Григорий Борзенко «Чертенок» часть 1

Григорий Борзенко «Чертенок» часть 1
THE IMP
Г. Борзенко, Grigory Borzenko
Т. Крючковская, иллюстрации,
416 стр., 17 авторских листов,
Не думал, не гадал главный герой этой книги, отправляясь в недолгую, как ему поначалу казалось, загородную поездку, что гроза, заставившая его укрыться от непогоды в одной из придорожных таверн, круто изменит его дальнейшую жизнь. На бедолагу обрушится невообразимая лавина самых невероятных приключений. Он побывает в Аф¬рике и на Карибах, испытает рабство и будет участвовать в поисках золота, а главное встретит свою любовь...
Обилие удивительнейших совпадений, случившихся с главными героями этой книги во время их похождений и путешествий, вполне могут поставить в тупик специалистов в области теории вероятности.
Читается с неослабевающим интересом.

When the main character set off for a short, as he had thought it to be, trip to the outskirts of Bristol, he could never imagine the thunderstorm that made hit find the shelter in one of the inns to suddenly change his life. The poor guy will be flooded by the most incredible adventures. He is going to visit Africa and Caribbean Islands, experience slavery and participate in gold search and eventually meet his love.
The abundance of the most incredible coincidences that happened to the main characters during their adventures and voyages can surely nonplus the probability theory specialists.
You read the novel witch great interest.
Григорий Борзенко
Grigory Borzenko
Приключенческая серия
Adventures
«Пиратские клады, необитаемые острова»
Pirate Treasures. Uninhabited Islands

Зарегистрировано автором в Государственном комитете Украины по авторским правам (г. Киев, ул. Богдана Хмельницкого 34).
Любое использование данного произведения, полностью или частично, без письменного разрешения правообладателя запрещено.
Охраняется законом Украины об авторском праве. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Автор готов сотрудничать с издательствами на взаимовыгодных условиях! Обращайтесь: Украина, 73021, г. Херсон, ул. Дорофеева 34/36, Борзенко Григорий,
Тел. 0(552)27-96-46, +38-066-254-93-86 – Григорий Борзенко
Сайт: www.premiera.at.ua
Е-mail: borzenko_g@i.ua
Образцы книг Григория Борзенка можете увидеть на сайтах:
http://www.neizvestniy-geniy.ru/users/42517/works/
http://yapisatel.com/search/texts/author/borzenko/
http://www.orionis.ru/avtory/user197/
http://premiera.at.ua/index/knigi_g_borzenko/0-37

Григорий Борзенко
Grigory Borzenko
Приключенческая серия
Adventures
«Пиратские клады, необитаемые острова»
Pirate Treasures. Uninhabited Islands

Приключенческая серия «Пиратские клады, необитаемые острова»

Хотите найти пиратский клад?
Все мы родам из детства. Воспоминания детства самые добрые, самые теплые, самые светлые. Кому-то запомнилась колыбельная матери, кому-то первый школьный звонок, кому-то первое увлечение, со временем переросшее в первую, пусть и трижды наивную детскую любовь. Все это было и в моей жизни. Однако из детских и юношеских воспоминаний мне наиболее запомнилось то, какое потрясающее впечатление произвели тогда на меня прочитанные книги «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо», «Одиссея капитана Блада»... Совершенно неповторимый и романтический мир, в который я окунулся при прочтении этих романов, настолько поразил меня, что и спустя годы, став уже взрослым человеком, я так и остался «болен» этим увлечением. Все книги, что я написал, и которые, дай Бог, напишу в дальнейшем, появились на свет благодаря упомянутому, все никак не проходящему, увлечению.
Дальние плавания и необыкновенные приключения, воинственный клич, доносящийся с палубы пиратского судна и жаркая абордажная схватка. Это то, что волнует души многих романтиков. Однако при всем этом существует и нечто иное, что еще больше приводит в трепет любителей приключений и кладоискателей. Я имею в виду клады и сокровища. Не обошла эта страсть стороной и вашего покорного слугу. Сколько литературы мне пришлось перечитать в детстве и юности, чтобы выудить оттуда все, что касалось таинственных историй о сказочных сокровищах, на островах Пинос, Оук, Григан, Кокос и других. Сколько вашим покорным слугой было перелопачено земли в местах, где по рассказам матери раньше находились дома помещиков, спешно бросивших их, и бежавших прочь, от революции семнадцатого года.
Но самое удивительное заключается в том, что мне всегда нравилось не столько искать клады, сколько самому прятать их! Не один такой «клад» я закопал, будучи пацаном, на подворье родительского дома, да замуровал тайком от взрослых в стену дворовых построек, в то время, когда строители уходили на обед. Я не зря взял слово клад в кавычки, поскольку ничего сверхценного спрятать в шкатулки, выпрошенные для этой цели у матери, я тогда, естественно, не мог. Впрочем, это как сказать. Помимо моих «Обращений к потомкам» да дневников, там были и старинные дедовы пуговицы, с выгравированными гербами да годам изготовления, найденные на чердаке, ХVIII века коллекция собранных мною же старинных монет, среди которых, помнится, были очень редкие.
Проходили годы, и мысль о самом настоящем, реальном кладе, приобретала все более зримые очертания. Повторюсь: мне хотелось не найти такой клад, а самому спрятать его. Было бы просто здорово, если бы мой клад начал интересовать и волновать кого-то так же, как .меня самого увлекали в юности клады островов Григан, Кокос и других. Какие страсти кипели вокруг этих кладов! Какие величайшие драмы разыгрывались при поисках этих сокровищ! Так до сих пор, кстати, и не найденных! Сколько кладоискателей, с горящими от возбуждения и азарта глазами, копались в архивах, выуживая любые сведения обо всем, что касается интересующего их вопроса, а затем лично брали в руки лопату и с трепетом в душе, замирали, когда ее лезвие натыкалось на очередной находящийся в земле камень.
Естественно, что самолично и в одночасье я не мог предложить миру клад, окутанный ореолом подобных легенд. Однако сделал все возможное, а может быть, и невозможное, чтобы моя задумка имела и неповторимую изюминку, и интригу, и, конечно же, тайну! Что это за клад, если его не окружает все, перечисленное выше?! Идея самому спрятать клад, зашифровать координаты этого места и включить его в текст одного из своих книг, родилась, возможно, у меня еще в детстве, когда я исписывал толстые общие тетради своими первыми, пусть трижды примитивными, повестями и романами «Приключения одноглазого пирата», «Приключения на суше», «Морские приключения» и так далее.
И вот теперь, в зрелом возрасте, пришло время воплотить свою мечту в реальность. В каждом из своих романов, из приключенческой серии «Пиратские клады, необитаемые острова», я зашифровал место, где может быть спрятан клад. Это не простая шифровка. Это целая история, умело вплетенная в сюжетную линию, которая и будет являться разгадкой того, где же находится обусловленное место. Сама по себе эта тайна, спрятанная в книге, должна волновать кладоискателей не меньше, нежели сам клад. Чего-чего, а опыт в подобных зашифровках у вашего покорного слуги имеется! Еще в детстве, мы, пацаны, начитавшись о похождениях Шерлока Холмса, зашифровывали друг другу послания в виде пляшущих человечков.
Признаться, в этих, зашифрованных мною местах, реального клада пока нет. Автор приглашает к сотрудничеству банки, спонсоров и других заинтересованных лиц, изъявившим желание предоставить золотые банковские слитки или средства для их приобретения, из которых и будут состоять клады для книг этой серии. Автор и издательство гарантируют им широкую рекламу, размещение их логотипов на обложках книг и другие взаимовыгодные условия.
Но, как мне кажется, если даже такая договоренность с банками или иным спонсорами не будут достигнута, все рано уже сейчас серия «Пиратские клады, необитаемые острова», на мой взгляд, является настоящим подарком, для любителей приключений, романтиков и кладоискателей. Как я любил раньше ломать голову над разгадкой всевозможных логических задачи прочих расшифровок! Хотелось бы верить, что и другие, читая мои книги, познают присущий вашему покорному слуге азарт, пытаясь разгадать тайну неуловимой зашифровки. Пусть сам клад не будет найден, но многого будет стоить и азарт для читателей, которые загорятся желанием все-таки найти в текстах книг серии «Пиратские клады, необитаемые острова», абзацы и фрагменты текста, где зашифрованы реальные места на земле, где лично бывал автор, и точно знает эти места. Они находятся в нескольких странах Европы.
Утешу самых нетерпеливых: в первых книгах серии я совсем легко зашифровал вожделенное место, чтобы у вас была возможность рано или поздно добраться - таки до цели и убедиться, что автор вас не обманул. Но в следующих книгах...
Вы знаете, я не против, чтобы мои тайны волновали многих и после меня. Я просто поражен выходкой знаменитого пирата Оливье Вассера, который во время казни, в последние мгновения своей жизни, уже с петлей на шее, с криком: «Мои сокровища достанутся тому, кто прочитает это!», бросил в толпу, собравшуюся вокруг виселицы, нарисованную им карту с замысловатыми и непонятными надписями по краям. С той поры прошло ни много, ни мало: два с половиной столетия, а ни одно поколение кладоискателей многих стран так и не могут разгадать тайну загадочной карты, которая не перестает будоражить их воображение.
Григорий Борзенко, автор серии «Пиратские клады, необитаемые острова»

Григорий Борзенко
«Чертенок»
часть 1


Глава первая
С чего все начиналось

Удивительное дело: когда прошло много лет с тех пор, как приключилась со мной эта необыкновенная история, я не без удивления замечаю; как могло случиться, что некоторые подробности и детали той эпопеи я помню довольно отчетливо, а вот некоторые другие вещи, казалось бы, более значимые для меня, я или помню с трудом, или вообще, как ни стараюсь, не могу вспомнить. К примеру, я до сих пор не могу вспомнить, какие причины побудили в тот роковой для меня день отправиться в поездку, которая так круто изменила мою жизнь. Если бы в тот миг, когда я седлал в дорогу лошадь, кто-нибудь предсказал мне, чем эта поездка закончится и что последует дальше, я бы, вне всякого сомнения, долго смеялся и потешался над столь неудачной шуткой. Увы, судьба иногда может выкинуть самый невероятный фортель. Не зря ведь говорят, что действительность зачастую страшнее и фантастичнее вымысла. И в этом я убедился.
Хотя мне и довелось с избытком испытать на себе почем фунт лиха, все же я, если быть полностью откровенным, с высоты прожитых лет, анализируя случившееся, не жалею, что все так произошло. Ведь в моей жизни было приключение! И это не высокие слова. Не каждому дано в этом мире пережить нечто, о чем потом можно будет писать в книгах, и о чем потом будет зачитываться не одно поколение романтиков, любителей всевозможных путешествий и загадочных историй. Да и само Приключение - это не некая благодать, которая постоянно сопутствует тебе, и в лучах которой ты купаешься всю свою жизнь, порой стремительно и неожиданно, но и, увы, порой, столь же стремительно уходит в историю и, как правило, навсегда и бесповоротно. И даже если какая-нибудь отчаянная голова войдет в раж от пережитого и в погоне за новыми острыми ощущениями отправится на поиски нового Приключения - эта попытка, скорее всего, потерпит фиаско. Настоящее приключение то, которое уготовано тебе Судьбой, и которое приходит к тебе Однажды.
Что уж говорить о нас, грешных. Сколько политиков, королей и полководцев в своей жизни (зачастую у них это происходило в молодости), совершали нечто, что восхищало, или, напротив, приводило в трепет целые народы. Они могли повелевать нацией, единолично управлять ходом истории человечества. В тот миг, находясь на вершине власти, они наверняка наивно заблуждались, полагая, что так будет всегда. Однако проходили годы, эти люди отходили от дел и некоторые из власть имущих проводили остаток своей жизни в забытье и одиночестве. Вот и я: прожил долгую жизнь, дожил до почтенной старости, но все то, что было после Приключения, полнокровной жизнью, в полном понимании этого слова, вряд ли стоит считать. Ну, наверное, и существованием это будет назвать несправедливо, но сравнить тихую и спокойную последующую мою жизнь с тем бурным потоком приключений, выпавших на мою долю в юности, тоже не стоит. Но обо всем по порядку.
Итак, все началось много лет назад в дождливый осенний вечер. Дождь, собственно, и стал главной причиной того, что я таки, прячась от непогоды, свернул в первый попавшийся на моем пути постоялый двор, где в дальнейшем и развернулись события, так круто изменившие мою жизнь. До вечера было довольно далеко, я, только утром покинув Бристоль, спешил, гонимый делами, до наступления темноты преодолеть львиную долю пути, и ничего бы меня не остановило, если бы не этот проклятый дождь.
Поначалу я пытался стойко бороться с непогодой: невзирая на непрекращающийся дождь и довольно сильный ветер, я все подстегивал и подстегивал свою лошадь, твердо веруя, что моя уверенность и настойчивость в достижении цели передастся и животному. Но чертовой скотине было, видимо, совершенно безразлично, какая нужда гнала меня в путь и как скоро я достигну цели своей поездки. Видимо, своей лошадиной, если можно так выразиться, логикой, она считала, что не будет ничего страшного, если я завершу свою поездку на день позже. Впрочем, зря, наверное, я все-таки язвлю. Бедной животине было действительно нелегко: дождь все усиливался, дорогу порядком развезло, ноги уставшей лошаденки все сильнее вязли в жиже, и она вскоре окончательно выбилась из сил. Пока у меня хватало возможности бодриться, я искренне негодовал, посылал частые проклятия в адрес своей спутницы, то и дело подгонял ее, но когда и сам порядком намучался и подустал, в голову мне начали приходить мысли, которые немногим ранее озарили мою бессловесную попутчицу. Потому-то и вздохнул облегченно, когда увидел сквозь пелену дождя впереди постоялый двор, возвышавшийся на уютном холме у самой дороги.
Помню, как на встречу мне вышла сухая и сгорбленная старуха, по всей видимости, хозяйка островка цивилизации в этом уединенном месте, взяла за узду мою лошадь, а мне велела пройти в дом. Я до сих пор помню голос старухи! Господи! Ничего более ужасного мне раньше слышать не довелось! Голос ее был настолько дряхлым и скрипучим, что, казалось, тысяча повозок с несмазанными осями въехали вдруг на постоялый двор и своим скрежетом хотят свести меня с ума. Я смотрел на старуху и искренне удивлялся: как она, немощная, почти невесомая, сможет управиться с моей лошадью? Господи! Сколько лет прошло, а я до сих пор помню, как долго убеждая меня, скрипела старуха, мол, не волнуйтесь, господин, лошадь ваша проведет ночь в сухом хлеву, будет накормлена, и так далее, и так без конца. А я, стоя под проливным дождем, мысленно возмущался: да на кой черт мне, старая, нужна лошадь, когда я сам хочу укрыться от непогоды да согреться!
Зала для гостей встретила меня уютным теплом, исходящим от горящего камина внушительных размеров, встроенного в центральный простенок этого довольно просторного помещения, и... не совсем уютным шумом, издаваемым веселой компанией, расположившейся за одним из столиков, находящимся рядом с камином. Я сразу же заметил, что компания была довольно разгоряченной, и причиной тому было не столько тепло, излучаемое горящими на колосниках камина поленьями, сколько горячительные напитки, которые отправила эта веселая компания в свои желудки, видимо, в немалом количестве. Об этом свидетельствовали не только пьяные возгласы и уже изрядно заплетающиеся языки, но и пустые кружки, кувшины, бутылки из-под виски и вина, которыми был, не только густо уставлен их стол, но и немало этих ненужных уже им предметов хаотично валялись опрокинутыми под столом у их ног.
Когда я вошел в зал, то со мной сквозь открытую дверь ворвался и кусочек непогоды, сопровождаемый шумом дождя и завыванием ветра. Даже языки пламени в камине подпрыгнули от небольшого, теряющего свою силу порыва ветра, нахально ворвавшегося в приоткрытую на мгновенье дверь, которая, к тому же, была довольно далеко от камина, но дуновенье непогоды, однако, добралось и к нему. Вся компания, как по команде, дружно отреагировала на мое появление: все разом повернулись к двери. Собственно, в этом нет ничего удивительного: естественная человеческая реакция, мол, кто это к нам пожаловал? Но я, ловя на себе их изрядно помутившиеся от хмеля взгляды, откровенно говоря, приготовился к худшему. Нет-нет, в юности я ни в коей мере не относил себя к робкому десятку, хотя, честно говоря, избегал ненужные, глупые конфликты, в которых, исходя из ситуации, не было абсолютно никакой необходимости. Просто мне довольно часто приходилось бывать во всевозможных переделках и ссорах, единственной причиной которых, по моему глубокому убеждению, был алкоголь. Поводом для тех конфликтов или же не было вовсе, или были, но столь ничтожные, что трезвый человек либо вовсе не обратил на них внимания, или деликатно замял бы, превратив все без ущерба для своего авторитета в безобидный пустяк, безделицу. Но это, повторюсь, для трезвого рассуждения. Пьяное же воображение раздувает безобидную и беспомощную, казалось бы, искру в огромное бушующее пламя. Это вообще удивительное свойство человеческой психики. Не хотелось бы сейчас вдаваться в рассуждения, но все же. Почему человек устроен так, что когда он, к примеру, сходит с ума, лишается рассудка, не хватает в руки кувшин с водой и не мчится со всех ног поливать цветы ухаживать за ними. Нет! Его рука тут же тянется к оружию, и он, все, сметая на своем пути, с воплями: “Убью!” устремляется творить гнусности и только гнусности. Но разве этот факт не достойный удивления?
Однако, мы отвлеклись. Вместо ожидаемых придирок, я почти сразу же услышал приветливое:
- О! Кого я вижу! Прошу к нам! Прошу!
Признаться, среди присутствующих, а было их шесть человек, я никого не узнал, но приглашение из их уст прозвучало настолько приветливо, что я засомневался: а возможно, мы раньше когда-то встречались? Тем более, это располагающее к себе “Кого я вижу!”, казалось бы, подтверждала мою догадку. Не успел я еще определиться в своем решении, как новый возглас развеял все мои сомнения:
- А что?! Верно, говорит Джонни! Чего у двери стоять? Проходи, мил человек, к нам! И если пламя в камине не согреет тебя: эта старая ведьма явно скупится на поленья для огня, то виски у нее, нужно признать, отменное: уж оно-то тебя наверняка согреет.
Доводы своих новых знакомых я, действительно, изрядно прозябший от непогоды, счел более чем убедительными, и, недолго думая, поспешил к их столу. По пути я успел снять промокший вдрызг плащ, и бросил на первый подвернувшийся по пути стул, под которым тут же стала расти лужица, образующаяся от струек, стекавшей с полов плаща, влаги.
Встретили меня радушно. Не успел я присесть под услужливо подсунутый кем-то табурет, как мне тут же подали в руку сосуд с согревающей жидкостью, и после бурного тоста за встречу и за знакомства, что было встречено одобрительными возгласами компании, тут же отправил содержимое своих кружек в желудок. Согревающее тепло тут же пробежало по телу. Нужно ли говорить о том, что в этот миг я испытывал блаженство. В этом то и заключается вся противоречивость и, я бы сказал, феномен горячительных напитков. При всех своих отрицательных сторонах, о которых я говорил выше, они таят в себе множество и привлекательных моментов. Притом, все в этом изобретении человека так крепко связано между собой, что людям подчас трудно определить ту грань, которая отделяет благо от зла, в которое это благо может незаметно перерасти.
Я не зря так подробно заостряю на этом внимание, поскольку именно алкоголь и сыграл со мной самую злую шутку в моей жизни. Не было бы его, или, скажем так: не употреби я его в неподходящий момент сверх меры, не случилась бы вся эта история, не появилась бы на свет эта книга. В этом я твердо уверен.
Я бы не сказал, что в юности я так уж злоупотреблял этим делом. Вовсе нет! Но в этом и заключается, как я уже говорил, предательская привлекательность алкоголя: можно сотни раз хватить лишку без каких-либо серьезных последствий для себя, но можно “дать маху” один единый раз в жизни, и будешь потом расхлебывать последствия всю жизнь.
Но это я теперь, умудренный опытом и с холодной головой, позволяю себе проявлять, с позволения сказать, чудеса рассудительности. Ведь нетрудно догадаться, что тогда, в тот ненастный осенний вечер, моя голова была забита чем угодно, но только не рассуждениями о вреде алкоголя. Не успел я умилиться благотворно повлиявшей на меня первой порцией виски, как я уже держал в руке вторую, опять-таки услужливо поданную мне кем-то. Стоит ли говорить о том, что она тут же незамедлительно отправилась по тому же адресу, что и первая. Не стану утомлять читателя дальнейшими подробностями, с употреблением слов “третья”, “четвертая” и так далее. Скажу лишь, что когда пасмурный вечер всецело перерос в глухую, непроглядную ночь, мы, основательно погрузневшие от неимоверного количества возлияний, всецело отдали себя игре в карты и в кости. Все эти нехитрые предметы много раз выпадали из переставших слушаться нас пальцев, а мы все чаще и чаще принимались вздорить между собой без всякого на то повода. Со стороны могло показаться, что поводом этих ссор были спорные моменты в игре, но мы то с вами уже говорили о том, что является подлинным поводом в таких делах. Я хоть и был изрядно захмелевшим и к тому моменту довольно слабо контролировал происходящее, но все же сообразил: добром это не кончится! Особенно раздражал меня этот задиристый Джонни, который в самом начале пригласил меня к столу. Одно дело то, что мы были совершенно незнакомы, и это его панибратское “Кого я вижу?!”, было его дежурной фразой, к тому же этот Джонни оказался пренеприятнейшим человеком и плохим компаньоном. Ну да ладно, я был для него чужим человеком, но ведь и к своим друзьям он цеплялся поминутно, и только выдержка тех, да неспособность в таком состоянии реагировать на явные оскорбления, способствовали тому, что все пока протекало тихо-мирно, если такое определение здесь уместно.
Одним словом, я уже собирался распрощаться с компанией и попросить старуху, чтобы она провела меня в приготовленную комнату, но именно в данный момент наступило второе действие разыгравшейся в эту ночь драмы. Внезапно с шумом распахнулась дверь и мы увидели человека, внешний вид которого не мог не вызывать сочувствия. Мало того, что он был весь промокший и верхняя одежда его представляла собой мало привлекательное зрелище. Но, к тому же, он был так сильно измызган грязью, что в пору было только удивляться: возможно ли вообще после случившегося с ним привести в порядок костюм этого господина. Было такое ощущение, что ткань так сильно разрушена влагой, что еще немного, и она начнет отваливаться и падать на пол кусками прямо сейчас, у нас перед глазами.
Незнакомец попросил хозяйку присмотреть за лошадью, а самому подать что-нибудь горячее. Он сбросил плащ, кинул его на спинку стоящего рядом стула, другой же подвинул поближе к камину, устало опустился на него и протянул к огню промокшие сапоги. Столь поздний гость постоялого двора оказался молодым человеком, примерно моего же возраста, приятной наружности, и я, следуя недавнему примеру Джонни, хотел уже было пригласить его к нашему столу, как вдруг дело приобрело совершенно неожиданный поворот. Снова, как и в случае со мной, всех опередил Джонни, только излишняя доза спиртного, да разгоряченный в спорах пыл помешал ему теперь быть столь же приветливым:
- Послушай-ка, любезный! А не кажется ли тебе, что это наглость с твоей стороны: заслонять от нас огонь камина?!
Тот даже не поднял в ответ голову, продолжая в задумчивости рассматривать причудливо извивающиеся и переплетающиеся между собой языки пламени. Или же этот человек был действительно всецело поглощен своими мыслями и даже не слышал слов Джонни, или делал вид, стараясь не реагировать и не ввязываться в склоку. Джонни же, естественно, все это расценил как страшную обиду в свой адрес, и буквально весь побагровел от гнева:
- Да ты что, мерзавец, и разговаривать со мной не желаешь?! - Рука задиры легла на рукоять шпаги. - К барьеру!
Я первым бросился к распоясавшемуся дебоширу, пытаясь успокоить его. Но тот ничего не желал слушать и только брызгался слюной и безостановочно сквернословил. Гость трактира наконец-то поднял голову, взглянул на обидчика, сделал вздох, чтобы что-то сказать в ответ, но именно это движение, видимо, причинило ему боль, поскольку он тут же зашелся страшным кашлем и долго еще не мог остановиться. Мне тогда показалось, что он и без того был болен, но, попав под непогоду, промокнув и прозябнув, совсем оплошал, а тут еще на его голову свалилось новое испытание. Наконец-то, отойдя от кашля, он стер с уголков глаз невольно набежавшие при кашле слезы и примиряюще посмотрел на нас:
- Господа! Ради Бога! Оставьте меня в покое! - И подавив в себе очередной приступ кашля, добавил. - Я не делаю ничего дурного и никому не желаю зла.
Гость постоялого двора вновь устремил свой взгляд к огню, но слова его не успокоили, а, напротив, еще больше раззадорили Джонни.
- Да он трус! - Задира залился язвительным, крайне неприятным смехом. - Пред вами ничтожный трус, господа! Разрешите представить вам ничтожество, неспособное даже постоять за себя! Видели ли вы в своей жизни более жалкое зрелище?!
- Прекрати! Иначе будешь иметь дело со мной!
Эти слова принадлежали мне. Как ни старался я в тот вечер не ввязываться в перепалки, но этот Джонни достал меня окончательно. Я встал между Джонни и новоприбывшим, положил руку на эфес своей шпаги и твердо взглянул в глаза забияки. Но тут же услышал за своей спиной:
- О, нет-нет! Этого я не допущу! Спасибо, мой друг, но поскольку меня упрекнули в неумении защищать себя, то, стало быть, мне самому и нужно убедить этого не в меру пылкого господина в обратном.
Юноша поднялся, отодвинул стул, прошел к середине зала, свободного от нагромождения стульев и столов, и вскинул шпагу:
- Я ведь говорил, что не делаю никому ничего дурного, однако мне все-таки придется это сделать, коль вы этого так страстно желаете, господин без пяти минут мертвец.
Джонни как будто этого только и ждал и сразу же бросился на соперника.
Те из читателей, кто обожает описание всевозможных кабацких схваток, с неимоверными трюками, опрокидыванием столов и стульев, ловкими выпадами, красноречиво свидетельствующих о высоком мастерстве драчунов владеть шпагой и тому подобное, будут глубоко разочарованны. Поскольку всего этого фактически не было. Казалось, что не было и самой дуэли: одно движение, один выпад шпаги юноши и бездыханное тело Джонни рухнуло на пол. Раздался характерный звук при падении тела, и в миг все смолкло. Тишину нарушало лишь мерное потрескивание горящих поленьев в камине.
Возможно, мы все еще долго вот так пребывали бы в оцепенении, если бы юноша не нарушил молчание:
- Видит Бог: я не хотел этого. Но коль уж все так случилось, хочу, чтобы этот человек, невзирая ни на что, был достойно похоронен. Вот деньги для этого. Он бросил на стол горсть золотых и тут же повернулся к хозяйке: - Проведите меня в мою комнату. Какой уж теперь, черт подери, аппетит может быть.
Хозяйка с гостем удалились, а мы еще какое-то время сидели, не проронив ни единого слова. Признаться, поначалу я опасался, что дружки Джонни тут же бросятся на обидчика их товарища, чтобы отомстить за его смерть. Однако никто не проронил ни слова, и я понял, что инцидент, образно говоря, исчерпан. К тому же, после случившегося не было никакого желания, ни продолжать игру, ни тем более пить. Потому-то, как только возвратилась хозяйка, я тут же попросил ее показать и мое место ночлега.
Старуха завела меня в небольшую, но уютную комнату, поставила на уголок стола, находящегося у изголовья моей кровати, горящую свечу и так же удалилась, прихватив с собой мою одежду, пообещав постирать и просушить ее к утру.
Я, хотя и был порядком уставшим, но долго еще не мог уснуть. Посчитав, что сну мешает свет свечи, я задул ее, но спокойствия на душе по-прежнему не чувствовалось. Еще бы: ведь непогода такое вытворяла! Сквозь окно было отчетливо слышно завывание ветра, раскаты грома, а саму комнату то и дело, раз за разом озаряли вспышки молнии. Даже жутковато становилось. Наверное, именно в такие ночи появляются привидения да всякая иная нечистая сила. Ветер шатал ветви деревьев, тени от них скользили по стене, а мне казалось, что кто-то ползет по стене, стараясь добраться до меня. Решив, что эти видения - следствие влитого в себя сверх меры спиртного, я отмахнулся от всего, повернулся на бок и уснул.
Однако, и сам сон не принес спокойствия. Не зря говорят: с какой мыслью уснул, то тебе и будет сниться. Помню как сейчас, снились мне тогда всевозможные видения: пытающаяся дотянуться и окрутить мои руки своими вязкими щупальцами всякая нечистая сила, а главное - ужасная ведьма-старуха. Она была столь страшной, что я, наверное, тогда и сквозь сон чувствовал, как дрожу. Беззубый рот, нос-крючок с горбинкой и еще больший горб на спине, делающий из нее уж вовсе демона. Вокруг плясали какие-то огни, сзади в такт этой пляски прыгали огромные тени, и казалось, что все это с каждой минутой приближается и приближается и вскоре подомнет меня под себя и раздавит своей громадой.
Отчетливо помню этот сон. Помню, как старался увернуться, убежать во сне, но ноги не слушались меня. Странное ощущение: бежишь-бежишь, но, тем не менее, остаешься на месте. Ноги не просто свинцовые: они, к тому же, как будто прилипают к земле, и для каждого шага нужны титанические усилия. Тот, кому снились кошмары, возможно, испытывали на себе нечто подобное, но я ощущал это первый раз в жизни, впрочем, если не изменяет память, то, кажется и последний.
Но главное - ведьма! От нее вообще не было никакого спасу! Как я не увертывался, она все тянулась и тянулась ко мне своей костлявой рукой. Я отчетливо видел перед собой ее сухие и длинные пальцы, которыми она пыталась впиться в мою шею. В последний момент я каким-то чудом отвернул в сторону голову, но все же ведьма вцепилась в мое плечо. Я извивался, стараясь вырваться, но тщетно. Старуха крепко ухватилась за плечо, тряслась в азарте от предстоящего кровавого пиршества и что-то приговаривала. Что именно, я никак не мог понять.
В конце концов, я подсознательно, сквозь сон, стал понимать, что я сплю, и осознавать, что стоит только мне проснуться, и весь этот кошмар закончится. Я стал принимать отчаянные попытки прогнать сон прочь и вскоре стал понимать, что это мне удается: я определенно просыпался. Боже! Как я это отчетливо ощущал. Вот! Вот! Еще немного, и я окончательно проснусь! Все! Осталось только открыть глаза!
Я осознанно приоткрыл веки, взглянул прямо перед собой, и едва не вскричал от еще большего ужаса. Это было просто невероятно! Сон продолжался, но уже наяву! Прямо перед собой я увидел страшное лицо старухи ведьмы! Все те же огни, пляшущие вокруг, все те же громадные тени, извивающиеся за ее спиной. Но и это не все! Я отчетливо видел руку старухи, протянутую ко мне, и чувствовал прикосновение ее пальцев на своем плече! Ну разве это не оживший сон?!
- Проснитесь, господин. Да проснитесь же!
Страшный скрипучий голос в первый миг испугал меня, но тут же и успокоил. Ведь я узнал этот голос и практически сразу же все понял. Просто хозяйка постоялого двора пыталась разбудить меня! Ну надо же - какое совпадение! Сама хозяйка, похожая на ведьму, ее рука, тормошащая меня за плечо в попытке разбудить, пламя свечи, которую она держала перед собой во второй руке, огромная тень от силуэта старухи на стене у нее за спиной - как это все в один миг переплелось между собой и усилило эффект!
- Что вам угодно? Какого черта?!
- Покорно прошу простить меня, но уж больно настойчиво господин, убивший нынче на дуэли моего постояльца, просит, чтобы вы поднялись к нему.
Некоторое время я, рассерженный слегка этим внезапным визитом, пытался сообразить, в чем, собственно, дело.
- Если я ему так нужен, почему он сам не спустится ко мне? Он что, и меня хочет убить на дуэли?!
- Не гневайтесь, господин, но сам он едва сможет сделать хотя бы два шага: он весь в страшном жару, приступы кашля вообще изводят его, а он утверждает, что хочет сказать вам что-то очень важное. Пойдемте, господин. Он так просит...
За это время я успел немного отойти ото сна, прийти в себя и оценить обстановку. Я вспомнил события прошедшего вечера, вспомнил о дуэли, о ночном позднем госте, сообразил, что ожидать от него какой-либо подлости не стоит, ведь он мне запомнился как порядочный молодой человек, и я решил пойти к нему. Тем более, что тут же, на спинке стула, стоящего рядом, лежала аккуратно сложенная моя одежда: чистая и сухая. Вот тебе и ведьма! А дело-то свое знает хорошо! Надо же: целый день наверняка провела в трудах, и всю ночь, вне всякого сомнения, трудилась, не покладая рук. На удивление маленькое и тщедушное, почти высушенное тельце, казалось, там и душе-то держаться не на чем, а ты посмотри - сколько в нем энергии!
Я оделся и пошел вслед за старухой. Она шла впереди, неся свечу, которая освещала наш путь, а я покорно следовал за ней. Помимо всего прочего мною двигало еще и любопытство. Действительно, что он хочет мне сказать? Наверняка по пустякам тревожить бы не стал чужого человека среди ночи. Я был уверен, что сейчас столкнусь с какой-то тайной.
Мы стали подыматься по лестнице. Тень от старухи, и без того сгорбленной, здесь, на ступеньках лестницы еще больше преобразилась, стала еще более ужасной, и, казалось, что вслед за старухой по стене ползет вовсе не тень, а огромное черное ужасное привидение, сродни тому, что я видел во сне. Все это придавало какую-то еще большую таинственность происходящему. Ну и ночка! Сколько всего свалилось сразу не меня! И это все за одну только ночь!
Лестница закончилась, мы вошли вглубь какого-то узкого коридора, подошли к двери, старуха приоткрыла их и они оказались такими же скрипучими, как и сам голос старухи. Я не переставал удивляться: ну прямо тебе ночь ужасов!
Мы подошли к постели, на которой лежал больной. У его изголовья стояло два табурета, на одном из которых находилась горящая свеча, на другом - письменные принадлежности: чернила, бумаги, перо. Я подошел поближе. Настолько близко, чтобы сразу увидеть, что мои вчерашние первые впечатления о нем были несколько ошибочны. Вчера он казался мне юношей, моим ровесником. Сейчас же рассмотрев более детально черты его лица, я заметил, что ему никак не меньше тридцати, а то и более лет. То ли ужасная болезнь за одну ночь так сильно исказила его лицо, то ли вчера я не настолько вглядывался ему в глаза, сколько удовлетворился первым впечатлением от его осанки, которая, впрочем, была для его возраста безупречной. Он был, на удивление, строен и подтянут, что говорило о том, что этот человек наверняка занимается если не гимнастическими упражнениями, то чем-то подобным. Впрочем, к чему догадки? Разве его фантастическое умение владеть шпагой не говорит о том, что он регулярно занимается в фехтовальном зале?
Увидев меня, он попытался улыбнуться, хотя было заметно, что это дается ему с трудом.
- Благодарю вас, мой друг, что вы отозвались на мою просьбу. Я должен попросить вас о чем-то очень важном. - Он сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух. Да, видимо, он был совсем плох, коль даже говорил с трудом. - Хозяйка, прошу вас, оставьте нас одних. Я желаю говорить с этим господином наедине.
Старуха молча удалилась из комнаты, а я был еще больше заинтригован, и весь обратился в слух, в ожидании тайны, в которую я сейчас окунусь.
- Прошу не отказывать мне в моей просьбе. Для меня это очень важно. Очень!
- Да я слушаю, вас, слушаю.
Он снова с трудом перевел дух.
- Вы должны немедля отправиться в Бристоль...
- Помилуйте! - Искренне возмутился я. - Да я только нынче утром покинул Бристоль!
- Нет-нет! Вы не в праве отказать мне. Это очень важно, а, главное, срочно. Я бы сам, да... Сами видите. Кому я еще могу довериться? Вы же мне приглянулись еще вчера, когда... Вы благородный человек, я это чувствую.
- Благодарю вас, но и у благородных людей могут быть свои неотложные дела, возможно, еще более спешные, нежели ваши.
Больной размышлял лишь какое-то мгновение. Потом он с трудом и легким стоном снял с пальца своей руки внушительного вида перстень и протянул мне. Я слегка растерялся.
- Простите, но я не понимаю...
- Прошу вас, возьмите этот перстень. Это плата за услугу, которую вы, я очень об этом прошу, окажете мне. Там бриллиант чистой воды! Эта безделица с лихвой окупит все ваши неудобства, вызванные выполнением моей просьбы. - И не давая мне опомниться, сразу же перешел к делу: - В порту Бристоля стоит судно, капитану которого вы должны передать пакет, который я вам сейчас вручу. Это, собственно, и все. Неужели я требую так многого?
Я был в смятении. С одной стороны не хотелось возвращаться в покинутый накануне город, с другой - не хотелось расставаться с великолепным перстнем, который, действительно, вне всякого сомнения, стоил немалых денег, и который я уже держал в своих руках, и руки эти, хотя по логике природы и должны были повелеваться разумом, в данный момент, напротив, доминировали над моим мышлением. Сознание, казалось бы, давало им установку вернуть столь щедрый подарок прежнему владельцу, а они, бестии, ну никак не хотели слушаться, и все норовили сунуть его в карман своему хозяину. Да и Бристоль то, размышлял я, совсем рядом, непогода ведь не позволила мне удалиться от города на достаточно большое расстояние.
Мое молчание больной расценил как согласие.
- Вижу, вы согласны. Ну вот и хорошо. Держите пакет. - Он протянул мне его. - Итак: название судна “Кадет”. Вручите капитану, - приступ кашля вновь овладел этим человеком, и когда он, наконец, справился с ним, он впервые за время нашей беседы, пристально и неотрывно взглянул мне в глаза: - Вы обещаете, что выполните мою просьбу?
- Хорошо! Я согласен. Мое честное слово вас удовлетворит?
- Вполне! Попрошу только поторопиться, поскольку судно может сняться с якоря... - Вновь кашель. - Благодарю вас за то, что вы не отказали. Даст Бог мы еще свидимся, у меня будет возможность отблагодарить вас более достойно.
- Да уж куда более?! Плата за услугу и без того щедра.
- Пора, мой друг, пора! Удачи вам. И да хранит вас Господь!
Рассвело. Ветер поутих. Дождь прекратился. Правда, все небо было еще затянуто пеленой туч, но в этой пелене уже виднелись светлые просветы, что позволяло надеяться на то, что непогода проходит.
Я оседлал лошадь и отправился в путь. Горизонт на востоке все светлел и светлел, разгоняя мои опасения относительно того, что и сегодня мой путь будет прерван непогодой. Единственным моим врагом в пути была ужасно раскисшая дорога. Единственным, но довольно серьезным. Ведь основная нагрузка от этого ложилась на лошадь. И если я был преисполнен желаний исполнить обещанное и доставить пакет поскорее, то лошаденка моя, никому и никогда никакого честного слова не дававшая, понятное дело, отнюдь не горела желанием кому-то что-то доказывать, не боялась уронить свой авторитет в чьих-либо глазах. Она, притомившаяся изнурительной поездкой накануне, разомлевшая от согревающего тепла и уюта в сухой конюшне постоялого двора, теперь, казалось, была сильно рассержена, что кто-то столь бесцеремонно прервал эту идиллию. Лишь только хлыст, к помощи которого я старался прибегать не сильно часто, жалея животное, был единственным стимулом, в отличие от моего перстня, который заставлял это создание худо-бедно продвигаться вперед. Да я, собственно, не сильно и гневался на божье создание. Дорога была действительно ужасно раскисшей, ноги лошади местами вязли настолько глубоко, что у меня просто рука не подымалась хлестать ее очередной раз, хотя продвижение наше в это время сильно замедлялось.
Вскоре оптимизма во мне еще более поубавилось. Такое обнадеживающие просветление на горизонте оказалось кратковременным и довольно обманчивым. Тучи снова сгустились, и я стал все чаще и чаще посматривать на горизонт, да все настойчивей торопить лошадь. Уж больно не хотелось опять, как и накануне, оказаться промокшим до нитки, а в том, что это может произойти в любой момент, уже не оставалось никаких сомнений. Тучи все надвигались и надвигались. Я невольно чертыхнулся. Да и как, собственно, иначе?! Это просто рок какой-то! Ну надо же! Я уж не помню, когда ранее попадал под дождь, а тут дважды, и притом в самое неподходящее время! Не дурное ли это предзнаменование?
Не буду останавливаться на всех перипетиях своих дорожных приключений, скажу лишь только, что в то время я дал себе твердый зарок завести себе новую лошадь, более молодую и выносливую.
Вскоре вдали показались крыши домов, купола церквушек Бристоля. Ну, слава Богу! Возможно, мне удастся добраться на судно прежде, нежели разразится дождь. Но и это было очередным, которым уже по счету самообманом. Если просто сказать, что вскоре пошел дождь - значит вообще ничего не сказать. Небеса разверзлись сплошным потоком воды. Это было нечто ужасное. Но именно в этот момент моя лошаденка меня и удивила. Когда я уж сам не выдержал и хотел уже было свернуть с пути да схорониться где-нибудь от этой напасти, моя спутница внезапно устремилась вперед быстрей и уверенней. Дивясь чудной перемене в ее поведении, я нашел этому только одно объяснение: мы вышли на твердый путь, ноги ее больше не вязли, и ей, конечно же, показалось, что в этот миг она освободилась от неподъемной тяжести, которая до этого была незримо прикреплена к ее ногам. Воздав ей должное, я мысленно пожурил себя за столь поспешное и опрометчивое решение, принятое минутой раньше, и дал себе новый зарок: впредь не расставаться со своей спутницей.
А дождь все усиливался. Волна энтузиазма у лошаденки вскоре иссякла, она вновь замедлила ход, да и я сам был уже на грани нервного срыва. Единственное, что заставило меня продолжить свой путь - это лес мачт, показавшихся вдали. Вернее, лишь только верхушки мачт, но и они красноречиво говорили о том, что к цели моего визита рукой подать, потому-то и не было смысла прерывать путешествие в двух шагах от достижения конечного результата.
А вот и гавань. Огромное множество кораблей жались к пирсу, как бы желая и самим укрыться здесь от дождя. Еще большее количество застыло чуть поодаль на рейде. Я принялся пристально вглядываться в надписи, красовавшиеся на их бортах. Сквозь пелену дождя сделать это было довольно трудно, потому-то на эту процедуру у меня ушла уйма времени. Я снова и снова чертыхался, хотя это, откровенно говоря, мало помогало. Дождь, как мочил, так и продолжал мочить меня, невзирая на сквернословия, извергаемые мною. Помнится, мне тогда подумалось: это же какими черными должны быть дела и тайны, хранящиеся в конверте, коль все, что связано с ним, окутаны такой небесной напастью, таким проклятием Божьим?!
Наконец-то сквозь дождевую мглу я разглядел надпись “Кадет”, окликнул людей на судне, там заметно оживились, тут же за мной была послана лодка, и вскоре я уже стоял на палубе судна. Капитан, видя мое состояние, тут же приказал провести меня в его каюту, но в следующее мгновение самолично проводил меня, отдав на ходу распоряжение, чтобы кок доставил к нему что-нибудь горячее. Капитанская каюта оказалась на удивление просторной и обставленной со вкусом. Стены были увешаны коллекционным оружием, как холодным, так и огнестрельным. Резное дерево виднелось вокруг, куда ни кинь взглядом. Хотя особой роскоши, все-таки, не чувствовалось. Во всяком случае, у меня в тот миг сложилось впечатление, что хозяин этой каюты не кичится богатством.
В первую очередь я переоделся в сухое, которое мне тут же предложили, а во вторую - сразу же осушил рюмку согревающего рома, которую капитан услужливо наполнил для меня. Я был польщен. Лично сам капитан ухаживает за мной, хмельное тепло разлилось по телу, пьянящий дурман вскружил голову. Вскоре вторая рюмка наполнила содержимое моего желудка. Господи! Как здесь было тепло, сухо и приятно! Как все это резко контрастировало с той непогодой, жертвой которой я был совсем недавно!
Мы с капитаном разговорились. Он оказался милейшим человеком, прекрасным собеседником. Я рассказал ему обо всем, что произошло, передал ему пакет. Он снова и снова перечитывал его, снова и снова расспрашивал меня о подробностях, и снова и снова подливал мне рома, я опорожнял рюмку, а капитан, видя мой непомерный аппетит, снова тянулся к бутылке.
Так продолжалось очень долго. Промокший и продрогший под дождем, плохо спавший накануне, потому и не выспавшийся, я разомлел, мною начала овладевать дремота, и под конец разговора я начал с трудом различать то, что со мной происходит. Помню, капитан мне что-то говорил, я ему что-то отвечал, но вот что - убейте, не помню. Веки мои наливались свинцом, желудок наполнялся ромом, голова все тяжелела. Нетрудно догадаться, чем все это кончилось. Да, да, вскоре я уже безмятежно спал сном младенца.
Сейчас уже и не помню, насколько долго я спал. Видимо, дала о себе знать накопившаяся за два дня усталость, изнурительная дорога, прозябание под дождем, и непомерно большое количество выпитого спиртного. Наверное, никогда в жизни мной не одолевал столь глубокий и продолжительный сон. Да, сон был действительно безмятежный. Но вот дальше...
Проснувшись, я долго не мог сообразить: где я? То, что обстановка была вокруг непривычная - это одно, но, главное, само состояние мое было сверх непривычным. Да, болела и раскалывалась голова, да руки и ноги были ватными и не хотели повиноваться мне, но было, к тому же, и ощущение, что я парю в воздухе, что-то наподобие птичьего полета! Что это за чудо такое? С чего бы это? Откуда взялось такое ощущение?
Я приподнялся на локте и огляделся. Совершенно незнакомая комната. Я никогда не бывал здесь раньше - это совершенно точно! Но что-то в ней необычное, она даже на комнату, в обычном моем понимании, не была похожа. Полукруглый свод окна, ничего лишнего вокруг, да и в самом окне ничего не было видно, только лишь однотонная ослепительная голубизна неба. Боже! Какое небо! Я никогда раньше такого не видел! Ни единого облачка! Какая девственно чистая голубизна. Как разительно контрастировало оно со свинцовыми дождевыми тучами... Первые смутные воспоминания начали робко просыпаться в моей голове. Еще не до конца осознанный, но легкий озноб дурного предчувствия пробежал по моей холодеющей спине. Я другими глазами посмотрел на все вокруг. Ну, конечно же, это была никакая ни комната, а каюта! Я находился в каюте корабля! Но это была не капитанская каюта, в которой мне вчера довелось побывать, и о чем с трудом я теперь начал вспоминать. В той каюте было так тихо, уютно, безмятежно. Теперь же со всех углов, со всех сторон резко веяло беспокойством. К чему бы это? Откуда и по какой причине это навязчивое ощущение?
Я собрал усилия воли, приподнялся с кровати и сел, опустив ноги на пол. Беспокойство еще более усилилось. Чудеса! Пол подо мной был словно живой, как будто он шевелился и трясся, и я это четко ощущал ступнями ног. Господи! Чего только не пригрезится с похмелья - подумалось мне тогда. Я уже начал было мысленно извергать массу проклятий на чертовый ром и на того, кто его придумал, как вдруг оцепенел от ужаса. Что это? Новое видение? Я отчетливо видел, как все, что было вокруг меня, вся каюта качнулась и отныне то, на что раньше не обращал внимания, стало проступать все явственней: корабль не просто покачивался, он был в движении! То, что минуту раньше было только догадкой, сейчас переросло в уверенность. Уверенность страшную, пугающую. Забыв обо всем на свете, я вскочил и подбежал к приоткрытому окну...
Сердце оборвалось. Единственное, что я видел - это длинная-предлинная, уходящая к самому горизонту, кильватерная струя, которая, прямо подо мной, кипела и пенилась, но чем дальше уходило судно, все успокаивалась, чего нельзя было сказать о моем душевном состоянии! Я был взбешен! И это мягко сказано! Гнев переполнял меня! Подлая измена! Меня заманили в ловушку! Иуды! Мне хотелось все сметать и крушить на своем пути! Еще не полностью отойдя от сна и не выветривщегося пьяного дурмана, я схватил шпагу и в ярости бросился вон из каюты.
- Где капитан! - Во всю глотку орал я. - Покажите мне этого мерзавца!
Я выскочил на палубу. Все недоуменно посматривали на меня, и лица их были полны удивления, мол, что это с ним? Это еще больше раззадорило меня. Я обнажил шпагу и стал в вызывающую стойку.
- Подайте мне сюда негодяя-капитана!
Я стоял трясущийся от гнева посреди палубы, вокруг меня собралась немалая толпа, с любопытством ожидавшая: что же будет дальше. Получилось все даже несколько забавно: словно толпа зевак собралась поглазеть на выступление заезжих комедиантов, а я посреди всего этого сборища и олицетворял собой шута, который сейчас должен потешать публику. Это еще больше разозлило меня. Но удивительное дело, чем больше я гневался, тем более в широких улыбках расплывались лица людей, окруживших меня. Это уже потом я понял, что выглядел довольно смешно: язык у меня все еще заплетался, верхнюю одежду в спешке набросил на себя, что называется “наперекосяк”, да и на ногах держался еще нетвердо. Ну как тут смех не разберет; такой, казалось бы, грозный, со шпагой и в боевой стойке, а сам покачивается на ватных ногах, как тонкий прутик лозы на ветру, глядишь, чего доброго, сейчас свалится.
Тут подоспел капитан:
- Что случилось? Что за шум?
- Это ты, негодяй, спрашиваешь у меня, что случилось? - Выдавливал я из себя, задыхаясь от негодования. - Это ты, подлец, считаешь, что у меня нет повода для шума?! Это ль не твоя ли лживая глотка страстно желает, чтобы мой клинок вонзился в нее?!
Капитан сделал большие глаза. Мне показалось, что удивлялся он вполне искренне:
- Да объясните же, черт возьми, в чем причина вашего гнева! Я решительно ничего не понимаю!
Мне показалось, что он просто смеется надо мной, и переполненный эмоциями, я, со шпагой наизготове, бросился на капитана. Выбрал я для этого, вне всякого сомнения, момент не очень подходящий. Я и без того неуверенно держался на ногах, а тут перенапряжение настолько подвело меня, что и сыграло со мной злую шутку; я в тот миг вообще с трудом мог контролировать свои действия и движения. Потому-то и неудивительно, что капитан, мгновенно отреагировав на мой выпад, успел обнажить свой клинок и ловким движением выбить мой из рук, притом с первой же попытки! Ничего позорного в моей жизни доселе никогда не было! Сам этот факт настолько ошарашил меня, что вмиг куда-то улетучились мои гнев и негодование, и я сник практически мгновенно. Наверное, это было жалкое зрелище. По всей вероятности я в тот миг здорово напоминал мокрую тряпку, которую небрежно бросили на какой-нибудь подвернувшийся под руку предмет, чтобы она просохла. Ожидаемая зрителями комедия завершилась для меня трагедией, фарсом.
Отчетливо помню, что страха в тот миг я не испытывал. А ведь меня, чужака, тут же могли заколоть, если не сам капитан, то любой из его людей, кто был бы возмущен тем, что я посмел поднять руку на него. Я был настолько подавлен, что в тот миг у меня не было никакого желания продолжить борьбу: подхватить выроненный клинок и снова ринуться в бой, или что-либо в этом роде. Мне стало безумно жаль себя, увязавшегося в эту авантюру, позарившегося на дорогой перстень, а в итоге искалечившего свою горемычную жизнь.
- Да объяснишь ли ты в конце-то концов, безумец, что с тобой происходит? У тебя что: был конфликт с кем-то из членов моей команды?
Я ожидал от капитана всего, но только не этого. Спокойный, умиротворяющий голос, и это после того, как я фактически минуту назад хотел убить его! Однако! Вот жизнь пошла у меня веселенькая: потрясение за потрясением, некогда и соскучиться!
Капитан, не дождавшись от меня вразумительного ответа, повернулся к команде:
- Может, вы мне что-нибудь объясните?!
- Да мы и сами удивлены, капитан: выскочил как угорелый, орет во всю глотку, мол, где этот мерзав..., гм-м, где, говорит, капитан.
Тут уж и ко мне вернулся дар речи:
- Еще и удивляешься, иуда! Насильно увез меня, а теперь...
- Что?! - Глаза капитана округлились. - Насильно?!!!
- А то как же. Еще и удивляется! Заманили меня в ловушку...
- Какую ловушку?! Что за бред?! Да что здесь, черт возьми, происходит?! Будет ли конец этой комедии?! - И тут же капитан успокоился. - Стоп! Разберемся спокойно. Вы, мил человек, никуда не хотели с нами плыть? Я так понял?
Я снова начал злиться:
- Еще спрашивает, наглец! Да вы что, вообще издеваетесь надо мной?!
Капитан примиряюще вскинул вверх руки:
- Все ясно! Прекратим этот балаган. Но прошу выслушать меня, чтобы ни у кого не оставалось никаких обид и недоразумений. Вы доставили нам пакет от Билла, мы благодарны вам за это, и я готов был щедро отблагодарить вас. А уж пленить, как вы выразились, или причинить что-либо другое, это было бы просто свинством. Думаю, единственной моей ошибкой было то, что я щедро угостил вас. Хотя, честно говоря, что же в этом дурного: после утомительной дороги усадить человека за стол. Кто же мог знать, что этот человек столь неравнодушен к возлияниям. Вот в этом-то, я подозреваю, и весь секрет. Я еще тогда, помнится, диву давался, мол, и куда это в нем все девается: пьет и пьет и все уходит как вода в песок. Видимо, во хмелю вы наболтали мне что попадя, а я , грешным делом, все за чистую-то монету и принял. Вы хоть помните, о чем мы с вами говорили?
Я замялся:
- Да поначалу, конечно помню, а дальше...
Тут последовала моя новая пауза замешательства, которую капитан расценил так, как и должен был расценить:
- Вот то-то, милейший, и оно! Я вам предложил принять участие в нашем походе, проще говоря, отправиться вместе с нами в плавание, чтобы было вам, не связанным с морем человеку, более понятно, на что вы бурно и радостно отреагировали, и тут же дали согласие.
- Что? - В ужасе вскричал я. - Не может быть!
- Очень даже может! Уверяю вас, так оно и было. Можете положиться на мое честное слово. Да, признаться я видел, что вы пьяны, но не думал, что до такого состояния, чтобы не отдавать отчет своим словам, тем более, когда речь идет о таком серьезном мероприятии.
В глубине души я чувствовал, что капитан прав, я верил ему. Вернее, душой верил, а сознание не хотело воспринимать эту жестокую правду. Я долго чесал затылок и наконец выдавил из себя:
- Ладно... Может, вы и правы, может я действительно... Но прошу вас: поверните назад к берегу, мне нужно опять туда...
Представляю, какой у меня был вид! Тогда, конечно, я был слишком подавлен и потрясен, мысли мои были заняты совсем другим, потому-то я меньше всего думал, как смотрюсь в это время со стороны. Сейчас же воспоминания о том случае заставили меня, пусть и слегка, но брезгливо поморщиться. Поверьте: не так уж много у меня в жизни было моментов, за которые я ныне, с высоты своих лет оценив случившееся, мог бы себя упрекнуть. Один из моментов был именно этот. Наверное, нашкодивший школяр, держа ответ перед строгим учителем, имел более достойный вид, нежели я. Конечно же, команда имела право поднять меня на смех. Даже послышались первые смешки, но капитан властным движением руки тут же успокоил всех:
- Угомонитесь, зубоскалы! Не видите, в каком он состоянии? Это еще неизвестно, как вы повели бы себя, случись с вами такое. - И повернулся ко мне. - Вы уж извините, но это никак не возможно. Одно дело, что мы спешим, и любая минута промедления нам ой как ни к чему, другое - это то, что за это время мы прошли немалый путь и возвращаться назад...
Я возмутился:
- Да не могли вы со вчерашнего-то вечера пройти сильно много! Неужели...
Тут дружный взрыв смеха сотряс палубу, и капитан не только не стал успокаивать зубоскалов, но и сам позволил себе слегка улыбнуться. Потом подошел ко мне ближе, положил руку на плечо и взглянул в глаза:
- Вы хоть знаете-то, сколько вы проспали?
Я оцепенело молчал, догадываясь, о чем идет речь.
- Вы хоть догадываетесь о том, сколько времени мы уже находимся в плавании?
В ответ все то же молчание. Он сокрушенно покачал головой:
- Это, наверное, еще и хорошо, что вы вообще проснулись после такого количества принятого алкогольного яда. Мой вам добрый совет: никогда больше не поддавайтесь подобному соблазну. Это вредно не только для здоровья, это может перевернуть всю жизнь, как в данном случае. И тем не менее, вы сделали нам добрую услугу, доставив нам пакет, мы ни в коем разе не хотим причинить вам что-либо дурное, поэтому предлагаю принять единственное, приемлемое в данный момент, решение: последовать вместе с нами. В обиде не будете. У нас все дружно, по-братски. А по завершение всех дел доставим вас вновь в Бристоль, куда, признаться, мы и сами думаем рано или поздно возвращаться.
Я был подавлен. В эти минуты я, наверное, столь же туго соображал, как и тогда, когда был пьян.
- Надеюсь, путь ваш лежит недалеко и мы вскоре вернемся?
Капитан убрал руку с моего плеча и поправил свою шляпу.
- Гм... Да как вам сказать... Не самый длинный из возможных, но, признаться, не столь уж скоротечен.
Я почувствовал, как во мне что-то обрывается внутри:
- И... через сколько дней мы возвратимся? - Видя как все вокруг дипломатично отвели в сторону взгляды или опустили головы, чтобы из сочувствия не смотреть мне в глаза, холодея добавил. - Или... Недель?
Капитан снова поправил шляпу, хотя минутой раньше он это уже делал и прокашлялся.
- Гм... Видите ли... Вы, наверное, в мореходных делах человек не сильно осведомленный... Дело здесь идет на месяцы, если не сказать о большем...
Ноги у меня стали ватными, хотелось плакать.
- И... И куда мы направляемся?
- В Сан-Жоржи-да-Мина.
Это название мне ни о чем не говорит.
- Гвинейский залив, Африка.
- Африка?!!!
Лишь теперь я понимаю, что, по большому счету, это не так уж и далеко. Если мыслить масштабно. Но тогда мне казалось, что это ужасное место с неграми, людоедами и прочей диковинной для меня новизной находится где-то на краю света! Я не только был удручен перспективой столь долгого расставания с родными местами и людьми. Я вмиг представил те ужасы, с которыми доведется мне столкнуться в будущем. Возможно, ноги в тот миг у меня стали совсем уж ватными, возможно, голова и от похмелья и от стрессовых нагрузок “дала сбой”, возможно, своим поступком я хотел выразить некий немой протест судьбе, которая так насмеялась надо мной, но я вдруг бесцеремонно опустился на палубу, сел, положил подбородок на согнутые колени, и пустым взором устремился куда-то вдаль. Матросы еще некоторое время постояли возле меня, но видя мое состояние и мои стеклянные глаза, все разбрелись кто куда, занялись своими делами, а я все сидел и сидел в неподвижной позе.
А судно тем временем все неслось и неслось на всех парусах навстречу этой загадочной Африке, и все дальше и дальше уносило меня от родных берегов.


