. Мои юные огнепоклонники, будучи влюблены друг в друга, неосторожно забрели глубоко в магометанские кварталы и, видимо, возбудили это нечистое тлеющее пламя как легкая и беззащитная добыча. Как оказалось, они принадлежали к знатным жреческим семьям, и в награду за спасение сына и его невесты его отец подарил мне эту рукопись. и с тех пор я так и не нашел человека, который бы смог ее прочитать. Нынче Заратустра все еще в моде, о чем мы с Вами уж говорили, и я рад встретить в Вас первого, кто не только узнал это имя из Ницше, но и читал подлинныя писания зороастрийской веры. Поэтому я прошу Вас поработать над чтением и переводом этого манускрипта. Возьметесь?
Едва открыв тетрадь, протянутую мне князем, я с радостью согласился. Впрочем, «радость» - слишком слабое слово для того, чтобы передать чувство, овладевшее тогда мною. Это было практически невероятно, но я своими глазами увидел пехлевийское письмо! То же самое, верно, испытывает страстный охотник, который, войдя в лес, видит свежий след осторожнейшего зверя. Рукопись оказалась XV в по Рождеству Христову, как подтверждала приписка классическим персидским языком в конце, о чем я сообщил князю в мой следующий визит спустя три дня.
Мы тогда опять были вдвоем в его кабинете. Князь встал с кресел и, подойдя к стрельчатому окну, долго молча глядел на море, все глубже пропадавшее в надвигающихся сумерках. Наконец он обернулся ко мне.
– Знаете, отчего то мне захотелось разсказать Вам еще одну историю, связанную с этой рукописью. Некое продолжение, что ли, уже Вам известного. Вам первому. Та юная огнепоклонница – ее звали Ровшанак, – удивительно напомнила мне барышню, в которую я был тогда безумно влюблен, но увы, так и не успел объясниться до ухода в рейс. А когда возвратился, она уже вышла замуж за какого то англичанина и уехала с ним в Кардифф. Те же прямые волосы, в которых золотыя пряди переплетались с каштановыми, тот же равномерно удлиненный овал лица, тот же гладкий треугольник переносицы между тонкими и прямыми, слегка изгибающимися бровями, от которого спускался тот же тонкий стебель носа, и точно такия же вишневыя губы с узенькою закраинкой, такой же округлый подбородок. И самое главное, тот же самый свет в глазах. Знаете, существует такой род лучей, называемых ультрафиолетовыми, - они незримы глазу, но весьма сильны, это их силою Солнце выжигает загар на нашей коже…. И вот еще что помнится так же четко, как будто только что прочитанныя строки. Сон мне приснился в ту самую ночь, когда я сделался обладателем этого парсийского манускрипта. Будто бы я плыву не на русском крейсере, а на старинном корабле, вроде византийского дромона, и на всем корабле кроме меня – одна-единственная фигура, ни то тень, ни то мужская фигура в длинном и старом дорожном плаще с поднятым капюшоном. И стоит эта тень на верхней палубе, у постели, на которой положен меч с богатою рукоятью, украшенной семью самоцветами и понятно, что и клинок дорогой и высококачественный, но ножны и перевязь его сделаны из простой соломы. Тень взяла меч в руки, и тут корабль причалил к берегу, вот, наподобие того, где мы сейчас с Вами находимся, и так же лестница идет наверх от самой воды, только из розового мрамора. Тень сошла на землю и стала подниматься по лестнице, я же остался на корабле, но видел все так, словно шел за ней. Разглядеть же ее самое как следует я по-прежнему не мог. Когда же тень оказалась на последней, верхней ступени, с той стороны открылась широкая река, а за ней – засверкали белоснежныя горы, от одного взгляда на которыя и во сне дух захватывало. И через эту реку, широкую, точно морской залив, к самым ногам тени протянулся мост, узкий как луч солнца, на высоких столбах. Тень без страха шагнула на этот мост, и на другом его конце я увидел девушку. Очень похожую и на Ксению – так звали мою возлюбленную – и на Ровшанак, но голову ея венчала высокая, ярко сверкавшая золотая корона с зубчатыми лепестками и длинными жемчужными нитями подвесок. На ней было что то вроде светло-пурпурной кофты до бедер, подпоясанной широким золотисто-алым кушаком и золотистые шаровары. Она протянула правую руку к тени, губы ея раскрылись, и в этот миг я проснулся.

Работу над переводом я смог продолжить только в Петербурге. В настоящее время он почти что готов к публикации. Возможно, под влиянием разсказа князя мне захотелось предварить научное его издание беллетризированною версией, которую Вы, милые читатели, только что закончили читать. Название ей я придумал для того, чтобы отличить ее от того перевода, что предназначен для моих ученых коллег; «серою» я назвал эту книгу по цвету переплета, а Баθою, по сведениям античных историков, в древности именовалось селение, находившееся на месте нынешнего губернского города Ч-ской губернии. Князь был так любезен, что позволил мне взять рукопись с собою и опубликовать обе версии и наши с ним разговоры о ней.

Конецъ