Господа своей неадекватности.

Подобно тому, как в жизни каждого настоящего большого художника случаются те очень редкие моменты просветления, когда из-под его пера выходит нечто вразумительное и удобоваримое, так и в жизни каждого неадекватного человека бывают мгновения, когда какой-нибудь случайный блик солнца, просто давно знакомое слово, прозвучавшее в неожиданном контексте, вдруг на мгновение как бы снимают пелену с его глаз и позволяют увидеть в другом свете ставшие уже такими привычными вещи.
Он как бы со стороны всматривается в разыгрывающееся перед ним представление, в котором и сам принимает участие. Такой постановки подмостки мира не видели никогда раньше и не увидят после. И если то, что с нами происходит, кажется нам повторяющимся фарсом, то это происходит из ложного убеждения, что мы знаем историю, на ошибках которой нам следовало бы учиться.
Увы, историю никто никогда не знал, не знает сейчас, и, похоже, не будет знать никогда. Ибо каждому человеку, на чьём веку трижды набело переписывали историю, совершенно очевидно, что всё, над чем с таким глубокомысленным видом пыхтят разного рода штатные и нештатные академики,- не более, чем сказки для детей старшего школьного возраста. И если историю до XVI века можно почти полностью отнести на счёт игры воображения отцов-основателей этой лженауки, то более поздние периоды, пожалуй, сохраняют на себе следы самых общих внешних контуров некоторых реальных событий.
Как ни лестно было бы любому холопу, живущему на подачки богатого дяди ли, бюджета ли, зарубежного благотворительного фонда ли, либо честно зарабатывающему себе на жизнь грабежом и вымогательством, а чаще всего просто копошащемуся в своём собственном дерьме, считать себя яркой, незаурядной личностью с самобытным мышлением и являющейся, несомненно, величайшей ценностью во вселенной, в эти редкие минуты он начинает понимать, что миром движут более простые и крепкие чувства.
И что единственное, чего он по-настоящему хочет, - это жить. Хоть червём, да жить. И жить хорошо и весело. И ради этого не будет слишком великой ценой ни предательство Природы, Здравого Смысла, Родины, близких, друзей, ни проданное или пропитое мастерство, ни потеря совести, здоровья и даже живота своего. И вот только когда выложишь всё, что было у тебя за душой и с тебя будет нечего больше взять, и тебя, за ненадобностью, начнут просто резать лопатой, вот тогда начинается русский бунт бессмысленный и беспощадный, американский бунт бессмысленный и беспощадный, китайский бунт бессмысленный и беспощадный, папуа-новогвинейский бунт бессмысленный и беспощадный.
И что все те высокие мысли о твоей значимости, исключительности, высоком предназначении и бессмертии твоего мощного духа, тебе услужливо и утешительно нашёптывают спинно-мозговые рефлексы, в чем и состоит их основное биологическое предназначение.
И что всегда бывает так, что в основе самого что ни наесть изощрённого и хитроумного замысла краеугольным камнем лежит что-нибудь наподобие аксиомы об еврейском авось’е ; и, покоящаяся на столь шатком фундаменте, мудрость мудрых несомненно принесёт в итоге ещё более горькие плоды, нежели глупость глупых.
И что на весах так любимой нами истории имеет ещё хоть какой-то вес только деятельная мудрость семьи, общины, нации, и теперь уже и всего человечества, как единых целых, а не та, которая мутным потоком профузно выплескивается на улицы из окон наших уютных норок как изобильный продукт нашего индивидуального интеллектуального онанизма.

И что на вопрос о цене человеческой жизни, над которым ты так любишь в минуты досуга поломать себе голову, тебе лучше любого гегеля быстро и четко ответит любой армейский тыловик. И реальная рыночная цена эта, очищенная от гедонистических индексов и прочих дефляторов, - три копейки за дюжину. По затратам на утилизацию останков. И, при нынешнем положении вещей, с каждым новым народившимся миллиардом эта цена неумолимо будет падать ещё на одну копейку.
И бульдозеры уже стоят под парами, господа.