Глава вторая

“Гостеприимная” таверна

Первое в моей жизни плавание подходило к завершению. Хотя, черт возьми, какое же это завершение, если мне тут же предстояло преодолеть то же расстояние, но уже в обратном направлении. Однако об этом думать пока не хотелось.
За время пути я перезнакомился и подружился со многими. Особенно привязался к Маку Пери. Добродушный малый! Здоров чертяка, широк в плечах, он полкоманды мог бы одним махом в рог скрутить, но при этом был удивительно покладистым и добродушным. Правда, в минуту опасности, как я понял по рассказам товарищей, он преображается, и тогда можно выразить сочувствие тому, кто попадется под его тяжелую руку. Но плавание протекало в спокойной обстановке, потому-то Маку приходилось проявлять свои самые мирные качества. А рассказчиком каким он был! Ежели с вечера начнет рассказывать какую-нибудь увлекательную историю - все, считай, команда проведет бессонную ночь!
Джек Найт, кок, был полной противоположностью Мака. Но не по характеру, а по фигуре. Если Мак с трудом протискивался в корабельные двери из-за своей непомерно огромной комплекции, то Найт был настолько сухощав, что я просто диву давался. Это при том, что он был коком! Если кто из них и должен был боком заходить в упомянутые нам двери, так это Джек, имеющий доступ ко всем съестным запасам на корабле.
Капитана звали Томасом Хантом, и он оказался вовсе не мерзавцем, как мне показалось вначале, а милейшим человеком, благородным и порядочным. Это совершенно точно! Меня просто подкупала атмосфера, в которой жила команда. Это была фактически одна дружная семья. Капитан за все время пути никогда не воспользовался своими правами, чтобы наказать кого-то, да и никто из команды ни разу не дал ни единого повода, чтобы капитан имел моральное право прибегнуть к этому.
Перезнакомился я, как уже говорил, почти со всеми, но особенно часто общался именно с этой троицей. И общение с ними, право слово, доставляло истинное удовольствие.
Но за столь долгое время плавания одним общением, естественно, не ограничишься. В морском деле я, как уже было сказано, несведущ, да и меня никто не принуждал к какому-либо занятию. Однако лично для меня безделье было настоящей мукой. Потому-то я после того, как отошел от первого потрясения и немного успокоился, начал сам себе искать какое-либо занятие. Я пытался то плотничать, то стелить корабельный фонарь, то фал тянуть, то помогать ребятам чинить паруса. Раньше всем этим я не только не занимался, такое не могло даже прийти мне в голову. Конечно же, мой род не принадлежал к высшим дворянским сословиям старушки-Англии, тем не менее, я считал, что принадлежу к знатному роду, и моей годовой ренты для меня вполне хватало, чтобы вести пусть не зажиточную, но весьма сносную жизнь.
Теперь же, взявшись за “черновую”, по моим тогдашним понятиям, работу, я нисколько не смущался, так как не только разгонял скуку, но и старался приобрести кое-какие навыки в жизни, резонно полагая, что это все в дальнейшем может мне пригодиться. Конечно же, в те минуты я не собирался всю оставшуюся жизнь провести за плотницким столом или с иголкой в руке, зашивая паруса. Мне тогда пришла в голову мысль, что неплохо бы организовать по возвращению в Бристоль свое дело: нанять людей, которые могли бы изготавливать паруса, закупить ткань, позаботиться о помещении для этого занятия. Данный товар имел бы хороший сбыт: сколько судов посещают гавань Бристоля, сколько потенциальных клиентов!
Так мало-помалу плавание подошло к концу. Признаться, под конец мне, ей-богу, уже и не хотелось расставаться с людьми, с которыми провел столько времени и к которым уже успел привязаться. Начали уже брать сомнения: а не поддаться ли на их уговоры и не согласиться ли остаться с ними в Африке на то время, что они будут решать там свои какие-то вопросы. Они не раз пытались объяснить мне, что за дела их тут ждут, из первых же слов их я понимал, что мероприятие ими задумано выгодное, они уверяли, что не забудут и обо мне, когда дело дойдет до распределения доходов по результатам этого плавания, но я каждый раз их прерывал, не давая договорить до конца. Я опасался, что залихватскими россказнями о их задумках они соблазнят меня, заставят проникнутся их идеями, и я возьму да и останусь, чего мне жутко не хотелось. Само слово Африка пугало меня, и я решительно не хотел иметь здесь никаких дел, сколь бы заманчивыми они не были. Сознание мое сверлила одна мысль: домой! И при том как можно скорее! Там мне все привычно и мило душе. Быстрее назад в Англию!
Поначалу мне казалось, что это плавание напоминает пропасть, с которой если сорвешься, назад дороги нет. Африка! Край света! Возможно ли вообще из тех краев вновь вернуться на Родину?! Однако по ходу плавания, из разговоров команды и капитана понял, что путь домой не столь уж и нереален. Сан-Жоржи-да-Мина, в принципе, такой же порт, как, к примеру, и Бристоль, и хотя это детище португальцев, но прибывают туда суда из разных стран, в том числе и Англии. А коль прибывают, то, как резонно заметил капитан, стало быть и убывают. Потому-то я и решил: как только прибудем на место, нужно будет справиться в порту: не отправляется ли в ближайшее время к берегам Англии какое-нибудь судно? И первым же попавшимся вернуться назад, домой. Эта мысль казалась мне спасительной и становилась все более навязчивой.
Вскоре мы вошли в воды Гвинейского залива и еще спустя какое-то время бросили якорь у пирса долгожданного порта. Кому-то скрип вымбовки при спуске якоря может резать слух и казаться неприятным, но для меня в тот миг это была приятнейшая из всех мелодий, которые я когда-либо слышал: Долгожданный миг! Как долго я тебя ждал!
Не успел еще якорь прорезать водяную плоть Гвинейского залива и лечь на его дно, как я уже поспешил к капитану и поинтересовался: скоро ли спустят на воду шлюпку. Я видел, что он уже набрал полные груди воздуха, чтобы развернуться очередной тирадой и попытаться-таки уговорить меня остаться, но потом, понял тщетность этих попыток, сделал глубокий вздох и улыбнулся:
- Да. Я сейчас же прикажу спустить шлюпку. Можете начинать собираться.
Я сделал большие глаза:
- Начинать! Да вы шутите, капитан! Вы лучше спросили бы, когда я закончил свои приготовления?!
Капитан чистосердечно рассмеялся:
- Простите, ради Бога! Вы, конечно же, правы.
Почти вся команда собралась проводить меня. Я был тронут. И вместе с тем удивлен, что пока никто, кроме меня, не спешит на берег. Нет, они собрались к высадке, я видел, но пока что гребцы должны были доставить к берегу лишь меня одного. Каждый старался похлопать меня по плечу, пожать на прощание руку. Мак взглянул мне в глаза:
- А может-таки, останешься, Бэн? Возможно, мы, при благоприятном стечении обстоятельств, за какой-нибудь месяц-второй, управимся здесь, да и махнем потом все вместе назад в Англию? А?
Я покачал головой:
- Да ты что, Мак? Целых два месяца! А вдруг если не сегодня, то завтра какое-нибудь из этих суден отправляется к нам на родину?
- Да мы сами справки в порту наведем. Среди морского люду секретов в таком деле, как правило, не бывает. Все уладим, утрясем. Ты же в этих делах человек неискушенный.
- Мак дело говорит, - поддержал разговор капитан. - В чужих портах обычно всякий люд ошивается. Бывает, и опытного моряка окрутят вокруг пальца. Опытный глаз какого-нибудь проныры сразу вычислит тебя из толпы. Это очень серьезно, мистер Райли. Подумайте.
Я слегка замялся:
- Ну хорошо, вы в чем-то правы. Но все же сгораю от желания расспросить об отбывающих судах. Давайте так: я весь день буду наводить справки об этом, и коль ничего определенного не узнаю, к вечеру вернусь на “Кадет”.
- О! Вот это уже трезвое мышление! Смотри: в случае чего, ждем тебя.
Я шагнул в лодку и уселся там поудобнее, словно мне предстоял длинный путь, хотя берег был совсем рядом. Капитан потер подбородок и тут же вскинул голову, словно о чем-то вспомнил:
- Кстати! У вас-то хоть есть чем платить за обратную дорогу?
Я растерянно обстукал карманы, пытаясь вспомнить, не заглядывая в них, что у меня там имеется.
- Вы так рветесь на спасательное, в вашем понятии, судно, а его капитан, между тем, сдерет немалую сумму за то, что доставит вас по назначению. - И видя, как я принялся шарить по карманам, вытащил из своего горсть золотых монет и протянул мне. - Держите!
Я категорически покачал головой:
- Нет-нет, благодарю вас! Вот перстень, что мне передал Билл в благодарность за оказанную услугу.
- Хорошо-хорошо, но вам же нужно и питаться и мало еще какие расходы могут возникнуть. Да берите же, черт возьми, деньги!
Я счел его доводы резонными и принял их.
Когда лодка уже отчалила от борта судна, Мак крикнул вдогонку:
- Да будь же осмотрителен! Я сотню морей избороздил, а поди ж ты: в одном из чужих портов меня зашанхаили!
Помнится, я тогда только подивился диковинному слову, сорвавшемуся из уст Мака и даже не стал выяснять у гребцов, что оно означает. А зря. Позже я узнал, какое страшное явление кроется за этим определением, но... В том-то и дело, что “позже”.
Стоит ли говорить о том, что я чувствовал, вступив на твердынь земли после столь длительного плавания. Бывалые моряки радуются этому, а уж что говорить обо мне, впервые отправившемуся в плавание, впервые испытавшему, что такое качка, морская болезнь и тому подобное. Тот, кто не пережил подобное, тому этого не понять! После бесконечной, изматывающей до исступления болтанки, вдруг ощутить под ногами устойчивую опору. Это же неописуемое удовольствие!
Я столь был переполнен радостными мыслями и эмоциями, что забыл даже поблагодарить гребцов за оказанную мне услугу. Только лишь ступив ногой на каменные плиты пирса, я тут же принялся безостановочно вертеть головой, осматривая непривычное для меня место. Признаться, я был несколько озадачен. Раньше мне казалось, что стоит ступить на берег этой удивительной страны, меня тут же окружит нечто необычное и экзотическое: кругом лишь будут странные и непривычные для меня люди с удивительно черным цветом кожи, будут везде бродить диковинные звери, а одни из них, что зовутся словами, столь огромны, словно гора, и могут запросто, словно ничтожную букашку, растоптать человека, стоит лишь только попасть под их огромные ноги. А главное, как мне казалось, везде будут бегать людоеды, гоняться друг за дружкой, и тут же жарить свои жертвы на кострах и поедать их.
К огромному своему удивлению (правда, я был уже подготовлен к этому рассказами Мака), мне показалось, что я попал, если не в саму Англию, то маленькую ее часть, заброшенную на край света. В основном, все европейские лица, европейские одежды, да и каменные сооружения так напоминают все близкое сердцу и знакомое, оставленное мной на родине. Впрочем, что удивляться: ведь этот форт был когда-то построен португальцами, и воздвигали они его, конечно, под свой манер. Тут впервые я услышал слово “Эльмина” - название, которое дали своей фактории португальцы. Замок святого Георгия на руднике - какой из названий более подходили для этого форта, не мне судить, да и в то время для меня было это абсолютно неважно. Главным для меня тогда было одно: не отбывают ли в ближайшее время суда?
За время пути сюда на “Кадете” и в лодке к берегу, мне казалось, что стоит мне у первого же встречного в порту спросить о том, что меня интересует, он тут же даст исчерпывающую информацию, непременно радостную для меня, чуть ли ни сам проводит меня в нужное место, одним словом, всецело поддержит человека, оказавшегося в затруднительном положении. Тем горше были мои разочарования. На все мои расспросы прохожие или же невразумительно сдвигали плечами, или же вообще не обращали на меня никакого внимания, словно я не к ним обращался. Это начинало выводить из себя. Я снова и снова подходил к людям, делал это более настойчиво, но с тем же результатом. Все происходящее можно было охарактеризовать одним словом: все спешили. Все куда-то безостановочно спешили. Кто просто торопился налегке, кто таскал какие-то грузы, кто катил бочки - все были заняты своим делом.
Я стал более настойчивым, хватал строптивцев за рукав, и не отпускал до тех пор, пока не услышал ответ. Но ответы эти, по большому счету, мне ничего не дали. Я уже начал всерьез задумываться о том, чтобы вернуться на “Кадет”, но все же решил продолжить свои поиски.
Если раньше я подходил просто к прохожим, то теперь направлялся прямо к стоящим у пирса судам, обращался именно к матросам, но утешительного для себя результата пока не имел.
Так незаметно прошло немало времени. Меня начало беспокоить чувство голода, и с каждым часом оно становилось все навязчивей. Потому-то, когда я наконец на своем пути наткнулся на одну из таверн, решил непременно туда заглянуть. По правде говоря, не столько голод завел меня туда, сколько надежда узнать что-либо о том, что меня интересует. Я ведь знал, что прибрежные таверны - любимое место сбора морских бродяг, где они любят пропустить стаканчик рома, посудачить, потешить друг друга байками о своих похождениях. А вдруг среди них кому-либо известно что-либо о здешних делах да о судах, отправляющихся к Европе? С этой, подбадривающей меня мыслью, я и перешагнул порог таверны.
Первое, на что я сразу же обратил внимание, - это резкий запах спиртного, ударившего мне в нос. Я брезгливо поморщился: о, Господи! Только не это! Но тут же успокоился: какое мне дело до зелья? Главное, что-то перекусить да справиться у моряков о их судах.
После яркого дневного света в атмосфере, почти близкой к полумраку, мне поначалу тяжело было ориентироваться. Сквозь пелену табачного дыма я заметил, что посетителей было не так уж много, но я тут же утешился тем, что те, кто были, относились явно к морской братии. Ну вот и хорошо! Может, хоть кто-то что-нибудь знает, и это будет первой зацепкой за день.
Я еще стоял в раздумье: как мне поступить и чем вначале заняться: трапезой или расспросами, как вдруг передо мной выросла фигура довольно упитанного человека, с раскрасневшимися, лоснящимися от жира щеками, по всей видимости, хозяина таверны, который услужливой скороговоркой протараторил:
- Господин желает откушать мои угощения? Прошу, садитесь! Все будет исполнено наилучшим образом! Виски? Ром? Бургундское?
От этих слов меня передернуло:
- Упаси Господи! Только еда! Что-нибудь горячее.
Толстяк был искренне удивлен:
- Как?! Господин ничего не будет пить? Это просто невероятно! Вы, наверное, шутите? Ведь так? Вы ведь не хотите посмеяться над стариком Хорси и его лачугой?
Конечно, насчет лачуги, а тем более старика, ведь был он довольно-таки моложав, хозяин таверны хватил лишку, да и уж больно льстивым, неприятным был его голос, но все-таки, как мне тогда показалось, отнесся он ко мне учтиво, потому-то я и поспешил оправдаться:
- Да нет! Что вы! Просто я хочу только покушать, спиртного - ни-ни! - И чтобы как-то успокоить его, да и себе помочь, добавил: - Вы лучше окажите мне услугу в другом. Вы ведь человек здешний, вам все здесь знакомо, да и посетители ваши - люд морской. Из их разговоров вы наверняка знаете: какие суда приходят и куда уходят. Меня интересует: не отправляется ли ближайшем временем какой-нибудь корабль к берегам Англии? - И выдавая свое нетерпение добавил: - Подсобите мне в этом деле - с меня золотой!
Толстяк с удивлением вскинул брови: мол, о чем разговор?! Помнится, в тот миг в его глазах блеснул какой-то непонятный огонек. Или он угас сам по себе, или толстяк, будучи по натуре своей хорошим актером, не желая выдать себя, замаскировал свои чувства, но тогда этому огоньку я не придал никакого внимания. Уж больно увлекли меня последующие события. Хозяин таверны поспешно присел рядом и понизил голос:
- Можете считать, дорогуша, что вам повезло. - Он дружественно похлопал меня по плечу. - Лучшей информацией о том, что происходит в порту, ни у кого, кроме старика Хорси, вы узнать, при всем вашем желании, на сможете. Мало того - он подвинулся ко мне ближе и торжествующе, с видом победителя, взглянул мне в глаза, - я уже сейчас знаю ответ на ваш вопрос и могу с уверенностью сказать: можете готовить золотой.
Это только сейчас, с высоты своих лет, я могу лишь сокрушаться: каким молодым, неопытным в подобных делах и глупым, а главное наивным и доверчивым я тогда был! Впрочем, что уж здесь удивляться: молодость неразрывно связана со всеми теми определениями, какие я только что перечислил. Увы, я не первый и уж наверняка не последний, кто объединил все эти качества. Но это, повторюсь, я ныне так рассуждаю, умудренный опытом и убеленный сединами. Тогда же, в таверне, я едва не вскричал от радости:
- Вы не шутите?!
Тот приложил палец к губам, мол, тише, и победоносно улыбнулся:
- Старик Хорси, дорогуша, никогда не шутит.
Пусть я десять раз не прав и неосторожен, но в эту минуту мне казалось, что он говорит искренне. Опять же таки, с высоты своих лет, теперь-то я понимаю, что я тогда не столько верил этому человеку, сколько мне хотелось верить, и я в порыве положительных эмоций тут же полез в карман за золотым.
Вот тут-то и произошла новая накладка, которая должна была насторожить меня и заставить действовать более осмотрительно. Вытаскивая руку из кармана, я сделал неловкое движение, в результате чего несколько монет, а также перстень Билла, который я до сих пор носил не на пальце, а в кармане, звонко упали на стол, привернув общее внимание. Я сразу же услышал, как смолкли голоса за соседними столиками и увидел, какими жадными взглядами приумолкшие посетители таверны следят за золотыми кружочками, катящимися по полу.
Это отрезвило мое воспаленное воображение. При всей своей молодости и наивности я понимал, чем мне это грозит. Я тут же поднял с пола свою потерю и отправил все это обратно в карман. Досадуя на себя за случившееся, обратился к толстяку уже не возбужденным, а спокойным, сдержанным тоном:
- Простите, но расчет будет только тогда, когда будет сделано дело.
Физиономия толстяка в этот миг являла собой образец смирения и покорности:
- Да ради Бога! Конечно же! Как вам будет угодно. В первую очередь утолите голод, а потому уж все остальное! Я мигом!
И хозяин трактира поспешно удалился.
Мне бы глупцу последовать за ним, понаблюдать - к кому подходил и что делал, это наверняка натолкнуло бы меня тогда на размышления и позволило бы сделать нужные выводы. Оговорюсь: возможно, натолкнуло бы. Но я раздосадованный случившейся оплошностью, сверлил взглядом столешницу стола, за которым сидел, с видом ученого мужа рассматривал какие-то дурацкие трещины да разводы дерева, которые мне были вовсе ни к чему. Помнится, я боялся поднять голову и встретиться глазами с теми, кто видел мою оплошность. Я наивно полагал, что своими действиями как бы спрятался от них за какую-то невидимую ширму.
Вскоре подоспел хозяин таверны с горячим. Я, обрадовавшись не только возможности наконец утолить голод, но и тому, что теперь есть наконец-то повод прекратить свое дурацкое занятие, тут же набросился на пищу. Нужно отдать должное толстяку: все было настолько вкусно приготовлено, что я на какое-то время забыл о втором поводе, приведшем меня сюда. Об этом мне напомнил хозяин таверны. В разгар трапезы он подошел ко мне, учтиво прокашлялся, привлекая к себе внимание, и когда я оторвавшись от блюда, но еще продолжавший жевать, поднял на него глаза, он слегка наклонился ко мне и, таинственно улыбаясь, прошептал:
- Если господин по завершению трапезы подойдет вон к тому столику и обратится к матросику в широкополой шляпе, сидящему к нам спиной, то, думаю, у господина будет повод отблагодарить на радостях старика Хорси золотым.
Толстяк победоносно улыбнулся и проворно, во всяком случае для своей комплекции, удалился. Я же, минуту назад самозабвенно увлеченный одним занятием, теперь думал только о другом. Я поспешно прожевал пищу, поправил на себе одежду, резко поднялся и направился по указанному толстяком адресу.
Матрос в широкополой шляпе за столом сидел не один. Его окружала веселая разношерстная компания, одеждой и манерой поведения мало чем отличающаяся от него. За столом было довольно тесно, но, тем не менее, возле матросика случайно (случайно ли?) оказался стул, на котором никто не сидел. Вот на краешек то этого стула я и присел.
- Прошу прощения - учтиво начал я, - но хозяин таверны любезно посоветовал мне обратиться к вам касаемо вопроса, который меня интересует.
Матросик, вертя в руках основательно обглоданную кость, которая несколько минут назад, видимо, была довольно увесистым куском буженины, внимательно осматривал ее, отыскивая уцелевший, ранее не замеченный им кусок мяса, чтобы в случае успешных поисков тут же впиться в находку зубами. Вид у него был настолько сосредоточен, что я в тот миг поймал себя на мысли, что, наверное, и я выглядел точно так же несколько минут назад, когда с видом ученого мужа изучал важные для науки трещинки на своем столе.
В первый момент мне показалось, что он не услышал меня, и я уже собрался было повторить вопрос, когда прозвучало не то чтобы вялое, но слегка равнодушное: “Валяй!”
- Видите ли, - не сдавался я, - меня интересуют суда, которые в ближайшее время могут отправиться к берегам Англии.
Матрос, так и не найдя того, что искал, с разочарованным видом отложил кость в сторону.
- Вот дьявол! Что за буженина у этого трактирщика: божественно вкусна, но чертовски быстро исчезает в чреве. Этот краснощекий меня разорит! - И повернувшись ко мне, удивленно поднял брови: - А почему “могут”? Не могут, а уже смогли. Завтра на рассвете наша посудина поднимает якорь и берет курс на Лондон.
- Не может быть!!!
Наверное, я вскричал слишком громко, поскольку почти все в зале взглянули в мою сторону. Но я не обратил на это внимание. Я был переполнен чувствами. Вот это удача! От переизбытка положительных эмоций я потерял контроль над собой.
- Хвала Господу! Мне срочно нужно в Англию. Вы возьмете меня с собой? - И тут же, спохватившись, поспешно добавил: - Я заплачу!
Матрос улыбнулся:
- Ну, это само собой! Только причем здесь Господь? Это капитана будешь благодарить, если он согласится взять тебя. Эй, краснощекий! Тащи еще буженины! И вина! Да живей!
Я заволновался:
- А где найти капитана? Как бы поговорить с ним?
- Капитан сейчас занят приготовлениями к отплытию. Да он тебе и не к чему. Я, Генри Бидл, помощник капитана, могу решить любой вопрос.
Тут подоспел хозяин таверны с угощениями.
- О! Вот это дело! Вот это закуска! Но опять же, каналья, три шкуры сдерешь с меня! А, краснощекий?!
- Я заплачу! - поспешил поддобриться я. - Я оплачу это угощение! Если вы решите мой вопрос...
- Вот это дело! Вот это человек! Да разрази меня гром, если я откажу такому человеку! Считай, что место на нашей скорлупе тебе обеспечено! За это и выпьем! За удачное плавание и благополучное его завершение!
Компания одобрительно зашумела, начали наполняться стаканы и кружки вином. Одна из наполненных кружек оказалась и передо мной. Все дружно вскинули свое “орудие труда”.
- Погодите, погодите! - остановил своих друзей, которые уже поднесли кружки к губам, Генри. - Что-то я не понимаю. Наш гость, наш новый попутчик, видимо, не желает, чтобы наше плавания было успешным?
Я, видя укоризненные взгляды, чувствовал себя неловко.
- Понимаете, я не могу... Я никак не могу... Я...
- Понятно, понятно. - Генри с крайне разочарованным и обиженным выражением лица, поставил кружку на стол. - Значит пусть старина Генри со своими друзьями распорят брюхо своей посудины где-нибудь о рифы, не добравшись до Ла-Манша. Пусть их сопровождают ураганы и штормы, которые в конце концов выбросят и разобьют судно о прибрежные скалы, где будут сидеть каннибалы и радоваться предстоящему пиршеству. Однако! И это в благодарность, что мы хотим его с собой взять! Ну что, ребята, берем с собой человека, который своим отказом от доброй морской традиции хочет накликать на нас беду?
Испугавшись такого поворота событий и ужаснувшись возможными для меня последствиями, я поспешно поднял кружку с вином:
- Конечно, конечно! За это дело не грех и выпить!
- О! Вот это другое дело! За удачу!
Все дружно опрокинули свои сосуды, а я только и думал о том, как бы избежать того, что должно сейчас произойти. Ведь наверняка этим все не закончится и последуют новые возлияния. Я же после всего случившегося просто физически не мог переносить спиртное, не говоря уж о том, что панически боялся хватить в этом деле лишку и вновь попасть в неприятную ситуацию. Потому-то, когда все дружно стали закусывать, набросившись на дармовую буженину, я не столько ел, сколько лихорадочно обдумывал, как же мне поступить, чтобы увильнуть от новых тостов, которые непременно последуют дальше. В этом я не сомневался. Тем более, что выпивка для этих проспиртованных глоток отныне будет дармовой. Я уже начал корить себя за столь поспешное и опрометчивое свое заявление, но дела это уже не меняло.
Не успели все толком еще и закусить-то, как тут же снова стали наполняться вином кружки. Я по-настоящему заволновался. Но волнение мое объяснялось не только перечисленными ранее причинами. Я вдруг почувствовал, что со мной творится что-то неладное. Такое ощущение я испытывал впервые в жизни. Тело становилось как будто бы ватным, каким-то невесомым, но веки в то же время наливались свинцом, становились неподъемными, я панически боялся закрыть их, отчаянно пытался раскрыть пошире глаза, но тщетно. Веки мои крепко сомкнулись, и я провалился в глубокий, бесчувственный сон.
Сколько я так проспал, не знаю. По всей вероятности долго, как это было на “Кадете”. Когда проснулся, почувствовал боль по всему телу и какой-то дискомфорт. И это все. Я не ощущал себя ни в пространстве, ни во времени. Где я, что я? Это пока было для меня загадкой, это я долго и с трудом пытался понять.
Понемногу, хоть и с трудом, начал вспоминать события, что случились накануне. Вспомнил таверну и ее хозяина, который свел меня с моряками, отправляющимися в Англию. В Англию! Наконец-то! Теперь-то я уж точно попаду на родину! Но где я? Постойте-постойте! А не на корабле ли я? От этой радостной мысли я начал быстрее приходить в себя. Подсознательно я понимал, что нужно в первую очередь оглядеться и убедиться в том, где я нахожусь. Но в том-то и дело, что я решительно ничего не мог разглядеть. Кругом был какой-то непонятный полумрак. Постойте: а не ночь ли сейчас?
Я с трудом повернул в сторону голову (казалось, что захрустела шея, так было больно) и вдруг к радости своей увидел пучок света. Правда, был он весьма невелик и слаб, но все же. Возможно, это лунный свет пробивается в открытое окно корабля? Неужели мечта моя свершилась, и я плыву к родным берегам?
Но постойте: что-то тут не так! Напрочь отсутствует ощущение того, что я плыву. Ведь я еще не забыл бесконечную болтанку на “Кадете”. Здесь же все вокруг статично и неподвижно. Все замерло. Ни малейшего шороха, не то что движения. Такого не может быть. Что-то тут не так!
Я с трудом попробовал подняться, и когда это мне наконец-то удалось, я, хотя и сидя, попытался оглядеться, За это время глаза мои привыкли к полумраку, освоились в этой темноте, и я худо-бедно начал понемногу различать все вокруг. Первое, что мне бросилось в глаза: огромные бочки. Господи! Что это? Неужто мне не нашли лучшего места на судне, кроме порохового погреба? Но тут же я сообразил, что та сырость и прохлада, что окружала меня, не может вязаться с местом, где должны храниться бочки с порохом. Ведь хранят их в сухом месте, чтобы он не отсырел. И тут же, как бы в подтверждение моих догадок, с потолка сорвалась капля влаги и попала мне на щеку. Нет, что-то тут не так!
Я еще пристальней стал вглядываться в полумрак. С каждой минутой все отчетливее и отчетливее стали просматриваться каменные стены и своды места, где я находился. С каждой минутой все назойливее и назойливее где-то там, внутри, в легких, назревал крик отчаяния, который просился наружу. Да ведь это подвал, погреб! Эти каменные глыбы не могут быть на корабле! Я не на судне! Я никуда не плыву!
Не зря говорят, что пути Господни неисповедимы. Не так уж давно я при пробуждении был в отчаянии, что я нахожусь не на суше, а плыву на корабле, страстно желая, чтобы все было наоборот, теперь же еще большее отчаяние, по тому же поводу, но уже с упомянутым выше “наоборот”. Действительно: удивительнейшие аллегории могут происходить с человеком!
Я вскочил на ноги, если это можно определить словом “вскочил”, подбежал к окну. Холодея я увидел, что никакое это вовсе не окно, а крошечное отверстие где-то под потолком, в которое прорывался тонкий пучок дневного света. Уперся ладонями в каменную глыбу, принялся стучать по ней. В ответ лишь гулкое эхо подземелья. Я в темнице! Господи! За что?! Снова удар судьбы! За какие грехи она так насмехается надо мной?!
Я начал быстро продвигаться вдоль стены, обстукивать ее. Все тот же результат, все та же безысходность. Хотелось плакать, выть от отчаяния. Вот ступеньки, ведущие куда-то вверх. Я поспешно поднялся, но вскоре наткнулся на оббитую железом дверь. Думаю, излишне говорить о том, что она была заперта. И как долго не стучал я в нее, как долго не проклинал вся и все на свете, результат был тот же, что и после стука о стену.
Я уже не сомневался в том, что произошло. Для подтверждения своих догадок я вновь спустился вниз и осмотрел стоящие в погребе огромные пузатые бочки. Конечно же, они были с вином. Сомнений не оставалось: я в винном погребе таверны старика Хорси. Ну, краснощекий! Ну, подлец! Но зачем он это сделал? Ну ладно бы позарился на мои золотые монеты, ладно бы ограбил, но запирать-то в погребе зачем? Вспомнив о монетах, я спохватился и проверил карманы. Они были пусты!
- Подлец! Какой подлец!
Я вновь и вновь обыскал карманы: ни монет, что дал мне на прощание капитан “Кадета”, ни перстня Билла - всего этого не было. Я со всей мочи пнул ногой по стенке бочонка, но та лишь отозвалась гулкой пустотой. Видимо, эта бочка была пустой. Возможно, из этой бочки и пил я вино, которое меня сморило. Но ведь я выпил только кружку, как могло оно... Постойте! В вино было что-то подмешано! Но тогда причем этот толстяк? Я ведь пил с матросами с корабля, который должен был плыть к Англии! Это они подмешали в мое вино зелье. Это дело рук мерзавца помощника капитана! Как его? Генри Бидл! Стало быть, краснощекий здесь ни при чем?
