Про то, как я был начальником полковой бани

ПРО ТО, КАК Я БЫЛ НАЧАЛЬНИКОМ ПОЛКОВОЙ БАНИ.

"Und jedem Anfang lebt ein Zauber inne,
der uns beschützt und der uns hilft, zu leben"
H.Hesse

В армии я не был, поскольку был студент. Так, разве что – на военке. А военка – она военка и есть. Чтоб приобщиться к общему героизму народных масс.
Под занавес – когда учеба уже кончилась, а дипломов еще нет – случились сборы. В энском авиационном полку. Там такие большие самолеты. Типа аэробусов. Только для десанта. Ил-76, кто знает. Я согласно ВУС – штурман. Хотя, какой из меня штурман – одно расстройство. Студент. Но пришлось.
Кормили знатно. Это обнадеживало.
Голубой карантин называлось. В том смысле – для летунов.
Обмундировали. Портянки. Сапоги – в самый раз. Гимнастерка большеватая. Размера на три. Или пять. Времен немецкой компании. Почти новая – совсем без дырок и без погон. Для «партизан». Напоминало игру «Зарница». Была такая у пионеров. И я в ней – как есть «партизанский штурман». В зеленой форме. Потому как летун.
Нормальные курсанты издевались издали. Дразнили пиджаками. Оно и понятно. Кто ж эту толпу, в том смысле, что «партизанский» строй, всерьез воспринять мог?
Но гонору много – молодость плюс понты. Студенты, одним словом. Почти детский сад.

Короче, приняли нас. Приодели. И явились отцы-командиры. Выматерили. То есть вразумили. Вывели на плац. Исторический.

После бунта 1825 года мятежные полки погнали прочь из столицы. На все четыре стороны.
Только, когда: кого надо – казнили, кого надо – сослали, и ажиотаж спал, придворные, те, что побашкавитей, враз смекнули: «Кто ж теперь Царя охранять станет?!»
Послали гонцов. Какой полк куда дошел, там и осел. Вроде как у столицы под боком. А все ж таки далеко.
Так что остались в наследство авиаторам мощеный плац, склад инвентаря – на самом деле – полковая церковь и обелиски вокруг. С графскими титулами. Казармы. И еще – офицерское собрание – местный клуб, он же – танцпол – главная достопримечательность. С полным комплектом: лейтенанты в парадной форме, курсанты на выпуск, девицы с военной выправкой, и мы – «партизаны». Совершали вылазки. Согласно статусу. Оправдывали, значит.
Была там одна красотка – ох, знатная! – мордашка, ножки, волосы до попы. Ну и попа, конечно. Эля. Девушку так звали. Дочь комполка. Кто ж знал?! Спартизанил я ее. С первой попытки. Думал, диверсию провел на личном фронте. Обрадовался. А зря!
Говорю же: женщина – прелесть. Валькирия. Недостаток единственный, но главный – меры не знала. Ни в чем. Так что полный курс – до утра уснуть не мечтай. А утром – тем более.
Мужчины после таких ласк должны умирать от любви и совершать разные героические глупости. Я же тупо спал.

Первый раз уснул на парашютном складе, и наш курс два часа искал меня по всей территории. Обнаружил комвзвода. Тот еще до института долг Родине отдал. Опытный, значит.
Он тряс меня за плечо и орал: «Вставай-сволочь-сколько-ты-будешь-пить-мою-кро-о-о-овь-!-!-!» Поднял и погнал к самолетам.

Процесс парашютирования выглядел просто. Вначале все дрожали. Потом вскакивал выпускающий. Орал:
– Прыгай, чувак! – цеплял крюк и выкидывал все равно кого.
Остальные летели следом.
Из прочего пейзажа помню, что ремни парашюта как-то сошлись у меня внизу живота на манер кровельных ножниц. А потом искры из глаз и – почти сразу – вот она – земля родна.
То, что ноги теперь лучше бы вместе, и хорошо бы согнуть в коленях, вспомнить я не успел. А жаль!
Шарахнулся так, что язык чуть не выплюнул. Даже выругаться не смог, поскольку для этого легким требовался воздух.
– Ох…
– Охх…
– Охххуууу…, – выдавил я, забыв, чем там это надо продолжить.
Тут примчал наш комвзвода. И опять за свое:
– Вставай, сволочь!
– Уйди, – говорю, – умирать стану.
Видит – не шучу. Сжалился. Он, вообще, молодец. Парашют мой собрал и под живот мне же засунул. На случай ветра. Чтоб потом нас с парашютом по всему полю ловить не пришлось. Говорю же, опытный был комвзвода. Настоящий боец! Исключил момент виндсерфинга на свежей пашне.
В часть двигались пешим строем. Никогда не думал, что можно хромать на две ноги одновременно.