- Ага, “ни при чем”... Помечтай, помечтай. Это он тебя сюда упрятал.
От неожиданности я вздрогнул всем телом. Что это?! Глаз Господен?! Кто еще мог услышать мои мысли и дать ответ в этой зыбкой пустоте. Я, наверно, выглядел смешно, если смотреть со стороны, но твердо веруя, что я здесь один и терять свой авторитет не перед кем, я заблеял как ягненок:
- Господи! Ты услышал молитвы мои?
Голос из темноты:
- Ага, услышит. Держи карман шире.
Да что за чертовщина! Я растерялся.
- Что за наваждение? Что это? Кто это?!
- Такой же неудачник, как ты, имеющий неосторожность попасть в лапы этой жирной свиньи.
Еще не отойдя от потрясения, я начал понимать, что происходит. Идя навстречу месту, откуда доносился голос, я, ступив несколько шагов, увидел в самом затемненном углу погреба сидящего на полу и прислонившегося к стене человека. Присев возле него, я увидел, что он был в тот момент полной противоположностью мне. Если я был взволнован от неожиданной перемены ситуации, то мой собеседник был воплощением равнодушия и спокойствия.
Я же не унимался:
- Кто вы и как вы здесь оказались?
Незнакомец иронично, с легкой грустинкой усмехнулся:
- Да ты, братец, вижу, от этой переделки так расстроился, что уж совсем перестал соображать. Имя мое тебе ни о чем не скажет, а как здесь оказался, то я уже сказал. Никогда не думал, что и меня могут зашанхаить!
Тут-то я вспомнил напутственные слова друзей, когда покидал “Кадет”, и тогда не придал значения этому слову. Теперь же любопытство мое было оправдано.
- Что это за слово такое, что означает, вы можете мне объяснить?
Незнакомец снова горько улыбнулся:
- О, я вижу ты не нашего, моряцкого, роду-сословия. Спасибо, конечно, за почтительное обращение на “вы”, но от этого, боюсь, придется отвыкать. Отныне к нам обоим будут обращаться в духе “быдло”, “скоты”, и на фоне этого твое “вы” будет звучать как насмешка. Не обижайся, братец, но обращайся ко мне попроще. А касаемо “зашанхаить”, так это целая история. Да ты присаживайся, спешить нам отныне некуда. - Я как загипнотизированный последовал его совету. - Вот! Это правильно! Зашанхаить, говоришь. Обычно, когда не хватает на корабле рабочих рук, капитан или помощник, или кто-либо из офицеров, высматривают где-нибудь в прибрежном кабачке матроса, спаивают его, и просыпается тот уже посреди океана, на судне, выхода из которого в данный момент нет.
- Так мне наоборот, нужно было на судно! А я здесь!
- Да не придирайся ты к словам! Я примерно говорю. Любое похищение людей - это и есть зашанхаить. Откуда и слово-то пошло: в трущобах Шанхая похищали людей с удивительным размахом, вот и прицепилось это... А что касается корабля, то мы скоро окажемся на нем - можешь не сомневаться!
- Это как же?!
Видно этот возглас прозвучал в моих устах слишком радостно, поскольку мой собеседник в очередной раз с грустью покачал головой:
- Ты уж извини, друг, что тереблю твою душу, но только вот окажемся мы на судне не в той роли, в которой бы нам хотелось. - И видя мое удивление продолжил: - Будет это, братец, невольничье судно, а повезут нас в трюме в качестве рабов на невольничьи плантации, или в рудники.
- Что-о-о?!
Я вскочил на ноги. По силе этого выкрика, думаю, с легкостью можно было понять о том, что в это время творилось у меня на душе. Как резко контрастировал этот вскрик отчаяния со спокойной и размеренной интонацией моего собеседника:
- Вижу, братец, ты слабо представляешь себе, куда ты попал. Впрочем, волчьи законы, наверное, властвуют везде в мире, но здесь это проявляется особо. Главный промысел здесь, на котором все желают обогатиться - работорговля. Что уж говорить о нас, европейцах, если и здешний люд на этом потерял голову. Что уж говорить о вожде, который продает в рабство своих соплеменников, если даже и простой народец среди этого дикарья из кожи вон лезет, предлагая работорговцам в ответ на какую-то пустую побрякушку своих самых близких родных: отца, брата, сестру. Господи! Как жесток мир! - Он тяжело вздохнул и было заметно, как больно ему. - А ты еще хочешь, чтобы эта краснощекая свинья, истекающая жиром, была к тебе милостива! Да это его занятие, без которого он уже и жизни своей не представляет. Среди нашего брата и раньше ходили слухи о здешних трактирщиках. Они высматривают одиночек, имеющих неосторожность посетить их заведения, спаивают их, или подсыпают что-либо в вино, и не только чистят карманы несчастного, но и продают его затем капитану какого-нибудь невольничьего судна, которых здесь превеликое множество.
- Да какое он имеет право! - Пытался выразить свое негодование я, на что мой собеседник в который раз усмехнулся:
- По праву сильного. Вернее, по праву человека, владеющего ситуацией. Ведь эту жирную рухлядь глупо относить к когорте сильных. Но вот парочка действительно сильных ребят у него под рукой наверняка имеется, которые и доставят нас, связанных, и не способных к сопротивлению, на борт работоргового судна. Свою часть эти двое возможно и получат потом из тех денег, что работорговец уплатит краснощекому за нас с тобой. Вот так-то, братец.
Я был потрясен! Мой разум отказывался верить в реальность происходящего! Я, представитель знатного рода, который мог по-своему желание нанимать слуг и требовать от них неукоснительного исполнения своих капризов, теперь сам должен стать слугой. Хуже того - рабом! Что в сотни раз трагичнее! Нет, этого не может быть!
- Очень даже может быть, дружок. Очень даже.
Я удивленно посмотрел на него:
- Да вы что, угадываете мысли? Да вы... Да ты, “братец”, чистый дьявол!
- О! Вот это обращение мне нравится больше. А мысли я не угадываю, ты просто размышляешь вслух. И тогда, вначале, тоже, когда пытался сделать дыру в бочонке. Что это за такая скверная привычка - размышлять вслух? Она может навредить тебе. Будь осторожен!
Я слегка растерялся.
- Да я, право слово, первый раз слышу. Со мной никогда раньше такого не случалось.
- Я, конечно же, не лекарь, но, думаю, это результат нервного срыва, или что-то в этом роде. Ты, братец, напрасно так убиваешься. Нужно успокоиться, а то ведь изведешь себя.
- Ничего себе “успокоиться”! Да какое этот жирный слизняк имеет право?! Да кто он вообще такой?! И как с нами, европейцами, можно так поступить?! Раб! Господи! Кошмар-то какой! Ну, я понимаю, негры, но мы ведь белые...
- Ты, браток, конечно, извини, но, вижу, ты не только в морском деле не очень то смыслишь, но и в жизни. Какой век на дворе, ты хоть в этом-то себе отчет даешь? Ты думаешь, что только дикари могут своих собратьев в рабство продавать? Как бы не так! Коль ты англичанин, то не можешь не знать, что там сейчас творится. Королевские суды, не гнушаясь по поводу и без повода злоупотреблять словосочетанием “именем короля” не успевают оглашать обвинительные приговоры к виновным и безвиновным, которых тут же грузят во чрева королевских фрегатов и везут через Атлантику для работы в колониях. Нет-нет, не заблуждайся: венценосец не будет считать количество умерших от непосильного труда своих соотечественников на плантациях его заморских владений, а тем более сожалеть о них. Он будет считать возросшее количество золотых монет, добытых в результате этого труда в своей казне, и удовлетворенно потирать руки. А ты говоришь негры, мол, дикари... А мы-то цивилизованные люди, чем лучше? Разве дело в одном короле. Многих везут через океан за долги, в результате обмана. А сколько бедолаг вылавливают на безлюдных дорогах старушки-Англии, жены все глаза выплакали, детишки с надеждой ждут возвращения кормильца, а того тем временем в кандалах везут в рабство, где он отныне будет “кормить” короля. Заметь, дружок, дело идет не о дикарях: англичанин везет продавать в рабство англичанина! А ты говоришь: дикари.
Я прислонился к стене спиной и обхватил голову руками. Господи! Что за наваждение! Возмущение и эмоции настолько переполняли меня, что я не нашел ничего лучшего, чтобы, пусть не в грубой форме, но выплеснуть часть своей досады на собеседника:
- Да что это такой умный?! Говоришь, что моряк, а рассуждаешь как...
- Чтобы прийти к подобным умозаключениям, не обязательно иметь ученую степень. Для этого достаточно иметь глаза и уши. А поразмышлять о жизни можно и стоя у штурвала или во время отдыха после очередной вахты. Ладно! Прекратим этот пустой разговор, коль это стало раздражать тебя. Отдохнем немного.
И мой товарищ по несчастью беспардонно разлегся на каменном полу; накрыл шляпой лицо и сделал вид, что уснул. Во всяком случае, от него я не услышал ни звука. Нужно отдать должное этому человеку: видимо, он умел не только говорить, но и молчать.
Все последующее время я, по примеру своего собеседника, окунулся в раздумья. А ведь он был прав! До этого я действительно вел безалаберную жизнь и мало задумывался о том, что происходит вокруг. Ведь все, о чем только что сказал этот человек, для меня, по сути уже - взрослого человека, было откровением. Не хочу сказать, что я не видел вокруг всего происходящего, я просто не осмысливал его. Друзья, компания, увеселительные вечеринки, любовные, не оставляющие глубокого следа в сердце, интрижки - вот все то, чем я жил в те годы. Не влезал ни в какие авантюры, не нарушал (упаси Господи!) законы, жил в свое удовольствие и был твердо уверен, что ни у кого ко мне не может быть никаких претензий. А до того, что происходило где-то далеко и не со мной, у меня как бы и дела никакого не было. Я не считал себя злым, жестоким и грубым. Мне казалось, что я всегда отзывался на чужую беду. Но только тогда, когда это касалось лично меня. Ведь как я не спешил тогда в тот роковой дождливый вечер, а ведь не смог отказать в просьбе заболевшего человека, хотя я видел его впервые. в своей жизни.
Мой «сокамерник» продолжал молча лежать в облюбованном им уголке, а я все мерил и мерил нашу темницу шагами и никак не мог успокоиться. Раздражало не только мое незавидное положение и подлый поступок хозяина этого проклятого места. Не могла не удручать лавина неприятностей, которая обрушилась на меня в последнее время. И что самое досадное: не было ни какой уверенности, что рано или поздно все это закончится. Наверное, если бы явился вдруг какой-нибудь пророк и сказал, мол, потерпи, дружище, ну, примерно там с год-два, все это закончится, ты вернешься домой и жизнь потечет по-прежнему. А так ведь... Постойте, люди добрые! Какой год-два? О чем я это?! Меня ведь увезут в рабство!!! Я могу всю оставшуюся жизнь провести в неволе и умереть, так и не увидев ни свободы, ни родной земли... Господи! Как это ужасно!
Видимо, в это время я по-настоящему осознал драматизм ситуации, в которой оказался. Не скажу, что силы оставили меня, или ноги стали ватными. Просто пришла жуткая апатия, безразличие ко всему. Я подошел к своему компаньону, лег рядом и совершенно спокойно, во всяком случае, мне так казалось, начал рассматривать темные своды потолка. Еще совсем недавно я удивлялся поразительному спокойствию своего собеседника, поражаясь, как в такой ситуации можно быть спокойным?! Теперь я был в той же тарелке. Да, видимо, мой друг попал в этот каменный мешок раньше меня, и к моему появлению успел дойти до той кондиции, в которой сейчас нахожусь я.
Так мы пролежали, каждый занятый своими мыслями, довольно долго. За это время мне неоднократно приходили в голову вещи, которые хотелось обговорить со своим компаньоном. Я несколько раз порывался вновь завести разговор, но видя упорное молчание своего нового знакомого, я воздерживался от того, чтобы начать эту беседу, надеясь, что он первый нарушит этот своеобразный обет молчания. Но он по-прежнему был невозмутим. Причем, вел се6я совершенно спокойно, в то время, как я все ерзал от нетерпения, теряя выдержку, и самообладание. Сейчас-то, вспоминая о том случае, мне просто смешно становится, зачем эта дурацко-детская игра в молчанку? Но тогда я был твердо уверен: не уступлю! И это в такой-то момент!
Так прошло два дня. О нас словно забыли. Я уже начал подумывать о том, что, возможно, хозяин таверны здесь и ни при чем, возможно, мы находимся в другом месте, к которому он не имеет никакого отношения? Ведь за это время никто ни разу не пришел за вином, а ведь посетители наверняка должны были быть. Но тут же закрадывалась мысль: а что если этот винный погреб у него не один, и он пока что пользуется запасами из другого? И зачем вообще нужно было нас похищать, чтобы потом вот так бросить на произвол судьбы?
Все сильнее и сильнее напоминало о себе чувства голода, все чаще и чаще стала вспоминаться буженина краснощекого, которую так похваливал этот Генри. Ведь он был с толстяком заодно! За время, проведенное в подземелье, я детально обдумал то, что со мной случилось, и было до обидного больно, что со мной так поступили: обвели вокруг пальца, словно мальчишку. Уж сколько проклятий я мысленно изверг на свою голову за это время! Сколько корил себя за доверчивость, наивность и глупость! Но, увы, что проку из того: дело было сделано. Впереди маячила страшная перспектива рабства, и от мыслей об этом еще тоскливей становилось на душе.
На третий день где-то сверху послышались шаги, затем последовала продолжительная по времени возня у дверей, со зловещим, царапающим по душе, скрипом. Дверь наконец-то отворилась, и мы увидели в светлом проеме двери растолстевшую фигуру краснощекого.
Сказать, что захотелось тут же, сразу броситься на этого ненавистного мне человека и схватить его за горло - это значит не сказать ничего. Негодование просто переполняло меня, и я лишь с трудом сдерживал порыв, желая проследить за развитием событий.
Толстяк, тем временем, не спеша и вальяжно, в одной только походке которого чувствовалось высокомерие и насмешливость, начал спускаться по каменным ступенькам в погреб. Тут же за его спиной выросли фигуры пяти вооруженных людей, которые сразу же, хоть и на некотором расстоянии, последовали за ним. Я только удивлялся: все происходило в точности так же, как это описывал ранее мой компаньон! Завидное, хоть и зловещее, пророчество!
Толстяк подошел поближе к нам, остановился на безопасном, по его мнению, расстоянии, подбоченился и расплылся в улыбке:
- Ну что, голубочки? Как вы здесь расположились? Удобно ли вам, касатики? - Было видно, что он явно упивается ситуацией. - Ежели какие неудобства, так это вы не огорчайтесь: пришел конец вашим стеснениям. Отныне вас ждет новая жизнь. Тут нынче на Карибы отправляется судно, так я позаботился о том, чтобы там о местечке и для вас побеспокоились. Да не нужно меня благодарить, не нужно! Дело в том, что с комфортом там не очень. Нет, вообще-то есть суда со сносными условиями пребывания на борту, но только вот одна загвоздочка: это мы с вами должны платить капитану за место на его корабле. А вот капитан судна, на котором вы отправитесь в плавание, сам приплатил мне по пятьдесят реалов за каждого из вас. Как вы понимаете, лично для меня второе предложение выглядит более заманчиво, так что, думаю, вам грех обижаться на меня. Все ли мы, грешные, в силах бороться с соблазнами?
Те пятеро за спиной толстяка дружно захихикали. Мой друг не удержался от реплики:
- Во дают! Поступили подлейше, искалечили нам судьбы, нажились на нас, а вместо благодарности еще и насмехаются. А ты говоришь: негры, дикари. Вот где настоящие дикари!
Хозяин таверны сделал большие глаза. Гримаса удивления на его лице, казалось, была столь искренней, что грех было его заподозрить в двуличии.
- Это на меня-то обижаться?! Однако! Да вы поглядите: в ответ на вашу реплику я никак не отреагировал и продолжаю мирно беседовать с вами. А представляете, как поведет себя надсмотрщик на плантациях, где вам предстоит трудиться, если что-либо подобное вы ляпнете в его адрес. Боюсь, что плантатор разорится на бесконечных покупках все новых и новых партий кнутов, которые постоянно будут приходить в негодность в связи с частым употреблением для вашего усмирения.
Вновь дружный смех, уже более откровенный и залихватский, за спиной краснощекого. Это и переполнило мою чашу терпения. Проявив удивительнейшую, даже для самого себя, прыть я буквально в один прыжок подскочил к этому мерзавцу, одним ударом сбил его с ног и крепко впился пальцами в бесконечно ненавистный мне кадык. Я знал, что эта пятерка сразу же кинется на помощь своему патрону, потому-то и старался успеть сделать свое дело, прежде чем меня оттащат от него.
Так и получилось. Я сразу же почувствовал на себе множество рук, которые упорно оттаскивали меня, но я не разжал свои пальцы и продолжал душить мерзавца. Помню, каким жирным был его кадык! Возможно, мне это только казалось, ведь я был так зол. Но в тот миг я проклинал эту жирную свинью, у которой даже кадык был заплывший жиром. Нет, таки мне, наверное, не показалось. Ведь я помню что-то липкое под пальцами, помню как скользили они и мне все тяжелей и тяжелей было удерживать свою, такую желанную, добычу. Но в конце концов она выскользнула из рук, и меня таки оттащили от толстяка.
Помню, как эти пятеро налетели на меня и начали избивать. Кто-то заорал: “Я убью его!”, на что в ответ послышался хриплый голос еще не оправившегося от шока хозяина таверны:
- Нет! Не сметь! За него уже уплачен задаток! Не сметь!
Мне скрутили руки за спиной и начали их связывать. Только тут-то я заметил, что то же самое делают и с моим товарищем по беде. Он находился рядом со мной, тяжело дышал, видимо, после продолжительной борьбы, из чего я сделал заключение, что он бросился мне на помощь и тоже принимал участие в этой потасовке. И хотя то был момент, когда некогда было думать о чем-то отвлеченном, помнится, я с благодарностью взглянул на него, мол, спасибо, друг.
Вскоре нас потащили куда-то наверх, провели через какие-то каморки, и, в конце концов, мы оказались в просторной зале таверны, порог которой мне не так давно пришлось столь опрометчиво перешагнуть.
- О! Да у нас гости!
Краснощекий, увидев довольно многочисленную компанию, занявшую несколько столиков в углу таверны, повернулся к одному из своих людей, и распорядился:
- Так, плешивый, слушай! Отведете этих двоих на судно, где мы вчера с тобой были, передайте их капитану, да не забудьте забрать остальные деньги. А я обслужу дорогих гостей! - И чуть тише, чтобы слышали лишь его люди, добавил. - Вижу, они при деньгах.
- Хорошо, Хорси. Эй, быдло! Пшел!
Дружные удары в спину заставили нас направиться к выходу. Мой попутчик только лишь успел с горькой иронией шепнуть мне:
- Вот видишь: я ведь говорил, что отныне обращение «быдло» будет постоянным.
Настроение и без того было прескверным, а, тут еще и его карканье... Честно признаться, в тот миг мне хотелось вспылить и сказать ему что-то резкое. Но в следующий момент он совершил поступок, который, исходя из ситуации, можно было назвать если не геройским, то уж достойным уважения это точно. Увертываясь от пинков наших конвоиров, он развернулся к краснощекому и выдал:
- Погоди, жирная свинья! Придет время, и мы с тобой поменяемся местами. Попомни мое слово!
Жестокий удар по затылку повалил его на пол. А уж какой град проклятий посыпался на его голову, об этом, думается, вряд ли стоит говорить. Особенно старался один из молодцов краснощекого. Вот он-то и заработал от меня, думаю, немалой силы пинок (руки-то ведь были связаны за спиной) в зад. Вышло очень забавно: голова в первую минуту как бы осталась на месте, но затем устремилась вслед за своим телом, получившим ускорение. Просунулся по полу обидчик достаточно большое расстояние, опрокинув пару стульев по ходу движения. Закончилось его путешествие под одним из столов, который, казалось, надолго приютил его. Но получилось иначе. Посрамленный задира вовсе не потерял самообладания и, желая как можно быстрее поквитаться со мной и реабилитировать свой престиж в глазах друзей, моментально вскочил на ноги. В принципе, он делал все правильно, просто забыл, что находится под столом. Резко подымаясь, он со всего разгона ударился головой, которая к тому же была не прикрыта, (ведь голова выдержала ускорение после моего пинка, а шляпа нет, она осталась на месте и упала на пол), о крышку стола. Удар был настолько сильным, что стол, довольно увесистый и тяжелый, подпрыгнул и свалился на бок. Несостоявшийся реваншист застыл на месте, словно статуя, покачался некоторое время из стороны в сторону на полусогнутых ногах, потом эти ноги подкосились, он весь обмяк и улегся на то же место, где только что лежал.
Все получилось настолько забавно, что я готов был рассмеяться, если бы не положение, в котором находился. Я ведь понимал, что его дружки через мгновенье набросятся на меня, чтобы поквитаться за своего товарища. Так оно и получилось. Со словами: “Я ведь говорил, что этого мерзавца нужно убить!” один из людей краснощекого выхватил шпагу и было уже бросился ко мне, но его остановил отчаянный крик хозяина таверны:
- Не сметь! Не сметь, говорю! За него задаток уплачен! Я ведь говорил. Уводите их поскорей! Да не забудь остаток взять с работорговца! Ты понял, плешивый?
Тот недовольно поморщился:
- Прикончить бы этих мерзавцев, Хорси. Зря ты их жалеешь.
- Жалею?! Я их что, на увеселительную прогулку посылаю?! Да они там пожалеют, что в живых остались! Прикончить... А от своей доли, небось, не откажешься?
- Гм-м-м... Ладно! Пошли!
Но в это время мы неожиданно услышали громкий голос кого-то из компании, что наблюдала за происходящим, сидя в углу залы:
- Погодите минутку!
Один из них поднялся и направился к хозяину таверны. Я обратил внимание, что это был хорошо одетый господин, по одной походке которого чувствовалась выправка и твердость характера этого человека. Было видно, что он привык властвовать. Но не это заставило меня присмотреться к нему. Я услышал чистую английскую речь! Среди людей Хорси были португальцы, у него самого говор был какой-то непонятный, словно с акцентом, а тут чисто английское произношение! А вдруг он хочет заступиться за нас, как за соотечественников? Скажу откровенно: в уголке души закралась надежда на благополучный исход нашей одиссеи.
Краснощекий вопросительно посмотрел на него:
- Вы что-то хотели, дорогуша?
Господин улыбнулся:
- Благодарите Господа, что у меня сегодня прекрасное расположение духа. Иначе «дорогуша» обошлась бы вам, да и вашему притону слишком дорого.
Краснощекий еще, видимо, не отошел от куража, когда он, упиваясь ситуацией, издевался над нами в своем погребе. Созерцание нас, связанных, подымало его в своих глазах на небывалую высоту, и он наверняка в эту минуту не отдавал себе отчета в том, что хозяин таверны и хозяин положения - это далеко не одно и то же. Он даже позволил себе нахмурить брови в ответ на вызывающие слова незнакомца, а его люди положили руки на рукояти своих шпаг, но в это время многочисленная компания в углу зала сделала то же самое, поднявшись со своих мест.
Толстяк, видимо, вовремя понял, насколько неравны силы, и решил по-доброму уладить конфликт. Он расплылся в льстивой улыбке (О! Это он мог делать прекрасно!):
- Простите, господин. Я не хотел вас обидеть. Привычка, знаете ли... Я к вашим услугам. Вы что-то хотели?
- Совершенно верно. Я бы хотел купить у вас этих двоих.
Краснощекий даже поначалу растерялся, настолько неожиданным было это предложение.
- Я право... Простите, но я и так их продаю... Да и задаток...
- Я слышал. Задаток можно вернуть, я же уплачу за них более высокую цену. Во сколько они обойдутся работорговцу?
- По пятьдесят реалов каждый. Но...
- Я заплачу по сто. По рукам?
Краснощекий растерялся. Как человек алчный, он не мог отнестись равнодушно к таким словам. Однако замешательство было излишне продолжительным:
- Но я, право слово...
- У меня нет не только носильщиков, которые мне крайне нужны, для чего я и покупаю этих двоих, но и времени. И чем быстрее вы отпустите меня и моих людей, в том числе и накормите, тем щедрей будет моя плата и скорее забудется обида, что вы мне ее в начале нанесли. Не забывайте: вы должник мой, “дорогуша”!
Можно только догадываться: что было более весомым аргументом: щедрая плата незнакомца, или неприкрытая угроза, но ответ краснощекого был именно тот, который я так тогда хотел услышать:
- Будь по вашему! Давайте деньги!
Щедрый господин укоризненно покачал головой:
- Удивляюсь, толстяк, как при таком положении дел твое заведение вроде бы процветает? За деньгами у тебя рука уже потянулась, а горячее ты нам до сих пор не подал. Боюсь, что прогоришь ты когда-нибудь, дорогуша! Держи деньги!
Краснощекий сию же минуту дал распоряжение, столы перед гостями стали быстро укрываться яствами, а сам он судорожными и трясущимися от волнения руками, несколько раз пересчитал деньги, врученные ему, отделил часть и вручил их плешивому:
- Ступай к работорговцу и верни задаток. Скажи, что эти двое отдали Богу душу. Короче: придумай что-нибудь. Да ступай же!
Толстяк еще и еще раз пересчитал деньги. Я стоял рядом, и видел, как горели его глаза. Как они горели! Как часто прыгал его кадык! Как интенсивно он глотал слюну, чтобы смазать пересохшее от волнения горло! Не могу сказать, чтобы я уж вовсе был равнодушен к деньгам, как, впрочем, и все люди, наверное. Но и много лет спустя, во время каких-нибудь денежных дел, расчетов и прочего я всегда вспоминал выражение лица и глаз краснощекого, и это действовало безотказно: я никогда не выходил за рамки приличия, не позволял, чтобы деньги вскружили мне голову до беспамятства.
Все время, пока наши новые хозяева трапезничали, оба мы оставались стоять у входа под присмотром одного из людей хозяина таверны. Я не удержался, чтобы тихонько не шепнуть на ухо своему другу:
- Ты слышал? Они ведь англичане! Возможно, они хотят выручить нас?
Тот лишь горько улыбнулся:
- Не обольщайся: тем горше будет разочарование. Я лично в этом сильно сомневаюсь. Смотри, как уплетают они за обе щеки. О нас никто не вспомнил.
Я мысленно согласился с ним, но так не хотелось расставаться со спасительной надеждой:
- Но все-таки... А вдруг?
- Да кто же против?! С ними, конечно, легче будет найти общий язык, чем с этими... Объяснить все... Одним словом: посмотрим. Не торопи события.
Вскоре трапеза закончилась, и мы, теперь уже в сопровождении новых хозяев, покинули таверну. Как только рядом не стало никого из людей краснощекого, я скороговоркой и срывающимся от волнения голосом обратился к человеку, уплатившему за нас деньги:
- Спасибо вам огромное! Да воздастся вам за доброту вашу!
Тот от неожиданности даже приостановился:
- Или я что-то не понимаю, или... Это за какую еще такую доброту, да еще и спасибо?
- Ну как же! Вы ведь выручили своих соотечественников, выкупили их из неволи. Мы непременно отблагодарим вас! Мы...
Дружный взрыв смеха не дал мне договорить. С замиранием в сердце и с дурным предчувствием я взглянул на лица окружающих меня людей. Было заметно, что те искренне потешаются над моими словами, и только теперь стал понимать насколько прав был мой друг, не поддержав мою догадку.
Однако господин, к которому я обращался, с довольно-таки серьезным видом строго взглянул на своих людей. Те даже поутихли под его взглядом.
- А чего вы, собственно, зубоскалите? Юноша со своим другом чистосердечно и, главное, добровольно, хотят, как он выразился, “отблагодарить за нашу доброту”. - После этих умиротворенных слов во мне, признаться, снова появилась надежда - что же в этом смешного? - Он по-дружески положил руку мне на плечо. - Видишь ли, мой юный друг, нам действительно нужна ваша помощь. И чтобы вы не мучились, не ломали голову над тем, как именно отблагодарить нас, я решил помочь вам и решил за вас эту проблему. Вижу, вы оба молоды, особенно ты, сильны, выносливы. Почетная миссия носильщика для вас будет в самый раз. Ведь так?
- Да... Но...
- Вот и хорошо! А ты, наверное, хотел сказать что-то насчет канатов? Фу, какой пустяк! Да я же сию минуту приказал бы снять их с вас, да вот только вдруг вы раньше времени посчитаете, что уже отблагодарили нас? Мы еще будем нуждаться в вашей помощи, а вы... Ну да сам понимаешь. Но ты не расстраивайся! - Он похлопал меня по плечу. - У нас вы будете не в обиде. Не-е-ет! Вот, к примеру, ты. Коль притомишься - зови меня. Я тут же возьму у тебя всю поклажу, чтобы ты мог идти налегке, отдохнуть.
Только сейчас я обратил внимание, как лица вокруг нас расплылись во все более широкой и широкой улыбке, и начал, наивная моя душа, понимать смысл происходящего. Мой же собеседник резюмировал:
- Ну, а коль ты, мой юный друг, совсем уж потеряешь чувство меры, возьмешь да и заявишь мне, мол, ножки мои так подустали, что я сам ну никак не могу идти. Мол, бери, Кастер, меня на руки, да и неси вместе с поклажей. Тут уж, дорогуша, как говорил трактирщик, извини: У моего друга есть хорошее противоядие от подобных заявлений. А ну-ка, Крус, ознакомь их с рецептом! Из толпы выделился человек, достал из-за пояса кнут и... Столь болезненных ударов я еще никогда в жизни на себе не ощущал. Под извилисто-кожаной вязью кнута лопалась не только ткань камзола на спине, но и сама кожа спины. Я ощутил, как струйки горячей крови устремились по телу куда-то вниз. Затем удары посыпались и на моего друга.
- Эй, Джон, полегче! Не увлекайся. Зачем же я их покупал, дурень?! Самому поклажу захотелось тащить в такую даль? Я же вас, олухов, жалею, чтобы вы не надрывались. Нужно еще троих-четверых негров подкупить. Думаю впятером, вшестером они справятся. Все! Вперед! Время не ждет!
Когда тронулись в путь, мой друг шепнул мне:
- Ну что, выручили тебя соотечественники?
- Эй! Разговорчики! Джон! Объясни им, что не следует тратить энергию на пустую болтовню.
- Это мы можем!
И вновь со свистом рассекла воздух извилистая кожа кнута, и вновь острой болью обожгло наши спины.
Выбора не было: мы покорно зашагали дальше. Но если при покупке нас у краснощекого у меня была надежда, что рабства нам удастся избежать, что злоключениям моим пришел конец, то теперь оказалось, что это далеко не так. Череда неприятностей не только не оборвалась, но и неприятнейшим образом продолжилась, и кто знает: может, в этот миг была перевернута очередная, более драматичная страница моей жизни?



Глава третья

В долине Нигера

Мы находились в пути уже несколько дней. Мне они показались неделями. Такой чудовищной нагрузки мне еще никогда в жизни не довелось испытать. На нас, носильщиков, наши новые хозяева взвалили столько ноши, что я поначалу диву давался: как мы это все сможем поднять?! Я даже грешным делом подумал, что они шутят. Однако это была далеко не шутка. Беспощадная плеть негодяя Джона Круса, который по любому пустяку пускал ее в дело, да постоянные угрозы предводителя этого сброда Томаса Кастера, что неповиновение будет наказываться жесточайше, заставили нас преодолеть себя, взвалить на плечи груз, и через «не могу» потащить его вслед за своими хозяевами.
Справедливости ради нужно сказать, что не только нам двоим была уготовлена столь незавидная роль. Наши хозяева, как и обещали, купили вскорости еще троих носильщиков. Все трое были негры. И это было пока что все, что я мог бы о них сказать. Ведь если мы с Лоуренсом, (так, оказалось зовут, человека, с которым свела меня судьба в винном погребе трактирщика), изредка и украдкой от хозяев переговаривались, то темнокожая троица вела себя молчаливо и замкнуто. Они вели себя настолько обособленно, что мы решили было с Лоуренсом поначалу, что они или вовсе немы, или у всех троих вырваны языки, о чем Лоуренсу раньше приходилось слышать. Я так и не понял: зачем это делалось? То ли как наказание, то ли чтобы рабы не были излишне разговорчивы, а лишь выполняли свою работу. Однако наши подозрения оказались необоснованными: вскоре мы стали свидетелями, как они коротко, словно с ленцой, перебросились между собой несколькими словами. Однако, понять их было совершенно невозможно: они говорили на каком-то совершенно непонятном для нас языке, притом, каком-то чудном, я бы даже сказал смешном. Слова и фразы какие-то короткие-короткие, какие-то шипящие и с присвистом. И все это выдавалось удивительной скороговоркой. Понять что-либо из этого было совершенно невозможно, да я, признаться, и не пытался.
Наш караван состоял из двадцати пяти человек: пятеро нас, носильщиков, и двадцать человек Кастера. Я всех сосчитал достаточно точно: благо дело, времени для этого в походе у меня было предостаточно. Была и у них какая - никакая поклажа, в основном это личные носильные вещи да оружие, которое каждый держал наготове, но весь тяжелый и основной груз был возложен, конечно, на наши плечи. За долгое время пути они шли, зачастую весело переговариваясь, иногда взрываясь смехом, нам же было, ей-богу не до смеха. Не хочу повторяться и надоедать читателю возможно утомительными для него описаниями моих лишений в этом походе, но это было действительно нечто ужасное, что трудно поддается пересказу. Да, и вообще: если только одно описание может быть утомительным, можно представить какой ужасной была явь. Драматизм ситуации усугублял негодяй Крус со своей неугомонной плеткой. Мне кажется, если бы мы только тащили неподъемный груз - это было бы еще полбеды - пусть было бы неимоверно тяжело, но все мысли и внимание было бы сосредоточено только на этом, что хоть как-то облегчало нашу участь. Но частые, к месту и не к месту, по причине и при полнейшем отсутствии таковой, экзекуции Круса вообще доводили до исступления. Одно дело, что было неимоверно больно, но ведь и душа при этом не знала покоя: ее разрывало от обиды и унижения. Какой-то негодяй не просто избивает меня, благородного человека, а еще и жестоко унижает, не только действиями, но и словами. Словами грязными, непристойными, которые душу переполняют гневом, который давит на виски, сковывает горло, затрудняет дыхание. И эта душевная боль была во сто крат болезненнее боли физической. Это совершенно точно! И говорю это не для красного словца. Ведь во всем играет роль еще и привычка человека. Я просто видел, как реагируют на происходящее негры-носильщики и сравнивал их эмоции со своими, вернее, их-то, эмоций, у моих товарищей по несчастью, как раз и не наблюдалось. Нет-нет! Я не желаю сказать ничего дурного в их адрес! Просто меня поражали их безучастные, полностью отрешенные лица. Я нисколько не сомневаюсь, что физически им было столь же больно, как и мне. Но то, что их душевные страдания были не соизмеримы с моими - в этом я тогда был уверен. И вот почему. Было видно, что эти люди из низших слоев общества, никогда и нигде не занимавшие значительных высот в жизненной иерархии. Всю жизнь эти люди были приучены к покорности: в своем племени к вождям и к жрецам, теперь к рабовладельцам. Тот факт, что ими кто-то повелевает, воспринимался как нечто само собой разумеющееся. Меня же этот факт угнетал в первую очередь. Не просто угнетал, это доводило меня до исступления. Особенно коробило то, что все это делалось в грубой и унизительной форме. Да я с животными никогда бы себе не позволил такого обращения, а чтобы с людьми... Ведь дома в Англии у меня были и слуги, и горничные, и дворецкие, и никто и никогда, в этом я был глубоко уверен, не мог сказать обо мне дурного слова. Просто повода такого не было, да и быть, черт подери, не могло! Если и были у меня какие недоразумения с прислугой, я старался деликатно объяснить человеку, что меня не устраивает в его работе, и к разговору о чем мне впредь не хотелось бы возвращаться. Теперь же, казалось бы, при всем желании придраться было не к чему: Да нас вообще нужно было благодарить только за то, что мы от земли оторвали такую массу, а мы еще ее и взвалили на плечи, и тащим непрерывно, без отдыха, а тут еще и удары кнута один за другим. Ну да как тут не взвыть?!
Чем дальше мы шли, тем больше я удивлялся безрассудству наших хозяев. Дорога, как я понимал, еще предстояла длинная. Здравый смысл подсказывал, что нужно как можно рациональнее беречь силы. И не только свои, я имею ввиду людей Кастера, но и наши, их носильщиков. Ведь если мы посреди пути протянем ноги от переутомления, а такое вполне могло произойти, то ведь всю ношу им придется взвалить на свои плечи. Неужели они этого не понимали?! Просто удивительно! Это никак не вязалось со здравым смыслом и не укладывалось у меня в голове. Понятно: хотелось покуражиться, возвысить се6я над кем-то, продемонстрировать свою силу и власть. Но ведь во всем нужно иметь меру. Одна только плетка Круса могла наделать беды больше, чем все расстояния, заросли и иные препятствия, что нам приходилось преодолевать, и которые вконец изматывали нас. Ведь удар плети - это, помимо всего, перечисленного выше, еще и ужасная рана на спине. Чем больше было ударов - тем больше было ран, которые все больше мучили нас. Чем дальше продолжался наш путь, тем сильнее наши спины превращались в сплошное кровавое месиво. Если же учесть, что на этих спинах еще приходилось тащить и груз, то...
Прошло еще несколько дней пути. Раны начали гноиться. К тому же начали досаждать целые тучи назойливых насекомых, на которых я раньше и внимания-то не обращал. Но теперь насекомые устремлялись не куда-нибудь, а именно к гноящимся ранам и безустанно жалили, жалили, жалили... Я чувствовал, что моим силам и терпению приходит конец. Мне казалось, что каждый мой следующий шаг может стать последним: я просто-напросто свалюсь замертво. Но ведь не может же это продолжаться бесконечно! Есть же предел всему на этом свете!
Однако проходил очередной день, и все оставалось на своих местах. Понемногу я начал сходить с ума. Мыслимо ли: я, молодой и здоровый, у которого вся жизнь еще была, впереди, который радовался ей и упивался ею, начал подумывать о смерти. И не просто думать о ней, а звать ее! Можно корить меня за слабоволие, я сам осуждаю себя за тот порыв, но это теперь. Тогда же мне казалось, что этим мучениям не будет конца, что я никогда уже не увижу свободы, и нежели постоянно терпеть все навалившиеся на меня злоключения, так лучше пусть все закончится в один миг и 6есповоротно. Конечно же, где-то внутри души сознание подсказывало что смерть в столь юном возрасте нелепа и неуместна, она просто противоестественна, но с другой стороны... Одним словом к моим душевным мукам и терзаниям добавилась еще одна проблема.
Чем дальше мы уходили вглубь материка, тем настороженней вели себя мои хозяева. Это чувствовалось во всем. Давно приумолкли громкий смех и пустые разговоры-пересуды. Говорили они отныне едва ли не шепотом. Все чаще собирались вместе, сбивались в кружок и что-то там рассматривали и о чем-то советовались. О чем там шла речь, я так и не мог понять, поскольку эти свои кратковременные советы они устраивали всегда в стороне, преднамеренно отойдя подальше от нас. Видимо, дело у них было действительно очень тайным, коль они скрывали суть его даже от нас, своих пленников. Здесь уместней было бы употребить слово «слуг» или «рабов», но у меня и сейчас рука не подымается употреблять по отношении к себе такое определение, тем более в той ситуации. Помню, в то время мы радовались таким остановкам, ведь это было редкое время для отдыха. Можно было положить постылую ношу на землю, на нее же уронить свое измученное и усталое тело и с божественным наслаждением перевести дух. Раньше я 6ыл, на удивление, непоседливым человеком. Пассивный образ жизни вызывал у меня не только дискомфорт, а едва ли не душевные муки. Молодое и здоровое тело кипело энергией и только в постоянном движении я находил отраду. Это не говорит о том, что я жаждал дальних путешествий и безумных авантюр. Вовсе нет. Скажу честно: я вообще не любил покидать надолго родной Бристоль, но зато в своем городе ни минуты не сидел на месте. Мне казалось, что не может быть на свете хуже наказания, чем бесцельно просиживать в мягком кресле. Теперь же мне это казалось величайшей благодатью в мире! Как я мог так заблуждаться?! - думалось мне. Какое это божественное наслаждение: Приклониться к спасительной опоре спиной, вытянуть вперед отекшие ноги, запрокинуть голову и... ничего ни делать! Это что-то не поддающиеся описанию! Не нужно пересиливать себя и тащить неподъемный груз, не нужно содрогаться от жесточайших ударов кнута, не нужно разбивать в кровь ноги об острые каменные выступы, которые то и дело попадаются под ногами. Просто полулежать и отдыхать! Это же до какого состояния должна была довести меня моя судьба-судьбинушка, чтобы я мог вот так благоговейно упиваться тем, что раньше меня лишь раздражало?
На нашем пути изредка попадались негритянские поселения, которые мы непременно обходили стороной. Я понимал своих хозяев - они, видимо, не хотели ввязываться ни в какие ненужные для них конфликты. Да, вне всякого сомнения, впереди их ждало нечто важное, коль они осторожничали и вели себя, если можно так сказать, бережно по отношению к себе. А ведь они были вооружены до зубов и если учесть, что некоторые местные племена были весьма отставшие в развитии и вели едва не первобытное существование, если сравнить с европейцами, конечно, то Кастеру со своими людьми можно было бы организовать вылазку в одно из селений. Я, конечно же, вовсе не желал этого, но глядя с колокольни Кастера старался осмыслить происходящее его глазами. Ведь пленники со свежими силами ему ох как не помешали бы, учитывая, что впереди предстоит “много работы”. Такая фраза однажды донеслась ко мне. Правда, я не знал, что он имел ввиду, но если речь шла о черновой работе, то поведение Кастера вызывало удивление. Меньше всего следовало ожидать от него того, что он просто проявил милосердие к этим селениям и их жителям. Глубоко убежден, что слово “милосердие” просто кощунственно упоминать со словом “Кастер”. Это два взаимоисключающих понятия. Вероятней всего, предводитель просто опасался, что племена окажутся многочисленными, а их копья и стрелы хоть и примитивными, но достаточно разящими, потому-то и не хотел рисковать. Во всяком случае, лично я считал, что именно так он и полагал.
У Кастера были лазутчики, как правило двое, они постоянно менялись, которые шли вперед, осматривали дорогу, по которой нам предстоит пройти, и в случае опасности возвращались назад и предупреждали остальных о том, что увидели. Они-то обычно и определяли по шуму (по отзвукам) голосов, виднеющийся вдалеке дымке от костров, или иным признакам, что впереди находятся селения. Мы сразу же изменяли маршрут, шли в обход, делая немалый крюк, но снова и снова возвращались к берегу реки. Нигер, конечно, - величественная река. Как мне не тяжело было и, казалось, в таком положении не до любования красотами, однако я не мог не отдать себе отчет в том, что эти места просто прекрасны. Удивительная природа, экзотичные животные и птицы, что часто встречались у нас на пути, - это было все так необычно и так захватывающе! А сама река! Мы постоянно шли по правобережью Нигера, который все катил и катил нам навстречу свои воды. Во все времена и во всех странах люди, сооружая свои жилища, селения и города, старались делать это поближе к родимой его сердцу воде. Вы взгляните на карту - сколько городов и сел находится у берегов рек и морей. Нигер в этом ряду не исключение. Селения попадались довольно часто, и столь же часто нам приходилось делать огромные зигзаги в своем маршруте. Говорю об этом, как вы понимаете, не просто забавы ради. Это - лишние ярды пути. И не один-два, а сотни. Примерно около двух сухопутных миль! А если учесть, что все это со страшным грузом на плечах, то... Одним словом, терпение мое и силы таяли с каждым днем.
И вот однажды, совершая обход очередного селения, мы услышали впереди голоса! Кастер сразу же сделал знак, все мгновенно остановились и притаились. Касалось это и нас, носильщиков. Еще раньше Кастер уже устраивал нам несколько ложных тревог, чтобы потом, в случае опасности, мы действовали без заминки. И надо отдать ему должное, он добился своего. И вот теперь, когда впереди маячила возможная опасность, все в караване исполнили все 6езукоризненно. Мы, носильщики, также проворно опустили на землю свою ношу, стараясь при этом не шуметь, и так же, как и остальные притаились за кустами.
Заросли были довольно густыми. Мы были уверены, что находимся в прекрасном укрытии, потому-то и абсолютно незаметны. Все мысли были сосредоточены только на одном: кто же там впереди? Ведь селение осталось довольно далеко в стороне, по идее, здесь никого не должно было быть. Люди Кастера, вероятно, опасались и иной встречи. Встречи с теми, кого они тайно опасались, о возможной встрече с которыми они все время судачили на своих советах. Мне казалось, что этих людей они опасаются больше, чем самых отъявленных дикарей и каннибалов, которых они могли встретить здесь. Я незаметно покосился взглядом на Кастера, Круса и остальных. Сколько сосредоточенности было на их лицах! Да, видимо они играли в крупную игру.
С каждой минутой голоса слышались все отчетливей, из чего следовало, что незнакомцы не отдаляются от нас, а идут навстречу. Это еще больше интриговало: значит, встреча и возможная стычка могут оказаться неизбежными. Все напряглись еще больше.
Однако вскоре оказалось, то, что мы приняли за голоса нескольких человек, на самом деле принадлежало голосу одного, тем более, что было особенно, неожиданно, это был голос женский! Я поначалу подумал, что мне грезится, настолько это было неожиданно. Однако нет. Мы отчетливо слышали женский голос: монотонный и заунывный. Слышалось что-то похожее на грустную песенку. Однако голос... Он здорово напоминал язык, который мы с Лоуренсом слышали уст наших компаньонов негров-носильщиков. Я почти не сомневался, что это голос какой-то негритянской женщины, вернее девушки, судя по ее тоненькому голосочку.
Люди Кастера недоуменно и, как я понял, с облегчением переглянулись. И все снова устремили свои взгляды вперед: всеми владело элементарное любопытство. Ведь мы пока слышали только голос, саму же девушку пока скрывали густые кустарники и заросли, которые вдоль побережья реки встречались довольно часто.
Удивительное дело: я еще не видел ту, которой принадлежал этот голос, а что-то необычное, трудно поддающееся описанию, внутри меня уже зашевелилось. Душа наполнялась какой-то теплотой и, если хотите, радостью. Голосок был настолько нежным, звучал так умиротворяюще и ласково, что я весь застыл в ожидании: это какой же должна быть девушка, если у нее такой голос! В это время для меня не существовало ни ненавистной, изматывающей поклажи, ни гнойной раны на спине, ни всего прочего. Мысль работала в одном направлении: поскорее увидеть ту, кому принадлежал этот чудный, божественный голос!
Время шло, грустная песенка становилась все слышней, сердцебиение в моей груди все учащалось, дыхание, напротив, затаилось, а проклятые заросли все еще не хотели открывать свою тайну: они до сих пор прятали за собой девушку. В какой-то момент я хотел успокоить сам себя, мол, чего это я так разволновался, коль речь идет о чернокожей девушке. Ведь в Сан-Жоржи-да-Мина я уже видел множество чернокожих женщин и, признаться честно, я в тот миг никогда бы не поверил, что в будущем я смогу в одну из них влюбиться. Правда, все они были в основном, в возрасте и, понятное дело, не могли возбудить во мне никаких чувств, но все же. Ни в коем случае не хочу обидеть этих людей, тем более, сказать в их адрес что-либо дурное, но я считал их тогда посланцами чуть ли не с иного мира, живущих по своим законам, которые мне были непонятны, к которым я не привык, да и привыкать, скажу откровенно, не имел ни малейшего желания. Я помню, как ухлестывал на Бристольских вечеринках за белокожими прекрасными созданиями (грешен, каюсь!), но чтобы мне тогда кто-то сказал, что я потеряю голову от негритянки, причем только от одного ее голоса... Это уж слишком!
Однако нежный голосок звучал все отчетливей и отчетливей, хруст сухих веток под ее ногами говорил о том, что она совсем рядом. Вот из-за редеющих кустов показалась ее тень. Сейчас она выйдет на поляну, что раскинулась пред нашим взором. Еще несколько шагов. Вот она...
Когда она появилась на поляне, невольный вскрик вырвался, наверное, не только из моих уст. Да и как могло быть иначе?! Господи! Как она была хороша! Это была не просто красота: красота дивная, которую ранее мне никогда не доводилось видеть. Во-первых, она была не негритянкой, а мулаткой, и европейского, по моему мнению, у нее было больше, нежели негритянского. Мне вообще казалось, что она была лишь смуглой европейской девушкой, хотя примесь негритянской крови в ней, конечно же, имелась.
Но это уже потом я начал так рассуждать. Первое же время я лишь наблюдал за ней, широко открыв рот, позабыв обо всем на свете. Каким прекрасным было ее лицо и все остальное. Нет! Не хочу употреблять по отношению к ней сухое словосочетание “все остальное”! Это будет несправедливо и по отношении к ней и к этому “остальному”. Ведь если быть до конца откровенным, то и оно тогда поразило меня в не меньшей мере, чем ее прекрасное личико. Можно догадаться, что я имею в виду, если скажу, что на ней было минимум одежды: какие-то то лоскуты ткани, с трудом прикрывающие пышную грудь и упругие бедра.
Да простит Господь мои похотливые мысли, это было выше меня! Наверное, слепота была бы единственным спасением моим от той напасти, что мной вмиг овладела! Она просто не могла не вызвать во мне тех чувств, что вмиг овладели мною. Это было бы просто нелогично! Это противоречило бы природе, сущности человека! Я смотрел на ее длинные стройные ноги, на ее пышную округлую грудь и чувствовал, что кровь не просто бурлит во мне: она закипает! Ничего подобного я в своей жизни не испытывал! Поймите меня правильно: я отнюдь не был девственником, давно испытал в этой жизни все и вся, но чтобы женщина возбуждала меня столь сильно - это впервые. Конечно, были в моей жизни и более сладостные моменты, если рассуждать физиологично, или как оно, к чертям собачьим, там называется. Пусть звучит это смешно и наивно, но я и раньше был твердо убежден в том, что даже просто любоваться, пусть даже и издали, женщиной, которая тебе безумно нравится, доставляет мужчине большее удовольствие, чем сама интимная близость с женщиной, к которой ты или равнодушен, или увлечен ею лишь слегка. Вспоминая наши Бристольские мужские посиделки, где мы за кружкой доброго вина рисовались друг перед дружкой своими амурными похождениями, поддакивая друзьям, соглашался, что вершина всех эмоций и чувств, коим является оргазм, действительно является величайшим даром природы, однако неизменно добавлял от себя, что главенствующее значение имеет в этом деле то, при каких о6стоятельствах происходит это таинство. Ведь одно дело, когда это случается с дешевой и грязной уличной девкой. которая, отдалась тебе за грош, и совсем иное, когда после долгих и настойчивых ухаживаний та, один взгляд на которую достоин умиления, отозвалась тебе взаимностью, ответила на твои ласки, помогла тебе сотворить чудо, которое можно без упреков на помпезность смело назвать. красивым словосочетанием «пиршество любви».
Но мы отвлеклись. В нашем случае уместней говорить о «пиршестве чувств», поскольку именно чувства доминировали во мне в тот миг, именно они переполняли меня. Господи! Как она мне понравилась! Как хотелось сделать ей что-нибудь приятное, обратить на себя внимание. И тут же вспомнились и опостылевшая ноша, и гнойная спина, и безумный кнут Круса. Как не хотелось, чтобы она узрела меня в таком незавидном положении. Как не хотелось, чтобы она видела меня униженным! Ко всему иному в душу мою ворвалась еще одна 6оль. Да сколько можно?!
Услышав сбоку ехидное похихикивание, я понял, какая опасность ожидает девушку. Я покосился на Кастера и отчетливо увидел в его глазах похотливый огонек. Да какой к чертям, огонек?! Огонь! Костер! Сердце сжалось от боли: что-то будет?!
Девушка, тем временем, не спеша брела по поляне, то и дело приседала, чтобы сорвать какой-нибудь понравившийся ей цветок, и продолжала напевать свою грустную, трогающую за душу песню. Хотелось, чтобы это видение не заканчивалось, хотелось, чтобы оно продолжалось вечно.
Я невольно взглянул на негров-носильщиков: как они реагируют? Ведь они, возможно, понимают о чем она поет? Но у тех, хотя они и не сводили глаз с происходящего на поляне, однако, как мне показалось, взгляды были отрешенными. Удивительно замкнутыми были эти люди. Удивительно! Зато о лицах людей Кастера этого не скажешь. Кто скалился, кто потирал руки, видимо, предвкушая то, что замыслил, глядя на смуглую красавицу, кто шушукался, что-то обговаривая с напарником. Вскоре к этому импровизированному совету присоединились и Кастер с Крусом. Недолго посовещавшись, все приподнялись и крадучись стали растягивать свои ряды, окружая поляну. Сердце мое защемило в дурном предчувствии.
Если откровенно, то мне очень не хотелось бы, чтобы это божественное создание я увидел не только первый раз в жизни, но и в последний. Где-то в подсознании я ужасался мысли о том, что девушка, вовремя заметив угрожающую ей опасность, проворно убежит, и я больше никогда в жизни ее не увижу. И в то же время я отдавал себе отчет в том, что ей грозит, если она попадет в руки этих мерзавцев. Так что же делать?! Как ей помочь? И стоит ли вообще помогать, коли так не хочется, чтобы она исчезала из твоей жизни? Я стоял в оцепенении, раздираемый противоречиями. Это минутное замешательство могло стать роковым для бедняжки, но я медлил. Да простит мне Господь, а, вернее, она за минутную слабость, но это было какое-то наваждение, что-то гораздо сильнее меня, моей воли. Однако, я все же сумел собрать волю в кулак, овладеть собой, задаться вопросом: чем же конкретно ей помочь? Мои действия были, думаю, единственно верными в моем положении. Я резко встал и что есть мочи заорал:
- Беги! Скорее! Убегай!!!
Я понимал, что вряд ли она понимает английскую речь, но рассчитывал на то, что из тревожного крика она все поймет и спасется бегством. Так оно и получилось. Она резко выпрямилась, молниеносно обернулась на крик и столь же молниеносно бросилась бежать в противоположную сторону. Бег ее был столь стремителен, что я в душе обрадовался: коль она так проворно убегает, то наверняка сможет оторваться от преследователей. Вот уже и поляна остается за ее спиной, еще несколько шагов и она скроется в зарослях, а там попробуй - сыщи ее!
Я конечно же понимал, что мне сейчас предстоит вытерпеть, ведь эти негодяи наверняка жестоко поквитаются со мной, но не отчаяние, а ликование переполняло мою душу. Я помог ей! Она убежит! Она, возможно, никогда больше не увидит меня, но если вспомнит с благодарностью этот мой поступок, и то мне будет приятно. Лишь бы она убежала!
Однако в следующее же мгновение, я едва не вскрикнул от отчаяния. Она была уже в двух шагах от зарослей, как из них, хотя и немного со стороны, выскочил Крус, бросился ей наперерез, настиг и крепко ухватил за руку. Как не вырывалась она, как не отбивалась, визжала и кусалась, однако он ловко (специалист!) сумел скрутить ей за спину руки и так удерживать до тех пор, пока не подоспели дружки, не связали несчастную и не потащили к остальным.
Я был в отчаянии. Мне было жалко и ее, и себя. Я знал, на что шел: я готов был терпеть побои, понимая, что сделал благородное дело. Но теперь, когда видел, что труды мои напрасны, было до обидного досадно,. что все так получилось. Ведь не зря говорят, что раны у победителей заживают быстрее. Минуту назад мне казалось, что как бы они меня не истязали, я буду им смеяться в лицо: я своего добился! А теперь... Я корил себя за минутное замешательство, которое, вне всякого сомнения, и стало роковым для бедняжки. Крус еще только подходил ко мне, между нами еще оставалось немалое расстояние, а он уже испепелял меня своим страшным взглядом. Рука его потянулась к рукояти кнута, и я видел, как она безудержно тряслась: видимо, велико было его негодование и нетерпение поскорей отстегать меня. Шквал ударов, обрушившихся на меня, был столь сильным, что мне стало казаться, что еще немного и жалящая кожа кнута перебьет или перережет мое тело пополам. Господи! Сколько уж раньше мне доводилось натерпеться от этой плети, мне иногда казалось, что я уже привык к ударам, никак на них не реагирую и они не столь мучительны, как это казалось вначале, а поди ж ты: довелось-таки испытать новое чувство: ощущение переламывающегося тела. Это было ужасно!
Мне уже казалось, что он запорет меня до смерти и мысленно начал уже было готовиться к худшему, однако неожиданно спасение пришло оттуда, откуда ожидал я его меньше всего.
- Хватит, Джон! - Это был голос Кастера! Неужто он пожалел меня? - Не время! Возможно, кто-то был поблизости и слышал его крик и визги этой обезьяны. Нужно скорее уходить. В путь! Живо!
И мы снова отправились в путь, и я снова шел, и не просто шел, а тащил на себе тот трижды, проклятый груз! Я до сих пор не могу понять: где у меня брались для этого силы?! Ведь это было почти невозможно! Да, величайшим чудом должно было стать лишь одно- то, что я после всего случившегося смог самостоятельно подняться на ноги! А ведь еще взял тяжеленный груз, взвалил на плечи и понес! Удивительно! Да, я был молод, полон сил и энергии. Но одного этого было явно недостаточно, чтобы пережить то, что мне довелось пережить. Возможно, это была всепобеждающая жажда жизни, инстинкт самосохранения, возможно, нечто другое, что тяжело или же просто нельзя передать словами. Факт остается фактом: я продолжал идти, продолжал тащить груз, продолжался и сам наш путь.
Как это ни странно, но все последующее время я нисколько не думал ни о боли, ни об усталости. Все мое внимание было сосредоточено на пленнице. Ее, связанную, вели впереди нас, но в зависимости от дороги, и препятствий, которые нам приходилось преодолевать, были моменты, когда она оказывалась позади меня, а иногда случалось и так, что мы шли рядом. Это были удивительные минуты! Трудно передать словами то, что я испытывал в этот миг. Все слилось воедино! И возвышенные чувства, и чувство вдохновения, и чувство унижения - все было переплетено. Какое-то особое волнение, неведомый доселе трепет переполнял душу, когда она была рядом. Мне казалось, что вокруг нее существует какая-то божественная аура, которая пьянит, хмелит, будоражит и возбуждает меня. Я уже говорил о том, что раньше не страдал от недостатка любовных похождений, и был твердо уверен, что испытал все возможное и невозможное, что может быть в отношениях между мужчиной и женщиной. А тут поди ж ты, оказалось - что не все. Честное слово: в тот миг мне казалось, что я испытываю нечто новое, что намного превосходит все то, что мне доводилось пережить раньше. Кто никогда в своей жизни страстно не влюблялся, тот не поймет меня. Конечно, у каждого в жизни были любовные увлечения, душевные порывы, привязанность к понравившемуся ему человеку. Но я глубоко уверен, что далеко не каждому в этом мире суждено испытать то, что можно было бы назвать Любовью с большой буквы. Ведь есть просто любовь, а есть безумная любовь. Любовь до умопомрачения, до безрассудства, любовь, от которой теряют голову, сон, аппетит, сердца и жизни. Любовь, ради которой человек готов к самопожертвованию, готов к поступку, который граничит с подвигом. Мне казалось, что такая Любовь пришла и ко мне. Господи! Я видел эту девушку всего ничего, толком и знать-то ее совсем не знал, а уже был готов отдать за нее жизнь, если это потребуется.
Вот она идет рядом связанная и подневольная. Как мне ее жалко! Нет на свете таких слов, что6ы описать, как мне ее жаль! Она не кричит, не визжит, не сопротивляется, она просто идет покорно и беззвучно плачет. Она идет совсем рядом, и я вижу, как слезинка, зародившаяся в уголке глаза, все увеличивается и увеличивается, а затем; не выдержав своего веса, устремляется вниз по щеке, оставляя на ней мокрый след горечи и обиды. Слезы льются столь интенсивно, что просто не успевают падать на песок. Они зависают на ресницах, щеках, подбородке. Я вижу, как вздрагивают ее плечи. Эти округлые маленькие плечики, которые сами по себе божественно красивы (никогда не думал, что женские плечи могут быть столь прекрасны!) словно умели говорить и взывали о помощи. Они как бы просили защиты и покровительства. Как они манили меня к себе! Как мне хотелось сбросить свои путы, подойти к этому маленькому беззащитному существу, обнять за эти диво-плечи и крепко-накрепко прижать к себе, заслонить от Кастера, Круса, ветров и ураганов, всех невзгод и обид, существующих на этом свете. Хотелось, чтобы почувствовав себя в безопасности, эти плечики перестали вздрагивать, а слезы перестали катиться по влажным щекам. Мне хотелось кончиками своих пальцев прикоснуться к щекам, вытереть глупые слезы, а если они появятся вновь, смахивать и смахивать их снова и снова, пока они, глупые, поймут, что шансов у них нет и не уступят моей настойчивости. С замиранием в сердце я рисовал в своем воображении картину, как сводящая меня с ума смуглянка, видя во мне спасителя и защитника, спрячет свое личико в мою раскрытую широкую ладонь, как прячется в ней маленькая зверушка во время опасности. Кожа на моих ладонях давно стала шершавой и грубой, но, мне кажется, я отчетливо ощущаю, сколь нежны и трепетны ее еще влажные от слез щеки, как обжигающе горячо прикосновение ее упругих губ. Она все еще не может успокоиться, все еще учащенно моргает и кончики ее ресниц то и дело касаются моих ладоней, щекочут их...