Второй сон – богатырский – сморил на матче. Бились в футбол с курсантами. Хотели блеснуть. Я стоял на воротах. Умудрился закемарить, не смыкая глаз. Впрочем, играл не хуже многих – когда мяч попадал в цель, то есть в меня – отбивал его непременно. Но голов нам все равно набили.
Наш комвзвода – свой же парень – вынес порицание. Калечить не стал. Перевел в нападение.
Тогда же я вник в смысл слова «глиссада». После того, как шарахнул по мячу. И именно на ней (глиссаде) оказался велосипед с женой нашего комполка. Тетку снесло с колес в ближайший лазарет. А муж ее положил на меня глаз. В том смысле, что назначил ВРИО Начбани. До сих пор не могу понять: из мести или в благодарность.

На завтра была война. То есть учения. То есть мы полетели.
На всех в кабине места не хватило. Меня в трюм отправили – в виде десанта. Наш борт пристроился в хвост ведущему, набрал семь тысяч. Лег на курс.
От спутной струи самолет покачивало. Так чуть-чуть. Я вот даже ходить мог. Если на четвереньках. Осмотрелся, обжился чуток. И сам себя складировал в стопке матрацев. Три снизу, два сверху – весь командировочный запас экипажа. Там еще волейбольный мяч прилагался. Но я оставил его на потом. Парашют отцепил, чтоб ворочаться не мешал.
Уснул, понятное дело.
Часа через три полк вышел на цель. Самолеты снизились до двух сотен метров, сбавили ход, распушили закрылки. Раскрыли рампы. Будто взапрвду десантируют. Тут и звук пошел.
Сирена взревела. Пора, мол, ребята.
А я в трюме – как бы десант.
Проснуться не смог, но вскочил. В виде зомби.
Вокруг черт знает что: пещера; темно; двигатели воют, сирена визжит. И свет в конце тоннеля. Рванул туда, словно в рай.
Спасибо борттехнику и штатному расписанию. Парню по службе положено в трюме сидеть. Рампу открывать, закрывать. И вообще за десантом присматривать.
Ох, и крыл лейтенант! Уши заворачивались! Силой слова меня ужержал. Не дал к хвосту приблизиться и с борта выпасть. Повезло мне. Не совершил трагический полет.
Вернулись все.
Экипаж происшествие переварил, помолчал угрюмо. Бить не стал. Так, пнули пару раз – для профилактики.
Говорят: «В баню тебя послали?! Вот и дуй туда на хрен!» И много еще разных идиоматических выражений по поводу того, чтоб молчал в тряпочку. Не дай бог до начальства дойдет!
Так что прибыл я на следующее утро принимать обязанности: ключи и пару узбеков, в качестве истопников. То, что узбеки по-русски ни гу-гу и бани до того в глаза не видели, как бы само собой разумелось. Еще они умели петь свои узбекские песни, курить анашу и растворяться в пространстве. Курнут пару раз и растворяются. Проспал момент – сам печь топи и полы мой. А что делать, если у тебя в подручных пара джинов?!
Но я тоже парень – не промах. Притерся кой-как. Адаптировался.

Местные офицеры по-настоящему любили две вещи: выпить и баню.
Парились по царски. С огоньком и коньяком. Гвоздем программы был сибирский способ. Это, когда мужик мазал себя медом, что твой тульский пряник. Потом сыпал солью.
Зачем соль – я не понял. Решил – из фанатизма к Добрынину. Но мне пояснили – метод от пращуров. То есть Добрынин, конечно, древний. Но не до такой степени.
В результате это все с медом и солью отправлялось в парилку, и там нивелировалась разница между баней и долиной смерти. Из кожи начинали бить гейзеры. Открывались поры. Даже те, которых не было.
Мужики кряхтели. Краснели. Являлись из парной как витязи ада. Очень волнующе.
Извергнутую влагу компенсировали пивом. Как полагается. Под разговор.
Так что выходило – весь мой банный месячник я был сплошным носителем народных традиций и участником важных бесед: про политику, футбол и на темы женского пола.
Полковые жены слыли чем-то вроде породистых лошадей. Их холили. Лелеяли. И использовали по назначению. Чтобы скакать.
Ответственный по курсу рассказал мне грустную историю. О том, как однажды «отправился в командировку». На неделю. К боевой подруге. В соседний двор.
На третье утро вышел вынести мусор, заболтался с приятелем и явился домой, как был – с ведром и в тапочках. За что благоверная – женщина, между прочим, строгих правил – нанесла ущерб его мужскому достоинству в количестве двух шишек на лбу, фонаря под глазом. И еще сотрясением там, где гипотетические мозги. Потому как действовала масштабно: чугунной сковородкой с длинной ручкой. Чтобы не промахнуться.
– Хорошо еще я попался! – подвел итог. – Другой бы и вовсе сдох. Такие они у нас. Ничего в рот положить нельзя!
Загрустил. Пошел кряхтеть и париться.