Нет! Так можно сойти с ума! Это доводит меня до исступления. Я понимал, что нужно прогнать прочь свои фантазии, иначе я вовсе сойду с ума, но никак не мог остановиться. Больше всего огорчало то, что эти мечты были несбыточны. Ну как я мог помочь ей чем-то в таком положении? Ну надо же было такому случиться, что свела нас судьба не когда-либо, а именно в такой столь неприглядный для нас момент. Вернее, для меня. Если бы я был свободен, а ей продолжала угрожать опасность - это было бы даже лучше: у меня была бы возможность совершить подвиг, спасти ее, повод для того, чтобы она обратила на меня внимание. Как хотелось, чтобы она меня заметила, выделила из всех, чтобы на свете для нее существовал только я, чтобы... О, Господи! Опять понесло! Как ни старался я прогонять от себя несбыточные мечтания, однако проходило совсем немного времени, и я вновь и вновь давал волю фантазии. Я представлял, что 6ыло бы, если бы я встретил ее немного раньше, когда кроме любви к ней и твердой решимости сделать для нее все возможное и невозможное, обладал еще и свободой, деньгами, был окружен преданными и верными друзьями, которые не раз выручали меня в конфликтных ситуациях. Собственно, как и я их. Да мы бы этого Кастера с его негодяями... Гм-м-м...
Дело близилось к вечеру. Селение, которое мы обходили, давно осталось позади, вновь справа от нас плескались воды Нигера, как бы подсмеиваясь над нами: мол, чего вы туда идете? Ничего там хорошего нет! Составьте нам компанию: окунитесь в нашу прохладу, мы вынесем вас к морю. Действительно: как хотелось окунуться! Жара неимоверная! Остатки рваной одежды давно пропитались потом, много раз высыхали и снова пропитывались. От этого они стали жесткими и даже сгибались с трудом, что мешало ходьбе. А само тело! Господи! Оно было столь липким, столь опостылевшим самому себе, что просто хотелось волком выть: и вот таким я хочу понравиться этой красавице?! Да это же просто смешно! Кастер позволял себе и своим людям несколько раз совершить купание в водах реки, но нас, носильщиков, не только никто не приглашал к этому мероприятию, но вдобавок несколько человек оставались на берегу присматривать за нами. Они потом, конечно же, менялись, веселились, брызгаясь в прохладе реки, а мы продолжали в это время сидеть на горячем песке под палящими лучами. Единственная радость - плечи могли отдохнуть от тяжелой ноши.
Сумерки надвигались все настойчивей и настойчивей. Я продолжал наблюдать за прекрасной пленницей. Плечи ее уже почти перестали вздрагивать, слезы, видимо, исчерпав свой запас, высохли, однако она продолжала идти молча, полностью отрешенной от всего и вся. Глаза были как бы стеклянными, взгляд был пустым, словно незрячим. Казалось, она не шла, а просто покорно перебирала ногами, не видя и не понимая, куда ступает ее нога. Поэтому она часто спотыкалась, иногда падала. Однажды, когда это случилось рядом со мной, я попытался помочь ей подняться, однако в следующий же миг получил сильный удар ботфорт Круса в бок, не удержал равновесия и словно подкошенный рухнул на песок. От удара меня развернуло, я упал на спину, и тут же мне на грудь свалился груз, который я тащил. Это было просто чудо, что я не потерял сознание. Боль была столь ужасная, что мне казалось, что грудная клетка моя проломлена и что ничего на свете меня уже не спасет. А тут еще Крус обрушил на меня, лежащего, удары своей плети:
- Подымайся, мерзавец! Подымайся, тебе велено!
Однако без посторонней помощи я вряд ли мог подняться. Как не усердствовал Крус, а я и попыток даже не делал, чтобы подняться. Караван остановился.
- Видишь, мерзавец: из-за тебя стоим! Ты мне за это ответишь!
Но в это время вновь неожиданно вмешался Кастер:
- Ладно! Темно уже совсем. Здесь и остановимся на ночь. Разводите костер, готовьте ужин, дозорные займите свои места.
Это спасло меня. Я имел возможность отдохнуть, оправиться от случившегося. Однако думал не столько о себе и о своей боли, сколько о том, что сейчас должно произойти. Я интуитивно предчувствовал дальнейшее развитие событий и ломал себе голову: что же в этой ситуации предпринять?
Тем временем в котле на костре забулькало ароматное варево, и вскоре все, образовав кружок, расселись у огня и принялись отхлебывать из мисок, что находилась у каждого на коленях. Носильщики как обычно сидели чуть в стороне, однако на сей раз нам попали не объедки, как всегда, а фактически то же, что ел и Кастер со своими людьми. Почему так вышло, не знаю, но факт остается фактом. То ли предводитель решил сыграть в благородство перед своей очаровательной наложницей, то ли понимал, что силы у нас, тащащих его груз, на исходе и, чтобы не лишиться по-глупому рабочей силы, нужно что-то предпринимать для поддержки этой самой силы.
Пленницу он усадил рядом с собой и лично сам протянул ей миску с похлебкой. Та, как я и ожидал, даже и не шелохнулась.
- Да ты ешь, ешь - добродушно заулыбался Кастер, ставя миску на траву у самых ее ног, - подкрепляйся! Силы тебе, голуба, ох как нужны будут. - И видя, что никто не понял его юмора, и все продолжают усиленно работать ложками, как бы обидевшись на невнимание к своей персоне, добавил:
- Силы тебе, милая, говорю, ох как нужны будут. Ведь тебе этой ночкой придется немало попотеть, чтобы меня ублажить. Так что набирайся сил, набирайся! Кушай!
Легкий смешок пробежался по рядам негодяев. Было заметно самодовольство на лице Кастера: он любил, когда по достоинству оценивали его остроумие. Сквозь дружное чавканье послышался голос:
- Поделился бы, Томас. Я тоже не равнодушен к ней.
Глаза Кастера зло блеснули:
- Ты что, негодяй, свинца от меня захотел?
Ложки всех дружно остановились на полпути ко рту, вмиг воцарилась мертвая тишина, и взоры всех устремились в сторону предводителя. Я затаил дыхание: что-то сейчас случится. Однако пауза явно затягивалась. Молчание нарушил один из людей Кастера:
- А почему это ты, Том, так болезненно реагируешь? Уж не вздумал ли ты на ней жениться? - смеха не последовало: уж больно взрывоопасной была ситуация, уж больно были все напряжены. - Я думаю, Билли дело говорит. Все мы давно истосковались по женской ласке, и коль рядом нет продажной портовой девки, любовь которой всегда можно купить, лишь бы в кармане звенела монета, то грех отказываться от такого подарка судьбы. Мы на нее имеем такие же права, как и ты. Мы ведь вместе ее излавливали. - Одобрительный гул подбодрил оратора и он с окрепшей уверенностью в голосе добавил: - Возможно, ты и Крусу откажешь, благодаря которому эта кошечка не ускользнула от нас?
На этот раз гул был еще 6олее одобрителен. Видимо, негодяи за это время успели достаточно. Насытиться, ублажив свои чрева, и теперь мечтали о столь же успешном результате, но уже в отношении потребности души. Самец-хищник, учуяв запах самки, возбуждается до такой степени, что становится страшен в своей настойчивости, готовой все смести на своем пути для достижения задуманного. Это, видимо, понимал и Кастер, потому-то и счел благоразумным уступить, загладить конфликт, который мог обернуться для него плачевно. Он добродушно скривил уголок рта:
- Ладно, ребята, будь по-вашему. - Все неимоверно оживились, у меня больно кольнуло в сердце, а мулатка вздрогнула всем телом, словно понимала, о чем сейчас говорили, и что ее ожидает. Но Кастер тут же добавил: - Меньше всего хочу того, чтобы вы оценили этот мой благородный жест как трусость, уступку вам. Избавь, Господь! Просто я вижу, что вы действительно правы и грош цена мне, вашему капитану, если я не пойму чаяния своих подопечных и не пойду им навстречу. Но, - голос Кастера посуровел, - прошу не забывать, что я, как я уже заметил, ваш командир, и до тех пор, пока буду оставаться таковым, буду требовать соблюдения субординации. Вот на этих-то правах я требую первоочередное право на эту красотку. И уж тут-то вы мне не перечьте.
Все дипломатично промолчали. Было заметно, что многие чем-то недовольны, но тишина все же не была нарушена.
Кастер резко поднялся:
- Ну что, цыпа, пойдем?
Та продолжала сидеть, даже не шелохнувшись. Расценив это как то, что она не понимает, о чем он говорит, Кастер протянул ей руку. Реакция все та же.
- Ну-у-у, голуба. Так нельзя. Если по-доброму, то так лучше же для тебя будет. Шевелись, обезьяна!
Он грубо схватил ее за руку, но она тут же вырвала ее. От досады он не нашел ничего лучшего как пнуть ее ногой.
Все это время я сидел как на иголках, порываясь броситься ей на помощь, но сдерживал себя. Этот его грубый поступок переполнил чашу моего терпения. Понимая, что иду на самоубийство, я тем не менее резко подпрыгнул, в два прыжка оказался рядом с Кастером и со всей силы двинул его головой (руки ведь на ночь нам покрепче связывали) в лицо. Удар был настолько сильным, что Кастер. оказался сбитым на землю. Правда, он тут же проворно вскочил вновь, но вместо губ я увидел у него кровавое месиво. Ага! Получил! Я ликовал. Откровенно говоря, я на это и рассчитывал: доставить ему побольше неудобств, чтобы ему после этого было не до любовных утех. В душе я, конечно, понимал: чем большую боль я причиню этому человеку, тем страшнее будет наказание для меня. Но ведь я говорил, рассуждая о Любви с большой буквы, что она толкает на самопожертвование, на подвиг. Нечто подобное произошло и со мной.
Лицо Кастера было перекошено и от боли, и от гнева одновременно. Он орал, отплевываясь кровью:
- Убить! Убить мерзавца!
Мне очень хотелось увидеть, что будет дальше. Не была ли моя жертва напрасной? Что будет с бедняжкой? Увы, все, что происходило далее, я уже не мог видеть. Ведь для меня наступил ад. На меня враз обрушились удары не только плети ненасытного в экзекуциях Круса, но и удары тяжелых подошв ботфорт и иной обуви остальных. Я много раз терял сознание, много раз умирал и воскресал. Пока, наконец-то, мои мучения не закончились: душа моя благополучно покинула измученное тело и в блаженном спокойствии почила на небесах. Да, да, конечно же я в раю. Не может быть никаких сомнений! Я помню минутную свою растерянность. Я не знал, радоваться мне или огорчаться от того, что все так произошло. В первое время было до обидного жаль: теперь я никогда уже не вернусь к той прежней, такой прекрасной, пусть и трижды беспокойной жизни. Мне вспомнились веселые пирушки с друзьями, сладострастные ночки, проведенные с игривыми красотками, и захотелось плакать от жалости, что это больше никогда не придется мне изведать.
Я вспомнил о мулатке, которая осталась там, в прежней жизни, и теперь нас разделяет нечто неизмеримо большее, чем канаты Кастера, и суждено ли когда-нибудь нам будет встретиться вновь? Я понимал, когда и в каком случае возможна эта встреча, и от этой мысли становилось еще грустней.
Однако прошло время, и моя душа начала успокаиваться. Я вспомнил о крепких канатах, что резали мне кисти рук, я вспомнил о перспективе бесконечного рабства, в котором мне, возможно, суждено было провести остаток жизни. Зачем вообще такая жизнь?! А страшные побои? Ведь им не будет конца, если я останусь в рабстве! Нет! Это, наверное, даже к лучшему, что все так случилось. Как здесь, на небесах, спокойно: ни грубых окриков, ни истязаний, ни ударов крусовой плети. Нет - это все-таки благодать. Здесь лучше - чем на той жестокой, захлестываемой насилием земле. Вот только от всего пережитого нужно отдохнуть. Вздремнуть малость, во сне отойти от тех страшных потрясений, что довелось пережить, чтобы, проснувшись, окрепшим и взбодренным начать чистое и безмятежное существование в этом новом для себя мире. Главное - уснуть. Какой сладкий, целомудренный сон! Вот хорошо, если бы он никогда не заканчивался...
- О! Смотри! Он оказывается живой! Дышит, смотри! Вставай, собака!
Что это? Как мог здесь, на небесах, оказаться этот мерзкий, неприятный голос. Постойте! Да он мне знаком! Он принадлежит одному из людей Кастера. Но как он здесь очутился? Во дела!
- Да нет! Как он мог после вчерашнего в живых остаться? Он наверняка отдал Богу душу. Смотри: и не шевелится. Он, наверное, уже давно холодный... Э-э-э, нет! Ты прав, Джон. Живой!
Я открыл глаза... Что это?! Вновь берег Нигера, вновь эти ужасные люди; от которых я столько натерпелся! Господи! А как же небеса?! Обман! Не хочу больше этого ада! Не-хо-чу!!! Верни меня обратно, Господи!
- Оклемался, значит. Ну что же - его счастье. - Это голос Круса. - Или несчастье - это как посмотреть. Да, видимо, рука моя начала сдавать. Ну, ничего; я от своего не отказываюсь: не получилось вчера - сегодня обязательно получится. - Он наклонился надо мной и свирепо взглянул в глаза. - Вертел за тобой плачет! Сегодня же вечером я изжарю тебя, мерзавец, на костре. Ребята! Нынче у нас будет сытный ужин. А пока что вперед! В путь! Эй ты! Подымайся и тащи свою долю. Я что ли за тебя... Да подымайся же!
И удары плети вновь обрушились на меня. А еще люди говорят, что жизнь на земле - это рай, а после смерти нас ждет, что-то ужасное, вроде ада. Да нет, дорогие, все наоборот: это на земле ад! Скажу честно: раньше я боялся смерти, я был молод и мне так хотелось жить! Сейчас же я проклинал себя за то, что ожил. Я не хотел жить! Пусть это звучит кощунственно и страшно, пусть это грех, но я не хотел жить! Зачем такая жизнь? Одни издевательства и побои: разве это то, ради чего нужно цепляться за эту... Нет. И еще раз нет!
То ли рука Круса устала, то ли ему надоело его занятие, но вскоре удары прекратились. Он повернулся к одному из своих людей:
- Так! Мы отправляемся! Если через минуту он не поднимется, можешь разрядить в его голову свой револьвер. Ты понял, Джон?
- Понял, тезка! За мной не постоит! Такие поручения по мне!
- Все! Собирайтесь, ребята! Подымайтесь, сволочи! - Это он носильщикам. - И, видимо, увидев Кастера, голос его вмиг подобрел: - Ну что, Томас? Я тут собираю всех. Будем отправляться?
- Да, время не ждет. - Послышалось в стороне. - Не будем терять его.
Я слышал шорохи, шаги - они, они хоть и не все и не сразу, но отдалялись. Отряд уходит. Время, отведенное мне, тоже уходит. Я понимал, что сейчас произойдет непоправимое, но все медлил. Половина моего сознания даже обрадовалась такому повороту событий. Скоро, совсем скоро, всего через минуту мои мучения закончатся - это просто прекрасно! Лучшего и быть не может! Но другая половина хоть и робко, но как бы подсказывала мне: мол, подумай, глупый, правильно ли ты поступаешь? Отдаешь ли ты себе отчет в том, что сейчас произойдет? Неужели непонятно, что страшнее уже и быть не может того, чего ты, безумец, сейчас ждешь как избавления? Ведь раны могут зажить, неволя может закончиться и когда-нибудь, пусть и не скоро, но придет долгожданная и такая желанная свобода, ты можешь зажить спокойно и. счастливо и будешь вспоминать об этом случае как о глупом, неуместном, хоть и кошмарном сне. Это в том случае, если сейчас пересилишь себя, поднимешься и... выживешь. Ежели нет - то это все! Понимаешь, все! Уже нельзя будет потом спохватиться и крикнуть, мол, нет-нет, я передумал! Я хочу жить! Я сейчас поднимусь! Нет. Пуля оборвет все: и жизнь, и мечты, и планы, и возможное будущее счастье, все-все...
Признаться, мне стало страшно. Жизнь, которую я минуту назад страстно проклинал, вдруг стада такой желанной и дорогой, и страстное желание умереть сменилось страстным желанием: выжить!
Понимая, что минута, уже на исходе, и в любой момент может прозвучать роковой выстрел, я собрал все свои силы в комок и попытался подняться. Однако... Первое же движение принесло столь неимоверную боль, что я лишь успел вскрикнуть и вновь свалиться на землю, от которой еле-еле оторвался. Все! Это конец! Сейчас он пристрелит меня! Я ничего не могу поделать! Дьявол! Я вновь предпринял попытку, и вновь, безуспешно. Все! Я, закрыв глаза, лежал и ждал смерти.
И вдруг... Это было просто невероятно! У самой щеки я почувствовал горячее пьянящее дыхание. И тут же услышал нежное-нежное:
- Прошу тебя: поднимайся. Я очень тебя прошу: не умирай. Пожалуйста...
Это было просто невероятно! Нежный, божественно нежный и такой ласковый голос здесь, в этой дыре, в этой проклятой Богом стране. Кто это! Я открыл глаза... Мулатка!!! Да я о ней и забыл... Да как я мог о ней забыть? Господи! Как она прекрасна! Вот, ее лицо совсем рядом! Как нежно она смотрит на меня! Не сон ли это?! Не об этом ли я мечтал весь вчерашний день?! Боже! Она обратила на меня внимание! Моя взяла!!!
- Поднимайся, прошу тебя. Они тебя убьют. Поднимайся. Я помогу тебе. Держись за меня...
- Пошла прочь, черномазая!
Джон грубо оттолкнул ее.
- Ну что же, защитничек, время истекло. Готовься предстать пред, небесами.
Я видел, как он вытащил нетерпеливой рукой из-за пояса пистолет, взвел курок. В это время мулатка вновь подскочила ко мне и шепнув: “Да поднимайся же, наконец!” схватила меня под мышки и начала сама отрывать меня от земли. Она, конечно же, здорово помогла, мне, но не эти ее потуги были главными. Она сама, своим присутствием, своими словами, своим вниманием ко мне, придала силы, и я сделал невозможное: поднялся! Кто-то из читателей, сидя за этой книгой в уютном кресле, возможно, подумает: тоже мне подвиг - подняться! Но я до сих пор уверен: не вдохни в тот момент в меня жизнь эта смуглянка - лежать бы моим косточкам и поныне там, на той далекой земле, и не было бы ни дальнейших моих приключений, ни этой книги. Ее, как вы понимаете, просто-напросто некому было бы написать.
- Да пошла же ты прочь, дикарка! - Джон замахнулся на нее, но все-таки, в последний момент сдержался. - А ты, давай, бери свое барахло!
Это касалось меня. Я огляделся и увидел рядом до боли знакомый, неимоверно опостылевший мой груз: несколько тюков, побольше и поменьше, с казаном, в котором варили пищу на костре, миски, да прочая утварь. Господи! Опять тащить! Это выше моих сил! Да я, наверное, и не смогу все это поднять! Однако, понимая, что нужно это делать, иначе оружие, направленное на меня может заговорить, я наклонился и начал собирать вещи. От одного только изгиба спины боль настолько остро, пронзила тело, что я едва не свалился опять на землю, с которой только что с таким трудом поднялся. Однако снова пересилил себя и на грани невозможного начал собирать поклажу.
Делать это начал с маленьких узелков, надеясь, что когда дойдет время до самого большого, я немного приду в себя, в результате чего осилю-таки весь свой груз. Мне было страшно начинать с самого большого баула: я был уверен, что стоит лишь только мне взвалить его на плечи, я тут же свалюсь, не выдержав такой тяжести, вместе с ним на землю. Потому-то и начал с поклажи поменьше. Один, два, три... Все! Я чувствовал, что уже на пределе. По злой иронии судьбы оставался один-единственный но роковой, как мне казалось, баул, а я уже и от того, что было на мне, едва не свалился. Меня повело в сторону, я пошатнулся, но все-таки в последний момент удержался на ногах. Это была не просто борьба с тяжестью - это была борьба за жизнь. Я нисколько не сомневался, что стоит только мне оказаться на земле, как сразу же буду сражен пулей, посланной нетерпеливой рукой Джона. Ведь я краем глаза наблюдал за ним и видел выражение его лица. Как ему хотелось разрядить свой пистолет! Как ему не терпелось меня убить! Видимо, он привык убивать, и это приносило ему удовольствие. Нетрудно было догадаться, чем эти люди занимались раньше.
Когда я пошатнулся, едва не свалившись, то тут же услышал хоть и легкий, но такой жалостливый вскрик мулатки, она тут же подскочила ко мне, придержала, хотя эта помощь уже была не нужна: я и сам совладал с собой. Увидев, что все в порядке, оставила меня, вцепилась руками в последний, самый страшный для меня баул, хитро изловчившись и присев, вскинула его себе на плечи (Господи! Да она просто крошка по сравнению с ним! Как она его подняла?!) и при этом еще и успела повернуться и взглянуть мне в глаза:
- Ну да пойдем же. Соберись! Иначе он убьет тебя. Иди за мной. Ну же?
И она уверенно зашагала вперед. Мне ничего не оставалось делать, как последовать за ней следом.
Могу с твердой уверенностью сказать, что эта чертовка спасла мне жизнь. Не буду вновь и вновь плакаться о своих мытарствах: я уж наверняка поднадоел читателю описанием своих мучений. Но это так. Я помню, с каким трудом мне давались мои первые шаги, каждое мое движение, потому-то твердо уверен: если бы не вдохновение, что вселила в меня эта девушка, я бы не осилил и двух шагов.
Джон чертыхался, проклинал ее на все лады, однако она упорно тащила мой баул, не обращая ни на кого и ни на что внимания. В конце концов Джону это надоело, и он отстал от нас.
Все-таки, она молодец, что пошла впереди меня. Иди она позади, это, наверное, не дало бы такого эффекта. Я раз от разу посматривал на нее, на ее чудную, не скрытую излишествами одежд фигурку, и ноги сами несли меня вслед за ней. Это же надо: тащить такую тяжесть, а осанка ее, вопреки логике, ничуть не пострадала от этого, хотя и чувствовалась натуга в ее движениях, но она продолжала идти грациозно, и я бы сказал, величественно. Нет, она таки молодец, что пошла впереди меня! Возможно, это произошло случайно, как бы само собой. Но если она поступила так специально, то она просто молодец! Вот тебе и «дикарка»! Да такому тонкому ходу позавидовали бы светские дамы из высшего света.
Путь наш продолжался, а я снова и снова возвращался мыслями к событиям вчерашнего вечера. Воспоминание об этом причинили неимоверную душевную боль. Что-то было вчера после того, как я потерял сознание? Добился ли Кастер своего? А остальные? От прилива чувств потемнело в глазах. Я задыхался от гнева и обиды. Неужели они ... с ней... все... Это ужасно! Неужели это все-таки произошло? Я ловил себя на мысли: как мне некоторое время не хотелось умирать, так же мне сейчас не хотелось верить, что то, чего я так боялся, все-таки произошло. Я вновь и вновь смотрел на нее: держится она вроде бы бодро, не чувствуется изнеможения и разбитости, которые неизбежны, если бы все... А возможно, я ошибаюсь, возможно, это не отражается столь уж плачевно на женском организме? Нам ли, мужчинам, понять женщин, тонкости их души и... всего прочего. В кабачках за кружкой вина мы с друзьями болтали о них всякие глупости, из чего тяжело было определить, где истина, а где плоды буйной нашей фантазии. По тому упорству, с которым многие дамочки Бристоля старались затащить меня к себе в постель, не скажешь, что этот процесс был бы для них так уж неприятен. Возможно, я ошибаюсь. Возможно, женщины в этом деле руководствуются принципом: чем 6ольше, тем лучше? Господи правый! Да, именно так, помнится, я тогда и думал! Да, видимо, я тогда был не только молод, но и достаточно глуп.
Я взглянул краем глаза на Кастера. Сразу же бросилось в глаза то, что у него перевязана рука. С чего бы это? При чем рука, если я нанес ему удар в лицо? А может он просто где-то за это время успел ее поранить? Ну да черт с ним, с Кастером, что же все-таки со смуглянкой? Что было вчера?
И вдруг сбоку услышал знакомый голос:
- А ты - таки не зря влюбился в этого чертенка - она стоит того.
От неожиданности я легонько вздрогнул. Лоуренс! Вот бестия! Как я сразу не догадался расспросить у него о том, что было вчера? Ведь он наверняка все видел! Погоди: как он сказал? Чертенок? Как подходит для нее! Она точно чертенок! Ну и Лоуренс, ну и дружище! Подметил же!
- Скажи, друг, что было вчера? Они, эти негодяи, завладели ею?
- Ага! Как раз тот случай! Разбежался. Ею завладеешь...
Неимоверный душевный подъем и прилив чувств - все это смешалось во мне. Неужели? Да этого не может быть! Она ведь была в безвыходном положении!
- Да говори, дружище, не томи! Что произошло потом?
Лоуренс закряхтел, поправил на плечах свою поклажу, которая была столь же увесистой, судя но внешнему виду, как и у меня, и, видимо, столь же сильно ему поднадоевшей, исходя, опять-таки из выражения его лица, при этом улыбнулся:
- Потом произошло нечто прелюбопытное. Кастер хоть и отплевывался кровью после твоего удара, и я, признаться, думал, что после этого ему будет не до мулатки, все же схватил ее за руку и попытался потащить за собой. В ответ на это она не просто укусила его, а прямо-таки выкусила кусок мяса с его руки! Представляешь! Он взвыл от боли и уж теперь-то ему было не до любовных игр.
И радость, что так произошло, и гордость за эту, неукротимую гордячку, и опасение за нее - все это смешалось во мне. Боясь услышать то, что мне так не хотелось слышать от Лоуренса, я, с легким подрагиванием в голосе, спросил его:
- Ну, а дальше? Ну, а остальные? Они ведь...
- Да, ты, братец, вовсе без ума от нее! Впрочем, она этого заслуживает: Не досталась она никому, можешь быть спокоен. - (Как эта новость отозвалась в моей душе, Вы, можете представить!) - Кастер был в бешенстве и, продолжал требовать себе, как предводителю, право первой ночи, пусть даже эта ночь окажется и не сегодняшней, так он сказал. Наиболее нетерпеливые порывались к бунту, но он гневался еще больше, твердил, что без него им не найти того, к чему они стремятся и всякое такое.
Лоуренс снова начал поправлять поклажу, а мне так и не терпелось услышать продолжение:
- Значит они-таки послушались его?
- Да послушать то послушались, да, как мне сдается, в этом заслуга не только его, Кастера, но и этого чертенка. Ведь я видел их похотливые взгляды: они слушали главаря, а сами тем временем пожирали ее глазами. Мне сдавалось, что не сотвори она то, что сотворила, они все равно набросились бы на нее, невзирая на угрозы главаря, настолько они были возбуждены. Но этот чертенок выкинул такое...
Лоуренса начал разбирать смех. Я, сгорая от нетерпения, едва не нагрубил ему:
- Да говори же ты, дьявол! Не томи!
Лоуренс все еще улыбался, но все-таки продолжил:
- Помнишь миску с похлебкой, что Кастер вначале трапезы поставил перед ней? Она-то ведь к ней тогда не прикоснулась. В самый напряженный момент, видя сгущавшиеся над ней тучи, она, не долго думая, схватила эту миску... Нет-нет, она сделала отнюдь не то, что ты сейчас подумал! Она вылила ее на себя! И не просто вылила, а размазала жирную жидкость по всему телу. - Видя недоумение в моих глазах, он продолжил: - Но и это не все. Этот чертенок тут же бросился к огню, стал хватать пепел и осыпать свое тело этой гадостью! Жир, пепел, все перемешалось... Одним словом, через минуту она являла собой столь отвратительное зрелище, что даже те, у кого больше всех горели похотью глаза, и то отвернулись, брезгливо морщась.
Я едва не рассмеялся. Вот уж действительно чертенок! Ну надо же такое придумать! Вот девушка! Чистая бестия!
- Вот такой дьявол тебе голову вскружил, братец. А сейчас посмотри на нее: чистенькая, грациозная, словно и не было вчера на ней этого чертового коктейля. Я еще с раннего утра обратил внимание: там, где она спала, вся трава вырвана. Что значит женщина! Мы безмятежно спали, а она, видимо, тщательно обтерла себя травой, вылизала... Нет! Она, действительно, чистый дьявол! С такой не пропадешь!
Лоуренс, подбадривая, подмигнул мне и зашагал дальше, а я, вновь и вновь поглядывая на ту, которая всецело завладела моими мыслями, осмысливал услышанное от друга. Еще вчера мне казалось, что я люблю ее настолько сильно, что сильнее уж и невозможно. Однако сейчас это чувство, как мне казалось, еще усилилось. Ведь вчера я восхищался ее красотой, чудным станом, одним словом тем, что сразу же бросалось в глаза: внешним видом. Но в глубине души, признаться, хоть и мельком, но проскакивала мысль (да простит она меня за это!): какой она окажется при более близком знакомстве? Я хоть и не приемлю понятия «дикари», но все же не исключено было, что выросшая в этой глуши, возможно, в примитивном негритянском племени, она окажется довольно скучной особой, в общении с которой не заметишь ничего, кроме естественных природных инстинктов. Сейчас же я нисколько не сомневался, что эта девушка была поумней и посообразительней многих из нас. А вместо ожидаемого мной непонятного набора, звуков, которым является язык ее племени, я услышал нежнейший голосок и чистую английскую речь... Постойте! Она ведь обращалась ко мне на английском! На чистейшем английском! Как? Здесь, в этой заброшенной далеко от цивилизации стороне? Удивительно! А может, она англичанка? Да вроде бы нет: ведь и пела-то она тогда на поляне на своем, непонятном мне языке. С одной стороны чувствовалось, что она здешняя, но с другой... Ей-богу: иногда мне казалось, глядя на ее поведение и оценивая ее поступки, что она воспитывалась в каком ни будь пансионе благородных девиц в Англии, притом под присмотром достойной наставницы. Да, я чувствовал; что этот чертенок еще не раз заставит меня удивляться, теряться в догадках и... восхищаться. Восхищаться ею.
Я уже начал было подыскивать момент, чтобы вновь заговорить с ней, хоть вкратце поговорить о чем-нибудь, лишь бы вновь услышать ее милый голосок, но тут случилось непредвиденное. Один из двух лазутчиков, что постоянно шли далеко впереди основной группы, чтобы в случае опасности подать сигнал, прибежал и, задыхаясь после быстрого бега, сдавленным голосом, стараясь не подымать лишнего шума, однако достаточно громко, чтобы услышал не только Кастер, к которому он обращался, но и мы, носильщики, находящиеся чуть поодаль, пролепетал:
- Командир! Там ... Они там! Там люди, у самой реки!
Все оживились и облегченно вздохнули: мол, наконец-то пришли! Кастер дал команду, часть людей осталась здесь, часть ушла с ним.
Прошло довольно много времени. Все молчали и были напряжены: чувствовалось, что должно произойти нечто необычное, выходящее за рамки привычно размеренного ритма всего времени пути.
Вскоре явился Кастер, но людей с ним было совсем мало: видимо, остальные были оставлены на дозоре, чтобы пристально следить за теми, чье присутствие здесь так его взбудоражило. Позже из разговора я понял, что мои предположения оказались верными. Сейчас же Кастер собрал всех своих людей, и я услышал его с виду спокойный, но все же, если прислушаться повнимательней,. взволнованный голос:
- Итак, друзья, это они! Наконец-то мы достигли цели своего путешествия! Признаться, отряд их 6олее многочисленен, нежели наш, но на нашей стороне внезапность. Если мы нападем глубокой ночью, в разгар их сна, когда, кроме дозорных, все будут застуканы врасплох, то удача, уверен, будет на нашей стороне. Так что готовьтесь, друзья! Предстоит горячая ночка. Возможно, кто-то и не доживет до утра, зато доля тех, кто останется в живых... Но не будем сейчас думать об этом. Все будет хорошо! А пока что готовьтесь. Приведите в порядок оружие, порох. И никакого шума, никаких костров! Мы должны оставаться незамеченными!
Дело клонилось к вечеру. Это было просто удивительно: за оставшееся время почти никто не обмолвился ни словом: все были в тревожном ожидании ночи.



Глава четвертая

Нежданная встреча

Начало смеркаться. На верхушки деревьев, на холмы и поляны ночь постепенно опускала свою пелену. В это время у нас обычно наступало время ужина. Памятуя о грозном предупреждении Круса, я, хотя и не верил в серьезность угрозы, но все же задавался вопросом: а что если действительно они меня... на вертел, да на костер? А что? Каннибализм в этих краях дело привычное, а вдруг и правда? Однако, видя, чем заняты Кастер и его люди, я понял, что этой участи, по крайней мере, до завтрашнего дня, мне посчастливилось избежать. Все дело в том, что эти люди меньше всего думали об ужине: все были заняты приготовлениями к бою. Возможно, это и грех, ведь вскоре должна была пролиться кровь, но, если откровенно, где-то в глубине души радовался, что все так произошло. Ведь, признаться, я этого вечера ждал с дурными предчувствиями. Я был уверен, что и Крус, и Кастер в этот вечер поквитаются, и со мной, и с мулаткой за нанесенные обиды. О вертеле и костре я уже говорил, а вот относительно смуглянки не сомневался: уж в эту-то ночь она от них не отвертится. И вдруг все повернулось так, что этим людям сейчас стало не до меня и не до нее. Они были настолько увлечены приготовлениями, что не обращали на нас совершенно никакого внимания. Лишь ближе к ночи, когда стало почти уже совсем темно, Кастер распорядился всех нас пятерых покрепче привязать к дереву, «да понадежнее» - как он выразился, чтобы мы среди ночи не ослабили канаты, да не сбежали.
Нужно сказать, что люди Кастера постарались, выполняя его приказ. Канаты настолько крепко сковали наши руки и ноги, что не только невозможно было их освободить, но и конечности, при этом, здорово отекали, ведь был затруднен доступ крови к ним, что доставляло дополнительные мучения. Однако мы уже настолько привыкли к испытаниям, что лишь молча и терпеливо переживали очередное. Сколько их уже было! Сколько их еще будет?!
Радовался я такому повороту событий (да простят меня за это те, на кого в эту ночь готовилось нападение) не только из-за того, что благодаря этому сам остался в живых, но и потому, что страстно надеялся, что эти, незнакомые мне люди, все-таки одолеют в ночной схватке отряд Кастера, а что это означает для меня и для моих друзей - сами понимаете. Мы будем свободны! Как уж тут не радоваться? Помощь извне в таких делах ох как желанна! Правда, здорово смущало то, что Кастер с людьми нападет на них исподтишка, что увеличивает его шансы. Но ведь, как говорил сам Кастер, “отряд их более многочисленен”, и это давало надежду.
Вскоре наступила, судя по привычным постоянным визуальным наблюдениям, полночь. Никто не просто не спал, а и не думал спать. Все были сосредоточены и напряжены. Наконец-то Кастер негромко обратился ко всем:
- Ну, что? Пора. Пока не спеша, соблюдая тишину и осторожность, спустимся к ним, будет примерно около двух ночи. Самый разгар сна, самое время для нападения. Да хранит нас Господь! В путь!
Через несколько минут ночь поглотила отряд. Признаться, у меня была надежда, что в этой вылазке примут участие все люди Кастера. Все до единого. Хотелось надеяться, что оставшись одни, без присмотра, мы что-нибудь придумали бы и попробовали вырваться на волю. Однако, увы, один из негодяев остался присматривать за нами: здесь осталась поклажа всего отряда, личные вещи многих, которые в пути каждый держал при себе, а сейчас, когда всякая излишняя вещь могла помешать в бою, оставили здесь. И все же главной обязанностью часового был их присмотр за нами. Это стало ясно с самого начала. Ведь не успел отряд скрыться в ночи, как мы с Лоуренсом, почувствовав невольное облегчение, в отсутствие своих угнетателей, начали было обсуждать сложившуюся ситуацию, советоваться, что можно предпринять? И хотя делали это негромко, и почти незаметно для часового, тот, будучи предельно внимательным, сразу же вскочил со своего места и набросился на нас:
- Еще одно слово, свиньи, и я отправлю любого из вас на небеса. Причем не задумываясь. А по тебе, звереныш, - я понял, что это относилось в мой адрес, - у меня давно руки чешутся. Если утром мне не довелось тебе голову продырявить, то сейчас это сделаю без малейшей заминки.
Вот дьявол! Это же чертов Джон, который еще утром едва не отправил меня на тот свет! А я в темноте-то и не обратил внимание - кто конкретно нас охраняет. Ну надо же!
- Да ты, братец; свихнулся что ли? - Послышался голос Лоуренса. - Если ты откроешь пальбу, то всполошишь там всех в долине. Кастер тебе голову оторвет за то, что ты нарушишь его планы.
- Не знаю, как Кастер, а я тебе точно оторву, если ты хоть еще раз пискнешь. Вернее, не оторву, а отрежу. Без лишнего шума, без выстрелов. Чик - лезвием по горлышку, и покатилась по травушке головушка-то. У меня это хорошо получается. Не впервой!
Мы приумолкли. Все понимали, что это не бахвальство, что этот человек способен на все. Тем более сейчас, когда главарь наверняка наделил его особыми полномочиями. В смысле наказаний. Кто упрекнет его в смерти кого-нибудь из нас? Скажет; порывались на бунт, хотели шум поднять, дело ваше загубить на корню. Его еще и поблагодарили бы за решительность! Кому наши жизни нужны, тем более в эту ночь: сколько их оборвется к утру! Одной больше, одной меньше - какая им разница!
Признаться, меня до сих пор мучает совесть, я как бы чувствую вину за то, что произошло в ту ночь. Иной раз я вновь и вновь ставлю перед собой вопрос: неужели я ничего не мог предпринять, или хотя бы что-то придумать, чтобы помешать ужасной резне Кастера? Сейчас мне кажется, что можно было все-таки придумать что-нибудь, пусть даже самое невероятное. Но тогда, после многих и безуспешных попыток освободиться от пут, я был уверен, что предпринять что-либо невозможно. Не посчитайте, что говорю это в свое оправдание, но тогда я действительно думал не только я себе, но и о тех, на кого должна была вскоре свалиться беда. Возможно, желая помочь им, я подсознательно желал помочь и самому себе. Ведь мне тогда и в голову не приходил вариант возможного продолжения событий в случае, если мы подадим им знак, и они не будут застигнуты врасплох: эти люди разбивают отряд Кастера, справляются со своими делами и преспокойно удаляются. Но ведь могло же такое случиться! Да, они услышали шум, но мало ли что это был за шум: возможно, сами нападавшие проявили беспечность, да и в азарте боя эти детали потом забылись бы. Но я тогда не думал об этом. И вновь и вновь ломал себе голову: как же им все-таки помочь? Единственным спасительным моим действием, по моему глубокому убеждению, тогда могло быть одно: орать что есть мочи, чтобы там в долине, услышали тревожные возгласы, всполошились, не дали застать себя врасплох. Эта мысль настолько крепко засела в мою голову, что ни о чем другом я поначалу и не думал. И скажу откровенно начал уже было собираться с мыслями, чтобы рано или поздно совершить задуманное. А что?! Ведь подобный ход едва не помог тогда смуглянке! Сделай я это намного раньше, и она убежала бы! Почему же теперь не прибегнуть к испытанному методу?
Но не зря среди людей в ходу много поговорок, суть которых сводится к одному: языком болтать-то легко, а вот дело делать... Так вот и в моем случае. Ну заори я во всю глотку, прояви героизм, а дальше? Дальше-то что?! Да, возможно, этот крик был бы услышан и помог бы тем людям. Но в то же время, я нисколько не сомневался, что стоит только мне открыть рот, как тут же моя глотка окажется перерезанной. В этом я не сомневался. Ну просто не может так долго удача баловать человека! Своим криком тогда на поляне едва не вспугнул мулатку, разбил в кровь лицо главарю - худо-бедно обошлось, остался жив. Но теперь... Я понимал - это будет перебор! Этот убийца прикончит меня в первый же миг, напрасной будет и жертва: ведь если крик будет коротким, его вряд ли услышат в долине. Да, помочь несчастным хотелось, но еще больше хотелось помочь себе. Ведь понятно, что речь идет о самом настоящем самоубийстве. Потому-то чувствуя свою косвенную вину за драму той ночи, я все же, если откровенно, не сильно корю себя: разве один бы я так поступил?
Время уходило тягуче и медленно. Зная, что сейчас должно что-то произойти, мы были все в ожидании и напряжены. Любой близкий или отдаленный шорох заставлял едва ли не вздрагивать: не началось ли? Однако на поверку это оказывались или отдаленные крики птиц, или шорохи ночных животных. Я также был весь обращен в слух. Мне очень хотелось услышать звук сигнального рожка «Тревога!» или что-то в этом роде. Я так надеялся, что среди тех людей найдется сверхдобросовестный, опытный, с чутким слухом и зрением дозорный, который раньше всех заметит неприятеля и подаст сигнал тревоги. Господи! Пошли им силы, чтобы одолеть налет негодяев!
После этих слов, произнесенных, естественно, мысленно, я невольно улыбнулся, хотя было, конечно же, не до смеха. Просто меня удивило то, что люди так любят обращаться к Господу, полагаться на его помощь и покровительство, обращаясь к нему в ситуациях, явно противоположных и взаимоисключающих. Судите сами: я обращался к нему, чтобы он послал силы несчастным, которые помогут им одолеть подлый ночной налет, сделанный скрытно, исподтишка, жертвы нападения наверняка в тяжелую для себя минуту, пусть мысленно, но молвят: “Помоги нам, Господи!” Но в том-то и заключается весь парадокс, что негодяи, отправляясь на подлое дело, тоже взывали к Всевышнему. Ведь последние напутственные слова Кастера были: «Да хранит нас Господь!» Не кажется ли вам парадоксальным подобное явление? И кому он на самом деле помогает? Ведь это продолжается не один век: полчища крестоносцев, готовясь к завоевательным походам, перед тем как утопить в крови целые страны, не скупятся на молитвы, призывая Господа помочь им одержать победу; испуганные несчастные, видя надвигающееся на них войско завоевателей, прижимают к себе беззащитных малых деток и без устали молят Господа о защите и покровительстве, умоляя: «Спаси нас, Господи!» Господь добр, он великодушен и милосерден, он, конечно же, исходя из логики, должен в такой ситуации помочь несчастным. Ан нет: уж больно часто в жизни на самом деле происходит все как раз наоборот: миролюбивые народы повержены, кровожадный завоеватель победоносно шагает по трупам женщин и детей, торжествует и благодарит Господа за то, что он услышал их молитвы и ниспослал им победу. Каково?! Я ни в коей мере не хочу богохульствовать и осквернить имя Господне! Возможно, в подобных войнах вопрос о победителе решается как бы сам собой, без какого либо участия Всевышнего. Но в таком случае, зачем мы тогда так часто взываем к нему, если от него ничего не зависит? Зачем твердим себе и обманываем себя, веря, что Господь защитит, накажет злодеев, добро и справедливость восторжествует, зная, что на самом деле все произойдет с точностью до наоборот? Это не пустые слова. Уж больно много мне довелось пережить, хлебнуть горя и невзгод, и как бы часто я не возносил молитвы, видел, что вокруг добро и справедли-вость попираются ежеминутно и на каждом шагу, а торжеству зла и насилия все нет и нет конца. Сколько лет прошло, сколько передумал я о6 этом, и хотя остаюсь по-прежнему набожным человеком (когда это нужно, возношу молитвы Господу, не забываю окрестить себя святым знамением, когда это полагается), но ловлю себя на мысли, что делаю это скорее машинально, по привычке. Слепой веры в Господа, готовности доказывать кому-либо о незыблемости его заветов и постулатов, с фанатичным блеском в глазах - этого во мне, после всего, что довелось пережить, увидеть и выстрадать, нынче нет. Думаю, не стоит уж так сильно Господу гневаться на мои слова: был бы я избалован его лаской и вниманием - другое дело. Мог бы сказать: дескать, не благодарен ты! А так... Каким было внимание - такая и отдача. А ежели я чего-то все-таки добивался в каких-то ситуациях, то это был результат собственной смелости, целеустремленности и настойчивости, нежели какой-нибудь благодати, ниспосланной свыше.
Предавшись размышлениям да переживаниям, связанным с событиями последнего времени, я немного позабыл о чертенке, вернее, о разговоре, который намеревался непременно завязать с ней, только для этого будет подходящий момент. Казалось, вот он и настал: мы почти рядом, между нами в связке находится лишь один из негров-носильщиков. Вообще-то я ее не вижу, но чувствую ее присутствие: иногда слышу ее тяжелые вздохи, да и без них я всем телом чувствовал бы, что она рядом. Мне казалось, что она излучает какую-то необъяснимую ауру, попадая в зону действия которой... Ну да ладно! Я вновь увлекся излиянием своих чувств к ней. Так вот: казалось, что мы совсем рядом, и ничто не мешает завести разговор. Ничто, возможно, и не мешает, а вот никто - это вопрос! Памятуя слова Джона, что первому заговорившему он тут же перережет глотку, никто не решался первым подать голос, чтобы не подвергать свою жизнь столь реальной опасности. Признаться, и я не был исключением. Однако желание заговорить с ней было столь огромным, что я все последующее время сидел как на иголках, поджидая удобного случая, чтобы совершить задуманное.
Время шло. Я видел, как нервничал Джон, опасаясь, что у его друзей что-то не ладится, коль они так долго не начинают штурм. Он ерзал на своем месте, то вскакивал, то вновь садился и все прислушивался. Это и с нами играло злую шутку: ведь слух его был предельно обострен и хотя прислушивался он к тому; что происходит в долине, но мы-то были совсем рядом, любой звук, издаваемый нами, он услышал бы в первую очередь. Потому-то и доводилось терпеть. Терпеть и выжидать.
Беспокойство Джона все возрастало. Он все чаще подходил к месту, с которого можно было и за нами наблюдать, и которое, вместе с тем, было расположено 6лиже всего к долине.
А вообще-то, нужно отдать должное этому мерзавцу: как часовой он добросовестно исполнял свои обязанности, раз за разом подходил к нам, тщательно проверял крепление канатов, не ослаблены ли они, не предприняли ли мы что-либо, чтобы убежать? Тщательнейше, повторяю: тщательнейше осмотрев все (именно это и останавливало нас от попыток к бегству) он вновь устремлялся в дальний угол площадки, где мы расположились, вновь и вновь прислушивался к возможным шорохам в долине. И что интересно: я заметил, что каждый раз он все дальше и дальше отдаляется от нашего дерева-тюрьмы. Расстояние это увеличивалось по мере повышения нетерпения Джона. В этом я увидел свой шанс. В последний раз он отдалился от нас на столь значительное расстояние, что мне показалось, Джон не услышит моих слов, если я произнесу их достаточно тихо. И я рискнул:
- Чертенок!
В ответ тишина. Я досадовал, что момент удобный, а время уходит, но понимал, что она не поняла, что обращаются к ней. Нужно как-то по другому обратиться. Но как? Я ведь не знал, как ее зовут.
- Спасительница моя! Отзовись, смуглянка!
Снова тишина. Да что же она! Постойте! А что если она боится быть услышанной Джоном и... О, Господи! Что же это я, глупый, подвергаю ее жизнь опасности! Вот придумал! Неужели не мог подождать и выяснить отношения потом, в более безопасное для обоих время? Я корил себя за несдержанность.
- Ты меня зовешь?
Это был ее голос! Она отозвалась! Ура! Я ликовал!
- Да! Да! Конечно!
Мне казалось, что я вскрикнул, но на самом деле произнес это совершенно негромким шепотом. Видимо чувства переполняли меня.
- Чертенок... Вот придумал! Даже забавно...
Мне показалось, что я услышал ее легкий смешок. Как мило он звучал!
- Прости меня, но я ведь не знал, как тебя зовут. Я это, собственно, и хотел спросить.
Она на миг задумалась.
- В племени меня называли по-другому; но тебе, европейцу, проще будет обращаться ко мне по имени, которым меня всегда называл отец: Луиза. Вернее, Лиз. Так он всегда говорил. Так проще и короче.
- Красивое имя. Настолько красивое, насколько красива и ты. Ты очень красивая, Лиз. Ты мне очень нравишься.
Она еле слышно прыснула от смеха.
- Спасибо. Мне уже неоднократно говорили об этом, но я не обращала на это никакого внимания. Честно-честно! Но теперь... Как приятно! Наверное, все дело в том, что эти слова говорит не кто-нибудь, а ты. Ты мне здорово понравился! Ты так выручил меня! Спасибо тебе за это! - И после небольшой паузы. - Но сам-то ты не представился.
Я был в эйфории после услышанных слов, так что не сразу и ответил.
- Бэн Райли. Или попросту Бэн.
- Мне тоже нравится твое имя, Бэн.
Как легко было с ней в общении! Было такое ощущение, что мы с ней знакомы уже много лет, и теперь вот просто болтаем, как старые добрые знакомые. Господи! Какая она все-таки умница! И при всем при том я ей нравлюсь! Что может быть прекрасней на этом свете! Какой я счастливец, Господи! Кто-то, может быть, улыбнется: во дает! Сидит привязанный к дереву, в неволе, побитый и при этом называет себя счастливцем! Вот, мол, ненормальный! Что ответить на это? Так, наверное, устроен человек: все стремится куда-то, все пытается добиться чего-то. Выражая недовольство на то, чем он живет в данную минуту, он стремится к какому-то призрачному счастью, миражу, придуманному в своем воображении благоденствию, (зачастую благоденствие ассоциируется в понятии человека с обладанием огромного количества золотых монет, и чем их больше, тем объемней понятие “счастье”), и мечтает, что когда он достигнет всего этого, то лишь тогда будет по-настоящему счастлив. Но зачастую случается так, что проходят годы, человек достигает цели, но сидя на сундуках с золотом, чувствует себя битым и несчастным. Он вдруг с ошеломляющей для себя ясностью начинает понимать, что именно тогда, в самые трудные и, казалось бы, несчастливые дни своей жизни, был по-настоящему счастлив! Назовите это парадоксом, или как вам будет угодно, но, увы, такова действительность. Вот и я: прожил долгую жизнь, в которой было все: и горести и радости, и нищета и богатство. Но оглядываясь на прошлое и оценивая прожитое, я твердо могу сказать: именно тогда, когда я тащил под ударами Крусовой плетки неподъемный груз и украдкой с замиранием в сердце поглядывал на сводившую меня с ума девушку, именно тогда, когда сидел крепко привязанным к дереву, но слышал пьянящие мое воображение слова, и в наступившей дальше череде событий, когда было невыносимо тяжело, но рядом была Она - это и были лучшие дни в моей жизни! В этом я глубоко уверен, и никто меня не убедит в обратном! Потому-то и советую тем из читателей, кто брызжет слюной, выражая недовольство всем и вся: оглядитесь повнимательней вокруг, всмотритесь попристальней в глаза своих друзей. Возможно, по прошествии лет вы, потеряв их, локти будете кусать от досады, но возвратить что-либо будет уже невозможно.
За время нашего разговора я все посматривал на часового: не слышит ли тот чего, не идет ли обратно? Вроде бы нет, он все продолжал оставаться там, вдали. Это радовало меня: ведь можно переброситься еще пару-тройкой слов.
- Ты здешняя? В смысле, родилась здесь, или выросла?
- Да. Я здесь и родилась и выросла.
- Тогда как объяснить то, что ты так прекрасно владеешь английским?
- Меня научил ему отец.
- А он-то что, владел им?
- О, это целая история. Я потом непременно расскажу ее.
- Что?! Кто посмел!!!
Это были слова Джона. Он летел к нам со всех ног. И хотя сказано это было довольно тихо, нам казалось, что орал он что есть мочи. Он весь трусился от негодования.
- Кто? Кто посмел подать голос? Я ведь предупреждал!
В ответ молчание. У меня похолодело душа. Но боялся не столько за себя, сколько за нее. Она ведь говорила в тот момент, когда он услышал нас. Сердце сжалось, в дурном предчувствии.
- Кто посмел нарушить мой запрет? Отвечайте, иначе всех отправлю в ад! Отвечайте, свиньи!
Снова тишина. Это еще больше разозлило мерзавца. Он подскочил к Лоуренсу, который был ближе всех к нему, и поднес к его кадыку острие ножа.
- Если ты, грязное ничтожество, не ответишь сию же минуту на мой вопрос, считай, что ты мертвец.
- Что? Кто? Где? Где я? - Было такое ощущение, что Лоуренс только что проснулся. - О! Простите. Я уснул после изнурительного перехода. А что случилось?
- Дурачишь меня, собака! Дурачком прикидываешься? Говори! Иначе...
Я похолодел. Мне жаль было и друга, и ее. Любой исход был бы страшным. Я молил Бога, чтобы он не выдал ее. Щекотливая ситуация для Лоуренса: укажи на нее - он в наших глазах да и в своих на всю жизнь остался бы предателем, заслуживающим презрения, смолчи - поплатишься своей жизнью. И выбирай, что хуже. Бывают в жизни ситуации, когда человек вправе смалодушничать и при этом грех будет его упрекнуть. Вот как сейчас. Это для меня ее жизнь дороже собственной. Но он-то имеет полное право думать совершенно иначе, и кто вправе переубедить его в обратном? Вообще, жизнь полна сюрпризов! Казалось бы: человек подвергает себя опасности, что-то не то делает, или слишком много знает. Исходя из этого, если жить по принципу: ничего не знаю, ничего не слышу, то в таком случае полностью будешь предохранен от неприятностей. Так, да не так. Вот и сейчас: а вдруг Лоуренс действительно спал? Ну казалось бы: человек ни причем, нужно оставить его в покое. Как раз наоборот: именно за то, что он ничего не знает, он и лишится сейчас жизни! Ну не парадокс ли?!
- Да кого я дурачу, Господи! Оставьте меня в покое! Дайте поспать! Днем на них спину гнешь, так еще и ночью покоя нет. Отстань!
Сказано это было настолько искренне, что я и минуты не сомневался: он действительно спал! Боже мой! Сейчас он может пострадать невинно! Из-за меня! Из-за моей болтовни!
- Ну что ж, собака. Спи! Я помогу тебе уснуть. Навечно!
- Нет!
Это был мой крик. Мне казалось, что я не ведаю, что творю. Я понимал, какой опасности себя подвергаю, но не мог оставаться безучастным, когда из-за меня мог пострадать друг.
- Это я разговаривал. Честное слово! Я окликал его, но он не ответил. Он действительно спал, Джон.
- Хорошо. Тогда прикончу вас обоих, если тебе так не терпится. Ты давно просишься. Потерпи немного.
Хотя было и темно, но я видел, как блеснуло в свете звезд лезвие ножа. Через мгновение должно свершиться непоправимое. Стараясь предотвратить его и хоть что-то предпринять, я затараторил скороговоркой:
- Да не виноват он, Джон! Как ты не понимаешь! Говорю же тебе: как я его не звал, он так и не отозвался. Как можно наказывать безвинного?! Как можно убивать человека за то, что он мирно спал, ничего не слышал и никому ничего плохого не делал? Человек ты или зверь? В конце-то концов!
Джон злобно захохотал:
- Ну, что же. Если тебе так не терпится, начнем с тебя.
И он двинулся на меня.
Что я тогда пережил, передумал, за столь короткий промежуток времени – помню до сих пор. Это лишь сидя в мягком кресле да в полной безопасности можно заумно разглагольствовать о смерти, о героизме, о том, как бы повел себя в такой ситуации. Когда смотришь смерти в лицо, когда понимаешь, что она неизбежна и что это самое страшное, что, может быть, в этом мире произойдет не когда-то в далеком и необозримом будущем, а прямо сейчас, через мгновенье, на все это смотришь совсем иными глазами. Если раньше, предупреждая криком мулатку на поляне, да при нападении у ночного костра на Кастера, я понимал: что рискую, но все же надеялся, что все ограничится пусть и жестокими, но лишь побоями, то теперь понимал – это конец! Теперь смерти избежать не удастся – это точно! Если бы вы знали, как стало жаль себя! Умирать сейчас, после таких слов Чертенка, то есть Луизы, когда появилась такая надежда. Пусть мне будет стыдно в этом признаться, но в тот миг я испугался. Это был не просто страх: страх животный, неописуемый. Страшная боль, ужасная агония, угасание в теле остатков жизни. Скажу честно: в тот миг я пожалел о том, что встрял в разговор и обрушил гнев этого убийцы на себя. Дернул же черт меня за язык! Как не хочется умирать! Как это страшно!
Вот темная фигура Джона выросла передо мной, заслонив собой звездное небо. Стало еще темней. Было такое ощущение, что я еще не умер, еще живой, а уже попал в преисподнюю. Еще мгновение и…
- Он врет! Это я говорил, Джон! Я! Он любит всех выгораживать. Ты же помнишь, как он из-за мулатки в петлю лез.
Это был голос Лоуренса! Это же надо!
- Да врут они все! Это я говорила! Честно-честно!
Это было бы смешно, если бы не было так грустно. В другой ситуации я наверняка рассмеялся бы, но сейчас! Все смешалось: и чувство гордости, и радости за друзей, которые вступились за меня, и боязнь за них, ведь этим они наверняка навлекли на себя беду. Как бы там ни было, но я был благодарен им уже за то, что они, возможно, всего лишь на минуту, но продлили мою жизнь, если бы не их вмешательство, я был бы уже убит.
Джон опустил нож, и в первые минуты было непонятно, что этому причина: то ли замешательство от такого поворота событий, то ли что-то другое.
- Так вы решили поиздеваться надо мной? Ну что же и я над вами поиздеваюсь. Я вас сразу не убью. Я сделаю это помедленней, чтобы побольнее было. Для начала я отрежу всем троим уши, потом нос, потом выколю глаза, потом… Впрочем, так неинтересно. Теряется интрига. Что будет дальше – увидите сами. И так, с чего мы хотели начать? Ах да! С ушей! Начнем!
Я увидел в темноте надвигающуюся на меня руку истязателя, через мгновение ее пальцы крепко вцепились в мое правое ухо, оттащили его в сторону, да с такой силой, что оно едва не оторвалось, и тут же я увидел перед самыми глазами страшное поблескивание холодной стали огромного ножа Джона. Он уже занес руку, как вдруг…
Громкие выстрелы и дикие крики сотрясли ночную тишь. На фоне совершенной тишины, царившей перед этим, они казались особо зловещими и страшными. Джон вскочил как ошпаренный. Не удивительно – это было то, чего он так долго ждал! Он тут же, забыв обо мне, бросился в дальний, давно облюбованный им угол поляны, чтобы лучше прислушаться: что же там происходит?
А происходило там нечто ужасное. Я сказал, выстрелы. Нет не выстрелы – это был шквал выстрелов, настоящая пальба, стрельба, уж и не знаю, как это лучше назвать. И не крики, а целый вой, в котором крики слились в единое целое. Поначалу непонятно было, что же там происходит, но понемногу начала вырисовываться картина происходящего. Да, мы, сидя здесь и ничего не видя, а лишь только слыша, могли, пусть и достаточно образно, но все же представить себе, что происходило там, в долине. Если первые крики были дружные, грозные и устрашающие, я бы сказал победоносные то чем больше проходило времени, тем чаще стали слышны крики и вопли отчаяния, призывы к обороне, а затем и помощи! Да, видимо, уловка Кастера удалась: они таки застали несчастных врасплох.
Вскоре послышался звон стали: участились рукопашные схватки. Но звон клинков был перемешан со звуком выстрелов, что говорило о том, что и в нападении, и в обороне все средства были хороши: каждый использовал то, что мог, или то, что в данный момент было под рукой.
Джон так увлекся прослушиванием этой своеобразной арии, что, казалось, совсем забыл о нас. Не использовать это было бы грешно.
- Друзья! – Шепнул я. – Нужно что-то придумать и немедленно! Нужно бежать!
- Ну и что ты предлагаешь? – Обозвался Лоуренс.
- Да Бог его знает! Уж что я только не предпринимал… Но ничего сделать невозможно. Рукой пошевелить и то не могу! Руки совсем отекли, наверное, уж синие – так они их крепко зажали. Эх, нож бы, да перерезать эти чертовы канаты!
- Ага! Разбежался! А ты попроси ножичек-то у Джона, может, он одолжит на время.
- Не время шутить, болтун. Делом нужно заняться.
- Ага, поучи, поучи. Кто только болтает? Пока вы тут с Чертенком амурные серенады друг другу пели, я уже успел пол каната перегрызть. Зубы-то тебе, зачем даны? Их, в отличие от ножа, у Джона занимать не надо.
Ну, Лоуренс! Ну, чертяка! Ну, молодец!
- Слушай, Бэн, а друг у тебя молодчина. Он дело говорит! Давай и мы займемся тем же.
Это был голос Лиз. Я только собрался было согласиться с ней, как снова услышал голос Лоуренса:
- Ага, “молодчина”. Ты еще скажи, что я тоже нравлюсь тебе: так тут и зубов не надо: он и так канаты порвет, лишь бы только подскочить ко мне и вцепиться руками в мой кадык. Ты что не видишь: ты его до такой степени влюбила в себя, что он вообще голову потерял от ревности! Если он Кастера не побоялся, то я для него… так, семечки.
Я не знал, злиться мне или смеяться. Зато Лиз прыснула смехом:
- Ну вы и даете! С вами не соскучишься. Вот шутники…
- Да помилуйте! – Казалось, искренне возмутился Лоуренс. – Какие шутки? Жить-то хочется. Стоило избегать смерти от ножа Джона, чтобы через минуту получить ее из рук бывшего друга. Так что прошу тебя: пожалей мою бедную головушку.
Лиз снова прыснула смехом:
- Ну, хорошо. Если речь действительно идет о твоей безопасности – я помолчу. Если Бэн действительно так ревнует… Хотя, возможно это ты так думаешь, что он влюбился. Возможно, он думает иначе?
- О женщины, женщины, - сокрушительно вздыхая и отплевываясь от чего-то (видимо от ворсинок каната, которые он в это время перегрызал), молвил Лоуренс, - везде вы одинаковые. Как вам хочется бесконечно слышать комплименты в свой адрес. После всего ты еще сомневаешься в его любви к тебе?
- Ой, нет-нет! – Голос ее был слегка растерянным, словно она чувствовала себя виноватой. – Я не хочу обидеть его: действительно, какие могут быть сомнения, - он жизнью рисковал ради меня. – И немного помолчав, добавила: - Но лишний раз услышать слова признания от него хотелось бы – это верно. Это так приятно…
Все-таки, удивительно мы, мужчины, устроены. Совсем недавно я с замиранием в душе смотрел в ее сторону и безумно был рад одному лишь взгляду, брошенному ею, возможно, и невзначай, в мою сторону. О таких словах из ее уст я и мечтать не смел, а скажи мне тогда, что они прозвучат, я бы нисколько не сомневался, что непременно бы сошел с ума от счастья, если такое действительно произойдет. И вот теперь, когда это случилось, я воспринял это едва ли не как должное, само собой разумеющееся, и единственное, о чем думал, так это о том, как Лоуренс отреагирует. – Меня распирала гордость: мол, знай наших! Я, конечно же, утрирую: мне было безумно приятно слышать от нее такие речи, мысленно я был на вершине счастья, на то, что вместе с этим промелькнуло легкое ощущение задаваки – это точно.
Но эмоции эмоциями, а угроза смерти продолжала висеть над нами. Где были гарантии того, что Джон, вернувшись к нам, снова не продолжит свою экзекуцию? Потому-то мы и принялись лихорадочно за работу, я, во всяком случае, точно. Однако занятие это оказалось не столь простым, как мне это показалось вначале. Канат оказался не просто толстым, что было понятно и раньше, но удивительно прочным. Нити и волокна, из которых он был сплетен, к тому же оказались то ли просмоленными, то ли пропитанными какой-то непонятной жидкостью. Все это вместе вязло в зубах, кончики волокон застревали между ними, ощущение было настолько не приятным, что рука сама интенсивно тянулась, чтобы освободиться от них, но не тут-то было! Руки просто не дотягивались туда. Я невольно начал отплевываться, но с тем же результатом. Неприятный привкус во рту вызывал брезгливые ощущения. Однако положение было таким, что нужно было меньше обращать на это внимание, а заниматься делом.
Драгоценное время уходило. Мы ведь хотели справиться с канатами до того, как сюда возвратится отряд Кастера. Против них всех мы вряд ли что можем сделать. Сейчас же, когда возле нас оставался лишь один Джон, не использовать этот момент было просто грешно. Интенсивно грызя канат, да раз за разом отплевываясь, мы все поглядывали на часового: не идет ли он. Нет. Тот так увлекся своим занятием, что казалось забыл о нас. Видно было, что его больше интересовало то, что происходило в долине, нежели за его спиной. А картина там с каждой минутой вырисовывалась все более ясная. Я ведь тоже прислушивался к доносившимся сюда звукам и понимал, что там происходит. Крики отчаяния и призывы помощи звучали все реже и тише, а победные возгласы Кастера и его людей (были моменты, когда можно было буквально различить голоса многих ) раздавались все чаще и громче.