Женских дней в бане не было. Им полагались ванны и домашний уют.

Раз в неделю мылась рота обеспечения в количестве одного взвода, и с ними мордатый прапорщик. Для порядка.
Народ радовался. Поход в баню – почти самоволка. Гремел шайками. Зубоскалил. Орал про Маньку-косую, которую знали все и, судя по всему, довольно подробно.
Прапорщик на это хмурился и выписывал для дезинфекции двойную дозу хлорки.

Назавтра приходили курсанты. Морщили носы. Типа хлорки никогда не нюхали. Вели себя сдержанно. Будущие офицеры, как-никак.
Потом уже и наши выбирались. Соблюсти гигиену. Я им пиво подтягивал. Свежие веники. Раков. За что сразу перекочевал в уважаемые люди. Даже наш комвзвода меня отметил: ВРИО Начбани как-никак.

По выходным являлся комполка со штабом.
Серьезный мужик – кряжистый. Суровый. Настоящий полковник.
Командирил уже давно, но ни обелиска на плацу, ни генеральских звездочек на погоны пока не вышло. От вечных мыслей на эту тему имел он суровую складку между бровей, мелкие зубы и сложный взгляд, от которого подчиненные всегда робели и ежились. Даже в бане.
С рядовым составом связей, понятно, комполка не поддерживал. В либерализм не играл. Парился по-командирски. Никому кроме замполита веником хлестать себя не давал.
Вот замполит – тот душевный был мужик. Нагрузится. Крякнет. Никогда не забудет. Подойдет, толкнет в бок:
– Угодил! Держи краба!
В первый раз, не выдержав его радушия, я поскользнулся и снес все шайки с ближайшей лавки.
Замполит расстроился: «Ослаб советский призывник!» Пригласил к столу. Пригляделся. Решил, что пью я невразумительно, и преподал спецкурс.
Мастер-класс включал беседу о пользе военной службы, ящик пива и деликатесы в виде корзины раков.
Когда мы с замполитом все это уплели и выпили, пространство само растворилось во мне без всяких джинов. Спасибо узбекам – снесли в подсобку.
Там меня откопали подруги Эли. И в ходе невнятной попытки поднять в строй извели всю косметику.
Морду-то я потом почти сразу смыл. А вот, что с ногтями делать, понять не смог. Пришлось до вечера в кустах отсиживаться.
Следующую ночь я провел, шлифуя искусство удаления лака с ногтей драчевым напильником.
Выспаться не удалось. Эля обиделась. Военные сборы неслись к трагической развязке.

И тут я опять уснул. Наверно, с расстройства.
Вырос-то на море. Воду любил. Даже дремал в ней порой. Особенно при небольшой качке.
Баня наша в аккурат на берегу реки примостилась. Это я к тому, что от парной мостки прям до воды проложены были. Чтоб, кто желающий, мог сразу заплыв устроить.
Вот и полез я. Плюхнулся в реку. Лег на спину. Солнце пригрело. Разморило. И начались сны: о валькирии Эле, ее отце-командире и моем счастливом от них избавлении. И такая радость пришла, что вспенились воды, и вострубили ангелы на небесах. И возликовал я, услышав их трубный зов. И был послан куда подальше…
Сухогрузы на наших реках попадаются ужасно неуклюжие. Хуже трамваев. Зато гудки у них очень даже громкие. И капитаны в выражениях – сплошные виртуозы. Второй раз от кончины спас меня наш могучий российский язык.
Матросы от досады метнули в меня спасательный круг, но я увернулся, отплыл подальше. Показал капитану, что он не прав. Тот мне тоже много чего показал и словесно присовокупил. Тормозить не стал. И на том спасибо. Говорю же, неуклюжие у нас сухогрузы.

Прибился я к берегу. Лег на мостки. И так грустно мне стало! Что ни говори, пережил месячник упущенных возможностей. Из самолета не выпал. Под пароход не попал. Разве что – под каток в юбке... Так ведь тоже без перспектив! Не фарт…
«Голубой карантин», – одно слово.