Как не молил я всю ночь мысленно Бога, чтобы он помог несчастным, чтобы те одержали победу в этой схватке, что было бы спасительным не только для них, но и для нас, но призывы эти, по всей видимости, не были услышаны. Впрочем, мы уже размышляли о подобных призывах и их результатах, так что не будем лишний раз заострять на этом внимание.
Вскоре выстрелы и шум борьбы стали совсем редкими, а через некоторое время стихли совсем. Дружный многоголосый победный клич Кастера и его головорезов, видимо, собравшихся вместе в этот момент, развеяли окончательные сомнения относительно того, кто же оказался победителем в ночной схватке. Видимо, понял это не только я, но и Джон. Он вальяжной, торжествующей походкой направился к нам, удовлетворенно при этом покрякивая да поглаживая усы и бороду.
- Ну, что, голубочки, вы в печали? – Он самодовольно улыбался. При свете робкого предрассветного просветления можно было, хоть еще и с трудом заметить самодовольство на его ехидной роже. – А вы, наверное, все это время молили Бога, чтобы вашему хозяину в этой вакханалии шею свернули? Ведь так, да?
Мы, конечно же, молчали. Нам, в отличие от него, было не до шуток.
Ведь мы не только были огорчены исходом этого поединка, но еще и опасались, что Джон сейчас, как всегда, начнет проверять канаты. И стоит ему сейчас найти повреждения, он может взбеситься. Да если еще плюс к этому он вспомнит о своей прежней угрозе, и начнет “убивать медленно и постепенно, чтобы побольней было”, то… Одним словом, мы все были в предельном напряжении. Впрочем, не ручаюсь за всех, но я – это точно.
Я ведь помнил, что Джон закончил общение с нами в момент отсечения моего уха. А что если сейчас этим же и продолжит?
- Молчите, голубочки? Знаю, знаю: в печали. Ну ладно, разрешаю: попечальтесь маленько. Я нынче добрый. Я порадуюсь за вас. Хорошо?
Да, было заметно, что Джон в прекрасном расположении духа. Это слегка успокаивало. Я, признаться, все не забывал об ухе.
- Да-а-а, не зря мы столько дней ноги били. Мои сапоги совсем развалились… О. Заступничек! Послушай! На тебе, кажется, была грандиозная обувка! Помнится я еще обратил было внимание. А ну-ка, а ну-ка похвастайся.
Он наклонился надо мной, пристально рассмотрел мою обувь.
- Э-э-э, да они еще страшнее моих! Странно. А ведь я на них глаз была положил. Что же это ты, мерзавец, не бережешь мое добро?!
О, Господи! Снова придирки! Чем только она закончиться?
- Что же это ты, мерзавец, молчишь, коль я к тебе обращаюсь.
Этот негодяй был мне бесконечно противен, но гневить его лишний раз все же не хотелось.
- Да я, Джон, думал в это время не столько об обувке своей, сколько о поклаже, которую обязан был нести. Ведь свались я под ее тяжестью, ты бы первый меня пристрелил.
- Верно! – Джон оживился. Эту фразу, какую любой нормальный человек воспринял бы как укор, он принял как восхитительный комплимент в свой адрес. – Я такой! За мной не постояло бы!
Да, настроение у него было приподнятое. Лишь только сейчас я мог позволить себе вздохнуть облегченно, понимая, что убивать он нас, о чем грозился раньше, не будет.
- Молодец, защитничек! Твои слова мне понравились. За это дарую тебе жизнь.
Так, в непрерывном выпендривании, хвастовстве и кривлянии Джона прошло немало времени. Скоро совсем рассвело. Все это время наш охранник хоть и болтал постоянно, что, казалось бы, притупляло его внимание, но вместе с тем и на шаг не отходил от нас. Не могло быть и речи о том, чтобы продолжить при нем то, чем мы занимались. Я имею ввиду перегрызание каната. Ведь он расхаживал взад-вперед возле дерева, то и дело обращался к нам, заглядывал в глаза. Какой уж здесь побег?! Заметив неладное, он мог тут же сменить благодушие на гнев и нам бы пришлось несладко.
Вскоре мы услышали отдаленные голоса. Еще через некоторое время на поляну вышли Крус и с ним еще трое человек. Это взволновало Джона. Он с озабоченным видом бросился навстречу Крусу:
- Что случилось? Где остальные?!
Тот самодовольно улыбнулся, точно так же, как это делал недавно наш часовой:
- Да не боись ты , Джон! Все хорошо! Мы победили!
Все восторженно загудели, поприветствовали друг друга, подбадривающе похлопывая по плечу.
- Остальные остались в долине. Там… Сам увидишь! Новоприбывшие таинственно переглянулись между собой, с улыбкой поглядывая на Джона. – А мы пришли за тобой, за вещами, а главное – за этими красавчиками. – Крус посмотрел в нашу сторону. – Ох и работенка им предстоит! Но не будем терять время. Собирайте здесь все! Живее! А ты, Гарри, помоги Джону отвязать носильщиков.
Двойка весело принялась за нас. Все было уже почти закончено, когда Гарри вдруг произнес:
- О! Смотрите! Да они тут канаты едва не перегрызли!
- Что!!!
Джон не просто вскричал, он взревел. Лихорадочно осматривая канаты, он багровел все больше и больше.
- Скоты! Они обманули меня! Ах вы ж, мерзавцы!
Он выхватил из-за пояса нож, но подошедший к тому времени Крус остановил его руку.
- Погоди, дурень! Самому захотелось вместо них ишачить? Смотреть нужно было лучше! Зачем мы тебя здесь оставляли? И повернулся к остальным: - Все? Собрались? Пошли!
Джон недовольно поморщился, но подчинился. Испепеляя нас взглядом, он процедил сквозь зубы:
- Вы еще поплатитесь за это!
Мы отправились в путь. Меры безопасности по отношению к нам ужесточили. Раньше помимо связанных, правда, достаточно свободно, чтобы мы могли тащить груз, рук, нас привязывали каждого к одному из самых тяжелых своих баулов, чтобы, будучи прикованными к такой обузе, мы не могли убежать в заросли, или прыгнуть в воду. Теперь же нас, выстроив всех в затылок друг другу, связали длинным канатом за пояс на расстоянии примерно два, два с половиной ярда один от другого. Теперь идя в общей связке, о побеге кого-либо одного из нас не могло быть и речи.
Идти было неудобно. Этот непривычный канат дергал меня то резко вперед, то еще резче назад. Это и неудивительно: кто-то шел быстрее, кто-то отставал. Притом приходилось спускаться вниз, причем, спуски иногда бывали крутоваты и все это вместе, (прибавьте сюда все тот же до боли опостылевший груз) так бесило, раздражало и выводило из себя, что хотелось плюнуть на все и… Собственно, какие могут быть “и” в таком положении? Выбора не было. Мы продолжали выполнять свою работу.
На одном из трудно преодолимых участков пути негр, шедший впереди меня, пошатнулся и едва не выронил груз, да и сам чуть не упал. Джон, шедший рядом, и все это время злобно поглядывавший на нас, не выдержал:
- Да они совсем дохлые, Крус! Пристрелить их, да и дело с концом!
Тот шел молча и, видимо, был недоволен Джоном, который в его понятии наверняка языком больше работал, чем на деле. Понимая это, Джон все же не удержался, чтобы не продолжить:
- Ну, ладно, согласен: сейчас они нам еще нужны. Но когда вернемся в Эльмину, на кой черт они нам нужны будут? Правда, они возможно, еще на обратном пути ноги протянут. Но если и дойдут, то представляете, в каком они будут состоянии? – Крус! Ты ведь не против будешь, если я их пристрелю? Так ведь?
Крус тяжело вздохнул:
- Ох и надоел ты мне, Джон! Если бы еще и голова у тебя, работала так же хорошо, как и язык. Ты хоть помнишь, во что они нам обошлись?
- Не понял! К чему ты это?
- К тому, что денежки-то ты любишь, но не умеешь их считать. Мы ведь за них не так уж мало и заплатили. Чего, спрашивается, добру пропадать? В Эльмине можно будет продать их на любое невольничье судно.
- Этих-то доходяг?! Да ты смеешься, Крус!
- Ну, в цене они, конечно, упадут, но кое-что выручить можно будет. А может, ты и прав! Это у меня сейчас настроение хорошее, это сейчас я добрый. Возможно, к концу пути они меня так выведут, что… Короче, отстань! Потом потолкуем.
Но Джон и не думал отставать:
- О! Вот это верно! – И чтобы было справедливо, бросим золотой: какая сторона выпадет, то мы с ними и сделаем.
Вдруг совершенно неожиданно обозвался Лоуренс:
- А почему бы вам после всего не отпустить нас? – Мы ведь сполна отслужим вам, отработаем затраченные на нас деньги.
- Что?! Что за наглость?! Молчи, раб!
Джон было уже бросился к Лоуренсу но, схватившись за рукоять ножа, тут же оставил ее: убивать не было смысла, а бить было нечем. Крус, видя это, “выручил” своего друга:
- Я сегодня добрый, у меня нет пока желания проучить этого нахала. Возьми, друг, мою плеть, объясни с ее помощью ему, что два болтуна в нашей небольшой компании – это явный перебор.
Джону не нужно было повторять дважды. В таких делах он, по его же словам, большой мастак, досталось Лоуренсу при этом хорошенько. Я же огорчился не только за друга. За все это долгое время похода я молил Бога, чтобы быстрее достичь цели нашего путешествия, и с этим, как я ошибочно думал, завершатся все мои мучения. Теперь же оказалось, что это пока что пол дела. Впереди обратный путь, и одна только мысль о том, что все повторится, удручала настолько, что хотелось взвыть диким воем.
Наконец-то Джону или надоело стегать Лоуренса, или рука его устала, но вскоре он прекратил истязание и протянул плетку назад Крусу. Тот, запихивая ее за пояс и ехидно улыбаясь, промолвил:
- О! Мне растет достойная замена! Молодчина, Джон! У тебя неплохо получается. Возможно, я и отдам его тебе на растерзание по окончанию похода. Хотя, конечно же, лучше бы продал работорговцу. От судьбы, ведь говорят, не уйдешь. Помните, как с ними хотел поступить трактирщик? Грех вмешиваться в ход истории. Коль такая участь была уготована им еще до нас, то вправе ли мы что-либо менять? Нет! Таки мы продадим их работорговцу!
Возможно, Джон и стал бы дальше возражать Крусу, но в этот момент мы вышли к берегу реки.
Мы невольно на мгновение остановились, пораженные картиной, представшей перед нашим взором. Между берегом реки и прибрежными зарослями было довольно-таки немалое расстояние. Относительно немалое. Так вот: вся эта территория была усеяна трупами! Они валялись в песке то тут, то там, красноречиво свидетельствуя о том, что происходило здесь ночью. Чуть поодаль, ближе к зарослям, к невысокому скальному срезу прижалось несколько примитивных, построенных, видимо, на быструю руку, хижин, две их которых были сгоревшие дотла. Они еще дымились, и это печальное зрелище дополняло общую картину открывшейся перед нами драмы.
Но долго находиться в роли безучастных зрителей нам не дал Крус:
- Что остановились, канальи?! Хотел я сегодня быть добрым, так нет же! Пошли!
С этими словами он вытащил из-за пояса плетку и пустил ее в дело. Нам ничего не оставалось, как проследовать дальше. А что делать? Удары были болезненны, но и они не помешали Лоуренсу проявить свое остроумие:
- О, Крус! А у тебя получается лучше, чем у Джона! Чувствуется опытная, натренированная рука!
Тело друга после этих слов, конечно же, пострадало: Крус еще неистовей обрушил на него удары, но в душе у него, думаю, полегчало. Мне показалось, что вид у Лоуренса был такой, будто бы он выпустил накопившийся в нем пар. Он даже слегка улыбался, невзирая на удары.
Не знаю долго ли бы это продолжалось, но тут мы подошли к Кастеру, который собрал вокруг себя всех своих людей и что-то им объяснял. Мне сразу же бросилось в глаза то, что ряды их поредели. Да, видимо, досталось и нападавшим. Я сосчитал их: шестеро человек, а если учесть, что вместе с Крусом только что подошли еще четверо, получается ровно десять. Да, несчастные, хотя и были застигнуты врасплох, но оказали, видимо, достойное сопротивление.
Мы подошли ближе. Исходя из того, что я последнюю минуту был занят подсчетами людей Кастера, погибших в схватке, и мое сознание сверлила мысль о погибших, потерях, то подсознательно ожидал, что умы и мысли уцелевших будут заняты тем же. Я ожидал увидеть на их лицах печаль, что вполне естественно, когда скорбишь о погибших товарищах. Однако вопреки моим ожиданиям, я увидел, что все они возбуждены, их лица сияют радостью, в голосах приподнятость. Я мысленно корил себя за недальновидность: какая тут может быть печаль, когда они довольны выигранной схваткой. Победа! Они победители! Разве это не повод для радости?
И все-таки, хотя я далеко и не специалист по изучению человеческой психики, но было видно, что радость у них какая-то особенная, из рамок вон выходящая. Это можно назвать ликованием и даже более того. Впрочем, что удивляться: они все время стремились к какой-то цели, весь этот поход и был затеян ради этого. И вот они ее достигли! Куда уж здесь не ликовать?
Но и этого, в моем понятии, было мало для того, чтобы разжечь в глазах этих людей столь безумный огонь радости. Так радуются только в минуты внезапно свалившегося счастья, при виде найденных несметных богатств!
Насколько я был прав, убедился в следующую же минуту, когда люди Кастера, увидев новоприбывших, сделали невольный шаг в сторону или навстречу, при этом как бы слегка расступились, и я увидел лежащие на песке несколько корзин, в которых было… Да! Это было золото! Я сразу же узнал его чудный блеск. До этих пор я видел его лишь в образе аккуратных кружочков, именуемых монетой, да всевозможных украшений, перечислять которые нет смысла, настолько они многочисленны и разнообразны. Здесь же я увидел множество бесформенных камушков, с гладенькими, в основном без острых краев боками. Вне всякого сомнения, это были золотые самородки.
После этого мне все сразу стало ясно! И какова была цель нашего похода, и как эти люди оказались здесь, и… Да что попусту болтать?! Все ясно! Конечно, люди Кастера вправе ликовать, что здесь удивительного. Правда, другой бы возмутился: но цели они своей достигли, пролив кровь других! Абсолютно согласен! Но все дело в том, что это возмутился бы, как я сказал, “другой”: людям Кастера о такой “мелочи” и говорить просто смешно. Что для них человеческая жизнь? Так, пустяк, пылинка.
Однако, пребывая в эйфории, Кастер, тем не менее, не терял голову, а давал четкие и, я бы сказал, логические указания своим людям, да и нам, носильщикам на время переквалифицировавшимися в рабочих, выполняющих самые разнообразные поручения. Я сказал “логических” не зря. Уж больно часто после сражений павших оставляют на поле боя, на растерзание диким зверям и хищным птицам. Здесь же Кастер приказал вырыть в песке яму и стащить туда все трупы.
Досталась эта черновая работа нам, носильщикам. Длинная веревка, связывающая всех нас воедино, была убрана. Освободили нас и от веревок, которыми каждого привязывали к своему грузу. При этом Крус начал было с негодованием рассказывать Кастеру, как мы пытались перегрызть веревки, но видя, что тот, увлеченный другим, мало его слушает, прервал свой рассказ на половине. Веревки у нас на руках все же оставили, но понимая, что они будут мешать нам в работе, завязали их так, чтобы разведя в сторону руки, натянув, при этом, канат до упора, между ладонями было расстояние примерно в фут, ну, пару дюймов, не более. То же самое было сделано с ногами, с той лишь разницей, что длина каната там была увеличена почти вдвое.
Мы принялись за дело. По сравнению с тем, как тяжело мне было в пути тащить на себе такие огромные и неподъемные баулы, эта работа казалась настоящим отдыхом. Но если честно, то лучше бы я тащил тяжести!
Честное слово! Физически, все верно, было легко, но вот морально… Я видел искаженные предсмертной гримасой лица… Это было ужасно! Одеты они были налегке. Их убивали еще не успевших вскочить с постели, полусонных, не осознавших толком, что происходит. Кому-то в это время снились родные или близкие, кому-то возлюбленная. Возможно, многие в этом последнем в своей жизни сне видели сладостную картину, как возвратятся они из этого удачного для них похода с богатой добычей: с огромными баулами намытого, в результате долгого и упорного труда, золота, осыпят им своих возлюбленных и заживут после этого в любви и достатке долго и счастливо. Каким блистательным видели они в этом сне свое будущее! Теперь, после долгих трудов и, возможно, лишений, они наконец-то всласть поживут в свое удовольствие. В таких случаях говорят: мол, живи, и умирать не надо! Какая может быть смерть в такую минуту? Сама только мысль о ней покажется крамольной и явно неуместной. И вдруг… Ни золота, ни счастливой будущей жизни, ни самой жизни. Шок, боль и…пустота. Ничего, кроме пустоты: ни мыслей, ни радостей, ни чувств, ничего…
Взглянув в лицо трупа очередного несчастного, которого я тащил к погребальной яме, я невольно вздрогнул. Уж больно знакомым показалось мне его лицо. Но как ни силился я, так и не мог вспомнить обстоятельств, при которых сводила нас судьба. Но то, что я раньше видел этого человека – в этом я нисколько не сомневался! И что особенно интриговало: мне казалось, что видел я его совсем недавно! Управившись с ним, я принялся за труп очередной жертвы, на этот раз это был человек Кастера, но так и не мог вспомнить того, что хотел. Это и раздражало, но, вместе с тем, появлялся еще больший азарт: ну, неужели я не вспомню?! О том, что я обознался, не могло быть и речи!
В это время краем глаза я наблюдал, чем занимаются люди Кастера. Они выносили из уцелевших хижин какие-то вещи, но если одни просто сваливали на кучу, то с другими поступали на удивление бережно. Причем этот груз находил свое место рядом с корзинами с золотом, теми, что я видел в самом начале. Я присмотрелся более внимательно: да это были тоже самородки!
Что ж, эти люди потрудились на славу. Результаты их труда были налицо.
Вскоре рядом с корзинами я увидел разостланный на песке кусок парусины, на который люди Кастера начали что-то ссыпать из всевозможных небольших горшочков и прочей посудины нечто такое, что я не сразу и понял, что же это. Лишь присмотревшись внимательно, да подойдя поближе, понял – это золотой песок! Улов Кастера был немалым. Не зря они так радуются. И тут же подумал: а ведь все это, нам придется тащить обратно! Да, благороден груз, но нам-то от этого не легче. Тащи его люди Кастера они, возможно, и веса-то, не чувствовали: своя ноша не в тягость! Каждого окрыляло бы то, что это его личное богатство. Тут и на усталость не смотришь. Но нам, носильщикам, по большому счету, все равно, что мы будем нести, или сотню фунтов золота, или сотню фунтов обычных камней.
Я снова занялся трупами, снова силился вспомнить, где же я видел знакомое лицо, и тут вдруг произошло нечто невероятное. Нет, я имею в виду не озарение. Просто я увидел то, что поначалу ускользнуло от моего внимания. Вдали, чуть в стороне от хижин, прямо на песке, сидела небольшая группа людей, по всей видимости пленных. Удивляясь тому, как же я мог раньше их не заметить, я почувствовал, что меня неудержимо тянет к ним. Желание удовлетворить любопытство, и взглянуть на них, было огромным. Измученный безуспешными попытками вспомнить увиденное ранее лицо, я был уверен, точнее хотел верить, что, взглянув на них я могу получить ответ на свой вопрос. Теперь уже эта проблема всецело завладела моими мыслями.
К тому времени возиться с трупами доводилось мне одному: всех остальных Кастер заставил разбирать обломки сгоревшей хижины. Видимо, он надеялся, что под ними могут быть также, как и в остальных, запасы золотых самородков. Люди Кастера, скорее всего, побрезговали этой черновой работой – уж больно много шансов было при этом испачкаться до неимоверности. Я в этом убедился, взглянув на Лоуренса: мне показалось, что не два, а три негра возятся на пепелище: мой друг, перепачканный золотой, был столь же черным, как и его коллеги по занятию.
Увидев, что в дали, в той стороне, где находятся пленники, на песке валяются еще несколько трупов, я тут же направился к ним, стараясь пройти как можно ближе к этим людям, чтобы возможно было разглядеть их лица. Уже издали я понял, почему возле них нет охраны, а это поначалу удивило меня. Все дело в том, что и здесь были пущены в ход знакомые мне канаты. Они сидели кружком, друг к дружке спиной, руки также у всех были за спиной, и хотя я издали и не видел, сомнений в том, что все они были между собой связаны, не было никаких. А вот длинный канат, которым все они были связаны воедино ( при этом канатом был перехвачен, пояс каждого) бросился в глаза сразу же, еще издали. Видимо, люди Кастера посчитали, что этих предупредительных мер, вполне достаточно для того, чтобы они не смогли бежать.
Да, наверное, при этом они еще и поглядывали периодически на пленников: на месте ли те. Да уж куда им было деться…
Проходя мимо этих людей, я старался вести себя как можно непринужденней: не замедлять ход, не поворачивать головы, а лишь только взглянуть на них боковым зрением, чтобы не привлечь к себе внимание людей Кастера, не вызвать их подозрений. Ведь не исключено, что кто-то в это время следил за мной.
Подходя к этим людям, я видел, что они не сводят с меня глаз, однако не спешил делать из этого какие бы то ни было выводы. Это вполне естественная реакция людей, находящихся в столь незавидном положении, и во всем, вернее, в каждом видевших спасительную соломинку для себя. Уцелев после столь ужасной ночной бойни, они, конечно же, вправе были рассчитывать на то, чтобы подобный кошмар не повторился. Конечно же, они мечтали о побеге, горели местью, желанием поквитаться за своих погибших друзей. Уж наверняка их никак не прельщает перспектива рабства у Кастера, или перспектива быть отправленными на тот свет, также как и их товарищи, с той лишь разницей, что это произойдет немного погодя, ежели того пожелает главарь победителей.
Я подошел ближе… И тут произошло нечто невероятное. Я был готов ко всему, но только не к этому! Это было то, от чего можно было потерять дар речи. Я узнал этих людей! И кто бы, вы думаете, это был? Возможно, кто-то из читателей уже догадался. Но для меня-то тогда это было полной неожиданностью. Правда, они сильно изменились на первый взгляд, хотя прошло не так уж много времени, но, возможно, то, что им довелось пережить, особенно нынешней ночью, и привело к тому, что сразу-то я их и не признал. Да, это были люди с “Кадета”! Мака Перри и Томаса Ханта я узнал сразу, что и неудивительно: они сидели ко мне лицом. Остальных троих (всего их было пятеро), я не признал, но, судя по худощавости одного из них, сидящего ко мне спиной, я предположил, что это мог быть Джон Найт.
Потрясение от неожиданной встречи было столь сильным, а эмоции настолько переполняли меня, что я на мгновенье потерял контроль над собой и над всем происходящим. Я едва не бросился к ним с радостным криком, но вовремя заметил, как Мак корчит мне предупреждающие гримасы и отчаянно кусает язык, мол, молчи! Видимо, он увидел мое состояние и понял, что могло сейчас произойти. Спасибо ему! Анализируя прожитое, я сейчас с уверенностью могу сказать: этот поступок Мака был настолько важен, что просто трудно его переоценить. Если бы он меня тогда не остановил, тяжело даже представить то, как могли события развернуться бы дальше. То, что я в порыве эмоций этот роковой для нас крик произнес бы – в этом я нисколько не сомневаюсь. То, что вся эта история с этого момента пошла по совершенно другому руслу, в этом тоже нет ни малейшего сомнения! Вот как иногда в жизни много значит один единственный момент, вот как важно иной раз повести себя так, а не иначе.
Я с трудом совладал с собой и хотя ноги сами несли меня к своим друзьям, я все же прошел мимо и направился к очередному трупу, затем, чтобы и его потащить к погребальной яме. Но мысли… Мысли, конечно же, работали в одном направлении: как же быть? Что же предпринять? Как поступить? Я понимал, что друзья видят во мне спасителя, ведь мое положение в данную минуту было несоизмеримо с их, и у меня было больше возможности что-либо предпринять, но и я в них также видел тех, кто может помочь не только самим себе, но и мне тоже. Вернее, всем нам: и Лоуренсу, и Лиз и неграм. Вместе-то легче будет одолеть своих угнетателей, весь вопрос только в том, как это сделать? Душой я верил (а может просто хотел верить), что вместе у нас побег или бунт непременно получится, но одно дело верить, другое дело осуществить.
Сталкивая труп в яму, я вновь отметил, что лицо этого несчастного мне знакомо. Это был один из матросов “Кадета”. Впрочем, как и тот, вспоминая которого, я так долго мучался и безуспешно ломал себе голову. Все дело в том, что я с ними, в отличие от Мака, капитана, кока, мало был знаком. Вернее, вовсе не знаком. Просто видел не раз на судне, но все ведь, во-первых мельком, во-вторых, я сам был увлечен каким-либо делом, потому-то недостаточно четко запомнил всех матросов, которых на корабле было не так уж и мало.
Управившись с этим несчастным, я отправился за очередной жертвой, усиленно при этом стараясь что-либо придумать. Но выхода из создавшейся ситуации до сих пор не видел.
Поднимая с песка очередную жертву, я увидел то, от чего у меня неистово загорелись глаза. Под трупом отчетливо виднелась рукоять присыпанного песком ножа! Дыхание сперло от волнения, сознание прогоняло прочь догадки о том, что я мог обознаться и что на самом деле это что-то другое, руки сами тянулись к находке. Хотелось тут же нагнуться и поскорее поднять этот клад, но памятуя о недавней вполне вероятной возможности провалить все дело неуместным вскриком, теперь я с холодной головой действовал более осмотрительно. Кастер и его люди, откровенно говоря, были довольно далеко, но опасаясь того, что за мной они могут пристально наблюдать, я старался все делать так, чтобы не привлечь к себе лишних подозрений. Я вновь опустил труп на землю, как бы стараясь ухватить его поудобней, но положил труп так, чтобы нож в итоге оказался с не просматриваемой ими стороны.
Понимая, что сейчас от того, что я увижу, во многом зависит наша и в том числе моя судьба, я с трепетом в душе вытащил из песка свою находку. Да! Это был нож! Как он был необходим нам в данной ситуации. Пусть это покажется кому-то смешным, но для нас этот небольшой, образно говоря, кусок стали был в эту минуту важнее и несоизмеримо дороже той горы золота, возле которой так радостно толпились очумевшие от счастья негодяи.
Все! Я уже знал, что буду делать дальше! План возник совершенно внезапно. Так что, поднимая с земли жертву и умело пряча при этом нож, я обдумывал только детали, общая задумка была уже в голове готова к исполнению
Труп я потащил так, чтобы мой путь проходил как можно ближе к месту, где находятся пленники. Приближаясь к ним, я волновался все больше и больше: получится ли задуманное, не заметят ли неладное в стане Кастера, не выдам ли я себя? Риск был огромен, но приходилось уповать на случай.
Вот они уже совсем рядом, еще пару шагов, еще чуть-чуть. Поравнявшись с ними, я взглянул на капитана и Мака: смотрят ли они на меня. Не ускользнут ли от их взора мои действия? Да, они не сводят с меня глаз: возможно они ждут, что я сообщу им нечто важное? Но слова здесь были ни к чему. Я делал большие глаза, легко кивая головой, как бы подавшись ею вперед, старался всем своим видом сказать им: посмотрите на мою левую руку. Я заметил, как глаза их устремились чуть ниже, туда, куда я и желал. Ведь в левой руке я держал нож и очень хотел, чтобы друзья его увидели. Да, все нормально! Теперь только бросить бы его поудачнее, чтобы он в итоге оказался поближе к ним, чтобы они могли к нему дотянуться. Нож был прикрыт телом тащимого мною трупа, увидеть мой хитрый маневр люди Кастера не могли (во всяком случае, на это я очень надеялся) и все, по идее, должно было получиться нормально.
Все так, возможно, и вышло бы, если бы мой бросок не получился столь неудачным. Ведь я делал его на ходу, продолжая тащить труп. В итоге, нож шлепнулся на песок примерно на полпути между мной и пленниками. Более неудачного броска трудно было представить. Не могло быть и речи о том, чтобы друзья дотянулись к спасительному подарку судьбы. Что же делать?! На обратном пути пройти снова поближе и подойдя к ножу постараться или подтолкнуть его ногой к пленникам, или быстро подняв, бросить его им более прицельно. Нет! Ногой куда ни шло, но нагибаться прямо возле пленников, тем более без всякой причины – это вызовет подозрение, если это мое действие будет замечено. Нет! Ошибку надо исправлять прямо сейчас, когда у меня есть хорошее прикрытие – труп этого несчастного.
Не будем забывать, что все это время я находился в движении и, пока я размышлял, успел за это время отдалиться от места событий на достаточно большое расстояние, потому что бы я не задумал, будь оно трижды гениально, при этом нужно было возвращаться назад, а об этом, конечно же, не могло быть и речи. Время было упущено. Все теперь откладывалось до следующего моего “похода за трупом”. Казалось бы: ничего особо страшного не произошло: не сейчас нож попал к моим друзьям, так в следующий раз попадет. Несколько минут не играют такой большой разницы. Но это только кажется, поскольку все последующие минуты я провел словно на иголках. Мне думалось, что нож не просто лежит на виду, было такое ощущение, что он прямо-таки слепит всем глаза, что он настолько заметен, что не обратить на него внимания просто невозможно. Я старался успокоить себя: расстояние все-таки приличное, вряд ли кастеровцы заметят его, но спустя некоторое время снова заволновался: а вдруг… А что если нож, лежит на песке под таким углом, что его лезвия будут отбрасывать солнечные блики-зайчики в сторону негодяев, а те, польстившись на блеск, пойдут да проверят: что же там такое? И все раскроется.
Однако время шло, все оставалось на своих местах. Радуясь этому обстоятельству, я, управившись с этим несчастным, отправился за следующим. Потащил я его, взяв под мышки и постоянно двигаясь задом при этом снова по тому же пути. Все это делал специально, чтобы таки довести до конца задуманное. Поравнявшись с местом, где лежал нож, я уронил труп на землю, и отряхивая руками и сжимая учащенно пальцы, словно они затекли, делая вид, что все это случилось из-за того, что мне очень неудобно было его тащить, - я обошел труп, зайдя со стороны ног, обхватил их пальцами в самом тонком месте возле ступни, развернулся, и в таком положении, уже более удобном, продолжил свой путь. С виду все было, казалось бы, логично и по идее не должно было вызвать подозрений у кастеровцев. Но вся хитрость заключалась в том, что труп я положил так, что левая ступня его босой ноги (я ведь говорил, что обувь была не на всех: многие вскакивали с постелей и бросались в бой полуодетыми) застыла прямехонько у того места, где лежал нож. И когда я нагнулся, чтобы вцепиться несчастному за ноги, прежде, чем это сделать, успел молниеносно схватить нож и бросить его своим друзьям.
То ли на этот раз я отнесся к этому более ответственно, стараясь бросить поприцельней, то ли все дело в том, в отличие от первого раза я действовал правой рукой. Я ведь правша. Все делаю правой рукой: пишу, фехтую, стреляю. Что тогда было причиной, что я доверил столь важное дело левой руке, не знаю. Наверно, сильное волнение, помешавшее трезво оценить обстановку. Теперь же все получилось идеально: нож шлепнулся буквально в футе от связанных рук Мака. Он, конечно же, дотянется до него! За столь короткий отрезок времени я успел еще и взглянуть на друзей. Я заметил, как они легонько кивнули мне головой в знак благодарности.
Я продолжил свой путь уже в более приподнятом настроении. Еще бы: я таки добился своего! Однако волнение есть волнение, оно явно мешает в трезвых размышлениях. Но что мешало сообразить сразу же: коль при этом трупе я нашел оружие, то почему же я исключаю случай, что нечто подобное я найду и при другом? Так нет же, занимаясь следующим трупом, мне и в голову не пришла мысль осмотреть его. Господи! Как я был молод и глуп! Это только по чистой случайности получилось так, что подол камзола этого несчастного ( он, в отличие от предыдущего, был полностью одет и обут) отвернулся при моих неловких движениях в сторону, и я увидел торчащий за поясом пистолет! Боже! Сколько проклятий в тот момент я излил на свою голову! Почему же я предыдущие трупы не осмотрел как можно тщательней? Как же это в голову-то мне не пришло?! Ведь чем больше оказалось бы в наших руках оружия, тем легче было бы выполнять задуманное. Какой я все-таки глупец!
Но проклятиями делу не поможешь, нужно исходить из того, что имеем. Делая вид, что вожусь с трупом, я незаметно вытащил из-за его пояса пистолет, схватил несчастного за голенища сапог и потащил его, держа при этом свои руки за спиной. Это оказался самый удобный из всех способов, которыми я тащил тела этих несчастных, а главное, наиболее благоприятным для исполнения задуманного. Проходя мимо друзей, я не стал останавливаться, продолжая тащить свою ношу одной только левой, а правой рукой бросил пистолет, стараясь это сделать поточнее, на тоже место, где перед этим шлепнулся нож. К своей радости, заметил, что ножа там уже не было, что означало: друзья его уже пустили в дело.
Все должно было пройти удачно: ведь свои действия я делал под прикрытием, так сказать, трупа. Я был твердо уверен, что кастеровцы ничего не заметят. Потому-то и был для меня страшной неожиданностью крик Круса в этот миг:
- Эй ты, негодяй!
У меня оборвалась душа: все! Он все заметил! Все провалилось! Все пропало! Я был в отчаянии!
- Ты долго еще будешь там возиться, мерзавец?!
Я, не веря еще в то, что все может обойтись, поспешил ответить:
- Нет! Осталось еще одно тело!
- Давай живей, паршивец. Возишься там…
Фу-у-у, пронесло… Я поспешил дальше со своей ношей, не веря, что все так обошлось. Я уже было приготовился к самому худшему.
Возвращаясь назад, я вновь испытал волнение, когда осознал смысл своих же слов: остался один труп. Один. Следовательно, дальше тянуть нечего, задуманное нужно осуществлять прямо сейчас. Скажу честно: я испытал, пусть и небольшой, но все-таки страх. А вдруг ничего не выйдет? Вдруг моя затея окажется глупой и провалится. Все дело в том, что я пострадаю первый. Пострадаю – это значит буду, вне всякого сомнения, убит. Всегда обидно погибать, тем более сейчас, когда появилась реальная надежда на спасение. Возможно, стоит отказаться от своей затеи? Возможно, лучше положиться на случай? Возможно, все произойдет само собою и не нужно будет так сильно рисковать?
Нет, нет и еще раз нет! Я ругал себя за малодушие. Нужно застать Кастера и его людей врасплох – в этом главный залог успеха. Но если ничего не предпринимать такая ситуация практически исключена. Ведь когда кастеровцы подойдут к пленникам, они будут сосредоточены и внимательны, оружие при этом, у них будет наизготове и будет крайне тяжело и рискованно ввязаться с ними в драку. А ведь она будет неизбежна, поскольку негодяи сразу же заметят, что пленники освободились от веревки. Нет, нужен какой-то отвлекающий маневр, и кто, как не я, должен его устроить? Нет-нет, задуманный мной спектакль в этом деле просто необходим.
Я подошел к трупу. Последнему. Или сейчас, или никогда. Нужно было решаться. Правда, перед этим еще нужно было осмотреть погибшего. Вот было бы здорово, если бы и при нем что-либо из оружия оказалось бы! Да, кастеровцы сделали явную промашку: они, видимо, собрали все оружие, что было замечено ими на поле боя (ведь я не видел ни одной шпаги, которые естественно, сразу же бросились в глаза и кастеровцам), но забыли осмотреть, более тщательно тела поверженных в бою. Это обстоятельство и дало нам надежду на успех.
Бегло осмотрев несчастного, я, увы, не нашел при нем того, что так хотел найти. Оставалось только сетовать на то, что эта мысль не пришла мне в голову раньше и, возможно, на тех трупах, с которыми я возился до своей первой находки, было множество оружия, но теперь, к сожалению, уже никак не может принести нам пользы.
Но сильно долго сетовать по этому поводу у меня не было времени, уж больно ответственное задание ждало меня впереди, и я, конечно же, мысленно сразу переключился на него. Не завалить бы дело! Только бы подостоверней все разыграть!
Дотащив труп поближе к пленникам, я уронил его на песок и поспешно склонился над ним, как бы прислушиваясь к словам несчастного, словно он вдруг заговорил. Но на самом деле я негромко, чтобы не слышали люди Кастера, но и не настолько тихо, чтобы не быть услышанным пленниками, не подымая головы, произнес:
- Друзья, вы освободились от канатов?
То ли они меня не услышали, что мало вероятно, то ли вопрос этот их застал врасплох, и они соображали, к чему я клоню, что более вероятно, но ответа сразу же не последовало. Я с легким чувством досады повторил:
- Мак, капитан, вы перерезали канаты, освободили руки?
На этот раз я произнес это немного громче. Я хоть и рисковал быть услышанным кастеровцами, но не сильно при этом опасался последствий. В случае чего я повернул бы все так, что вел разговор с человеком, над которым я сейчас наклонился. Пусть это покажется вам абсурдом, но в этом то и был смысл моего крайне безумного плана.
- Да, - послышался голос капитана.
Отлично! Я продолжил:
- Сейчас я отвлеку их внимание, а вы тем временем нападете на них. Нельзя упускать этот случай. Сразу же завладейте оружием, что есть при каждом из них. Вы готовы?
- Да.
Я, конечно же, сильно рисковал, затеяв разговор с ними. Но иначе было нельзя. Я боялся, что друзья не поймут меня, не разгадают замысел моей безумной авантюры, и все в итоге будет провалено. Итак, все готово! Начнем!
Я резко поднялся и заорал во всю глотку:
- Кастер! Крус! Он живой! Этот человек не убит, а тяжело ранен! Он клянется, что покажет место, где спрятана основная часть золота, если вы спасете ему жизнь.
Буквально все, кто был у реки в это время, обратили взоры в мою сторону. Но, наверное, эти мои слова были слишком внезапными, потому что никто не бросился в первый же миг ко мне, на что я и рассчитывал, а продолжал стоять на месте, где и застало столь ошеломляющее известие, размышляя при этом, наверное, как же поступить, или что-то в этом роде. Чтобы придать достоверности моим словам да подстегнуть кастеровцев, я добавил:
- Он говорит, что это золото – капля в море по сравнению с тем, что они намыли раньше и спрятали где-то поблизости. Он сильно просит, чтобы вы спасли ему жизнь, оказали немедленную врачебную помощь.
Видимо, во мне давно дремал талант актера. Они поверили! Они не просто бросились ко мне, они пустились со всех ног! Все! Только лишь Кастер с Крусом, видимо для того, чтобы не терять в глазах своих подчиненных достоинство, пошли в моем направлении вроде бы и обычным шагом, но я видел: им хотелось пуститься в бег.
Подбежав ко мне, кастеровцы обступили труп.
- Ну, что же он молчит? Эй, ты!
- Да он, кажись, и не дышит!
- Точно не дышит! Ты что, подлец, обманул нас, что ли?
- Да нет, что вы! – Поспешил оправдаться я. – Я только что слышал его слова.
Все обступили труп, кто-то наклонился над ним. Казалось бы, самое время для нападения! Что же они медлят! Ведь эти негодяи полностью увлечены трупом, все их внимание на нем. Что еще нужно желать? Я, уже начал сердиться на своих друзей за их промедление.
- Да разрази меня гром, если это не труп! Он дурачит нас!
- Нет-нет! Я только что говорил с ним! Честное слово! Возможно, он сказал эти предсмертные слова и сразу же умер? Такое ведь может быть?
Вероятно, злую шутку с кастеровцами сыграло то, что они не столько верили моим словам, сколько хотели верить, уж больно заманчивыми были они. Но долго так продолжаться не могло, рано или поздно обман будет раскрыт и тогда… Да что же они, черт побери, медлят?!
Один из наиболее ретивых кастеровцев, что встал перед трупом на колени и приложил ладонь к его лбу, поднял голову и сделал большие глаза:
- Если бы он только что умер, он не успел бы еще остыть, а этот холоден, как лед! Он еще с ночи окоченел! Этот подлец нас разыграл!
Все мерзавцы, все до единого вмиг устремили на меня испепеляющие взгляды. Я инстинктивно попятился назад.
- Да уверяю вас, я слышал от него эти слова! Это ваш друг ошибся!
Они все наступали на меня, а я все пятился и пятился назад, проклиная друзей, которые так подставили меня, не поддержали в тяжелую минуту. Это было похоже на измену и это после того, что я для них сделал! Как же так?!
- Ты давно, голубочек, просился на тот свет, но теперь-то ничто не помешает мне отправить тебя туда.
Это был Джон. Он медленно, смакуя момент, начал вытаскивать, из-за пояса пистолет и взводить курки. Все! Это конец! Уж на этот раз он спуску мне не даст! Я приготовился к худшему.
И тут-то наконец произошло то, чего я так долго ждал! Несколько теней молниеносно выросло за спинами кастеровцев, мгновение – и они вцепились в глотки своих врагов. Причем действовали нападавшие на удивление слаженно и четко: левой рукой обхватывали их шею, делали резкий рывок назад, те падали на спину, и в то же время молниеносным движением выхватывали из-за пояса своей жертвы или пистолет, или шпагу, или кинжал и тут же обрушивали это оружие на своего прежнего владельца. Все получилось настолько слаженно, что пятеро негодяев тут же упали замертво. Джон, к тому времени взведший курок и начавший уже было целиться в меня, чисто инстинктивно обернулся на шум, возникший за его спиной. Этого шанса конечно же не мог не использовать! Я в один прыжок преодолел расстояние, нас отделявшее, схватил его пистолет, вместе с рукой, направил ему в грудь, положил свой палец сверху его, лежавшего на спусковом крючке, и нажал на него. Все произошло настолько быстро и неожиданно, что Джон не успел что-либо сообразить, а тем более предпринять. Выстрел – и тело моего недавнего мучителя свалилось на песок.
Но это было полдела. Оставалось еще четверо вооруженных людей, которые могли оказать нам достойное сопротивление. Черт с ними, с Кастером и Крусом -–они находились от места событий все еще на достаточном расстоянии, а вот эти двое, что были вместе с Джоном и, пока не вступили в схватку, в любое время могли разрядить кому-нибудь из нас в голову пистолет. Потому-то первой мыслью и было: как можно скорее их нейтрализовать. Я, поймав кураж и поняв, что моя позиция в данный момент даже выгоднее, чем у моих друзей, решил взять инициативу на себя. Ведь я видел, что на шум оглянулся не только Джон, но и те двое. Получалось, что я нахожусь у всех троих как бы с тыла. Конечно же, убив Джона, я просто не вправе был не продолжить дело до логического конца. Не успело еще тело Джона долететь до земли, как я тут же выхватил у него на ходу из-за пояса нож, которым он совсем недавно хотел то перерезать мне горло, то отрезать ухо, и обрушил им град ударов на спины обоих негодяев. Я видел, что они, достав шпаги, занесли уже было руки для того, чтобы пронзить ими моих друзей, но к счастью, я опередил их.
Ситуация сложилась для нас настолько благоприятной, использовали мы ее настолько прекрасно, с максимальной выгодой для себя, что впору было радоваться тому, как все прекрасно обошлось. О таком никто из нас минуту назад и мечтать даже не смел! Но уж чего-чего, а ликовать сейчас было преждевременно. Оставались необезвреженными главные “герои” событий и их, увы, мы уж точно не застанем врасплох. Они все видели, ко всему уже были готовы. Вон уже и оружие держат наизготове.
Бросаясь на них, каждый из нас понимал, что эти два дула пистолетов, направленных на нас, в любой момент могут обрушить смертоносный огонь и жертвой его может стать любой. Но это не могло нас остановить. С дружными криками мы бросились на главарей. Те дрогнули. Выстрелив практически дуплетом в нашу сторону, они, видя превосходство в силе, не придумали ничего лучшего, как дружно броситься наутек. Пуля просвистела у самого моего уха. Боже! Она прошла буквально рядом с головой! Я нисколько не сомневался, что она предназначалась кем-то из двоих специально для меня. Пронесло! Но тут же я услышал за своей спиной вскрик. Видимо, кому-то из моих друзей, увы, повезло меньше, чем мне.
Но оглядываться и смотреть, что же там произошло, вернее, кто же пострадал, было некогда. Видя, что заросли совсем рядом, и понимая, что оба мерзавца в любую минуту могут скрыться за ними, мы со всех ног бросились вдогонку. Но и Кастер, и Крус оказались хорошими бегунами. Я с ужасом замечал, что расстояние между нами увеличивается. Еще бы! Мы все были измучены, они же оба за это время ничем особо себя не утруждали, так что сил у них, понятно, сохранилось больше. Но это было слабым утешением. Хотелось, что бы там ни было, догнать обидчиков и поквитаться с ними.
Дистанция между нами, увы, увеличивалась, а расстояние между ними и зарослями, к сожалению, уменьшалось. Еще немного – и они убегут! Притом, выбрали они довольно хитрую тактику: бросились врассыпную, если такое определение применительно для двоих человек, вследствие чего наши силы раздвоились и что главное – мы при этом явно замешкались. Инстинктивно все бросились за главарем – за Кастером, но увидев, что Крус остался без преследова-ния, каждый решил проявить наибольшую расторопность и повернул за Крусом. И смешно и грустно : это сделали все! Все до единого! Покуда разобрались, пусть сделали это и достаточно быстро, драгоценные секунды были потеряны. Кастер уже почти скрылся за листвой первых кустарников, когда Томас Хант сообразил-таки выстрелить ему вслед (у остальных в руках было холодное оружие). Послышался шорох сбивавшей на своем пути ветки и листву пули, мы увидели, как падают на землю сбитые листья, и все… Все утихло. Кастер скрылся.
Но оставался еще Крус. Он выбрал более длинный путь, поэтому должен был добежать до спасительных для него зарослей чуть позже своего предводителя. Увы, к тому и шло. Мы его явно не догоняли! Я уже хотел было чертыхнуться от досады, как тут произошло нечто неожиданное. Рядом с тем местом, где пробегал Крус, находилась Луиза. Там была свалена куча какого-то барахла и она разбирала его, видимо, получив на это приказ от Кастера, а, возможно, и от самого Круса. По иронии судьбы получалось так, что теперь путь его, убегающего, проходил как раз рядышком с этой кучей, с Луизой. Но она, видимо, была так увлечена своим занятием, что не обращала никакого внимания на пробегающего рядом с ней негодяя. Все это время она ковырялась и ковырялась в этом барахле, склонившись над ним.
Вот уже Крус рядышком с ней, вот он практически поравнялся с ней. Все! Уйдет! До зарослей осталось несколько шагов.
И тут произошло нечто невероятное. Мулатка резко распрямилась и в удивительном по ловкости прыжке, словно пантера, бросилась в сторону Круса и крепко вцепилась обеими руками в его левую ногу. Потеряв опору, он рухнул на песок.
Ай да Чертенок! Ай да молодец! Ну и… Но что это? Вмиг моя радость сменилась животным ужасом. Я увидел, как Крус достал из-за пояса кинжал и замахнулся им на смуглянку. Ничего более ужасного трудно было и представить. Я испугался настолько сильно, что мне казалось, что даже тогда, когда мне самому угрожала смерть, отчаяние мое было не столь огромным, как сейчас. Весь ужас усугублялся еще и тем, что мы хоть и продолжали бежать, но явно не поспевали к месту событий. Я понимал, что прежде, чем мы успеем добежать, роковой удар может быть нанесен.
Я закричал. Закричал настолько громко, сильно и отчаянно, что сам испугался своего голоса. Мне хотелось, чтобы время остановилось, застыло, чтобы рука его оставалась в том же положении до того момента, пока я не добегу туда и не отведу угрозу от милого мне человека. Увы, рука после короткого замаха, резко обрушилась вниз.
Мне хотелось закрыть глаза, не видеть то самое страшное, что только может существовать на этом свете. Если еще мгновение назад я восхищался ее поступком, то теперь мысленно корил ее за это. Черт с ним, с этим негодяем, пусть бы убегал! А теперь…
Как она увернулась от того удара, ума не приложу. Возможно, помогла природная ловкость и сноровка. Мне хотелось крикнуть ей, чтобы она бросала его ногу да убегала от него поскорей. Однако спазмы сдавили горло, и я, еще мгновение назад оравший так громко, теперь и слова не мог из себя выдавить, как ни старался, настолько сильным было волнение. А она, глупая, все не выпускала из рук его ногу, а лишь только перевернулась с бока, на котором перед этим лежала вместе с ним на песке, на спину, сжав при этом ноги, чтобы в любой момент оттолкнуть ими его руку с кинжалом.
Так оно и вышло. Через мгновение он нанес новый удар, но именно ногами, она и его отбила. Но радоваться было рано. Все происходило на удивление быстро. Мы хотя и продолжали бежать к месту событий, но все равно могли опоздать, если он окажется более расторопным. И он, понимая это, приступил к более активным действиям. Если до этого он делал все полулежа, то сейчас поднялся и в уже более удобном положении, сидя, поймал обеими руками ее отчаянно толкающиеся ноги, сгреб их вместе, поджал к себе, и удерживая их левой рукой, правой замахнулся кинжалом для нового удара.
Все! Это конец! Она абсолютна не защищена! Через мгновение удары посыпятся на грудь, живот… Но и в этот последний момент она проявила чудеса расторопности. Бросив его ногу (действительно: на кой черт она ей!), она руками хватает песок и швыряет им Крусу в лицо. Трудно переоценить важность этого действия смуглянки. Ведь рука негодяя пришла в движение, он фактически наносил удар и спасения уже, казалось, не было. Но получив песком удар в глаза, он как бы наткнулся на невидимую стену. Он отпрянул всем телом назад, и рука с кинжалом хоть и продолжало свое движение, внезапно вздрогнула при этом, на миг как бы остановившись (возможно этот миг и спас ее) и продолжила свой путь уже в более замедленном темпе. Этого мгновения Лиз хватило для того, чтобы, откатившись всем телом в сторону, увернуться от удара. Острие кинжала зарылось глубоко в песок.
Все это я описываю настолько подробно по той простой причине, что этот эпизод я запомнил до мельчайших подробностей, настолько глубоко он запал мне в душу. Еще бы! Такого потрясения я вряд ли еще когда испытывал в своей жизни. Потерять Лиз?! Возможно ли представить что-либо более ужасное?
Я так долго описываю этот случай, а ведь все это длилось какие-то секунды. Просто эти мгновения спрессовали в себе столько всего, что… Вот и теперь вы, наверное, облегченно вздохнули: ну все! Все обошлось! В том-то и дело, что далеко не все. В гневе и азарте борьбы Крус, хоть и временно ослепший, продолжал обрушивать, пусть и вслепую, удары кинжалом. И если первые удары прошли мимо, то, учитывая то, что он продолжал держать ее за ноги, было понятно, что рано или поздно он все же поразит ее тело страшным ударом. А мы, хотя и были уже совсем рядом, все же могли и не поспеть.
И тут произошло очередное чудо. Вернее это было не чудо, а результат расторопности Лоуренса. Все дело в том, что когда началась эта схватка, он находился к месту событий изначально ближе, нежели мы. Потому-то бросившись на помощь Лиз, он, в итоге, и оказался на месте быстрее, чем мы. Быстрее на каких-то несколько секунд, но, возможно, именно они и спасли ей жизнь. Подскочив к Крусу, он выбил у него из рук кинжал и тут же скрутил руки негодяю. Когда мы подскочили, все практически было кончено. Я слышал удары – это, наверное, все, желая излить злость на Крусе, обрушили на него кулаки да подошвы сапог, я же сразу бросился к Лиз, пытаясь побыстрее успокоить ее.
О таком моменте я мечтал совсем еще недавно, как о несбыточном, когда тащил груз под ударами крусовой плетки и тайком поглядывал на смуглянку. Быль стала явью! Вот она прижалась всем телом ко мне, вот я, обняв ее, чувствую дрожание ее нежных пальчиков, вот они, ее волосы, прямо пред моим глазами, щекочут нос и щеки. Какое блаженство! Какой сладостный миг! Нет таких слов, чтобы описать мои чувства в тот миг! Да такие слова люди еще просто не придумали!
Я понимал, что причина ее порыва была не только во мне. После столь огромного потрясения ей, конечно же, хотелось выплакаться у кого-то на плече, да и момент был особый: после неволи – свобода, после угрозы смерти – полная безопасность (впрочем, эти слова можно было с таким же успехом отнести и ко мне самому). Конечно же, чувства переполняли ее. Но мне-то казалось, что все эти эмоции, все чувства были направлены только лишь в мой адрес, только лишь мне одному предназначался этот порыв. Но такие заблуждения из разряда приятных, дай Боже нам почаще в жизни заблуждаться!
Тем временем мы услышали жалкий лепет Круса:
- Не убивайте! Прошу вас, не убивайте!
На него противно было смотреть: жалкий, подавленный, растерянный. Он смотрел на нас снизу вверх, глаза его бегали быстро-быстро. Я его никогда раньше таким не видел. Видимо, давно он не попадал в такие переплеты, и это обстоятельство расслабило, если можно так сказать, или изнежило его. Все время чувствуешь себя хозяином положения, решаешь судьбы других: казнить их или миловать, а тут вдруг в один миг все перевернулось, и теперь сам он от кого-то зависит, теперь уже его судьба висит на волоске. Он, конечно же, понимал, что у нас имелось больше чем достаточно оснований немедленно отправить его на тот свет, потому-то перед лицом неминуемой смерти он искренне испугался.
Лиз повернула голову в сторону Круса и с презрением взглянула на человека, в руках которого еще минуту назад находилась ее жизнь. Она все еще продолжала искать защиты в моих объятиях, но я чувствовал, что она уже успокоилась, плечи не вздрагивали, тело, минуту назад сжатое в комок, расслабилось, и она позволила себе, слегка повернувшись в его сторону, укоризненно покачать головой:
- О-о-о! Да ты, Крус, оказывается, трус! – И тут же глаза ее загорелись веселым огоньком. – Постойте, постойте! Тут получается неплохое четверостишие! – Она на миг склонила голову, беззвучно пошевелила губами, и уже через мгновение, подавляя в себе смех, громко процитировала:
Какой он, братцы, нынче робкий!
А раньше был героем Крус!
Видать, герой он только с плеткой,
А без нее – обычный трус!
Все весело зашумели, похваливая девушку, так складно все придумавшую. Лиз только улыбалась и слегка кивала в знак благодарности. Лоуренс не выдержал, чтобы не вставить свою остроту (видимо, он был любителем этого дела):
- Э-э-э, она еще не то может! Погодите: она еще не раз вас удивит!
Томас Хант в знак согласия закивал головой:
- Да ну! Что она может, мы уже видели. Молодчина! Не испугалась.
- Ничего себе не испугалась: до сих пор дрожу!
Все снова взорвались смехом: всем понравилась непренужденность в общении этой улыбающейся девчонки.
- Так чего же ты в таком случае преградила ему путь? Пускай убегал бы к чертям!
- Э-э-э не-е-ет! После всего, что он с нами вытворял и “убегал”? Долги платить нужно. – И видимо, что-то придумав, снова заулыбалась. – Я возможно, и не стала бы его трогать, но уж больно было жаль несчастного: проживет человек на свете и так и не узнает, что у его плетки кроме гладенького древка, ласкающего его ладонь, есть еще и другой конец, который не ласкает, а жалит. Было бы обидно, если бы мы не просветили его в этой прописной истине.
Все снова взорвались смехом. Лоуренс самодовольно улыбнулся:
- А я что говорил?! Она еще удивит нас. Я ведь не зря дал ей прозвище Чертенок!
- А что? – Улыбнулся Мак. – Подходит! Она настоящий чертенок!
- О! Спасибо тебе, Лоуренс! У меня уже и так два имени, а теперь еще и третье! – И тут же слегка посерьезнела: - Шутки шутками, но правда: спасибо тебе! Ты спас мне жизнь. Спасибо, Лоуренс.
Тот, казалось, стушевался:
- Да я что… Я ничего… Признаться, я не столько тебя выручал, сколько своего друга. Случись с тобой что: все! Засох бы на глазах. Я, конечно, шучу, а то еще обидишься.
- А что уж тут обижаться, когда все так и есть. Ты думаешь, я только за свою жизнь испугалась? Умирать сейчас, когда я встретила такого… А вообще-то нельзя при нем такие разговоры вести, а то он еще зазнается. Как ты думаешь, Лоуренс?
- Да я-то думаю, но только, честно говоря о другом. Раньше в любой компании, даже в обществе малознакомых людей, меня считали самым острым на язык, с которым, как говориться, не соскучишься. Теперь же я вижу, некоторые, - Лоуренс подчеркнуто значительно прокашлялся, - лишили меня этой привилегии.
- Ничего-ничего, - я счел за нужное утешить своего друга. – Ничто не мешает тебе отвоевать свое первенство. Думаю, не ошибусь если скажу, что в будущем мы не раз станем свидетелями ваших словесных дуэлей-перепалок с Чертенком. Ой! Извини, Лиз…
- Ничего-ничего. Мне так даже больше нравится. Чертенок… Надо же!
После всего происшедшего наша компания пребывала в прекрасном расположении духа, что, сами понимаете, не удивительно. Первым нарушил эту атмосферу эйфории капитан “Кадета”:
- Все это хорошо, но не будем забывать, что мы упустили главаря. Нужно обыскать все близлежащие заросли: а вдруг это даст результат?
- Ой ли? – Мак Перри покачал головой, выражая этим свое сомнение. – Боюсь, что его и след простыл. Ведь он знает, чем чревата встреча с нами.
- Да кто знает, кто знает, - настаивал на своем капитан. – Возможно, пуля, посланная ему вдогонку, все же настигла его, а раненым он далее уйти не смог бы.
- А что? Верно! А то мы, действительно, раньше времени успокоились. Вперед!
Однако, как тщательно и долго мы не осматривали окрест-ности, так ничего, вернее, никого, найти и не смогли. Даже следов. Особо внимательно осмотрели место, где беглец скрылся в зарослях, и куда была послана вдогонку пуля. Но ни следов крови, что говорило бы о том, что он ранен, ни чего-либо примечательного, мы так и не увидели. Досадуя, мы расширяли и расширяли круг поисков, но результат был все тот же.
Возвращались мы с поисков слегка расстроенные. Немного унылым был и тон, которым Хант выразил, думаю, общее мнение:
- Не нравится мне все это. Не хотелось бы, чтобы в будущем он доставил нам немало неприятностей. Боюсь, что это очень даже реально.
Возможно, не все были согласны с капитаном, но никто тем не менее возражать не стал. Во всяком случае все смолчали. Думая, что если таковые и были, они просто не желали в данный момент, когда хотелось только радоваться и ликовать по поводу чудесной перемены в их жизни, омрачать себя грустными мыслями.
Первое, чем мы занялись, это предали земле тела павших. Притом, не только своих погибших товарищей, но и всех людей Кастера. Затем извлекли из-под обломков разрушенных хижин уцелевшие и мало-мальски сохранившиеся вещи, которые могли в дальнейшем пригодиться.
Так в делах и заботах пролетел день. Не успели мы толком со всем управиться, как незаметно наступил вечер. Мы развели костер; в котел, установленный на нем, были брошены остатки солонины со слегка подгоревшими боками (она сохранялась в хижине, пострадавшей от пожара). Лиз посекла ножом и бросила в кипящую воду какую-то зелень. Джон Найт дипломатично и мягко отобрал у нее нож и занялся этим сам, как бы желая показать, кто на самом деле является коком, а, возможно просто дав понять, что не желает чтобы кто-либо посягал на его ремесло. Хотя никто особо, нужно сказать, кроме Лиз, и не стремился к этому. Думаю, что всех больше привлекал процесс поглощения пищи, нежели ее приготовления.
Лишь Мак позволял себе то и дело черпать из казана ложкой да отхлебывать из нее варево: не готово ли? Делал это он так аппетитно, что я волей-неволей вспоминал и о давно мучившем меня чувстве голода и о согретом мыслями желании отправить в желудок побольше чего-нибудь съестного. О, как я мечтал об этом во время длинного похода! События последнего времени настолько увлекли меня, как впрочем и всех остальных, что я напрочь забыл об этом. Теперь же… Да разве я один был таковым. Я ненароком окинул взглядом собравшихся вокруг костра: практически все, вытянув шеи, как бы подались всем телом вперед, словно пытаясь заглянуть в котел, мол, не готово ли варево? А когда Мак или кок (этот ритуал они совершали вместе, поочередно) отхлебывали из ложки, все дружно устремляли взгляд на дегустатора в ожидании увидеть кивок того: мол, все! Готово! Я мысленно представлял, как все сейчас дружно набросятся на еду, и мне казалось, что я не удержусь от смеха, настолько забавным будет это зрелище.
Однако на самом деле этого не произошло. Возможно, я тогда осознал, что грех смеяться над изголодавшими и измученными людьми, а возможно, просто некогда было: ведь я работал ложкой едва ли не быстрее всех. Так что если над кем и можно было посмеяться, то надо мной, наверное, в первую очередь. Первое время молчали: настолько все увлечены были поглощением пищи, потом, поднаевшись, все чаще стали то тут, то там звучать реплики, разговоры. Капитан напомнил, что у них имеются хоть и скудные, но, все же, запасы рома и тут же увязал это с не таким уж плохим обычаем поминать павших. Что было всеми одобрено, а через минуту, когда Мак возвратился с горячительными, и сделано. Все немного взгрустнули при этом, но вскоре уже снова зазвучали разговоры, а потом и смех: все радовались благополучной развязке. Но когда все дружно начали похлопывать меня по плечу и заверять, что это благодаря лично моей смекалке и смелости все оказались на свободе, я вспомнил о том, что давно хотел спросить у своих друзей, да забыл из-за потока последующих событий:
- Кстати! А ведь все могло провалиться! Вы меня едва не подставили! Когда я отвлек внимание кастеровцев на этот оживший, так сказать, труп, я был уверен, что вы с тыла наброситесь на них. Что же вы медлили? Еще мгновение, и я был бы заколот!
Капитан Хант тут же встрепенулся:
- Да, да! Я хотел извиниться перед тобой за это! Конечно, мы не имели права не поддержать тебя, но ситуация складывалась так, что могла провалиться попытка побега вообще, полностью. Тогда пострадали бы все, и ты в первую очередь. Дело в том, что хотя все и были действительно поглощены созерцанием трупа, от которого они, глупцы, так желали услышать о золоте (Придумал же! Ну молодец!), но один из них продолжал находиться к нам лицом и что самое важное – не сводил с нас глаз.
Одно наше движение – и он тут же поднял бы тревогу. Все резко повернулись бы, и не успели бы мы добежать к ним, были бы встречены огнем из пистолетов еще на полпути к ним. Все было бы кончено. А так надежда оставалась. Потому-то я и медлил. Ведь мы договорились, что все кидаются по моему знаку. Риск оправдался. Стоило этому, не в меру наблюдательному золотоис-кателю отвлечься, как мы тут же совершили задуманное.
- Кстати о золоте. Что это за золото и, вообще, что это за история? Кастер со своими людьми так стремились сюда, а тут еще и вы… Что-то здесь не так. Я в том смысле, что какая-то тайна, чувствую, связана со всем этим.
Капитан загадочно улыбнулся. Я понял это по-своему.
- Ежели вы не желаете посвящать меня в ваши дела, то я, конечно же, не настаиваю – это ваше право.
- Да нет, что ты! Мы ведь и раньше не очень-то скрывали от тебя свои намерения. Мало того, даже звали с собой, помнишь, говорили: в обиде не будешь. Да и что скрывать, тем более от тебя, если ты сам принимал участие во всей этой истории.
- ?!
- Да все просто: помнишь встречу в трактире с Биллом и пакет, что он тебе передал? Это все звенья одной цепи, это лишь продолжение истории, что началась довольно давно.
- Так расскажите же, черт возьми! Капитан! Так заинтриговал, а с рассказом медлишь!
- О, нет! В этом деле я не мастак. В этом преуспел Мак. Не будем лишать его такого удовольствия. Мак, расскажи, как все было.
- Боюсь, что это длинная история.
- А нам, собственно, и спешить некуда, - вставила реплику Лиз. – И пока ты будешь рассказывать, мы отъедимся за все это время, что голодали.
- Совершенно верно! – Согласился Лоуренс, потянувшись рукой за очередным куском солонины.
Мак улыбнулся:
- Ну что же, хорошо, слушайте!
Он еще не начал говорить, а уже было видно, что рассказчик знал толк в этом деле. Казалось бы, ничего особенного. Мак лишь поправил невесть откуда подвернувшийся ему под руку палкой угли в костре, но ход этот был почти гениальным: была выдержана интригующая пауза, мы как бы прониклись важностью момента, затаили дыхание в ожидании услышать нечто увлекательное и таинственное. Так оно и вышло. Рассказ Мака был настолько захватывающим, что я позабыл обо всем на свете, слушая его.